Приближалось Рождество

Светлана Оболенская

Форма: Рассказ
Жанр: Документальная проза
Объём: 8945 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Директор архива города N г-н Кольмар получил рождественский подарок еще в ноябре, когда в темном окне дома напротив маленького особняка, где размещался архив, зажглась первая свеча Адвента. Кольмар стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел на эту свечу, когда в дверь его кабинета постучали двое рабочих. В архиве заканчивался ремонт и шла уборка. Рабочие внесли и поставили на пол большую картонную коробку. Кольмар обернулся
- Это что? Где вы ее взяли? - спросил он.
- Коробка? Она на чердаке стояла, в углу. Кругом бумаги валялись, ее не сразу и заметили. Заглянули – она открыта, и там какое-то письмо. Решили прямо Вам отнести.
В коробке лежали перевязанные веревочками стопки библиографических карточек и вскрытое письмо из Берлинского гестапо директору архива города N от 29 ноября 1944 года. Удивительно, но никем не замеченная, коробка пролежала на чердаке больше 50 лет.
***
В 1942 г. “остарбайтерам” – невольникам, угнанным в Германию из оккупированных земель на востоке, была разрешена переписка. Гестапо понадобился цензор со знанием восточно-европейских языков. Нужный человек нашелся.
Цензор Конрад Венцель происходил из “русских” немцев: его предки переселились в Россию в конце XVIII в. и прожили больше 100 лет в Западной Украине, разбогатели. Но в 1914 г., когда началась война, родителям Конрада, как и всем немцам, грозила депортация. Им пришлось срочно, за бесценок, продать землю и уехать в Германию. Конрад с детства знал русский, украинский и даже немного польский языки; а потом в Берлине получил филологическое образование слависта.
Когда началась вторая мировая война, он был мобилизован, но в боевых частях служить не мог – одна нога у него была короче другой. А службу в цензурном отделе Гестапо ему не предложили, а предписали, отказаться он не мог. Венцель боялся этой службы в Гестапо; надменные вылощенные офицеры были ему противны, и он старался как можно реже покидать небольшую комнату, где работали цензоры. В конце каждой недели нужно было представлять отчет начальству. В письмах изредка приходилось вымарывать черной тушью что-либо недозволенное, но никаких имен он в отчетах не называл
“Остарбайтеры” писали и домой, родным, и товарищам по несчастью – узникам других лагерей. Тексты были удивительные. Почти в каждом письме неумелые стихи, чаще всего просто переписанные откуда-то. Интуиция ученого подсказывала Венцелю, что в этих письмах есть бесценные находки для фольклористики, которой он увлекался в университете. Он начал делать выписки из прочитанного, сортировал их по разделам - лексика, фольклор, пророчества, сны, надписи на фотографиях и т.д., – переписывал на карточки и раскладывал отдельными стопками.
Но однажды, читая бесхитростные письма людей, о которых он привык думать как о существах низшей расы, пригодных лишь для работы на господ, – такова уж их судьба и предназначение в этом мире, радоваться должны, что их не уничтожают, как евреев, – он почувствовал, что они интересны ему и с другой стороны. Сквозь корку невежества и неграмотности пробивался живой голос. Это были не рабы, которых ежеминутные унижения должны были бы обезличить и раздавить, а своеобразный, имеющий свои традиции, свою поэзию, свою культуру мир людей, ничего не забывших и думающих о будущем. Они ждали, надеялись, любили…“Это некое преодоление рабства”, – подумал он.
Когда вечером Конрад приходил домой, мама расстилала белоснежную скатерть и ставила перед сыном тарелку густого супа и хлеб в изящной фарфоровой хлебнице. Но однажды ужин встал ему поперек горла, он вспомнил:

“Надоïïли мне бараки, надоïла мне бiда,
А ще гiрше надоïла iз травою баланда.
Ляжу спать на кровать i накриюсь с головою,
А та оврушина хлiба, що осталась, нi дае спокою”.

Дальше в письме шли такие строки:

“Я живу в этом длинном бараке, где кончается чорний забор.
Я живу в нужде и печали и работать иду на завод.
Там живут самые худшие люди, и жистокие сердца у них.
Заставляют работать до ночи. А кормить нет продуктов у них…”

Письмо было из Берлина. На следующее утро Конрад встал пораньше и пошел к заводу, где, он знал, работали остарбайтеры. И он увидел этот “длинный барак” и “чорний забор”. Помочь Конрад не мог: он не был героем. Но он был ученым.
Шел ноябрь 1944 года, приближалось Рождество. На улицах царила темнота, свечей Адвента не было видно. Война надвигалась с востока, и в качестве рождественских подарков можно было ожидать только новых бомбежек. И Венцель решился. Преодолевая страх, он обратился к своему начальнику, который казался ему порядочным человеком, и показал коллекцию выписок – 1300 карточек. Горячо и сбивчиво объяснял он полковнику Кристиану, что надо не мешкая переправить ее из столицы, где скоро наступит кромешный ад, в какой-нибудь небольшой город, где есть приличный архив; тогда выписки, может быть, доживут до конца войны и послужат науке
Полковник не обманул ожиданий Венцеля. Ценный груз упаковали в картонную коробку, полковник вложил в нее письмо директору архива города N от имени Отдела цензуры писем иностранцев Тайной полиции города Берлина и позаботился об отправке этой посылки специальной почтой Гестапо. Когда стало известно, что посылка дошла, Венцель вздохнул облегченно, но и горько ему стало: его роль во всей этой истории была кончена. Но кончена была и сама жизнь Конрада Венцеля. Незадолго до Рождества он был убит осколком бомбы на улице Берлина. Полковник Кристиан уцелел, он даже устроил елку двум своим маленьким дочкам, а через полгода бежал на запад, и след его затерялся. А в город N, куда из Берлинского Гестапо добралась картонная коробка с коллекцией выписок, весной 1945 г. вошли американцы, и директору архива было не до нее. Коробку нашли 50 лет спустя.
***
Директор архива Кольмар упускать находку не хотел, а что с ней делать – не очень понимал. Он обратился во Франкфуртский университет, и ему прислали русскую студентку – славистку Таню Лапину. В помощники ей выделили молодого сотрудника архива Мартина Клепке. Он оказался симпатичным парнем и увлеченно взялся за дело, хотя и русский-то знал плохо, не говоря уж об украинском. Но многие выписки Венцель перевел на немецкий, и тут сотрудничество Мартина оказалось очень полезным. Молодые люди читали выписки, обдумывали и вводили более тонкую классификацию, определяли источники встречавшихся стереотипов, словом осуществляли обычную исследовательскую работу. Она шла медленно, исчислялась не неделями, а месяцами.
И подобно тому, как это произошло когда-то с Венцелем, с каждым днем их все больше увлекала “человеческая” сторона писем. Как-то они принялись просматривать выписки из надписей на фотокарточках. В них сочетались строчки из каких-то чужих стихов (Таня понимала – “альбомных”) и строчки собственного неумелого сочинения, но искренние и пронзительно горькие.
- Слушай хоть музыку стиха, – говорила Таня Мартину.

“Не грусти о цветах отцветающих, они снова весной расцветуть,
А грусти о годах пролетающих, они больше к тебе не придуть”.

- Улавливаешь?
Он кивнул.
- А вот это я тебе переведу:

“Коли умру, коли зiв’яну, коли в холодный гроб пiду,
Тодi любить тебя не стану, тепер люблю люблю люблю.
Люблю тiбя, любiть я буду сiогоднi, взавтра i всiгда.
Тiбя повек я не забуду, не забувай i ти меня”.

“Боже мой, - думала Таня, - а жизнь все равно шла. И как они любили!” А Мартин явно делал успехи в русском языке. Однажды он сам обратился к Тане:
- Послушай, это прямо живопись, верно?

«Cкучно и грустно гляжу я в окно, как осень окрашивает всё в одно,
Забирает всю прелесть от лета, а нам оставляет все раздето”.

- А ты любишь осень?
- Очень, – отвечала Таня. – Она на пороге. А знаешь, и на них надвигалась осень, только год был 44-й.
- Да, – ответил Мартин, – я вчера посмотрел выписки об их снах той осенью, они все на немецкий переведены. Все чувствовали, что приближаются перемены. И всюду красота. Вот, например: “Мне снилось, что на подоконнике расцвела алая роза, и я сказала: скоро что-то случится”. А вот еще: “Я видела во сне женщину, которая сказала мне: “через 6 месяцев ты увидишь свою мать”. И все эти письма в ноябре написаны. Рождество приближалось. Танечка, а я вчера тебя видел во сне. Пусть и у нас с тобой будут перемены к Рождеству, - . Мартин наклонился и заглянул Тане в глаза, - Знаешь, я понял: они преодолевали рабство поэзией. Какое счастье, что я познакомился с этими людьми. А через них с тобой.

Примечание автора. Я назвала этот рассказ документальной прозой. Может быть, это не совсем удачное лпределение, но оно показалось мне верным, потому что он основан на подлинных документальных материалах. И история этой замечательной находки, и содержимое картонной коробки - письма остарбайтеров не так давно стали материалом для лингвистического, филологического и исторического исследования

© Светлана Оболенская, 2008
Дата публикации: 29.12.2008 23:39:49
Просмотров: 5244

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Надежда Далецкая [2008-12-30 13:45:44]

Слово, понятие рабство - имеет, мне так думается, очень широкое толкование. Простого словарного определения для этого понятия мало. И ещё, состояние рабства - это вынужденное, принуждённое состояние человека. Т.е. неестественно для человеческого Я. Но иногда принуждённое становится настолько привычным, что без него уже не мыслится жизнь. И для отдельных людей, и для даже народов.
Здесь, в Вашем рассказе, Светлана Валериановна, конечно же не совсем об этом. Но совершенно замечательная мысль, вывод, что рабство, как состояние души, лечится словом. И особенно поэтическим словом. Мне думается, что и музыкой, и живописью. А также ремеслом, поэзией рук и сердца. Человек иногда сам себя загоняет в эту ловушку - добровольного рабства, мне кажется, что в таком случае, внешне ненапряженном, преодолеть рабство ещё сложнее, чем в вынужденных условиях, когда невыносимо тяжко, но душа живая, слышит.
Принуждение к рабству - моральному, физическому, материальному, духовному и пр. на мой непросвещенный взгляд сродни убийству...
Интересный рассказ, заставляет задуматься. О многом.
С наступающим Новым годом, Светлана Валериановна!
Всего Вам самого беспечального и в праздник, и в новом 2009 году!

Ответить