Почему дождь не из пуль?

Геннадий Лагутин

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 10422 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Рассказ

-Не помню, говорил ли я, что я еще ребенком хорошо рисовал? Необыкновенно легко. Это заложено было в руках, в пальцах.
Так вот я умел рисовать, писал немного красками. Только художником я так тогда и не стал.
Мои родители решили, что это несерьезное дело и пришлось мне заниматься совсем другими делами. Какими? Это не столь интересно. И не важно.
Интересно другое. Когда меня вышвырнули на пенсию, я испытал панический ужас. Я возился на даче, искал себе какое либо занятие, пытался устроиться на работу даже. Но вы же знаете, как у нас сейчас – сорок лет и ты уже никому не нужен.
С мечтами о работе пришлось распроститься. Мне-то уже было за шестьдесят. А моё состояние всё ухудшалось. Началась бессонница, полезли из всех дырок болезни. Но главное – болела душа.
Я не знаю к чему бы это все привело, если бы однажды не случилось это. У дочери я увидел лист рисовальной бумаги.
Меня как огнем обожгло. Трясущимися руками я схватил лист, мягкий карандаш и стал рисовать. Из под моей руки рождалась удивительная картина: парящий в небесах замок, скалистые горы, и на первом плане рыцарь в доспехах, мчащийся к замку и оглядывающийся на скаку назад. Глаза его полны ужаса, как будто за ним мчались все исчадия ада. Почему мне в голову пришел такой сюжет – понятия не имею.
Закончив рисовать, я свернул рисунок в трубку и засунул его в самый дальний угол. Вы слушаете меня, доктор?
-Слушаю, слушаю! Продолжайте! – произнес психотерапевт.
-Мне показалось, что вы не слушаете и даже задремали. Так вот. Дальше началось странное. Я вдруг почувствовал облегчение.
В эту ночь я впервые крепко спал и проснулся здоровым и бодрым. Вот тогда я понял, что панацея от моей душевной болезни найдена. Я как головой в омут бросился в живопись. И очень быстро понял, что хватка не пропала, что проворство, заложенное у меня в руках, - друг, но в то же время и враг мой.
Поразительно быстро я научился имитировать практически любых художников.
В том числе и крупных живописцев. Это не были копии в прямом смысле слова. Это было подражание.
Например картину Брюллова «Незнакомка» я написал по своему. По дороге мчится всадница и обгоняет пролетку, в которой сидит остолбеневший от её красоты гусарский корнет.
Но любой, кто видел эту картину, начинал сомневаться, а не вновь ли это открытая, доселе неизвестная, картина Брюллова?
В сущности, это удивительно – стоит мастеру сделать вещь, и она при известной сноровке всегда может быть повторена, скопирована, по другому смоделирована.
Но само собой разумеется, это давалось недаром. Я работал. Часами мог стоять перед какой-нибудь картиной. Саврасова, Венецианова, Брюллова, Федотова…
Меня интересовали не только цвет, форма, композиция, - то есть и они, конечно, тоже, но и еще, к примеру, характер мазков.
Я воображал, что если созерцать картину достаточно долго, внимательно и углубленно и одновременно постараться полностью отрешиться от самого себя, то можно отчетливо почувствовать, как именно держать в руке кисть, как надо при этом стоять, насколько напряжено или расслаблено должно быть тело, чтобы получился такой, а не другой мазок.
И я постиг эту премудрость. Я действительно научился водить кистью, как Левитан, как Репин, как Серов и многие другие.
Я не возомнил, что сам стал, как они, - нет, не было у меня мании величия. Просто, если можно так сказать, я изучал мореходное дело и вникал в разные разности, чтобы самому со временем повести корабль.
Но Колумбом – то я от этого не стал бы, это мне было ясно.
Считал я, что если захочу в будущем чего-то достичь, то прежде всего должен научиться чему можно у стариков. У мастеров.
И конечно, понимал, что это умение подражать – своего рода подделка векселей в области искусства – может быть использовано как ремесло. Однако мои желания шли все же несколько дальше.
Мои друзья не особенно одобряли это занятие. Так и слышатся голоса друзей, тоже художников: « Ага, под Шишкина! Как плагиат совсем недурно!» «Вот как, сегодня вы Айвазовский?», «Смотрите-ка, а это уже Ярошенко, неплохо для разнообразия!» «Ну, а вы Поленов, сами-то вы где же?»
Мало-помалу я стал учиться наоборот, избегать таких–то и таких–то мазков, которые усвоил, обходиться без таких-то и таких-то гармоничных и дисгармоничных сочетаний цветов.
Поначалу это было нелегко.
Они ведь знали свое дело, те старые чудаки, которых я копировал, и было больно с ними расставаться, чтобы нащупать что-то свое, такое жалкое и беспомощное по сравнению с ними.
Но постепенно я почувствовал, что, кажется, нашел себя, нашел свое, пусть совсем незначительное место в искусстве.
Я понял, так мне по крайней мере казалось, сумею открыть…не Америку, нет, но небольшой архипелаг, до сих пор не…ну, возможно, и открытый, но, скажем, малоисследованный. Но я также знал, что впереди еще много суровых лет учения. А жизни моей осталось совсем немного.
Со всей отчетливостью пришло ко мне понимание того, что я не успею найти скрытый в тумане архипелаг - начались проблемы со здоровьем. Единственной возможностью достичь его оставалось одно – грести из последних сил, чтобы преодолеть пространство, успеть.
Я писал картины одну за другой и с ужасом видел, что не приближаюсь к конечной цели – удаляюсь от нее.
Волна упорно относила меня в море. Доктор, вы опять меня не слушаете!
-Нет-нет! Я вас слушаю очень внимательно. Так что такое произошло дальше, что привело вас ко мне?
-Я немного вернусь назад. В какой-то момент на меня снизошло что-то вроде…вроде ложного вдохновения, что ли.
Говорят, бывает вдохновение подлинное. Не берусь судить, я мало с этим знаком. Однако я уверен, в девяти случаях из десяти художнику лишь кажется, что вдохновение посетило его.
Я воображал, что вдохновение это порождено моим отчаянием. Надеялся, что ночь темнее всего перед рассветом.
Идеи, с которыми я носился...Не знаю, сказать, что это был сплошь один только вздор, думается, все-таки нельзя.
Я всегда был и теперь остаюсь при том мнении, что произведение искусства, не заключающее в себе чего-то более существенного, чем только сюжет, собственно, и не является произведением искусства.
И еще одно: в моем восприятии, а так было всегда, существует глубокая взаимосвязь между цветом и звуком. Или нет, правильнее сказать, между красками, звуками, мечтами, философией, наконец!
Они как бы сливаются в одно, это для меня святое единство. Может быть, другие художники тоже это так воспринимают? Не знаю, я никогда не решался спросить.
Осенившее меня вдохновение и выражалось в том, что я самым серьезным образом вознамерился красками писать музыку.
Сама идея была для меня не новой. В детстве я часто видел сны, которые были замечательны тем, что краски и звуки были в них неразделимы. Я видел симфонии в красках. Случалось, я и наяву переживал нечто подобное. Когда я бывал на концертах, если музыка захватывала меня, я всегда воспринимал ее в цвете.
Мысль эта прочно овладела мной.
Это и был тот небольшой архипелаг, который я задумал освоить. Только раньше у меня все не хватало решимости пуститься в трудное плавание.
Я работал, как одержимый, и по прошествии двух или трех месяцев у меня было свыше двадцати картин. В общем, холста было измарано предостаточно.
Что картины мои своеобразны – это я знал.
Я пытался сочетать те элементы живописи, которые находил понятными и признавал, с элементами музыки, грез, философии.
Самому мне казалось, что я в какой-то мере сумел воплотить свой замысел.
В тот год я участвовал в выставке, у меня там было несколько картин.
Выставку посетил известный академик живописи, некто Ш.
Я обратил внимание, что он задержался перед моими картинами. Он переходил от картины к картине, долго всматривался в каждую, а потом произнес загадочное слово: «Матрица». Помолчав, он добавил: «Подложка». И с этими словами удалился.
Я ничего не понимал. Это были мои картины. Только мои. И писал я их не подражая ни одному из художников.
Теперь уже я всматривался в каждую картину, пытался мысленно войти в неё, чтобы понять, что означали эти загадочные слова мэтра кисти. Что мне оставалось делать? Бежать вслед за корифеем, прижать его к стенке, потребовать объяснить его замечания? Как бы вы поступили на моем месте, доктор?
-Не знаю! Честное слово не знаю! – психотерапевт беспомощно развел руками.
-Вот и я не знал. Выставка закрылась, я потерпел фиаско.
Я сидел в пустом зале перед своими картинами и думал только об одном. Неужели мое подсознание сыграло со мной злую шутку?
Неужели подсознательно, на каком-то волновом уровне, подсознание передавало команды моей руке с кистью и в картину входило что-то неуловимое, не поддающееся осмыслению, не видимое, а только на кончиках нервных окончаний чувствительное, позаимствованное из души какого-то другого художника?
Нет! Этого не могло быть!
Была полная опустошенность. Космическая пустота. Недоумение. Заслуженно или незаслуженно – этого не знаю по сей день.
Я знаю, что угодно может удостоиться похвалы или, наоборот, быть разруганным. И при всем я наивен, как ребенок, и мне не могло прийти в голову применить к критикам добрый испытанный метод.
Не могло прийти в голову заводить с ними личную дружбу и, сидя в кафе или ресторане, болтать об искусстве и всякой ерунде или злословить об общих знакомых. Я просто писал картины, полагая по дурости своей, что этим и дОлжно заниматься художнику.
«Техникой владеет неплохо!» Это было самое лестное из всего, что пришлось мне услышать! «Хватка хорошая!»
А ЧТО я хотел сказать этими полотнами, какое настроение или, как бы это выразить, состояние души они передают – это ни до кого не дошло. Так, может, дело в том, что это состояние доступно лишь мне одному ?
Пациент замолчал.
Молчал и врач-психотерапевт.
-Так в чем нужна моя помощь? – осмелился прервать молчание врач.
-Скажите, что мне делать? Как жить дальше?Мне плохо...
-Ммм! Простите меня, но сейчас, пожалуй, я не смогу ответить вам. Мне необходимо все осмыслить.... прослушать неоднократно магнитофонную запись вашего монолога....Может быть тогда, я что-то смогу вам ответить....э-э-э, нащупать чем я могу вам помочь. А вот так, сразу… - врач снова беспомощно развел руками. – Зайдите ко мне завтра, часам к шестнадцати. Надеюсь, к этому времени я решу задачу. Очень сложный случай, очень…
-До свидания, доктор! – пациент одел плащ и шляпу, открыл дверь. – Ах, какой дождь! А знаете, я вдруг подумал, почему дождь не из пуль? Вот как бы сейчас это было кстати.... Прощайте доктор!
И пациент шагнул в темноту.

© Геннадий Лагутин, 2010
Дата публикации: 02.07.2010 18:35:15
Просмотров: 2646

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.