Hey, hey, mama

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 9527 знаков с пробелами
Раздел: "Такие рассказы"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Из сб. Новая и счастливая жизнь

- Чо-т ты, Вить, как-то... Нельзя ж с каждой первой спать. Ну, ей-богу...
У меня обострение нравственности, и я знаю почему. Через два дня Надька возвращается из недельной командировки. А я не воспользовался. Не. Теряю навыки. Старею. Как-то себя оправдывать надо. Я проповедую моральные ценности.
- Почему это нельзя, - встревает Боб. - Надо их трахать. Что с ними еще-то делать.
- Я с ней в состоянии аффекта переспал, - оправдывается Витя Первый.
Когда Витина жена прогнала его, он начал наверстывать всё, что упустил в молодости, прихватывая заодно то, что положено в старости. Не надеясь на пенсионный фонд.
С первыми тремя Витиными девушками мы знакомились обстоятельно. Думали, будем часто встречаться. И трижды ошиблись. Знакомясь с четвертой, потом с пятой, а потом сбившись со счета, вальяжный Боб говорил:
- Во ничо себе. Меня зовут Боря.
Они реагировали по-разному. Одна не обратила внимания. Другая сказала, что у Бори интересная фамилия, и захихикала. Третья вопросительно посмотрела на Витю Первого. Но уточнять ничего не стала.
- Ты заметил, - говорит мне Боб, - они у Вити все похожи. Как близнецы.
- Они такие разные, - вздыхает Витя Первый.
Все его девушки - стройные брюнетки от тридцати с небольшим до сорока с небольшим. Может, и не близнецы, но всяко родные сестры.
- У Пея Надька на десять лет его младше, - ни с того ни с сего говорит Витя.
- Да Жека вообще у нас орел, - Боб смотрит на меня прищурившись, будто оценивает и одобряет.
Витю Первого гложут сомнения. Он мрачен.
- Которая хоть? - спрашивает Боб. - Из твоих-то?
- Лена, - Витя снова вздыхает.
Я радостно хрюкаю. Боб смеется, зажав рот ладонью. Сидя на диване, он раскачивается взад-вперед, как еврей на молитве.
- Чо ржёте-то? - обижается Витя.
- Которая? - Боб валится боком на диван и стонет от смеха.
Половину Витиных девушек звали Ленами. Если не больше.
- Да ну вас, - сердится Витя Первый. - Допивайте и валите отсюда. Она скоро прийти должна.
- Давно хоть было-то? - интересуюсь я. - Ну... это... состояние аффекта.
- Больше двух месяцев, - бурчит Витя.
- Не всё, значит, потеряно, - Боб старается быть серьезным и утешительным, но у него не очень хорошо получается.
- Я точно не помню, - сознается Витя Первый.
- Аборт надо делать, - говорит мне Боб, когда мы спускаемся с ним в провонявшем мочой лифте, исцарапанном и изрисованном.
Хорошо, что в лифте никого, кроме нас, нет. А то подумали бы, что я забеременел от Боба. Или он от меня.
У меня вовсе нет пуза. А у Бори такое, будто его плод дозрел до сочинения философских трактатов. Это уже не аборт - это убийство.
Я молчу. Меня больше заботит, как добираться домой. Боб живет недалеко, а мне надо ехать через весь город. Сначала на трамвае до маршрутки. Потом стоять в толпе таких же потерянных в пространстве граждан и пялить глаза в длинные сумерки или светящую фонарями и фарами тьму. В надежде на.
Надька унеслась в свою командировку на машине, и без машины я чувствую пустоту. Когда Надька вернется, я скажу ей, что чувствовал пустоту без нее, без Надьки. И возможно, сам себе на короткое время поверю.
Боря провожает меня до трамвая, не прекращая сочувственно ругать Витю Первого. Я не вслушиваюсь. Киваю и говорю ага. Ага-ага.
В последний раз я ездил на трамвае еще в те времена, когда надо было компостировать абонементы. Всю неделю, залезая в трамвай или троллейбус, я беспомощно озираюсь и шарю по карманам. Нет ни компостеров на стенках, ни абонементов в кармане. Каждый раз, увидев кондуктора, я слегка пугаюсь, но и испытываю облегчение. Или я конченый консерватор, или у меня развился склероз. Скорей всего, и то и другое.
Народу в трамвае неожиданно много. Это не трамвай - это машина времени. Я попадаю в прошлое, и в прошлом меня сжимает толпа.
- Задняя площадочка, за проезд оплачивайте, - пожилая женщина с грубым голосом и жестким взглядом рэкетира пробивается сквозь толпу.
Она царапает своей кондукторской сумкой мой замшевый пиджак. Она наступает на мой чудно-вишневого цвета башмак, спасибо, что не каблуком. И всё для того, чтобы взять монету, на которую можно купить разве что билет на трамвай. Чтобы сунуть мне в руку мелкий клочок бумажки, надорвав его для чего-то.
Мне неприятно, что билет порван. Я, конечно, не проверяю, счастливый он или нет. Но всё-таки. В детстве считалось за благо съесть счастливый билет. Разжевать бумажку и проглотить. Даже в детстве я не стал бы совать в рот рваный билет. Всё равно что есть надкусанное кем-то яблоко.
Через две остановки я вспоминаю, как в глубоком детстве зимой на этой именно остановке трамвайными дверями зажало мой валенок, когда матушка пыталась пропихнуть меня перед собой в густую толпу, чтобы следом влезть самой. Меня она из валенка выдернула. А трамвай поехал. Это было рано утром. Было темно. Был мороз за тридцать.
Сейчас всё кажется неважным. Не. Как-нибудь мы допрыгали бы домой, даже без валенка. Обмотав ногу шалью. И как-нибудь матушка объяснилась бы с начальством насчет своего опоздания.
А тогда это казалось катастрофой. Потерять валенок. Не попасть в детский сад. Опоздать на работу. Это был ужас, от которого холодило душу. Больше, чем руки в вязаных варежках - от тридцатиградусного мороза.
Трамвай остановился метрах в десяти. Открылись двери. Кто-то добрый не поленился выйти, поднять и бросить нам валенок.
Но, говорю я себе, сегодня не так. Витя Первый будет возить своё дитё на своем форде. Ребенок будет добр, рассудителен и независим. Жена Ленка будет ждать Витю с работы. Витя будет звонить ей, чтоб сказать, что немного задержится, потому что сегодня полно пациентов. А каждый пациент - это деньги. И Ленка - не знаю, которая из Витиных Ленок, - орать на него не станет. Не.
Они, может, родят и второго. Наследство им Витя Первый заработать успеет. И умрет, окруженный любовью. Чего еще надо.
Неуёмная кондукторша пробивается обратно и снова наступает мне на башмак. Я не удивляюсь. По теории вероятности так и должно быть. Раз именно на мою ногу она наступила по дороге туда, то по дороге обратно случится всё то же.
- За проезд, мужчина, оплачивайте, - говорит она мне.
Я смотрю на ее пористое лицо, на кроваво-красную помаду, на дешевую блузу, под которой колышется потная плоть. Мне становится дурно. Я готов купить еще один билет, лишь бы она скорей растворилась в толпе.
Лезть в карман, чтобы показать тетке рваный билет, мне не хочется. Она, видимо, вспоминает, что я уже обилечен. Ей главное, чтоб я был обилечен. Остальное неважно. Она борется за справедливость и за свою зарплату. Все мы этим грешим. Наступая на чьи-нибудь туфли и царапая чьи-нибудь замшевые пиджаки.
Но Витин-то ребенок не будет таким, нет. Витя сам врач, и дитё его будет врачом.
Я вспоминаю доктора со скорой помощи. И грузную молчаливую фельдшерицу с алюминиевым пузатым кейсом. В кейсе лежат бланки рецептов, древний тонометр, одноразовые шприцы, ампулы с анальгином и димедролом. Припарки. Моей матушке совсем плохо.
- А что вы хотите? - спрашивает меня врач.
Глаза его стеклянны.
Что я могу хотеть? Родиться еще раз, но так, чтоб его, мудака, больше не видеть. Не могу ж я ему об этом сказать. Я молчу.
Я вываливаюсь из трамвая на центральной площади города. Сумерки длинны, зыбки и некатегоричны. Летом создается обманчивое ощущение, что в этом городе можно жить.
Получается, Витя Первый переспал с Ленкой - не знаю, с которой из, - в конце мая - начале июня. Время надежд и аффектов. Зачем-то я высчитываю время Витиных удовольствий. Чтоб оправдать его как-то, наверно. Утешить. Ни в оправдании, ни в утешении он не нуждается. Не.
Маршрутку я жду не меньше получаса. И обещаю себе никогда больше не ездить на общественном транспорте. Пусть Надька покупает себе машину, если ей надо. И носится на ней по своим командировкам. А мне оставит мою. Ментально - я инвалид. Не приспособленный к жизни в общественном транспорте.
Дома я обнаруживаю, что делать мне нечего. Разве что налить себе коньяк. Включить телевизор, который я не смотрел годами. Я сажусь в продавленное кресло с вытертой густо-зеленой обивкой. Хрустальная рюмка в ладони беспомощна и доверчива, как ребёнок.
Смотрю новости. Меня хватает на две минуты. Гладко причесанная дама с узким лицом и глазами навыкате мне не нравится. Она успевает сказать, что скоро выборы. Она хочет сказать еще что-то, но не успевает.
Я сую диск в прикрытую узкой полоской щель в музыкальном комбайне. Комбайн втягивает диск в себя, будто проглатывает. Я слушаю Led Zeppelin. Я слушаю Physical Graffiti. Я думаю, что забывать классику - хорошо и правильно. Она от этого только лучше.
Я представляю себе, как Витя Первый гуляет с коляской по ближайшему к нему парку с двумя маленькими прудами. По засыпанным гравием дубовым и тополиным аллеям. Его будут принимать за деда. Младенца будут принимать за внука. А они вдвоём будут ухмыляться. Витя будет менять дитю памперс.
Через неделю Витя звонит мне и между делом говорит, что Ленка сделала аборт. Какая-то из его Ленок. Я так и не знаю - какая. В его голосе нет облегчения. Сама захотела, объясняет он.
You didn't have to crucify me like you did, - строка сама лезет в голову. И повторяется. Будто крутится старый царапаный виниловый диск, и игла соскакивает. Я морщу лоб, хмурюсь, пытаюсь вспомнить дальше. Проталкиваю иглу вперед. И она скачет, пропуская кусок.
Hey, hey, mama, what is wrong with you.
У меня такое чувство, будто меня обманули.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 05.11.2011 23:27:16
Просмотров: 3873

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Отзывы незарегистрированных читателей

Нина Колосова [2013-11-15 07:13:25]

Здравствуйте, контр-адмирал Евгений!

Я читатель со стажем. Привередлива. Например, если язык убогий, бросаю чтение на второй странице. Что это и о чём - уже не интересно. Тратить жизнь на примитив не резон. Прочитала всю Вашу подборку. Открытие для меня необычайное. Потрясение. Я Ваш читатель. Есть всё, что люблю. Есть стиль. Богатейшая лексика. Свои какие-то штучки, словечки. Неожиданные метафоры, эпитеты... Убийственная ирония. Если гротеск - наповал. Нанизывается повествование как бусы. Щёлк - замочек закрылся. Многоплановость. Многослойный пирог. Глубина. Дебри. Выбирайся, как хочешь. Шевели мозгами. Эмоции - какие угодно. Равнодушия и скуки нет. Только, сдаётся мне, автору фиолетово, кто что думает. Выпендрёж - случается. Как же без него? Цену себе знаем. Обострённое чувство одиночества и временности бытия. Безысходность в видении мерзости и несовершенства. Как Вы живёте с таким мироощущением? "Экстаз самоистребления" - это про Вас, и читателя втягиваете в процесс. Если Вы, Евгений - гений, то гений чёрный.
Ещё о своём, о девичьем. Несколько слов о маме в этом рассказе - ножом по сердцу. Ваша матушка - великая мать. Жаль, что я не сказала ей об этом. Извините за сумбур. Редактировать - выше сил моих. Удачи!

Ответить

Евгений Пейсахович [2013-11-15 10:00:30]

Жалеть о не сказанном бывает намного фатальней и горше, чем жалеть о сказанном.
За увиденное, прочитанное - спс.

PS. какие тут могут быть "если" - не понимаю...

PPS. Боюсь, если прочитать всё, то образ гениальности слегка потускнеет, станет не таким плотным, и поношенное рыло измождённого автора просвечивать станет.
Поэтому продолжение не может быть в публичном пространстве.

PPPS. Ваше последнее сообщение убрал. Когда меня называют по имени-отчеству, мне как-то тревожно...

Л. А. [2012-04-09 20:45:11]

Проникновенно... Даже очень. Трое по сути одиноких мужчин (Надьки - Ленки не в счёт) пытаются обрести полнокровное бытие в дружеском участии. А жизнь их обманывает вновь и вновь. Тапок: нужно употреблять форму "проповедую", а не "проповедаю".

Ответить

Евгений Пейсахович [2012-04-09 22:05:53]

мда?
а у Ушакова так: ПРОПОВЕ́ДАТЬ, проповедаю, проповедаешь, ·совер. и ·несовер., что (·разг. ·устар.)
Кто это меня обрёк употреблять формы не те, какие мне охота? кому это, интересно, нужно?