Творчество и Союз карацуп

Геннадий Лагутин

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 15241 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

В сущности, и вся жизнь непрестанный вызов самому себе, своим слабостям.

Творчество и Союз карацуп

Он проснулся и еще некоторое время лежал не размыкая веки, пока, наконец, не решился открыть глаза.
Небо за окном было задернуто серой кисеей хмурого осеннего утра. Вслушиваясь в самого себя, не шевелясь, он наслаждался этими короткими, единственными мгновениями, когда тело и весь организм его еще не отозвались на движение болью.
Он знал, что последует после того, как он шевельнется, и малодушно оттягивал этот момент. Но лежать так бесконечно не мог. Тело наливалось тяжестью, требовало движений, словно подталкивало к тому, что надо вставать, надо двигаться, надо продолжать жить, не смотря на то, что его ожидало. И как в детстве, точно бросаясь очертя голову в холодную воду, он резко шевельнулся всем телом.

«Не помню, у кого я вычитал: река жизни начинается в детстве, это непростая мысль, если задуматься. Ведь и самая никудышная река непроста: и у нее свои водовороты, тайные течения.
Однажды, глядя на ночное небо, на звездную сумять, я вдруг вспомнил один пустяковый случай: как я крохотным мальцом заплутался рядом с домом. Наверное, во всех нас в большей или меньшей мере живет такая память, которая приближает к тебе прошлое, как бы стремительным наплывом. Ты можешь даже не возвращать себе само событие и начисто забыть детали его, но те чувства, которые оно вызвало, вдруг оживают остро и разрастаются до размеров неизбывности, словно сейчас ты живешь и там, в своем далеке».

Словно разряд электротока пронзил его и он застонал. Голову привычно сжала боль, словно что-то стянуло обручами его черепную коробку. Мгновенно затяжелели и тоже налились болью глаза. Казалось, что боль, словно вода внутри его тела, разливается от головы к ногам.
Он приподнял левую руку, поработал кистью, сжимая и разжимая ее, привычно нашарил на прикроватной тумбочке еще с вечера приготовленные таблетки, забросил их в рот, запив глотком воды из стакана. Скоро, под действием лекарств, боль притупится, однако не уйдет совсем.

«Исполнилось мне тогда лет пять или шесть, и из всего существующего самое важное для меня было доказать себе, что я не трус, человек вполне взрослый и решительный, и уж конечно достоин быть принятым в тайный «Союз карацуп», недавно организованный ребятишками в нашем военном городке.
Мы по много раз смотрели фильм «Граница на замке» и одним из самых легендарных людей на свете стал для нас пограничник Карацупа с его собакой Джульбарсом. Это много позже я узнал, что он не киношный герой, а настоящий, жил долго, продолжал службу, до полковника дослужился. А тогда мы знали его на экране рядовым, который совершил немало подвигов».

Прислушиваясь к ощущениям, он попробовал сжать в кулак пальцы правой руки и с удовлетворением убедился, что это у него получается. Получилось и немного приподнять руку.
Теперь наступила очередь правой ноги. Пальцы шевелились медленно, нехотя, словно чужие…Сама же нога отказывалась двигаться. Ощущения организма показали, что сегодня состояние можно было считать почти удовлетворительным.
Надо было вставать, и он собрал всю волю, приготовился, в предчувствии ожидающего его. Помогая себе руками, он осторожно сел в постели, напряженно ожидая, что вот сейчас продолжится…Боль запульсировала в голове, отдалась в позвоночнике, разлилась в бедренных костях. Тяжело дыша, охватив левой рукой правую ногу, помогая слабой правой рукой, он развернулся всем туловищем и медленно, с трудом, поставил ноги на пол. С большим напряжением, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, он натянул на себя легкие спортивные брюки и рубашку. Иногда, забывшись, он делал неудачные движения и стонал от пронзающей боли. Стиснув зубы, он подтянул к себе кресло на колесах и перебросил себя в него, вскрикнув при этом.

«У нас, карацупов, были как шпионы, так и пограничники – каждый день мы менялись ролями. Допускались к игре только члены тайного союза, и только они имели право носить шпаги, выточенные из легких дюралевых распорок, которые ставят между самолетными крыльями».

Теперь, когда он устроился в своем кресле, «луноходе», как его называли домашние, боль была уже не такой острой – видимо начали действовать лекарства. В ванной, он умылся и побрился, глядясь в зеркало, специально для него прилаженное пониже. Прикатив на кухню, он привычно взял оставленную женой тарелку с овсяной кашей, засунул ее в микроволновку на разогрев, попутно включил электрочайник. Завтрак не занял много времени. Прожевывая кашу, он чувствовал, как в его еще гудящей болью голове, начинают складываться первые строчки. Почему-то именно сегодня вспомнилась, казалось бы забытая детская игра в «Союз карацуп». И воспоминания эти становились с каждой минутой все ярче, все живее, они требовали, словно лошади стучали копытами, нетерпеливо просились, чтобы немедленно быть записанными.

«Сразу за домами городка начинался лес, а в начале его большой холм. Зимой мы катались с него на лыжах и санках. Метрах в пятистах от холма, тоже у кромки леса, было кладбище старых, разбитых самолетов. Там нечем было поживиться, кроме этих блестящих белых распорок, из которых мы и делали шпаги, насаживая на рукоятки и затачивая на кирпиче другой конец».

И уже сидя за столом в своей комнате, перед раскрытым и включенным ноутбуком, он чувствовал лихорадочное, радостное нетерпение - немедленно вылить свои мысли на чистый лист дисплея. Печатать приходилось одним пальцем правой руки, держа эту руку за запястье другой рукой, помогая ей. Поначалу это было неудобно, но с годами он наловчился и печатал достаточно быстро. Глубоко вздохнул и первая строчка легла на лист.

«Когда одному карацупе поранили в схватке живот – не очень, но кровь всё же шла, - шпаги перестали затачивать и таких, как я, из игры исключили вовсе.
«Граница» наша проходила по канаве заросшей травой, кустами и неизвестно зачем прорытой в лесу. Каждый день вооруженные банды «шпионов» нарушали ее, и надо было хорошо прятаться в кустах, за деревьями, ходить по лесу неслышно, как Зверобой Фенимора Купера, и искусно, отважно, как д”Артаньян, владеть шпагой – после первого прикосновения ее к телу «противника» тот считался «убитым» и должен был молча лежать на том месте, где его «убили», до конца игры. В таких случаях споров не было, даже если поединок шел один на один, без свидетелей: уж коли дотронулся шпагой – ты «убит».
Все решала честность.
Впрочем, нечестным просто нельзя было быть: один раз притворишься, соврешь, второй, третий – и тебя навечно выгонят из союза».

Он тыкал пальцем в кнопки, буквы появлялись на экране, затем словно солдатики строились в шеренги-слова, приобретали заложенный в них смысл. Он облегченно вздыхал, перечитывая каждое предложение, видя, что оно выстроилось, улеглось в канву повествования, стало на свое место. Сейчас он не так ощущал присутствие боли, которая как будто отступила, затаилась, готовая в любой момент снова схватить и терзать его. Но он не давал ей этой возможности, лихорадочно думая над очередным словом, которое надо уложить в строку. Его ощущения, вероятно, были сродни тем, что испытывают наркоманы, после принятия легкого наркотика. Главное, чтобы не было боли – писать, писать, писать…Иногда не получалось вспомнить слово. Вернее, он знал и не знал это слово, знал и не знал его значение, никак не мог вставить его в строку, так как забыл его написание. В такой момент, он отпускал правую руку и колотил левой по столу, мотая головой и мыча он невозможности вспомнить. Если это не помогало, на место слова он вставлял многоточие и продолжал дальше. А через некоторое время слово само всплывало из глубин памяти, показывалось, как рыбка на поверхности воды – сверкнув серебристым брюшком, и он счастливо хватал это слово, вставлял его вместо точек и радостно перечитывал предложение.

«Бои шли с переменным успехом, иногда «шпионы» даже захватывали заставу, располагавшуюся на вершине холма, который они брали приступом. А в иные дни их приканчивали всех до единого, поодиночке и скопом.
Последнее все же случалось чаще, потому что карацупы-пограничники, замаскированные, отсиживались до времени в засаде, и в густом лесу трудно было поостеречься от их атак, а «шпионам» приходилось передвигаться; и хоть научились мы, совсем как Зверобой, не хрустеть даже сухими веточками под ногой, застигнуть врасплох идущего было проще. Да и нешуточное дело – взять приступом крепость –холм.
Трудно приходилось «шпионам». Но радость борьбы искупала все.
Как же хотелось мне стать карацупой!..»

Кисть правой руки, слабо сжатая в кулак, стала уставать, требовала отдыха. Да и голова, утомленная болью и напряжением сознания работала все с бОльшим трудом. Надо было передохнуть.
С сожалением оттолкнувшись от стола, он поехал на кухню, снова включил электрочайник, дождался когда он закипит. Попивая крепко заваренный чай, он думал о том, что будет писать дальше…Но поскольку не было под рукой клавиатуры, мысли исчезали, их заменяли другие, третьи…
Это случилось с ним три года назад. Он так и не понял тогда, что с ним произошло, поскольку очнулся уже в реанимационном отделении. Он много раз слышал это страшное слово «инсульт», но никогда не думал, что это может случиться именно с ним.

«И вот однажды ночью я решил испытать себя. Никого не предупредив, я подождал, пока все дома заснут, потихоньку выбрался во двор и мимо холма – черной горой он высился до самого неба – в лес. План был такой: дойти не торопясь, словно прогуливаясь, до высокого приметного дуба и также вернуться обратно. Я еще никогда не был ночью в лесу.
Мне казалось, дуб этот – безумно далеко. Да и в самом деле – я промерял – метров восемьсот, не меньше.
Ночь была безлунной. А главное – я один: на людях проще быть храбрым.
Уже холм, слившийся вершиной с черным небом, испугал меня, но я тихо шел дальше. Изменилось все. Вроде бы давно должна быть поляна с пеньком посредине, на котором мы легко усаживались впятером, всемером.
Но я еще продирался сквозь ветви черемушника, влажного от росы. Летом, никакой одежды, кроме трусиков, мы не признавали, и прикосновение листьев к телу были не просто холодными, неприятными – омерзительными, будто притрагивался к лягушке, к змее.
А что, может, змеи прячутся днем, а ночью выползают, висят на деревьях, кустах?.. Я шарахался в стороны и опять натыкался на что-то липкое, скользкое.
Бежать? Нет, идти шагом».

Лежа в палате реанимации, он со странным спокойствием понимал, что уже не человек, полчеловека. И живая его половина, в отличие от занемевшей, не слушавшейся его, та, которую он ощущал, как свое тело, говорила, что пройдено полпути на дороге в бездну. И что это чистая случайность, что он лежит здесь под капельницей, а не зарытым в землю. Только одна эта мысль и билась в его искореженном болезнью сознании. Потом, как-то незаметно, мыслить стало более свободно, он с трудом стал говорить, порой еще совсем нечленораздельно, так, что никто не понимал его мычания. Но постепенно проходило онемение лица, голова, хоть и болела, но мыслила, черт возьми, мыслила!
Только в руку и ногу не вернулась былая послушливость. И первое, что он сделал, оказавшись в общей палате, где лежали выздоравливающие, попросил побрить себя.
Бритье было его слабостью, пунктиком, и как он говорил, «пока человек бреется - на нем не лежит печать зверя». Странно было ощущать, как бритва срезает поросль на правой стороне лица – словно это было не его лицо.

«Вот и поляна. Но эта ли?.. Пня нет. А белые тени березок движутся вокруг нее. Что-то обманное, колдовское было в этом кружении. Вспомнились русалки, бесовские гульбища. Встанешь посредине, и завертят, унесут неизвестно куда!
Я шмыгнул обратно в кусты, и тут из тьмы к мне прыгнула черная старуха с вытянутыми вперед скрюченными, сухими руками, пальцы хрустели в суставах, гукнуло что-то!
Я кинулся прочь.
Старуха – за мной.
Ветви больно хлестали по голым плечам, по лицу. Сердце прыгало, но я не мог остановиться, хоть я и боялся смотреть по сторонам, но искоса видел: старуха выпрыгивает то справа, то слева и тянет судорожные длинные руки, и все время – чуть впереди меня.
Не убежать! Сил больше нет!
Тут я ухнул куда-то вниз, ударившись коленом, а руки погрузились в липкое. Кровь?!
Замер. Сейчас старуха схватит меня. Что-то гулко стучало, хрипело. Она!..»

Оказавшись после больницы дома, предоставленный бОльшую часть дня самому себе (жена приезжала с работы покормить его обедом), он задумался, как жить? Он помнил слова лечащего врача: «Теперь привыкайте с этим жить!», но все восставало в нем против этого. Он до изнеможения растирал ногу и руку, надеясь, что былая подвижность вернется в них, вскрикивая от боли, внезапно появляющейся в позвоночнике, пытался вставать и даже ходить. Однажды он упал и никак не мог встать, ворочаясь на полу, словно раздавленная лягушка. Хорошо, что упал он достаточно мягко, а не то бы, как сказали ему потом, могло быть очень плохо.

«Хоть бы провалиться еще ниже и лететь, лететь до бесконечности. Как во сне. Но пробужденья не будет. Ведь это на самом деле, наяву.
Всё!..
И таким маленьким, бессильным казался я себе в те секунды. А может минуты? Часы?.. Некуда спрятаться, никуда не убежишь, некому защитить: даже лес, в котором знакома каждая тропка – враг. Я один в этой жестокой, непонятной, бессмысленной тьме. ОДИН. Так пролежал я, кажется, вечность, пока не ощутил, что земля подо мной тверда, что руки не в крови – в грязи, пока не осознал: ухает так гулко мое собственное сердце, а эти надрывные хрипы – мое дыхание.
Старуха?.. Да это же коряга, сучья!..
Приподнял голову. В прорывах облаков появились большие звезды. Прямо передо мной, раскинув ветви, стоял высокий разлапистый дуб. Тот самый дуб. Он обнимал небо».

Не смотря на запреты он продолжал разрабатывать руку и ногу, оставив на будущее попытки вставать и ходить. И однажды, ему на глаза попался его сиротливо лежащий на столе ноутбук. И началась новая жизнь. Теперь он писал, писал ежедневно, до тех пор пока силы не оставляли его, хотя порой задумывался – а нужно ли это все кому-то?
И понимал только одно – даже если это никому не нужно, никто не прочитает им написанное, все равно он делает нужное дело, пусть даже для себя только. Теперь это была его новая жизнь.
И сейчас, вернувшись к компьютеру, дописывая последние строчки, поскольку усталость навалилась на него неимоверным грузом - требовалось прилечь, дать измученному телу и мозгу отдых, он был счастлив, потому что это была его сегодняшняя, маленькая, но очень важная для него Победа.

«Я все-таки добрался до него! И обратно-то я дойду шагом, спокойненько, как на прогулке.
Пошел. И хоть пятки свербило от желания бежать, я ни разу не ускорил шаг, только жмурил глаза. Но уже во двое, освобожденный от своего зарока, припустил так, что с налета дверь грохнула, разбудив всех домашних. Это был гром победы.
Кажется, меня ругали. А я искренне жалел их, ничего не понимавших, спрятавшихся в своих теплых постелях.

Я вспомнил все это и подумал: « Должно быть, желание испытать себя и связанное с ним чувство одиночества, толкает и сейчас меня к действию.
Я один, но не одинокий.
Так что это – вызов самому себе?.. Наверное так. В сущности, и вся жизнь непрестанный вызов самому себе, своим слабостям. Этот вызов, вернее, тысячи поводов к нему, постоянно перед тобой, как кустарник на склоне холма и как звезды в темном небе и их отсветы…»

© Геннадий Лагутин, 2015
Дата публикации: 13.08.2015 16:40:56
Просмотров: 2132

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Галина Золотаина [2015-08-16 02:50:44]

Рассказ в рассказе... Затронуло.

Ответить

Геннадий Лагутин [2015-08-16 16:44:35]

Спасибо большое. Доброе слово и кошке приятно!