Плевок-1а

Георг Альба

Форма: Роман
Жанр: Документальная проза
Объём: 160725 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Плевок верблюда. Часть 1А
Георг Альба
Георг Альба

ПЛЕВОК ВЕРБЛЮДА.1А

(Роман – комикс)

«История помечает печатью бессмертия истинно прекрасные подвиги».
Вольтер.

ПРОЛОГ «КРАЕВЕД»

Сентябрьское утро гордилось по-летнему жарким солнцем, а ученики нашей школы – тем, что отправляются в воскресный поход под девизом: «Навстречу золотой осени».
У парадного подъезда ширилась толпа, напоминая радостно жужжащих мух, внезапно обнаруживших свежую кучу. Кстати, школа находилась по соседству с тем местом, где этих куч хоть отбавляй. Две двери, помеченные магическими буквами «М» и «Ж» призывно открыты с раннего утра и до позднего вечера. А рядом на заборе красовалась народная мудрость: «х… и п… из одного гнезда – как сойдутся, так и по…ся»
Проходя мимо зловредной надписи, девочки отворачивались, а мальчишки обязательно читали вслух, многократно повторяя. Под изречением стояло имя автора «Пушкин», приписанное другим почерком. Иногда оно заменялось на «Лермонтов». Вот и разбери, кто истинный автор!
Похабщину на протяжении многих лет пытались стереть или замазать, но она, подобно Фениксу из пепла, возрождалась в еще большей красе (масляной краской). Говорят, даже милиция устраивала ночные засады, но тщетно. История знает примеры подобных чудес – знаменитые слова на пиру Валтасара. Ученые тоже не могли дать научного объяснения феномену и относили его к области непознанного. Но отвлечемся от неприличной темы.
Наконец, все опоздавшие прибыли, и шумная толпа усилиями педагогов построилась в строгие колонны.
Как юркий шмель меж рядов мелькал платный приглашенный фотограф, больше суетившийся, чем снимавший.
Форма одежды свободная – кто в чем. Родители советовали одеваться теплей (осень), больше полагаясь на листок календаря, чем на прогноз.

Учитель посмотрел на часы и покачал головой – больше никого ждать не будем – и дал команду. Задние ряды с непривычки наступали на передние, не имея достаточной практики ходить стройно (только два раза в год: 7 ноября и 1 мая). Передние брыкались и лягались, нарушая ритм.
Колонны по команде педагогов затянули бодрые походные
Шли бодро, вытянувшись пестрой змеей, и быстро достигли окраины. Вот и улица с соответствующим названием – «Кривуша». Кривизна, заложенная в названии, точно соответствовала прихотливой ее извилистости и неровности. Ни булыжник, ни асфальт не нарушали ее вполне сельского целомудрия. Выплескиваемые из ворот окрестных одноэтажных домов-хибар помои, придавали особое своеобразие. Щекотали ноздри путника коктейлем из запахов прокисших щей и застарелой мочи.
Рядом находились улицы тоже со странными названиями. Первая – улица Рубенштейна (именно, через «е»), вторая – Битховена (принципиально через «и»). С первым еще понятно. Рубен - красивое армянское имя, а в городе много армян. Один из них, тоже Рубен, в центре города имеет «свой» магазинчик и торгует портвейном на розлив. А второй! Может, кто-то из градоначальников был поклонником «биг-бита»? Но в те годы… вряд ли. Наверно, грамматические ошибки. Смиримся и закончим изыскания. Да и черт с ними, с ошибками, главное – похвальное стремление в таком гадюшнике увековечить имена композиторов! Кстати, где-то неподалеку есть и улица Баха, хотя за Моцарта не ручаюсь. Да и сами посудите, на всех великих и улиц не напасешься… Дикий лай нарушает наши культурные размышления.
Местные собаки недовольны таким большим скоплением незваных гостей и бросаются в атаку, выскакивая из каждой подворотни. Ставни окон одноэтажных домиков-хибар плотно закрыты от жары и пыли. Жителей не видно. Наверное, из щелей наблюдают, чем кончится поединок с животными. Но и мы не лыком шиты. Знали куда идем и вооружились заранее палками и камнями.
Атака успешно отбита. С облегченьем вздохнули, миновав опасную зону, и вступили в область выжженных безжалостным солнцем огородов. Даже, и поживиться нечем – торчат только корешки.
Впереди возвышается глиняный холм, так называемый, «Осыпной бугор». Осы и оспа здесь непричем! Он глиняный и так быстро осыпается, что скоро совсем исчезнет. А ведь не так давно считался чуть ли местным «Монбланом».
- А ну-ка, ребята, на штурм! – скомандовал учитель истории Чудин и бросился вверх по склону, размахивая походной сумкой как победным знанием.
Историк большой весельчак и хохмач. И в прежние походы он заставлял нас принимать «ветряные мельницы» за грозных противников. С криком «ура» кинулись в атаку. Предполагаемые защитники не выдержали натиска и сдались. Мы торжествовали победу и решили на пологой вершине немного передохнуть и полюбоваться панорамой города, развалившегося внизу, словно перепивший накануне работяга.
На завоеванной вершине поживиться нечем, поэтому всем сразу захотелось облегчить мочевые пузыри. Девчонки стыдливо приседали в жидких, скорее символических как старые театральные декорации кустах. А мы, пацаны, избавленные природой от излишних неудобств, смело, достав достоинства, зафонтанировали с горы на дальность. Подобный вид соревнования пользовался большой популярностью. В школьном туалете, поделенном на мужское и женское отделения, не доходившей до потолка стеной, соревновались, стараясь перессать через нее. И отдельным мастерам удавалось. К тому же стена иссверлена дырками, изрисована и исписана наглядными пособиями по взаимоотношению полов.

Налюбовавшись уставшим от трехсотлетней истории городом, стали спускаться. Чудин снова что-то придумал. Подсказал сюжет, будто спускаемся с ледника, а внизу пропасть.
Наши башмаки, не имея шипов, сильно скользили на воображаемом льду. Кто-то, и вправду, сорвался, и покатился, поднимая клубы пыли. Очутившись у подножья и отряхнувшись, начал делать нам знаки: давайте побыстрей!
- Нельзя побыстрей, - охлаждал пыл опытный «альпинист» Чудин, - внизу пропасть!
- Кто знает, какова высота Эвереста? – неожиданно спросил он.
- Более восьми километров, - ответил кто-то.
- А Монблана?
Сопение спускавшихся ответом не нарушилось.
- Плохо у вас с географией!

ГЛАВА ПЕРВАЯ «УЧИТЕЛЯ. СОБАЧИЙ БУГОР».

Теперь о взаимоотношениях с некоторыми педагогами. Кто-то из них недотроги, а кто-то весьма близко подпускал к себе, за что часто и расплачивался. Старшие классы, помимо новых знаний, приносили и новые забавы, на которые горазд не только историк Чудин, но и мы грешные.
Учителя химии, физики и ботаники разрешали нам оставаться в своих кабинетах, наполненных экспонатами и приборами, без присмотра, наивно полагая, что мы ничего дурного не сделаем. А в этом заблуждались излишне доверчивые педагоги.
В кабинете ботаники изводили электротоком бедных подопытных лягушек, бросались муляжами овощей и фруктов, чучелами птиц и зверей. В кабинете химии производили непотребные опыты, соединяя в пробирках, колбах и ретортах неизвестно что с чем, и радовались взрывам, вспышкам пламени и клубам едкого дыма. Слава Богу, до расщепления атомного ядра дело не дошло, а то бы – сами понимаете… Особое доверие к нам питал добрый учитель физики. После урока сколь угодно долго мы могли находиться «за кулисами» его таинственного кабинета, где хранились магниты, компасы и маятник Максвелла, паровая машина и динамо-машина, и много другой, не менее интригующей атрибутики. Оставались мы в «волшебной лавке» якобы для проведения лабораторных работ, с целью дальнейшего умножения и укрепления своих знаний.
Как-то уединившись, самостоятельно изучали модель паровой машины (спасибо Джеймсу Уайту, что изобрел эту полезную хреновину!), опережая события. Тема должна была возникнуть лишь на следующем уроке. В результате активного знакомства с симпатичным аппаратом, завлекательно блестевшим начищенными медными трубками, я засунул какую-то металлическую штуковину в одну из трубок. Клянусь, без злого умысла, а ради «научного» эксперимента. Засунул и забыл, а вскоре, вдоволь наигравшись, мы отправились по домам.
На следующий день на уроке (в наши обязанности входило – выносить приборы и наглядные пособия из подсобки и расставлять их на учительском столе) учитель, пылко рассказав о достоинствах и устройстве паровой машины, решил показать ее в действии. Стал он что-то крутить-вертеть. Видим, дело не ладится, и все притихли. А учитель, помучившись, стал из себя выходить. «Вчера еще работала! В чем дело?» Мы злорадно улыбались, зажимая рты руками. Почему-то неудачи учителя веселили нас. Я вспомнил о накануне засунутой в трубку штуковине и поежился. Что сейчас будет? Наконец, смышленый учитель красный как рак извлек из трубы проволоку (ту самую штуковину!) и, потрясая ею над головой, багровея, взревел:
- Негодяи!!!

С вершины холма как на ладони виднелись крыши больших и маленьких домов, лепившихся друг к другу, точно город игрушечный, и вдруг появится великан Гулливер, вышагивающий по узким улочкам, высоко задирая ноги в ботфортах, дабы никого ненароком не задавить. Серо-голубой лентой у ног воображаемого гиганта змеилась и речка по имени Кутум. Что за название? Говорят, есть такая рыба. Она в той речке водится.
С другой стороны холма более пологой виднелось более прозаическое: старые ведра, рваные железяки, банки-склянки. Одним словом – мусор. Здесь и Гулливеру незачем появляться. Какой-то старьевщик возился у подножья.
Прошли немного по тропинке вдоль длинного забора, казалось, диких и заброшенных садов. Выломанные в заборе доски приглашали: путник, зайди, отведай плодов! Но то ли не сезон, то ли все собрали - никаких привлекательных яств за исключением всем надоевшего тутника на ветвях не висело. Миновав бесплодный сад, поравнялись с неким индустриальным сооружением.
Овчинно-шубный завод. Правильнее – «Вонюче-шумный». Из цехов слышится отчаянный грохот и гул машин, а воздух вокруг пропитан вонью, причины которой виднелись во дворе. На высоких шестах висят для просушки выделанные шкуры. Затыкая носы, ускорили шаг и вскоре вышли в степь. Здесь одна вонь сменилась другой.
Впереди виднелся «Собачий бугор». Там убивали несчастных друзей человека, ставших бездомными. Их после отлова в городе привозили сюда и чинили над ними расправу. Воняли разлагавшиеся на жарком южном солнце трупики (встречались и кошачьи), так что бугор скорее «собаче-кошачий». Все это оттенялось грудами мусора. Он, бугор, «по совместительству» выполнял и роль городской свалки. Склянки, банки, бутылки, пузырьки переливались на солнце кучами алмазов и прочих драгоценных камней, подтверждая поговорку, что «не все золото, что блестит». А блестело так, что резало глаза.
Миновав россыпи ложных ценностей, углубились в степь, где теперь стали попадаться небольшие озерца (ильмени) с очень прозрачной и казавшейся чистой водой. Но мы знали, чистота эта обманчива, и пить опасно. Поэтому контакт с водой ограничился омовением рук и озорным взаимным плесканием. Особенно хотелось замочить, конечно, девчонок, что удавалось. Визг, писк и убегание довершали дело.
Вдоволь наплескавшись, пошли берегом большого ильменя. Солнце высоко вскарабкалось, и стало по-летнему припекать, заставляя снимать с себя теплые куртки, и, скомкав их, нести под мышкой или на плече.
Вдали показалось железнодорожное полотно с идущим как бы игрушечным составом. Вагончики издали маленькие-прималенькие и аккуратненькие как в детской железной дороге (продавалась в магазине, но стоила баснословно дорого, будучи электрической). Вот и закрытый шлагбаум, а хвост состава теряется в пыльной дали. Подходим к переходу через рельсы. Шлагбаум приветливо поднимается. Состав прошел. Это редкий случай в моей жизни (поднятый шлагбаум). В дальнейшем чаще всего буду натыкаться на закрытый, который не будет подниматься, несмотря на отсутствие вблизи пое

ГЛАВА ВТОРАЯ «МЫТЬЁ. КРЕМЛЬ. СТЕПАНИДА».

… Яркое воспоминание трехлетнего. Меня впервые решили вымыть горячей водой с мылом! Понесли в соседний дом к знакомым. В нашем горячей не имелось отродясь и приходилось всегда греть, а у тех настоящее паровое отопление, большая редкость по тем временам. Там жил военный дядька. У него имелся настоящий пистолет, черный и блестящий. Время военное.
Естественно, мыться не давался, тем более горячей водой. Это не являлось «премьерой». Ранее имелся печальный опыт ошпаривания. Я устроил показную истерику. Дядька показал красивое оружие, дал подержать и обещал подарить, если меня помоют. И только после этого я уступил. Отважно терпел попадание мыла в глаза, безжалостное растирание мочалкой и больше не плакал. Получу наган! Детское сердечко радостно трепетало.
Понятно, что меня надули. Вытерли насухо и ни фига не дали. Я снова в слезы, но ничто не помогло. В столь юном возрасте испытал всю тяжесть человеческого коварства. Хотя, конечно, зачем такому карапузу боевое оружие. Разве, что на верблюда ходить? Но о верблюде в самом конце. Пока элементарно обманули. И стал я, как в известном еврейском анекдоте, «как дурак с чистой шеей ходить…»

Опять «степь да степь кругом» и всюду колючки. Возможно - верблюжьи. Снова о нем, но потерпим до конца, как и обещал…
Показались неизвестно чьи (наверное, колхозно-совхозные, судя по запущенности и скудости ассортимента) огороды. Тропинка опутана ржавой колючей проволокой, но она нам не преграда. Идем, стараясь не задевать проволоку. Ржавая и грязная – может быть заражение крови! Помним и ловко лавируем. Благополучно миновали огороды и расположились на короткий отдых под ближайшим тутовым деревом.
На огородах, которые миновали, росли помидоры. Вернее, торчали их кустики. Плоды давно собрали.
Пошли дальше. Показалось селение. Как объяснил наш историк, оно звалось «Кулаковка». Отчего такое название, спрашиваем, кулаки, что ли здесь жили? Нет, отвечает учитель, такое название еще с досоветских времен.
Идя мимо кажущегося вымершим селения (почти у всех домов закрыты ставни, – днем тоже закрывают от жары), шутим: - Надо переименовать в «Раскулаченовку»!
За селом тянется обширный ильмень-озеро, и через него перекинут узкий шаткий мостик из редких подгнивших досок. Идем гуськом по мосточку, девчонки попискивают, а мы, пацаны, ничего не боимся. Я почему-то оказался во главе отряда, хотя никогда в лидеры не лез. Но всех опередил юркий фотограф и снимает нас (карточка долго хранилась, пока не порвал в период очередной нервной «чистки» архива).
Перейдя на другую сторону ильменя, снова расположились на привал. Так и хочется спросить: а не часто ли вы, ребята, отдыхаете?
Во всех мало-мальски уважающих себя городах есть древние укрепления, служившие надежной защитой от набегов кочевников и прочих нежелательных элементов. Подобное сооружение называется Кремль. Мы знаем о наличии этих укреплений в Пскове, Новгороде, Ярославле и Туле, да и во многих других российских городах. О московском и говорить нечего. И наш город оказался в числе прочих, имеющих на своей земле такую достопримечательность.
Любил я бродить под стенами этого древнего гиганта, находившегося до семидесятых годов в полнейшем запустении. Там располагался военный гарнизон, и часто из-за зубцов стен и башенных бойниц выглядывали головы солдат, не знавших, чем себя занять в жару от скуки. Однажды полез я в одну из башен, служившую, «по совместительству», общественным сортиром. Слышал, что из нее ведет куда-то тайный подземный ход. Вот бы разведать… Был полон романтически-исследовательского зуда, несмотря на невыносимую вонь от обильных свежих и застаревших испражнений.
Слегка согнувшись, спокойно можно пролезть в нижнюю бойницу. Сначала просунул в бойницу руки, находясь на четвереньках, но тут что-то сверху просвистело, и я получил окаменевшей буханкой хлеба по пальцам. Оттуда сверху раздался и злорадный смех. Это развлекались затаившиеся солдатики. Надо же, хлебом бросаются! Значит и не так уж тяжела солдатская доля! Естественно после столь неудачного начала немедленно ретировался, слыша в след веселое улюлюканье.
Любил я рыться в котлованах строящихся домов (как раз такой имелся неподалеку), копаться в траншеях для прокладки водопроводных труб, да и вообще в земле копаться, в надежде, что когда-нибудь найду клад. Но, увы, он не находился, хотя несколько странных старинных штуковин нашел. Вот они:
1) ГЛИНЯНАЯ ТРУБКА. Найдена в земле на глубине примерно 2 метра в куске глины при раскопках фундамента строящегося дома;
2) ГЛИНЯНАЯ НОЖКА ОТ СОСУДА;
3) ЧАСТЬ ГЛИНЯНОЙ ПОСУДЫ, разукрашенная зеленой глазурью с причудливым орнаментом;
4) часть глиняной посуды. С такой же, что и раньше, расцветкой, но меньшего размера.
Все предметы сданы мной в местный краеведческий музей, хотя там особой радости не выказали, и даже брать не хотели. «Оставьте, раз принесли!» Зажрались, совсем, музейщики. Им только золото скифов подавай. Обиделся, ушел в плохом настроении и с тех пор перестал копаться в земле.
Кстати, о строительстве по-соседству остались кое-какие забавные воспоминания, при участии соседки по этажу, которая работала сторожихой на этой стройке (добавка к мизерной пенсии – жила одна). Бабка, конечно, злая и сварливая, и ни с кем ужиться не могла…А возводимое здание собиралось закрыть своей махиной (5ти-этажное) окна нашего 2х-этажного дома. Примыкало почти вплотную, оставляя между домами узкую щель, где двоим не разойтись. Надо ли объяснять, что этот закуток немедленно превратился в общественную уборную. И теперь, мало того, что окна от света закрыли, да еще и вонь. Потом догадались закуток зазаборить, и сортир перестал функционировать. Но это потом, а пока… Наш дом древний, возрастом более ста лет, достаточно высокий, несмотря на свою двухэтажность; с пирамидальной черепичной крышей (плоская пирамида, ацтекская).
Когда-то мой дедушка с семьей занимал весь верхний этаж, а работал всего лишь бухгалтером в банке. Но это до революции. И имелось у нас, не считая двух кухонь, наверное, комнат шесть и не маленьких, с огромными окнами и высоченными потолками. Потом уплотнили, сначала отобрав две комнаты и подселив семью, вскоре отобрали и еще одну – поселили ту самую будущую сторожиху.

Стройка бесконечно долгая. То кончались стройматериалы, то делали перепланировку, то менялись подрядчики, то строительство замораживалось на неопределенный срок, то еще что-то. Поэтому стройплощадка из года в год для нас, ребятни, являлась местом постоянных игр и забав, чему по долгу службы препятствовала вышеозначенная бабка-сторожиха. Она не любила нас, а мы, досаждая, отвечали взаимностью. Имя ее тоже какое-то несуразное: Степанида! «Дядя Стёпа» в юбке.
Степанида, завидев нас, лазающих по строительным лесам, начинала свистеть в свой «дядестёповский» свисток, зовя милицию на подмогу, что каждый раз искренне пугало, и мы разбегались. Естественно, хотелось как можно больше ей насолить. Придумывали все новые и новые пакости, хотя круг наших возможностей был узок. Например, выйдя поздним вечером из дома, когда стемнеет и зная, что она сегодня дежурит, взять камень и бросить его в «недра» возводимого объекта. (Сторожила она ночами, находясь в специальном деревянном домишке-сарайчике). Камень производил шум, скатываясь по строительным лесам, и создавал впечатление присутствия на стройке постороннего, что и было целью проказы. Если звук не доходил до ушей сторожихи (задремала, например), приходилось процедуру повторять еще и еще, до победного конца, а недостатка в камнях не было. Наконец дверь будки распахивалась, и смелая бабка кричала страшным голосом: «Эй, кто там? Уходите, сейчас милицию вызову!» После чего, подтверждая серьезность своих намерений, заливалась долгой гнусной трелью. Цель достигнута, и счастливый «мститель» шел спать с чувством выполненного долга. Бабка еще долго бушевала, прогоняя невидимого нарушителя.
Как-то днем я пролез сквозь дыру в заборе – поиграть, что часто любил делать в одиночестве, представляя себя героем сочиняемых тут же сюжетов. Воскресенье, и работы не велись. Я не на шутку увлекся и не заметил, как старушенция подкралась и хотела надрать мне уши. Чудом удалось вырваться из цепких рук, а зловещий свисток заставил позорно бежать через ту же дыру. Степанида метала вслед громы и молнии! Раздосадованный прерыванием игрового сюжета на самом интересном месте, в порыве благородного гнева, я искал, чем ей отомстить, и, не имея под рукой никаких достойных средств в своем распоряжении, показал сквозь дыру в заборе голую жопу. Да, именно ее! Трусы являлись единственным видом моей одежды. Лето. И я спустил их. «Месть» оказалась, хоть и бесхитростной, но весьма результативной. «Родителям скажу, какой хулиган! Жопу старой женщине показывает, а ведь из хорошей семьи и музыке учится!» Вскоре угрозу осуществила и нажаловалась, а при встрече стыдила меня – так глубоко задело. Я был с лихвой отмщен таким, казалось бы, нехитрым способом, и, рассказав товарищам, получил их полную поддержку и одобрение.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ «КСЕНЬКА. КАНАВА».

Жила в нашем дворе и другая бабка, тоже одинокая и сварливая. Звали ее Ксения (имя редкое для тех времен). Мы звали ее Ксенька. Она низкорослая и кривобокая, ходила переваливаясь. Говорила со странным, неприятным и всех нервировавшим акцентом, не то кавказским, не то еврейским. Нас, детей, по-видимому, никогда не имея своих, ненавидела и проклинала. И было за что… Обитала она в тесной каморке на первом этаже, единственное оконце которой выходило во двор. Жила вместе с ней и, похожая на хозяйку, собачка – такая же злючка, и звали ее, кажется, тоже Ксенька, или это только мы ее так дразнили. Собачка обычно сидела у окошка и, завидев кого-либо, отчаянно лаяла. Это злило соседей, но приходилось терпеть; старушка в чем-то была полезна обществу, – в летнее время изготавливала стеганные, набитые ватой, одеяла. Производилась работа на большой террасе под окном старушечьей квартирки. Одеяло стелилось по полу, занимая всю террасу, так что не пройти, и это раздражало. Бабка на корточках передвигалась вдоль всей «акватории», зашивая, подшивая, ватой набивая и т. д. Заключительной стадией являлось взбивание наполненного ватой одеяла для придания ему пышно-товарного вида, с помощью собственных маленьких, но крепких, кулачков. Работы выполнялись на заказ, потому что на свою пенсию она не могла прокормить даже четвероного друга. Нас, дворовых мальчишек, во главе с заводилой Вовкой, здоровым шалопаем, дворничихиным сыном, интересовала как раз заключительная фаза изготовления заказа.
Во дворе во всеобщем пользовании находилась двухпудовая гиря, неизвестно кем и когда принесенная. Старшие ребята-юноши, те, что, развлекаясь, стреляли в нас, мелюзгу хлебными мякишами из помповых ружья и пистолета по голым частям тела (ой, как больно!). Они в свободное от «охоты» на нас время, с помощью этой чудовищной гири наращивали и без того завидную мускулатуру. Мы, младшие, использовали этот спортивный снаряд более необычным образом.
Когда Ксенька временно покидала рабочее место, мы коллективно – одному не осилить – подтаскивали гирю на террасу и засовывали под одеяло, после чего разбегались по укромным местам и оттуда наблюдали за дальнейшим ходом событий. Рукодельница, возвратившись, начинала взбивать одеяло и вскоре со всей своей старушечьей силой ударялась кулачком о безжалостный чугун, оглашая округу страшным воплем. Мы торжествовали победу! Бедная бабушка, получив очередной заказ, на радостях забывала о наших проделках. Дойдя до финального взбивания, снова «наступала на те же грабли», что безумно веселило.
По сравнению с этой диверсионной операцией другой вид измывательства казался невинной шалостью. Он заключался в том, что когда темнело, и в окошке мастерицы зажигался слабый огонек (не то свечка, не то керосиновая лампа) – электричеством она не пользовалась из экономии – мы тихо подкрадывались и стучали в окошко или бросали камешки. Собачонка заливалась отчаянным лаем и визгом, внезапность которого пугала хозяйку. Отбежав на безопасное расстояние, наблюдали за развитием сюжета. Бабулька возникала в стекле, вглядываясь в темноту подслеповатыми глазами, изрыгая проклятья и грозя поганцам не раз ушибленным о гирю кулачком.

Наш дом стоит на берегу канала, – дорогу перейти – который в народе ласкательно называется «Канавой», а официально именуется «Каналом имени 1 Мая.»
Говорят старожилы, что канал прорыл в середине позапрошлого, Х1Х века, некий греческий купец Варваций для осушения болотистой близлежащей местности. А первоначально идея прорытия относится к Петру Первому, который имел в городе свои резоны. До советской власти именовался канал в честь строителя - Варвациевским. Он не широк (метров 20) и не глубок (метра 2), но часто мелел, а то и совсем пересыхал, покрываясь зеленой тиной и источая зловонье. Перекинуты через него мосты (вначале деревянные, затем железобетонные). Носили они характерные названия: Армянский пешеходный и Армянский проездной, Татарские - тоже два. Был ли Еврейский? Не ручаюсь. Названия соответствовали районам, к которым они примыкали: армянский квартал, татарский и т. д. За Канавой возвышалось несколько минаретов, а домишки – сплошь одноэтажные деревянные, но (!) собственные. Около каждого домика непременно скамеечка, чтобы вечерами семечки лузгать и лясы точить. Часто можно видеть стариков, сидящих на корточках и курящих, несмотря на наличие скамейки. Манера кочевников – в степи присесть некуда. Эту манеру переняли и конвоиры, когда гонят заключенных (передохнуть или перекурить велят таким образом). И считать по головам удобно, да из такого положения убежать трудно.
В татарском районе (улица Мусы Джалиля) можно встретить характерных старушек («божий одуванчик»), одетых летом в просторные ситцевые балахоны и переваливающихся с боку на бок на своих ногах, выгнутых колесом. Это не потому, что служили в кавалерии, а вследствие особенностей местной питьевой воды, пагубно действующей на кости и суставы. Но почему-то страдали только женщины, старики спокойно сидели «по-скифски» часами, да еще покуривая. Я пробовал. Долго не высидишь – ноги затекают.
Еще немного о мостах и берегах Канавы. И с тех и с других, ловили рыбу с помощью удочек, закиднушек, сетей и неводов. Особенно популярен лов с мостов с помощью «немецкой сетки». Она представляет собой два скрепленных крестообразно вогнутых железных прута с натянутой на них мелкой сетью. Рыбешка водилась мелкая, да еще – раки.
Мой дядя танкист фронтовик был заядлым рыбаком. Оставался на мосту с ночевкой, ловя сеткой и, привязывая себя к перилам, чтобы не свалиться во сне в воду. Не помню щедрых уловов, но важен процесс…

.Как ни настраивал я себя на рыбалку, так это мне и не привилось. О чем ничуть не жалею. Более интересовали путешествия и приключения. Сюжеты черпались из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов, а на основе их возникали в воображении свои. Воплощались впечатления на бумаге в виде рисованных повестей и рассказов. Занимался этим, как в одиночестве дома, так и прилюдно в школе на переменах, а то и на уроках, собирая вокруг себя кучу зрителей.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ «МУЧИТЕЛИ»

В нашем дворе, как и в прочих, имелась своя возрастная иерархия. Старшие ребята призывного возраста занимались спортом. Посередине двора стояла перекладина, на ней они подтягивались, крутили «солнце» и всячески выдрючивались. Один из них занимался в секции гимнастики, имея какой-то разряд – чуть ли не мастер спорта. Он выходил в спортивном трико и, смазав ладони канифолью, начинал демонстрировать всяческие чудеса, заканчивавшиеся всегда безупречным соскоком.
Его дружок тоже лихой гимнаст и, кажется, тоже в секцию ходил. Они соревновались друг с другом. Еще они, ловко орудуя той самой гирей, тоже приводили всех в восторг. Гиря порхала в руках, будто ничего не веся. Ее ловко подбрасывали, так что она несколько раз переворачивалась в воздухе, и ловили на лету. Вот какие мастера!
Один из них имел «мелкашку» (малокалиберную спортивную винтовку). Его сосед имел спортивный помповый пистолет и был тоже неплохим гимнастом и гиревиком, но сейчас речь о них, как о стрелках. Ранее упоминалось, как хлебными мякишами по голым частям тела…
Стреляли по нам, игравшим во дворе, из засады, прячась наверху. Настоящими патронами стреляли по воробьям, голубям и воронам, так что нам доставалось не так, как бедным птицам. Мы и не должны роптать.
Позднее, когда я учился в музучилище, произошел еще один случай с участием «мелкашки». Некий молодой педагог-народник (балалайку или домру преподавал), москвич, присланный по распределению жил во флигеле при училище. Имея спортивную винтовку, тоже любил птичек пострелять, а то - и по изоляторам электрических столбов. Как-то от такого изолятора пуля срикошетила, угодив в окно жилого близлежащего дома. И попала женщине в грудь. Но не насмерть. Стрелка повязали, судили и дали срок.
«Жидовская морда» – слышу с детства, хотя не еврей. Впрочем, виноват! Отчим был «профессиональным» евреем. От него и заразился…
Детство протекало в доме, заселенном людьми разных национальностей. Жили и татары, и армяне, и еще неизвестно кто, каких кровей. Но больше, конечно, представителей «народа-богоносца». Так, кажется, именовал их товарищ Достоевский? «Богоносцам» прежде всего не нравилось даже не то, что в нашей семье завелся вопиющий еврей. Главное, что не из рабочих, а служащие. Злила и приобщенность к так ненавистной культуре – имелось в доме пианино и даже телефон. Но часто, превозмогая классовую вражду, просились позвонить. А то и давали наш номер без спросу своим знакомым, а те названивали: позовите того, позовите этого… Вот такое бюро добрых услуг. Одним словом – сервис!
Помимо того, из окон нашей квартиры регулярно доносились звуки пианино. Я посещал музыкальную школу, а это, согласитесь, не могло не возмущать. И совсем ни в какие ворота то, что кроме музыки еще и с трех лет рисовал. А рисовал постоянно на виду у всех, летом сидя на террасе. Да ходил и в художественный кружок Дворца пионеров. Правда, больше нравилось рисовать «войнушки», а не гипсовые головы, натюрморты и пейзажи, хотя и это приходилось. Особенно не любил рисовать на природе, когда донимают то мухи, то комары. И при «свидетелях» (зрителях). Всякий, мня себя знатоком, начинает советовать, как лучше сделать. Или спрашивает: «А где у тебя вон то? А почему вот это не нарисовал?» «Да пошли вы все!» – думал я про себя и сворачивал манатки. То ли дело дома за столом, когда нет никого над душой. Впоследствии нашел родственную душу в лице Гогена, который, оказывается, в отличие от Ван Гога тоже не любил натуру. И они даже поссорились в Арле, где дули сильные ветры, валя мольберты. Гоген плюнул и заперся в доме. Красную воду и зеленое небо все равно где писать! А Ван Гог, бедняга, продолжал мучиться, целиком завися от натуры.
Помимо рисования и музыки, я еще был преступно виновен перед «народом-богоносцем» и в том, что писал «книги». Это, конечно, громко сказано – книги! Какие-то короткие, переполненные грамматическими ошибками и рисунками, истории о приключениях выходили из-под моего пера. Вообще, как известно, в русском народе принято считать, раз пишет, значит, еврей. Русскому, зачем и о чем писать? То ли дело выругаться матом, да морду кому набить… О Толстых, Достоевских и прочих Чеховых, казалось, не ведали в «Затерянном мире» (Герберт Уэллс) нашего двора. Да и где мне тягаться с признанными классиками? Тем не менее, чем не «жидовская морда»? И музыке обучается, и рисует, и книги пишет, да и отчим вдобавок настоящий… Полный набор! Бить такого смертным боем! Мы, понимаешь, тут вкалываем, а он себе трынди-брынди разводит. У, жид проклятый, получай! И я всегда лежал на земле, а надо мной представитель народа-богоносца, не обучающийся музыке, не рисующий, не пишущий ничего, но развитый мускулами не по годам, благодаря физическому труду и спорту. Вот чем надо заниматься, а не писаниной, «пианиной» и всякой чепухой. Эх, размазня!
Один из мучителей, будучи старше всего лишь на четыре года (разрыв в то время значительный!), но мускулатурой – на все десять (занимался борьбой!), помимо обычных ритуальных побоев, проделывал и некие «химические» опыты. Поймав, скрутив руки и оседлав так, что голова моя оказывалась у него между ног, пускал газы, кои в нем присутствовали в большом обилии. Удерживая пленника в такой позе до окончания сеанса, он дико хохотал и приговаривал: «Нюхай вонь, нюхай вонь!»
Такой вот выдумщик, главный мой опекун и дружок-мучитель Вовка, сын дворничихи. Тут вам и классовый конфликт: сын инженерши с высшим образованием и сын работницы метлы вообще без образования. Прав Карла-Марла, подметив такое противостояние в обществе. Впоследствии мой классовый антипод стал милиционером, что более чем не удивительно. Его уроки «химии» я запомнил на всю жизнь, так-как и в дальнейшем, постоянно ощущал над собой принуждение вдыхать чужие запахи и не иметь, в силу социальных причин, возможности от этого избавиться. Так что «уроки» наставника оказались пророческими. Все продолжается, хоть и в иных проявлениях…

ГЛАВА ПЯТАЯ «БИБЛИОТЕКА». «МУЗИЦИРОВАНИЕ».

Да, библиотека дедовская была богата, хотя он сам никогда дверцу шкафа не открывал, занятый постоянно бухгалтерскими отчетами. Так уж совпало, что и с гражданским зятем ему повезло – бухгалтер. Сплошная бухгалтерия! Правда, разница в том, что Василий Алексеевич начинал в банке еще до революции, а Яков Львович - при «Софье Власьевне» сначала на консервном заводе, а затем на Целлюлозно-Картонном Комбинате. Построили по инициативе Хрущева, побывавшего в этих краях и удивившегося обилию зря пропадавшего камыша. Яков Львович стал на комбинате главным бухгалтером, взвалив на себя всю ответственность за огромное предприятие.
Дед на «скромную» зарплату дореволюционного служащего мог позволить себе шести комнатную квартиру (весь этаж), домработницу (бабушка никогда не работала), четверых детей (кажется, больше, но поумирали). Он выписывал вещи по каталогу из Америки и Парижа. Стоял у нас, подпирая потолок, гигантский многоярусный буфет, где можно свободно спрятаться нескольким. Буфет из резного дуба, с надписью на самом верху «Чикаго». Продали его с большим трудом. Ни одна современная малогабаритная квартира не могла вместить это чудище.
Имелся и шикарный граммофон с огромной трубой и набором толстых и тяжелых односторонних пластинок фирмы Виктор с изображением крылатых ангелочков, пишущих гусиным пером название.
Да много чего имелось замечательного и старорежимного: массивный овальный письменный стол с золотым письменным прибором, и удивительные витые настольные лампы в стиле «Модерн», и ломберные столы с зеленым сукном, хотя не помню, чтобы кто играл в карты. Много стояло и дорогой посуды, ваз и вазочек, какой-то настенной керамики, несколько картин маслом висело в дорогих золоченых рамах. Да, много чего! Про книги лучше не упоминать: сверкали под стеклом золотые обрезы многочисленных томов «Брокгауза и Эфрона», собрание сочинений Пушкина в толстенных фолиантах, где снаружи - серебряное тиснение профиля поэта, а внутри - иллюстрации переложены листами папиросной бумаги. Знаменитое издание начала века под редакцией профессора Венгерова. С годами мать стало тяготить такое обилие книг в доме, (пыль, видите ли, замучаешься вытирать). Она постепенно все и расфуфырила, продавая подозрительным скупщикам за бесценок. Но оставим на время книги и вернемся вновь во двор, к мучителям, коих перечисление не закончилось.
Двое других - великовозрастные. Рудольф Ивлев учился в Рыбном институте (третий Вуз, помимо Медицинского и Педагогического, в городе), Бормотов Вовка работал на заводе не то слесарем, не то токарем. Он, обычно, ограничивался элементарным подзатыльником или пинком под зад. Что возьмешь с рабочего человека? Они изгалялись в стрельбе из пневматического оружия по маловозрастным целям. Третий, их дружок и ровесник, гимнаст Ленька, запомнился меньше. Занят был своим спортом всерьез и духовым оружием не обладал. Если даст раз-другой подзатыльник, и на том спасибо (особенно не лютовал!)
Ивлев постепенно, по мере моего подрастания, потеплел. Зная, что я занимаюсь музыкой, - он сносно играл на гитаре и пел - вовлек и меня в вечерние музицирования. Вплоть до того, что показал три аккорда, и я, после срочной покупки семиструнки, овладел цыганочкой, а также песней «За Рогожской заставой», которую мы пели с ним дружным дуэтом.
Нижний гимнаст тоже воспылал любовью к вечернему дворовому пению, но в меньшей степени, так как имел нелады со слухом, и вскоре отстал. Рудольф, напевшись и наигравшись на гитаре вдоволь, неожиданно, еще учась в институте, записался в Органы (сами предложили, видя, какой хороший – и поет и стреляет). Напоследок, он почему-то (то ли оправдывая свой поступок?) рассказал мне историю Герострата. Мол, хочешь прославиться, не грех и храм поджечь. Я задумался над «мудрыми» словами, но так надлежащих выводов и не сделал…

ГЛАВА ШЕСТАЯ «ПИОНЕРЛАГЕРЬ». «ПОЛИГЛОТ.»
.
О дворовых страданиях поведали, но по сравнению с муками родного двора, пребывание в пионерском лагере («Что ты все дома да на террасе паришься?») - сущий ад.
Пионервожатый, зная, что я занимаюсь тем-то, и тем-то (музыкант и художник), организовывал регулярно мои избиения, особо по ночам. Так называемые «темные», когда жертву накрывают с головой одеялом, и она не видит, кто бьет. Каждую ночь я ожидал, как приговоренный к смерти – авось пронесет? Иногда проносило. Уставали или надоедало, а то и забывали. Притом, пионервожатый мне человек не посторонний, а знакомый наших знакомых, и его специально просили приглядывать за мной. Вот он и приглядывал. К тому же тоже музыкант. Учился по баяну в музучилище. Гуманизм, значит, ему не чужд. Как-то я с ним одновременно оказался в сортире, сидели вместе по большому. Вдруг он протягивает мне лист бумаги и спрашивает: - Можешь размять получше? Я с готовностью, не чуя подвоха, начинаю старательно мять, надеясь хоть этим переменить его ко мне плохое отношение. Он берет размятый мною листок и, говоря с гадкой улыбочкой «спасибо», всласть подтирается им. Вот какой я дурак, думаю! На мякине меня провел. Не ожидал я, что для этой цели.
- Значит, тоже музыке учишься? Так-так, ну-ну, - сказал он злорадно, выходя из уборной и, оставив после себя зловонную кучу – свидетельство мощного пищеварения. После этого акта моей услужливости «темные» возобновились с прежней силой, и в одну из этих «ассамблей» мне свернули нос, после чего я еще больше стал походить на еврея. А когда от запойного рисования стал близорук и вооружился очками, то и подавно, стал вылитый жид. Теперь проходя мимо ветхого дощатого здания с металлическими сетками на окнах (от праведных камней народа-богоносца) жалкой местной синагоги, слышал, как старые евреи начинали заговаривать со мной на идиш и, видя, что я ни черта не понимаю, качали седыми пейсами и приговаривали: «Не хорошо, молодой человек, не знать язык предков. Стыдно». Я краснел и уходил. О том, чтобы сказать, что я … не могло быть и речи – все равно бы не поверили, а то, глядишь, тоже надавали бы тумаков. Справедливости ради, замечу, что и татары стали ко мне обращаться по-своему, а когда пришлось побывать в Тбилиси, то и грузины со мной заговаривали по-грузински. Я краснел и делал вид, что глухонемой. Очень неприятно разочаровывать людей, когда тебя принимают за своего. И как же теперь быть? Жаль, конечно, что нет времени, да и лень, заняться изучением языков. Так, глядишь, и полиглотом станешь! Но, как вспомнишь про побои, так и вообще желание пропадает.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ «МУЗЫКАЛЬНЫЕ МЫТАРСТВА».

«Во поле березонька стояла» - первая мелодия, которую исполнил по слуху на подаренной мне кем-то к Новому году пластмассовой дудочке. После чего, не сомневаясь, что я вундеркинд, потащили меня по осени в Детскую Музыкальную Школу прослушиваться. Я, конечно, упирался, но безуспешно. Хотя, может быть, повели не столько из-за «березоньки», сколь из-за наличия в доме громоздкого пианино, блестящего монстра «Красный Октябрь» довоенного выпуска (считался хорошим), купленного дедом с целью дать детям музыкальное образование. Но им удалось увернуться, и кара сия пала на внука. Инструмент был мустангом, никем не «объезженном», и мне предстояло стать тем отважным ковбоем.
Прослушивание дало неутешительный результат: никакой не вундеркинд, а даже средних способностей, если не сказать больше. Такой диагноз мне не понравился – очередное унижение. Показался на прослушивании с самой плохой стороны. Идя как на казнь, боялся и дрожал, отчего уши как ватой заложило. Да и музыка не входила тогда в число любимых моих занятий – рисование «войнушек» и писание «книг». Но к своему огорчению, все же приняли. То ли недобор, то ли понадеялись, что разовьюсь. И началась новая череда страданий, как физических (побои за плохую игру), так и душевных (постоянные унижения). И было «кинду» без особого «вундер» шесть лет. Но прежде, чем окунемся в новую полосу страданий, - нечто более романтическое:

При занятиях в общеобразовательной школе ненавистная музыка посягала на свободные часы, которые я дарил сочинению повестей и рисованию. Садился за инструмент со скандалами и уговорами. Все заинтересованы в занятиях, кроме меня. Да и «мустанг», с которого регулярно стирали пыль, неохотно поддавался «объездке». Но ради него, черного лакированного красавца, и стоило учиться музыки. Чтобы он не безмолвствовал, а иногда «ржал», украшенный вазами, статуэтками, скатерками и даже набором разновеликих слоников, модных тогда. И началось! Молодая учительница, в соответствии со своей фамилией Дубасова (снова изобразительная фамилия: был чудак Чудов, а теперь…) дубасила чем попало за неверные ноты, пальцы и темпы. Чаще всего инструментом экзекуции являлась линейка – ею дальше можно достать.
Страшной божьей карой стало и сольфеджио, как устное, так и письменное. Диктанты писал на двойки и страшно их боялся. Приближение урока оказывало на меня нервнопаралитическое действие, как иприт на немцев в Первую Мировую. Уши закупоривались, голова переставала соображать, память отказывала напрочь. Да и на устном сольфеджио пел как «обездоленный» (термин Максима Горького) верблюд, как-то повстречавшийся со мной младенцем на набережной. Но о двугорбом, как и обещано, в самом конце.
Вот он чем оказался для меня этот довоенный, укутанный как сбруей скатерками и оберегаемый от пыли, «монстр-мустанг» - источником новых страданий и орудием пыток! Я начал тихо ненавидеть его.
Вскоре среди учеников, а все поголовно настоящие «вундеры», я стал считаться беспросветным тупицей и бездарем. Сразу появились мучители. Один из них, классом постарше, здоровенный крепыш; в ушах – абсолютный слух; пальцы по клавишам бегают со скоростью напуганных тараканов. К тому же, ходит в секцию борьбы (это пианист-то!), а папа его - ни больше, ни меньше - начальник тюрьмы! Бывает так – защищен со всех сторон. Ну, как такой «супер-вундер» мог терпеть подле себя такого архи-бездаря? Конечно, и бил, и по земле валял, и верхом ездил, и чего только не выделывал. И все как справедливое наказание за бездарность. Вот как плохо быть тупицей, господа! Хотя ведь во взрослой жизни скорей негодяи и тупицы издеваются над хорошими и талантливыми…
По прошествии ряда лет мучитель жутко удивился, встретив меня на кухне консерваторской общаги на Малой Грузинской.
- А ты откуда здесь? – побледнел он, точно столкнулся с призраком.
- Поступил, - засмущался тупица.
- Иди ты! – не мог поверить он. – И на какое?
- На композиторское… Извини, так вышло, - покаялся бездарь.
- Ну и ну! – присвистнул он и, наверное, желчно подумал: «Ну, и времена пошли! Кого теперь только не принимают!»
Я стал первокурсником, а он был дипломником, но все никак не мог сдать задолженность по немецкому. Он сразу потеплел и рассказал пару похабных анекдотов – вроде бы мы ровня. Хотя подобные признания им меня случались и ранее. Знакомы с музыкальной школы. Сначала «простил» мне поступление в училище. Он там вовсю банковал, как лучший пианист всех времен и народов провинциального масштаба. Затем ему пришлось признать меня и как пианиста. Учась по контрабасу и увлекшись джазом, я часто стал припадать к клавиатуре – «объезживать мустанга» - и добился неплохих успехов. А было так: в классе, прислонив на время к стене контрабас, я на расстроенном пианино наяривал знаменитый фокстрот из «Карнавальной ночи», считавшийся тогда мною, да и всеми другими пианистами за свою виртуозность эталоном джаза. Вдруг дверь распахивается и врывается он, напоминая разъяренную статую командора. Кто посмел?! Оказывается, шел мимо и услышал небывалую скорость, подвластную, как он считал, только ему одному. И вдруг, на тебе! Не ослышался ли? Что за конкурент?
- Это ты так шпаришь?
- Я, - повинно склоняю голову.
- Как так т наловчился? – не мог он придти в себя. – Ты же контрабасист? А ну, покажь!
И тут случился самый настоящий «джем-сешн», хотя такого термина я еще не знал. Я изобразил. Весь фокус в партии левой руки (чередование бас-аккорд), которая мелькала так, что в глазах рябило. Зная, что он тоже играет с блеском этот фокстрот, я специально тренировался, и достиг некоторых высот.
- Молодец! – похвалил он и тут же спихнул меня со стула. – Ну-ка, дай мне! – И заиграл со скоростью света. Где там угнаться за звездой!
Второй мучитель – из более культурных. Сын известного в голоде врача. Тоже пианист, и тоже с «абсолютством» в ушах. Не помню в подробностях, как он со мной обходился, но кульминацией явился плевок в лицо, как выражение крайнего презрения к моей бездарности (о плевке верблюда позже!)
Спустя много лет случайно узнал, что он утонул, купаясь в пьяном виде….
И еще один учился со мной в одном классе абсолютник вундер-пианист. Тоже подавал большие надежды и много собой обещал. Он из более простых, и меня лишь презирал, но не бил – сам был тщедушным. Этот стал пьяницей и вором, и не раз садился за кражи…
.
Пророчили стать художником, славился на весь класс. Правда, был у нас и еще один талант, сын профессиональных художников (и отец, и мать), знаменитостей местного значения. Его мамаша моими работами восторгалась и заставила посещать кружок дома Пионеров, который вела. Она даже считала, что мое дарование больше, чем у ее сына, и всячески призывала серьезно относиться к живописи.
Писали акварелью, – до масла так дело и не дошло (до него дорвался уже в сорокалетнем возрасте, переживая бурный всплеск кратковременного увлечения). Достижениями юных лет стало участие во Всесоюзной выставке детского творчества. Работу поместили в изданном в Москве каталоге, а я получил памятный жетон. Сын художницы, хоть в этот каталог не попал, но все равно поехал в Москву и поступил в художественное училище. Я, несмотря на каталог, поступил в музыкальное, и целиком увлекся другим искусством.

Самым приятным в обучении музыкой стало нахождение дома по болезни, а вершиной счастья – освобождение от экзамена по причине сильного пореза руки осколком стекла. Играл стеклышком и доигрался! А один мой приятель по несчастью, виолончелист, тоже воспринимавший музыку как тяжкую повинность, специально резал подушечки пальцев бритвой, чтобы не сдавать экзамен. Вот на такие ухищрения шли детки!
После трехлетнего детско-музыкального кошмара и домашних скандалов, я был, наконец, изъят из заведения и оставлен в покое. Стало это равносильно избавлению от тяжелой болезни! Но досадным следствием потраченных лет стали частые просьбы сыграть что-нибудь, когда приходили гости. А они наведывались частенько. Да еще слепая бабушка, любившая музыку (я не в нее), нередко просила исполнить то «Неаполитанскую песенку» Чайковского, то «Мой костер в тумане блещет…», а то набивший оскомину «Полонез» Огинского, который я переименовал в «половина одиннадцатого». Исполнял все с большой неохотой, спотыкаясь на каждом шагу.
То, что меня в свое время ошибочно приняли за музыкально одаренного, основывалось и еще на одном случае. Мой дядя, который далеко не был «самых честных правил» (бабник, пьяница и не чист на руку), вернувшись с фронта, без конца пировал с друзьями. К нему повадился заходить дружок-собутыльник с баяном. Он лихо шпарил то «Летят перелетные птицы», то «Под звездами балканскими», то «Лучше нету того свету» – короче все «хиты» того времени. Это произвело неизгладимое впечатление на трехлетнего (я был очарован и покорен). Но особенно потряс вид музыкального инструмента. Я вырезал из картона нечто похожее на баянную клавиатуру, нарисовал кнопки и начал изображать игру, что приводило всех в восторг. Во мне увидели Моцарта!

- Богата была дедовская библиотека, а осталось у меня от нее лишь неполное собрание сочинений Гюи (так тогда писали) де-Мопасана в нескольких маленьких зеленых томиках, с иллюстрациями и критико-биографическим очерком З. А. Венгеровой. «С.-Петербург. Т-во Просвещение. 1896 год.» Еще остались от деда: маленькая настольная наковаленка (игрушечная) с тиснениями: «На память» и «Английский магазин Н. Н. Керн. Астрахань» и – длинная, широкая, чертежная линейка с железным ободком (утраченным) и надписью на ней “Esperanto” (ею черчу партитуры).

Кто не знаком со школьными шалостями и проказами? Наверное, лишь тот, кто не был школьником. А раз в стране поголовной грамотности школьниками были все, то и шалости, порой не столь уж и невинные, знакомы всем.
Яркое впечатление начальных классов: сорванец по фамилии Елкин (снова фамилия изобразительная – Елкин-Палкин!) подлезает под парты, где сидят девочки – обучение совместное – и, сделав ошеломляющее открытие, громогласно заявляет, что Иванова без трусов пришла. Ха-ха-ха! Дикий всеобщий восторг. Девочка от стыда закрывает лицо руками, а любознательные детки, отталкивая друг друга, лезут под парту, чтобы убедиться в правоте сказанного. Дело, естественно, происходит на перемене в отсутствии учительницы.
Случай второй. Тот же Елкин-Палкин, после соответствующей проверки, возвещает: - А Петров обосрался! Ура!
Неописуемый восторг. Все бросаются к стыдливо закрывающемуся руками «виновнику торжества». Факт налицо – под партой пахучие улики.
Да, весело, весело было!
А вот эпизод из будней учеников старших классов.
Учился с нами некто по фамилии Юсупов, но явно некняжеского происхождения, что и подтвердится последующим его поведением.
Юсупов типичный оболтус, тупица и хулиган. Он вытворяет свои «художества» не только на переменах, но и на уроках, ничуть не боясь учителей. Задает дурацкие вопросы, хамит, задевает и бьет одноклассников.
Очень эффективными методами, мешавшими учебному, процессу были следующие: мочиться на перемене в чернильницу (как Лев Толстой в анекдоте про Ленина, когда Лев Николаевич в гости к вождю приходил), после чего пользоваться чернилами невозможно, – шариковых ручек тогда не было; снайперская стрельба из рогатки или из трубочки разжеванной промокашкой в соседей или в разбитый выключатель, вернее в два соединенных проводка, его заменявших. Точное попадание разъединяло концы, и свет гас к всеобщему восторгу, если это происходило зимой, во вторую смену, когда темнело рано.
Чтобы как-то утихомирить носителя княжеской фамилии, вызывали его мамашу, дворничиху. Отца не имелось. Она, отчаявшись, применила к сыну однажды крайнюю меру воздействия: когда он спал, спрятала одежду и, заперев чадо снаружи, ушла мести улицы. Сынуля, проснулся и обнаружил последствия материнского коварства. Но будучи не в силах побороть с тягу к знаниям, нашел и надел голубые материнские рейтузы, укутался одеялом, а на босые ноги – галоши (мать не предусмотрела спрятать). Выбрался через окно, выдавив стекло, благо жили на первом этаже, и явился в таком непотребном виде на урок. Дело было зимой, и идти на морозе по льду и снегу почти нагишом - истинное геройство. Ломоносов, да и только!
Недавний узник вошел в класс, ударом ноги распахнув дверь. Сказал выразительное «здрасьте» и уселся, по-татарски сложив ноги, у входа. Шел урок истории. Строгий учитель (весельчака Чудина сменил суровый Иванов) даже выронил указку и онемел.
- Продолжай, продолжай, - великодушно разрешил вошедший. Какое было ликование и восторг в душах школьников от дивного зрелища, описанию не поддается. Попытки педагога, весьма крепкого физически мужчины, выдворить пришельца успехом не увенчались. Не драться же с дураком? А тут перемена подоспела, и посрамленный историк покинул поле боя. Юсупов, почувствовав победу, продолжил откалывание номеров. Он закрыл дверь изнутри, вставив учительский стул ножкой в дверную ручку, затем с разбегу стал выбивать дверь ногой. Она не поддавалась. Герой снова разбегался и снова бил. Болельщики-одноклассники как на футбольном матче радостным улюлюканьем поддерживали героические усилия «спортсмена». Очередная попытка окончилась крупной неудачей. Штурмующий поскользнулся и грохнулся на пол. Галоши разлетелись в стороны, одеяло свалилось с плеч, у рейтузов лопнула резинка и они, слетев, оголили срамные места, приведя аудиторию в неистовый восторг! Дверь, хоть и столь дорогой ценой, распахнута (ножка стула переломилась). К сожалению, наслаждаться победой герою долго не пришлось. Вызванная учителем подмога скрутила обессилевшего хулигана и увела с глаз долой. Но впечатление осталось неизгладимым. И кем, вы думаете, в дальнейшем стал наш «Михайло Ломоносов»? Да, да, да! Вы правильно догадались – милиционером тоже, как и мой дворовый друг-мучитель Вовка.

Теперь поподробней о друге-покровителе и его художествах. Как я говорил, он б старше на четыре года, но сильнее на все десять, потому что происходил из простой семьи (мама дворничиха или уборщица, или что-то в этом роде.) Отца, как у многих в то послевоенное время, не было – на фронте погиб или «святое» зачатие.
В детстве он в любую стужу ходил с голым пузом и босиком, и поэтому, как повзрослел, стал сильным и ничем никогда не болел. Меня в отличие от него всегда тепло одевали в любое время года, отчего я всегда чихал, кашлял и постоянно простужался.
Друг-покровитель постоянно измывался надо мной, что было всегда обличено в какую-нибудь игру (о пускании газов писал ранее). Но, несмотря на это, его общество всегда притягивало своей обольстительной порочностью. Часто зовут есть, обкричатся – я никак не могу от него оторваться. А стоит ему лишь свистнуть, то я тут как тут, бросив все дела, даже любимое рисование. Настоящий союз удава и кролика!
Он был дьявольски изобретателен на всякие пакости. Чего стоило, например, «пугание» посетителей уборной. Здесь требуется маленькое разъяснение.
Уборная в нашем доме как бы коллективно-летнего типа, что требует разъяснения дальнейшего. Посередине двора выстроен небольшой деревянный домик. Естественно, под ним выгребная яма. Кабинки делились между несколькими семьями и, будучи запираемы на замки, содержались в чистоте. Но имелась и одна общая, ничейная – заходи кто хочешь, даже с улицы. Соответственно, и выглядела она крайне антисанитарийно.
Первой частью шалости Вовки являлось выслеживание ночного или вечернего, когда стемнеет, посетителя, неважно какого пола. Когда ночной визитер, чиркая спичками, уединялся в своей обители, Вовка тихо входил в ничейную кабинку и, улучив момент (обычно, когда «процесс пошел»), внезапно взвывал нечеловеческим голосом. Посетители, особенно женщины, ужасно пугались, хотя до инфаркта дело не доходило. Шутник, весело улюлюкая, убегал, довольный произведенным эффектом. Весь двор, разумеется, знал, чьи это выходки, но поделать с хулиганом ничего не могли. Не пойман – не вор! Пока напуганный жилец в темноте подтягивал упавшие со страха штаны или юбку, шутник успевал убежать и скрыться. Апеллирование к мамаше результатов не давало. Как об стенку горох или с гуся вода! Но подобную шалость можно нужно отнести к «цветочкам», а были и «ягодки». Это та же «шалость», но с большим поражающим эффектом.
Заключалась она в следующем. Вначале все происходило, как в первом случае - выслеживалась припозднившаяся жертва, Вовка тихо прокрадывался в ничейную кабинку, но на сей раз не с пустыми руками, а, имея заранее заготовленный кирпич, и, улучив момент, ничего не крича, бросал его в отверстие унитаза и убегал. Это развлечение имело кодовое название «брызги шампанского», а наибольший эффект достигался, когда выгребная яма переполнена. Тогда случались такие брызги, что о-го-го! Бедные жертвы! Вы представляете, как им потом приходилось отмываться. Шутник применял оружие, когда посетитель располагался основательно, а не просто по-маленькому (определялось по звуку). Но и в этих, не столь безобидных случаях, хулигану все сходило с рук – в темноте все кошки черные. Не поленюсь напомнить, что наш герой, повзрослев, пополнил ряды доблестной милиции.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ «МОЙ ДЯДЯ. ПАУКИ И ПОДВАЛЫ».

Мой дядя - танкист пользовался неизменной любовью у женщин. Он многократно женился и разводился, каждый раз, приводя очередную невесту знакомить с сестрой, моей матерью, а потом приглашал на очередную свадьбу. В конце концов, когда перевалило за десяток, ему сказали, что хватит приводить знакомить, и так верим. И он перестал – лишь сообщал. Браки теперь сплошь гражданские, и не было им числа. Чем он так покорял слабый пол? А вот чем: внешность – смесь Роберта де Ниро с Ричардом Гиром, если сравнивать с сегодняшними кумирами. Имел от переносицы до брови большой шрам-рубец, что делало его еще привлекательнее – известно, шрамы мужчину украшают. Из-за этого ранения сослуживец и решил, что однополчанин погиб и прислал матери то трагическое письмо, в результате которого она стала безутешно лить слезы и ослепла.
Придя с фронта еще совсем молодым (едва за двадцать), стал наверстывать упущенное. Пустился в кутежи, пьянки, гулянки, женитьбы и разводы. По части пьянства сильно преуспел. Устроившись работать фининспектором, постоянно сталкивался с подношениями и угощениями. Будучи добрым по натуре, не мог никому отказать, и каждый раз возвращался со службы на корячках. Дома, конечно, негодовали, призывали к благоразумию, но тщетно…

Часто наши детские дворовые игры заключались в лазании по подвалу дома, в котором жили, а также по подвалам соседних домов.
Подвалы после дождя всегда затоплялись водой (дожди случались хоть и редко, но ливнеподобно), поэтому постоянно были сырыми и зловонными. Вдобавок, они еще кишели мерзкими насекомыми: мокрицами, тараканами, навозными жуками, всевозможными пауками и прочими сороконожками. Водились в наших жарких, особенно летом, краях и тарантулы. Крупные пауки с узором в виде креста на брюшке. Мы называли их «крестовиками» и очень боялись. Они мохнаты и особо мерзки. Вот только почему-то скорпионы оставили нас без внимания – их не имелось. Значит, для них недостаточно тепло. Все-таки не субтропики. А в Сочи навалом этих милашек. Сам видел. Но вернемся «к нашим баранам», то есть к подвалам и паукам. Своды этих пристанищ мерзости низкие, дневной свет не проникает в эти хранилища мрака - мурашки по коже.
Передвигаясь на четвереньках, освещая путь в лучшем случае электрическим фонариком, а чаще свечкой или обжигавшими пальцы спичками, мы неизвестно чего искали. Возможно, клады. Почему-то подвальная грязь и гадость в нашем воображении выглядела притягательно романтичной. Родители не догадывались, где мы проводили время, ползая часами. Темы игр черпались из прочитанных книг Жюля Верна, Фенимора Купера, Дюма и других авторов. Как, например, будущий граф Монтекристо делал подкоп в тюрьме замка Иф, чтобы пробраться в соседнюю камеру к аббату Фария. Там, вблизи моря, тоже, наверное, в казематах сырость и обитали какие-то жуки-пауки?
Воодушевленные бесстрашием героя Александра Дюма, воображали себя узниками, решившимися на побег. Для меня этот «побег из замка» завершился досрочно, после того, как увидел и ощутил на руке крупного и гадкого «крестовика». Резко стряхнул незваного гостя, но внутри все перевернулось. А если бы куснул? Страшно подумать! Как говорится, обошлось, но осадок остался.
Помимо подвала, гадкие насекомые обитали и в других местах. Они плели обширные сети возле ярких лампочек в подъездах, у ворот дома или у фонарных столбов. Множество бедных ночных бабочек, жучков и букашек, привлекаемых предательским светом, попадало в их капканы. О наивных мухах-цокотухах и говорить не приходится. Обескровленные скелетики болтались десятками в липкой паутине. Вопреки сказке Чуковского, отважные комарики разделяли их участь.
Полезное дело делали, подумает здравомыслящий читатель. Поменьше будет мух и комаров! А кто их, пауков, об этом просит, скажите на милость? Как-нибудь и сами управимся. Для мух у нас есть мухобойка или просто свернутая газета, а комара – так ладонью! Без помощников управимся…. А пауки те отвратительны! Большущие и жирнющие, обпившиеся насекомовой кровушкой. Любителей яркого света, хоть отбавляй.
Однажды поздним июльским вечером на тротуаре, тогда уже заасфальтированном, в круге света от фонарного столба, увидели нечто едва ползущее, но явно паукообразное и величиной с кулак. Вот это, да-а-а! Такого еще не видели. Как в джунглях Амазонки! Но мы не растерялись. Принесли огромный кирпич, всегда бывший наготове как огнетушитель на случай пожара. Сие орудие пролетариата (там, правда, булыжник) с неистовой силой обрушили на невиданного чудовище. В момент попадания от эпицентра по асфальту побежали, словно круги по воде, сотни мелких паучков. Невиданное зрелище! Паучище казался таким огромным, потому что на нем, вернее на ней (мамаша-«авианосец») сидела туча детенышей. Семейство, не ведая опасности, совершало вечерний моцион. Папенька отсутствовал - ранее съеден плодовитой супругой. Пошел на прокорм потомства. Так в их «семьях» принято, если кто не в курсе. Наш неумолимый кирпич прервал прогулку, а разбегавшихся гаденышей мы поспешно топтали, хотя часть и успела скрыться во внефонарной темноте.
Помимо пауков, и еще одна гадость обитала в наших краях. Не знаю, как по-научному, но в народе это существо называлось «медведкой», хотя на медведя никак не походило. Крупные, толстое, длиной с палец насекомое. Скорее, нечто сродни скорпиону или фаланге, что тоже, согласитесь, приятных ассоциаций не вызывает.
Эта дрянь поначалу жила в земле, в норе. Там вызревала, прикинувшись большой гусеницей. В мае, в час «икс», окончательно созрев, выползала наружу и, волшебным образом обретя крылья, превращалась в огромную стрекозу с клешнями как у рака. Прежний облик, пустой гусеничный чехольчик, сбрасывался. Говорили, именно в мае укус этой гадины становился смертельным (!). Нужно ли объяснять после этого, что борьба с такой тварью делалась для нас пацанов опасной, но благородной миссией, делом чести? План операции таков: нужно успеть накануне «премьеры» (выползания на белый свет) отыскать нору и обезвредить врага. Способ нейтрализации следующий: в нору засыпали негашеную известь или еще лучше карбид, применявшийся при электросварке. То и другое воровалось на соседней стройке и хранилось в укромном месте в ожидании своего часа. Засыпав нору, надо немедля лить туда воду. Начинается бурная реакция, сопровождавшаяся шипением и выделением клубов едкого, вонючего дыма. Ошалевшее существо вылезало. Тут мы его и дубасили, чем попало, хотя самым эффективным и надежным считалось «орудие пролетариата» – булыжник. Враг всмятку! Мы чувствуем себя героями, спасшими человечество от грозной опасности.
Что касается мух и комаров, то они, хоть и назойливы, но не опасны. Первые достают днем, а вечером на вахту заступают вторые. Никакие противокомарные сетки на окнах не помогают: хитрецы проползают в малюсенькие ячейки… Вспоминается легендарный Гарри Гудини, который всюду мог пролезть, что называется «без мыла».
Обычно нападение ночного «пирата» осуществляется в момент засыпания жертвы. Увидев первые кадры долгожданного сна, вдруг, в качестве музыкального сопровождения, слышишь над ухом писклявое, нудное пение. Конечно, нельзя отказать комару и в некотором благородстве: он, как некогда князья на Руси, начиная военные действия, предупреждал врага фразой «Иду на вы!» Хоть на своем комарином языке, но смысл ясен: сейчас присосется. У меня на это реакция однозначная и бурная. Многолетний многострадальный опыт за плечами. Вскакиваю с постели, включаю свет, хватаюсь за «оружие», свернутую специально газету или журнал, и ищу на потолке агрессора. Традиционно они любят белизну потолка и отдыхают там, чтобы в случае своей гибели, когда мерзавца заметишь и прихлопнешь, досадить убивцу, оставив на память о себе кровавое, несмываемое, пятнышко. Но теперь, вследствие мутации, появился новый подвид, который после укуса прячется пониже, поближе к полу – под стулья, а то и под кровать, где темно, и попробуй, найди! Наверное, погибшие предки передали потомкам на генном уровне: «Ребята, на потолке отдыхать опасно – могут прибить. Прячьтесь под кровать!»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. «ВНУК. КАНАЛ. САЗАН. БАНЯ».

Вовка, Степанидин внук, раз отличился тем, что свалился с террасы второго этажа вместе с перилами, на которые облокачивался. Все знали, что они держатся на соплях, да и его не раз предупреждали не виснуть. Перила совсем подгнили и разболтались, но считалось особой доблестью покачаться на них. Вот и покачался. Упал спиной вниз, как сидел, но ничего себе не сломал (перила с амортизировали), только в штаны накал с испугу. Веселились по этому поводу целую неделю…

Имелось в дедовской библиотеке одно замечательное издание. Как бы отчет о строительстве Беломор-Балтийского канала с множеством фотографий со счастливыми строителями и бодрыми комментариями писателя не любившего звук саксофона. Толстенная книга. По голове ударишь, – убьешь! И куда делась? Еще дед выписывал огромного формата пропагандистские журналы «СССР» с фотографиями во всю полосу, где показывалось бурное строительство нового общества. Имелись и толстенные подшивки дореволюционного журнала «Нива» с интереснейшими картинками и публикациями. Печатался там, в частности, роман Жюля Верна «Зеленый луч». Было в нем что-то захватывающе-таинственное, но подробности не помню. Вот бы перечесть, но с тех пор произведение так ни разу и не попало на глаза, как ни искал…

Не любил я жареную рыбу! Вернее, любил, но только кожицу румяную и хрустящую. А дальше шла мякоть, усеянная костями, от крупных и до мельчайших. Особенно в сазане (он обожался в доме и подавался в различном воплощении – от заливного, до жареного или вареного). Кушать его – мука невероятная! Нервной системы не хватало для борьбы с мельчайшими костями, коих природа понатыкала, где надо и не надо.
- Снова расковырял и бросил! – слышал я дедов упрек и получал по лбу. Тем, обычно, и заканчивался «поединок» с сазаном. Кстати, карпы и лещи от сазана не отстают в этом вопросе. Разве что у судака костей поменьше и они
Посетил я как-то баню один. Обычно с отчимом ходили, а тут так вышло. Моюсь, моюсь, вдруг слышу сбоку: «Давайте, молодой человек, я вам спинку потру. Ложитесь на лавку». И укладывает меня, а голосок такой ласковый-ласковый, словно нежнейшая шампунь. Оборачиваюсь. Пожилой, но еще крепкий мужичонка, и на лице сладко-гадкая улыбочка. Спасибо, говорю, не надо и сматываюсь от греха в предбанник. Там спрашиваю банщика: «У вас, п***р завелся?» А он и отвечает нежным голосочком, примерно, как милиционер в известном анекдоте: «А вы не ходите в наш садик». Так я толком и не помылся в тот раз…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ «ТРОТУАР. ПОЛЫНЬЯ. РАНЕНИЕ».

Зимнее время диктовало свои особые забавы: например, бросание снежков в окна домов или проходящего транспорта, что в обоих случаях часто заканчивалось преследованием со стороны задеваемого объекта с последующими подзатыльниками или надиранием ушей.
Однажды брошенный снежок стоил шапки, которую с меня сорвал и унес взбешенный шофер. Бросив, зазевался и не заметил, что «подорванная» машина остановилась. Понятно, в тот момент играл в «войнушку», а проезжавшие машины представлялись вражескими танками, снежки – гранатами (в кино насмотрелся). Водитель «подбитого танка», не разобравшись в чем дело, сразу прибег к репрессиям. Настоящий фашист! Правильно я сделал, что его танк подорвал! Так что никогда не зевайте. Бросили гранату и в окоп, а то лишитесь головного убора или, того хуже, будете биты. Конфликт с водителем случался и раньше, летом. Как-то, бурно играя, выскочил из ворот нашего дома на проезжую часть и столкнулся с проезжавшей мимо полуторкой. К счастью, лишь ударился грудью о борт, и отделался легкими ушибом и испугом. А, если бы под колеса угодил? Шофер, конечно, выскочил и дополнительно дал мне тумаков, но на фоне шока они болезненными не показались. Зато по проводам испорченного дворового «телефона» пошла молва: «Юрку Минеева машина задавила». В ответ на что, я являл себя народу в полном здравии и гордился, что повезло! Но вернемся в зиму.
Еще одной игрой, но не в «войнушку», хотя во что-то диверсионное, являлось следующие занятие… Тротуар возле нашего дома, впрочем, как и везде по стране, скажем мягко, не отличался горизонтальностью. Скорее, представлял некую полосу препятствий. Летом бугры, кочки и лужи; зимой сугробы или каток. В описываемом случае представлял последнее.
Известно издавна, что в России два несчастья: дураки и дороги. Но мы бы включили сюда и третье – тротуары, тем более что теперь они еще превратились и в стоянки автотранспорта, а бедный пешеход иди по проезжей части. Такого не встретишь ни в одной стране мира (в основе феномена – все тоже неуважение к личности!)
Так вот мы использовали эту особенность русского рельефа в своих, можно сказать, низменных и корыстных целях.
Зимой обледеневший тротуар возле нашего дома представлял собой некую вогнутую поверхность. Ползая на четвереньках, мы его присыпали снежком, чтобы замаскировать явно скользко-опасное место. Рядом для отвода глаз лепили снежную бабу, чтобы прохожие не поняли истинных наших намерений. Когда очередная жертва ступала на присыпанный снегом, искривленный лед, то шансов не упасть у нее практически не имелось. Раздавалось желанное «хрясть» и дикие проклятия, наполнявшие торжествующей радостью наши детские сердца. Подняться упавшему достаточно сложно. Склоны кратера-катка покатые. Несчастный беспомощно карабкался и снова падал. Насыпанный снежок не допускал никакого трения. Если дело затягивалось, то мы, насладившись результатом, как бы прибегали на выручку (играли поблизости и увидели). И помогали бедняге подняться, изображая очень сознательных пионеров-тимуровцев.
Бывали случаи, когда пострадавшие оказывались не в меру смекалистыми и догадывались, что «западня» возникла не случайно. Тогда приходилось спасаться бегством.
Хочу успокоить негодующего читателя, что никаких вывихов и переломов ни разу не случалось, так что «не корите меня, не браните». Разбитая бутылка пива или кефира, да пролитая сметана не в счет…

Зимний вид из окна моей комнаты. Канава покрыта молодым льдом; кое-где проталины; редкие безлистые деревья по берегам и фонарные столбы. На той стороне вытянулось кирпичное одноэтажное здание Кулинарного техникума. Геннадий Хазанов еще под стол пешком ходил; известный фельетон в его исполнении появился десятилетиями позже.
Любили мы и на коньках кататься. Поначалу - «снегурки» с закругленными носами, которые привязывались хитрым способом к валенкам. У ребят постарше имелись хоккейные «дутики» или «канадки», а у старших – беговые, длинные как ножи и острые как бритвы. Обзавидуешься!
Однажды я провалился в полынью, и дворовый «телефон» немедленно затрезвонил: «Юрка утонул!» А я дома у печки просыхал, согреваясь чаем с малиновым вареньем.Хотя, когда оказался в ледяной воде, действительно струхнул маленько, да и выбрался с трудом…

Когда после очередного проливного дождя двор и низменные окрестные места затопятся, мы сооружали из досок плоты и начинали играть в пиратов и разбойников. На всякий случай впрок заготавливались луки и стрелы, выстругивались из дощечек мечи, приготавливались картонные щиты. Тогда и «стычки» получались как настоящие. С фехтованием, отрубанием голов понарошку и натуральными падениями в воду.
Как-то я, сидя в одних трусах по обыкновению (лето) на террасе, строгал большим кухонным ножом очередной меч. Степанида проходила мимо. «Опять оружие делаешь? Что у вас за интересы? Война да война! Лучше б, чем полезным занялся. Вон, какой верзила вымахал, а все в свои дурацкие игры играешь!» И сглазила, стерва! Только прошла, как лезвие вылетело из деревянной рукоятки (давно разболталось, но не вылетало) и вонзилось мне в левую ногу повыше щиколотки. Вонзилось и торчит, не падает, так глубоко вошло. Я его выдернул, и из ранки ударил фонтанчик. Испугался и с криком побежал домой. Рана как в настоящем бою. Дома перевязали, кровь остановили, и долго ходил с повязкой. Потом прошло, но след-рубец остался до сих пор. Но какова старуха, а? Настоящая ведьма! Ведь точно сглазила, мстя, очевидно, за показ мною голой жопы и бросание на стройку камней.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ. «ТРАВА. КУПАНИЕ. ДЕВОЧКИ. ДЕД».

Обычно летом один играл на берегах Канавы. Если накануне прочитал что-то военное, то игралась «войнушка», если про путешествия, то илистые берега и обрывы превращались в таинственные острова, бухты, заливы. «Войнушка» чаще всего бывала кавалерийская: прутом-саблей лихо срубал «головы» белых цветов необъятных зарослей травы, именовавшейся «куриная слепота». Причем здесь куры и слепота никто не знал, но название передавалось от поколения к поколению.
В месте срубания выделялась густая, молоку подобная масса, которая считалась ядовитой. От нее, наверное, куры бедные слепли, если надумают ее поклевать. Хотя никаких кур вблизи ни разу не видел. Все-таки город, а не деревня! Обычно успевало полечь много врагов, прежде чем раздавался привычный окрик прохожего: «Зачем, мальчик, траву портишь?» Немедленно прекращал рубку, а то по шее получишь, и переходил к другой части игры – бросал комья земли в воду, где плавали якобы воображаемые вражеские суда. Палил по ним из пушек.

Плавать меня, конечно, научил наставник Вовка, решительно столкнув с борта лодки в воду. Я побултыхался немного, а затем по-собачьи, гребя под себя, поплыл. С тех пор к прочим удовольствиям и забавам добавились водные процедуры.
Купания всегда коллективные и включали несколько видов «игр». Топить друг друга, но не до конца; сдергивание с товарища трусов, желательно в присутствии девочек; незаметное подплывание под водой и хватание за ноги (цель – испугать, а сюжет – оживший утопленник). И, как разновидность забавы, хватание за гениталии, что особо всех веселило. Сюда относятся и все виды ныряний: с берега, с моста, с борта лодки или баржи. На дальность и длительность пребывания под водой, чтобы подумали, что утонул, и испугались. Игры заканчивались с появлением так называемой «гусиной кожи», когда на ней от переохлаждения вскакивают маленькие пупырышки. Одним словом, буквально, до посинения!
В основном, купались в близлежащем канале (Канаве), а когда повзрослели, стали и на Волгу ходить. Там и вода почище и нырять можно с более высоких мест, но и течение сильнее. Обратно шли через весь город домой, надев брюки на мокрые трусы, во-первых, прохладно, а, во-вторых, быстрее просохнут на горячем теле.
Канава часто в жаркие дни мелела, вода в ней зацветала (зеленела) и начинала дурно пахнуть (протухала), но это не останавливало. Многие из нас не умели плавать, и обмеление было на руку. Ходили по грудь в воде по дну, гребя руками, и делая вид, что заправские пловцы. Правда, такое «плавание» небезопасно, потому что дно усеено консервными банками, битыми бутылками, всяким хламом с торчащими гвоздями и ржавыми железяками. Часто заплыв кончался ранениями, но и это не останавливало. Главное, чтобы прохожие с берега и мостов подумали: как ребята здорово плавают!
Весьма опасное развлечение и ныряние с берега или с борта моторной лодки, что часто заканчивалось, то вонзанием головой в дно, то обдиранием пуза, если очень мелко. Но тоже ничуть не устрашало отважных пловцов.
У взрослого населения большой популярностью пользовался городской пляж. Так как он находился на песчаном острове посередине реки и доставлял туда купальщиков речной трамвайчик, то нужно платить по «гривеннику» туда и обратно. Поэтому поначалу ездили с родителями, когда сами стали что-то зарабатывать, то и самостоятельно.
Возникновение пляжного островка тоже своеобразно. Как гласит легенда, когда-то на том месте, посередине реки, затонула огромная баржа (не то в прошлом, не то в позапрошлом веке). Постепенно ее заносило илом и песком. За многие годы образовалась отмель, а затем и остров. Он частично покрылся травой, кустарником, и образовался идеальный пляж с мелким, нежным, золотистым песком. Остров летом стал местом досуга большей части городского населения. Особенно в выходные дни. Яблоку негде упасть. От обилия купающихся вода становилась у берега мутной (там плескались малыши и пьяные взрослые). Более трезвые взрослые старались заплывать подальше, за буйки, где их отлавливали спасатели. Но спасатели не всегда поспевали, и каждый купальный сезон давал свою среднестатистическую цифру утопленников.
Особым кайфом считалось, постепенно входя в воду, привыкая к прохладе и зайдя по пояс, тайно пописать, после чего, облегчившись, можно плыть со спокойной совестью. Некоторые ухитрялись и покакать – вещественные доказательства всплывали сзади. Но это полное свинство, скажу я вам, и делать это надо, конечно, не при всем честном народе…
Пляж, несмотря на раскаленный песок (больно босой ногой ступить), располагал к неуемным играм с мячом. В основном - «круговой волейбол», без сетки, когда игроки, буквально, образуют большой круг. Присоединяйся, кто хочешь! В футбол гонять по песку, сами понимаете, не очень сподручно. Конечно, мастерами пляжного, да и дворового волейбола, являлись старшие ребята. Во дворе вкопали два столба и натянули сетку. Особая гордость и уменье старших - «загасить» мяч о твою непутевую голову, если под руку подвернулся, что весьма больно.
Пляж, помимо «стадиона», являлся для молодежи и дневным «Бродвеем». Но в отличие от вечернего там прогуливались лишь в плавках и купальниках. Представители обоих полов, обладавшие хорошими фигурами, считались местными авторитетами. На них все с завистью заглядывались. Тщедушные, неспортивные и прочие слабаки, да еще, если и в «семейных» трусах (тех, что до колен), подвергались всеобщему презренью и осмеянью. Авторитеты отличались и тем, что могли делать кульбиты, сальто и вообще всячески выдрючивались на акробатически-гимнастическом поприще…

Жили в нашем дворе, конечно, и девочки. Но их немного. На нашем этаже обитали две сестры, непосредственные соседки (квартиры – дверь в дверь). Одна постарше, Тамаркой звали. Кажется, училась в техникуме, неизвестно в каком и на кого, но это и не важно. Младшая - Алька (Алевтина). Моя ровесница. Обе отменные хабалки, а младшая, вдобавок, еще и заикалась. Мы ее охотно передразнивали, отчего она лезла в драку. Этажом ниже жили другие две сестры, старшую из которых звали Таисия, а как младшую? Кажется, Любка. Их обычно всегда видели вместе. Ходили, держась за руки, поэтому их и называли совместно-коллективным прозвищем «Тасюрки-масюрки». Почему «тасюрки» еще понятно – от имени старшей, а откуда взялись «масюрки» неизвестно. Наверное, для рифмы.
Взаимоотношения с девочками сначала сложились платонические. Совместно играли в казаков-разбойников и в прочие игры, но постепенно по мере совместного созревания стал появляться иной интерес. Поначалу совсем невинный. Забирались на соседнюю стройку и скрывались в лабиринтах, стоявших высокими штабелями кирпичах. Там происходили некие «братания». Взаимное показывание пиписек, с поверхностным осмотром их устройства. Обе стороны ощущали неловкость и смущение, но любопытство пересиливало. Дальше, больше. Решили попробовать, что между собой взрослые дядьки и тетьки делают. Участвовали в эксперименте одна из «тасюрок» (младшая, как более сговорчивая) и я с Колькой, младшим братом обормота, о котором говорилось выше. Несмотря на полное взаимное согласие - и мы были «во всеоружии» (стояло!) - дело не клеилось. Во-первых, толком не знали «как». Во-вторых, назойливые муравьи нарушали торжественность момента, заползая куда не надо («даме» пришлось лечь на землю). Тыкали, тыкали, но как-то неуклюже, не зная толком «технологии». Короче, не получалось! Тогда сообразительный Колька предложил: «Давай мы туда тебе написаем». Противоположная сторона охотно согласилась, тоже будучи несведущей в интересовавшем всех вопросе и посчитав, очевидно, что вот так дети и делаются (от соединения одной мочи с другой). Мы облегчили мочевые пузыри. Избыток пошел на поливание докучливых муравьев. Разошлись довольные, договорившись, сеанс повторить в ближайшее время. С тех пор новая забава стала называться «пойдем потыкаемся».

Умер дед. Августовская жара, его парализовало. Не помню, какую сторону. Говорить не мог, лишь мычал. Все суетились, носились по квартире, приносили лед, прикладывали к голове, достали пиявок (ужасные существа!). Ничего не помогло. Говорили, случилось оттого, что любил по солнцепеку с бритой непокрытой головой ходить. Похорон не помню. Помню только, что водрузили крест рядом с могилой его отца, работавшего приказчиком на рыбных промыслах. Умер дед нестарым. Слегка за пятьдесят. Работал много, себя не щадил, будучи бухгалтером. Брал работу на дом, сидя ночами и составляя отчеты. Большую семью надо кормить…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. «ПРИЗРАК. МОТОРКИ. КУРИЛЬЩИКИ.»

Зима и рано темнело. Я дома со слепой бабушкой. Мать на дежурстве. Работала посменно диспетчером на газопроводе. И тети Веры не было. Тоже на работе. Трудилась на сетевязальной фабрике. Я, по обыкновению, сидел за столом и рисовал. Бабушка молча сидела на кровати, думая о своем. Лампа над столом в абажуре с разными висюльками ярко светила, а в моем блокноте бурно полыхала очередная увлекательная «войнушка», как вдруг… В соседней комнате щелкнул выключатель и зажегся свет. Бабушка тоже слышала.
- Зачем там свет включил?
- Не я. Он сам.
- Как сам?
- Так.
- Поди, выключи.
Пошел выключил и снова уселся за стол, краем глаза косясь туда. В соответствии с начавшейся чертовщиной шло и музыкальное сопровождение: по черной круглой тарелке, висевшей на стене и никогда не выключавшейся. Передавали оперу «Аскольдова могила» Верстовского, что наводило дополнительный страх. Снова щелчок, и свет в другой комнате вспыхнул. Я поежился, боясь смотреть в ту сторону.
- Опять сам зажегся?
- Опять, - ответил я дрожащим голосом.
- Может, залез кто? Воры? – бабушка перекрестилась.
«Зачем им свет включать? – резонно подумал я. – Воры любят темноту».
Тут щелкнул выключатель в дальней комнате, и из двери полился свет.
- В спальне тоже зажегся, - трясясь, сообщил я.
- Читай «Отче наш»! – сказала бабушка, начав молиться. Я последовал ее примеру, прекратив рисовать и, стараясь не поворачивать головы в «опасную» сторону. Сейчас не до «войнушек». Их заменила «перестрелка» выключателей, которые начали интенсивно щелкать, гася и зажигая свет. Не помню, сколь долго длился этот кошмар, но с приходом с работы тети Веры сатанизм разом прекратился… …

Дядя Юрий любил летом спать не в квартире, где весьма душно, а на террасе, вынося туда тюфяк с подушкой и простынь. Выносил и немецкой работы радиоприемник «Телефункен», имевшийся с довоенных времен. Дядя не только любил ловить рыбу, но и по приемнику – джаз. И засыпал под его чарующие звуки.
С террасы шла широкая лестница во двор, к воротам. Они имели лишь покосившуюся арку, но не створки, давно растасканные на дрова (еще в войну). Так что всяк заходи с улицы. Но тогда время было весьма «вегетарианским», и обычно посторонние не в свои дворы не совались.
Дядя на террасе чувствовал себя очень комфортно. Мог курить вдоволь, отгоняя комаров, и музыку делать достаточно громко. Соседи запирались, а стены метровой толщины. Так что никому не досаждал музыкой. Запирались и мы на ночь, на огромные железные скобы и засов. Двери двойные (наружные и внутренние), между которыми помещалась огромная бочка с запасом питьевой воды. Водопроводный кран, обслуживая оба флигеля, находился во дворе. Приходилось воду таскать ведрами. Зимой между дверьми стояло и помойное ведро на случай, если кому среди ночи приспичит.
Дядя, как обычно, уединился на террасе, а мы заперлись в квартире и уснули. Среди ночи часа в три раздался бешеный стук в дверь и истошные крики: «Откройте, откройте!» Тетя Вера проснулась первой. Спала ближе к двери, и поспешно отперла.
- Что случилось? Воры?
- Еще хуже! - Дядя держал в охапку подушку, простыни и дрожал. – По лестнице снизу поднимался Василий Алексеевич (покойный его отец и мой дед) и весь светился как фосфорный!
- Может, тебе приснилось?
- Ей Богу, вот, как вас, видел! Стал его крестить, он попятился вниз, а я дал деру!
Естественно, после этого случая засыпания под приемник на свежем воздухе прекратились…

Поскольку упомянули джаз, а он, как известно, музыка черных, то самый раз перейти еще к чему-то черному… Ну, хотя бы, к икре.
Город рыбацкий. Даже празднуют день рыбака. Город славится на всю страну щедрыми дарами еще не до конца изгаженных речных просторов, поэтому многие жители, (если не большинство) уделяют рыбалке и рыболовству уйму времени.
Помимо обладания всевозможными удилищами, неводами, сетями и лесками («закиднушками»), граждане обзаводились катерами и моторными лодками, на которых уносились по течению или против, подальше от шума городского предаваясь приятному с полезным.
У некоторых обитателей нашего двора тоже имелись катера, называвшиеся по-местному «моторками». Тогда иметь личную моторку было столь же престижно, как позже автомобиль. Тем более что гараж не нужен. Стоит себе у берега на приколе, и все дела. Правда, стоит на цепи под замком, потому что угоны практиковались.
В нашем случае, когда дом на берегу, иметь моторку сам Бог, как говорится, велел! На зиму, конечно, ее родимую приходилось вытаскивать на берег, укрывать, зачехлять, а еще лучше прятать в сарай или водружать на крышу его. Подобные сараи имелись у каждой семьи для хранения дров и всякого хлама. Между прочим, моторка регистрировалась в отделе водной милиции, как плавсредство. Выдавались «корочки» и номер в виде металлической дощечки, которая крепилась на борт…
Владельцы моторок в свободное от основной работы время занимались рыбным промыслом (частным изловом), что давало существенную добавку к скромной советской зарплате. Верхом совершенства считалось иметь, помимо лодки, удочек, сетей и охотничье ружье. Тогда можно «вкушать от всех плодов»: тут тебе и рыба, и птица (охотились, в основном, на уток) – доход увеличивался значительно! Обычно подтверждением наличия в доме рыболова-охотника были гирлянды сушащейся на балконах и террасах воблы и истекающих жиром белужьих боков или осетровых балыков, вызывавшие зависть соседей и прохожих. Эти запасы потом всю зиму кормили их обладателей, а излишки распродавались – ездили торговать даже в другие города, где таких щедрот граждане не имели.
Наш сосед Павел (мы звали его «дядя Панька»), отец Альки и Тамарки, один из таких «старателей». Обладая как моторкой, так и двустволкой. Он был вредный, с волосато-мохнатыми как у гориллы руками и грудью, и все норовил дать подзатыльник или щелчок по лбу, если идешь мимо. Правда, когда напивался и становился добр, приглашал покататься на моторке. Он работал механиком на судоремонтном заводе, отчего всегда ходил выпачканный машинным маслом с паклей в руках. В моторах шибко разбирался и всячески улучшал свою лодку , проконопачивая каждый сезон и постоянно копаясь в моторе.
Наша тайная задача - чем-то навредить его моторке. Не располагая большими возможностями, мы могли ее лишь чем-то испачкать, написать мелом неприличное слово, засунуть что-нибудь в выхлопную трубу или вымазать калом замок. Он, конечно, догадывался, чьи это проделки и поэтому нас не любил.
Увлечение аборигенов рыболовством и охотой очень тесно дружило с браконьерством и выражалось в отлове осетров, стерляди, севрюги и белуги в неположенное время. А также и в самопальном изготовлении черной икры…
гом ограждал площадку от ветра».
Часто дары Волги предлагались туристам, чей водный круиз заканчивался нашим причалом. В толпе приезжих шныряли подозрительные личности и, выбрав клиента, шептали доверительно: «Икорки не желаете? Недорого отдам».
Дефицитный продукт в магазинах не продавался, идя целиком на экспорт и пополняя советскую валютную «копилку». Посему, многие туристы прельщались и просили показать товар. «Продавец», часто не вполне трезвый, задирал рубашку, под которой обнаруживались привязанные к голому телу целлофановые пакеты с зернистой икрой. В смысле санитарии, дело, конечно, сомнительное. Можно с большим успехом отравиться. Ну, и что! Поезжай турист восвояси и травись на здоровье!
Автор, подстрекаемый дружками, неоднократно пытался ловить рыбу. Хотя бы на удочку. Но это тоскливое занятие не привилось, а страстное желание многих непременно сочетать пиво с воблой тоже оставило равнодушным. Это по большому счету. По малому – конечно, приходилось ловить и на удочку, и на закиднушку. Обычно для кошек, которые дежурили на берегу в ожидании поживы. Ради шутки также ловили мальков сачком или марлевым бреднем, но это так далеко от настоящего азартного рыболовства… Кстати, и к рьяным пляжникам я себя тоже не относил, потому что большую часть дня всегда проводил за письменным, дедовским, столом или за пианино. Одним словом, нетипичный представитель рыбацкого края…
… Многие владельцы плавсредств использовали моторки для отдыха и развлечений, в смысле – эх, прокачу! В свадьбах и прочих днях торжеств эти лодки тоже активно участвовали. На них с песнями и игрой на гармошке, катали подвыпивших гостей. Пляски в лодках нередко приводили к их переворачиванию…
Сижу летним вечером за столом, рисуя очередную «войнушку» или морское сражение: корабли стреляют друг в друга, пускают торпеды и тонут. Все изображается очень быстро и сопровождается авторскими азартными возгласами: «бум, бух или трах – тарарах!» Занятие увлекательное. В окно, выходящее на набережную, вставлена сетка от комаров (особенность местного колорита). По Канаве, урча двигателями, снуют быстрые моторки, создавая дополнительный псевдо-морской фон для моих настольных сражений. Конечно, плохо, что не крейсеры, эсминцы, миноносцы и броненосцы, но что поделаешь. Канава для них мелковата. Моторы продолжают урчать на все лады. В основном, дизели собственного изготовления из ворованных деталей. В городе много судоремонтных заводов и мастерских, а народных умельцев – еще больше. Навесные моторы (фабричные) редки, и считались несолидными.
У меня на бумаге тонет линкор, а тем временем из окна стали доноситься несоответствующие столь трагико-героическому моменту звуки веселой гармошки и пьяное пение. «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…» Команда линкора в панике прыгает за борт. Спасательных кругов и шлюпок не хватает. Я переживаю за моряков, а «челны» и веселая песня все приближается – едут просто гуляющие или свадьба, какая. Эти звуки идут слева, а справа тоже доносится встречный хор и приближающееся урчание другого «челна». Ишь, как разгулялись, думаю. Тем временем, на своей картинке «бросаю» спасательные круги гибнущим героям. А за окном звуки все приближаются. Две разудалые компании несутся навстречу друг другу. Они своей интригующей бесшабашностью отвлекают меня от «серьезного сражения». Кажется, рисовал я какой-то эпизод Цусимского боя, находясь под сильным впечатлением от книги о русско-японской войне, прочитанной недавно.
«Из-за острова» слева заглушается мощным «Шумел камыш» справа. На пике общей какофонии «хоров» и тарахтящих моторов, раздается долгожданное «трах-тарарах», визг баб и мат мужиков. Столкнулись! В этот момент и у меня крейсер наскочил на мину. Бросаю свой искусственный бой и устремляюсь к окну – натуральное происшествие интересней! Зрелище, и впрямь, забавное! Лодки кверху килями, моторы заглохли, люди, как и баяны с гармошками, бултыхаются в воде. Первоначальный испуг, мат и визг сменяются хохотом и улюлюканьем, как потерпевших, так и солидной толпы зевак, мгновенно собравшихся на берегу и на мосту. Столкновение как раз под мостом и произошло. Не смогли разъехаться. Совсем забыв о своем сражении, я прильнул к оконной сетке. Но прелесть новизны тускнеет, и все мирно заканчивается. Мокрые гуляльщики выбираются на берег, благо он близко. Вытаскивают туда же и свои моторки. Если пьяному море по колено, то наша Канава ему по щиколотку – и не широка, и не глубока. Обычно, в подобных случаях никто не тонет, разве что шишку или синяк получит, потому что выросшее у воды население с измальства хорошо плавает. Столкновение подобных «челнов» повторялось с завидной регулярностью, каждый раз отвлекая меня на самом интересном месте от рисованных баталий…

… Много было поначалу в нашем дворе мужиков-курильщиков. Внизу, этажом под нами, некто постоянно курил и кашлял. Говорили, у него туберкулез, и мы подходить близко. А вскоре он, в подтверждение диагноза, умер. Осталась вдовой некая тетя Варя неопределенного возраста, ходившая всегда, глядя в землю и пугливо здороваясь. Ее не доводили. Не за что. Хотя изредка дразнили «Варькой». Имя неприятное! Даже зловредное. «Вар-ва-ра»! Сами посудите.
Во флигеле напротив, на втором этаже, жил другой курильщик, Бормотов-отец. Он обычно сидел на террасе, наблюдал за нашими играми, давал ценные указания, смоля папироски одну за другой и оглашая округу «художественным» кашлем с выворачиванием всех внутренностей. Не успел он умереть, как на той же террасе появился еще один куряка, толстяк, муж такой же толстой Зойки-хохлушки, сплетницы и хохотушки (в рифму вышло!) Он заливался кашлем, а она смехом – та еще семейка. Муж, конечно, регулярно и за воротник закладывал. Как после этого не закурить? Детей не имели. Поэтому, наверное, и веселились. Кашлял он только по вечерам, работая днем директором автобазы. Вскоре умер, но не от болезни легких, а от кровоизлияния в мозг. Когда кашлял, становился малиновым – сосуд и лопнул. Зойка, погрустив лишь пару дней, хохот возобновила.
Дядя Панька, владелец моторки, садил вонючие папиросы тоже со скоростью пулемета, но кашлял реже (здоров был черт, крепок и жилист!). Хотя тоже, коль случалось, кашлял от самой жопы (аж попердывал от натуги), с вывертом. Но никак не умирал. наверное, так и не живет до сих пор (шутка!).
Понятно, имея перед глазами столь дурные примеры, курением мы не баловались, восполняя этот досадный пробел множеством других гадких затей и пакостей.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. «ДЫРА. АНСАМБЛЬ. ЛЮБОВЬ. ОБМОРОКИ».

Минареты мечетей, синагога, костел, купола многочисленных православных церквей, наличие русского, татарского, еврейского и даже немецкого кладбищ, свидетельствовало о пестрой семье народов, населявших наш город. С приходом большевиков храмы стали интенсивно сноситься. А мосты и районы стали переименовываться в «Советский», «Кировский», «Ленинский» и т. д. Национальных распрей, несмотря на столь пестрый компот народов, никогда не случалось. Не знали и еврейских погромов, хотя на синагоге оконные стекла покрыты железной сеткой от православных кирпичей (случалось изредка!)
Хотя местные жители называли свой город «дырой», но справедливости ради, заметим, что он всегда был важным, с древних времен, торговым центром, где сходились дороги «Великого шелкового пути». Являлся он для России настоящими воротами в Азию. В свое время Петр Великий придавал очень большое значение этому форпосту на Востоке и замышлял соединить каналами российские реки.

Река ниже города распадается на множество рукавов, притоков, рек, речушек и образует уникальное скопление богатейшей флоры и фауны… Чувствую, сбиваюсь на путеводитель, поэтому лучше о том, как мне однажды в составе коллектива артистов пришлось поплавать в дельте на специальном судне, давая концерты для рыбаков.
Сбежав из консерватории с нервным истощением, летом решил поправить свое здоровье, поступив временно на работу в местный ансамбль песни и пляски «Моряна» (название сезонного ветра, дующего с моря). Коллектив состоял из хора, танцевальной труппы и оркестра. Народу много, более сотни. Концерты проходили на тонях, местах лова и разделки рыбы, в местных Домах Культуры, а то и на лужайке под открытым небом, где мой контрабас звучал особенно хорошо. Конечно, наиболее запомнилось не то, как выступали, а как рыбаки благодарили. При нас разделывали осетров и белуг, доставая черную икру и, слегка присолив, подавали к столу. Это нечто и описанию не поддается. Скажу лишь об осетровой ухе, такой наваристой, что ложка в ней стояла вертикально и не тонула. Сколько мы не переводили водки, ничто под такую закуску не брало. Да и с водкой напряг. Плавучие магазины торговали почему-то перцовкой. Она в жару да под осетрину - ни в одном глазу. Весело, весело было, и «нервное истощение» совсем у меня «истощилось» – почувствовал себя полностью здоровым… А мужское достоинство, назовем его условно «аргументом», на природе да под такую закуску находилось в наилучшей боеготовности, в связи с чем приглянулась мне одна жопастенькая плясунья. Хоть и не в моем вкусе (низкорослая и безгрудая), но зад компенсировал все. К сожалению, на судне не находилось ни одного места для уединения, и дело ограничивалось играми, поцелуйчиками и прижиманиями, что болезненно отражалось на яйцах – ныли бедные.… Потому, по возвращению из плавания решили наверстать упущенное. Она пригласила меня к себе домой с ночевкой. Жила одна. Я расфантазировался: покажу, на что способен, хотя где-то на периферии сознания что-то смущало – грудей нет, и ухватиться не за что… Долой сомненья! Выпью и будет не до них. Выпивки, действительно, оказалось достаточно много, а особенно закуски. Она накрыла щедрый стол, на ночь глядя. Но то ли не тот контекст, то ли еще что (излишняя сытость и опьянение). В нужный момент мой «аргумент» проявил полную индеферентность. Не зря, значит, что-то смущало… Получилось очень глупо. В ответ на «добро» ответил «черной неблагодарностью», отчего, засмущавшись, среди ночи покинул расстроенную подругу. Кстати, может причина в черной икре? Имелась на столе в несметном количестве, будучи привезенной, из той поездки. Значит, нельзя ею объедаться перед «энтим делом». Вот такая вышла поучительная история, господа! Не злоупотребляйте икрой…

Учась в музыкальной школе, я, несмотря на битье и издевательства, все же сохранял в себе все человеческое, и влюбился в девушку. Училась вместе со мной в одном классе и, кажется, в отличие от меня, считалась очень способной. Жила в отдаленном татарском районе за Канавой, хотя не татарка. Ее папа, известный в городе барабанщик, играл в оркестре кинотеатра «Октябрь», самого лучшего в городе. Коллектив выступал в фойе перед началом вечерних сеансов. Играли профессионально, так что публика специально приходила пораньше, чтобы не только покушать мороженое, но и послушать хороший джаз. Оркестр состоял из трубы, тромбона, трех саксофонов, фортепиано и ударных. Контрабаса не имелось, и ударнику приходилось долбить большим барабаном сильные доли такта, чтобы создать фундамент. Контрабас в оркестре отсутствовал не по каким-то эстетическим соображениям. Не нашлось в маленьком городе достойного исполнителя. За роялем сидела женщина, жена ударника, так что, как видите, все деньги в семью! Мать, отец на месте, не хватало только дочки, например, в качестве певицы, тогда бы полный набор, но она еще мала. Я выглядел взрослее своих лет, поэтому меня пропускали на вечерние сеансы с родителями.
Пианистка, восполняя отсутствие контрабаса, постоянно играла басы в манере «ум-па, цум-па» (бас – аккорд, бас - аккорд), что портило общую картину и делало музыку архаичной. Но этим обстоятельством был недоволен лишь один я, слушавший джаз по приемнику и имевший возможность сравнивать. Там контрабас всегда бухал за всю масть, постепенно влюбляя меня в себя. А что с девочкой? Ничего. Из-за того, что родители такие хорошие музыканты, я так и не решился с ней заговорить. Но вернемся к оркестру. Музыканты чопорные, одетые одинаково, важные и трезвые (тогда еще «закладывать» перед игрой не являлось нормой) благосклонно принимали заслуженные аплодисменты. Они казались полубогами, вызывая уважение и зависть. В отличие от гадкой классики, которую мне навязывали в музыкальной школе, здесь звучала совсем иная музыка. Она интриговала необычной мелодикой, гармонией и ритмом. Играли по печатным нотам. Где-то доставали. В их исполнении я впервые услышал знаменитую мелодию Кармайкла «Звездная пыль» (“Star dust”).

Одним из «любимых» моих «развлечений» в подростковом возрасте являлось падание в обмороки в душных помещениях. Помнятся три ярких случая. Первый в библиотеке. Стоял в очереди. Стоял, стоял и вдруг осел, как подтаявший сугроб. Меня сразу поднимать и откачивать. Быстро прихожу в себя и бледный, хотя очень стыдно и надобно покраснеть, покидаю место позора. Второй раз в бане. Ходили с отчимом Деревяшей. Он увлек в парную. Я и бухнулся на скользкий кафель. Вывели бедно-бледного в предбанник. Снова чувство стыда. Ну, и слабак, подумали мужики, посмееваясь. С тех пор бани ненавижу. С ними и еще кое-что связано… Когда был карапузом, мать меня брала с собой в женское отделение. Но по мере подрастания, начал замечать несоответствие женских фигур с огромными жирными ляжками, животами и отвислыми грудями чуть ли не до пола своей фигурке с пипкой на иной манер. Конечно, и тогда вызывали нездоровый не по годам интерес бурно волосатые промежности. Краем глаза из-под намыленных бровей косился на них. Но вскоре и женщины стали выказывать матери недовольство. Почему такого здорового лба водишь – ведь, наверное, все понимает? Что характерно, в обмороки не падал. Не до того – столько интересного вокруг! Третий случай падения случился, когда, будучи юношей, стоял в толпе на каком-то концерте, посвященном выборам. Душно и не протолкнуться. Очухался на полу в холодном поту и с привычным чувством стыда. Слабак! А надо мной склонилось множество любопытных голов: что это с ним? Стыдился ужасно этих припадков (что девушки скажут?). Все стоят и ничего, а этот какая неженка! Проклинал себя за то, что такой непредсказуемый…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ «ЛОТОС. АРКАДИЯ. КИНО. СМОРКАЛЬЩИК. СПОРТ».

Лотос! Самый настоящий лотос расцветал в дельте реки, где заповедник. Ни в Индию, ни в Египет не надо ехать. Но я его так и не удосужился увидеть – лень. Каспийского моря тоже не видел, хотя оно совсем рядом, по той же причине. Кстати, до революции директором заповедника служил отец одного известного поэта, «Председателя земного шара», как он себя называл. А охотиться на дичь в дельту ездил другой известный человек (художник), прославившийся своими пышнотелыми купчихами и портретом Шаляпина в роскошной шубе. Именем этого художника названа местная галерея, в запасниках которой хранится и подлинный эскиз Врубеля к балету «Весна священная» Стравинского. Певец, чей портрет в шубе написал художник, тоже неоднократно выступал в городе. В уникальном цельнодеревянном театре, украшенном ажурной резьбой. Настоящий Терем-теремок, с потрясающей акустикой. Театр летний располагался в пышном городском саду «Аркадия», ставшим впоследствии «имени Карла Маркса». В шестидесятые годы двадцатого века чудо-театр сгорел, а взамен построили новый железобетонный, пригодный больше для партконференций, чем для опер…
Посещение летнего театра называлось, «ходить в «Аркашку», и считалось уделом лишь просвещенной части городского населения. Никакой транспорт туда не доставлял, а парк располагался ближе к окраине. Так что приходилось переться пешком через весь город. Своей оперы город не имел, но часто приезжали труппы из других городов. То из Саратова, то из Куйбышева, то с Украины, то еще, откуда… Репертуар дежурно-провинциальный: «Князь Игорь», «Бахчисарайский фонтан» (балет), «Фауст», «Риголетто», «Тоска», «Чио-чио-сан», «Кармен».
К посещению театра готовились как к большому празднику, надевая лучшие наряды. Для меня это становилось тяжкой повинностью – томиться три часа в духоте. Единственная отрада ситро и мороженное в металлических вазочках, как перед началом, так и в антрактах, если, конечно, проявишь проворство и быстро займешь очередь. Судя по огромным «хвостам» у входа в павильон, и для других это являлось, чуть ли не главным поводом посещения оперы или балета. Забыл упомянуть о нестареющем, «непересыхающем» «Лебедином озере», где кучка девиц в балетных пачках бултыхалась в колышущихся тряпичных волнах. Забавное зрелище!
Ходили в культпоходы втроем – мать, отчим и я. Самыми ужасными оказывались дневные спектакли, когда иссохший деревянный театр-теремок, казалось, вот-вот вспыхнет на солнцепеке. От потолка и стен шел жар как от раскаленной печки. А одеваться нужно «по выходному» (не пойдешь в одних плавках) в плотные брюки и рубашку, а под ней еще и майка. Поэтому париться и потеть приходилось ужасно, отчего оперы и балеты вызывали в детском сердце отторжение, ассоциируясь с пытками жаждой, жарой и духотой…
…Посещение кинотеатров тоже становилось ритуалом. Зимой это выглядело вполне прозаично, а летом событие. Летний «Октябрь» находился в самом центре, и его посещение считалось чем-то вроде посещения званного ужина или чего-то в том же духе. Публика на вечерних сеансах собиралась солидная, интеллигентная – инженеры, врачи и т. д. Друг друга многие знали, и поэтому, гуляя перед началом по тенистому саду, отвешивали поклоны и обсуждали, кто как одет. Поедание мороженного разных сортов, опять-таки из металлических вазочек, и попивание лимонада тоже входило в программу.
В летнем кино хорошо и тем, что не воспрещалось во время сеанса курить, и наш Деревяша смолил свой крепчайший «Памир» от души. Конечно, он не один предавался пороку. Дымило большинство мужчин, да так, что луч света из кинобудки с трудом пробивался сквозь сизые облака. Скамейки (зрительские места) элементарно врыты в землю, так что окурки затаптывались. Те, кто не курил, лузгали семечки или ели конфеты, бросая шелуху и обертки себе под ноги. Можно также спокойно плевать на землю, а отдельные личности, пользуясь общей увлеченностью сюжетом, облегчали мочевые пузыри, если приспичит. Но такое позволяли себе лишь мужчины, пользуясь простотой исполнения – достал и поливай. Взоры соседей устремлены на экран, и музыка гремит, заглушая журчанье. Поди, потом докажи, кто сделал! Может лужа от вчерашнего дождя?
Смотрели мы в этом «демократичном» кинотеатре трилогию «Хождение по мукам». Но для меня «хождением по мукам» являлось посещение вышеупомянутых опер, а летняя киношка - курорт! Ходили, по-прежнему, втроем, хотя на вечерние сеансы дети до 16-ти лет не допускались. Матери приходилось незаметно вместе с билетами совать контролерше рублевку, чтобы та признала во мне вполне взрослого юношу. Помимо этих «торжественных выездов», случались посещения киношек и более заурядные, так сказать, «сольные», когда бегал один. Это утренние сеансы, на которые пацаны валили скопом, благо билет стоил гривенник. На утренниках просмотрел я много корейских и китайских фильмов про «войнушки» и народно-освободительные движения, после чего, вернувшись домой, тут же приступал к воспроизведению увиденного на бумаге. Помимо корейско-китайской шелухи посмотрел тогда и кучу так называемых «трофейных» фильмов. Многосерийный «Тарзан» (дворы оглашались его знаменитым улюлюканьем – соревновались, кто лучше). «Остров страданий» про капитана Блада по роману Сабатини, (играли неделями в пиратов). «Багдадский вор» (цветной, большая редкость для того времени). «Индийская гробница» и «Тигр Акбар» (влюбился в киногероиню). Смотрел и захватывающим наш фильм «Георгий Саакадзе» (потом долго сражались на мечах и геройски «гибли» в неравных поединках). Да, кино являлось настоящим окном в большой мир и всемирную историю!..

… Имелся школьный дружок, Вадик, всегда ходивший с сопливым носом. Он обладал неким искусством сморкаться прицельно на дальность из обеих ноздрей без помощи рук. Надо отдать должное мастерству и заметить, что сопли в его носу рождались отборные – густые, вязкие, зеленые, и никогда не кончались. Он оказался непревзойденным сморкальщиком, попадая по заказу в любую цель. Жили мы по-соседству. Мост через Канаву перейти, и я у него. Жил он с мамой (отец отсутствовал по неизвестным причинам) и старшей сестрой, которая училась в мединституте. У сестры имелся медицинский атлас с цветными картинками… Когда дома не было ни матери, ни сестры, он мне сигналил со своего балкона, и я приходил.
Объектом нашего тайного изучения являлся этот атлас, который открывали на известной странице и подолгу любовались цветными картинками – женские половые органы в разрезе. Вадим потом пошел по медицинской части и стал военным врачом. Но не гинекологом, а хирургом. По поводу сморканья, в дальнейшем, ничего не известно…

…Мой наставник Вовка, видя, что я физически слаб, старался, как мог, развить меня. С помощью двухпудовой гири это делать оказалось, явно, преждевременно, поэтому он требовал освоения турника. Если слегка подтягиваться и дрыгать ногами как-то удавалось, то делать кувырок вперед для меня являлось делом совершенно недостижимым.
Наставник все упражнения выполнял с завидной легкостью, хотя ни в какую гимнастическую секцию не ходил. Будучи настырным и требовательным, он все-таки уломал меня вскарабкаться и сесть верхом на перекладину. Одна нога спереди, другая сзади. Конечно, «тренер» помогал, подсаживал, удерживал. Обещая и дальнейшую страховку, уговорил кувыркнуться вперед.
- Это совсем не страшно, только руки не отпускай и пальцы не разжимай, - подбадривал он.
Я решился, но пальцы, конечно, с непривычки и от страха разжались, перекладину выпустил и… оказался лежащим на земле. Страховщик тоже проморгал момент, а, может, мое нелепое падение входило в веселые Вовкины планы. Под насмешливые реплики и дикий хохот наставника я корчился от сильной боли в лопатке. Хорошо, что не головой о землю! На этом и закончилось мое совершенствование в гимнастике. Лопатка ноющей болью в течение многих лет напоминала о себе. Естественно, дома ничего не сказал и ни к каким врачам не обращался. Сам себе поставил диагноз – трещина, наверное - и успокоился. Что же касается головы, то по ней все-таки досталось с помощью того же Вовки. После проливного дождя затопило подвал нашего дома и, чтобы исправить положение, аварийная служба привезла ручную помпу для откачки воды. Разумеется, агрегат вызвал у нас большой и нездоровый интерес: как устроена, принцип действия и т. д. Мы пытались ею пользоваться, когда рабочие ушли на обед. Вовка и кто-то еще, взявшись с двух сторон за ручки, стали качать. Вверх-вниз, вверх-вниз… Меня наставник попросил подлезть снизу и посмотреть вблизи, как действует механизм. Думаю, что и в этом случае имелся злой умысел. Я охотно полез. Ослушание недопустимо. Да и самому интересно. Тут же и получил по голове одной из движущихся железяк (рычагов), да так, что искры из глаз! Улюлюканью и хохоту не было конца. Сознания не потерял – неожиданно крепок оказался, но потом долго прикладывал мокрую тряпку к огромной шишке на темени. Конечно, дома об истинных причинах ни слова. Подумаешь, ударился. С кем не бывает?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. «БОРЬБА. КРЫША».

… Следующим этапом моего физического усовершенствования стало посещение секции классической борьбы, куда Вовка недавно начал ходить сам. Он коренаст и мускулист – настоящий борец. Я фигурой типичный легкоатлет – длинноног и долговяз. На школьных занятиях отличался прыжками в длину и в высоту, а тут, на тебе, борьба! Но, как говорится, за компанию и уксус сладкий…
…Первое впечатление от посещения спортзала тягостное. В нос ударил резкий, вековой запах пота (помещение плохо проветривалось). Контингент малокультурный, но мускулистый и ни одного, подобного мне, «легкоатлета». Контрастируя с суровой мужественной обстановкой, в углу стоял, как показалось, смущенно зачехленный рояль. Наверное, для аккомпанемента художественной гимнастике, решил я. Позже прочел, как Ницше в юности, будучи приведенным другом в публичный дом, от смущения подошел к тосковавшему там пианино и вместо получения известных услуг весь вечер проиграл Шопена. Я, напротив, старался скрыть, что имею какое-то отношение к этому громоздкому «ящику», и внутренне краснел от мысли, что спортсмены вдруг пронюхают, что музыкант….
… Занятия в секции оказались не из легких. Качание шеи, стоя на «мосту» (ложишься на спину, затем поднимаешь туловище, упираясь в мат затылком и пятками, и начинаешь раскачиваться взад-вперед). Мастера могут при этом держать в руках и отжимать штангу. Приседание со штангой, положив ее на плечи. Полагалось всем, хотя вес поначалу небольшой. Много еще, каких упражнений … Короче, борцу с фигурой легкоатлета приходилось туго. Коренастый Вовка, напротив, прирожденный борец…
… Как вы, возможно, догадались, спас меня от непосильных занятий тот самый, оказавшийся «в кустах» рояль. Когда спортсмены узнали, что умею играть на этой штуковине (Вовка, гад, выдал!), то вместо того, чтобы запрезирать, как я предполагал, наоборот, зауважали и стали просить играть на заказ популярные мелодии: «Бессамо Мучо», «Эй, мамбо!» или «Мой Вася». Особенный успех имели «буги-вуги», которые я прилично «шпарил». Исполнялись, обычно, в ответ на вопрос: «Стилягу играешь?» Так что вскоре мои занятия свелись к роли аккомпаниатора, но не грациозным гимнасткам, как положено, а пыхтевшим на ковре потным парням.
Инструмент, конечно, расстроен, но в меру, и я не особенно мучился. Несмотря на «перепрофилирование», и от борьбы что-то полезное получил, физически весьма окреп. Конечно, пошел в секцию не только за компанию, но и с тайной надеждой стать сильнее. Жило во мне «графмонтекристовское» желание отплатить своим врагам, мучителям и обидчикам. Роман Дюма долго являлся настольной книгой, а романтический образ главного героя – одним из любимых персонажей…

… На уроке астрономии учитель предложил на досуге понаблюдать за ночным небом, отыскать некоторые звезды и созвездия, полюбоваться Млечным путем. С улицы наблюдать плохо. Мешал свет из окон и свет фонарей, поэтому наблюдать лучше с крыши, да по возможности с высокой.
Один из моих одноклассников жил в восьмиэтажном доме напротив Почтамта. Дом привилегированный, сталинской постройки. Отец его - шишка местного значения. В подъезде постоянно присутствовал специальный человек, спрашивавший с упорством попугая: «Вы к кому?». Постореннему так туда зайти нельзя.
Я и хозяин, предложивший крышу своего дома для наблюдений, решили, как стемнеет, взобраться на нее. Но вот незадача: дверь на чердак заколочена, о чем сообщил тот специальный человек («Нет, ребята, туда нельзя!»). Поэтому попасть на крышу можно лишь по узкой наружной пожарной лестнице, не имевшей даже предохранительного ограждения. Сюрприз неприятный, но не отступать же? Страшновато, но полезли. Хозяин впереди. Попыхтели, попыхтели, и вскоре ступили на жестяную крышу, громыхавшую под ногами. До «специального» человека звуки не доходили, иначе он, непременно, вызвал бы милицию.
Осеннее небо на счастье безоблачно, безлунно и многозвездно. Обзор как в планетарии, не то, что снизу. Казалось, на крыше так светло от холодного звездного сияния, что можно спокойно читать книгу. И мы начали «читать», но книгу небосвода.
Налюбовались вдоволь бескрайним «разливом» млечного пути. Отыскали «ожерелья» нужных созвездий и «алмазы» наиболее крупных звезд. И вспомнили, что пора спускаться. Вздрогнули. Стоило посмотреть вниз, как мурашки по спине. Оказалось, лезть вверх легче, чем спускаться вниз. Но друг перед другом нельзя выказывать, что боишься, и мы полезли. Первым поставил ногу на ступеньку хозяин. Он оказался решительным парнишкой – недаром отец в Обкоме работал. За ним шагнул в пугающую темноту я. Спускаться надо задом, судорожно вцепившись пальцами в железные поручни. Прошиб холодный пот, но все прошло благополучно. С тех пор приобрел устойчивую фобию – боязнь высоты…

ГЛАВА ШЕСНАДЦАТАЯ. «ВЕЛОСИПЕД. КРАСНЫЙ МОСТ. ИНАЯ МУЗЫКА».

… Решил купить велосипед. До того катался на самокате. Умели пацаны, мастерить отличные самокаты из дощечек и подшипников. Очень ловко получалось. Передняя вертикальная доска с ручками, чтобы держаться; к ней под прямым углом – доска, на которую становиться; впереди ведущий подшипник и еще один в хвостовой части. Лихо делалось и поворотное устройство. Коробки передач нет, но и без нее можно здорово кататься, соревнуясь в скорости…
Итак, решил обзавестись великом. Для этого надо летом в каникулы наняться куда-нибудь и кем-нибудь, чтобы заработать на покупку. Поверив с моих слов, что хорошо рисую, приняли временно в артель по производству детских металлических игрушек. Как несовершеннолетний трудился с 8-ми до 3-х с небольшим перерывом на обед. Работа заключалась в нанесении масляными красками на детские лейки и ведерки узора из цветочков по своему усмотрению: ландыши, колокольчики, васильки, незабудки и т. д.
О внешнем виде этих растений, конечно, представление имел, поэтому нарисовать не составляло труда.
Сидел один в личном «цеху», маленькой каморке с земляным полом и окнами без стекол. На стене не умолкало радио. Рисовал и слушал. Потом от едкого запаха краски голова болела, но что делать – хотелось заработать. Работа сдельная: чем больше намалюешь, тем больше заплатят. И я старался.
Артель располагалась недалеко от городского кладбища, так что звуки радиоточки часто заглушались траурными нестройными мелодиями, доносившимися снаружи. В основном исполнялось одно и тоже – похоронный марш Шопена из сонаты Си-бемоль минор, получивший в народе меткое название «Из-за угла». Главный элемент бессмертной мелодии - буханье большого барабана, доносившееся за версту. Сразу ясно: несут! Путь на кладбище лежал через мост над рекой Кутум. Мост назывался Красным, хотя выкрашен в этот цвет не был. Впрочем, главная площадь страны тоже не выкрашена. Если кто умирал, говорили: «Отправился за Красный мост». Чтобы попасть на работу, мне тоже приходилось идти по этому мосту.
Однажды, идя с работы в самый солнцепек, наблюдал занимательно-поучительную (как не надо делать!) сценку. Двое бродяг (по-нынешнему – «бомжей»), расположившись на берегу на травке, распивали денатурат (технический спирт), сиреневую жидкость с большими градусами. Если кому надо - продается в скобяных отделах магазинов. Стоит намного дешевле вина и водки, так что беднягам по карману. На этикетке бутылки изображен череп с костями как на опорах высоковольтных линий – «Не влезай, убьет!» На улице тоже много градусов – за тридцать, поэтому согреваться изнутри времени «лучше не придумаешь». Но рядом река, и можно пыл немного охладить. Бедолаги пили и радовались жизни, оглашая округу песнями. А через мост несли очередного покойника, и долбил большой барабан, заглушая печальную мелодию, которую с трудом выводили на медных раскаленных и сверкавших на солнце адским огнем трубах еле державшиеся на ногах заранее пьяные музыканты. Поминки впереди, но душа, как известно, не ждет – получили аванс у добрых родственников покойного.
Осушив опасную для жизни поллитровку, выпивохи окончательно разомлели и решили освежиться в реке. Вода зеленая и дурно пахла. Но что им? Разделись. Один оказался инвалидом. Отстегнув деревянный ножной протез, он бросился в мутные воды и бойко поплыл. Второй, ничего не отстегивая, быстро искупнулся и, выйдя на берег, бухнулся на травку, загорать. Инвалид, тем временем, доплыл до середины, демонстрируя, что и отсутствие ноги пловцу не помеха. Второй, наблюдая за коллегой, подбадривал его в красочных матерных выражениях (примеры приводить воздержимся).
На мосту и на берегу стали собираться зеваки, заинтересовавшиеся странным купанием в тухлой воде. Некоторые, тоже приняли участие в подбадривании пловца. Вдруг голова одноногого скрылась, – нырять вздумал, решили зрители – но голова, нарушая все мыслимые сроки пребывания человека без воздуха, не показывалась. Публика заволновалась. Не утоп ли? Но никто почему-то не спешил бросаться спасать. Собутыльник вместо того, чтобы придти на помощь, залился истерическим хохотом и, схватив протез, потрясал им с криками: «Эх, Васька, ногу забыл! Как на том свете без нее будешь ходить?»
Зарабатывая на велик, каждый день малевал цветочки, и параллельно слушал вечно журчавшее радио. В то лето в Москве проходил Международный Фестиваль Демократической Молодежи и Студентов – так он официально назывался, – шел 57й год, мне 15 лет. По радио передавали концерты фестиваля. Я впервые услышал иную интересную музыку. Она захватила. Это ничем не походило на ненавистную классику, которой мучили в музыкальной школе. Острые ритмы, необычные инструменты, в частности саксофон, радостные голоса певцов, интересные и необычные мелодии. Крася лейки, делал открытие: значит, есть и приятная музыка! Слушая, стал понемногу «оттаивать» и забывать о побоях, связанных с Моцартом, Бетховеном и этюдами Черни. Заинтриговал звук электрогитары и барабанные ритмы. Появилась мечта, после покупки велика, купить ее и научиться играть. Справка: электрогитары тогда в магазинах не продавались, торговали лишь семиструнками.
Услышанные мелодии запоминались и, приходя домой, срочно подбирал их на пианино.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. Брат Вася Дикие игры и черный перец. Дядя Юрий.

…От дяди Юрия, который отчаянный пьяница и «Дон-Жуан», родился мой двоюродный брат, названный в честь дедушки Василием. Он оказался ребенком умственно отсталым (зачат по пьянке) и не смог учиться в нормальной школе. Но это в дальнейшем ему не помешало жениться на подобной себе и произвести ребенка, девочку. Тоже не вполне нормальную, но отличавшуюся необыкновенной способностью мгновенно справляться с пресловутым Кубиком-Рубиком, что нормальному человеку совершенно не под силу.
… Когда Вася был подростком, мы с ним предавались, так называемым, «диким играм». Суть заключалась в следующем: я рисовал на бумаге страшную рожу, говоря, что это Паганини (известно, гениальный скрипач не был красавцем). Затем бегал за братом с этим портретом, пугая. Он визжал и прятался, переворачивая в квартире все вверх дном. Я не объяснял, кто такой Паганини – достаточно его крючковатого носа, выпученных глаз и растрепанных кудрей. В доме имелось «поганое» ведро для помоев, поэтому странное имя ассоциировалось с чем-то нехорошим («поганая Нина», например). Игра Васе так нравилась, что он, повзрослев, часто просил: «Поиграем в Паганиню?»

Вася, когда подрос и получил инвалидность, устроился на работу грузчиком в продовольственный магазин. Его супруга - потомственная дворничиха, так что никаких интеллектуальных противоречий в семье не возникло. Несмотря на умственную отсталость, Вася быстро пристрастился к бутылке и табаку. Напиваясь, с ума сводил свою тетку, мою мать. Приходил после работы в гости и устраивал скандалы (жил он у жены). На следующий день, протрезвев, извинялся и слезно молил о прощении, но столь же бурно и настойчиво, напоминая дебоширство накануне. Неизвестно, что лучше, когда трезвый или, когда «под газом». И трезвым, и пьяным он всегда старался помогать семье, тыря из магазина все, что под руку попадется. Однажды, сияя от радости, приволок мешок черного перца. Моя мать чуть ни в обморок. Куда девать столько? Такого запаса явно хватит нескольким поколениям. Вот, каков он «хозяйственный» брат Вася!

… Дядя Юрий умер в одиночестве, сидя за столом, уставленным винными бутылками (запой). Очередная жена, то ли в отъезде, то ли с ним в ссоре, ушла. Он просидел так несколько дней, пока соседи не почувствовали запах и не вызвали милицию. Сын Вася видел его обнаженным в морге и поразился невероятным размером детородного органа (открылась причина невероятной популярности покойного у женщин).

,

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. Аккордеон. Горе-футболист. Ухо-горло-нос

… У того, на чей дом мы взбирались наблюдать за звездами, имелся маленький аккордеон. Он умел на нем пиликать. В частности, играл популярную тогда песню Евгения Родыгина «Едут новоселы по земле целинной…». Он и мне дал попробовать поиграть и показал аккорды этой песни. Я очаровался и инструментом, и музыкой. Стал бредить с тех пор аккордеоном. Игра на пианино казалась более заурядным делом. Аккордеон – модный инструмент и встречался во всех коллективах, приезжавших на гастроли в наш город. Я не пропускал ни одного концерта. Дома старательно рисовал увиденный инструмент, считая, теперь он мой. Особенное потрясение испытал от приехавшего с гастролями румынского аккордеониста, который все время бегал по сцене, разрывая красные меха и слепя блеском клавиатуры. Звали его Михай Табани, а аккомпанировал ему джаз-ансамбль под управлением Серджиу Малагамба. Руководитель-барабанщик играл на ударной установке с множеством барабанов и барабанчиков: от огромных и до самых мал, мала меньше. Барабаны вскоре стали следующим моим страстным увлечением. Рисовал без конца, мечтая обладать и играть на них…

Кто в свое время не переболел хоккеем или футболом? Да, пожалуй, каждый здоровый мальчишка. И я не избежал общей участи. Сегодня терпеть не могу ни того, ни другого, и поспешно выключаю радио или переключаю телевизионный канал, если начинается трансляция матча. Однако бокс люблю и смотрю. В нем мне видится миссия справедливого возмездия… Большинство населения сохраняет футбольно-хоккейную привязанность на всю жизнь. Не понимаю, что они в этом находят, доводя себя порой до инфарктов. Наверное, то же, что основная масса населения находит в цыганщине, блатяге и попсе. О, этот массовый вкус! Обыватель, увы, не исправим.
Стою в вагонном тамбуре, курю. Вдруг подваливает какой-то мудак с вопросом:
- Ну, как наши вчера сыграли?
Он, не зная меня, решил, что я, как и все, болельщик. Приходится что-то мямлить и отвираться, потому как стыдно, признаться, что я не от мира сего. Не скажешь, ведь «презираю ваш футбол»? Оскорбится до глубины души, а то и с кулаками полезет. А меня и поддержать будет некому…
Когда узнал, что и Шостакович страстный футболоман, то это еще больше его запрезирал. Сначала не мог ему простить оперетку «Москва – Черемушки». А великий симфонист в дальнейшем докатился и до «Марша милиции», который менты не оценили и не приняли. Но оставим в покое советского классика и поговорим о собственных пороках.
Зимой обязательно играли в хоккей чаще без коньков, бегая по льду замерзшей Канавы и гоняя сплюснутую консервную банку. Клюшки старательно изготавливались из дощечек, скрепляясь сапожными гвоздями и изолентой, но прочными от этого не становились. И после каждой яростной схватки превращались в щепки.
Летом сомнительный хоккей сменялся подозрительным футболом, где мячом служила плотно связанная куча тряпок или старая зимняя шапка. Иметь настоящий футбольный или волейбольный мяч - удел взрослых парней.
Честно говоря, я не очень любил эту игру, уставая бегать, и предпочитал рисование «войнушек». Но вдруг отчим сделал мне шикарный подарок, хотя я не просил, да и ничем не заслужил. Купил полную юношескую футбольную амуницию, состоявшую из майки с эмблемой «Динамо», трусов, гетр со щитками, бутсов и настоящего кожаного мяча. Продавалось роскошество в «Спорттоварах и стоило очень недешево». Я обомлел! За что такое счастье? Учусь не на отлично, да и вообще… С одной стороны, конечно, дико обрадовался; с другой – насторожился. Заправским футболистом не являлся, как не мастак и в других видах спорта, а ноющая порой лопатка напоминала об «успехах». Быстро задыхался при беге, сильно потел, уставал и был хилым. Конечно, непререкаемый мастер футбола, как и всех других видов спорта - старший друг и мучитель Вовка.
Кожаная покрышка футбольного мяча очень жесткая, в отличие от волейбольного, потому что бьют ногами. Если стоя на воротах или бегая, получишь мячом в лоб, то искры из глаз! Понятно, что и вратарь из меня никакой (кличка «вратарь-дырка»). А защитник или нападающий и подавно. И надо же, несмотря на неуспехи, получил подарок, которому все дружки могли обзавидоваться и лишь сказать с тоской, и ненавистью: «Вот, как жиды богато живут!»
Поначалу тщательно скрывал, что располагаю такими ценностями, но часто доставал их, примеривал и любовался в одиночестве. В зеркале выглядел настоящим чемпионом. Только играть, как следует, не умел. Так бы себе и надо тайно радоваться «под одеялом», так нет черт, дернул! Подстрекаемый домочадцами – «тебе купили, а ты не надеваешь» – осмелился все на себя напялить и с настоящим упругим мячом, накачанным с помощью велосипедного насоса, выйти во двор. Все обомлели, а у Вовки отвисла челюсть и потекли не то слюни, не то сопли: «Вырядился… вот так фрукт!»
Стало страшно неловко, я покраснел, сознавая несоответствие спортивных заслуг облику. Нужно ли объяснять, что кончилось «хождение в народ» полным позором? Изумление ребят быстро прошло и они, задетые за живое таким вопиющим несоответствием формы и содержания, засрамили и освистали: «По мячу правильно ударить не может, а форму напялил!» Тут и соседи из окон повысовывались полюбоваться на такого. «Вырядился как павлин. Нам на еду не хватает, а ему форму купили!»
По окончании матча стал насквозь мокрый и грязный. Часто падая, отделал форму «под орех». Униженный вернулся домой, проклиная все на свете. Сорвал с себя обмундирование и запрятал подальше, чтобы впредь не прикасаться. Происшедшее стало хорошим уроком: не в свои сани не садись. Но, к сожалению, урок не пошел впрок, и в дальнейшем не раз столь же позорно попадал впросак, принимая «чужие сани» за свои, хотя и не в области спорта.

Тесно дружили с татарами. Они они могли говорить по-русски, а мы по-татарски так и не научились за исключением словечек: «бар» – да, «ёк» – нет, «якши» – хорошо. Да шутливых присказок с использованием татарских слов: «Киль манда – иди сюда!» или «Кая барасым – поедем мы за квасом».
В их речи мелодичное татарское воркование пересыпалось русским матом, так как своих равносильных ругательств не имели, как, впрочем, не имели и многих других важных слов. Например, «колбаса».
Любили мы распевать:
«Татарин татарочку
положил на лавочку,
высунул пипирочку
и засунул в дырочку».

… Когда учился в классе восьмом, влюбилась в меня десятиклассница, очень эффектная девица, кареглазая брюнетка (мне нравились такие). Сама подошла и предложила встречаться. Я польщен, а дружки приуныли. Почему из всех выбрала именно его? Я так себе. К тому же очень комплексовал из-за своего искривленного носа (последствие побоев в пионерлагере). Изучая себя в зеркале, пришел к выводу, что являюсь двуликим Янусом. С одного боку нос нормальный. Значит, русский. С другого – искривлен. Значит, еврей. Это страшно мучило и казалось, что все возмущаются моей двойственностью. Поэтому, когда столь красивая девица обратила на меня внимание и выделила из всех, трудно в это поверить.
Начали встречаться. Она жила далеко от центра, в хулиганском районе. Обычно вояжи в чужие вотчины да по сердечным делам кончались плохо. В лучшем случае п**дюлей отвесят, в худшем – «перышком» полоснут. Местные самцы строго блюли моральную чистоту своих самок и, не дай Бог, - с чужаком! Моя подруга оказалась «бандэршей» и местные жиганы, как выяснилось, ее побаивались. Я, как хахаль, приобрел своего рода «дипломатическую неприкосновенность», хотя, все равно, носил в кармане кастет («свинчатку»). Наши отношения далее обжиманий и поцелуйчиков не пошли, а по окончании школы как-то незаметно рассосались…

… Кривой нос меня сильно смущал. Заглядывался во все отражающие поверхности – столь ли ужасно? «Да», - говорили зеркала, и я впадал в отчаянье. Надо что-то предпринимать. Помимо всего, дыхание затруднено и насморки постоянно. Потом узнал, что вечно сопливятся и боксеры с искореженными носами. Сразу на душе полегчало. Не одинок. Черт с ними, с боксерами. Им поделом, а мне зачем? Самое главное, девушки не будут любить, хотя было исключение. Но то относил к недоразумению и, по-прежнему, страдал.
Собравшись с духом, пошел на прием к «Ухо-горлу-носу». Старушка-врач, у которой нос тоже далеко не греческий, если не сказать «крючком», подтвердила, что перегородка искривлена. Но это можно исправить. Операция пустяшная. Даже без наркоза. И выписала направление к хирургу.
- Ну, садись в кресло, - предложил веселый грузный дядька в халате сомнительной белизны и белой шапочке, которая, явно, ему мала, - Сейчас раз-два, и готово! Только не дергайся.
Я вцепился в ручки кресел и напрягся.
- Расслабься, не надо нервничать, - успокаивал красномордый врач, звякая на своем столике какими-то блестящими железяками. Ассистентка растянула мою ноздрю специальными крючьями, а хирург полез туда щипцами, и стал ковыряться достаточно болезненно. Я вдавился в кресло и вырубился.
- Ну, и слабак, молодой человека, - услышал я слова, приходя в сознание. – Тогда придется на столе, под местной анестезией.
Меня бледного и несчастного - даже холодный пот прошиб - уложили на покрытый простыней стол, зажав руки и ноги, специальными зажимами, чтобы не дрыгался. Я еще больше перепугался, но вырваться теперь невозможно. «И, зачем согласился на такую пытку? Красивым, видите ли, захотел стать?». Медсестра, подкравшись, всадила мне в ноздрю огромный шприц, отчего я заорал и, подскочив, чуть не свалился со стола. Ремни, которыми привязали, удержали. Грузный багроволицый, торжествующе улыбаясь, приблизился, держа в руках никелированные орудия пыток и поигрывая ими как бывалый шашлычник шампурами, прежде чем положить их на огонь. Я задрожал. Роковой момент настал! «Палач» склонился над жертвой и тут мне в нос ударил перегар. Я почувствовал характерный запах, несмотря на местный наркоз. Сразу объяснилось и багровое лицо, и назойливая веселость. Товарищ слегка, а может и более, под мухой. Он, напевая «Нам песня строить и жить помогает», полез в ноздрю блестящими щипцами. Ассистентка старательно растягивала ее. Не скажу, что наркоз сразу снял боль. Он лишь ее притупил, и все, что делалось, я чувствовал. В носу происходило скобление, подпиливание и постукивание, «отвинчивание и завинчивание гаек». Почти, как при починке водопровода. Язык одеревенел, и я не мог выказать свое недовольство. Наконец, раздалось громкое «хрясть». Врач радостно продемонстрировал зажатую щипцами извлеченную из ноздри окровавленную косточку, приговаривая: - Порядок! Готово, молодой человек. Теперь задышите как насос!
Бросив косточку в металлическую тарелочку, хирург снял перчатки и пошел к рукомойнику, а медсестра старательно набивала мне в ноздри ватные тампоны: - Пока будете дышать ртом.
- Вот, как все легко, а вы боялись, - заметил «палач-шашлычник», вытираясь полотенцем.
В палате, когда отошла заморозка, началась расплата за «легкость» - ныла кость (в рифму!), как будто врач продолжал там шуровать.
Пролежал в больнице месяц и вышел с надеждой, что теперь стал другой (настоящий Жерар Филипп) и все чувихи мои. Но, увы, эйфория длилась до первого зеркала. Как было, так и осталось («Нетрезвый врач», – объяснял я себе неудачу). С тех пор перестал верить в передовую советскую медицину и перестал обращаться к врачам.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Каменные лица. Стеснительность. Село Грачи.

Начал я с другом-мучителем Вовкой гулять вечерами по «Бродвею». В то время занимались в секции борьбы, и он меня к себе как бы приблизил, возведя из мальчика для битья в приятеля. Буржуазным словом «Бродвей», понятно, в нашем городе, как и в других, условно называлась главная улица, куда передовая молодежь приходила прошвырнуться – на людей посмотреть и себя показать. Надевали самое лучшее и модное из того, что в конце пятидесятых удавалось достать в провинциальном городе. Шататься по «Бродвею» можно только летом. Зимой, сами понимаете, на холоде никакого кайфа.
Летними вечерами после тридцатиградусной дневной жары весьма душновато, особенно при отсутствии малейшего дуновения ветра. Поэтому, напялив на себя что-то модное, но весьма плотное, приходилось нещадно париться в демонстрируемом наряде. По улице медленно бродили достаточно густые толпы парней и девушек, которые в большинстве своем знали друг друга. Город, хоть и областной центр, но небольшой – всего каких-нибудь 300 тысяч населения. В связи с этим, появление новых лиц вызывало всеобщий интерес. Мы с Вовкой и оказались такой новой парой.
Теперь, помимо бросания камней ночью на стройку и в сортир, и подкладывания гири под одеяло, стали интересоваться окружающим миром и даже заглядываться на девчонок.
В этих прогулках изобретательная натура друга-покровителя не могла себя не проявить самым неожиданным образом, что выражалось двояко. Первый вариант являлся продолжением сортирного опыта и заключался в том, что, прохаживаясь в тихой, мирной толпе, кто-то из нас, а то и одновременно, резко вскрикивал со всей силой «нехорошим» голосом. Публика пугалась и оборачивалась, ища причину (особенно, если у кого над ухом). А мы с каменными лицами продолжали шествие. Напуганный народ долго не мог успокоиться, выясняя, кто кричал, а довольные содеянным не спеша растворялись в вечернем полумраке. Главное в этой забаве проявить самообладание и не рассмеяться, но мы держали себя в руках.
Второй вариант заключался в инсценировании драки. Я его, или чаще он меня, понарошку ударял по уху или по шее, притом так, чтобы видело, как можно больше людей. Между нами завязывалась отчаянная, но ложная драка, сопровождавшаяся, помимо фальшивых ударов, дикими воплями, ругательствами и падениями на землю. Недаром занимались борьбой. Падали очень искусно, не причиняя себе ни увечий, ни боли. Подобное можно увидеть в американской показной борьбе «реслинг».
Толпа, взбудораженная редким зрелищем, отчаянно переживала «конфликт». Девки визжали, парни пытались разнять. Но мы внезапно на самом интересном месте, прекратив поединок и отряхнувшись, как ни в чем не бывало, с невозмутимым видом и каменными лицами, продолжали прогулку.

… В детстве боялся гостей, а они довольно часто посещали нас. Появление нового лица в доме приводило в панику. Я прятался под стол или под кровать. Стоило больших усилий выманить меня оттуда даже соблазнительными посулами: конфеткой, шоколадкой, пирожным и т. д. В дальнейшем эта черта характера вылилась в патологическую стеснительность. Считал, что это последствия путешествия матери со мною в животе в эвакуацию под бомбежками.
Очень туго схожусь с людьми, и любое знакомство для меня мучительно. Произнесенное имя мгновенно забываю и потом мучаюсь, как человека назвать. Даже стесняюсь маленьких детей и не знаю, что им сказать. А с женским полом и подавно! Говорить комплименты не умею и стыжусь, считая их ложью. Хотя знаю, что прекрасный пол любит лесть, ласку и приятную неправду в свой адрес. Одним словом – настоящий урод! Очень обрадовался, когда в лице Поля Гогена нашел родственную душу. Он и без того нравился, как художник. Гоген признавался: «Мне, чтобы сказать женщине «люблю», нужно взломать рот». Судя по его поведению с женщинами (почти гаремы на Таити), это не от стеснительности происходило, а скорей от грубости… Вернусь к себе. Зато, когда выпью становлюсь нормальным человеком, и могу найти общий язык с кем угодно – хоть с профессором, хоть с дворничихой. Из чего поначалу заключил, что нужно всегда быть пьяным, чему и следовал многие годы, пока не спохватился, что цена слишком высока.

… Один из трех моих дядей - средний (Вадим) - в чине майора служа в авиации и находясь по долгу службы со своей военной частью в сельской местности, женился скоропостижно на «туземной» девушке. Случилось по молодости и неискушенности в подобных делах.
Привез младую жену в отчий дом, показать родным и близким. Раньше младший дядя, который танкист и ДонЖуан, приводил знакомить с бесчисленными женами, а теперь и этот сподобился. Естественно, такой мезальянс никого не обрадовал.
- Городских мало? – спросила сестра, моя мать. – Зачем из села везти или так приспичило?
Избранница - типичная «чернобровая казачка», дикая и неотесанная. Ладно бы, если это только любовь, которая, как известно, зла … Но казачка оказалась своеобразным троянским конем. Поясним, при чем здесь этот мифологический персонаж.
Она проложила дорогу, а ее многочисленные сельские родственники повадились ездить к нам. Но не то, чтобы погостить, а как на перевалочный пункт, привозя огромные мешки, корзины и сумки, набитые всяческой сельхозпродукцией. Не подумайте, что для угощения нас. Нет. Для реализации на базаре.
Стали приезжать на постой и знакомые родственников, и знакомые знакомых с аналогичной целью. Вскоре чуть ли не все село перебывало у нас. Что называется, дай палец, руку откусят. Квартира стала (по сравнению с хатой, в их глазах – хоромы) своеобразным «домом крестьянина», наподобие недорогих гостиниц при рынках. В нашем случае, разумеется, бесплатно. Понятно, отказать не могли, – воспитание не позволяло. «Не дай Бог, обидятся!» Кстати, стали исчезать и многие мелкие вещи: статуэтки, старинные ножи и вилки, и вообще все, что «плохо лежало». Этим, выходит, с нас брали плату за то, что осчастливливали визитом. Но сказать неудобно. Не пойман, не вор. Лишь в качестве «ответной меры», решили послать меня погостить в это волжское село с саврасовским названием «Грачи». Мне лет 14 –15 (уже большой!), поэтому одного отпустить не побоялись. Пусть я немного проветрюсь, а то все в городе, да в городе.
Добираться туда водным путем. Не вплавь, конечно, а пароходом. Село находится вверх по течению, где-то вблизи Волгограда. Вот и поехал третьим классом, купив самый дешевый билет. Чего там – одну ночь переспать. Не в люксе пацану ехать! А третий класс, как выяснилось, тот еще класс. Всем классам класс! Почти, что трюм, где все вповалку с баулами и мешками. Какой тут сон. Малые дети орут, кто-то в карты дуется, кто-то чадит папироской. Мат и ругань, а вонь какая. Никто не сдерживает естественные позывы организма и пускает - кто «шептуна», а кто и во всю богатырскую мощь пёрнет (якобы во сне). Противогазы почему-то не выдавались, а надо бы. Конечно, тогда бы и билет подорожал. Поэтому приходилось терпеть, затыкая нос в самые критические моменты. Вспоминались кадры из трофейного фильма «Остров страданий», где захваченные в плен становились галерными каторжниками, прикованными цепями к своим скамейкам. Тем еще хуже. Так что терпел. Конечно, глаз сомкнуть не удалось. Могли и вещи спереть. Публика еще та предпочитает третий класс: отнюдь не профессора или доктора наук.
Начало путешествия, как видим, многообещающее. То ли будет впереди? Богатое воображение рисовало преувеличенные опасности. Но это лишь начало…

… С пристани до села ехал на перекладных и довольно долго, удаляясь от берега. Место будущего отдыха оказалось от Волги на весьма почтительном расстоянии (пару десятков километров). И о купании на время нужно забыть. А какой летом отдых без этого? Ладно бы о купании забыть. Пришлось забыть и о многом другом. Например, об электричестве. Оказалось, живут аборигены при свете керосиновой лампы, а то и лучины. План ГОЭЛРО почему-то сюда так и не дошел. Радиоточка имелась, но как бы и нет. Раз в сутки хрипела местными известиями и баста. Никакого джаза! Я тогда, кажется, начинал страдать этим пороком.
В связи с отсутствием «лампочек Ильича» жители отходили ко сну вместе с курами - с заходом солнца. А вскакивали с петухами - с восходом. С таким режимом очень трудно смириться. Дома привык вечерами рисовать или читать при свете настольной лампы. Соответственно, встречать рассветы не приучен. В девять вечера в койку и лежи в духоте. Окна почему-то закрывали ставнями по-местному обычаю снаружи. Сон в таких условиях приходить не хотел. С улицы раздавались мерзкие звуки трехрядки и пьяное пение местной молодежи, заменяя джазовые передачи Виллиса Коновера по «Голосу Америки». Значит, тогда я болел «музыкой толстых». Ожидание сна в подобных условиях - пытка первая!
Утром нужно, естественно, умыться и позавтракать, что оказывалось делом тоже непростым. Вода во дворе в колодце. Черпай ведром на длинной веревке и умывайся. Вода пахла затхлым, но считалась чистой.
Не ясно помню, чем кормили. Но запомнился грубый и серый невкусный хлеб (не черный и не белый) с постоянно попадавшимися в нем палками и скрипевшим на зубах песком. Кажется, подавалось молоко, но я никогда не являлся поклонником этого продукта. С него живот пучило. Таков нехитрый завтрак.
С обедом происходило тоже что-то неясное, но целиком в стиле завтрака. Лишь с добавлением похлебки и никакого тебе второго блюда. Песок на зубах и щепки присутствовали и здесь.
Ужин, кажется, вообще не приветствовался.
Какой спартански здоровый образ жизни. Никакого переедания. Непонятно, почему только «Грачами» назывались, а не как-то соответственно героически. Хотя может это и есть меню данных птиц? Вряд ли. Так что причем здесь эти вестники весны? Непонятно.
Прием пищи и все, что с ним связано – пытка вторая.
Что касалось отправления естественных потребностей, а реакция городского желудка самая вопиющая, то пожальте за околицу и по малому, и по большому. А вы, что думали? Простота нравов.
Теперь, чем занять себя днем? Никакого «рояля в кустах» не предусматривалось, и я затосковал по, пусть даже с западавшими клавишами, пианино. О, если бы громоздкий «Красный Октябрь» обнаружился хоть в сельском клубе. Но нет. Буржуазного монстра здесь заменяла вполне пролетарская гармонь. Так что от игры на клавишах, как и от купания, пришлось временно воздержаться… А как, насчет почитать? В избе оказалась одна единственная, сильно потрепанная, с недостающими страницами – использовалась по другому назначению – книга. Повесть Горького «Детство». В этом зловещий смысл. В повести юного Пешкова мучает дед. Здесь тоже обнаружился дед, но молчаливый и тихий, постоянно куривший самокрутки. Меня мучила обстановка. Попытался все же читать эту, некогда принудительным образом изучаемую в школе повесть, что только больше портило настроение. Отсутствие в доме других книг, признаков писчей бумаги, ручек, чернил и карандашей – пытка третья!
- А ты подь, погуляй, посоветовал миролюбивый дедушка, указав куда-то в окно пожелтевшим от табака пальцем, - что в горнице париться.
Я последовал доброму совету. Как только вышел за околицу и направился по полю к видневшемуся невдалеке скромному лесочку, тотчас вокруг головы завертелась туча мух, шмелей и прочей насекомствующей нечисти. Взяв прутик, стал пытаться отогнать непрошеных попутчиков, но малоуспешно. Жужжащий рой увеличивался по мере моего удаления от отправной точки. Борьба с насекомыми оказалась неравной. Вокруг тела вертелась целая «галактика». Поэтому пришлось вернуться домой.
- Что, сынок, так быстро? – удивился участливый дедушка, раскуривая очередную самокрутку, а чадил одну за другой.
- Хватит, нагулялся, - скрыл я истинные причины поспешного возвращения, а про себя подумал: «И на природу не выйдешь! В избе постоянный табачный смрад». Это и стало ужасной, четвертой пыткой! Невзлюбил я с тех пор природу с ее неуемными и наглыми насекомыми, и почувствовал себя Ванькой Жуковым из известного чеховского рассказа. Хотелось заорать во все горло: «Заберите меня отсюда, – сил больше нет!»
Вместо предполагаемого месяца пробыл в этом аду неделю и тем же макаром, но в обратной последовательности – перекладными до пристани, третьим классом до дома – вернулся восвояси. Деньги на обратный путь носил в заначке на себе, учитывая любовь приезжавших к нам «грачевцев» шарить кругом, в том числе и в моих вещах. Что рылись в них во время моих «гуляний» в поле, заметил…
- Что-то быстро «грачи прилетели?» – задали «саврасовский вопрос» дома недовольным тоном.
- Наотдыхался вдоволь, хватит, - буркнул изможденный и похудевший (диета!) возвращенец, почесывая бесчисленные места комариных укусов.
Понятно, что функционирование нашей квартиры, как «Дома крестьянина» продолжилось с большей интенсивностью и полностью стало игрой в одни ворота. Наносить ответные визиты не хотелось.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. Дача. Модели. Володька. Ногинск и Энгельс.

… Мы, как и наши знакомые Вайцеховские, приобрели дачный участок, достаточно удаленный от дома. Нужно ехать до конечной остановки трамвая, за кладбище, а оттуда еще переть пешком. Место называлось Казачий бугор, но никаких казаков там отродясь не водилось.
Купили и купили. А работать, кто будет? Деревяша каждый день на службе. За ним утром приезжала машина и увозила за 50 км. Он служил главным бухгалтером на Целлюлюзно-Бумажном комбинате (ЦКК), недавно построенном по инициативе Н.С. Хрущева, посетившего наши места, и поразившегося обилию камыша. («Добро пропадает – вот из чего бумагу делать!») Назад машина привозила, когда смеркалось. И так каждый день, за исключением субботы и воскресенья. Но случались «авралы» и в выходные. Обычно в конце квартала, когда требовалась отчетность.
Я ходил в музучилище тоже почти каждый день, да и особой любовью к природе не пылал. Тетя Вера из-за больных ног из дому не выходила. Целыми днями проводила на кухне, готовя на всех завтраки, обеды и ужины. Так что вся тяжесть работ легла на плечи матери. Она и сажала, и вскапывала, и пропалывала, и кусты подрезала, и урожай собирала. Затем и таскала собранное, доставляя домой. Отчим, когда по выходным приезжал ей помочь, то, выкурив сигарету и отдохнув на лежанке в дощатом домике, начинал рьяно подметать веником землю, приводя мать в негодование - нашел себе занятие! Я приезжал на велосипеде и, потомившись немного, вскапывая грядку или собирая ягоду, быстренько уматывал, увозя в подвешенном на руль ведре или сумке, собранные дары природы. Ягоды, дыни и зелень (с арбузами не получилось – им нужен простор) были основными продуктами, произраставшими на скупой солончаковой почве.
Постепенно дача (конечно, громко сказано!) превратилась в обузу. Когда удавался урожайный год, пред матерью вставал «брежневский» вопрос: куда девать? Торговать на рынке не умели, знакомые отказывались брать – свой урожай некуда девать. Приходилось угощать соседей, закатывать консервы (огурцы, помидоры) на зиму и варить варенья. У матери от этих дум и забот началась гипертония. Дача и урожай висели над душой дамокловым мечом. Еще у нее подскакивало давление после прихода в гости соседки по даче, которая не умолкала, жалуясь на свои мнимые невзгоды и беды. Таичка Войцеховская обладала явными вампирическими способностями. После ее ухода все теряли энергию и силы, приобретая взамен слабость и головную боль… Короче говоря, продали участок с большим трудом и за бесценок. Давление сразу понизилось, хотя подруга продолжала навещать и отсасывать энергию…

… Помимо двоюродного брата Васи, сына дяди Юрия, имелся и брат Володька от дяди Германа, подполковника авиации, окончившего академию Жуковского. Он тоже младше меня, но ненамного. Они жили под Москвой в Ногинске в военной части. И как-то летом нагрянули к нам.
Мать Володьки, тетя Зина, имела курьезную девичью фамилия Кудзя. Полячка хитрая и склочная как небезызвестная Марина Мнишек из «Бориса Годунова». Из их приезда запомнилось, что муж все время находился «под газом» и постоянно ссорился из-за этого с женой. Запомнилось, что сыночку каждый день давали сотню на мороженное. Сотня до хрущёвской реформы - огромная бумажка, которой спокойно хватало, чтобы скромно в ресторане посидеть вдвоем. А они ему на мороженое! Баловали сыночка, и он был задирист, дерзок и нагл. Мне это очень не нравилось, но я терпел и злился про себя. Как-то дядя Герман пьяный развалился на сундуке (огромный старинный сундук покрыт ковром и представлял собой удобную лежанку). Слепая мать, моя бабушка, к нему подошла с вытянутыми руками, ища его. Он лягался и весело хохотал. Она, натыкаясь на ноги, расплакалась. Приехал сынок в гости и не дает себя даже потрогать. Запомнилось, как Володьке отдали мою любимую игрушку, новое детское охотничье ружье с никелированными стволами, стрелявшее с помощью сжатого воздуха пыжами. И меня не спросили. Видите ли, нечего больше ему подарить. А ты, мол, перебьешься. Он гость все-таки. Я очень обиделся на такую подлость. Какому-то говнюку такую хорошую вещь! Невзлюбил я Володьку…

… Любил мастерить модели морских судов. Хранился у меня деревянный корпус какого-то корвета или фрегата, доставшийся по наследству. Я старательно приделал к нему две мачты с парусами, оснастил такелажем, выкрасил масляной краской и пускал по Канаве на зависть товарищам. Крайняя форма зависти - кинуть кирпичом. Тогда кранты!
Делали и подводные лодки из полуфабриката-конструктора, покупавшегося в магазине. Вместо мотора тугая резинка вдоль корпуса, заканчивавшаяся гребным винтом. Надо долго стараться, чтобы закрутить резинку, а потом, поставив на воду, отпустить. Резинка раскручивалась, винт вращался, и модель мчалась, хотя и не долго.
Много внимания уделялось моделям самолетов и планеров. Изготовление последних - дело более простое: из реек сооружался остов, обклеивался легкой бумагой (крылья). Конечно, все без единого гвоздика, чтобы не утяжелять конструкцию. Сбивался аппарат в полете камнями.
И, наконец, изготовление, и запуск воздушных змеев. Это отдельное искусство, и владели им старшие. Змеи подолгу висели в воздухе на значительной высоте с развевающимися лоскутными хвостами, разукрашенные страшными рожами. Разные дворы соревновались у кого змей больше, красивей и выше летает. Особое искусство – с помощью закиднушки с грузом зацепить «вражеский» змей и подтянуть на свою территорию. Или расстрелять из рогаток…

… После неудачной поездки в «Грачи» домочадцы предприняли еще одну попытку спровадить меня куда-либо летом на отдых. На сей раз чуть подальше, в Саратовскую область, в город Энгельс, где теперь в военном городке квартировал дядя Герман с семьей. Когда он жил в Ногинске, меня мелко возрастного туда возили. По пути в глаз попал кусочек не прогоревшего угля из паровозной трубы. Не надо высовывать голову в окошко. Я страшно орал, и весь состав участвовал в моем «спасении». Соринку благополучно извлекли, но начало омрачилось. В Ногинске запомнился сырой запах хвойного леса и невидимых, где-то под ногами и поблизости обитающих, грибов. Но это давно, а теперь…
- Что летом дома париться? Поезжай, отдохни. «Они у нас гостили», —сказала мать, собирая вещички в дорогу.
Чувствуя, что и это путешествие не сулит ничего хорошего, – интуиция тогда достаточно развита, – покорился и отправился. На сей раз поездом, но тоже не в купе, а плацкартой, что соответствовало пароходному третьему классу. Те же мешочники, тот же крик грудных младенцев, картежные баталии, мат и вонь. Дым коромыслом!
«Что там, одну ночь переспать!»
Злосчастную ночь провел на верхней полке, где скапливались газы и запахи нижележащих. Но ничего, выдержал. Из Саратова, на перекладных отправился в городок, носящий имя верного друга и спонсора великого Карлы-Марлы.

… В гостеприимном доме дяди Германа находилось много книг. Не в пример «Грачам» с их единственной недоиспользованной в санитарно-гигиенических целях повестью Горького. Тетя Зина сразу меня засадила за чтение романов Драйзера, полное собрание сочинений которого красовалось в книжном шкафу. Не скажу, что эти произведения меня увлекли, но все же это не столь уныло как Алексей Максимыч. Драйзер сменился рыцарскими романами Вальтера Скотта, и дело немного оживилось. За «Айвенго» последовал «Жан Кристоф» и что-то подобное, но неизгладимого впечатления не осталось.
Принудительное, многочасовое чтение чередовалось с короткими прогулками в окрестном лесочке в сопровождении брата, отношения с которым упорно не хотели складываться. Даже поговорить о прочитанном с ним не мог. Он, несмотря на требования матери, от знакомства с содержимым книжного шкафа умело уклонялся.
За пределы военного городка выходить не разрешалось, и вскоре я стал снова ощущать в себе «ванько-жуковскую» безысходность. Конечно, палки и песок в том, чем кормили, не попадались. Да и с насекомыми все достаточно отрегулировано – наличие хвои не позволяло распоясываться комарам. Самое болезненное - отсутствие в доме пианино, хотя имелась семиструнная гитара. Но ее тогда я мог использовать лишь как ударный инструмент, барабаня пальцами по деке. Становившуюся нездоровой тягу к клавишам это заменить не могло. Впоследствии пришел к выводу, что самый лучший отдых для меня - сидение за инструментом и писание нот. Вот настоящий отдых и удовольствие. Хотя, если говорить серьезно, это достаточно нелегкий труд, сочинять или аранжировать…

… Беспробудные дни принудительного «отдыха», а пошла вторая неделя, прервало сообщение дяди, что в ближайшие выходные поедем на рыбалку с ночевкой. Этого еще не хватало! «Если комары не летят к Магомету, то он сам летит к ним», - подумал я печально. Не скрою, внутренний голос ничего хорошего в предстоящей затее не пообещал. Но я и без него, не питая пристрастия к рыболовству и охоте, с настороженностью отнесся к грозящей перспективе.
Роковой день настал. Встав ни свет, ни заря, поехали (дядя, его приятель, Володька и я) на личной дядиной «Победе», престижной тогда машине. Почти полковник! Меня всегда укачивало в автомобилях, особенно летом. Снаружи жара, внутри духота и бензином воняет. Укачивало даже в грузовиках, когда едешь на свежем воздухе, в кузове, и не так воняет. Это продолжалось, включая и обмороки, до тех пор, пока не начал пить и курить. Вестибулярный аппарат тут же угомонился, но пока…
Ехать пришлось по пыльной грунтовой дороге не один десяток километров, что показалось бесконечно долгим. Правда, когда становилось невмоготу, останавливались, и я мучительно исполнял в придорожный кювет «арии из оперы «Рыгалетто». Так и просится сказать в рифму: вот вам и отдых в разгар лета!
Остальные, включая и брата, не подвержены «морской болезни», и мои недомогания вызывали их насмешки: «Эх, слабак! Маменькин сынок!»
Наконец, к вечеру добрались до места. Голова раскалывалась. Расположились на траве под деревьями. Кусаче-летающие сволочи тут же о себе заявили, обрадованные прибывшему «Магомету». Если при солнце так жалят, так что будет с заходом? Боль в «магометовой» голове не проходила, а ведь самое гадкое ждало впереди…

… Как стало темнеть, разожгли костер. Он долго не хотел разгораться, но сжалился и запылал. Тучи комаров и разной мошкары страшно обиделись и немного схлынули. Дым им не в кайф.
Дядя и его приятель достали закуску и то заветное, что всегда сопровождает выезды мужчин на природу в отсутствие жен в особенности. Можно предположить, возлияние и есть главная цель подобных рыбалок, а улов для отмазки. Взрослые выпили и закусили, притом, а мы с братом мотали себе на еще не выросший ус, приобретая жизненный опыт.
Расположились на берегу небольшой речушки, заросшей камышом. По-видимому, рыбаки не раз сюда приезжали. Пустые бутылки, консервные банки и головешки былых костров это подтверждали, а соскучившиеся по гостям лягушки отчаянно заквакали, призывая побыстрей заняться делом.
- Теперь можно начинать, - крякнул подполковник и стал доставать орудия лова. Они представляли собой две большие сети, натянутые меж двух палок, так называемый «бредень». Очевидно, от слова «бродить». А, может, и «бредить» (бредить уловом, например). Это вам не удочка с поплавком: забросил, и пускай себе клюет. В нашем случае нужно, раздевшись до трусов, войти в воду вдвоем с партнером, затем, взявшись с двух сторон за палки, идти по грудь в воде. Речка специально выбиралась неглубокая. Бредя, таким образом, рыбаки надеялись, что рыба-дура попадется в коварную сеть.
Стемнело, когда мы с братом, взявшись за один бредень, а дядя с приятелем за другой, вошли в воду. Лягушки возликовали, воодушевились и комары с мошкарой. Но я лягушечьего восторга не разделял. Удовольствие, скажу вам, ниже среднего! Водоем мне неизвестный, дно илистое. То и дело проваливаешься в какие-то ямы или запутываешься в водорослях, да и может рак за палец тяпнуть. А сверху на оголенные плечи, шею и лицо набрасывается туча моих вертокрылых «друзей». Руки заняты – держишь орудие лова – и от насекомых защититься нечем, лишь мотаешь как лошадь головой.
Подполковник с младшим по чину приятелем люди бывалые, да и принятые дозы меняют картину мироздания на более радостный манер. Володька-гад тоже реагирует на ситуацию спокойно. Видно, потому что музыке не учился и сохранил нервную систему здоровой. Один я снова страдаю. И зачем сюда приехал? Чтобы отдаться на съеденье комарам? Не отдых, а пытка похлещи гадких «Грачей». Там хоть кусали только сверху, а тут и снизу могут. Да и неизвестно, что там на дне. Схватит кто-нибудь за яйца? Воображение, развращенное книгами о путешествиях и приключениях, рисовало самые страшные картины: подводные змеи, ужи и вообще неизвестно что или кто – вот ужас! То, что находился не в Африке и не в джунглях Амазонки, а всего лишь в Саратовской области, не успокаивало. Ох, уж это пылкое воображение! Конечно, виду не подавал и терпел, следуя чеховскому – «невидимые миру слезы».
Ловили таким макаром до рассвета. Не помню, насколько щедр оказался улов, но с первыми лучами долгожданного солнца мытарства окончились. А лицо и шея вспухли от укусов.
Возвращались по той же пыльной дороге. Надо успеть до наступления дневной жары проехать побольше. Корпус машины так раскалялся, что можно привезти не свежую рыбу, а уху.
Казалось, бензином воняло сильнее, а искусанные места неимоверно чесались. С укачиванием и исполнением «рыгалетто» все неумолимо повторилось. Пришлось останавливаться не один раз.
«Ну, его к черту такой отдых!» – мысленно стенал я, трясясь на заднем сиденье чертовой «Победы» и осознавая свое очередное поражение. Остальные участники, включая мерзавца Володьку, казались счастливыми. «Отдохнули, что надо!» – восторгались они по прибытии. Их радость разделили и местные кошки, всегда с большими надеждами ожидавшие возвращения рыбаков.

+

© Георг Альба, 2017
Дата публикации: 06.11.2017 19:31:31
Просмотров: 1982

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.