Писатели о писателях
Вионор Меретуков
|
Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза Объём: 10478 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Беседуют писатель Тит Лёвин и поэт Раф Шнейерсон-Майский. – Раф, знаешь, что тебя погубит? – спрашивает Лёвин. – Знаю, - отвечает поэт, - гордыня. Гордыня – это то лучшее, что осталось во мне со времен повального атеизма. – Ты дослушай, дурачина! – Лёвин оживляется. – Поэзия – это, брат, такое дело... – он шевелит пальцами, – короче, стихи должны легко читаться и легко усваиваться, как манная кашка или протертые овощи, чтобы их можно было бы без труда заучивать даже с бодуна. В стихах важна не мысль, – убежденно говорит Лёвин, – мысль вообще может отсутствовать или быть тривиальной, ханжеской, – важен артистизм, а также ритм и экспрессия. А при декламации ещё и громогласность, доходящая до многозначительного пустозвонства. Помнишь, у Евтушенко?.. – Не сквернословь, – Раф сопит толстым носом. – А что? Совсем не плохой поэт. Стало общим местом на чём свет костерить Жеку. А он пишет, старается... Премии всё время какие-то получает, за границу ездит... – Мог бы и угомониться: как никак пятьдесят лет в строю. Поди, притомился, бедняга. – Ай-ай, как некрасиво! Нападать на многоборца-богоборца! Что ж понимаю, это у тебя от зависти... – Я завидую?! – Раф заходится деревянным смехом. – Если я чему и завидую, так это его знаменитым узорчатым пиджакам... Не знаешь, где он их берёт? – Не знаю... Может, в цирке. А может, сам шьёт. Он на все руки мастер. – Помнишь, что о нём сказал... этот... как его?.. – Пикассо? – Да нет... – Феллини? – Да нет же! – Уж и не знаю, кто еще мог о нём что-то сказать... Разве что, Роберт Кеннеди... – Вспомнил! Борис Слуцкий сказал, что Евтушенко – это грузовик, который везет брикет мороженого. Оба надолго задумываются. Друзья пытаются представить себе похожий на сухопарого Евтушенко трехосный бортовой КАМАЗ, – обремененный порцией фисташкового мороженого, – который, надрывно ревя и кренясь то на правую, то на левую сторону, взбирается на поэтический Олимп. Это не удается даже Титу: его изощренная фантазия, фантазия многоопытного литературного поденщика, подпираемая знанием основ метафизики и механистических теорий, не может преодолеть непреодолимое. Фантазия Рафа менее богата. Но и она уводит его в область настолько путаных умозаключений, что в сравнении с ними гносеология Иммануила Канта и его учение об антиномиях чистого разума выглядят забавой не сложнее детской игры в крысу. Минуты непосильного труда приводят к тому, что и без того красные лица друзей еще больше краснеют, а на морщинистых лбах выступает пот. – Да, сказанул Боря лихо. Я едва мозги не вывихнул... – признаётся Раф. – Мне ли тебе рассказывать, как наш брат литератор обожает подержать за зебры своих собратьев по перу. Редко когда мы о коллеге скажем что-то хорошее. Разве что в тех случаях, когда коллега безобиден, но не по причине смерти, смерть как раз очень часто незаслуженно возвеличивает опочившего писателя, а по самому прозаическому резону – когда его, например, перестают издавать и когда он уже никому не может нагадить. Тит размышляет над последними словами Рафа. Придраться не к чему, все правильно: таковы неписанные законы бездушного мира искусства. – Ромен Роллан назвал Горького большим медведем, которого водят за кольцо в носу, – неожиданно брякает он. Раф согласно кивает головой: – Недурственно. На мой взгляд, это даже лучше того, что сказал о нём Бунин. Он обозвал Горького полотёром. – Полотёром? Полотёр – это тот, – Тит задвигал ногами, – кто натирает полы? – Во-во, – Раф смотрит Титу в глаза. – А самому Бунину досталось от Василия Яновского, который говорил, что у лауреата Нобелевской премии вкус был глубоко провинциальный. – Помню... Яновский еще сказал, что бунинские «психологические» романы – это не что иное, как повторение века Мопассана и Шницлера, только по-русски, то есть с обильной закуской, жаворонками и закатами. Да-а, – Тит машет рукой, – даже меж гигантами фальши, раздоров, пинков, кляуз и зависти всегда хватало... – Раф замолкает. По его лицу разливается печаль. – Ты не находишь, Фомич, что все эти вумные разговорчики могут довести нас до сумасшедшего дома? Тит пожимает плечами. Очень может быть. Вполне приемлемый вариант. В сумасшедшем доме хотя бы кормят три раза в день. После паузы он возвращается к истокам беседы. – А вообще-то, Рафчик, я считаю, что тебе пора завязывать с поэзией. Не обижайся, но не твое это дело, ошибся ты с профессией. Уж смерть стучит в окно, а ты все никак не избавишься от пустых иллюзий... А тебе о душе пора думать, о душе! А душа у тебя, братец, грязная, препоганенькая, дерьмецом пованивает... С этакой свинячьей душонкой нечего и думать соваться в калашный ряд. Вспомни классиков, они ведь с чистой душой работали. Уж я-то знаю. И в церкву ходить надоть... Очищать ее надо, душу-то, в покаянных систематических молитвах, перед тем как ты её Богу отдашь. Но поскольку Богу отдашь ты её, надо полагать, не завтра и не послезавтра, стало быть, у тебя ещё есть какое-то время, чтобы перестроиться. И раз у тебя со стихосложением не выгорело, тебе необходимо заняться чем-нибудь другим, – молвит Тит. Он придвигает к себе стакан и с показным отвращением принимается потягивать водку через соломинку. – Чем-нибудь общественно полезным, так сказать... – Например?.. – в голосе Рафа слышится угроза, он приподнимается в кресле. – Например? Да мало ли... – Тит неопределенно крутит рукой в воздухе. – Может, ты знаешь, – выкрикивает Раф, – чему в наше суровое, вконец развинтившееся время должна посвящать себя творчески одаренная личность? Не метлой же мне, в самом деле, махать, я ведь, как-никак, работник умственного труда, элита общества, – голос Рафа звучит напыщенно. – Мне и так приходится, чтобы заработать на хлеб, водку и зрелища, наступать на горло собственной песне и читать лекции юным дарованиям, будущим великим писателям и поэтам, чтоб им провалиться сквозь землю! Эти дети двадцать первого века имеют настолько туманное представление об окружающем мире, что у меня просто мозги вскипают от бешенства! По их мнению, телевизор и телефон как бы изобрели еще при Наполеоне Бонапарте, а сам Наполеон жил как бы в эпоху раннего Средневековья, которая длилась как бы сто лет и закончилась как бы накануне Второй мировой войны. Знал бы ты, какой винегрет в головах этих бедуинов с Тверской... – Это всё американец гадит! – При чем здесь Америка?! У нас своих дураков хватает... – Нет, нет, не скажи, это всё тлетворное влияние дядюшки Сэма: заокеанский стиль, американ модус вивенди. Раф с обречённым видом машет рукой. – Послушал бы ты, как они говорят! Каждое предложение у них заканчивается риторическим вопросом «да?». «Да?..», спрашивают они у самих себя каждый раз, когда у них возникают проблемы с продолжением... – Не понимаю... – Поясняю: раньше так говорили грузины в кино. Например: «Конфета! Давай познакомимся, да? «Таганка» пойдем, да? Ресторан посещать будем, да? Гулять-танцевать будем, да? Шашлык-машлык кушать будем, да? Понимаешь, да?». Это и ещё бесконечные «как бы» выводят меня из себя! Это дурацкое «как бы» – визитная карточка целого поколения. – Наплюй! Давай лучше водку пить. – Нет-нет! Это «как бы» куда глубже и серьезней, чем кажется на первый взгляд. Это «как бы» – от неуверенности в своих знаниях. А поскольку они ни черта не знают, то и сомневаются абсолютно во всём. Возьми моих студентов, они ни во что не верят и ни в чем не уверены. А если в чём-то и уверены, так это в том, что люди давно побывали на Марсе, а на Венере, по их мнению, люди вообще живут издавна, со времен Леонардо да Винчи, которого придумал Дэн Браун. На днях я случайно подслушал разговор двух таких титанов мысли. Один титан просвещает другого: «Ты Достоевского читал? Нет? Прочти. Забойно пишет. Правда, Мураками мне нравится больше. Но у Достоевского есть одна классная вещица: «Преступление и наказание» называется. Советую почитать. Вообще я даже не ожидал, что этот Достоевский так прилично пишет». И это беседа студентов четвертого курса специализированного литературного института! На днях они в «курилке» заспорили, кто убил Пушкина: Лермонтов или Онегин. Представляешь, каков уровень этих идиотов? Чтобы не сойти от всего этого с ума, я им читаю свои ранние стихи... – Пытка стихами?!.. – подпрыгивает в кресле Тит. Его глаза сияют от восторга. – Гениально! Раф испускает тяжелый вздох. – На нас, на нашем больном поколении, – продолжает он, – закончилась великая российская история. Вообще-то она закончилась еще раньше, в нас лишь сохранились отголоски тех славных времен, когда умами современников владели не какие-то провинциальные парвеню с Рублевки и малограмотные пошляки из телешоу, а великие личности, гениальные поэты и писатели. С нашим уходом в небытие будет бесповоротно покончено с золотым и серебряным веками. И потом, они, эти нынешние, – говорит Раф, презрительно кривя губы, – эти нынешние молодые люди просто инертны. А мы хотя бы внутренне были способны на поступок. Пусть мы не совершали ничего героического, но, повторяю, мы были к этому готовы. Мы не свергали режимов, но иногда мятежный дух свободы переполнял нас, и мы, например, могли на спор искупаться в Чистых Прудах или средь бела дня свинтить вывеску у парадного подъезда министерства сельского хозяйства. У нынешнего поколения нет и этого. Предел их мечтаний – стать богатыми, что означает – стать буржуа. Они начинают там, где человек Запада закончил в начале прошлого века и чего стыдится любой мыслящий европеец или американец. – Будто в наши времена было иначе... В середине семидесятых сын одной моей приятельницы, близкий к диссидентам молодой зубной врач, очень милый и приятный мальчик, сумел свалить из Союза и осесть в Штатах. Перед отъездом его благословил главный правозащитник Москвы и Московской области господин Кацеленбоген. «Наконец-то, мальчик мой, вы вырветесь из этого ада! – восклицал правозащитник, сверкая безумными глазами и тряся пыльной бородой. – Вы едете в страну демократии и свободы». И вот спустя год новоиспеченный демократ присылает в Москву своим бывшим коллегам письмо, которое читал, как, захлёбываясь от гордости и восхищения, сообщила мне его мамаша, весь дружный коллектив поликлиники. «Друзья! – писал этот милый юноша. – Сбылась мечта всей моей жизни: у меня голубой «Форд»!» Вот так-то! – Сильно, очень сильно! И очень поучительно, – одобряет Раф. – Хороши же были у тебя приятели... (Фрагмент романа «Дважды войти в одну реку») . © Вионор Меретуков, 2011 Дата публикации: 03.02.2011 14:23:01 Просмотров: 2569 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|