Дыхание Красного Дракона. Часть 2 гл. 10

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 16805 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.III."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Я не собираюсь вас царапать, дорогой Карл, или выбивать из вашей заблудшей души протестантскую ересь. Мы так далеки от Европы. Мы в преддверии глубин необъятной Полуденной Азии. Таинственный Восток. Царствие царя Соломона. Невольно приходит на ум: «Vanitas vanitatum, et omnia vanitas»...

«Дыхание Красного Дракона» третья книга из тетралогии «Степной рубеж». Первую «Полуденной Азии Врата», и вторую «Между двух империй», смотрите на моей странице.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОТСВЕТЫ ДРЕВНИХ КОСТРОВ.

Глава десятая.

Отойдя от выходящего на двор окна, мужчина с массивным, широко раскрыленным носом на мясистом, выеденном оспой лице, поправил на себе мундир майора Пензенского полка, вынул из обшлагов платок и утер бугристый лоб. Вернувшись к столу, он грузно сел в кресло. Перед ним лежал большой лист бумаги с набросками карты туркестанской крепости — профилей стен, вала и рва, с точным указанием масштаба в английских футах.
Обмакнув перо в синюю тушь, офицер взял чистый лист бумаги и написал:

«Оренбургскому генерал-губернатору, наместнику и тайному советнику Ее Императорского Величества господину Афанасию Романовичу Давыдову от посланного на пятидесятую версту от реки Сырдарьи в город Туркестан с экспедиционной воинской командой из десяти казаков Оренбургского казачьего корпуса во главе с сотником Плетневым, инженер-майора Пензенского полка Карла Миллера

Рапорт.

Крепость Туркестан, именуемая местными жителями как Шахристан, и к коей прилегает старый город Шавгар или Яссы и новый Туркестан, есть неправильный пятиугольник, обнесенный полуразрушенной стеной с круглыми башнями по углам и полукруглыми выступами — именуются «бурдж», числом пятьдесят. С юга и юга-запада к оному Шахристану примыкают обширные укрепления, окруженные оборонительными стенами до четырех саженей высоты и до двух толщины в основании. Общая протяженность стен крепости и города восемь с половиной верст, площадью в 452 десятины, с двенадцатью воротами. Ворота частично ветхо-деревянные частично обшиты красной медью. На юго-востоке возвышается гора Куль-Тобе и закрывает доступ в город для неприятеля. Как и во всех среднеазиатских крепостях, стены Шахристана глинобитные и крепкие, но пришедшие в упадок из-за многих проломов. Сие обстоятельство говорит, что ныне они не представляют сколько-нибудь серьезного препятствия, ни для цино-маньчжурских воинских соединений, ни для какого другого военного противника. Реки или озера рядом никакого не имеется. Вода в крепость и в город попадает с ручьев и рек малых горного хребта Каратау через систему оросительных каналов и накапливается в прудах города, числом около сорока. Некоторые из них, в бедных кварталах населенных сартами, содержат мутную, зеленоватую жидкость, потребление которой, при возможной осаде города, весьма вредно отразится на здоровье всех жителей города Туркестана, начнется мор — дизентерия и другие поветрия. Потому в ожидании возможного нападения со стороны Поднебесной укрепить стены крепости до сдерживания даже сравнительно малых пяти — и десятифунтовых пушек, кои имеются в войсках наместника Синьцзяна Чжао-Хоя, и наладить снабжение города чистой водой уже в нынешнее лето не вижу возможным. Посему явствует: при наличии малых городов в бассейне реки Сырдарьи, оборонительная система фортификационных сооружений в киргиз-кайсацкой степи отсутствует и проход цино-маньчжурских регулярных войск, в количестве двухсот тысяч сосредоточенных в бывшей земле зюнгорцев, по направлению на Оренбург беспрепятственен.
Сие доношение писано инженер-майором Карлом Ивановичем Миллером в городе Туркестане месяца апреля день восьмой, года 1760-го. К сему рапорту прилагается карта крепости Шахристан».

Офицер отложил перо, снова вынул платок и, спасая правый глаз от повисшей на брови капельки пота, задумчиво приложил его к виску. Утираясь батистовым платком со словами «Main libin Claus»[1*], аккуратно и заботливо вышитыми золотой нитью на нем женой Гретой, он крикнул:
— Онуфрий!..
— Туточки я, ваше благородие, — ответил сотник, открывая дверь в комнату. — Изволили беспокоиться?
— Изволил.
Майор сложил карту, вложил ее вместе с рапортом в конверт и подал Плетневу.
— Сегодня же отправишь с вестовым в Оренбург. Выбери для сего дела кого посмышленей.
— Это нам понятно. О двух конях пойдет. Быстро.
Онуфрий хотел взять пакет, но остановил движение руки. Вернул обратно и потер ладонь об штанину.
— В чем дело? — удивленно спросил майор.
— Запечатать надобно бы, ваше благородие! Если сургуча нет, так я воска сейчас принесу.
Карл снял с пальца перстень и подал его казаку вместе с конвертом.
— Сам на бумаги оттиск поставишь. Бери Онуфрий печатку, потом вернешь.
Бережно взяв конверт и перстень, Плетнев вышел во двор. Майор встал с кресла и снова подошел к окну. Сотник разговаривал с казаком у коновязи. Думы Карла были тяжелыми. Обстановка последних месяцев на степной границе как никогда довлела предгрозовым ожиданием. Вчера, когда уже начало темнеть его посетил Казыбек. По-восточному учтиво поинтересовавшись, хорошо ли мурзе Миллеру живется в его скромном доме, не нужно ли чего достопочтенному гостю, он перешел к главному.
— Хан Абулмамбет, желает узнать: настолько ли сильны стены города? Крепок ли Шахристан? Как это видит советник хана Мамет-ходжа?
— К сожалению, нет, уважаемый Казыбек. Мамет-ходжа богослов и вера его в крепость стен, это вера в священный Хазрет — дух Ходжи Ахмеда Яссави. Но я не протестантский пастор, не православный батюшка и не магометанский проповедник, я инженер-топограф. И если наместник Синьцзяна все же уговорит Сына Неба идти не на Самарканд, а на Западный Туркестан и далее в киргиз-кайсацкую степь, то старому хану Абулмамбету лучше поискать покоя в менее святом, но более укрепленном Оренбурге.
— Абулмамбет не хочет ехать в Оренбург. Он помнит о том, как его сокрытие за стенами русской крепости во времена последнего похода джунгар отразилась в душах казахов страхом и отобразилась трусостью на лицах многих султанов и батыров. Он винит себя за те дни и не хочет, чтобы они вернулись.
— В Туркестане, хан быстро обретет ореол мученика. Наверно это сплотит народ, но по случившуюся смерть улуг-хана, корыстолюбивые султаны передерутся, деля власть, и от этого вреда еще больше.
— Мамет-ходжа надеется не только на дух Яссави, но и на правителя Коканда. На Газават который поднимает посланник Ирданы-бия в Степи.
— Что некий Исмаил Гази зимой был в становище Уй-Бас мне известно из донесения князя Уракова губернатору Давыдову, как и результатах его зимней поездки в Степь. Но то, что посланник Коканда связан с фатихом, для меня новость. Честно говоря, меньше всего я ожидал ее услышать от вас, уважаемый бий Казыбек, очевидного сторонника султана Абылая. Владелец Уй-Баса настолько запутал оренбургского генерал-губернатора Давыдова отказом принять из его рук ходатайство в патенте на ханство перед императрицей, что я и не знаю, как понять вашу откровенность.
— Вы умный человек, мурза Карл, к тому же честный и умеющий слышать. Пути Аллаха, по которым мы все следуем, закрыты нашему взору, но не разуму. Если бы не отказ Абылая, вряд ли генерал-губернатор ответил добром на прошение хана Абулмамбета: прислать для осмотра стен города мурзу Миллера, и вряд ли выразил на него свое скорейшее согласие. А так он даже проявил некое беспокойство о стареющем хане. Но это лишь одна сторона из многих, уважаемый мурза Карл, об остальных я умолчу.
— Если достопочтенный Казыбек, открывает в разговоре со мной тайны, которые русский офицер, по моему мнению, не должен знать, значит, он мне доверяет. Стало быть, примет мой ответ без сомнений в глубине своей витиеватой души.
— Мы на Востоке, мурза Карл. Но, я обещаю внимательно прислушаться к вашим словам…
Казыбек просидел у Миллера до утра. Стараясь избегать непонятных для бия европейских инженерных и военных терминов, Карл рассказывал о возможном развороте событий осады.
— Если неприятель, — говорил он, — овладеет подходами к крепости, то он займет все имеющееся лощины, в которых, ни стрелой, ни пальбой ему вредить не получится. По опасности оной жители города вынуждены будут искать спасение в Шахристане, но поместится в оном всем, по малости его невозможно. В четырехстах саженях от крепости имеется пригорок, с которого открыт весь город. Взобравшись на него, неприятель выстрелами из пушек порушит не только живых, но и могилы мертвых, что приведет к упадку боевого духа у воинов Хазрета. Засевшему же на пригорке неприятелю из крепости вредить по низости его стен будет очень сложно. Поэтому, уже сейчас надо пригорок срыть, а оной от него землей сравнять лощины, чтобы место перед крепостью было пусто и ровно. Лишних людей заставить как можно быстрее откачивать от города в степь. В крепости, если то возможно в местных условиях почвы, путем откопа колодцев добыть чистую воду…
Миллер не знал, поверил ему Казыбек или только сделал вид, учтиво раскланявшись с ним на рассвете, но ему очень хотелось, чтобы после столь доверительного и долгого разговора тот все же поверил. Беки Коканда, одновременно подбивая киргиз-кайсацких султанов на войну с Китаем и на разлад с Россией, сами слали в Поднебесную льстивые письма, ища подданства между драконьих когтей Сына Неба. Они были не в состоянии защититься от знаменных войск Поднебесной под началом грозного монгола Фу Дэ, но упорно требовали от султанов Сары-Арка, во имя Аллаха Всемогущего, отступиться от русских крепостей и рассориться с императрицей.
Узнав об отказе от имперского патента на ханство, Карл Миллер удивился мудрости и дальновидности султана Абылая. Он знал его другим, — пылким и горячим, а теперь это сильный и предусмотрительный политик. Абылай первый из султанов догадался, как сейчас Степи необходим единый хан. Пусть старый и безвольный, но единый правитель Степи.
Нужен был казахскому народу и священный Хазрет, пусть с провалами от прошлых войн крепостных стен. Закрывающий с юга Великую Степь Хазрет, необходим был и воюющей в Европе с Фридрихом Прусским России. Без былых святынь не станет Киргиз-кайсацкой земли, как не стало Джунгарии и двухсоттысячная армия северной провинции Срединного царства пополнится лишенными духа предков людьми, с алчной жаждой наживы в обезумевших глазах. И тогда эта лишенная человеческого облика масса всепоглощающей волной хлынет к Оренбургу.
В дверь постучали, и майор снова посмотрел в окно. Во дворе никого не было.
— Входи, Онуфрий.
— Извиняйте, ваше благородие. Хозяин чайханы Сулейман тут вам письмо принес.
— Мне?
— Гутарил, что вам. Десятник Пахом — дурень этакий, сразу-то мне об том не сказал. В общем, ушел Сулейман. А письмо им принесенное вот. — Плетнев протянул ему небольшой лист бумаги.
Краткая записка была изложена на латыни. Это очень удивило Карла, он привык видеть в Хазрете арабскую вязь или татарское письмо, но латынь.
В послании было написано:

In nomini Dei![2*]

Дорогой герр Миллер, пишет вам ваш соотечественник Гельмут, служивший бучинером у последнего зюнгорского хунтайши Даваци. Коммерческий вояж мой на Восток, оказался неудачным. Цицероном сказано: «Male parta male dilabuntur»[3*], и теперь я «omnia mea mecum porto»[4*]. Оказавшись в плену у офицера полка Красного знамени Ю-Чжена, я долгое время прозябал в зюнгорских землях, в крепости Поднебесной Чугучак. Поскольку «Nemo ante mortem beatus»[5*], был продан и стал собственностью купца из Бухары. Следуя мимо этого города, купец остановился в каком-то грязном заведении, где подают зеленый чай. Хозяин корчмы оказался болтлив. Он поведал мне, что здесь находитесь вы, герр Миллер. Меня вы не знаете, дорогой Карл, но «Omne tulit punctum, qui miscuit utile dulci»[6*], и я очень надеюсь: немец единоверца и соотечественника не оставит в беде. Во имя ваших детей! Ave Maria![7*] Выкупите меня у азиатов, и бог воздаст вам за доброту вашу. Гельмут фон Глейбиц».

Послание так и сыпало латинскими поговорками из Горация. Незнакомец, видимо, хотел показать Карлу, что он не сын трактирщика погнавшийся за золотой монетой, словно пират на дырявой шхуне с пьяным капитаном у штурвала.
Карл свернул письмо и спросил:
— Давно ли был Сулейман?
— Не ведаю, ваше благородие. Коль надобно? Пойду Пахома спрошу.
— Не надо. Сам до чайханы пройдусь. Ноги от сидения за бумагами затекли.
— Я с вами! — отрывисто проговорил Онуфрий. Негоже русскому офицеру без сопровождения.
— Боишься за меня?
— Опасаюсь. Одни нехристи кругом!
— К сожалению, не одни…
Из чайханы Сулеймана была слышна музыка зурны, беглый перезвон серебреной бахромы на талии молоденькой танцовщицы и скоротечный восточный разговор немногих гостей. Из закрытых двухстворчатых дверей маленьких отдельных комнат, слегка пахло дурманом каких-то трав и чадом сальных ламп.
Вошедших в чайную русского офицера и казачьего сотника, встретил сам хозяин — рослый с сильными руками и мощным подбородком сарт. Мускулистым телом, скрытым под широким халатом Сулейман больше походил на воина Аллаха, чем на мирного и корыстолюбивого чайханщика.
Приложив руку к груди, он проговорил:
— Ассаламалейкум, уважаемый урус-мурза!
— Здравствуй, Сулейман.
— Хочет ли, достопочтенный мурза, и его не менее уважаемый гулям Онуфрий, испить горячего чаю?
— Урус-мурза хочет поговорить с человеком, от которого Сулейман принес в дом бия Казыбека письмо. Где я могу его найти?
— Он отдыхает в одной из комнат.
Чайханщик поклонился и указал рукой пройти в комнаты. Миллер последовал приглашению. Онуфрий направился за ним, но был остановлен Сулейманом. Щелкнув пальцами, он подозвал к себе танцовщицу.
— Азра!..
Маленькая и юркая Азра подлетела к сотнику и потянула его в сторону.
— Останься, Онуфрий, — проговорил Карл, видя сопротивление Плетнева ее хватким ручкам.
Сулейман завел инженер-майора в комнату со стенами из плотных ковров, оделяющих ее от других — справа и слева, в качестве стен. На устеленном ворсистым паласом полу, лежали шелковые подушки и, на маленьких ножках, располагался круглый стол с кушаньем. Утопая в подушках, возле стола возлежал низенький человек и сладострастно вкушал кусочек вяленой в меду дыни. Его немного одутловатый животик был завернут в байковые одеяние зажиточного бухарского купца, слабо подтянутыми широким красным поясом с позолотой.
— Долго же вы раздумывали, герр Миллер: спасать или не спасать соотечественника! — проговорил он на латыни, ища что-нибудь, чтобы обтереть липкие пальцы с повернутым во внутрь ладони золотым перстнем со знаками ордена иезуитов.
Найдя край халата услужливого Сулеймана, незнакомец продолжил:
— Вы правы: я не саксонец или баварец никогда не жил в Московии и даже не сторонник идей пастора Лютера. Наоборот ярый их противник… Вы опять правы, дорогой Карл, — опережая возможный вопрос, он добавил. — Думаю: не будем называть имя братства, к которому я волей Господней принадлежу? В этих недостойных стенах, это святотатство.
— Думаю не надо: «Ex ungue leonem»[8*], — ответил Карл, пытаясь себя сдержать, но спокойного лица не получалось. Выеденные оспой щеки капитана стали багроветь от прилива к ним крови.
— Я не собираюсь вас царапать, дорогой Карл, или выбивать из вашей заблудшей души протестантскую ересь. Мы так далеки от Европы. Мы в преддверии глубин необъятной Полуденной Азии. Таинственный Восток. Царствие царя Соломона. Невольно приходит на ум: «Vanitas vanitatum, et omnia vanitas»[9*].Наверное, настало время узнать вам мое имя: провидением Господа нашего Иисуса Христа я родился под его божественной сенью и назван Матиас Анри граф де Аннтире. Вы можете звать меня брат Матео.
— Сожалею о потраченном времени, граф. У меня нет охоты говорить с вами, — резко ответил инженер-майор, намериваясь выйти из комнаты. — Покидаю вас без дальнейших объяснений со своей стороны.
— Дорогой Карл, вы сами вынудили льва показать стальные когти. Поскольку, столь скорое расставание с вами не входит в планы Господа, и мне, по письменному велению его наместника на земле папы Римского, необходимо получить от вас некоторые сведенья, то вам придется задержаться в моем обществе.
Граф де Аннтире хлопнул в ладоши, на задней стенке комнаты откинулся ковер и, словно из ларца, у низенького столика, появилось еще два человека. Ловко заткнув рот и подхватив Карла Миллера под руки, они буквально втащили его в чернеющую дыру тайного проема. Дав молчаливому чайханщику несколько золотых монет, растворился в ней и брат Матео.
Аккуратно задрапировав вход потаенного лаза узорчатым ковром, Сулейман поспешил в общую залу.

Примечания.

[1*]Main libin Claus (нем) - Мой любимый Клаус.

[2*]In nomini Dei! (лат.) — «Во имя Бога!».

[3*]Male parta male dilabuntur (лат.) — «Плохо приобретенное плохо и пропадает», т. е. нажитое неправдой недолговечно.

[4*]Omnia mea mecum porto (лат.) — «Все мое имущество я ношу с собой».

[5*]Nemo ante mortem beatus (лат.) — «Никто до смерти не может назваться счастливым».

[6*]Omne tulit punctum, qui miscuit utile dulci (лат.) — «Всякого одобрения достоин тот, кто соединил полезное с приятным».

[7*]Ave Maria! (лат.) — «Славься Мария!».

[8*]Ex ungue leonem (лат.) — льва узнаем по когтям.

[9*]Vanitas vanitatum, et omnia vanitas (лат.) — суета сует и все суета.

© Сергей Вершинин, 2011
Дата публикации: 04.02.2011 15:12:29
Просмотров: 2406

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.