Фобия. Часть 2. Глава 2.1. Сволочи

Сергей Стукало

Форма: Роман
Жанр: Приключения
Объём: 39591 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Всё хорошее однажды кончается.
— Вот и ты, мой хороший, кончил! — сказала по этому поводу курсовому офицеру Генке Савину его любовница — пышнобёдрая разносчица плакатов с оперативной кафедры.
— Уху... — глубокомысленно ответил ей тяжело дышащий лейтенант Генка и, рефлекторно дёрнув плечом, замер, уставившись взглядом в потолок.
После слов лежавшей рядом с ним потной девицы он вспомнил о забытой во время процесса неприятности. Вспомнил о том, что у его подопечных именно сегодня заканчивается их первый летний отпуск. И именно ему, уже в 8.00 утра, надо прибыть в расположение, чтобы обеспечить изъятие отпускных билетов, в которых, к самой искренней Генкиной досаде, совершенно опрометчиво значится совсем другое время прибытия — 20.00. Зачем, спросите вы, устраивать это драконство? А затем, что уже на следующий день расположение курса должно сиять чистотой и являть собой образец уставного порядка. Руководить наведением этого самого порядка должен был всё тот же "Вычислитель" — так называли Генку его подопечные за не укладывающееся в уме умение мгновенно определять отсутствующего в строю курсанта. Было у Генки и второе прозвище — "Вешалка". Получил он его за манеру некрасиво дёргать правым плечом и локальные, но катастрофичные для курсантов, последствия его "вычислений". Почему локальные? Да потому что дальше курса разборки с нарушителями всевозможных запретов и табу никогда не шли. Так было принято. Помните, как это делается в приличных семьях? — "Все разборки, милый, когда уйдут гости!"
Так вот, о чём это мы?.. А! О причинах, требовавших всенепременного появления Генки на курсе в столь неурочно-раннее время. Дело в том, что если с самого раннего утра не переловить неосторожно появившихся в расположении второкурсников, то руководить Генке будет некем. Хоть самому в швабру и тряпки впрягайся. Мы это к тому, что без бесплатной рабочей силы, в виде горячо и часто любимого личного состава, уставного порядка не бывает.
Проверено.
А потому ловить курсантов надо было самым беспощадным образом. Генка взглянул на светившуюся в темноте зелёную газоразрядную цифирь новомодных электронных часов и, положив руку на пышное бедро любовницы, вздохнул. Ещё один "заход" — и на сон останется менее пяти часов. Маловато...
— Сволочи! — обозначил он своё отношение к сложившимся обстоятельствам, к несознательным курсантам и к собственному незавидному положению самого молодого на курсе офицера.
— Что?.. — изумилась услышанному любовница.
— Забей! Это я не тебе! — раздражённо скривился Генка и, в который раз дёрнув плечом, неуклюже польстил: — Ты, главное, от процесса не отвлекайся и не разговаривай! И, вообще... ты такая красивая, когда молчишь и ничего не спрашиваешь...
— Правда?! — обрадовалась любовница.
— Истинный крест! — вздохнул Генка и, проведя рукой по бархатистому бедру заинтересовавшейся его последним утверждением собеседницы, совершенно искренне уточнил: — Я от тебя когда-нибудь с ума сойду, — и, подмяв под себя её податливое тело, залепил ей губы поцелуем.
Этот Генкин заход понравился любовнице больше других. Наверное потому, что тот работал на удивление самоотверженно, словно кому-то мстил.
— Ты как Стаханов! — сказала она ему по этому поводу, чувствуя себя совершенно удовлетворённой.
— Вот только не надо меня сравнивать с покойниками и прочими политбюродствующими членами и Героями Социалистического соцелования! — оборвал её Генка и, удержав дёргающий плечо позыв, скривившись, вполголоса добавил: — Дура!!!
— Что?.. — опять не поверила услышанному любовница.
— Это я не тебе! — чуть ли не по буквам повторил ей Генка.
Он был раздражён. Очень.
Ну не нравилось Генке его положение "почти салаги". И эта смазливая дура не нравилась тоже.
А что поделаешь?

30 июля 1978 года. Украинская ССР, г. Киев,
КВВИДКУС[1], 06.15 утра, расположение 17-го курса

Раннее летнее утро. Уже рассвело, но белёсое, толком не напоенное солнечным светом небо ещё не набрало привычной для южных широт лазури. Знаете, как это бывает перед наступлением полноценного дня?
Время, когда дворники ещё не проснулись.
Даже не время, а чуть ли не безвременье.
Тишина... Даже воробьи не чирикают.
Спят, непоседы.

У крыльца училищного КПП, запертого ввиду раннего времени на внутренний замок, лихо тормозит украшенная серо-синими шашечками волга. Такси...
Едва машина остановилась, как со стороны водителя чуть ли не по пояс высунулась блондинистая сорокалетняя тётка. Высунулась, и семиэтажно обложила свою коллегу из ею же подрезанного трамвая. Трамвайщица, явно ошалев от явленного ей акустического великолепия, перестала возмущённо трезвонить и, разинув рот, уставилась на это чудо природы. И в самом деле, не каждый день увидишь знаменитую киевскую таксистку, прославленного ветерана ДТП, государственного извоза и, по совместительству, практикующего носителя непечатного извозчичьего фольклора.
Когда прихрамывающий Серёга вышел из здания Бориспольского аэропорта, именно эта шустрая особа уговорила его не дожидаться автобуса, а "прокатиться с ветерком". Пока странная таксистка "обрабатывала" потенциального клиента, её коллеги делали вид, что стоящего на тротуаре курсанта не существует. Благоразумно не вмешивались...
В извозе свирепые рыночные законы всегда действовали в полный рост. Невзирая на социализм и всеобщее равенство. Мы о том, что и тогда борьбу за денежные знаки клиента выигрывал не тот, у кого выше квалификация или комфортабельнее транспортное средство, а более темпераментный и беспринципный.
Вот и Серёга, несмотря на заломленную таксисткой цену и более чем скромные курсантские доходы, позволил себя уговорить. Впрочем, помимо напористости таксистки, свою роль в его согласии сыграли два немаловажных обстоятельства: то, что растянутая накануне нога за время перелёта окончательно озверела; и то, что предстоящее транспортирование огромной дыни, обретавшейся в огромной сетке, вызывало у него вполне оправданный скепсис.
При таком раскладе поневоле согласишься.
* * *

Расплатившись с таксисткой, Серёга достал из багажника дыню и набитый разной всячиной чемоданчик. Он ещё тянулся рукой к закреплённой на стене КПП кнопке звонка, а привезшее его такси уже скрылось за поворотом, пронзительно взвизгнув нещадно эксплуатируемыми тормозами.
— Вот же шальная баба! — восхищённо покачал головой Серёга и, коротко зевнув, утопил пальцем покрытую утренней росой кнопку.
Он не отпускал её, пока внутри не зашевелились и не послышались чьи-то чертыханья. Вслед за чертыханьями за триплексом огромной стеклянной двери появился зевающий четверокурсник. Увидав Серёгу, он красноречиво покрутил пальцем у виска и лишь потом, не торопясь, освободил удерживавший створки дверной шпингалет.
— Заходи, салага! — и язвительно поинтересовался. — Небось, по сапогам соскучился? — но, разглядев поклажу раннего визитёра, уважительно присвистнул. — Ни себе хрена!!! Где ж такое чудо уродилось?
— А ты через год рапорт напиши! Попроси, чтобы при распределении туда назначили! Там и посмотришь. Во всех сопутствующих подробностях. И плевать, что САВО[2] — округ незаменяемый, зато этого добра там — ...завались!
— Чур меня! — разом проснулся старшекурсник. — Это ж надо такое пожелать! Типун тебе на язык! — и посторонился, пропуская окончательно разбудившего его второкурсника.

Когда хромающий Серёга, пройдя вдоль старого корпуса, доволок свою поклажу до крыльца его последнего подъезда и остановился вблизи ведущей на задний двор арки, в окружающем сонном царстве что-то неуловимо изменилось. За бетонным забором хлопнула кем-то неосторожно отпущенная подъездная дверь, возмущённо забрехала разбуженная этим хлопком дворняжка, в кронах окружающих плац каштанов загомонили проснувшиеся воробьи.
Город, в котором Серёга провёл свой первый самостоятельный год и в который только что вернулся, просыпался. Через тринадцать лет великая Страна распадётся, и этот город станет столицей другого государства. Вслед за этим часть Серёгиных однокурсников совершит немыслимое — переприсягнёт и наденет на головы фуражки с бандеровским трезубцем. Не сейчас, не сегодня, а через долгих тринадцать лет...
Сейчас и сегодня ничего особенного не происходило.
Если не считать за происшествие тот факт, что у второго курса будущей связной элиты заканчивался первый летний отпуск.
Весь август второкурсники будут надсаживаться на полевых тактических учениях, а месяц спустя в училище начнётся очередной учебный семестр.
— Здравствуй, жопа, Новый год! — сказал Серёга по этому поводу и потянул на себя ручку массивной входной двери.
Там, за этой дверью, его ждали друзья.

* * *

— Привёз?!! — первым делом спросил Шурка вернувшегося из отпуска Серёгу.
— А поприветствовать друга и поинтересоваться, как он отдохнул? Как его дела? Здоровы ли близкие? — обмениваясь с другом рукопожатием, Серёга второй рукой обнял его за плечо и несколько раз хлопнул ладонью по правой лопатке.
Хлопки отчего-то получились не в меру основательными. Словно они что-то означали.
То ли Серёга спросонья не рассчитал сил, то ли ещё не отошёл от отпускных азиатских реалий, где о делах и об основном, главном интересе никогда не говорят в лоб и с порога. Дело в том, что в Азии все более-менее серьёзные разговоры принято начинать не торопясь, издалека.
Традиция...
— Благополучны ли твои стада, как часто плодоносят нивы и жёны? — морщась от увесистых шлепков, подхватил предложенную ему манеру разговора Шурка. — Привет, Серёга! — в конце концов поздоровался он и тут же повторил волнующий его вопрос. — Привёз?! Не забыл?!
— И тебе, Шура, здравствуй! Когда я что-либо забывал? Конечно, привёз! Дыню будешь? Мирзочульская!!! Тринадцать кило!
— Ты мне про рога отвечай! Рога привёз? — сощурил левый глаз Шурка. — Дыня, кстати, сладкая?
— Послащё КТИЛПовских[3] тёлок!
— Иди ты! — не поверил Шурка. — Хотя, хрен с ним! Не будем отвлекаться на суетное! Доставай обещанное, да пойдём народ будить!
— Сейчас! Только народ мы в первую очередь разбудим! У нас всего час на то, чтобы собраться и слинять! Неслинявших, сам понимаешь, Вычислитель поотлавливает. Отловит, зараза такая, и заставит пол мастичить, окна мыть да кровати ровнять! — блеснул провидческим даром Серёга и, подхватив увесистый чемоданчик и огромную дыню, напоминающую песочного цвета дирижабль-цеппелин, захромал в сторону казарменного помещения.
— Дай помогу! — попытался ухватить сетку с дыней Шурка, но Серёга не дал.
— Чемодан возьми!
Зачем-то эта дыня была ему нужна.
Загадка такого Серёгиного поведения вскоре разрешилась.
Он подошёл ко второй в первом ряду койке и, подняв двумя руками сетку с дыней, начал медленно опускать её на физиономию спавшего в этой койке рослого брюнета. Вскоре брюнет замотал головой, расширил ноздри, вдохнул густой медовый аромат и, открыв глаза, резко сел.
Серёга еле успел дыню убрать.
— Серёга приехал! — сообщил брюнет очевидное и улыбнулся. — И дыньку привёз! Мирзочульскую!!!
— Хез, мардук! (Подъём, вахлак! — перс.) — ответил своему командиру группы Серёга. — Харбуза мехурем? (Дыню будешь? — перс., дословный перевод слова "харбуза" — "ослиный", т.е. большой "арбуз"
— Мехурем, мехурем! (Буду, буду! — перс., смысловой перевод) — отозвался приходившийся ему земляком и командиром группы брюнет. — Тащи её в класс, а то до вечера даже запаха не останется!

Через полчаса пятеро курсантов, прибывших днём ранее и поэтому ночевавших в расположении, и свежеприехавший Серёга собрались в классе первой учебной группы. К этому времени они уже были умыты, побриты и экипированы для убытия в город. Дарить "системе" ещё один, пусть и неполный, день летнего отпуска никто из них не собирался.
Пока Серёга рассказывал о том, как он растянул ногу, прыгая на спор и на дальность приземления в ближайшее от дома озеро, в результате чего в последний день отпуска лишился личной маневренности — три исходящих соком девяностосантиметровых скибки были разделены пополам, по числу едоков. Через несколько минут оставшиеся от них корки полетели в стоявшую в углу мусорную корзину.
— Дурак ты! — сказал Серёге его командир группы, вгрызаясь в доставшийся ему ломоть. — Пустое геройство всегда так заканчивается. Хорошо, что голову не свернул!
— Дурак... — согласился Серёга и оторвал от спрятанной в стол сетки картонку посадочной бирки рейса 4883 "Душанбе-Киев".
Затем он, истребовав у любовавшегося крупным обрезком оленьего рога Шурки авторучку, старательно, печатными буквами, вывел на обратной стороне этой бирки: "Мужики, это — мой вам подарок из солнечного Таджикистана! Приятного аппетита!"
Саму бирку Серёга воткнул одним из её острых углов в сочную мякоть оставленной на первом столе мирзочульской красавицы.
— А почему не написал про то, что после дыни нельзя пить сырую воду? — поинтересовался Шурка, пряча ручку и обрезок рога в светло-коричневый портфель-дипломат. — Устроишь народу обсиралово — не простят!
— Бирка маленькая. Всё не поместилось. Да и незачем, — пожал плечами Серёга. — В нашей группе таких идиотов нет! — и, кивнув на командира группы, вертевшего в руках ключи от класса, добавил: — Саша Раскин такую же дыньку из зимнего отпуска привозил. Так что наши — в курсе. А кто забыл — другие напомнят!
— Тоже верно! — согласился Шурка и, проходя мимо предупредительно посторонившегося сержанта, поднял левую руку к глазам и коротко взглянул на часы. — Семь тридцать, мужики! Успеваем!
Пока Раскин закрывал дверь, кто-то из курсантов, перед тем как выйти на ведущую на плац лестницу, предусмотрительно выглянул в выходящее на этот самый плац окно.
— Атас, мужики! Вешалка у подъезда!
Курсанты, то ли не поверив, то ли чисто рефлекторно пытаясь оценить опасность, приникли к окну и встретились взглядами с выбрасывавшим окурок в стоящую у подъезда урну лейтенантом Генкой Савиным. Генка дёрнул плечом и, приставив ко лбу ладонь, подслеповато сощурился.
Оконное стекло бликовало в лучах низкого утреннего солнца и было непонятно — разглядел ли Вычислитель лица смотревших на него курсантов или нет.

— Сволочи! — сказал по поводу увиденного лейтенант Генка и потянул на себя ручку массивной входной двери.
— Сволочь! — согласились не слышавшие его слов курсанты и припустили прочь по коридору второго этажа.
Дореволюционный паркет предательски скрипел под ногами несущихся сломя голову курсантов, но молодость и скрывавшие спины беглецов изгибы коридора были на их стороне. Серёга и двое поддерживавших его под локти однокурсников почти не отставали от лидировавшего в этом минимарафоне Шурки. Не умиляйтесь и не удивляйтесь. Ко второму курсу понятия товарищества и взаимовыручки стали для недавних школьников уже не столько осознанной необходимостью, сколько рефлексом. В Армии вчерашние мальчишки взрослеют быстро. Надо полагать, что атмосфера армейских реалий к этому располагает.
В тот момент, когда беглецы миновали КПП, Генка как раз заканчивал проверять опустевшее расположение.
— Сволочи! — повторил он своё отношение к произошедшему, обнаружив в урне туалетной комнаты многочисленные свежие окурки и смятую сигаретную пачку.

* * *

Двадцать минут спустя, спустившись по неимоверно длинному эскалатору "Арсенальной", курсанты расселись в практически пустом вагоне метрошного поезда. Шурка тут же достал привезённые ему обрезки оленьих рогов и снова принялся их рассматривать. Что-то прикидывал, а, может, просто любовался?..
— Нафига тебе это барахло? — спросил Шура Раскин.
— Рукодельничать буду, — пожал плечами Шурка и добавил для явно заинтересовавшихся происходящим однокурсников: — Так, на пальцах, не объяснить. Потом увидите!
— Ну-ну, — улыбнулся Раскин. — Пальцы пальцами, однако, давайте, братцы рукоблудцы и рукодельцы (даже не знаю кому как приятнее и правильнее!), перед тем как разбежаться, всё же договоримся: что мы вечером говорить будем? Чтобы, если что, потом "дудеть" синхронно. На тот случай, если Генка наши физиономии разглядел и пытать примется.
— Вот уж влипли, так влипли! — согласился с сержантом один из курсантов. — Размякли и потеряли бдительность. Вечером, к гадалке не ходить, будет нам и "Вешалка", и оплодотворение по полной программе! Покупайте вазелин и готовьте анусы, господа будущие офицеры! Влипли! А всё твоя, Серёга, дыня расслабила.
— Дыня слабит только тех, кто её сырой водой запивает! — не согласился Серёга. — Опять же никому её силком в рот не заталкивали. А посему не путайте, сэр, слабость собственной яичницы с божьим даром, сиречь с непорочным зачатием!
— Причём здесь непорочное зачатие? — удивился нагнетавший тревожные опасения курсант.
— А притом, что если личный состав трахают в строгом соответствии с уставными требованиями, то его искреннее раскаяние считается зачатым непорочно!
— Ну да, — согласились с ним. — В СССР до сих пор самая востребованная поза из Кама-Сутры — это строевая стойка. Именно в этой позе и имеют пятимиллионную Советскую Армию!
— Короче! — отсмеявшись, предложил Раскин. — Если будут пытать, стоим на том, что торопились в город. Мол, надо было привезённые с собой передачки да подарки знакомым и родственникам представить. Типа того, что оказия и всё такое... Генка — человек сентиментальный, для него это — уважительный повод.
— Думаешь, прокатит? — спросил Шурка.
— У двух или трёх — прокатит! А остальных Вычислитель вряд ли рассмотрел.
К слову скажем, что переживали второкурсники совершенно напрасно. Во всяком случае, по этому поводу. Лейтенант, к немалой своей досаде, никого из них так и не разглядел.
Переживать им надо было совсем по другой причине.
Закреплённые за ними аудитории были временно переданы сдающему экзаменационную сессию четвёртому курсу.

Как думаете, что там обнаружили в классе первой группы пришедшие на самоподготовку старшекурсники? Правильно! — Дыньку! Огромную. Мирзочульскую. С Серёгиными пожеланиями приятного аппетита. Впрочем, ввиду отсутствия подписи дарителя, для них эти пожелания остались анонимными.
* * *

"Место встречи изменить нельзя!" — сказал как-то один из многочисленных классиков и был прав. Что он там имел в виду, и по какому поводу сотрясал воздух и переводил чернила — до сих пор неизвестно, но то, что эта фраза на удивление точно характеризует описываемую ниже ситуацию — сие факт. Непреложный и упрямый. Причём настолько, насколько упрям доведённый до последней крайности осёл.
Кстати, видели ли вы когда-нибудь заупрямившегося осла? А его крайность?..
Видели?
То-то же!

До значившегося в отпускных билетах времени "Ч" оставалось чуть более четверти часа. Секундная стрелка отстукивала ритм, словно сбесившаяся волшебная палочка. На каждом пятом её щелчке в окружающем КПП пространстве материализовывался целеустремлённо вышагивавший в направлении училищного крыльца курсант. Поведение курсантов напоминало движение дождевых капель по поверхности оконного стекла: разгонявшиеся капли сливались в робкие ручейки, а те — в единый постепенно набиравший силу поток.
Курсанты возникали, словно из воздуха.
Оказавшись в пределах взаимной визуальной досягаемости, они кивали друг другу, а сблизившись, не останавливаясь, обменивались рукопожатием. Они явно были рады друг друга видеть, но вели себя сдержано, не позволяя эмоциям брать верх. На эмоции у них не было времени.
Объясняя такое их поведение, повторимся: всё хорошее однажды кончается.
До 20.00 оставалось пятнадцать минут. Отпуск заканчивался.

* * *

Странное началось сразу же при входе в парадную. На широкой лестнице, ведущей в расположение курса, наблюдалось необычное для этих окрестностей скопление старшекурсников. Одни из них с совершенно растерянным видом стояли у перил и у упиравшегося в лестничное окно простенка, прислушиваясь к чему-то странному и тревожному, происходящему то ли совсем рядом с ними, то ли внутри них. Другие, поминутно останавливаясь, осторожно спускались по мраморным дореволюционного фасона ступеням.
— Рейс 4883. Узнаю, какая сволочь им прилетела — убью! — доверительно сообщил Серёге первый же встреченный им старшекурсник.

На лестничной площадке второго этажа, у дверей секретной библиотеки, неторопливо хромавшего Серёгу остановил одногруппник. Он вполголоса поздоровался и, ухватив под руку, с заговорщицким видом отвёл его в сторону...
— Тут такое творится! — восторженно сообщил Серёгин товарищ и вкратце поведал историю о передаче их класса четвёртому курсу и найденной там старшекурсниками дыне. — Сначала они к нам пить повалили. Толпой. Мы думали, что у мужиков сушняк. Типа того, что накануне отмечали и переусердствовали. Ну и с пониманием к ним. А с кем не бывает? Теперь вот гоним, а они не уходят. Не успевают, засранцы!!! Весь сральник нам уделали!.. Дынька, народ говорит, твоя была?
— Моя... — вздохнул Серёга, вспомнив про свои приключения с доставкой мирзочульского "ослиного арбуза" через добрую половину страны.
— Не жалей! — посоветовал однокашник. — Такая развлекуха получилась, просто атас!!! Идём, сам на этот цирк посмотришь! Представление в разгаре!
В подтверждение его слов двое спускавшихся по лестнице четверокурсников вдруг остановились, замерли, но через несколько секунд, переглянувшись, развернулись и, толкая друг друга локтями, устремились назад — в расположение семнадцатого курса.
— Видал?!! — азартно отметил это дело Серёгин однокашник. — Сейчас за свободную лузу драться будут!

Расположение курса сияло чистотой.
Заново окрашенный и надраенный до зеркально блеска паркет настойчиво заявлял о себе густым амбре не до конца застывшей мастики. По "ароматному" зеркалу паркета с деловым видом дефилировали полуодетые курсанты. Курс приводил себя в порядок: кто-то переодевался в "повседневку", кто-то гладился, сдавал в каптёрку чемоданчики с личными вещами, готовился к заказанному с опозданием, на 21.00 ужину.
В отпускных билетах, как вы помните, значилось время прибытия 20.00, вот ужин и сдвинули с поправкой на это обстоятельство.
Почти пасторальную картинку привычной вечерней суеты нарушали доносившиеся из туалета всплески ведущихся на повышенных тонах диалогов. Кому-то настойчиво предлагали "сойти с постамента", он не менее настойчиво отказывался, называя обидчика "сволочью", "вандалом" и "осквернителем" собственной монументальности, которую почему-то называл "историческим наследием". Стоявшая вблизи туалета группка второкурсников встречала каждую удачную реплику радостным гоготом.
В мире опять не было гармонии.

Серёга взглянул на часы: увлекательное дело эти пререкания старшекурсников друг с другом, но у него на них не было времени. Надо было доложить о прибытии, сдать отпускной билет и проездные документы.
Отпуск закончился окончательно.

Серёгин доклад о том, что он "из отпуска прибыл, за время отпуска замечаний не имел", — Савин слушать не стал. Прервав на полуслове, устало махнул рукой и показал на один из стоявших у стены стульев:
— Садись!
Дохромав до стула, Серёга осторожно уселся на его краешек.
— В отпуске переусердствовал? — сочувственно спросил Генка, проследив за его осторожными перемещениями, и передёрнул плечом.
— В отпуске.
— Сильно болит?
— Есть немного, — согласился Серёга. — Устали? — проявил он ответное сочувствие, мысленно отметив тёмные круги под глазами лейтенанта.
— Устал, — подтвердил Генка. — Толком не выспался и с самого утра на ногах.
Ознакомившись с отметками комендатуры в Серёгином отпускном билете и соединив его скрепкой с переданными ему авиабилетами, хмыкнул и, взглянув ещё раз на явно ожидающего какого-то подвоха подчинённого, поинтересовался:
— И как это ты на такой ноге умудрился от меня утром сбежать? Друзья помогли?
Серёга только плечами пожал да ладонями развёл.
Сдавать товарищей было нельзя, но и с тем, что Вычислитель прав, было не поспорить.
— Кто ещё с тобой был? Эти? — и Генка двинул по покрывавшему стол стеклу листок с шестью фамилиями.
Ознакомившись со списком и отметив, что его собственная фамилия, в отличие от других участников утренних событий, дважды обведена шариковой ручкой, Серёга набычился, но промолчал.
— Дурак ты, Серёга, — сказал Савин. — И, если думаешь, что я вас там, в окне, разглядел, то тоже дурак. Я вас вычислил. По оставленным под койками чемоданам. Но всё равно были сомнения. Вы могли уйти гораздо раньше, чем увидели меня. И в окне мог маячить кто угодно. А сейчас вам только и остается говорить, что передачки да подарки по киевским родственникам и знакомым носили. Вы об этом договорились мне дудеть?
— Об этом, — буркнул Серёга и не удержался от встречного вопроса. — Кто-то купился на ваши вычисления и признался? Идиоты...
— Никто не купился, — дёрнул плечом лейтенант. — Я вас сам вычислил. По оставленным тобой уликам.
— Мной? Уликам? Каким ещё уликам?
— Следи за мыслью, — улыбнулся Генка, — и запоминай. Глядишь, потом, после выпуска, пригодится, — он закурил и, выпустив длинную струю дыма в сторону портрета Министра Обороны, с совершенно довольным выражением лица, перечислил упомянутые им "улики" и прокомментировал связанный с ними ход собственных умозаключений: — Те, кто приехал ещё вечером, вчера, когда курили, наверняка делали это на улице. В курилке. Погода хорошая, да и смысла смолить на курсе, рискуя попасться на глаза дежурному по училищу, у них не было... Правильно?
— Я не курю, — заметил Серёга.
— Вот именно. Так вот, старых окурков в ведре туалетной комнаты не было. Зато свежих было пять штук. А чемоданов под койками — шесть. Значит, один из тех, кто был на курсе и сбежал — был некурящим. В этом списке некурящий только ты. Все остальные курят. Пока всё совпадает. Ты следишь за мыслью?
— Слежу. Но это только косвенные улики.
— Правильно. Косвенные. А надо было привязать этих шестерых к какой-нибудь общей, которая говорила бы о том, что именно они маячили в 7.32 в окне. Фактов и улик не было, и я стал наблюдать и ждать. Такого, чтобы улики не нашлись, не бывает. Ближе к одиннадцати на курсе началось водопойное паломничество. Потом водопойцы оккупировали наш туалет. Достаточно было расспросить одного из них, чтобы выяснить — в ваш класс они попали сразу после завтрака, в 8.45. И обнаружили там огромную среднеазиатскую дыню. На курсе два человека из Средней Азии — Раскин и ты. Я позвонил в справочную аэрофлота и узнал, что рейс Раскина из Бухары прибыл вчера вечером, а твой из Душанбе — сегодня под утро. После этого осталось сходить в класс и изъять у этих олухов это... — Вычислитель полез в выдвижной ящик стола и достал из него смятую аэрофлотовскую бирку. Читаем: — рейс 4883. Душанбе. Всё совпало.
— Вам бы шпионов ловить, — сообщил лейтенанту Серёга и, почесав в затылке, добавил. — Что нам теперь будет?
— Ничего, — удивился Генка и опять дёрнул плечом. — Иди, готовься к ужину.

Осторожно закрыв за собой дверь кабинета, Серёга вспомнил передаваемую по цепочке историю про то, как полтора года назад четверокурсник Рязанского училища связи Генка Савин, будучи на стрельбище, подхватил выроненную неуклюжим второкурсником наступательную РГД-5. В отчаянном, вывихивающим плечо усилии он успел отшвырнуть гранату и, сбив недотёпу с ног, накрыл его своим телом. Бог был на Генкиной стороне. Завтрашнего лейтенанта контузило, и осколками взорвавшейся гранаты в лоскутья посекло его шинель. Больше ни царапины.
Но контузии — коварные травмы. Появившаяся у Генки дурацкая привычка дёргать плечом стала причиной не менее дурацкого, перечёркивающего офицерскую карьеру вердикта: "Годен к нестроевой".
Ставшего непригодным к службе в войсках Генку назначили курсовым офицером в инженерное училище.
Нормального курсового расстраивать не стоило. Наверное поэтому, Серёга не сказал Савину, что будь он на его месте, то свои "выяснения" начал бы с того, что позвонил бы дежурному по училищу. Узнать фамилию курсанта, расписавшегося в "Журнале вскрытия помещений" за пенал с ключами от курса, минутное дело. А факт это — абсолютный. Не сказал также и о том, что самолётная бирка могла принадлежать кому угодно, но её номер можно сверить по записи в графе "Ручная кладь" в Серёгином билете, сделанной во время регистрации в Душанбинском аэропорту. Что сделанную печатными буквами запись с обратной стороны бирки можно сверить с оформленными Серёгой стендами в Ленинской комнате. Характерные начертания букв А, Е, К и Д у умеющего писать шрифтом человека настолько индивидуальны, что вполне могут послужить пищей для несложной графологической экспертизы. И, наконец, без проверки уже находившихся в распоряжении лейтенанта Савина билетов, на предмет значившихся них номеров рейсов и времени прибытия, его построения были лишь неподтверждёнными фактами версиями.
Кроме того, не стоило принимавшему отпускные документы лейтенанту говорить о собственной усталости и недосыпе, не поправив перед этим ворот армейской рубашки. Оставшиеся на его шее следы поцелуев располагали скорее к иронии, чем к сочувствию.
Серёга представил, сколько курсантов заметили красующиеся на Генке отметины, и хмыкнул.

11 октября 1978 года. Украинская ССР, г. Киев,
КВВИДКУС, расположение 17-го курса

— Какая сволочь? Где он? Где, вашу душу!!! — неистовствовал Колька Мещеряков.
— Кто? — недоумевали товарищи.
Сколько экспрессии, а всего-то делов — из Колькиной тумбочки пропала пластмассовая линейка. Эдакий косоугольный треугольник весёленькой оранжевой расцветки.
Похоже, что пропавший треугольник был Кольке чем-то очень дорог, но даже при таком раскладе он был кругом не прав. Проявление столь бурных эмоций в военном коллективе чревато. Служивый народ — по сути своей — брутален и язвителен, а потому тем, кто постоянно обижен или взвинчен, пощады нет.
— Колька, а ты его не сам на свои химические эксперименты извёл? — поинтересовался один из соседей. — Небось, своим же треугольником мой выжранный на прошлой неделе "Шипр" закусил?!! Не глядя? Вон и башка у тебя подозрительно треугольная!!! Сам сожрал, а теперь проспался и на товарищей "батон крошишь"? Эфирные масла в остатках мозга бродят? Вахлак!!!
— Я "Шипр" не пью! — оскорбился недавно прославившийся изготовлением йодистого азота и распитием чужого одеколона Колька. — От "Шипра" отрыжка керосиновая...
— "Шипр" он не пьёт! А кто мой "Русский лес" вылакал? — возмутился другой Колькин однокашник.
Он, похоже, не забыл, как подпрыгивал от оглушительных хлопков нарезанной на миниатюрные квадратики бывшей промокашки, пропитанной треклятым йодистым азотом. Легко детонирующие квадратики были рассыпаны всё тем же не вовремя чихнувшим Колькой.
Сам Колька, судя его по пылавшей праведным гневом физиономии, и вспоминать перестал, как дважды в день делал влажную уборку в радиусе пяти метров от собственной койки. Дело в том, что во влажном состоянии почти невидимые на красном паркете красно-фиолетовые квадратики не реагировали на неосторожное по ним хождение. Йодистый азот взрывоопасен лишь в виде сухих кристаллов.
— Сравнил! — фыркнул давно не мывший полов Колька. — От "Русского леса" и выхлоп благородный, как в Вермахте, и голова не болит!!! Словно пил, не снимая каски! И не надо меня сбивать и уводить разговор в сторону! Какая сволочь мой треугольник попёрла? Я требую ответа!!!

Через полчаса выяснилось, что Колька в своём "горе" не одинок. Пластмассовых линеек и транспортиров в тумбочках курсантов заметно поубавилось. На месте остались лишь залапанные до полной неприглядности их деревянные собратья.
— Шурка! Сволочь! — наконец сообразил кто-то из курсантов. — Это ты наши линейки попёр?
— Я! А что? — сделал невинные глаза только что зашедший в расположение Шурка.
Народ от такой его наглости опешил.
— Сволочь! — подтвердил всеобщее отношение к произошедшему начавший недавнюю бучу Колька. — Нахрена тебе мой треугольник?.. Верни, а не то рассвирепею!
— Все рассвирепеют! — поддакнули Кольке откуда-то справа, с линии коек пятой группы.
— Да хоть расстреливайте! — улыбнулся Шурка. — Если, конечно, посчитаете, что я ваше барахло на херню извёл, — и, уложив на свою тумбочку новенький светло-коричневый дипломат, щёлкнул его замками. — Вот! Любуйтесь!!! — пустил он по кругу три ножа хищных очертаний: два обоюдоострых клинка, напоминавших морские кортики или испанские стилеты, и зловещего вида тесак, которым во времена оны и капитан абордажной команды с пиратского фрегата не побрезговал бы.
Работа над ножами ещё не была завершена.
Их лезвия уже сияли полированной завершённостью форм, но контуры рукоятей и гарды пока были лишь намечены скупыми, хотя и точными мазками-срезами, оставленными точильным кругом. Рукояти были совсем свежими — пыльно-матовыми, незасаленными частыми прикосновениями отнюдь не стерильных хозяйских рук. Средняя часть рукоятей была изготовлена из оленьего рога, заключённого с обеих сторон в полосатый набор разноцветных пластин.
— О! Да это ж из моего треугольника замайстрячено! — восхитился Колька, колупнув ногтём оранжевую полоску на одном из стилетов, и уточнил: — А это дело не разлетится, если стяжка вдруг слабину даст? — и попытался отвинтить бронзовое, украшенное орлиной головой навершие.
— Не разлетится, — улыбнулся Шурка. — Рукоять, хотя и наборная, но насажена в натяг и на эпоксидку. Да и пластины друг с дружкой перед стягиванием склеены. Я их растворённой в дихлорэтане плексигласовой стружкой промазал.
— Толково! — одобрил Колька Мещеряков и, найдя характерные оранжевые полоски и на втором стилете, успокоился окончательно, а, успокоившись, тут же поинтересовался. Надо полагать, на всякий случай. — Шура, а зачем тебе два кортика? Подари один!.. Подаришь?
— Не могу! — вздохнул Шурка. — Не обижайся. Один я себе делаю, а второй — Серёге. Он мне на полтора десятка рукоятей оленьих рогов привёз.
— А это мачете?
— Шефу. День рождения у него скоро... Старшина попросил сделать. От имени курса подарим.
— Тогда конечно, — согласился Колька.
Как тут было не согласиться? Вещи дорогие — ручной, чуть ли не ювелирной работы. И озвученные поводы их дарения были более чем уважительными. Не сравнить эти поводы с Колькиной наглой просьбой.
— Я не в обиде. Но и ты там того, — буркнул Колька, — не обижайся. Я же не знал, кто и зачем эту чепуху попёр. Ты, если что, больше без спроса не бери. Надо будет — спрашивай. Мне не жалко.
— На такое дело и в самом деле не жалко, — подтвердили остальные владельцы пропавшей пластмассы, дотошно исследовав Шуркины ножи и с удовлетворением обнаружив среди цветных полосок "свой вклад" в появление на свет этого рукотворного чуда.

23 октября 1978 года. Украинская ССР, г. Киев,
КВВИДКУС, учебный узел связи в подвале нового корпуса

— Сволочь! Вы, товарищ курсант, — сволочь! Натуральная и мерзопакостная! Не из чухонцев, кстати, будете? Рожа уж больно снулая... Дохляк-дохляком! И не подумаешь, что столько гадостей наворотить способен!
— Русский я, — вздохнул Шурка и, зорко следя за разбушевавшимся смуглым прапорщиком (как бы руки не распустил!), поинтересовался. — А вот на вашей прабабушке, товарищ старший прапорщик, явно татаро-монгольское иго ночевало! Всей ордой! Причём не один раз и по кругу!
— Ах ты ж, щенок! — взвился прапорщик и, ухватив лежавшую на верстаке киянку, двинулся на Шурку.
Он явно собирался сравнить крепость видавшего виды деревянного молотка и Шуркиного лба.
— Ещё шаг и зарежу, — предупредил Шурка. — Даже мявкнуть не успеешь.
И выставил перед собой сверкающий свежим глянцем нож. Впрочем, какой нож? Лезвие того монстра, который обретался в Шуркиной руке, польстило бы и мексиканскому мачете. Тот же вызывающий невольное уважение фасон и размерчик. Расширяющийся от утяжелённого ассиметрично заточенного острия клинок напоминал хищный лист диковинного тропического растения. Несмотря на грозные размеры, нож смотрелся на удивление гармонично.
И стоял курсант правильно, так, словно родился в стойке ан гард: колени согнуты, кисть напряжена, левая рука отведена за спину, клинок нацелен в лицо противнику.
Раздражение и злость в глазах прапорщика сменились уважительным интересом. В них читалось что угодно, только не испуг. Былая готовность растереть строптивого курсанта в порошок куда-то испарилась.
— Классная штуковина, немецкий "Weidblatt"[4] напоминает, — отметил он, бросая киянку на верстак. — Это ты на неё, аспид, три моих алмазных круга извёл?
— На них... — уточнил Шурка, на всякий случай, решив не язвить о том, что вряд ли прапорщик держит на работе личный, приобретённый за собственную денежку инструмент, и, наклонившись, достал из светло-коричневого дипломата ещё два ножа, живо напомнивших классические испанские стилеты.
Именно по образу и подобию испанских стилетов в свое время стали изготавливать кортики для морских офицеров.
Выглядели эти два ножа абсолютно одинаково. Словно близнецы.
— Дай-ка сюда. Хоть заценю.
— Держите, товарищ прапорщик, — вздохнул Шурка. — Только осторожно. Не порежьтесь. Лезвие гвоздь-двухсотку перерубает. Чик — и ты уже без пальца...
— Куда тебе столько? — поинтересовался прапорщик, пробуя пальцем острие самого большого из ножей.
— Один себе, второй — другу на подарок, третий — начальнику курса, — пожал плечами Шурка, сразу же поняв, куда клонит его собеседник.
— А обиженному прапорщику — хрен по всей физиономии? — предсказуемо уточнил тот.
— Ну зачем так сразу и хрен? — снова вздохнул Шурка. — Найдёте ещё один круг — помогу и вам такой же тесак сделать. У меня, вон, и заготовка есть, — и он, с видимым сожалением, достал из дипломата увесистый стальной брусок.
— Что за металл? Откуда? — изумился прапорщик, уважительно взвесив заготовку на ладони.
— Турбинная лопатка от "Антея".
— Обалдеть! А ты к нему каким боком? — окончательно перешёл на "ты" размякший прапорщик.
— Японскую кофемолку Командующему округом отремонтировал, а он потом меня на дачу к директору авиазавода возил. У того — импортный телевизор крякнулся.
— И телевизор сделал?
— А хрен ли его не сделать? — искренне удивился Шурка. — Раз он уже однажды работал, то во второй раз — просто обязан. Опять же от электричества работает, а всё, что от электричества...
Продолжать фразу он не стал, но прапорщик и без того всё понял.
— Так ты у нас на все руки мастер? — уточнил он.
Шурка лишь пожал плечами. Отвечать на риторические вопросы — бессмысленно.

— Ты там того, — буркнул прапорщик уходившему на ужин Шурке, — если что, не обижайся. Я же не знал, на что ты мои круги извёл. И... На будущее... Если что будет надо — спрашивай. Мне не жалко. А то и просто так заходи... Пообщаемся.

Справки:
[1] КВВИДКУС — Киевское высшее военное инженерное дважды Краснознамённое училище связи.
[2] САВО — Среднеазиатский военный округ.
[3] КТИЛП — Киевский технологический институт лёгкой промышленности.
[4] "Weidblatt" (полевой клинок — нем.) — был разработан и запатентован известным немецким натуралистом и художником-анималистом Фридрихом Карлом Липпертом (Friedrich Karl Lippert) в 30-е годы прошлого века для использования на охоте в качестве холодного оружия для добивания крупной дичи. Наиболее крупные модели ножей серии Weidblatt нередко используют в качестве фашинных — европейской разновидности мачете, для расчистки лесной чащи.

© Сергей Стукало, 2009
Дата публикации: 07.09.2009 13:53:20
Просмотров: 3036

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.