Жизнь Иринина (фрагмент из книги)

Дмитрий Никитин

Форма: Роман
Жанр: Психологическая проза
Объём: 11156 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Жизнь Иринина (фрагмент из романа)

В первый весенний день Иринин с Курганским спозаранку покинули свое жилище, движимые смутной потребностью открытого пространства, свежего ветра, сбивающего с ног, продувающего до костей, разметывающего волосы. Фигуры их в утренней дымке словно расплывались по краям; свежие лица выглядели большими и костистыми, глаза расширились, зубы блестели.
Рассветное небо, показалось им, было нарисовано вперемешку жирными белыми, серыми, бирюзовыми и рыжими мазками; оно пестрило, как бок цветной кошки. Солнце, затянутое облаком, – будто замазанное сливочным маслом, – проявлялось пятном ослепительного сияния, нависшим перед ними. Высокие разлапистые деревья посередине бульвара были прочерчены вплоть до малейшей шероховатости коры, до мельчайшей веточки – каждая заканчивалась острием и словно втыкалась с густой воздух.
Бульвар окаймляли волнообразно изогнутые группы строений, причем там, где по левую руку этажность зданий нарастала, по левую она снижалась. Дома были поставлены под углом к улице, так что выходили к проезжей части ребром; эти края зданий, зазубренные, искрошенные, казались Иринину с Курганским необычайно острыми.
– Того и гляди напорешься, – с тревогой пробормотал Иринин, хотя они находились на вполне безопасном расстоянии от кромок, отделенные от них газоном и выкрашенной в фиолетовый цвет оградой, увитой орнаментом в виде людских голов с выпученными глазами. Курганский кивнул, видимо, не слушая кузена. Он шел, глубоко уйдя в свои мысли, задумчиво положив палец в рот и слюнявя его.
Они направлялись к исполинскому торговому центру, несимметричному зданию гладких линий, выполненному в форме корабля. По бокам от него просторные асфальтированные круги, опоясанные чугунной оградой по пояс, выходили на смотровые площадки над двадцатиметровым обрывом. Отсюда открывался вид на ряды линий электропередач, утыканные разнокалиберными трубами фабричные здания и, вдалеке, извилистую ленту реки. Как будто прямо посреди промышленных построек, под боком у мрачного обшарпанного корпуса с мутными стеклами, виднелся православный храм с пузатыми золотистыми куполами. Толстые грязно-желтые трубы теплотрассы, местами порыжевшие, обмотанные на зиму драным войлоком, будто бинтами, окаймляли его с трех сторон и шли у главного входа наподобие ворот. Фабричные здания обступили его со всех сторон, тесня, нависая над его крестами. В определенное время дня тени производственных корпусов и труб полностью накрывали его; из колокольни, ближе к макушке, даже торчал вбок железный штырь, к которому крепились провода.
Недалеко от входа на площадь торгового центра, у стелы погибшим солдатам, Курганский подобрал какую-то листовку религиозного содержания, которую, не читая, засунул в карман; затем оба кузена направились к небольшому тонару-закусочной.
Немного потоптавшись, для смеху дыша друг другу в лицо клубами пара, они стали пить кофе: порошок прямо у них на глазах залили в пластмассовых стаканах кипятком. Из-за бока белого тонара с намалеванной на боку розово-красной колбасой торчали две остроухие собачьи морды; псы облизывались, облизывались, и вдруг вместе залаяли, кинувшись на Иринина. Тот закричал, со страху плеснув в них раскаленной жидкостью. Они остановились и, как ни в чем не бывало, уселись у ног Иринина, выпрашивая подачку.

К закусочной приблизился еще один клиент: рослый, заплывший жиром молодой человек с очень маленькими, разделенными посередине надвое усами, похожими на брови.
Остановившись, он принялся оглядывать ассортимент, медленно поворачивая голову и шевеля губами, словно, повторяя про себя название того или иного продукта, пробовал его на вкус. Губы эти были такими большими, что Иринин мысленно назвал их расфуфыренными: ему показалось, что это слово, хотя и имеющее иное значение, фонетически лучше всего описывает их.
Курганский, глядя на этого человека, подумал, что голова его напоминает храм. Она увенчивалась большим лбом, как куполом; нос, длинный и тонкий, с утыкающимися в него прямыми густыми бровями, словно бы образовывал крест распятия. Рот молодого человека походил на щель ящика для жертвоприношений, будто бы так и просил, чтобы в него что-нибудь засунули, чтобы ему что-нибудь дали. Кожа, смуглая, желтоватая и даже коричневатая, удивительно напоминала ту, какая бывает у людей, изображенных на иконах; волосы, редкие на макушке, словно образовывали нимб, уши были похожи на завитушки резных узоров на ограде, установленной вокруг алтаря.
Ему понадобилось огромное количество еды; особенно он любил хлеб – с чем бы то ни было – который заглатывал большими кусками, так что за ушами трещало, даже ничем не запивая. Челюсти его смыкались и размыкались равномерно, как машина, и Курганский даже стал искать провод, который вел бы к углу рта по щеке, поставляя энергию этому жевательному механизму.
– Мартын Кузьмич Самосуд, – представился молодой человек ни с того ни с сего, не прекращая при этом жевать. Кузены удивленно уставились на него, но, поскольку тоже также смотрел на них – очень пристально, с ожиданием и даже с вызовом – также в ответ назвали себя.
– Ну вот и познакомились! – неразборчиво произнес с набитым ртом Самосуд. Кусок колбасы с какой-то зеленью, в потеках майонеза, едва не выпал у него изо рта, но он ловко – одним мизинцем – успел поддержать пищу и слизнул ее с кончиков губ.
– Самосуд – настоящая фамилия? – спросил заинтересованный Иринин.
– Ну а какая же еще, какая же еще! – уверенно произнес молодой человек. – И получше многих, между прочим! Я весьма доволен ей!
Затем, не в силах больше сдерживаться, он снова, с удвоенной энергией, занялся едой. Самосуд отвернулся от Иринина с Курганским; взгляд его фокусировался на колокольне отдаленного храма, в той точке, где к ней цеплялись три толстых провода, – а челюсти в то же время работали еще быстрее и резче, даже поскрипывая от усилия. Это напоминало некое физическое упражнение, тренировку профессионального спортсмена.

Курганскому наскучило смотреть на жующего; вспомнив о брошюре, найденной на площади, он вынул ее из кармана и принялся скептически листать.
В тексте развивались идеи «свободы вероисповедания», несколько необычно, как показалось Курганскому, истолкованные авторами.
Сравнивая различные существующие религии, – отмечалось в этом материале, – мы неизбежно придем к выводу о их равенстве. Или, скорее, равнозначности, – в том смысле, что одна стоит другой.
Что мы увидим? Канонические тексты, тщательно отшлифованные, но вместе с тем наполненные несуразностями и противоречиями, лишь покрытые как будто тонким слоем позолоты, деликатно прикрывающем несостоятельность содержания любого из них. Любой из них говорит нам: верь, не думая! Нам предлагается верить именно в такое сложное сочетание установок, обрядов, условностей, слепо предпочитая его другому – в сущности, точно такому же. Когда мы пытаемся поймать за руку людей, стоящим за тем или иным текстом, тем или иным учением, указать на бессмысленность их слов, на допущенные ими очевидные логические ошибки, они говорят нам: закройте глаза! Именно потому, что не сходится, говорят они нам, это верно; именно потому, что сложно, запутанно и несуразно, это достоверно. Чем больше таинственности напускает то или иное верование, чем больше все запутывает, чем больше недоговаривает и противоречит самому себе, тем больше впоследствии оно получает оснований претендовать на нечто великое!
Предположим, что мы частично прониклись бы атмосферой того или иного учения, частично поддались красноречию проповедников, частично были убеждены их псевдологическими построениями – и последовали бы за ними. Мы согласились бы заслонить ладонями глаза, чтобы ненароком не увидеть того, чего не должны видеть, и старательно подровнять, поприжать наши ощущения, чтобы как-то состыковать их с той картиной мира, которую нам предлагают.
Но все это можно было бы сделать, если бы учение было единственное; но поскольку это не так, именно сопоставление различных религий убивает их все, начисто перечеркивает аргументацию любой из них. Мы спрашиваем: почему? Почему мы должны подстраиваться именно под такие установки, вплоть до самых ничтожных частностей произношения того или иного имени, выполнения того или иного обряда? Мы начинаем видеть, что любое представление напоминает «вычисление с излишней точностью» – когда человек, располагая примерными данными, производит с ними те или иные математические операции, и, получая результат огромной точности, настаивает на его верности вплоть до сотых и тысячных долей.
Разница только в том, что в духовной сфере, на описание которой претендует религия, человек не обладает никакими достоверными познаниями; любое построение в этой областью есть лишь плод фантазии – ни на каплю не больше. И как бы нас не просили закрыть глаза, отвернуться, замолчать, не думать, мы не можем сделать этого, зная, что выдумка, навязанная нам, ни на чем не основана. Она может быть лишь более близкой или чуждой каждому человеку в силу его мироощущения, чувств, жизненного опыта.
Не видя смысла предпочесть то или иное учение другому, мы, вместе с тем, можем попытаться выцедить из основных вероисповеданий некую общность, то, что лежит в основе всех. Разумеется, и это будет условностью, компромиссом, приемлемым не для всех – однако, уже намного более близком человеческой натуре в целом.
Вернее будет пойти еще дальше, сделать следующий шаг, и сказать: мы не нуждаемся ни в одном из учений. Напротив, мы отринем их, отодвинемся от них, отгородимся, постараемся забыть, и выдвинем собственную идею, основанную исключительно на нашем понимании жизни. Она может быть и не связана с идеей бога или любым понятием традиционных вероучений, но, тем не менее, она должна заменить нам религию – то есть, стать своеобразным стержнем нашего существования, на который можно уже будет нанизывать все остальное.

– Неубедительно, – сказал Курганский, бросая листовку мимо урны. Самосуд с Ирининым вопросительно посмотрели на него, переведя затем взгляд на брошюру: они-то не видели текста и не знали, о чем идет речь. Курганский не счел нужным объяснять; он уже поднялся с места и пристально вглядывался в очертания торгового центра, напоминавшего ледокол.
– А, так вот оно что! – неожиданно воскликнул Самосуд. – Так что же, по-вашему, нам нужно изменить или дополнить?
Теперь пришел черед Курганского удивиться и, в свою очередь, обернуться к Самосуду. У того самодовольно топорщились усики; доев, он задумчиво вытирал засаленным рукавом рот.
– Я – один из составителей этой брошюры, – с готовностью пояснил он. – Поэтому и спрашиваю, как, по-вашему, ее можно было бы улучшить.
– Улучшить можно было бы, подняв и положив в урну, куда я ее недокинул, – проворчал Курганский. Самосуд тогда действительно поднял, но опустил вместо мусорницы обратно в карман Курганского.
– Перечитайте еще раз, – не обижаясь, примирительно сказал он. – Мне кажется, вы недостаточно изучили ее.
Кузены ждали, что Самосуд даст им еще какие-то пояснения, но тот стал махать им рукой.
– Удачи, – сказал он, уже уходя и обращаясь к ним вполоборота. – Я наелся, нужно возвращаться к делам! Как надумаете – заглядывайте: наш адрес можно найти на последней странице листовки.

© Дмитрий Никитин, 2011
Дата публикации: 29.10.2011 23:38:52
Просмотров: 2424

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.