Между жизнью и смертью

Татьяна Буденкова

Форма: Очерк
Жанр: Документальная проза
Объём: 28027 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Документальный очерк о вкладе красноярцев в Победу.
Финалист конкурса "Русская тройка"

Из окна дома, в котором я живу, видны красные кирпичные строения за высоким забором, охрана, вышки, проходная. Это военный завод. Рядом было ещё два завода. Один выпускал искусственный каучук, другой - вискозную нить. А ещё дальше - огромный целлюлозно-бумажный комбинат. Теперь вместо заводов кирпичные корпуса разукрасили цветастыми растяжками, снесли заборы и проходные. Хоть и не сразу бывшие токари, станочники, технологи и лаборантки решились на такой кадровый эксперимент, но: хочешь жить - умей вертеться. И завертелись продавцами и челноками. Теперь продают друг другу китайские куртки, турецкие юбки и разный другой заграничный товар.
Но военный завод ещё цел. На этом заводе совсем юной девчонкой моя мать и моя тётка точили прицелы к зениткам. А мой дядя, ещё младше своих сестёр, варил крышу заводского цеха над их головами, того самого, который я теперь вижу из окна.
А дом, в котором я живу, строила моя бабушка, таская носилки с кирпичом в паре с японским военнопленным.
Я назвала рассказ "Между жизнью и смертью" потому, что рабочий район на моих глазах умирает, и рождается новый - базарный.
Я расскажу несколько эпизодов из жизни одной из многих семей рабочих Ленинского района большого сибирского города Красноярска, потому что не в моих силах вложить в жёсткие рамки очерка историю целого поколения. Но это переломные моменты истории нашего города, и самые тяжёлые годы жизни строителей заводов, тех самых, которые теперь сверкают торговыми рекламами. Всё, что я здесь расскажу - чистая правда. Я не меняла ни названия улиц, ни имена людей.

В сентябре тысяча девятьсот сорок первого года в Красноярске население в большинстве своём состояло из женщин. Мужчин, за редким исключением, забрали на фронт. Вместе с другими ушел воевать мой дед: Родкин Тихон Васильевич, и его сын - мой дядька, Родкин Иван Тихонович. На какое-то время город будто зАмер, как исполинский медведь, готовясь подняться во всю свою мощь. И, наращивая эту мощь, по первому снегу, к середине октября, стали прибывать составы с укреплёнными на платформах станками и другим оборудованием эвакуированных с запада заводов. Их сопровождали специалисты, имеющие бронь, а с ними их семьи. Холодной и промозглой сибирской осенью вопрос с жильём стоял, что называется, ребром. И без того плотно заселённые коммунальные квартиры, уплотнили, да никто и не возражал. Потеснились, как смогли. Те, кто не устроился на квартиру - выкопали себе землянки. И на берегу Енисея вырос "Копай - городок". Постепенно землянки стали обрастать верхними надстройками, хлипкими и холодными, но кто-то рассчитывал сразу после войны вернуться в родные места, кто-то надеялся получить жильё тут. Однако просуществовал этот "Копай - городок" более десятка лет.
Прибывающие составы разгружали и прямо с колёс, под открытым небом начинался монтаж оборудования на площадках, которым со временем предстояло стать мощными заводами. Крышу и стены возводили потом, вокруг уже работающих станков. Росли и расширялись действующие заводы. Так завод "Красмаш" ориентированный на выпуск драг, паровых котлов и экскаваторов для золотых приисков уже в ноябре отправил на фронт первый эшелон пушек. К этому времени в этот завод вот таким "походным" способом влились эвакуированные из западных районов страны Коломенский завод им. К.Е.Ворошилова, частично Ленинградские заводы "Арсенал" и "Большевик", Калужские и Сталинградские заводы. И это теперь писать красиво и браво, а тогда... Завод "Красмаш" коренные красноярцы ещё более тридцати лет после окончания войны называли "Ворошиловским".
...А тогда девчонок из фабрично-заводского училища срочно направили на вновь прибывший завод, где им ускоренными темпами пришлось освоить профессию станочниц.
-Эй, малец, ты чего?! Что ты делаешь? Стой, тебе говорю!
- И не "малец" я, а Надежда. Надежда Родкина. - Перед Надеждой стоял крупный усатый мужчина в ватнике и верхонках. Он с сомнением осмотрел её и, не скрывая раздражения, спросил:
-И откуда ты такая взялась? Ребятня, понимаешь, порядка никакого! Территория военного объекта... без забора! Вот и результат!
-Из училища я... мы, - и она кивнула в сторону. А там возле токарного станка, стоя на цыпочках, работала точно такая же фигурка.
-Эй, парень!
-Сестра это моя, не парень, никакая мы не ребятня! Мы тут работаем! А вы кто?
-Дед Пыхто... - уже менее сердито проговорил незнакомец. - С сегодняшнего дня я ваш мастер - Петр Андреевич. Сказали, что ребята работают дисциплинированные, хо-ро-шие! Вот же, шутники. Эх!
-И чем же это мы плохи? - сердито спросила вторая фигура, наконец остановив станок.
"Совсем девчонка", - подумал старый мастер, рассматривая льняные кудряшки, выбивающиеся из-под косынки.
-Так. Во-первых, волоса убрать! Чтоб никаких кудряшек! Станок - это вам ни финтифлюшки! Это... Станок... Тебя-то как зовут? - ну куда тут деться? Эти девчонки точили детали к прицелам пушек 61-К на станках, установленных под открытым небом. Прямо над их головами сварщики варили каркас будущего цеха. Фронту нужно было оружие сегодня, сейчас, нет - ещё вчера. Он прищурился, посмотрел вверх, на мигающие огоньки сварки.
-Елена меня зовут. Надька - сестра моя. А там, - она показала пальцем наверх, будто хотела на Господа Бога указать, - а там, - ещё раз повторила она, явно нервничая, - наш брат Илюшка, крышу для этого цеха варит! А батя и старший брат - на фронте. Им пушки нужны. Понял?!
Пётр Андреевич опустился на корточки, примерился взглядом к станкам, к девчонкам. Ему было не до сантиментов. Ко всем его заботам добавилась ещё одна, не менее важная. Он прикидывал, какой высоты надо сделать ящики, чтобы работницы не вытягивались на цыпочках у работающего станка. И уже к концу рабочего дня принёс сколоченные из досок, два небольших ящичка, стоя на которых Лёнка и Наська ещё не один год точили детали к прицелам зениток.
Лёнка и Наська - это по-рязански. За несколько месяцев перед войной их отец - Тихон Родкин, спасая своё семейство от голода: жену, беременную пятым ребёнком, двух дочерей да двух сыновей, привёз в далёкий Сибирский город Красноярск. Тут строились заводы и хлеба было вдоволь, знай работай. Поселили семью в насыпном бараке, комнаты в котором разделяли неплотно прибитые доски, да сухая штукатурка поверх, так, что соседи без особого труда могли разговаривать друг с другом. И разговаривали. Такой барачный быт, когда ничего нельзя скрыть от соседей, научил людей помогать друг другу последним рублём, молчанием, а когда надо и кулаком. Из людей разных судеб и национальностей образовался своеобразный барачный конгломерат.
Через стенку от семьи Родкиных жила Портнягина Татьяна. Женщина молчаливая, не общительная, но в бараке считали, что она умеет лечить заговорами.
Как-то после очередного рабочего дня Устинья зашла в ясли за младшей дочкой, рожденной уже здесь, в Красноярске. Передавая завёрнутую в толстое стёганое одеяло девочку, нянечка сказала, что она сегодня плохо кушала, а к вечеру ей показалось, что у неё начинается жар. Сердце Устиньи ёкнуло так, что она присела прямо с ребёнком на руках.
-Ну что вы, мамочка. Утром вызовите врача. У вас, поди, не первый, - как-то между делом заметила нянечка.
Дома Устинья распеленала дочь. Прислонилась губами к детскому лобику:
-Горячая девонька моя, - постучала в стену, - Татьяна! - никого. Татьяна была на работе.
Елена и Надежда вернулись после окончания второй смены, около часу ночи. Уставшие и промёрзшие, обе прижались к истопленной печи.
Всю ночь Устинья то ложилась на кровать, укладывая рядом заболевшего ребёнка, то расхаживала по комнате, качая на руках плачущую дочку. А утром, раным-ранёхонько, чтобы не опоздать на работу, побежала в поликлинику. Входная дверь была ещё заперта, в ожидании, пока подойдут врачи, пытаясь согреться, Устинья притопывала на крыльце. И тут дверная створка чуть приоткрылась, в образовавшуюся щель высунулась седая борода сторожа:
-Ты чего, птица ранняя?
-Дитё заболело. Врача надо вызвать. Да на работу не опоздать. Сам знаешь, не поздоровится, - и захлопала себя по бокам для сугрева.
На работе Устинья бросилась к начальнику смены: "Миленький, родименький, отпусти с обеда. Дитё малое грудное горит всё. Оставила со старшей дочерью. Да той самой со второй смены итить. Врача вызвала. Може за лекарством в аптеку сбегать. Али больничный выпишет".
-Отпусти, Семёныч, - вступилась сменщица. - Я за неё эту смену отработаю.
- Ох уж мне эти бабоньки! То понос, то золотуха! Беда с вами. Ладно уж! Иди. Но чтоб завтра как штык. Сама знаешь, время военное.
Устинья мотнула головой: "Завтрева, завтрева..."
На третьи сутки участковый врач после очередного обхода сказала Устинье, что если в течение следующих суток температура не спадёт, то придётся ребёнка в больницу положить.
Вернувшаяся поздно вечером Татьяна принесла травяной отвар и наговоренной воды.
-На-ка вот, чайной ложечкой губки ей смачивай. А счас давай умоем.
В жарко натопленной комнате девочку распеленали. Татьяна, склонившись над малышкой, и положив свою руку ей на лоб, шептала одной ей ведомые слова заговора. Окончив, окропила принесённой водицей лоб, ручки и ножки ребёнка. Казалось, девочке стало легче. Она успокоилась и вроде задремала. Татьяна надвинула почти до глаз головной платок и взглядом показала Елене: выйди.
-Устишка, пошла я. Нужно, так стукнешь.
-Ты-то куды? - увидев, что Елена накинула душегрейку, спросила Устинья.
-На двор я, мам. Уж заодно с тёткой Таней выйду, чтоб тепло не выпускать.
На крыльце остановились.
-Не жилец она. Ты, Елена, присматривай. Мать не пугай. Всё в руках Божьих. Может, Бог даст, я ошиблась.
И Татьяна, как-то ссутулившись, что совсем не было похоже на неё, пошла вокруг барака.
Казалось, девочке стало легче, и она задремала. Устинья прикорнула рядом. Илья был на работе. Надежда тоже работала.
Утром, ещё затемно, Устинья встала.
-Ты тут приглядывай, а я схожу водицы принесу, да дров нарублю. Надо печь подтопить. А то кабы не охолонула наша девонька.
Елена молча кивнула и стала расчёсывать волосы. Устинья, накинув фуфайку, тихонько, чтоб не звякнуть дужкой, взяла ведро и вышла за дверь. Елена присела на край родительской кровати, где на подушке, казалось, дремала младшая сестра.
"Может тётка Таня ошиблась. Сама сказала, всё в руках Божьих. Поспит, проснётся, да пойдёт на поправку". - Придерживая дыхание, чтоб не потревожить сестрёнку, Елена склонилась над ней. Капельки пота на детском личике высохли. И даже жар на щеках поблек. Дыхание перестало быть прерывистым. Казалось, болезнь отступает. Тихонько скрипнула дверь. Устинья принесла воды. Елена приложила палец к губам. Мол, всё в порядке, тише, спит. Устинья кивнула и жестом показала, что пошла рубить дрова. Дверь снова чуть слышно скрипнула, закрываясь. Елена сидела рядом с сестрой. Вдруг неожиданно и резко защемило сердце, в какую-то долю секунды ей показалось, что оно куда-то провалилось, дыхание перехватило. Елена, хватая воздух ртом, кинулась к двери позвать мать, но уже в следующее мгновение сердце тяжело и гулко забухало в груди. Елена метнулась назад, к сестре. Детские щёчки уже не горели. Елена прикоснулась к маленькой ручке - та была тёплой и безвольной. Дыхание девочки стало чуть заметным. Елена, которая и сама не знала, верит ли в Бога, кинулась к образам. Все молитвы, которым учили её с детства, вылетели из головы.
-Господи, спаси мою сестру, Господи, Господи...
Она снова вернулась к девочке. Щёчки ребёнка бледнели на глазах. Что-то неуловимо изменилось в детском личике. Ребёнок умер. Елена сползла с края кровати на пол, стоя на коленях, не в силах была поверить в случившееся.
В длинном барачном коридоре послышались шаги. Устинья возвращалась с дровами. Переступив порог, тихо, стараясь не шуметь, опустила дрова у печи. Повернулась к Елене: "Що?" Медленно сделала несколько шагов, отделявших её от кровати, где лежала дочка. Наклонилась над ребёнком. Поняла всё сразу. Но материнская душа не хотела верить: "Жар спал, уснула...". Устинья кинулась назад к печи, припала холодными руками к горячей кастрюле, чтоб согреть их. Сбросила с себя на пол фуфайку. Вернулась к кровати, бережно развернула бездыханное тельце.
- Матерь Божья, дай мне силы перенести то, что не пожелаю самому злому врагу, - пережить смерть дитя свово.
Стоя на коленях у кровати, Устинья то ли тихонько выла от душевной боли, то ли молилась за новопреставленную дочь свою. Елена, размазывая слёзы по щекам, запеленала сестру, будто опасаясь, что та замёрзнет.
-Врач обещалась сегодня после обеда зайти. Может, мне сейчас в поликлинику сходить? - Елена посмотрела на мать.
-Ну що ж, иди. - Устинья сидела рядом с ребёнком, не в силах принять случившееся, но предстоящие заботы требовали внимания.

Четвертинку бумаги врач выписала, не выходя из комнаты. Передала Елене.
-Печать в регистратуре поставишь. По этой справке место на кладбище выделят. Там сторож. Больничный закрою завтрашним днём. Больше не могу.
День стоял морозный. Снежные сугробы искрились и переливались блестящими искорками. Кладбище находилось на горе, которую местные называли Лысой. Да и в самом деле, не было на ней ни одного кустика, зато летом у подножия буйно цвела черёмуха.
Пока добрели туда по снегу, Устинья и Елена взмокли от пота. Сторож, выпивший мужик, и бумажку смотреть не стал.
- Готовых могил нет. Рыть их седни не кому. Земля промёрзла - сами не осилите. - И пошёл вперёд.
Устинья и Елена пошли следом. Поднявшись на пригорок, сторож указал место: "Вот здеся. Решайтесь, как там. А я в сторожку". И поковылял назад.
- Думай, не думай, надо долбить. Взад - назад ходить у нас силов не хватит. Да и кто нам в помочь? - Устинья ногой разгребла снег.
- Да ведь нет ни лопат, ни кирки.
- Спросим у сторожа, должны быть. А уж потом ему помянуть поднесём.
Под снежным покрывалом земля ещё не успела окончательно промёрзнуть. Но копать всё равно было невозможно. Долбили, откалывая комья, до самого вечера. Уже стало смеркаться, а могилка была всё ещё мелковата.
-Надо возвращаться. Уж, какая есть. И так затемно придём. А Наське и Илюшке в ночь на работу. Заканчивай, - и Устинья осмотрелась по сторонам.
Начинала мести позёмка, снег колючими иглами бил в лицо, сыпался за воротник. Белое, метущееся поле окружал мрак. Стемнело так быстро, что обе не заметили как. Месяц ещё не взошёл. И только далеко внизу мерцали огоньки посёлка строителей. Подхватив лопату и кирку, осмотрелись. Но сторожка просто исчезла в этой бело-чёрной круговерти. Страх холодной струйкой пробежал между лопаток.
- Клади инстрУмент в могилку. Завтрева отдадим. Куды ему тут деться! Да пошли отсель. Не место живым ночью среди мёртвых.
- Куда идти-то?
- Всё одно дорогу замело. На свет и пойдём. С Божьей помощью доберёмся.
И они побрели по снегу.
В дверях барака столкнулись с Илюшкой.
- Куды ты? - замёрзшие губы слушались плохо.
- Искать вас. Ночь, темень. Мороз.
В комнате, кроме Надежды, возле маленького гробика, установленного на двух табуретках, сидела Татьяна. Увидев вошедших, она встала: "Надька, стукни Прониным. Пусть Людка Елену к себе заберёт, а то кабы ещё беды не нажить. А ты, Устишка, пошли ко мне.
Пронины - это соседи напротив.
Людмила развесила покрытую ледяной коркой одежду Елены над только что протопившейся печкой, напоила её горячим чаем вприкуску с сахаром, дала свои тёплые вязаные носки. В комнате Родкиных печку не топили.
Татьяна, развесив на просушку одежду Устиньи, напоила её отваром трав. Допив приготовленное питьё, Устинья направилась к дверям.
- Послезавтрева мне на работу. Завтра и похороним.
- Не рви себе душу. Думай об живых. Тебе ещё троих сберечь надо, да двоих дождаться.
- Дитё моё, малое... - Голос Устиньи прервался.
- Пойдём, на крыльце постоим. - И накинув плюшевую жакетку, Татьяна открыла дверь.
Морозный воздух ударил в лицо. Дышать стало легче. Устинья подняла глаза к небу: "Царь небесный, Господь - Батюшка, прими дитё моё, уготовь ей светлое место и вечный покой, душе безвинной".
На следующий день, дождавшись возвращения Надежды и Ильи, решили, что Надежда останется дома, а Илья, Устинья и Елена пойдут на кладбище. Поочерёдно подошли к гробу, попрощались с маленькой покойницей... и Илья заколотил крышку. Лёгонький гробик Устинья на руках вынесла из барака, поставила на санки. Илья обвязал его верёвкой, и они направились к Лысой горе. Ветер становился всё сильнее, забивая снежным крошевом глаза. Двигались медленно, согнувшись почти пополам, иногда поворачиваясь спиной к ветру, чтобы перевести дыхание. И казалось, эта жуткая холодная круговерть поглотала и их самих, и весь свет. И идти им так до скончания дней.

На гору уже не заходили, а заползали. Увидев странную процессию, сторож пошёл им навстречу.
- Покойный-то где?
- Вот. - Устинья ближе подтянула санки. Сняла перекинутую через плечо котомку, достала магазинную пол литру и завёрнутое в белую тряпицу сало с хлебом.
- Помяни чем Бог послал дочь мою.
- Опосля. Это уж как положено, - сторож распихал по карманам бутылку, сало и хлеб.
- Идём, а то сами-то уже не найдёте. Замело здесь всё.
Засыпали могилку смёрзшимися комьями.
- Весной растает, придёте и всё поправите. Тогда уж и крест поставите. А пока вот запоминайте место. - И сторож обвёл рукой в верхонке мятущееся снежное марево.
Дорога назад ничуть не отличалась от вчерашней.
У входа в барак навстречу кинулась Надежда:
- Мамочка, мама...
Помянули, выпив по стакану киселя. Посидели молча. Хотелось только одного, чтобы этот тяжёлый день быстрее кончился.
- Давайте спать. Из утра на работу. - Устинья, чтобы дольше сохранить тепло от натопленной печи, наполовину прикрыла печную вьюшку.
- Мамань, може, в баню завтра? - Илюшка выжидательно замолчал.
Жизнь с повседневными заботами брала своё. Так моя семья пустила корни в холодную, богатую, прекрасную Сибирскую землю.

Один за другим, одинаковые, как две капли воды, проходили дни. Утром на работу - затемно. Вечером с работы - затемно. Или наоборот. Но заводы росли и на фронт уходили эшелоны с пушками.
Письма с фронта от брата Ивана приходили не часто и не особо длинные. Читали их по много раз и помнили наизусть.
"Здравствуйте, маманя, сёстры Елена и Анастасия, а также брат Илья. Письмо ваше получил. Илья, береги мать, не давай тосковать. Из нашей части едет в командировку специалист. Пока он тут был, его завод переехал к вам. Я дал ему адрес и мыло, и две банки тушенки. Будет возможность, занесёт.
Остаюсь ваш сын и брат Иван".
Иногда писем не было очень долго. Иногда приходили по два сразу, хоть и написанные в разное время, содержанием мало отличаясь друг от друга.
"Здравствуйте, маманя, сёстры Елена и Анастасия, а также брат Илья. Я жив, покель не ранен. Здоров. Чего и вам желаю. Остаюсь вашим сын и брат Иван".
От Тихона последнее письмо Устинья получила из-под Москвы. В нём он писал, что благодарит Бога, что успел перевезти семью подалее от этих мест. Насмотрелся всякого. И что часть их теперь переформируют, а потому пока писать ему некуда. На днях получит новый номер полевой почты и сразу отпишет им. Ещё писал, чтоб дочери не ленились, а подробнее писали всё, что мать диктует.
Только обещанного письма с новым номером полевой почты Устинья так и не дождалась. Отписали по старому адресу. Пришёл ответ, что часть расформировали и более подробную информацию по данному запросу представить не могут.
Ожидание становилось невыносимым. Устинья всё чаще вставала по утрам с опухшими от слёз глазами.
-Мамань, заживо-то не хорони, - сердился Илья.
-Знамо дело. Вдруг ранен али контужен, где по госпиталям, как безродный. - И слёзы уже не скрываемые катились одна задругой.
-Если ранен, оклемается и отпишет.
-Знать бы где? Я б туда дошла, долетела...
-Ага. Долетела!
-Мир не без добрых людей, где на попутке, где пешком. Кабы только знать, куды мне.
-Я завтра со второй. Из утра пойдём в военкомат. Обскажем. Тогда уж и будем думать, как быть дальше.

Утром, проснувшись, Илья увидел мать причесанную и одетую в выходную одёжу.
-Ты чего мамань?
-Буде дрыхнуть. Обещался, в военкомат пойдём.
-Успеем.
-Вставай уже не тирань мне душу. - Окончательно проснувшись, Илья умылся, как смог, причесал кудрявые вихры. Устинья налила в кружку кипятка, отрезала ломоть хлеба, отколола кусок сахара.
-Семой час уже. Покель дойдём, все восемь будут.
Илья глянул на мать. Сна ни в одном глазу. Спала ль этой ночью?
В военкомате, несмотря на ранний час, все были на работе, как и не уходили.
-Вы по какому вопросу?
Высокая одетая в военную форму девушка смотрела доброжелательно.
-Муж у меня. Адрест изменился. А куды писать, новый не дають. - Устинья, волнуясь, путалась в словах.
-Полевая почта у бати изменилась. А нам отписали - военная тайна, сообщить не можем. Маманя убивается. Как бы о Родкине Тихоне Васильевиче весточку получить? - Илья чуть выступил вперёд матери.
-Наталья, кто там? - громыхнуло из-за кабинетной двери.
-Да вот семья солдата...
-Чего там держишь? Входите!
Илья показал военкому два последних отцовских письма. Тот что-то записал себе. Сказал: "Угу". Кивнул головой, попросил их координаты. Илья назвал свой адрес. Военком записал, поёрзал на стуле.
-Самого - то тебя где найти?
Илья назвал цех, фамилию начальника.
-Ладно. Найду.
Когда возвращались назад, Устинья втолковывала Илье: "Ежели бы погибший, они бы знали. А раз у них энтих сведениев нет, стало быть - жив".
Илья молчал. Уж коли с батей беда, пусть мать об этом подольше не узнает. Но с другой стороны, вдруг и впрямь где в госпитале без ног, али рук? С бати станется. Мать права. Надо искать.
Ответ пришёл даже раньше, чем ожидали.
Илья сидел на будущей заводской крыше и через стекло сварочного щитка следил, как под его электродом ложиться сварочный шов.
-Родкин! Родкин!!! Спускайся с небес! К начальнику в кабинет.
Отгороженный от цеха дощатой переборкой кабинет был завален чертежами и папками с технической документацией.
-Ты проходи, проходи... Ну вот, садись, значит.
Такое поведение вечно спешащего начальника было удивительным. Илья сделал два шага и сел на невесть как попавший сюда венский стул.
-Такое дело, бумага тут из военкомата.
Илья почувствовал, как засосало под ложечкой. Неужели повестка? Призывают?! Наконец-то!!!
-Мне бы в одну часть с Иваном. Брат это мой. Уж сколь пороги обиваю.
-Не тараторь, слышь. Повестки домой присылают. А тут такое дело: военком сам мне позвонил, а бумагу с рассыльным прислал.
Начальник сел за стол и протянул Илье четвертинку бумажки и конверт.
-Читай.
На желтоватой, слегка помятой бумажке было написано, что рядовой Родкин Тихон Васильевич пал смертью храбрых в боях под Москвой.
Илья почувствовал, как рука с конвертом налилась свинцом, отяжелела - не поднять... "Батя, ну как же так, батя?!"
-Это ошибка... его перевели в другую часть! Мы будем искать! Мы ходили к военкому...
Начальник встал из-за стола, отошел немного в сторону, не в силах смотреть на эту мальчишескую боль:
-Вот оно что. А я-то думаю, с чего бы тебе, а не матери, да ещё на работу. Так-то и похоронки на дом обычной почтой шлют. Там тебе ещё письмо...
В письме было написано, что он, Андрей Ухолов, воевал вместе с Тихоном Васильевичем, бок о бок в одном окопе. Затем Андрей писал, что Тихон погиб у него на глазах и похоронен в братской могиле. Далее следовало описание, как её найти.
Илья сложив обе бумажки, убрал их во внутренний карман.
-Ладно, иди уж сегодня домой. Какой из тебя сейчас работник?
-Матери как скажу? Не, я на работу.
-На верхатуру пока не лезь. Внизу тоже дело есть.

Время шло. А Илья, не решаясь сообщить матери страшную весть, совсем перебрался жить на работу. Домой появлялся, чтоб в баню сходить да одежду сменить. Кроме сварщика, освоил ещё одну специальность. И отработав смену на высоте, собирал прицелы к пушкам. Внешне изменился до неузнаваемости. Из мальчишки-подростка превратился в молодого парня. Свои буйные вихры сбрил наголо - не намоешься. Изменился и характер. Стал злым, часто просто несдержанным. Тайна отцовской похоронки, неразделённая ни с кем боль, выжигали душу и сердце.
Устинья тоже переживала. И уже не в силах скрывать своей тревоги, как-то вечером, когда все были дома, сказала: "Ну, що? Надо сызнова в военкомат итить. Видать, им не до нас. А у меня уже всё сердце выболело. Невмочь более терпеть".
-Ну... На днях и сходим.
Илья лёг и то ли сделал вид, что уснул, то ли впрямь усталость сморила. Ну не мог он отдать похоронку матери. Всё откладывал день ото дня.
Устинье послышалось в словах сына раздражение, и сердце резанула обида. Она накинула на плечи телогрейку, толкнула дверь.
-Мамань, ты куда?
-На двор. Спи. Вишь, девки уж спят,- и Устинья вышла.
В дверях барака остановилась, подняла глаза. На чёрном бархате неба отыскала серп луны, а чуть в стороне яркую звезду. Мельком бросила взгляд на небесную звёздную россыпь, все остальные звёзды - неважны, а эта... Названия её Устинья не знала, но когда ещё жили в Покровском и были молодыми, договорились с Тихоном, который в ту пору часто уезжал, то в Москву, то ещё куда на заработки, что ежели затоскуют друг о друге, а весточки не будет, надо посмотреть на эту звезду, и она, как мостик, свяжет их. Сквозь слёзы звезда двоилась, троилась и разлеталась разноцветными иглами.
В комнате, когда Устинья вернулась, никто не спал. Илья сидел у приоткрытой печной дверки. Лицо его чуть освещалось пламенем догоравших дров. Елена и Надежда, прижавшись друг к другу, сидели на кровати.
-Мам, не надо нам в военкомат идти... - Илья провёл рукой по стриженой голове, будто приглаживал бывшие вихры.
На стене чётко тикали ходики. И на нарисованной на них кошачьей мордочке, в такт ходу маятника, двигались кошачьи глаза.
На какое-то время Устинье показалось, что она видит всё происходящее со стороны.
-Мамань, ты чего? Мам!
Ноги Устиньи подкосились, и она грузно осела на пол.
-Бумагу покажите. - Где-то в душе бился лучик: может без рук, без ног, но живой? А они дети, что с них возьмёшь?
Включили свет. Илья достал газетный свёрток. Развернул и на стол выпали две бумажки.
Елена читала, а голос дрожал, как от мороза.
С этого вечера походка Устиньи изменилась. Как она сама говорила: "Шлёпаю".
По вечерам, когда все укладывались спать, часто вспоминали свою деревенскую жизнь. И не было в тех воспоминаниях ни горечи, ни боли.
Теперь Илья появлялся дома чаще. Забегал между сменами. Колол про запас дрова, таскал воду. Научился подшивать валенки. Да гонял сестёр с танцев, которые заневестились, то и гляди, замуж выскочат. И тут за ними глаз да глаз нужен!

Взрослели дети. У них начиналась своя жизнь.
А Устинья, выходя вечерами на улицу, смотрела на далёкую звезду и пересказывала своему Тихону, как да что у них в семье. Ведь звезда-то теперь к нему ближе стала. Рассказывала о том, что, война, Слава Богу, кончилась. И Иван вернулся домой невредим. А на работе его ценят и уважают. Илюшка мантажник-высотник, и хоть она очень волнуется за такую его работу, но и гордится очень. И как не караулил он сестёр, обе вышли замуж. Там, гляди, и сыновья наладятся. Девки возле них так и вьются. Так что остаётся ждать внуков. Как появятся - обязательно расскажет, кто из них на него лицом похож, ну и вообще, что да как. А ещё комбинат бумажный достроили, тот который ещё при нём начали, перед самой войной. И везут здоровенные машины огромные бумажные рулоны. Куда такую силищу? А ещё строят новые кирпичные дома. И работают там наравне с нашими пленные японцы. Ну, про японцев Устинья Тихону не рассказывала. Не знает он их. А вот рельсы положили, и поезд по ним пустили - "матаня" называется. Людей на работу возит. И ещё много чего рассказывала Устинья своему Тихону.

© Татьяна Буденкова, 2015
Дата публикации: 09.04.2015 01:11:27
Просмотров: 2301

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.