Я — Х*лио Хантер

Игорь Джерри Курас

Форма: Повесть
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 46071 знаков с пробелами
Раздел: "Маленькие повести"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Моник мне очень вас рекомендовала. Она сказала, что в этой области — вы самый большой специалист. Давайте я расскажу вам, как всё было, и мы обсудим с вами возможные варианты решения моей проблемы.
Вы знаете, я провёл небольшое исследование на эту тему — просто поискал в сети — и нашёл много интересного про алгонквинских индейцев, обитавших в этих краях. Если я не ошибаюсь, они научились обмениваться душами. Например, они могли взять душу смелого, но щуплого воина и поместить её в сильное и крепкое тело с трусливой душой, переведя трусливую душу в щуплое тело. Таким образом алгонквины получали потрясающего бойца, а никому не нужное ничтожество было побочным продуктом. Можно только представить себе, что потом происходило с этим несчастным, но это не имеет отношения к нашей ситуации. Вы, как специалист по алгонквинским легендам, можете мне помочь. Но, давайте я расскажу, а вы пока послушаете.

1.
Моё лицо было спокойным и восковым.
По виску медленно стекала струйка густой крови; стекло внутри машины — на уровне моей головы — имело неровную мутноватую кляксу: как будто кто-то швырнул в него перезрелым помидором откуда-то с пассажирского сиденья.
Конечно же, я удивился тому, что вижу своё лицо спокойным и восковым.
Выпрямившись, я оглянулся вокруг, пытаясь понять, как возможно моё одновременное существование по ту и по эту сторону стекла.
Я заметил мир вокруг меня. Он был другим. Он изменил свою точку обзора. Теперь эта точка стала значительно выше.
Чувство было странным, но знакомым: мир выглядел приблизительно так, как выглядит привычная комната, когда, стоя на табуретке, вкручиваешь новую лампочку взамен перегоревшей. Знакомые предметы вдруг кажутся другими. Невидимые ранее поверхности охотно подставляют свою пыльную плоскость для внезапного изучения, как открывшееся удивлённому спутнику Луна-3 лунное море, расположенное на обратной стороне Луны.
То, что произошло несколькими секундами ранее, я понял позже, когда подобрал брошенный посреди дороги велосипед.
Я вспомнил, что меньше минуты назад заметил блёклые огоньки пересекающего дорогу велосипеда. Я вспомнил, как нажал на педаль, развернул руль, ощутил странную лёгкость внутри живота — такую, какая бывает на одном из этих безумных аттракционов, когда, зажмурив глаза, летишь вниз и задыхаешься от восторга и страха. Только это длилось гораздо меньше — одно короткое мгновение — и закончилось звенящей тишиной, постепенно наполняющейся звуками.
Я стоял и смотрел на самого себе внутри разбитой машины, на дерево, опрокинувшееся сверху и подмявшее под себя салон, на брошенный посреди дороги велосипед.
Вы хотите сначала узнать про мою жену и этого сморчка, к которому она ушла? Но ведь мои отношения с бывшей женой мало связаны с этой историей. Ну, если вы настаиваете, я расскажу. Мы разошлись с женой за 4 месяца до начала этой странной истории. Насколько я понимаю, мы с ней до сих пор не разведены. Почему мы разошлись? Я и сам не знаю. Мы потеряли друг к другу интерес. Мы прожили вместе более двадцати лет и последние долгие годы просто жили по инерции. Наша дочь выросла и поступила в один из европейских университетов. Мы остались одни в доме, и оказалось, что нас ничего не связывает.
Какое-то время — много лет назад — я неплохо рисовал. Знаете, я, как говорится, подавал надежды. Элейн никогда не могла этого понять. Просто она всегда считала меня неудачником, а женщины не любят неудачников. Иногда они живут с неудачниками, в тайне надеясь, что их присутствие может помочь неудачнику выбиться в люди. Но в мире полно удачливых людей и ещё больше других неудачников, поэтому, женщина не может долго концентрироваться на своём неудачнике и, в какой-то момент, бросает его ради другого неудачника. Так случилось и со мной. Она бросила меня ради этого сморчка — коврового магната. Бизнесмена по ковровым покрытиям!
Но, позвольте же мне продолжить свой рассказ про тот злосчастный и прекрасный день, который переменил мою жизнь.
Я понял всё, когда увидел свои руки. Это были чужие руки! Представьте себе, как это страшно! Нет-нет! Попробуйте закрыть глаза и представить: вот вы смотрите на свои руки и видите чужие пальцы, чужие ладони, чужие ногти. Ногти у меня были неопрятные, ладони широченные. А ещё у меня была совершенно уродская татуировка на обратной стороне левого запястья — да, вот она. Это китайский знак, обозначающий душу. На моём теле оказалась ещё одна татуировка — прямо под левой лопаткой — я рассмотрел её в зеркало вечером того же дня, и даже сделал её фотографию, но это было позже.
А в тот момент, я смотрел на свои руки, и руки были чужими.
Я сказал вам, что всё понял, когда увидел свои руки, но это неправда. Я ничего не понял, кроме того, что сменил тело. Моё старое тело осталось в разбитой машине. По старому виску за стеклом машины текла струйка густой крови. Моё старое лицо было восковым и спокойным. А я стоял снаружи: высокий, со смуглыми руками и неопрятными ногтями, с татуировкой на обратной стороне левого запястья.
Каким-то непонятным образом я оказался в теле этого злосчастного велосипедиста, пока моё тело сползло по стеклу внутри машины — и моё лицо застывало: восковое и спокойное.
Когда я увидел свои руки, я стал замечать и всё остальное. Я ощутил на себе чужую трикотажную куртку с капюшоном, слишком широкие на мой вкус джинсы, драные кеды. Я уловил запах чужого тела и привкус табака во рту. А ведь я бросил курить восемнадцать лет назад. Я пошарил по карманам куртки и нашёл водительские права на имя Х*лио Хантера, 22-х лет. Я помолодел на 23 года и, признаться, этот факт меня немного порадовал.
На фото водительских прав был красивый смуглый парень с волнистыми чёрными волосами и плохо выбритым лицом. Само сочетание его имени и фамилии показалось мне немного нелепым, но в дальнейшем я выяснил, что предыдущий владелец моего нового тела был продуктом скороспелой любви Анжелики Хантер и Хуана Рамиреса. К моменту рождения мальчика, отец был уже далеко (с нарушенным обещанием вернуться). Мать от ребёнка отказалась. Сначала его воспитывала бабушка в другом штате. Потом, после смерти старушки, его взяли на воспитание соседи. Такая вот печальная история детства.
Мальчик рос как Х*лио Рамирес, но по достижении 16-ти лет сменил свою фамилию, на фамилию матери. Всё это я узнал потом, а пока я нашёл в карманах куртки смятую пачку сигарет, дешёвую зажигалку, связку ключей и широкий мобильный телефон — подделку дорогой модели.
Я ещё раз посмотрел на своё старое тело, осторожно открыл дверцу своей разбитой машины, достал из своего кармана портмоне, вытащил банковскую карточку и положил портмоне обратно. Затем я аккуратно отсоединил ключи дома, оставив остальную связку ключей в зажигании, закрыл дверцу.
Я не знаю, почему моё решение созрело так быстро. Может быть потому, что у меня не было другого выхода? Кто бы мне поверил, если бы я стал рассказывать эту историю в суде? Можете ли вы представить себе собрание из двенадцати идиотов, которые смогли бы принять мой рассказ за правду? Вот вы и сами мне не верите. Я знаю это — я же неглупый человек.
Конечно, я не думал об этом, легко накручивая педали велосипеда своими новыми быстрыми ногами в драных кедах. К тому же, я был в некотором шоке после перемещения моей души в новое тело. Посмотрите, как устают люди после перелёта через океан. Мой перелёт был ближе, но эмоционально значительно труднее. Когда вы меняете старую машину на новую, или просто берёте машину жены (вы женаты?) — даже в таком простом случае вы испытываете первичные неудобства. Кресло стоит не так, как вам хотелось бы. Зеркала заднего вида показывают что-то совсем другое. Вам некуда положить правую руку потому, что справа теперь неожиданная пустота. Это всё естественные вещи. А тут, представьте, вы сменили тело! Это всё гораздо травматичнее. У меня заняло больше 2-х недель привыкнуть к моему новому телу.
Между тем, я пересёк придорожный пролесок и выехал на главную дорогу. Я бросил велосипед в лесу, и пошёл пешком. Я дошёл до заправки, плотно накинул капюшон, и снял в банковской машине пятьсот долларов со своего счёта. Это был мой дневной максимум. Больше денег я снять не мог. Я распихал пачку двадцаток по карманам куртки. На углу я довольно быстро поймал такси, и через десять минут, расплатившись с шофёром, вошёл в свой дом.
Я прошёл в пустой гараж, поднялся в библиотеку на втором этаже, отодвинул книжный шкаф, раскидав книги по ковру.
Там, за шкафом был мой небольшой тайник. Я достал из него пластиковый пакет с деньгами, маленькую книжечку и завёрнутый в мягкую байку пистолет Кольт. Повертев оружие в руках, я положил его вместе с книжечкой обратно, задвинул на место шкаф, подобрал упавшие книги. Потом я развернул пакет, и достал из него припрятанные на чёрный день 5000 долларов новенькими стодолларовыми бумажками.
Я включил свой ноутбук, проверил почту. Потом я вытащил водительские права из кармана.
Я быстро нашёл адрес Х*лио, логично предположив, что он живёт где-то недалеко от места моего столкновения с деревом.
Х*лио действительно жил в одном из многоквартирных домов, где молодые люди снимают на паях недорогие квартиры: совсем рядом с тем местом, где я вступил во владение его телом. Поискав информацию о Х*лио, я с интересом узнал, что он в какой-то степени мой коллега. Х*лио занимался аэрографией — художественной окраской машин. Точнее, он работал в гараже помощником художника и, хотя я совершенно не понимаю этого искусства, я с интересом посмотрел фотографии работ этой мастерской.
Среди машин на фотографиях работ была машина Х*лио (эти же фотографии были и на его странице в Facebook). Капот старенькой Audi был разукрашен таким образом, что создавалось впечатление, будто сквозь него видна часть двигателя. Я, знаете, преподавал историю искусства в небольшом (и совершенно заштатном) колледже. Это очень быстрый и поверхностный курс. Конечно же, я не охватывал в своём курсе татуировки, графити или такую вот дребедень, но, если задуматься, подобные виды человеческой деятельности тоже вполне заслуживают того, чтобы стать предметом лекций какого-нибудь бесноватого профессора.
Прихватив ноутбук с собой, я засунул пакет с деньгами в джинсы, вышел на улицу и закрыл за собой дверь.
Я прошёл где-то около мили до железнодорожной платформы, и там взял такси.
Я назвал шофёру адрес Х*лио и тот, развернувшись на площади перед железной дорогой, поехал.
По дороге мы попали в небольшую пробку. Машины ехали медленно: впереди мелькали огоньками большие пожарные траки и полицейские патрули.
Когда мы поравнялись с местом, где я поменял тело, я увидел свою старую машину. Шофёр такси выругался в том смысле, что из-за одного идиота столько людей теряет время, и что некоторым людям нельзя водить машину. Я не знал, соглашаться с ним или нет — поэтому промолчал.
От старого Х*лио мне нужно было две вещи: его машину и его карточку социального учёта. Без машины сейчас было бы трудно, а без карточки почти невозможно. Ещё нужна была одежда, но здесь я не надеялся на гардероб Х*лио. Во-первых, мне не нравился его стиль, а во-вторых, я как-то брезговал носить его вещи. Даже то, что было надето на мне сейчас, казалось мне неприятным и чужим.
Машину я увидел сразу. Она была припаркована на стоянке перед домом (ключи, если вы помните, я нашёл сразу же — в одном из карманов куртки). С карточкой дела обстояли сложнее. Нужно было подниматься в чужую квартиру и рыться там в чужих вещах.
Я поднялся на третий этаж, слегка помедлив, открыл дверь.
В квартире было грязно и пусто. У самых дверей стоял большой бак, доверху наполненный пустыми банками. В раковине на кухне лёгкой горкой лежала грязная посуда. Было слышно, как течёт тонкой струйкой вода в сливном бачке в туалете.
Найти комнату Х*лио оказалось проще, чем я думал. На ней висела картинка какой-то гоночной машины с нанесённым на её капот персонажем фильма "Аватар". Бедное хвостатое чудище нелепо выглядывало своими кошачьими глазами над передним бампером машины.
Я толкнул дверь и вошёл в комнату.
Комната оказалась чище, чем я ожидал. Кровать, конечно, застелена не была, но особенного раздора в комнате не было. По стенкам висели картинки с машинами — наподобие тех, что я уже видел. В углу стояла гитара. У окна был письменный стол с ноутбуком (на экране всё те же машины, меняющиеся каждые 3-4 секунды). Я поставил свой ноутбук рядом с ноутбуком Х*лио и открыл ящики письменного стола.
Карточку социального учёта я нашёл в папке со свидетельством о рождении и паспортом (рядом с длинной лентой презервативов). Это была большая удача. Я забрал папку, брезгливо пошарил взглядом по вешалке в стенном шкафу (как я и предполагал, одежда Х*лио была безнадёжна), взял свой ноутбук и зашёл с ним в уборную.
Звук бегущей воды вызвал у меня желание помочиться.
Стульчак на унитазе был поднят, как это бывает в холостяцком жилище, и сам унитаз был грязным и вонючим.
Держа ноутбук и папку с документами подмышкой, я с некоторой брезгливостью впервые воспользовался своим новым телом для удовлетворения естественных потребностей.
Это было немного странно, и я поначалу никак не мог сориентировать струю правильно, слегка забрызгав приподнятую крышку.
Я спустил воду, закрыл унитаз и, помешкав, положил документы и ноутбук сверху. Потом я с вожделением намылил руки, и осторожно помыл свой новый член. Я разглядел его, и остался им доволен.
Я подумал, что это несомненная удача, что я попал в тело молодого парня, а не молодой девушки. И дело даже не в докторе Фрейде и не в том, что у меня по-прежнему был пенис. Пенис-шменис — это, конечно, здорово, но я говорю о другом. Представьте, что я — мужчина — переселился бы вдруг в тело женщины. Это вызвало бы чисто утилитарные неудобства. Мне пришлось бы поменять кучу практических привычек, связанных с повседневной разницей в поведении мужчины и женщины. И потом все эти месячные, прокладки, тампоны и прочая чепуха. Я совершенно не знаю, как этим пользоваться. В подобной ситуации я, несомненно, стал бы лесбиянкой, что усложнило бы всё многократно. Оказаться в молодом женском теле было бы интересно на пару часов, наполненных необычными экспериментами в области мастурбации, но не на 14 месяцев, как в моём случае.
Итак, я вышел из квартиры со своим ноутбуком под мышкой и папкой с бумагами Х*лио в руках, готовый к новой жизни в новом теле.
Я был рад, что никто не попался мне на пути, и я могу спокойно спуститься вниз, сесть в машину и уехать.
Но, как бывает в плохих кинематографических сценариях в подобных ситуациях, дверь квартиры напротив открылась, и в просвете появилась совсем юная особа.
Девушка была стандартной молодой дурнушкой. Толстые ляжки распирали короткую синюю джинсовую юбку, тяжёлая грудь выскакивала из-под ворота голубоватой футболки, лямки бежеватого лифчика убого держали всю эту громоздкую конструкцию, чем-то напоминая подтяжки какого-нибудь старого плотника.
Добавим к этому несколько видимых татуировок и проколотые скрепками нос и губы, и картина станет ещё более отталкивающей. Волосы девушки были забраны кверху, и вся её голова была чем-то похожа на белёсый ананас.
Признаться, я не люблю современную молодёжь. По своей работе, я был вынужден много общаться с молодыми людьми — моими студентами. Большинство из них были избалованные и ленивые существа. Ленивые настолько, что даже свойственная молодому телу похотливость приторможена в этом поколении и больше не является объектом какого-то мистического интереса, как это было со всеми предыдущими поколениями молодых людей.
— Ты куда намылился? — грубо спросила девица
Это слово почему-то напомнило мне о моём гигиеническом упражнении минуту назад, и я машинально посмотрел на свои ладони.
Я не знал, как и о чём говорить с этой девицей, поэтому решил закончить разговор, как можно скорее
— Я тороплюсь. Мне надо идти.
Девица погрустнела
— Не зайдёшь? Я соскучилась
Она открыла рот и облизала языком верхнюю губу. На языке у неё была блестящая металлическая бусинка.
Два противоположных желания наполнили моё тело. Одно желание шло из головы и требовало немедленного ухода. Второе желание шло откуда-то снизу, и было непривычно сильным. Но, несмотря на это сильно желание, девица была мне противна, почти омерзительна настолько, что я покачал головой и побежал вниз по лестнице.
Я бежал и думал о том, что, видимо, ещё не понимаю, какие меня ждут проблемы в новом теле. Я не смогу общаться со своими новыми сверстниками и, похоже, не смогу иметь интимных отношений вот с такими девицами. А ведь она совершенно объективно стандартна.
Я думал о том, что мне будет очень трудно ужиться в моём новом мире.
Спустившись вниз, я сел в машину Х*лио и уехал.
В недорогом мотеле я снял номер для некурящих, принял душ и мгновенно заснул.
На следующий день я открыл счёт в банке на имя Х*лио Хантера и положил на него часть имевшихся при мне наличных денег.
Я позвонил в гараж Х*лио и сказал, что больше там не работаю. Немного повозившись с размерами, я приодел моего Х*лио на свой вкус в приличных магазинах одежды.
Я поменял его машину на более подходящую мне Camry чёрного цвета.
Я начал новую жизнь.

2.
Через пару недель я снял очень дешёвую маленькую квартирку в достаточно приличном районе. Вы не можете себе представить, как трудно снять квартиру молодому человеку без официальных доходов в этом угрюмом городе! Тем более что в самом начале моей новой жизни я был серьёзно материально стеснён.
Я не знал, что я буду делать.
Хотелось опять рисовать, но я не представлял, как начать карьеру художника в этих новых условиях.
Оказалось, что у Х*лио были хорошие руки для занятий живописью.
У меня взяло совсем немного времени, чтобы научить его правильно держать кисть или карандаш. С игрой на фортепиано, кстати, было сложнее. Его пальцы никак не могли изогнуться нужным мне образом. Хотя довольно скоро мы неплохо играли с ним лёгкие пьесы какого-нибудь Клементи.
Я зарабатывал тем, что сидел на улице возле парка и писал быстрые акварельки на заказ. Ещё я делал портреты акриликом и шаржи карандашом. Сами понимаете, что особенно заработать подобным способом мне не удавалось, но на еду хватало, а за квартиру я платил из оставшихся от моей старой жизни денег.
И вот, рисуя на улице, я заметил, что нравлюсь женщинам. Причём, нравлюсь не просто женщинам, а особой породе женщин, которую называют пантерами. Вы знаете этот термин? Да. Это женщины около сорока или чуть за сорок, которые охотятся на спортивных мальчиков чуть за двадцать. А я, как вы понимаете, был именно таким мальчиком.
Сначала, по своей природной наивности, я не понимал, что происходит. Но потихоньку я начал замечать некоторую закономерность в поведении таких женщин. Всё начиналось с лёгкого невинного кокетства — почти подтрунивания, но в глазах таких женщин читалась хищная жажда.
Я обладал теперь молодым телом, и оно требовало разрядки. Мои новые сверстницы были мне физически омерзительны, а вот эти сорокалетние ухоженные, уверенные в себе, и, в то же время, беззащитные в своих страстях женщины, были как раз то, что мне нужно. Я решил вступить в игру.
Её звали Эстелл, и она была моей первой пантерой.
Одинокая симпатичная женщина сорока трёх лет. Она была каким-то высокопоставленным работником крупного банка. Её сын был чуть младше моего Х*лио, и учился где-то в другом штате в очень престижном университете. Она показывала мне его фотографии, когда мы лежали с ней в её громадной кровати, и я кормил её черешней, а она сплёвывала косточки в мою ладонь.
Началось всё просто. Она подошла ко мне и заказала портрет. Я нарисовал. Она кокетливо заинтересовалась, делаю ли я что-то ещё и где можно посмотреть мои работы. Я сказал, что смотреть особо нечего. Я увидел её разочарование. Видимо, план Эстелл был простым: напроситься ко мне в студию, а там превратиться в пантеру и съесть меня. Я помог Эстелл. Я сказал ей, что могу расписать интерьер комнаты. Например, создать панно на одной из её стен. Эта идея ей ужасно понравилась, и она пригласила меня к себе. Естественно, никакое панно Эстелл не интересовало. Ей было нужно оказаться со мной наедине. Что и произошло.
Заниматься любовью в теле Х*лио было интересно. Это было похоже на то, как, оставшись один и сильно выпив, смотришь порнографический фильм. Сначала нет ощущения присутствия, но в какой-то момент, действие на экране и алкоголь захватывают тебя настолько, что ты начинаешь ощущать себя частью вакханалии.
Я обладал силой молодого человека и опытом мудрого мужчины. Это смертельная комбинация для пантер. Эстелл была первой, кто ощутил её на себе. За ней последовали другие.
То, что я делал нельзя назвать мужской проституцией. Я никогда не брал денег за свои услуги. Честно говоря, мне их никто и не предлагал. Мы просто получали радость — это было взаимным счастьем. Иногда, впрочем, мне перепадали небольшие подарки: неплохие часы, дорогие предметы одежды, хороший алкоголь.
У женщин за сорок своя специфика. Они отчаянно следят за своим телом и их гигиена безупречна. Но они стесняются своей груди, не любят отдаваться сзади при ярком свете, у многих из них слабые мышцы уретры. К этому нужно привыкнуть и относиться с пониманием. Видите ли, как в любом деле в этой области тоже есть свои секреты, и, мастерство, как и в любом другом ремесле, заключается в том, чтобы эти секреты знать и тактично обходить возможные проблемы.
За шесть-семь месяцев у меня было огромное множество встреч с пантерами. Пожалуй, я могу написать каталог пантер или книгу, как обращаться с пантерами для чайников.
Пантеры разделялись на несколько категорий. Некоторым был нужен просто секс. Получив своё, они теряли ко мне всякий интерес. Некоторые же, наоборот, как бы не заостряли внимания на сексе, окружая меня почти материнской заботой. С такими мы резвились, как дети в летнем лагере: дрались подушками, бегали босиком по лужам во дворе, рассказывали друг другу страшные истории.
Были такие, которые хотели, чтобы их брали сразу и грубо, почти силой. А были такие, которые любили бесконечные и утомительные ласки: одними кончиками пальцев, едва касаясь губами.
Пантера обычно животное одиночное, но некоторые из них любили поделиться мной со своими подругами. В один уикенд я оказался в загородном доме сразу с тремя пантерами. Только молодое и сильное тело Х*лио, подкреплённое моей циничной мудростью, могло вынести такое испытание! О, Х*лио! Бедный Иосиф, окружённый бесконечными жёнами Потифара!
Я даже не помню, как в это чехарде пантер появилась Моник.
В принципе, она даже не была пантерой. Ей было интересно разговаривать со мной. Мы часами говорили об искусстве, о жизни, о прочитанных книгах и прослушанной музыке.
У неё была своя артистическая галерея, в которой были выставлены вполне солидные работы.
Мы с ней играли в четыре руки номера из "Ромео и Джульетты" Прокофьева, переложенные для таких целей. Мы пели старые песни из фильмов с Джинджер Роджерс и Фредом Астерем, которые, как оказалось, мы оба любили
Моник была настолько удивлена моей образованностью в вопросах искусства, что в какой-то момент мы просто стали друзьями. Секс отошёл на задний план и вообще исчез из поля зрения. Мы встречались, пили кофе, разговаривали, ходили вместе в театр.
С появлением Моник, как-то незаметно стали исчезать из моей жизни и остальные пантеры. Я насытился этой жизнью и больше её не хотел.
— Слушай. А почему ты не хочешь попробовать что-то серьёзное? — сказала она однажды, — С твоим пониманием искусства, с твоей чувствительной душой ты бы мог добиться необыкновенных высот.
Я пробубнил что-то в ответ про деньги, про отсутствие средств, чтобы снять студию
— А если я дам тебе возможность работать в студии. Если я дам тебе студию на три месяца и все необходимые материалы? Захочешь попробовать?
И я согласился.
Моя работа в новой студии была изнуряющей и восхитительной. Я работал почти без перерывов в каком-то тумане усталости и счастья. То, что я придумал, было новым и интересным. Я использовал технику аэрографии, как основу, как метод, но наполнил мои работы истинным мистицизмом с огромным количеством скрытых символов и неожиданных аллюзий.
Не буду вам рассказывать о своих работах. Сейчас стали появляться неплохие исследования на эту тему. Например, можете почитать статью в American Artist за прошлый месяц. Автору удалось объяснить что-то такое, что я и сам не до конца понимал, и теперь я иначе смотрю на работы моего Х*лио.
В принципе, нам с ним есть, чем гордиться, доктор! Это уж точно!
Но я отвлёкся.
Через три месяца я представил Моник семь своих работ. Она купила их за 500 долларов каждую. К концу недели все они были проданы. Как же я был счастлив! Сколько лет я мечтал о том, что мои работы будут продаваться в галереях, будут востребованы, поняты!
Я продолжал писать и не успевал удовлетворить растущий спрос на мои картины. Цены на них между тем стремительно росли.
Ещё через два месяца — к тому моменту, когда появилась статья о моих картинах в журнале New Yorker — любая работа, имеющая мою подпись, немедленно стоила десятки тысяч долларов.
Мы ездили с Моник на океан. Мы сидели на берегу и смотрели на чаек, на прибрежные камыши, на причудливые облака над головой.
Иногда я просто думал о своей жизни, пока она читала книгу, положив её к себе на колени
— Что ты читаешь? — спросил я.
— Это очень странная книга. Перевод с русского. На первый взгляд, это мистический детектив — или даже фантастика. Но, если задуматься, книга гораздо глубже. Сюжет книги — просто затравка, но то, о чём в ней говорится — глубоко и серьёзно. Это, знаешь, как будто мудрая и тонкая взрослая душа вдруг поселилась в ярком и броском теле молодого человека.
Она рассмеялась и посмотрела на меня.
— Х*лио. Ты немного, как эта книга.
Я тоже улыбнулся.
— Слушай. Давай жить вместе. Навсегда вместе. Понимаешь? — сказал я, повернувшись к ней и взяв в руку её ладонь.
Она рассмеялась,
— Х*лио. Мне сорок два, а тебе двадцать три. Задумайся над этим. Вчера в ресторане, когда ты вышел на минуту позвонить в Cosmopolitan, чтобы договориться о времени фото сессии, официант спросил у меня, будет ли мой сын доедать салат. Мы идём в бар, и у тебя просят документы, чтобы убедиться, что тебе больше двадцати одного года. Никто не просит документов у меня.
— Т.е. ты хочешь сказать, что, будь я такой же, как я есть, но на двадцать лет старше: скажем, немного меньше ростом, слегка пузатый и не с такими волнистыми волосами — тогда мы могли бы быть вместе?
— Знаешь, если бы ты мог пойти на такое изменение своей внешности ради меня, я бы точно была с тобой, мой дорогой мальчик!
Она рассмеялась, посмотрела на меня и спросила.
— Совсем лысый и пузатый?
— Нет, Моник, — улыбнулся я, — Не совсем.
— Это была бы смешная история. Обычно в сказках старик или какое-нибудь там чудовище превращается в принца, а у нас было бы наоборот.
— Моник. Я тебе обещаю, что в чудовище я не превращусь. Я могу стать вполне нормальным сорокапятилетним мужчиной, но никак не чудовищем.
— Договорились.

3.
К этому моменту я уже знал, что моё старое тело не погибло, а находится в коме.
Пару раз я думал навестить его в больнице, но я не хотел привлекать к себе внимание подобным визитом. К тому же, я никак не мог забыть своё спокойное восковое лицо и не хотел его видеть опять.
Иногда я проезжал на своём новеньком серебристом Porsche мимо моего бывшего дома.
Он стоял пустой и заброшенный. Никто не стриг траву, никто не укорачивал буйства растущих вокруг него кустов. Никто не включал свет над его крыльцом по вечерам.
В один из таких визитов я узнал, что мой дом выставлен на продажу. В этот раз газон был подстрижен, и крыльцо сияло свежей белой краской.
Я позвонил в агентство и назначил время, когда я мог посмотреть дом.
В назначенный час я приехал.
Элейн открыла дверь и посмотрела на меня с любопытством.
Она изменилась: похорошела, помолодела, посвежела лицом. Похоже, этот ковровый сморчок неплохо о ней заботился
— Я бы хотел осмотреть дом, — сказал я, — Я договорился с агентством.
— Да-да. Мне позвонили. К сожалению, агент не смогла сегодня подъехать. У неё заболел ребёнок. Она только что позвонила... Пожалуйста, простите за неудобство. Я вот тоже зазря приехала
— Ну, что же. Если сейчас не очень удачное время, я могу прийти позже...
Элейн посмотрела на меня, окинула взглядом мою сияющую машину, и неожиданно добавила
— Если вы хотите осмотреть дом сейчас, пожалуйста. Заходите. С кем имею честь?
— Х*лио Хантер. Художник,
— Элейн.
— Очень приятно.
Я вошёл в свой дом и огляделся вокруг.
Элейн посмотрела на меня и вдруг всплеснула руками.
— Х*лио Хантер! Да! Я читала о вас! Буквально вчера. Где же это? — она залезла обеими руками в свою сумочку и выудила оттуда толстый том Cosmopolitan с небольшой статьёй обо мне.
— Вот! Здесь! То-то мне показалось знакомым ваше лицо!
Она открыла страницу с фотографией Х*лио, сидящего, в расстёгнутой почти до пупа белой рубашке, верхом на лошади.
Показывая фотографию, Элейн широко улыбалась и с этой широкой улыбкой она вдруг опять показалась мне той милой девочкой, которую я полюбил когда-то.
— Дом, несомненно, требует ремонта, — торопливо заговорила она, — Мы ничего здесь пока не делали. Только покрасили крыльцо. В доме жил мой бывший муж, но он попал в автомобильную катастрофу. Бедняга. Он в коме уже 14 месяцев...
— Сожалею, мадам. Искренне сожалею. Это трагедия.
— Да. Что поделать. Он всегда был немного недотёпой... Неудачником... Хотите кофе?
— Не откажусь. Если вы не возражаете, я поднимусь наверх и посмотрю дом
— Да! Конечно! Там наверху три спальни и библиотека моего мужа. Бывшего мужа... Там всё требует ремонта
— Это не проблема
Я поднялся наверх, зашёл в свою библиотеку, аккуратно, чтобы не шуметь, отодвинул шкаф, просунул руку в тайник и вытащил книжечку.
Это была моя детская работа. Книжечка-комикс, которую я сделал сам, когда мне было лет десять.
Я пролистнул страницы, улыбнулся своей детской фантазии, положил книжечку в карман пиджака. Потом я вытащил из тайника Кольт, развернул байку, потрогал пистолет пальцами, погладил его. Будет неправильно, если я оставлю здесь оружие. Дом купит какая-нибудь семья с детьми, и кто-то из них найдёт этот Кольт и бог знает, что может произойти. Я подумал об этом и положил пистолет в задний карман брюк.
Я задвинул шкаф обратно и спустился вниз.
Запах кофе уже расползался по дому. Запах кофе, запах моего дома, запах моей старой жизни
— Кофе готов! Ну, как вам дом?
— Да. Ремонт необходим. Но дом мне понравился
Элейн стояла на кухне и разливала кофе. Она стояла на кухне и разливала кофе, как двадцать лет назад. Всё было так, как в какой-нибудь солнечный воскресный день, когда нам нечего было делать, когда никаких планов не было и можно было спокойно попить кофе, а потом гулять, не спеша, здесь в округе, а потом вернуться, лежать вместе под одной простынёй там наверху в спальне со стеклянным потолком.
И я захотел сказать ей: "Элейн. Это я. Понимаешь? Это я. Посмотри: всё, что ты хотела — свершилось. Я богат, я знаменит, я удачлив. Я даже выгляжу в миллион раз лучше, чем когда-либо в своей жизни. Интересно, что ты скажешь сейчас?"
Я снял пиджак и повесил его на спинку стула. Моя белая рубашка была расстёгнута на две пуговицы — не так, как на фото, но всё же можно было увидеть мою сильную бронзовую грудь.
Я перехватил взгляд Элейн. Она смотрела на меня глазами пантеры.
А что если взять её здесь, прямо на кухне. Сдвинуть всё со стола и взять её прямо здесь? Наставить рога этому ковровому сморчку?
Я подумал так какое-то мгновение, и с удивлением отметил, что совсем этого не хочу.
В ту же секунду у Элейн зазвонил телефон (какая-то ужасная румба) и она сделал пальцем жест, означающий "секундочку"
— Да? Алло? Как? Не может быть! Сейчас. Да. Сейчас буду. Спасибо. Да. С ума сойти!
Она закончила разговор, сложила телефон, посмотрела на меня мутноватым взглядом
— Сейчас позвонили из больницы. Мой муж. Мой бывший муж… вышел из комы.
Я понял, что подобное развитие событий не может предвещать для меня ничего хорошего. Если я переселился в тело Х*лио, сам Х*лио должен был переселиться в моё беспомощное тело. Теперь, когда он вышел из комы, можно только представить себе, какая возникнет путаница.
Элейн тоже была явно расстроена известием. Она не показывала вида, но я-то хорошо знал эту её гримаску с прикушенной губой. Ситуация с выходом моего бывшего тела из комы означала для неё то, что она не может даже продать этот дом без разрешения внезапно воскреснувшего мужа.
Она опять открыла телефон и плаксиво рассказала своему сморчку о случившемся.
Я решил воспользоваться ситуацией
— Мадам, — сказал я торжественно, — Если вы не возражаете, я могу отвезти вас в больницу. Вы сейчас слишком взволнованы для того, чтобы вести машину. Давайте же я подвезу вас. Тем более, что мне всё равно по пути.
Элейн, мгновенно согласилась, и мы поехали.
В больнице нас провели в отдельную палату, отдёрнули занавески, показали рукой, что можно войти.
— Не пугайтесь, но он забыл своё имя. Это очень плохой признак...
Я увидел своё старое лицо. Оно заметно похудело и заострилось в подбородке. Я лежал на спине и смотрел в потолок. Изредка я открывал рот и еле уловимым голосом говорил: "Я — Ху Хан. Я — Ху Хан"
— Это что-то китайское? — задала глупый вопрос Элейн
— Мы не знаем, — пожал плечами доктор
Ситуация развивалась в полном соответствии с моими наихудшими предчувствиями.
— Похоже, у вашего мужа произошли значительные мозговые изменения, — сочувственно сказал доктор, — Возможно, это исправится, — добавил он без особой надежды.
Доктор вышел из палаты. Элейн подошла к несчастному Х*лио, запертому в моём теле. Погладила его по щеке, отвернулась.
— Я не могу это видеть. Я не могу...
Она заплакала и вышла
Я остался один на один с моим старым телом. Я нагнулся над своим лицом
— Х*лио, — сказал я — Посмотри на меня. Посмотри! Ты видишь?
Я — это ты, а ты — это я. Понимаешь? Если ты будешь повторять, что ты Х*лио Хантер, нам это мало поможет. Слушай внимательно. Ты можешь слушать внимательно? Дай мне знак.
Х*лио закрыл и снова открыл глаза
— Умница! Слушай внимательно, друг. Произошла какая-то нелепость. Моя душа попала в твоё тело, а твоя душа — в моё. У меня есть два выхода. Я могу сейчас достать из кармана Кольт и пристрелить тебя. Поверь мне, я совсем не хочу этого делать. Или я могу попробовать всё уладить. Но ты должен мне помочь. Прекрати свои "Ху Хан". Вообще ничего не говори пока. Сможешь? Дай мне пару дней. Всего пару дней. Хорошо? Моргни глазами, если ты понял.
Х*лио закрыл и снова открыл глаза
— Молодчина! Держись! Я помогу нам. Я помогу!
Я вышел из больницы и позвонил Моник.
— Нам нужно срочно встретиться и поговорить. Это очень важно. Я хочу тебе что-то рассказать

4.
Профессор дослушал историю и провёл пальцами по бороде.
— У индейцев племени алгонквин действительно существовали легенды о смене тел. Но это же всё только легенды. Понимаете?
— Понимаю, профессор. И всё же. Должны были быть какие-то определенные обряды, церемонии. Видите ли, вы исходите из постулата, что всё это просто легенды. Я же точно, доподлинно знаю, что души могут обмениваться телами. Если мы соединим ваши теоретические знания с моими практическими неприятностями, возможно, нам удастся разрешить эту ситуацию. Я богатый человек, профессор, и я готов помочь и вам, и вашим исследованиям. Но вы должны помочь мне. Помочь нам.
Профессор задумался, постучал карандашом по столу, откинулся в кресле, снял очки, протёр галстуком стёкла, надел очки опять
— Позвольте мне показать вам что-то, — сказал он, неторопливо встал и подошёл к книжному шкафу.
Он поискал глазами нужную книгу, взял её с полки, раскрыл на странице с закладкой.
— Вот. Вот здесь. Это рисунок, сделанный с татуировок индейцев алгонквин, обитавших в этих местах. Видите, это символы человека, точнее, человеческого тела, а это символы души. Смотрите: здесь два человека и две души. А над ними переломленная ветка. Это обряд обмена душ. Судя по этой картинке, два человека, души которых должны были быть перемещены между телами, вставали рядом, и над ними ломалась ветка какого-то священного дерева. Мы не знаем, что это за дерево. И вообще, позвольте вам снова напомнить, что всё это, так сказать, легенды и мифы.
— М-да. Особо тут не развернёшься. Священное дерево. Аленький цветочек. Золотая рыбка... А какое дерево могло быть священным?
— Да какое угодно! Откуда мы знаем. Понимаете, молодой человек (хотя, простите, судя по вашему рассказу, вы молоды только снаружи), мы ведь и сами как бы украли чужое тело, наплевав на существовавшую в нём душу. Мы переселились сюда, построили здесь свою жизнь, а та душа, которая здесь была – она ведь потеряна. Это я так, конечно, образно сейчас вам говорю. В принципе, когда сюда пришли англичане, алгонквинов уже не было: их истребили французы, но в философском понимании это не имеет значения – всё именно так и произошло. Получается немного парадоксально: для того, чтобы помочь вашей душе попасть в своё тело, мы должны помочь телу этой земли обрести свою душу. Понимаете?
— Подождите, профессор. Это всё интересно, но вы сказали дерево.
— Да. Ветка дерева. А что?
— Но ведь я... Но ведь я сломал дерево, ударившись в него машиной. Понимаете? Я сломал дерево и уж наверняка переломал на нём кучу веток. Можно сказать, наломал дров.
Профессор снял очки, торжественно опёрся руками о стол, приподнялся, и встал в полный рост
— Осина, молодой человек! Populus tremuloides! Le peuplier faux-tremble! Amerikanische Zitterpappel! Это была осина, молодой человек! Как же я раньше не догадался?! У всех народов есть легенды об осинах. Говорят, что и крест, на котором распяли Иисуса был сделан из осины — и Иуда повесился на осине. Это, конечно, не так: осина не растёт в Палестине. Но это не имеет значения.
— Да-да! Я читал, что у многих народов есть легенды о том, что осиновый кол, вонзённый в сердце вампира, может его остановить…
— Видите, молодой человек. Как я и говорил, мы взяли этот континент — это чужое тело — но совершенно не понимаем его душу. Кто знает, что происходило в этих лесах во времена алгонквинов? Кто знает, какие шаманы танцевали под осинами на том месте, где вы врезались в дерево?
— Выходит, что мы все немного Х*лио Хантеры?
— Выходит так. Что же вы сидите тут? Быстро собирайтесь! Мы поедем смотреть ваше дерево!
Мы сели в мою машину и поехали к тому месту, где 14 месяцев назад началась вся это история. По дороге мы молчали. Профессор посапывал на пассажирском сидении: поминутно клевал головой, просыпался и засыпал снова.
Я думал о том, что произошло за эти месяцы. Я достиг всего, чего хотел — хотя и в чужом образе и под чужим именем. Можно было бы всё оставить, как есть, жить так и дальше, но две причины поменять всё обратно заставляли меня делать то, что я собирался сделать. Во-первых, мне было жаль этого несчастного парня, который сейчас лежал в палате беспомощный и никому не нужный. Я понимал, что, сам того не желая, украл у него всё, и чувство вины не давало мне покоя. Кто-нибудь другой мог бы не заметить, задавить в себе это чувство и не давать ему выхода, но я так не мог
Но была ещё более веская причина отказаться от Х*лио Хантера. Я хотел быть с Моник. Я хотел быть рядом с ней остаток моей жизни — день за днём. Я хотел быть рядом с ней, но не в чужом обличии — не кем-то другим — а самим собой. Любовь и жертвенность идут рядом. Мы меняем что-то в своей жизни ради кого-то — и счастливы те, кто могут это сделать. Ради Моник, я был готов отказаться от всего, что связано с Х*лио: от юности, от славы, от денег. Тот, кто пережил это — знает, о чём я говорю. Тот, кто не пережил — переживёт и вспомнит мои слова.
Когда я рассказал ей про всё, что со мной случилось — и она поняла, что я её не разыгрываю — я на всякий случай показал ей свои фотографии до переселения в тело Х*лио. Открывая фото на экране своего ноутбука, я, признаться, боялся увидеть разочарование на её лице. Я следил за её глазами и Моник, улыбнувшись, перехватила мой взгляд.
— Неужели ты ещё не понял? То, что я в тебе люблю, не поддаётся фотографированию.
Потом она всё же посмотрела на экран и добавила, смеясь: "К тому же ты совсем не лысый и абсолютно не пузатый"
Я тоже посмотрел на экран, и вдруг понял, что скучаю по своему старому телу. Скучаю гораздо больше, чем сам себе мог в этом признаться.

Мы приехали к месту моей аварии, вышли к придорожному пролеску.
Осина, которая обрушилась на мою машину, была уже спилена, но вокруг росли другие осины. Их листья дрожали, как будто обдуваемые ветром, хотя никакого ветра не было. Листья осин дрожали, как погремушки шамана, и от этой дрожи почему-то становилось тоскливо на душе.
Профессор достал из машины небольшую пилу на электрической батарее — мы купили её по дороге в магазине для хозяйственных домовладельцев — и отпилил несколько веток. Он очистил ветки от листьев и дал их мне
— Ну что же. Попробуем сделать следственный эксперимент. Давайте прямо сейчас поедем в больницу и попробуем вернуть всё на свои места.
— Спасибо вам профессор.
— Да пока, собственно, не за что. Я, если честно, мало верю в эту затею. Хотя... Вы знаете про Томаса Стефенса? Знаете про него? Никто не знает. В 1583 году английский иезуит Томас Стефенс предположил, что существует схожесть между индийскими языками и латынью. Над ним смеялся даже его собственный брат! И только через 250 лет было введено понятие индоевропейские языки... Вот и над нами сейчас посмеялись бы — а то и в психушку отправили бы — но, может быть, мы и правы.
— Ну, что ж. Попробуем. Какие у нас ещё есть варианты...
— Давайте.

Профессор остался в коридоре, а я вошёл в палату несчастного Х*лио. Увидев меня, он быстро заморгал глазами, приподнял руку, попытался улыбнуться
— Как ты, Х*лио? Плохо? — сказал я
— Ху... Ху... Ху...
— Да я знаю, что не очень. Сейчас попробуем что-нибудь сделать
Я достал пакет с ветками. Вытащил одну.
Присев на кровать Х*лио я закрыл глаза и сломал ветку.
И ничего не произошло...
Я сломал ещё одну ветку.
И опять ничего.
Ещё, и ещё, и ещё...
Я вышел в коридор, сел рядом с профессором, опустил голову на колени.
— Вот этого я и боялся больше всего, — сказал профессор, положив мне руку на голову, — Чудес не бывает, молодой человек. Мы с вами оба очень увлекающиеся натуры — мы оба поверили в миф, но давайте вернёмся в реальность. Не расстраивайтесь. Вам уж всяко лучше, чем ему. Ну-ну, не раскисайте! Хотите, пойдём, что-нибудь выпьем вместе
— Подождите, профессор. Что-то должно быть ещё. Что-то мы не учли, понимаете?
— Ну что мы не учли? Мы сделали то, что мы знали. Если мы что-то не знаем, мы никогда не сможем это узнать. Это же всё шаманство. Кроме веток, наверняка был какой-то ещё специальный заговор — слова какие-то, я не знаю...
— Но никто не произносил никаких слов тогда, 14 месяцев назад. Понимаете? И всё сработало. Как же это возможно?
— У меня нет никаких ответов на ваш вопрос
— А если это какие-то слова, то какие? Как бы это звучало?
— Обычно это просто набор звуков, не имеющий значения: ку-ку-ку, гу-гу-ку-ку. Какая-нибудь такая ерунда
— гу-гу-чу-гу?
— Может и так
— гу-гу-чу-гу?!!!!
— Что?
Я вскочил со стула и побежал к дверям палаты. У самых дверей я обернулся к профессору
— Битлз! Я ехал и слушал Битлз! Громко слушал. В момент аварии я слушал песню "I am the Walrus" и там, в припеве есть слова, которые не имеют никакого смысла. И они звучат так: "Гу-гу-чу-гу, Гу-гу-чу-гу, Гу-гу-чу-гу..." Это то, что играло у меня, когда я врезался в дерево...
Я сказал это и вошёл в палату.

5.
Я быстро шёл на поправку, и уже легко перевигался без ходунков.
Моник заботилась обо мне.
Она перевезла меня к себе домой и была удивительно терпеливой сиделкой.
Мы проводили вместе время, рассуждая об искусстве, о жизни, о том, что случилось со мной в предыдущем году.
— Моник, ты знаешь: раньше я ощущал себя сорокапятилетним мужчиной, застрявшем в молодом теле. А теперь я чувствую себя совершенно молодым — и душой и телом.
— Мой дед всегда шутил, что чувствует себя двадцатилетним, и вспоминает о том, что ему восемьдесят только рано утром, когда ищет на прикроватной тумбочке коробочку со вставными зубами.
— Я подумал, что какой-нибудь писатель мог бы написать целую книгу про то, что с нами случилось за эти месяцы. На первый взгляд, это был бы мистический детектив — или даже фантастика. Но для тех, кто может задуматься, книга была бы гораздо глубже. Ведь сюжет книги — просто затравка, просто приглашение к разговору.
— Ты думаешь, читатели готовы к нему?
— Не знаю, Моник. Не знаю.
Я стал пробовать работать. Я написал несколько картин, и они были проданы в галерее Моник. Конечно, их успех был значительно более скромным, чем успех работ моего Х*лио, но я всё равно радовался тому, что могу работать и работы мои интересны кому-то ещё, кроме меня.
Но больше всего я был счастлив оттого, что Моник была рядом. Никогда в жизни не чувствовал я себя так спокойно, так дома, как с Моник.
Про Х*лио мы узнавали из новостей. Он попадал из одного скандала в другой — и с момента моего перемещения из его тела, ничего стоящего не создал.
Где-то через месяц, раздался телефонный звонок.
— Это тебя, — сказала Моник.
Я взял трубку и услышал его дыхание. Да. Это был Х*лио.
— Я... Это... У меня есть идея. Короче. Ты мне нужен.
— Зачем я нужен тебе, Х*лио? Я дал тебе всё, что мог: славу, деньги, мировое признание. Я даже, видимо, сделал тебя бессмертным в какой-то степени — философски говоря. Что же я могу дать тебе ещё?
— У меня есть к тебе предложение. Я хочу, чтобы ты продолжал писать в стиле Х*лио Хантера. Я хочу, чтобы ты был Х*лио Хантером, понимаешь?
— А зачем мне это нужно?
— Я буду тебе платить. Мы будем делить с тобой деньги, понимаешь? Это деловое предложение.
— Нет, Х*лио. Тут что-то другое. Тут не в деньгах дело. Я чувствую это. Скажи, что это?
Х*лио помолчал, подышал в трубку,
— Да. Это другое. Ты прав. Я понял, что без тебя Х*лио мёртв. Его нет без тебя. Живым его делаешь ты. А я хочу, чтобы он жил и творил. Я посмотрел все твои работы, сделанные Х*лио. Они действительно прекрасны. Я не знаю, как тебе это объяснить, но...
— Х*лио. Ничего не надо объяснять. Я согласен.
— Семьдесят процентов мне — тридцать тебе?
— Нет уж, мой дорогой! Пятьдесят на пятьдесят!
— Договорились.

© Игорь Джерри Курас, 2011
Дата публикации: 19.12.2011 12:25:43
Просмотров: 2098

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.