На распутье. часть третья. гл. 3-4

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 44337 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Спасших меня? От чего, отче? - спросил Дмитрий, тормоша обессиленного Вениамина. - Я совсем не помню своего детства! Помню только руки матери, ее красивые пальцы, чуткие и нежные! Бог лишил меня памяти о ней! Ее имя - Мария, вот и все, что отложилось в моей голове. Это имя часто твердит во хмелю дядька Андрей. Но ни он, ни вы, отче, не говорите мне ничего более!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОЛОД.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1
Развал и обнищание Львовского братства привели отца Вениамина в острожский замок. Надежда получить хоть какую-нибудь помощь от князя Константина на восстановление вконец пришедшей в негодность от осенних проливных дождей и зимней стужи школы для православных сирот, заставила отца настоятеля перешагнуть порог дома старца. Последнее время потомок старинной линии Галицко-Волынских князей все больше и больше отходил от истинной веры в протестантство, нанося этим душевную рану Вениамину, но разум у него преобладал над сердцем.
Константин Константинович Острожский принял слугу божьего у себя, в роскошном кабинете, обставленном по западноевропейской моде. Только одежда старика еще отдаленно напоминала о его прямой принадлежности к одной из самых древних фамилий Киевской Руси.
- Что привело тебя ко мне, Вениамин? - спросил его князь, приглашая сесть в кресло. - Общение со стариком - не очень приятное занятие. Даже мои сыновья стараются навещать меня только по великим праздникам, и то не всегда.
- Мой удел и святая обязанность - говорить с людьми любого возраста, даже если они погрязли в грехе и предпочитают
Протестантство или учение Ариан, вере отцов своих! - не удержался Вениамин и выплеснул обиду на Острожского.
- Вот видишь, стоило мне отойти от забот братства, и я уже обвинен в ереси. Чем же мы, православные, отличаемся от папистов, которые лижут лишь ту руку, которая подает.
- Тем, князь, что православная вера гибнет на Киевской земле! И кому же, как не потомкам святого Владимира, ее поддерживать!
- Мне некому более передавать веру отцов наших. Мои сыновья не верят в Православие. Януш больше склонен к Римско-католической церкви. Александр, хоть и православный, но ему просто все равно, какой он веры. Придется братству искать других единомышленников.
- Львовское братство уже в прошлом, князь. Уния погребла надежды тех, кто его составлял. Панство больше предпочитает земные удобства, чем рай небесный. Но остался народ, у которого отбирают последнее! Скоро на нашей земле Православие будет приравнено к сатанизму! Вы один из тех, князь, кто еще может это остановить! - ответил Вениамин, наконец-то садясь в предложенное ему кресло.
Князь Константин слушал и смотрел на собеседника, как бы изучая. Постепенно в глазах старца загорался огонь. Спина Острожского выпрямилась, он помолодел лет на двадцать и стал похож на того самого непримиримого врага католиков, которого Вениамин знал ни один год, и с которым строил далеко идущие планы.
Ясновельможный пан прищурил глаз и спросил:
- Мне говорят, отроки твои весьма ретивы в богословских спорах с папистами?
- Это всего лишь споры, князь! - Перемену от безразличия к горячему участию почувствовал и отец-настоятель, но решил пока не менять тему разговора. - Слова ничего не изменят в столь противоречивом мире.
- Слова-то они разные бывают, другое слово посильней целого войска! Слышал, наверное, что смоляне судачат?
- Дескать, Дмитрий жив и здравствует? - осторожно спросил настоятель.
Сердце Вениамина екнуло: «Вот оно, ради чего затеял весь разговор князь! Начав издалека, он привел меня к главному. Видно рано паписты сбросили Острожского со своих щитов. Старый боевой конь, еще способен на многое!».
- Иезуитов работа! - князь откинулся на спинку кресла. - В сием деле без папского нунция Рангони не обошлось…О чем мыслишь, Вениамин?
- Прости, князь, задумался. Но это еще в прошлом годе было. Борис сейчас крепко на троне сидит. Романовых вон как по городам и весям распылил!
- Я тоже так полагал, а недавно весть из Киева получил. Объявился там монах из Московии и назвал себя великим князем Дмитрием! Пока не ведаю, кто за ним стоит, но, кажется, иезуиты сами удивлены, не меньше меня. Пан Слуцкий послал в Краков Белявского с письмом к Каспару Савицкому. Остановить слухи о Дмитрии невозможно, болезнь пустила корни, и теперь надо ждать. А может не ждать, а участвовать!? Наш давний разговор помнишь, Вениамин? Или забыл, словам обо мне сказанным веря?!
Вениамин помнил. Не только помнил, но и вот уже десять лет выполнял задуманное, растя отрока Дмитрия. Объединить Русь, триста лет разделенную на Литву и Московию в единое великое государство Православной веры, была его старая, заветная мечта.
- Неужели не передумали?
- Чтобы я, потомок Даниила Галицкого, отказался от грез, которые тихо лелеял многие годы! Более удобного случая, чем сейчас, нет и, наверно, уже не будет. Да и ждать мне некогда, не за горами моя смерть, Вениамин.
- А как же Протестантство? Последнее время вельми вами возлюбленное!
- То слова! Я и тебя сперва проверил, не изменился ли? Вижу, что нет. Стар я стал с открытым забралом ходить на ристалище! Московия - вот сила способная сохранить православную веру и сокрушить папскую унию! Но Москва без Бориса и москальских порядков. Вольная Русь, единая, под началом древнего Киева! Тогда и Польша будет с нами в едином словенском союзе. Борис отказался подписать договор с Сигизмундом - следовательно, Москве нужен совершенно другой царь! Отрока, что мы с тобой определили для благой цели, воспитал должно?
- Воспитал, князь! Как было уговорено. Осталось только объявить ему, кто он есть на самом деле.
- Кто он, откуда?
- Зовут его Дмитрием, это его крещеное имя. В детстве памятью страдал, кто он - не помнит. Знает только, что матушку звали Мария. Лучше человека для нашего дела и быть не может! - ответил Вениамин.
- Как приедешь во Львов, откроешь ему тайну рождения. Медлить более нельзя. Иезуиты, сами того не ведая, помогли нам. Надо успеть подкинуть на раскаленную ими сковороду своего карасика. Тогда Рангони ничего не останется, как принять нашего Дмитрия Иоанновича.
- Объявлю я Дмитрию, что он рода царского, а дальше?
- Пусть пока у тебя поживет, - Острожский встал и заходил по комнате, забыв о преклонных годах, - свыкнется с тем, что он царевич. Ты ему помоги, укрепи духом, а потом мы его через Адама Вишневецкого королю представим. Как сие будет, пока не ведаю. Не столь важно, время терпит. Главное, чтобы он сам уверовал в себя. Не просто босяком Митькой был, а великим князем Дмитрием Иоанновичем. Последним и единственным в живых сыном Ивана Грозного.
- Поверит, княже Константин. Во имя земель Русских и веры Православной все сделаю, как надо. Нет у тебя в этом деле соратника вернее меня! - ответил Вениамин, встал и, поклонившись, поцеловал Острожскому руку.
- Верю, Вениамин, ступай с Богом! Устал я, старое тело покоя просит.
Острожский сник. Придававший силу огонь в очах вельможи погас и он устало опустился в кресло.
Уже у выхода князь остановил собеседника:
- Зачем приезжал, так и не сказал мне?
- Неважно, княже Константин.
- Знаю я тебя. Просто так бы не приехал. Ведь зол был на меня? За слова в защиту протестантства, прилюдно сказанные.
- Не скрою, княже, имелся грех.
- Следовательно, есть тому веская причина! - засмеялся Острожский. - Зайди к моему казначею, пусть отсыплет тебе грошей, сколько потребно.

2

Дорога из Острога во Львов настоятелю монастыря святого Онуфрия показалась вдвое короче. Приехав в обитель, он зашел к себе в келью и спрятал мешочки с деньгами в потайной шкаф, достав оттуда золотой крест в каменьях, выпачканный в старой засохшей крови. Это было святое распятье, которое когда-то привез Корела с десятилетним мальчиком.
Завернув крест в чистую тряпицу, Вениамин дрожащей рукой перекрестился на иконы, висевшие в красном углу кельи.
- Прости меня, Господи, за обман великий! Творю я его не из-за собственной корысти, а во имя народа нашего и веры истинной!
После долгой молитвы о нисхождении от Господа, Вениамин вложил распятье в ларец и поставил на стол. Вытер пот со лба, он крикнул келаря. Маленький горбатый старик, с хитрыми глазками, появился сразу, будто стоял за дверьми. Как всегда угодливо поклонился и замер, в ожидании слов настоятеля.
- Позови ко мне Дмитрия. Скажи: срочно надобен, пусть не мешкает! - изрек тот и опустился на столец, зажав голову руками.
Оставшись один, Вениамин терзал себя мыслью: «Вдруг мной содеянное, приведет к еще более страшным последствиям? Не ввергаю ли, я душу свою в чистилище? Ибо сказано в писании: благими намереньями устлана дорога в ад!».
Мягкий, но уверенный голос Дмитрия вывел отца-настоятеля из тяжких размышлений.
- Звали, отче Вениамин?
- Звал. Садись, Дмитрий. Разговор у нас с тобой будет долгий и совсем непростой.
Удивленный тихим голосом и дрожащими руками духовного отца, Дмитрий молча сел рядом, ожидая продолжения.
- Помнишь, Дмитрий, мы говорили о спасении Марии с младенцем, от царя Ирода? Как сказано в Евангелии:
«Ангел Господен явился во сне Иосифу и говорит: Встань, возьми младенца и Матерь Его, и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе; ибо Ирод хочет искать младенца, чтобы погубить Его!». -
Помнишь ли строки сии?
- Помню, отче! К чему слова твои и дрожь в руках?
- К тому, Дмитрий, что настал час узнать тебе правду! Правду твоего рождения! Соберись с духом, сын мой, ибо она столь же радостна, сколь и горька! - Вениамин замолчал, достал из ларца крест, развернул тряпицу и подал. - Возьми, Дмитрий. Это святое распятье принадлежало твоей матери, и нынче, сию фамильную реликвию, я отдою. Она твоя по праву!
Приняв крест, Дмитрий поцеловал его и с мольбой взглянул на Вениамина.
- Он в крови, отче! Неужели это кровь моей матушки?
- То кровь людей, спасших тебя! - после нерешительного молчания выдавил из себя отец-настоятель и рухнул на столец.
- Спасших меня? От чего, отче? - спросил Дмитрий, тормоша обессиленного Вениамина. - Я совсем не помню своего детства! Помню только руки матери, ее красивые пальцы, чуткие и нежные! Бог лишил меня памяти о ней! Ее имя - Мария, вот и все, что отложилось в моей голове. Это имя часто твердит во хмелю дядька Андрей. Но ни он, ни вы, отче, не говорите мне ничего более!
- Господь оградил тебя, Дмитрий, не давая памяти до двенадцати лет. Иначе твой рассудок помутился бы, от постигшей тебя беды. Господь ведет тебя к цели, определенной им, как когда-то сына своего. Крест принадлежит твоей матушке, Марии Федоровне Нагой, и подарен ей князем Мстиславским.
Одними губами, повторял Дмитрий за отцом Вениамином имя и отчество матери. Дожить до двадцати лет в стенах монастыря, ничего не зная о собственной жизни, и познать все сразу, в один миг - было выше его сил.
- Обожди, отче! Боюсь, сердце не сдюжит речей твоих! - остановил он, духовного отца.
Они долго сидели в молчании, смотрели на святое распятье с засохшими пятнами крови. Напоминание о былом лежало меж ними на столе.
- Я готов, отче, услышать имя своего родителя! - наконец-то пробормотал Дмитрий. - Слушаю тебя! Каким бы оно ни было, говори сейчас или не говори никогда!
- Имя его - Иоанн Васильевич, государь Московского княжества! - на одном дыхании произнес Вениамин. После сказанного он почувствовал облегчение, будто сделал то, чего ни мог не сделать. - Теперь ты ведаешь, Дмитрий, кто есть ты и кто царь ирод, искавший тебя все это время.
- Неужели я царевич? - испугано спросил Дмитрий.
- Единственный оставшийся в живых, законный наследник древнего Владимирского стола!
Дмитрий соскочил со стольца и упал на колени перед иконами. Осеняя себя крестом, стал молиться. Смотря на его усердие перед Господом, Вениамин продолжил говорить:
- Я знаю, Дмитрий, что откровением своим возложил на тебя такую ношу, - не пожелаешь сего никому! Но на то воля Господа! Иисус тоже просил отца своего избавить Его от мучений, но Господь провел Его по ним до конца! Ибо каждый должен принять, не ропща, то, что предопределено свыше! Тебе же суждено взойти на родительский стол и освободить матушку, что томится под именем Марфа в одном из монастырей Московского государства, насильно заточенная туда Борисом.
- Но как же мне собрать токую силу, чтобы смогла свергнуть ирода и восстановить справедливость? - ответил Дмитрий, перестав молиться и поднявшись на ноги.
- Народ ждет своего избавителя, люди ведают, что Дмитрий жив! В младых годах и здравии. Они дни считают, когда ты придешь к ним и поведешь на бой с иродом во имя справедливости! Но всему свое время, отрок. Посвяти его пока молитвам во имя Господа нашего, Иисуса Христа! И помни, чему учил тебя: про князя Владимира, крестившего Русь, про Ярослава Мудрого, что убил Святополка Окаянного, погубившего родных братьев, Бориса и Глеба! Когда вернешь отцовский стол, объедини Русь под руку свою! Укрепи веру Православную на всей земле словенской, как, то делали твои венценосные прадеды!

3

На маленькой деревянной церквушке, звенел деревенский колокол. Отец Терентий созывал народ на церковный двор по указу Егора Силыча Зотова. Голод и повальные болезни, постигшие всю Россию, не обошли стороной и его деревню.
С таким трудом собранное по осени жито, точнее то, что удалось откопать из-под рано выпавшего снега и сохранить для сева, ведя голодную жизнь зимой, засеянное и политое слезами пахотных людей весной, не взошло побитое морозом в июне месяце. Надеяться больше было не на что, амбары стояли пусты. Купить новое жито для сева - не было денег. Ко всем бедам добавился мор, косивший крестьян, как пахарь в сенокос траву. Каждый божий день отец Терентий служил панихиду по кому-нибудь из сельчан.
Косая Морена посетила и дом Егора. Сначала ключница Ирина разрешилась от бремени мертвой девочкой, потом слегла в горячке дочь Ольга. День и ночь Елена просила Господа, не забирать у нее дитя. Сам Егор, с провалившимися от горя и бессонных ночей глазами, решился на последнее: собрать пахотных людей и объявить им хозяйскую волю.
На звон колокола к церкви потянулись люди, те немногие оставшиеся крестьяне, кто еще не умер или не сбежал к Волге, ища для себя лучшей доли. Подпоясав, простой веревкой, портки и надев рубаху с вышитым Ириной воротом, Данила тоже отправился послушать, что скажет Егор Силыч. Когда он зашел на церковный двор, мужики уже собрались вокруг Зотова, слушая, что он говорит.
- Согласно царскому указу, те дворяне, что не могут прокормить своих холопов и пахотных людей, должны дать им вольную. Я собрал вас здесь, перед Господом нашим, чтобы объявить вам: нет у меня средств, более содержать людей своих. Посему, каждый волен поступать, как ему вздумается, и идти, куда захочет. Розыска чинить и наказывать за своеволие не стану. Больше я вам не хозяин.
От его слов мужики загалдели, бурно, с душой обсуждая сказанное Егором Силычем. Отец Терентий поднял очи к куполу церкви и стал осенять себя крестным знаменем.
Раздались голоса со всех сторон:
- Куда же мы пойдем, Егор Силыч?
- Мужики, да что же это такое! Жили вместе, а помирать врозь будем!
- Точно, Нил! Здесь хоть на погост снесут, да похоронят по-христиански.
- А ты, отец Терентий, почто молчишь? Скажи божье слово прихожанам!
- Что мне сказать вам, ребятушки, - ответил священник, - повсюду худо. Погосты ныне людьми полнятся, отвернулся от нас Господь! Видно, прогневили мы его. Правда, чем - и сам не ведаю.
- Выходит, некуда нам идти! А посему, Егор Силыч, наше решение таково: здесь родились, здесь и помирать будем! Прав я, мужики? - обратился Нил к остальным.
- Верно Нил говорит! Не оставляй нас, сиротинушек.
- Вместе проживем, как ни будь, Егор Силыч.
Вынесли совместное решение сельчане и замолчали в ожидании, что скажет Зотов.
- Что ж, коль остаетесь, добро! - Егор украдкой смахнул слезу. - Может, вместе и впрямь сдюжим напасть? Надо собрать все, что осталось, да засеять. Хоть и июнь на дворе, а глядишь, успеет рожь взойти. Дозреть же, она и в амбарах дозреет.
- Верно, Егор Силыч. Мужики пошли по сусекам скрести! Если у кого деньга завалялась, тоже пригодится. А ты отец, Терентий, моли за нас Бога. Коль переживем злую годину, новую церковь поставим! - прокричал Нил, зовя мужиков со двора.
- Ступайте, детушки, ступайте! - напутствовал их Терентий, крестя на дорожку и благословляя. - Господь милостив! Кому суждено, тот, конечно, помрет, не без этого. Но, главное, - верить в лучшие и не опускать руки.
Батюшка проводил крестьян и зашел в божий храм. На опустевшем церковном дворе, остались лишь Зотов с Данилой.
- Правильно решили, Егор Силыч, - произнес Пустоцвет. - Совсем бы людишки без хозяйской руки пропали.
- Плохая от меня ныне подмога. Это я на людях храбрюсь, а у самого жита только до конца недели осталось. Ольга в жару вся, Елена совсем извелась. Да что я тебе говорю, - Егор, махнув рукой. - У тебя самого не лучше! Устин-то плох?
- Плох. Видно лихоманка скрутила, - ответил Данила.
- Одна у меня надежда на Никиту. Афанасий Матвеевич, прознав про наше горе, обещал сыну денег немного дать. Не сегодня-завтра должен привезти.
- Коль Афанасий Матвеевич обещался, стало быть, даст денег, человек он слова.
- Никита еще пишет, что государь новые стрелецкие сотни набирает из охочих людей. Жаловать деньгами будет. Так что, собирайся и езжай. Вольную я тебе дам. А то тут, со мной, не только дочку, но и Ирину с сыном на погост снесешь. Никита тебе поможет, через Афанасия определит.
- А как же вы, - Елена Богуславна?
- Я уже стар, Данила. Мне, на печи лежать, боевой холоп не надобен. Поговори с Ириной и приходи за отпускной.
Егор, не прощаясь, пошел со двора, оставляя Данилу в раздумьях. Постояв немного, Пустоцвет тоже отправился домой.
Зайдя в избу, он увидел Ирину, сидящую у малого оконца. Она держала на руках сына и кормила грудью.
- Скоро Устину два года будет, а ты его все сиськой потчуешь, - устало проговорил он, садясь на лавку.
- Данилушка, ведь молоко в грудях держать нельзя. Дочка-то померла, куда же мне его девать? Пусть хоть сынок вдоволь напьется! - Ирина вспомнила умершего ребенка и заплакала.
- Ладна, Иринушка, будет тебе. На всех ныне слез не хватит. Молода ты, еще родишь, - дочку или сыночка, кого Бог пошлет, - попытался успокоить ее Данила.
- Рожу ли? Повитуха Миланья говорит, что может и не быть у меня больше детушек! Квелая жена тебе досталась.
- Брось Ирина! Старуха умом тронулась, болтает, что ни попадя. А ты ей веришь.
- Верю, Данилушка. Она мне про батюшку, что не жилец он на этом свете, еще месяц назад сказывала. Так оно и есть.
- Худо батюшке?
- Худо, Данилушка! Матушка сама еле жива, но от него не отходит. Говорю ей: поспи маленько, а я посижу. Куда там! Плачет да ласковые слова говорит. Только батюшка не слышит ничего, без памяти он. Отца Терентия звать надо, - вдохнула Ирина.
- Егор Силыч нам с тобой вольную дает. Никита письмо прислал, на Москве для государева дела людишек набирают. Как думаешь, Ирина?
- А как же батюшка, матушка? Да и Ольга Егоровна больна. Я ведь ее, почитай, вынянчила, как сестра она мне. Хоть прибраться, постирать. Елене Богуславне не до того сейчас.
Ирина отняла сына от груди и положила на лавку.
Завязав ворот рубахи, она опять взяла дитя на руки. Видя, что он сомлел от теплого материнского тела, Ирина нежно поцеловала малыша и отнесла в люльку, висящую на крючке под потолком. Качая Устина, она стала тихо напевать песенку.
Когда ребенок уснул, Ирина еще раз толкнула люльку и повернулась к мужу. Данила сидел, отвалившись на стену, с закрытыми глазами. Видно, песня убаюкала и его.
- Поешь, Данилушка, хлебца немного есть, да лук-порей, - тихонько дотронувшись до мужа, проговорила она.
- Сама-то ела? - спросил Данила, открыв глаза.
- Я - после, с матушкой по вечерю, - ответила Ирина, опустив взор, чтобы муж не увидел ее голодных глаз.
- Вот и я, - опосля. Пойду к батюшке зайду.
Данила встал и прошел в задние сени, где лежал Устин.
В комнате была полутьма, стоял едва уловимый запах, запах смерти. Груша, сидевшая рядом с умирающим мужем, подняла красные от слез глаза и промолвила:
- Посидеть хочешь, Данилушка? Сейчас он в беспамятстве, а недавно в себя приходил. Все спрашивает, родила ли Ирина. Видно, память ушла уже от него. Сходил бы, Данилушка, за отцом Терентием. Недолго, видать, осталось батюшке мучиться.
- Немного погодя схожу, матушка, вечерня закончится, и схожу, - ответил Данила, садясь рядом.
- Матушка, - почти одними губами повторила за ним Груша. - Разве я думала, когда вы с Устином Егора Силыча в дом заносили, что зятя на порог пускаю. А помнишь, как мы у Егора с Еленой на свадьбе гуляли? Ирина тебе тогда пирог да водочки вынесла. Я ей кричу: куда раздетая в такую стужу, а она краюху к себе прижала, и во двор. Любовь у нее сильная к тебе, Данила. Не такого зятя я хотела, да, видно, прав был Устин. Он ведь мне недавно признался, что на Москве ваши чудачества видел, да виду не подавал.
- Там, в Угличе, возможно, вы и мой живот спасли, матушка. Выходит, всем я обязан вам: и жизнью и любовью! - Данила взял руку Груши и поцеловал.
- Пустое, Данила, не попадья я, чтобы руку мне целовать. Об одном прошу: сбереги Ирину и внука нашего. В нем Устин далее жить будет.
- Сберегу, матушка, дороже жены с сыном у меня, сироты никого нет.
- Уезжать вам отсюда надо, и Ваню с собой заберите. Не по годам сыну с родительницей сидеть! - Груша достала из рукава платок и вытерла набежавшую слезу.
- Егор Силыч на Москву отпускает, - ответил ей Данила.
- Вот и езжайте, нечего здесь пропадать.
- А как же вы, батюшка? Ирина не хочет от вас уезжать.
- Устин помрет не сегодня, так завтра. Кузню продадим. Вам на первое время деньги понадобятся. Вани тоже надо одежонку справить, коня верхового купить. Саблю, пистоли... Не пустому же ко двору ехать. А за меня не беспокойтесь, опять к Елене ключницей пойду, - вместо Ирины. Сообща мы и сами проживем, и Олюшку на ноги поставим. Хватит косой Марене по нашим судьбам гулять. Ну, ступай, Данила, за Терентием. Видно, в дорогу Устин наладился.
Данила встал и еще раз поглядел на тестя. Бледное лицо его заострилась, дыхание было шумным, прерывистым, со свистом. Перекрестившись, он поклонился Устину и вышел из сеней обратно в горницу.
Ирина, безмолвно, сидела за столом и смотрела на младшего брата, жадно поедавшего лук с хлебом.
- Здравствуй, Иван Устинович, - обратился к нему Пустоцвет. - Где пропадал? С вечера тебя не видать.
- Здравствуй, - с трудом пропихивая в глотку сухой хлеб, ответил тот. - Я там рыбицы наловил, не велика снедь, но похлебку сварить можно.
- Добро! Пока Ирина сварит, сходи за отцом Терентием. Матушка велит, чтобы привели. Батюшка помирает. А я пока к Егору Силычу схожу.
- Все же решил ехать? - спросила Ирина.
- Решил, Иринушка. Да и матушка того желает. Ивана с собой возьмем.
- Это куда же? - Иван снова оглянулся на Данилу.
- Пора тебе на службу определяться. Довольно на печи бока отлеживать.

4

Пустоцвет нашел Егора у него на подворье, в амбаре.
Зотов, в мужицком сермяжном кафтане, таскал мешки с житом подальше от входа. Увидев Данилу, он проговорил повеселевшим голосом.
- Видал, сколь мужики нанесли! Коль успеет взойти, проживем. Ты никак за вольной пришел, Данила?
- За ней, Егор Силыч.
- Ну, пойдем в избу, она у меня давно написана.
Они прошли в дом, в крестовую комнату. Зотов достал из скрыни ларец и вынул оттуда грамоту на отпуск.
- Вот, Данила, здесь и на тебя, и на Ирину. Владей и не поминай лихом хозяина своего, Егорку Зотова.
- Егор Силыч, хоть я и был вашим холопом, но почитал вас как отца. Вы же знаете, один я на белом свете был, ваш дом стал моим. Коль не нужда, не покинул бы я вас с Еленой Богуславной, - поклонился ему Пустоцвет.
- Да и ты, Данила, для меня холопом не был. Скорее другом, боевым соратникам. Даст Бог, свидимся. Ну, давай обнимемся, и пойду. Извини, что спешу, но ведь радость у нас: Ольга Егоровна кушать изволили! Миновало наш дом горе.
Они обнялись и трижды облобызали друг друга. Зажав в руке вольную, Данила поспешил домой. Еще не дойдя до ворот, он услышал плач и причитание женщин.
Встретив во дворе Ивана, он произнес только одно слово:
- Устин?
- Царство небесное батюшке! - крестясь, ответил Иван.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Узнав из письма, привезенного паном Белявский, о появлении беглого монаха в Киево-Печерской лавре, назвавшегося царевичем Дмитрием, нунций Рангони забил в набат. У него украли идею! Идею, которую он нянчил не один год. На которую получил тайное благословение из Ватикана. И кто? Никому неизвестный монашик. Москвитянин! Бежавший в Литву от своего государя, подгоняемый голодом и болезнями.
Вне себя от бешенства, нунций обругал пана Ежи как последний трактирщик. Совершенно забыв про духовный сан, Антоний облегчил душу. Подробно, не стесняясь в выражениях, он высказал пану Белявскому все, что думает о его хамском обыкновении разваливаться в грязных одеждах на креслах работы великих мастеров Италии, и отправился к преподобному отцу Каспару.
Проповедник Каспар Савицкий, настоятель краковского дома иезуитов высших степеней, персона загадочная и очень влиятельная при дворе папы Климента VIII, был человек лет пятидесяти, с приятной внешностью и аналитическим складом ума. Посвятив жизнь ордену святого Игнатия Лойолы, он хоть и не занимал больших постов от Ватикана, но пользовался почтением братьев во Христе и даже внушал им некоторый страх.
Рангони питал к Савицкому двойственное чувство, он всегда стремился подражать ему, но иногда Антонию казалось, что истинный нунций папы римского в Польше - святой отец Каспар, и это его раздражало.
Пан Савицкий принял нунция Рангони незамедлительно. Видя некоторую его возбужденность, он налил ему, для успокоения, сладкого рейнского вина и ласково спросил:
- Вы не похожи на себя, дорогой Антоний, эмоции на лице не присущи братьям во Христе.
- К черту! Я посмотрю на ваше лицо, дорогой Каспар, когда вы узнаете, зачем я к вам приехал! - ответил Рангони, залпом выпив предложенное вино.
- Неужели завтра наступит судный день, а вы накопили столько грехов, что я не успею вам их отпустить?
- Да, Каспар, он наступит! Только не завтра и не для всех! Это будет тогда, когда папа Климент узнает, что мы с вами здесь, в Польше, проглядели.
- Вы меня пугаете, дорогой Антоний. Сядьте и расскажите, я внимательно слушаю вас.
- Прочтите сами! - Рангони опустился в кресло, достал из сутаны письмо и подал Савицкому. - Оно со Львова от пана Слуцкого. Его Белявский вез вам, но по какой-то причине он вас не нашел. Зато нашел меня и бухнулся в мое любимое кресло, положив ноги на столик венецианских мастеров!
- Из-за этого вы так расстроились? - спросил Каспар, разворачивая письмо и углубляясь в чтение.
- Не скрою, мне было неопрятно! Но как вам эта новость? - Рангони указал на письмо. - Монах, объявивший себя князем с Углича, Дмитрием, сыном Московского царя Ивана!
Савицкий дочитал письмо до конца, налил себе вина и выпил с той же скоростью, что и Рангони, пять минут назад.
- Рейнское вино урожая1581года, довольно кислое! Надо приказать слугам избавиться от него! - ответил он Антонию, ставя бокал на столик.
- Перестаньте говорить аллегориями, дорогой Каспар, мы здесь одни и они нам ни к чему.
- Извините, Антоний! Многолетняя привычка. Значит, у разведенного нами костра решил кто-то погреться. Что еще было передано паном Слуцким, - на словах?
- Практически ничего. Названы только имена его спутников. Это некие Мисаил и Варлаам. Все трое - черницы Чудова монастыря, - ответил Рангони.
- Чудесно! Появляется претендент на Московский трон, а нам ничего о нем неизвестно! Пора орден святого Игнатия переименовать в аббатство Кармелиток! По крайней мере, здесь в Польше! - волнение Каспара прошло, он взял себя в руки и улыбнулся одной из своих божественных улыбок.
- Вам смешно?!
- Нет, Антоний, мне грустно. Со времен основания ордена святого Лойолы мы не знали столь глупого положения. Наша миссия в Москве полностью провалилась. Сначала бесследно исчез Котор, потом Густав, на которого нами возлагались большие надежды, угодил в дыру под названием Кашин. Договор между Польшей и Москвой ни на йоту не приблизил святую церковь к заблудшей пастве. К сожалению, мы с вами не оправдываем высокого звания вершителей судеб именем Господа нашего Иисуса Христа! - вдохнул Каспар.
- Когда монашка оказывается в положении, она все равно должна родить. Несмотря на позор, ожидающий ее! Иначе она обречена на погибель, - ответил Рангони.
- Вот и вы, Антоний, стали говорить аллегориями. Ни правда ли, в этом есть что-то привлекательное…? Теперь к делу. Скверно, очень скверно, что мы прозевали нарыв, который сами же расчесали. Надо изничтожить монашика. К приезду в Краков московского посла боярина Салтыкова вся эта мышиная возня должна быть окончена. В противном случае нам придется поддерживать московита.
Савицкий подошел к секретеру из орехового дерева, открыл и достал маленькую глиняную бутылочку, в каких обычно дамы держат благовония, привезенные из Франции. Откупорив ее, он осторожно понюхал содержимое. Резкий чесночный запах заполнил комнату.
- Не правда ли, дивный аромат! К тому же столь любимый русскими, - обратился он к собеседнику, ставя бутылочку на столик перед ним.
- Это запах смерти, и вам лучше закрыть ее, дорогой Каспар! - ответил Рангони, на всякий случай, зажимая рукой нос.
- Вы правы, Антоний, это мышьяк. Совсем недавно, всего лишь четверть века назад Карл IX, король Франции, имел несчастье его попробовать. И представьте себе, почил! А ведь был таким преданным католиком! Надеюсь, на небесах ему зачтется день святого Варфоломея.
- К чему вы вспомнили несчастного Карла Валуа?
- К чему? Ведь вы знаете, Антоний, что свершилась глупая ошибка, в результате которой тот, кто должен был умереть, сейчас в полном здравии, и у нас с ним достаточно хлопот.
- И все же вы предлагаете еще раз, с помощью этого, изменить историю!
- Вы угадали. Надеюсь, на сей раз ошибки не будет! Ведь я не зря вам поведал столь печальную случайность. Все должно обернуться в лучшую для святой церкви сторону, - ответил Савицкий, закрывая мышьяк.
- Может, лучше забыть о создаваемом нами претенденте и воспользоваться тем, что дает нам само провидение?
- Ни в коем случае! - Каспар сел рядом с Рангони. - В письме ясно сказано, что он инок Чудова монастыря! Значит, был очень близок ко двору, и во дворце его многие знают в лицо. Стоит монаху там объявиться и все пойдет прахом. Конечно, можно подождать провала, но лучше не рисковать. У русских есть поговорка как нельзя к стати: не буди волка, а то выскочит из околка. Если нам придется будить русского медведя, то это будет в нужное нам время, а не когда изволит неотесанный московский мужлан!
- Кому же доверить столь деликатное дело?
- Пан Белявский до сих пор пачкает ваши кресла, или уже уехал?
- До сих пор! Мне пришлось его оставить в личных апартаментах, пока не поговорю с вами.
- Вот ему и поручите…помочь Веливицкому. Засиделся пан Ян в Кракове.
Преподобный отец отдал бутылочку Рангони, взял перо, обмакнул в чернила и стал что-то быстро писать.
- Куда вы пишите, Каспар? - поинтересовался Антоний.
- Нашему дорогому князю Острожскому. Послание в коем уведомляю, что в Киевском воеводстве завелся вор, которого следует изловить.
- Зачем? В наших интересах не поднимать шум.
- Он наверняка уже знает о монахе. И сейчас усиленно думает, кто стоит за московитом. Если, конечно, не он - крестный отец воскресшего Дмитрия! По-любому, Острожскому придется принять меры по его поимке. Я пишу, что не поздней, чем завтра король узнает о разбойнике. Сигизмунду сейчас не с руки портить отношения с Борисом, и новость о царевиче перед прибытием русского посольства весьма огорчит короля.
- Но это придаст большую огласку событиям в Киеве, столь нежелательную нам!
- Король пока ничего не узнает, по крайней мере, от меня, или от вас, дорогой Антоний. Когда же монашик будет мертв, наше письмо князю окажет нам небольшую услугу. Позволит очернить Острожского перед королем и обвинит его в очередном пособничестве бунтовщикам любого сорта. Православная лиса - как кость в нашем горле. Мы не можем ее проглотить, но и выплюнуть было бы большим расточительством для святой церкви! - говоря, Савицкий запечатал письмо и отдал нунцию. - Скажите пановьям, чтобы вручили князю Острожскому, но только после смерти монаха. Если такое не случиться, то пожелайте им приятного аппетита. Подождите, я налью еще сургуча, чтобы было что переваривать.
Преподобный отец щедро снабдил письмо сургучовыми печатями и уже окончательно отдал в руки Антония.
- Надеюсь, все пройдет, как вы задумали, дорогой Каспар, - Рангони принял послание. - Мы уже отняли у князя сына Януша, сделав из него ярого католика. Осталось уничтожить самого старика. Сознаться, мне порядком надоели его козни. Он готов объединиться с кем угодно: с протестантами арианами, даже с приверженцами ислама, с одной лишь целью - насолить нам.
- Не мне вас учить, дорогой Антоний. Вы давно доказали, что не зря носите звание нунция Римско-католической церкви. В свое время, проведенное вами обращение в католики князя Константина Вишневецкого, воздействие на него через жену Урсулу - дочь Мнишека, достойно всякой похвалы.
- Благодарю вас, Каспар, за столь лестные слова об моей персоне. Но все же, мне иногда кажется, что нунций папы в Польше не я, а вы! - ответил Антоний, вставая с кресла.
- Ну что вы, дорогой Рангони! Мы просто делаем одно дело, доверенное нам понтификом и самим Господом! - улыбнулся Савицкий, вставая проводить почетного гостя. - С вашего разрешения, я тоже покину свою скромную обитель. Навещу краковского кастеляна, пана Януша Острожского.
На следующий день пан Веливицкий в сопровождении пана Ежи выехал из Кракова в Киев, везя с собой смертоносное кушанье для Гришки Отрепьева. Но их ждало разочарование.
Прибыв на место, панове узнали, что человек, назвавший себя царевичем Дмитрием, покинул Печерскую лавру и отправился в Острог, к князю Константину.

2

Елисей Плетинецкий, архимандрит Киево-Печерской лавры, с благоговением перелистывал страницы новой печатной книги «Житие святого Иоанна», проверяя каждую заглавную буквицу, тесненую затейливо и витиевато. Елисей посвятил многие годы просвещению и книгопечатанию, в землях западной Руси. Каждую книгу, рожденную под его началом, он принимал как собственное дитя.
Рассматривая новоиспеченный фолиант, архимандрит с трепетом размышлял: пройдут века, творение рук его покроется пылью времени, листы пожелтеют, буквицы выцветут, но все так же благоговейно люди будут открывать ее и читать, познавая таинства умного слова.
Далеко, далеко, к потомкам унесли Плетинецкого думы, чело его посветлело, и он улыбнулся им, отрокам грядущего.
Полет мыслей архимандрита, остановил келейник. Зайдя, он тронул его за плечо и проговорил:
- Отец Елисей, неладное в стенах святой обители!
- Что случилось, Дементий? - спросил Елисей, неохотно возвращаясь в келью.
- Монаси, что в последнюю неделю Великого поста к нам на хлеба попросились, крамолу в монастыре сеют. Обманным словом в грех великий иноков наших ввергают! Григорий, самый младой из них, сегодня после обедни открылся Силивану и Макарию, что не чернец он вовсе!
- Не чернец? А кто же? - настоятель захлопнул книгу и положил на дубовый стол.
- Язык у меня, отче, не повернется вымолвить!
- Говори. Худые слова, повторенные во благо людям устами того, кто слышал, ложатся грехом на его создателя.
- Будто он не инок Григорий, а покойный Московский царевич Дмитрий! Фома признался: вчера перед вечерней, тоже имел беседу с Гришкой, тот соблазнял его словами бесовскими и звал идти с ним, подобно спутникам его, - Варлаама и Мисаила! - Дементий опустил глаза и замолчал, ожидая слов архимандрита.
- Зови всех троих! Настало время мне вопрошать, откуда сии людишки к нам ниспосланы! - громоподобно произнес Плетинецкий, грозно сдвинув брови.
- Так здесь они, отче, за дверьми. Братия их схватила и на суд привела! Повелишь завести?
- Веди, Дементий!
В келью архимандрита буквально внесли Отрепьева с Повадьиным и Варлаамом. Понурив головы, они предстали перед архимандритом.
- Ну и кто из вас Дмитрий Московский? - спросил Елисей, оглядывая всех троих беглецов из Чудова монастыря.
- Неужели не видишь! - ответил Григорий и дерзко посмотрел на настоятеля монастыря.
- Нет, не вижу! - в тон ему ответил Плетинецкий. - И Господь не видит! Так-то вы ответили на гостеприимство наше! Приют вам данный и доброе слово! Осквернили святое место речами бесовскими и думами сатанинскими! Отвечай, Гришка, ведь ты главный затейник сего злодейства!
- В речах моих обмана нет! Правду говорю я. Убили в Угличе не меня, а другого младенца! Я есть Дмитрий и тебе, Елисей, лучше в сие поверить, чтобы после не жалеть тех слов, что извергают уста твои от незнания истины!
От слов Григория Отрепьева дыхание в груди архимандрита заколыхнулось, он схватился за сердце и навалился на стол. Немного отдышавшись, Елисей прорычал на всю келью.
- Вон! Чтобы духу вашего не было в святой обители! Дементий, избавься от всего, на чем спали они, с чего ели! Выбрось во двор и предай огню!

3

Лишенный крова над головой, Григорий со своими спутниками, обойдя стороной Белгород, пошли на запад, к Острогу, питая надежду, что князь Константин смилуется над ними и примет к себе.
Через неделю, измученные и голодные, обессиленные от скитаний, они постучали в ворота острожского замка. Лязгнул засов, тяжелые дубовые ворота открылись, и из них выглянула холеная, усатая морда стражника.
Надкусив луковицу, он дыхнул на Григория и спросил:
- Чего треба?
- Богомольцы мы, к князю Константину, - жалобно пропел Мисаил.
- Ну и шо?
- Нам бы обсушиться и погреться. Седьмой день в дороге, а денег на постоялый двор нет. Слыхали мы, князь Острожский большой хлебосол, может и нас, сиротинушек приютит? - продолжал петь Повадьин.
- Скильки вас ходить! Думки нема, грошей нема, а жрать - дай боже! Где ж мому господарю всих прохарчевать! Ходьте, панове! Боже подаст.
Усатый страж собрался закрывать ворота, но Григорий ухватился за воротину, не давая ему это сделать.
- Доложи князю, что прибыл Дмитрий Московский и хочет поговорить с ним о делах! - произнес он, стараясь придать голосу величественный тон, насколько это возможно голодному, измученному человеку.
- Митрий? - спросил стражник, отпуская ворота. - Шо таке за Митрий москаль?
- Ступай, холоп, и не спрашивай! О сем с князем говорить буду! - решил закрепить успех Григорий.
Обескураженный поведением чернеца, усатый страж что-то пробормотал, вырвал из рук Отрепьева воротину и захлопнул ее перед самым его носом.
- Теперь точно, не видать нам горячей похлебки! - провыл Повадьин. - Тянули тебя за язык, Гришка. Может, ты и Дмитрий, но пока от этого одни неприятности.
- Не скули, Мисаил! Верно Дмитрий сделал. Прогнать нас - он и так уже прогнал, - ответил за Отрепьева Варлаам, прислоняясь к воротам. - Глядишь, испугается, доложит князю.
Простояв половину часа, в ожидании, потеряв последнею надежду, Гришка плюнул и подался, сам не зная куда. За ним, охая и причитая, поплелся Мисаил. Один Варлаам, еще на что-то надеясь, тоскливо глядел на запертые ворота. Невероятно, но они растворились. Из замка вышел блистательный вельможа в дорогом камзоле, окруженный гайдуками.
- Ты что ли Дмитрий Московский? - спросил он, оглядывая Варлаама.
- Нет, не я, - он! - ответил тот, указывая на Григория.
- Я Гаврила Гойский, маршалок князя Острожского. Мне велено встретить вас, накормить, дать вам одежду, если вы в ней нуждаетесь, - Гойский сделал паузу, смотря на грязную рясу Григория. - В чем нет сомнения. И проводить к ясновельможному князю Константину, в его личную библиотеку. Где он вас примет, уделив для беседы с вами свое время.
Разинув от удивления рот, Отрепьев поспешил обратно к воротам. Когда они все трое, окруженные свитой маршалка, зашли в замок и за спиной Гришки лязгнули засовы, он набрался смелости и вымолвил пану Гойскому.
- Я не один, со мной два моих верноподданных, они тоже нуждаются в еде и одежде.
- Несомненно, их накормят и оденут в приличную одежду, - улыбнулся пан Гойский и указал, куда следовать.
Помывшись в бане, надев новые рясы, предоставленные им слугами князя, странники по достоинству оценили хлебосольность хозяина. На княжеской поварне, утоляя голод, Григорий со спутниками уничтожил жареного поросенка, гуся, двух каплунов, кусок говядины, головку сыра и три больших хлеба, запив все это изрядным количеством меда.
После сытного обеда пан Гойский провел Отрепьева и его подданных в кабинет князя Острожского.
Князь Константин сидел среди многих книг, отпечатанных в Остроге, в его личной типографии. Окинув взглядом захмелевших гостей, он попросил Гойского оставить их одних и обратился к Отрепьеву.
- Значит, вы утверждаете, что вы не кто иной, как царевич Дмитрий! Сын государя Московии, Иоанна Васильевича, спасенный в Угличе от смерти?
- Утверждаю, князь, - ответил Григорий, подавляя в себе предательскую отрыжку от жирной пищи и доброго меда. - К сожалению, у меня нет доказательств подлинности моих слов, кроме двух верных мне слуг, - он указал на Повадьина и Варлаама, стоявших позади. - Люди, спасшие меня, от неминуемой погибели, недавно умерли от мора, поразившего Москву. Но это - так. Прошу вас, князь, поверить моим словам.
- Наслышан я о ваших похождениях! Вам никто не верит. Почему же вы думаете, что я поверю в то, от чего остальные только смеются и гонят вас прочь?
- Большинство людей не видят дальше своего носа. Вы же, благородный князь, не относитесь к их числу! - ответил Григорий, кланяясь Острожскому.
- Хорошо, допустим! Еще раз говорю: допустим, я вам поверил. Что дальше? Какое, княже, у вас чаянье?
- Чаянье у меня одно: вернуть Московский стол, принадлежавший моему венценосному родителю. И я крайне надеюсь на вашу ясновельможную помощь.
Одна бровь князя Константина поднялась от удивления, он встал и подошел к Отрепьеву.
«Наглый, самоуверенный хлопец с далеко идущими запросами», - крутилось у князя в голове, но на благородном лице было что-то подобное почтению.
- Как человек довольно разумный, я не могу отрицать ваших слов, не имея на то веских доказательств. Но и чтобы согласиться с ними, мне нужны подтверждения. Надеюсь, вы это понимаете?
- Безусловно! Я весь в вашем распоряжении! - ответил Отрепьев, поворачиваясь вслед ходившего вокруг него старца.
- Здесь держать вас я не могу. Посему прошу отъехать с паном Гойским. Он отвезет вас в монастырь, тут неподалеку. Где вы и ваши попутчики схоронитесь до поры, до времени… Вы согласны?
- Согласен, князь.
- А ваши спутники?
- Мы готовы следовать за своим господином, туда, куда он повелит! - ответил Варлаам за себя и за Мисаила.
- Я скоро отъезжаю в Краков. Меня завет к себе король присутствовать на совете по поводу московского посольства. По приезду мы с вами еще поговорим. Сейчас же прошу оберечь ясновельможную честь и избавить меня от ненужных кривотолков. Устройте на улице небольшое чудачество.
- Какое, князь Константин?
- Пустяки. Вас с треском и шумом выкинут из замка. Прошу кричать в мою сторону, как можно больше обидных слов.
- Вы хотите оградить себя от неприятностей! Но когда я стану царем, вам будет стыдно за события, произошедшие сегодня! - гордо ответил Отрепьев.
- Вы им сначала станьте! - голос Острожского стал твердым. - И потом, - это просто причуды старого вельможи, выжившего из ума. Ступайте, на дороге в Гощу вас будет ждать мой маршалок!
Григорию не хотелось уходить вот так, без малейших гарантий и уверенности, что Острожский не передумает и не бросит царевича подыхать вместе с товарищами на дороге. Поэтому он на секунду задержался и произнес:
- Простите, князь! Можно вас попросить о маленькой услуге в ответ на ваше чудачество?
- Я слушаю вас! - ответил Острожский, уже явно тяготившийся беседой со столь назойливым гостем.
- Одарите меня книгой. У, вашей милости, их столь много! Она позволит мне скоротать долгие вечера в монастыре, ожидая вашего приглашения для беседы.
- В обители довольно книг и есть, чем утолить жажду просвещения! - отказал Острожский, давая ему понять, что разговор окончен.
Когда Отрепьев с Повадьиным и Варлаамом удалились, в комнату зашел пан Гойский. Весело смеясь, он спросил:
- Зачем вам этот прохвост, князь Константин?
- Прохвостов лучше держать при себе, дорогой пан Гаврила, - задумчиво ответил Острожский. - Встретишь их на дороге и отвезешь в Дерманский монастырь. Запри его там до моего приезда из Кракова и никуда не отпускай. Смотри за ним, как за собственной матушкой. По моим сведеньям, панове Веливицкий и Белявский прямо от Рангони отправились навестить Киево-Печерскую лавру, да видать припозднились. Вот так-то, дорогой маршалок!
Со двора послышались шум и крики людей. Больше всех кричал Варлаам, понося Острожского бранными словами. Потом ворота закрылись, и все стихло.
«Им бы в скоморохи идти…», - думал князь, глядя в окно.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 12.12.2009 20:15:02
Просмотров: 2631

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.