Фаворит

Аркадий Маргулис

Форма: Рассказ
Жанр: Фэнтэзи
Объём: 29919 знаков с пробелами
Раздел: "Прозарий: рассказы и повести"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь.
(Книга «Песни песней Соломона»)

Самюэль

В предгорной деревне, последнем рубеже жилья, о старом Самюэле говорили с брезгливостью. Сведения, вытяжка из головоломных предостережений, не охладили моего рвения. И, наспех переночевав, я вышел «с первыми петухами», надеясь попасть к месту засветло. Рассказывали, что хижина старика где-то за перевалом, в непролазном ущелье. Каменистая тропа вилась среди зелёно-кровавого рассеяния травы и маков. Этот пейзаж, да ещё обилие солнца, составляли влажный оттиск весеннего утра. Я продвигался, изредка останавливаясь, чтобы подкрепиться пищей и отдыхом. Путь не обременял, но требовал настороженности. Тропа, оскудевающая до чахлости, кое-где вряд ли шире стопы, вынуждала прижиматься к склону. Падение не сулило выжить. Но страха не было, я осторожничал инстинктивно, ведь к этому времени знал, что останусь невредим даже при отчаянном совпадении обстоятельств, а смертельный исход тем более исключён. Это угнетало, ведь инстинкт самосохранения наказывал беречься. Присматривая место привала, я увидел в скале углубление. Любопытство взяло верх над опаской. Во мраке ниши, я различил свечение и почувствовал глумливую враждебность – передо мной, в каком-нибудь метре от лица, торчала голова кобры. Меня как парализовало. Сбитого дыхания и мига до гибели хватило на решение бездействовать. Я смотрел в глаза рептилии, моей убийцы. Нешуточная угроза чудилась в этих глазах: «Не шевелись, милый». И я ждал. Затаив дыхание, боясь спугнуть равновесие. Но потом медленно, очень медленно, едва ли заметно для себя, стал отдаляться. Это возвращение восстановило дыхание, ощущение свободы и возможность бежать. Я отскочил и стал на тропу. От перевозбуждения исчезли желания. Но перед переходом, предвещавшим близость цели, устроился на отдых, укрывшись за валунами от ветра.
Набрякли синевой сумерки. Завидневшаяся расщелина морозно дыхнула померанцем и грибной прелью. Испарения расползались, как подслеповатые животные. Я оказался у границы ущелья наедине с предчувствием западни. Никогда не встречал обстановки угрюмее. Обречённо стлались вдоль устрашающей крутизны искалеченные деревья. Моей решимости хватило двигаться, перехватывая руками ветви, путаясь и повисая в них, навстречу пробивающемуся свету. Этот путь, требующий упорства и осторожности, вывел меня к тесной площадке. Туман, сторонясь пламени, обволакивал хижину. У костра старик перебирал чётки, над пламенем колыхался его лик.
Я подошёл и присел, не рассчитывая на приглашение. Чувствуя, что так и надо. Наконец, он посмотрел на меня. Я склонил голову.
- Познание обременяет. И познающий лишён пристанища, - сказал он.
- Мой путь к тебе чреват условностями, - ответил я.
- Всякий раз кто-то покидает мир раньше меня, - согласился он, - редко случалось дождаться возвращения.
- Значит, тебе известно о моей неизлечимости? – спросил я.
- Судьба фаворита прозрачна,- ответил он.
- Никто не властен решать за меня, - удивился я.
- Презренное добровольное рабство, - усмехнулся он.
- Где же выход? - снова спросил я.
- Просить снисхождения. Молиться.
- Но слова фальшивы, – засомневался я.
- Отринь, примирись с поражением, - ответил Самюэль.
- Ты полагаешь, я должен отступиться? - спросил я.
- Посмотри на себя, - сказал Самюэль, - тогда, может быть, вернёшь независимость.
- Хотел бы знать напоследок, кто ты, – сказал я.
- Созерцатель, - ответил он.
Он говорил причудливо, но меня это не угнетало. Я мог, как на исповеди, рассказывать, ничего не утаивая о себе. Не приукрашая. Не cдерживая эмоций. Они обрастали, как наяву, картинами прошлого. Оставалось лишь вглядываться и воспроизводить.
Я вспоминал и рассказывал. Вспоминал и рассказывал…

La Paella

Ночь. Одна из ставших традицией, или, в худшем случае – ритуалом.
Такси, скорость, перепляс огней, скользящий заслон окон. В салоне обременительный мрак. Я плыл, пришпиленный к сиденью бёдрами девиц.
«Неразлучницы» - называли себя обе.
- Куда мы едем на этот раз? – кокетничали они.
- Прощальный ужин, - многозначительно подыгрывал я, - в La Paella, кастильский шарм, свечи.
- Типа, «Аль поела?!» - хихикала одна.
- Аль поела ли я? – подхватывала вторая.
Машина остановилась возле арки. Я выбрался на окроплённый жёлчью асфальт. Криво взметнулись фонари и бордюры. Во мне буянила эйфория. Теперь она часто захлёстывала меня. Сразу и всего. И чем дальше, всё неистовей. И я ощущал себя всесильным.
Маятник дирижировал временем. Но потом всё улеглось. Друзья, девушки, объятия. Эйфория утихомирилась, и во мне, как туман над пропастью, парила неясность. Даже, может быть, непостижимость. Заброшенность, или оторопь. Боязнь, что вообще ничего не случится.
Грустный франт с пепельными бачками являлся по первому зову. Его обличье напоминало кого-то очень знакомого.
- Я здесь, мои господа, - говорил франт с акцентом, расставляя блюда, - я и восхитительный tapas.
- Амиго? – спрашивал я вкрадчиво.
- Ах, да. Ваш преданный официант – Энди Бермудо, - подсказывал он, весь соблюдение этикета.
- Кажется, где-то слышал. А что вообще значит тапас? - спрашивал я.
- Много чего, - улыбался он девушкам, - но сейчас это значит «крышка».
- Всем в конце концов будет крышка, - мрачно предрекал я.
- Мне – точно каюк. Надо же, как он пикантно сложен,
- Это же от и до, от и до, - перешёптывались «неразлучницы», разглядывая его спину – обе декольтированные противоположности.
За шторами распинался рассвет. Я чувствовал тягу убраться. Исчезнуть. Провалиться во что-нибудь, никуда не возвращаясь. Но что-то мешало. Не отпускало, побуждая ждать. Я оставил на блюдечке стопку ассигнаций, гораздо больше, чем по счёту, и мы вышли в густое запустение улицы. Поблизости взвыли тормоза. Я разместил девушек в такси. В голове дрейфовал мотивчик басистой скрипочки. Неразбериха мешала прийти в себя. По обе стороны трамвайных путей пульсировали потоки машин. Я шёл по тротуару, а мимо меня перемещались прохожие, инвалидные коляски и автомобили. Навстречу и обгоняя меня. Навстречу и обгоняя. Они торопились, а я никуда не спешил. За спиной оставались витрины, деревья, табачные киоски. И даже надменное солнце, успевшее оплыть зноем. Меня сушило. Хотелось пить. Всем, видимо, очень хотелось пить. Пронзив насквозь подземный переход, я взобрался на пустую платформу. Трамвай только что отошёл – невдалеке покачивался его туповатый торец, платформа безлюдьем напоминала захудалый аттракцион. Люди поднимались по лестницам, словно с единственной целью – занять предназначенное судьбой место. Мне было не до них. Рядом со мной оказался рыжеволосый юноша, и я почувствовал к нему солидарность. Его несло в унисон со мной. Чувствовалось, он тоже провёл ночь в кабаке. Толпа зашевелилась, расступаясь, и в освободившееся пространство вошла девушка – белое платье, пепельные локоны и рельеф губ оттеняли привлекательность лица. Её внешность была бы совершенной, но сквозь худобу, казалось, просматривается мир.
- Вот так птичка! – взбудоражился рыжеволосый, глядя на меня, будто ожидая подтверждения.
- Ещё бы, - съехидничал я, - плоская, такая, как камбала в океане.
Он с сожалением посмотрел на меня. Подошедший трамвай расколол толпу надвое. Я ринулся вслед за белой девушкой и рыжеволосым парнем, усердно брыкая локтями.
- Жить надоело? – крикнули над головой. Трамвай уже дёргался, но я всё ещё висел на подножке. Наконец, удалось протиснуться вглубь. Девушка в белом платье устроилась у окна, облокотившись на поручень. Кисть её руки смахивала на фалангу скелета, и синий лак ногтей отдавал ядовитой глубиной. Рыжеволосый продолжал восторгаться, но я фанатично молчал. Наконец, он не выдержал:
- Ну – крышка. Хана. Иду на контакт.
И он пробрался к девушке. Она не замечала его.
- Нам, кажется, по пути, барышня в белом, - сказал он ей.
- Оставь, оранжевый, - ответила она, - я всегда езжу на конечную остановку, и она ещё не твоя.
- Пустое, - возразил рыжеволосый, - город растёт, и скоро эта конечная окажется посередине.
- Тогда я снова переберусь на конечную, - ответила она.
- Назло кому? - удивился рыжеволосый, - впрочем, я готов хоть сейчас в Тмутаракань, даже если она – край света.
Она сыто улыбнулась.
Редело, люди выходили на своих остановках, или там, где им вздумалось, пока в салоне не осталось трое – рыжеволосый парень, белая девушка и я, оставшийся непонятно зачем.
Трамвай обогнул клумбу с засохшими цветами и остановился у старого дома с потрескавшейся штукатуркой. В амбуланс у ближайшего подъезда втискивали носилки. Пациента сопровождал врач с отчеканенным на лице свершением. Ветер прокружил в подворотне жёлтые листья. Раздался звук лопнувшей струны. На скамье у подъезда старик перебирал чётки.
Мы ступили на пустырище, бедное, как вылизанная тарелка. Девушка с рыжеволосым шли, не выбирали дороги. Уверенность, что они не видят, да и не могут увидеть меня, овладела мной, и я следовал за ними на расстоянии. Вскоре горизонт слился с дощатым забором, и они пошли вдоль. Я же остановился у ограды. Под усилием моей руки доска подалась, я заглянул внутрь. Вокруг было лето, настоящее, в разгаре, лето. А здесь, за забором, царствовала зима. Лежал снег, мело. Я видел, как медленно открылись ворота напротив, впустив сначала его, рыжеволосого парня, а затем её, белую девушку. Потом она повелительно подняла руку – рукав соскользнул к локтю, и рыжеволосый, послушный её жесту, двинулся к центру площадки, оставляя глубоко в снегу следы летних сандалий. А девушка, пританцовывая, двинулась вдоль забора. Всё быстрее и быстрее становился темп. И в такт её движениям изгибалось тело рыжеволосого. Танец ускорялся и стал бешеным, медленно поднялись её руки, и мелко вздрагивали пальцы с синим лаком ногтей. Она остановилась, а за спиной рыжеволосого поднялся пласт земли со снегом, обнажив чёрную, мерзкую, дымящуюся яму. И странно прозвучал в тишине смех рыжеволосого, усиленный многократным эхо. Глаза его с насмешкой смотрели в мои глаза, а скрюченный указательный палец упирался в мою переносицу. Его губы что-то шептали. Я не слышал, но непостижимым образом смысл слов дошёл до моего сознания. Он сказал два слова, лишь два слова. Он сказал: «Следующий – ты». И тело его затрепетало в конвульсии и соскользнуло в яму. И тотчас за ним упал пласт земли со снегом. Ветер вскипел, смешивая отметины. Я в ужасе отпрянул и пустился прочь от забора. Трамвай собирался в обратный путь. Но я успел и, задыхаясь, упал на ближайшее сидение. Не знаю, как вышел на своей остановке. Дворами пробрался домой, непослушные ноги несли меня, лифт как будто поднимал многотонный груз. Долго я возился с ключом, и, попав, наконец, в прихожую, сполз спиной по стене на пол. И меня унесло. Когда же очнулся, меня безжалостно мучили привкус недоброго забытья и тяжесть похмелья. И не было сил что-либо обдумать.

Точка отсчёта

Сырость, дождь, распоясавшийся ветер. Воздух, нафаршированный запахом моря и рыбы. Прогорклый туман и клейкая слизь, размазанная по мостовой. Всё это не предвещало праздничного угара. Начало года мы решили отметить заодно с новосельем в моём логове – двухкомнатной квартире, подарке счастливого совпадения обстоятельств. И мы условились, что каждый мог пригласить, кого заблагорассудится. Это хоть как то создавало иллюзию всеобщности. За новогодним столом собралось несколько пар. И, когда до урочного мгновения осталась толика, появилась шатенка с сияющими глазами, сопровождал её седоватый франт. Моя соседка, одна из «неразлучниц», встрепенулась, я увидел, как она восторженно взглянула на франта. Вновь прибывшим едва успели наполнить бокалы и поздравить друг друга. Наступило новое время, а дальше тосты пошли спокойнее. Уже порядком засидевшись, я вышел на балкон перекурить. Вслед за мной поднялся франт с седыми бачками. Он предложил мне сигарету из своей пачки, а я ему из своей. Казалось, мы обменялись судьбами.
- Не ожидал увидеть вас здесь, - сказал я, - амиго, ведь вы – Энди Бермудо?
- Приятно, что помните. Ничего, если перейдём на «ты»? – ответил он.
- Пожалуй, - согласился я, - любопытно, кем вы приглашены.
- У тебя цепкая память, - продолжил он, - но не обойдёмся ли без конкретики обо мне и моей спутнице?
- Нужно отдать должное, у неё восхитительная внешность, - сменил я окраску.
- Впечатляет? – спросил он.
- О, да, - без обиняков признался я.
- Значит, нет проблем, - заметил он, - мне она лишь знакомая.
- Разве что, - колебался я.
- Всерьёз, - заверил он, - мы даже можем быть квиты. А чем дышит твоя соседка? Не приревнуешь?
- Отнюдь, - обрадовался я, - мне она, знаешь ли, по-барабану.
- Блеск! Получается, мы поменялись спутницами, - ухмыльнулся он, выпуская дым.
- Ночь совпадений, - согласился я.
- И несовместимость тайн. Тсс, - поднял он указательный палец, - на всякий случай, мою подругу зовут Дэсс.
- Идёт - ответил я, - а мою – Дарина.
- Признаться, - сказал он, - какая разница, как их зовут.
Динамики, пристроенные по углам, со вкусом дозировали мелодию. Музыкальный диск, моя гордость, пополнял коллекцию лишь после скрупулёзного отбора. Вообще то, музыка нравилась всем, кто бы ни был моим гостем.
- Так вот, теперь и мне каюк, - возбуждённо подмигнула мне Дарина, когда я вернулся к столу, - ведь я ещё в La Paella знала, что настанет мой час.
- Какая там предопределённость! – возразил я, - скорее всего, закономерность, твоя «неразлучница» всегда конкурировала с тобой.
- Теперь – нет, - сказала она, - ты же видишь, её со мной нет.
- Заметил. Родная, это означает, одно – путь свободен, - легкомысленно ответил я, встал и галантно склонился к спутнице Энди Бермудо. Она поднялась и ступила ко мне – невесомо легли мне на плечи её руки. И мы поплыли в серебристый мрак, поглотивший из окна молочное мерцание улицы. Рядом покачивался силуэт Энди Бермудо. Он обнимал Дарину, что-то напористо нашептывая ей. Она восхищённо смотрела ему в глаза. Некоторое время мы плыли рядом, и он многозначительно взглянул на Дэсс. Наверное, поощряя меня. Наверное, они без слов понимали друг друга. Конечно, он знал её дольше. Но во мне горячо взбунтовалась нежность. И я не находил слов, заранее отвергая их.
- Дэсс, - прошептал я, ужаленный мимолётностью её прикосновений.
Она склонила голову на моё плечо. Нас понесло вне времени. И я погрузился в предвещание, передо мной, как-будто, стлался звёздный путь. К неразделимости, или даже первозданности.
Мы вернулись, когда музыка стихла. Меньше всего мне этого хотелось. Хотелось, чтобы во всём мире мы остались вдвоём. Остальное казалось лишним. Хотя пусть бы оставалось даже так. Но кто-то вдруг вспомнил эту чушь, банальную глупость – бежать в новогоднюю ночь на улицу. И все засуетились. Оделись и умилительным стадом вывалились наружу. Народу собралось множество. Всё закрутилось в угаре. Когда я вынырнул, на обочине ночи наступал рассвет, а Дэсс со мной не было. Не нашёл, сколько ни искал. Тогда мне подумалось, амиго Энди Бермудо – ревнивец, ведь и он, будто испарился. Будь понаблюдательней, я заметил бы, что и моей знакомой, Дарины, тоже нет.
Потом я пытался восстановить в памяти эту ночь, но тщетно. С того утра болезненно искал Дэсс повсюду, она канула, как в воду – бесповоротно, навсегда.
Незаметно меня настигла весна. Я тоскливо бродил по городу, этого раньше за мной не водилось. И однажды забрёл на кладбище. С ближайшей надгробной плиты восхищённо смотрели в пространство глаза Дарины. «Мне каюк» - вспомнились её слова. «Путь свободен» - бездумно ответил ей я. И мне стало не по себе, стало пророчески больно. Но внимание привлекло другое– могила напротив, в предыдущем ряду. Возможно ли! Лицо «неразлучницы», лучшей подруги Дарины – вот что хранило надгробие. Старая яблоня роняла на обе могилы плодовую отцветь. Вскоре прояснились обстоятельства. За Дариной приехал на мотоцикле какой-то тип. И они умчались на бешеной скорости. Где-то на трассе нашли истерзанное тело девушки. Рядом вдребезги разбитый мотоцикл. Мотоциклист бесследно исчез. Как умерла подруга Дарины – мне, наверное, никогда не узнать. Сколько времени прошло с той ночи, когда мы втроём общались в La Paella? Полгода? Год?

Необратимость

Бесцветно дробились дни. Между ними жирно вспухали пресыщенные обыкновением ночи. Я прожигал молодость, жизнь. Мне везло. Средства неожиданно приносила удача. Но я безжалостно тратил находки. И заодно обесценивал жизнь, возведя напрасный риск в ранг её доминанты. Я испытывал себя на сложных альпинистских маршрутах, делал затяжные прыжки с парашютом, становился гонщиком – словом, ставил на кон смерть против жизни, и всё за шуточную цену – глоток острых ощущений. Но время спустя душой овладевало опустошение. Конечно же, это должно было когда-нибудь прекратиться, но кто мог знать – когда. И я жил по принципу: сейчас – хорошо, и не стоит заглядывать дальше кончика носа.
Уже привычно плакала осень. Снег выпал неожиданно, и такое же неожиданное солнце превратило его в кашицу. Затем налетел свирепый джин норд-норд-ост и отчеканил в застывающем месиве следы каблуков и каблучков. Именно тогда мне стало не по себе, нестерпимо мерзко и одиноко. В такие минуты лучше убраться куда-нибудь подальше от самого себя. Конкретно никуда не хотелось, и я подался в холодную безучастность улицы. Всё ещё бесновался ветер. Он то и вынес меня к кинотеатру над пристанью. Чугунная фигура Прометея, добывающего огонь, казалась химерой, в её воздетых ладонях притаилась луна. По лунной дорожке, стекающей с постамента, я зашёл в кинотеатр. Кассирша, зевая, продала мне билет. И я тоскливо отыскал своё место, где-то посередине пустого зала. Освещение придавало моему настроению минорный окрас. Чего-то не хватало, чтобы успокоиться. Я осмотрелся. Взгляд задержался на двух подругах, вожделенно шепчущихся о сокровенном. В меня будто разрядилась молния! Я не поверил своим глазам! Одна из них – была Дэсс! Точно, Дэсс, или очень похожая на неё. Медленно погас свет. И вспыхнул экран. И загремели звуки. Но я ничего не видел, не слышал. В фокусе моего внимания сконцентрировалось единственное событие – Дэсс, внимающая экрану. С нетерпением я дождался конца сеанса и поторопился к выходу, ни на секунду не теряя Дэсс из виду. Я боялся снова потерять её. Выйдя из кинотеатра, подруги осторожно расстались. Я пошёл вслед за Дэсс. Она торопилась, я едва поспевал за нею, не узнавая ни домов, ни улиц. Мы быстро очутились на одной из окраин города. Редкие из окон светились, и можно было понять, что ночь в разгаре. Обогнув клумбу с засохшими цветами, Дэсс направилась к обветшалому дому, вошла в подъезд. Не знаю, почему не догнал её. Ведь ничто не мешало. Не берусь сказать и по сей день. Подался в подъезд и я. Прислушался к стуку каблучков. По звукам и паузам высчитал, что Дэсс поднялась на последний этаж. И я поднялся вслед. Одна из дверей оставалась приоткрытой, слышались шаги. Минуту я не решался постучать или позвонить, но потом дотронулся к ручке. И дверь приоткрылась. Мягкий свет лился из плафона на потолке. Между багряными шторами в коридоре стояла она, Дэсс. Мы встретились глазами, и в её взгляде не было ни обыденности, ни любопытства, ни мольбы. Если не показалось, была признательность.
- Ну вот, - проговорил я, не зная, что добавить.
- Проходи, - передёрнула плечами она, как от мороза.
- Измучился, - пожаловался я, - уже не надеялся найти.
Она убрала ладонью прядь волос.
- А я всё здесь, - сказала, - зайди.
- Разве ненадолго? - осмелился я, - но предпочёл бы до конца дней.
- Держитесь – ты мечтатель, - улыбнулась она.
Мы прошли в кухню. Я уютно расположился на угловом диванчике.
- Хочешь чем-нибудь подкрепиться? - спросила она.
- Признаться, голоден, как динозавр, - сказал я, осваиваясь, мне была приятна её забота.
- Тогда что бы ты предпочёл? – снова спросила, озадачив меня свободой выбора.
- А что, если tapas? - ответил я – почему-то пришло в голову. Она внимательно посмотрела на меня, подошла к плите и вынула из духовки дымящуюся сковороду.
- Наслаждайся. Твой tapas и к нему эликсир, redwine, - сказала она, наливая мне бокал красного вина.
- Внушительно. Скажи, ты – исполнительница любых желаний? - изумился я.
- Нет. Как бы, последних, - сказала она. Но сначала займусь своими.
Стало слышно, как вальяжно зашумел душ, расплавляя предчувствием мои внутренности. Я не мог наслаждаться вкусом пищи, я торопился к Дэсс. Может быть, на этот раз моей Дэсс. Я вытер салфеткой губы, и, отвернув багряную штору, проник в комнату, в её фантастический мир. Ажурные тени бродили в масляном хороводе. Стены увлажняла мелодия, безвестный мотив на однострунном инструменте. Приглушённый торшер придавал наготе Дэсс фисташковую прозрачность и неосторожное сходство с пламенем над свечой. Я не мог вымолвить ни слова, боясь разрушить неприкосновенность мгновения. Я смотрел на неё заворожено и ничего не мог себе объяснить. Я молчал и смотрел. Молчал и смотрел.
- Ну же!!! – изогнулись её губы с мучительной надеждой.
Меня обдало кипятком. И я подался вперёд на её зов. Сломя голову. С отчаянием. С неистовством. С первородным криком. Меня обволокла молочно-кровавая взвесь. Страдающая мякоть блаженства. Нетерпение змеилось внутри, буравя позвоночник. Я будто чувствовал прикосновения извивающейся в сладком восторге рептилии. Таком непомерно насыщенном, что я потерял осознание. Осознание себя в невесомости над маревом пропасти.
Наш полёт длился недолго. И мы очнулись на зелёном лугу. Томно колыхались сочные стебли травы над нашими головами, и капала красная роса с маковых цветов. Ленивое смущение овладело мною. Не знаю, что испытывала она. Некоторое время после я почувствовал отсчёт времени. И почувствовал возвращение.
- Не шевелись, милый, - услышал я её шёпот, - у меня нет сил расстаться, а ты волен уйти, хоть навсегда.
И вовсе мне не нужно было уходить. Нужно было остаться с ней, сколько возможно, пусть бы и до смерти. Но я спохватился уйти. И потерял её. Я много раз возвращался в этот дом, упрямо поднимался к дверям этой квартиры, но новый жилец не мог, или может быть, не хотел открыть, где теперь Дэсс. Он клялся, что не знает. И что жилцы до него ничего не рассказывали о Дэсс. Я искал её. Напрасно – везде и безнадёжно. Не находил. Отчаянно, напропалую, пока не понял, что она для меня ценнее, чем жизнь. Потому что животные радости и утехи – мишура, ничто. И мне открылось невероятное и небывалое, сродни, может быть, бреду в болезни, но всё-таки непререкаемая для меня истина. Немыслимо жестокая правда! Я разделил постель с ней! Переспал! Переспал со своей Смертью! Обладал ею, как обладают женщиной, и понял, что как смерть, она приказала мне долго жить. Где она теперь?
Цель моей жизни разрушилась вдребезги. Не было больше ни цели, ни целостности. Я не искал смерти. Не пробовал наложить на себя руки в припадке суицида. Чего ещё. Проклятье, я искал и не находил Дэсс. Мою несравненную, мою хрустальную Дэсс.

Напутствие Созерцателя

Казалось, ущелье укрылось туманом от мира, и звуки не проникали сюда, или ими питался туман. Но изнутри, из бездонья курилась печалью мелодия, однообразием – реквием на струне. Над костром воспламенялись, а затем гасли и тлели на лету поднятые ветром листья. Старик передо мной перебирал чётки.
- Взгляни, она всегда рядом, - услышал я его голос, - эта липкая, навязчивая, бесцеремонная баба.
- Самюэль, я не вижу! - вскричал я.
- Тогда откликнись, мозгляк, - сказал он с негодованием.
- Помоги мне! – просил я.
- Прочь слякоть. Шагни ей навстречу, - ответил Самюэль.
Он ждал от меня решения, мудрый старик. Несносного для раздвоенности сознания, но чудодейственного, как Божье благословение. И я неотвратимо понял, что он хотел сказать. Встреча с Дэсс могла означать для меня одно – последний, смертельный шаг, такова философия, теория и подлинность – всё, что хотите, наконец, моя жизнь. Но одновременно – избавление от затхлости, забвения, бесчеловечности и бренности моего рабства. Моего несчастного извечного пленения, зависимости от потустороннего естества, неверия и беспамятства. Ведь и смерть Бога на кресте была осознанным шагом к избавлению – себя и остальных – от смерти. И с ликованием я ощутил себя в себе. Я любил Дэсс. Но я презирал смерть, потому что всё-таки очень любил жизнь. Резко запахло свежестью – дождём. Я поднялся и стал отчаянно взбираться, цепляясь за космы ветвей. Не обращая внимания на царапины и порезы. Я неистово пробирался сквозь заросли, пока со стеснённым дыханием не выбрался из ущелья. Надо мной висел траурный купол небес, раздираемый мерцающими конвульсиями звёзд. Сквозь туман возносились отголоски реквиема. Озираясь, я пошёл вдоль кромки пропасти, пока не набрёл на отвесный, лишённый любой растительности, промежуток. Казалось, это было наиболее подходящее место. Меня колотил озноб. Я понимал, что смерть желает небытия, ведь ей приличествует сортировать смертных. Но я помнил свою возлюбленную Дэсс. Разбежался и отринул. И какое-то время летел вперёд по инерции, но потом кто-то неведомый прижал мои конечности к туловищу, собрал в позу эмбриона в материнском чреве и бросил вниз, в пропасть. И я падал, чувствуя восторг и убийственность ускорения, быстрее и быстрее – так, что отрывало дух. И на самом пике упоения, когда я почувствовал, что моё дыхание осталось где-то позади, тот же неведомый кто-то раскрыл меня, растянул как в распятие, и я различил в этой не знающей сожаления пропасти фисташковое свечение. И снова увидел Дэсс – обнажённую, ослепительную, встречающую меня горячей мольбой. И я почувствовал, как во взаимных судорогах соединились наши тела, как слились два расплавленных потока во всепожирающий набег. Этот огненный вихрь сметал на пути всё, что попадалось – мысли, чувства, мгновения и детали. Он бурно метался, утыкаясь в тупик, а когда наконец нашёл выход, сник, успокоился и оранжевой патокой растёкся по дну ущелья. Сознание померкло, включаясь лишь на мгновения. И в эти мгновения я видел рядом Самюэля, его опалённое жаром лицо, горную тропу в лунном свете, спуск, чьи-то мелькающие лица. И среди них лицо моей знакомой Дарины, её «неразлучницы», благожелательные физиономии рыжеволосого, белой девушки и даже Энди Бермудо. Они меня провожали, но меньше всего меня интересовало, как они очутились здесь. Значит, так было надо. Сознание снова точила мысль – где сейчас моя милая, моя несравненная Дэсс. Ведь миг назад она была неразделима со мной.

Откровение Фаворита

Я не терял сознания. Попросту отсутствовал. И поэтому не мог себе объяснить, как оказался здесь, в больничной палате. Тщетно пытался вспомнить, пока не отворилась дверь. Сначала врач обошёл других пациентов, и в последнюю очередь занялся мной. Видимо, вопросы отражались на моём лице. Доктор ободряюще улыбнулся. Мне показалось, он выглядел старше своих лет – как минимум, на поколение.
- Терпение, юноша, - сказал он мне, - ещё немного и будешь на свободе.
- До сих пор не представляю, как оказался здесь.
- Не с неба же свалился. Тебя принёс на себе старик, спустившийся с гор. Утверждал, что ты падал в ущелье.
- Значит, я снова выживу? – усмехнулся я.
- Курьёзный вопрос, - удивился он, - впрочем, у меня нет опасений, сегодня же выпущу тебя.
- Нет, - возразил я ему, - сначала хочу поговорить, доктор.
- Встретимся на досуге, - сказал он, внимательно глядя на меня, - как говорится, за чашечкой кофе.
Мне не терпелось, а время остановилось. Как будто, доктор был единственный, кто мог внести ясность. Но вечером, в сыром свете зачуханного кафе мы устроились за столиком друг против друга. Окна снова увлажнял дождь. И действительность за окнами выглядела иначе.
- Доктор, что со мной приключилось? – спросил я.
- Попробую правильно обозначить. Трудная задача, как будто рождаешься на свет в полном сознании и с опытом всей жизни. Кто ты – не знаю. Ты существуешь, это - данность, как есть. Но, бесспорно, ты – чужой пациент. Не мой, не наш. Ты – страшно сказать – субстанция. Представь себе: клиническая смерть. Передо мной труп. Без пульса. Без дыхания. Вник? Мертвец – по всем признакам. Но лицо! Глаза открыты. В них, как сказать тебе! В них мысль, движение, ответ на раздражитель. А маска лица! Мимика! Фрагменты чувств! Мистика! Восторг! Обладание женщиной!
Я молчал. Не мог ни подтвердить, ни объяснить, ни опровергнуть. Лишь слушал. Он понял моё состояние и продолжал.
- В точности случай был в практике моего отца. А два случая – это не случайность. Согласен?
Я болезненно кивнул. Разве я мог не согласиться, или подскзать ему, что это - вдвойне реальность. Тогда пришлось бы сознаться, что пациентом его отца тоже был я! Каким бы он посчитал меня пациентом! Ведь моя жизнь с некоторых пор – ожидание. Иногда я встречаю женщин, похожих на Дэсс, и, очертя голову бросаюсь вслед за очередной похожей, и моей жажде нет искупления. А потом – потом я снова тоскливо ищу и жду с опостылевшим нетерпением.
И тогда моя душа хрипло кричит: "Где ты, Дэсс! Где твоё сердце! Вернись, я изнываю от жажды! Где ты, Дэсс? Дэсс, душа моя, моя жизнь! Я погибаю, потому что не могу жить без тебя!"
Или я неправильно осознаю действительность и заодно – себя. Кто излечит меня от моего недуга? Иногда бывают просветы, и смерть настигает меня. Мне случается умирать, но всякий раз это оказывается иллюзией, потому что приходится возвращаться к жизни. Я люблю жизнь. Но я смертельно устал от эпизодов, я хочу постоянства, хочу вырваться из пунктирной замкнутости. И тогда снова ухожу за советом к Созерцателю. В предгорной деревне, последнем рубеже жилья, свято блюдут очерёдность поколений. Брезгливо ругают старого Самюэля. Я не обращаю внимания, потому что тороплюсь уйти.
Всегда крепко надеюсь, что когда-нибудь чётки Созерцателя попадут в резонанс со временем. И тогда, состарясь, я, наконец, обрету покой и приют.

© Аркадий Маргулис, 2012
Дата публикации: 18.05.2012 04:58:37
Просмотров: 2439

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.