Пушкинский сонет

Взгляд заинтересованного дилетанта на
высокое и не очень в поэтическом творчестве

”Пушкин умер в полном расцвете сил и бесспорно
унёс с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот
мы теперь без него эту тайну разгадываем.”
Ф.М.Достоевский, рсчь на Пушкинских торжествах
в Москве 8 июня 1880 г.

Одна из составляющих этой тайны – загадка ”онегинской строфы”. Я сделал для себя удивительное и захватывающее открытие в читанном-перечитанном ”Евгении Онегине”. Как я этого не заметил раньше? Почему упоминание об этом не попадалось мне в разных материалах, посвящённых жизни и творчеству Пушкина? Может быть, и другие не заметили, а если и заметили, то не сочли достойным упоминания? В общем, мне открылась загадка ”онегинской строфы” – она представляет собой по форме несколько изменённый английский сонет.
Я бросился к специальной литературе. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что о сходстве онегинской строфы с сонетом упоминается редко и как-то глухо, не более, чем о сходстве. ”Это – самая ёмкая форма строфы в русской поэзии. Её можно сравнить только с сонетом, имеющим также 14 рифмованных стихов, но в ином расположении” – пишет А.П.Квятковский (”Поэтический словарь”, 1966 г.) и больше сонет не упоминает. В.С.Баевский, всего 16 лет тому назад, рассматривая схему рифмования строфы, констатирует: ”Это предельно близко к сонету – твёрдой строфической форме, любимой в разных литературах мира, в том числе и в руссской”. И всё. ”Помилуйте, господа!”, как сказали бы во времена Пушкина, ”какое там ”предельно близок”, это он самый сонет и есть”. И мне представляется очевидным, что онегинская строфа – сонет, придуманная Пушкиным разновидность формы с совершенно новым содержанием.
Знаток и пропагандист творчества А.С.Пушкина А.А.Ахматова, умудрённая долговременным, тонким поэтическим опытом и битая жизнью, советовала начинающему стихотворцу, молодому ”туенядцу” И.Бродскому, выставленному в эмиграцию и там уже ставшему Нобелевским лауреатом, придумывать для своих стихов новую, оригинальную форму, если он хочет, чтоб они были замечены. Полагаю, её совет основывался на решении молодого Пушкина в отношении формы ”Евгения Онегина”.
Вид строфы, применённой Пушкиным в романе в стихах, впервые был создан им для поэмы ”Таврида”, набросок которой он сделал в 1822 году. Может быть, именно поэтому в ноябре 1836 г. он писал Н.Б.Голицыну, что колыбель его ”Онегина” в Крыму, хотя по его же свидетельству начало первой главы написано в Кишинёве (авторское примечание к строфе II: ”Писано в Бессарабии”). Энергичный четырёхстопный ямб ”Онегина” не испытывал стеснений в униформе онегинской строфы. В ней 14 строк (три четверостишия и двустишие, написанные без формального разделения); неизменный порядок рифмовки строк: первое четверостишие – первая с третьей, вторая с четвёртой (перекрёстная рифма), второе четверостишие – первая со второй, третья с четвёртой (парная рифма), третье четверостишие – первая с четвёртой, вторая с третьей (опоясывающая рифма).
Формой сонета без разделения на строфы пользовались и английские авторы (Шекспир выделял только заключительное двустишие), и русские, в том числе доонегинский Пушкин (”Муза” и ”Приметы”, 1821 г.). Один из первых русских переводчиков Шекспира Н.Гербель (60-е годы XIX века) в ряде переводов использовал рифмовку онегинской строфы с перестановкой первого и третьего четверостиший (XVII, XVIII, XXII, XXXII, CVI, CVII, CVIII), а в двух сонетах (CII и CXIII) – без изменений. Онегинская строфа ассоциируется у переводчика с шекспировским сонетом. Следует сказать, что в переводах тех же и других сонетов Шекспира более позднего и недавнего времени не допускалась подобная вольность, и использовалась только перекрёстная рифма, как в оригиналах, за исключением сонета CXXVI, который вовсе и не сонет, а стихотворение, состоящее из 6-ти двустиший. Во всех русских переводах сонеты Шекспира традиционно делятся на строфы, хотя в оригиналах этого деления нет.
Пушкин был хорошо знаком с английским и итальянским сонетом. В первой главе ”Онегина” есть ссылки на знаменитых авторов сонетов.
Строфа
XLVIII: И нас пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая...
Но слаще средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
Имеется в виду Торквато Тассо, современник Шекспира, последний великий поэт итальянского Возрождения.
Строфа XLIX:
Он свят для внуков Аполлона;
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле,
С венецианкой молодой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.
”Гордая лира Альбиона” – намёк на Байрона, ”язык Петрарки и любви” – язык сонета, который Франческо Петрарка довёл до совершенства., ”Венецианка молодая” - образ, навеянный Амалией Ризнич, наполовину итальянкой, которой Пушкин был увлечён во время написания процитированных строк (поэт сам обозначил это время примечанием к строфе L ”писано в Одессе” и планом романа, составленным в Болдине в сентябре 1830 г., где указано, что первая глава написана в Кишинёве и Одессе, вторая – в Одессе, а третья – в Одессе и Михайловском).
В строфе LVIII ещё один намёк на Амалию Ризнич и ещё одно упоминание о Петрарке:
Любви безумную тревогу
Я безотрадно испытал.
Блажен, кто с нею сочетал
Горячку рифм; он тем удвоил
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед...
Сонеты Петрарки, обращённые к возлюбленной, пользовались популярностью во времена молодого Пушкина.
В неполной пятой строфе ”Отрывков из путешествий Онегина” (посещение Тавриды) Пушкин пишет ”Там пел Мицкевич вдохновенный”, имея в виду ”Крымские сонеты” А.Мицкевича, написанные в 1826 г.
Сонеты, сонеты, сонеты – не удивительно, что сонет лёг в основу онегинской строфы. Но если серьёзная, классическая форма сонета, ”материи” которого надлежит быть ”важной и благочестивой” (В.К.Тредиаковский), выбрана для усиления поддразнивающего эффекта ироничного содержания, то остаётся вопрос, требующий разъяснения: почему именно английский сонет, а не итальянский? Итальянский сонет в его французской разновидности доминировал в русской поэзии, начиная с Тредиаковского, стоящего у истоков использования сонетной формы. Да и Пушкин, как мы видим, уделил ему особое внимание в первой главе ”Онегина”. Итальянский сонет – форма негибкая, не допускающая отклонений от заданной системы рифмовки строк. Английский сонет такие отклонения допускает. Сонеты Эдмунда Спенсера существенно отличаются от шекспировских обязательно рифмующимися последней строкой предыдущего и первой строкой последующего четверостиший. Шекспировский сонет вообще исключает рифмование соседних строк четверостиший. Более гибкий английский сонет, казалось бы, облегчает формальную задачу стихотворца, но Пушкин этим облегчением не соблазняется. Он создаёт свою, присущую только онегинской строфе систему рифмования, придающую стиху удивительную грациозность в сочетании с напевностью. Онегинская строфа читается глазами и произносится голосом с одинаковой лёгкостью.
На русской земле родилась видоизменённая форма английского сонета, вобравшая в себя совершенно новое содержание, которую назвали ”онегинская строфа”, а следует называть ”пушкинский сонет” по аналогии с ”шекспировским” и ”спенсеровским”. Великий поэт опередил реформаторов русского сонета первой четверти XX века на сто лет, но никто не выделил это обстоятельство как исключительно существенное.
”Евгений Онегин” – огромное собрание сонетов по форме, но вместо благородных элегий, глубокой философичности, высоких чувств они наполнены простотой, обычностью, повседневностью жизни, как писал поэт в посвящении П.А.Плетнёву, ”Поэзией живой и ясной, / Высоких дум и простоты”. Пушкин расстался с Байроном, попрощался с романтизмом (в строфе XII третьей главы он говорит о поэтической манере Байрона ”унылый романтизм и безнадёжный эгоизм”).
Вместе с тем, во второй главе, где авторская ироничность и насмешливость полностью уступила место пристальному, раздумчивому, сопереживающему взгляду, многие строфы являются сонетами не только по форме, но и по содержанию. Строфа XX – о высокой любви, которой ”...в наши лета уже не любят”, без тени иронии или бытописания, как и строфы XXV, XXVI и XXVII – описание Татьяны, наполненное высокой сонетной фразеологией, утончённой передачей характера, чувст и манер – типичные сонеты.
В четвёртой и последующих главах мы находим великолепные сонеты, 14-тигранные бриллианты в платиновой оправе: XIII, XVI, XLI, LI (4-я глава), XXII, XXXII, XXXVII, (6-я глава), I, II, III (7-я глава). Строфа XXIX (8-я глава) – удивительный по силе мысли и чёткости слога сонет. Не могу удержаться от соблазна процитировать его. (Тем более, что большинству почитателей Пушкина эта строфа запомнилась в виде отрывка текста арии Гремина из оперы ”Евгений Онегин”, либретто которой сочинил К.С.Шкловский по просьбе П.И.Чайковского. К сожалению, в написанном через 50 лет после опубликования 8-й главы ”Онегина” тексте, далёком не только по времени и форме, но и по совершенству от оригинала, нет даже намёка на акварельную чистоту и глубокую философичность пушкинского шедевра, и использованы только две пушкинские строки; одна из них, ”Любви все возрасты покорны”, стала афоризмом с ироничным оттенком.)
Любви все возрасты покорны,
Но юным, девственным сердцам
Её порывы благотворны,
Как бури вешние полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют –
И жизнь могущая даёт
И пышный цвет, и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет
Печален страсти мёртвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
Четырнадцатистрочная строфа ”Онегина”, её обязательность и неизменность считаются точкой опоры романа в стихах, каждая строфа – в своём роде законченностью, отдельностью. Так оно и есть в первой и во второй главах, но в последующих содержатся строфы, не заканчивающиеся точкой, мысль из одной строфы переходит в другую в пределах одной фразы, нарушая тем самым задуманный и строго соблюдаемый в начале принцип сонетной формы. А в трёх местах автор вообще перешёл на вольный стих, когда содержание особыми чувствами или поэтизированным просторечьем народной песни не умещалось в требовательную сонетную форму (письмо Татьяны к Онегину, письмо Онегина к Татьяне и песня девушек). Объём этих вставок-отступлений от принятой формы строфы незначителен, количество строк в них составляет менее 2,5% от общего количества строк в романе, но сам по себе приём показателен – автор не остановился перед нарушением стройной архитектоники романа.
Пушкин многократно переделывал свои стихи в поисках более точного слова, более естественного и простого сочетания слов в строке, более удачной компоновки строк в строфе. Высокая требовательность к себе как к художнику проявилась, в общем, и в ”Онегине”. В статье ”Сочинения Пушкина. Статья вторая” Н.Г.Чернышевский писал ”Из всех обстоятельств, имеющих влияние на привычку Пушкина посвящать много внимания и усилий на обработку формы своих стихов, самое важное то, что Пушкин был по преимуществу поэт формы”. Считается, что мнение Чернышевского ошибочно. Но если мы подумаем о том, что роман в стихах, содержащий около 6-ти тысяч строк, лишь с несколькими отклонениями подчинён строгой и неизменной форме сонета, то суждение Чернышевского будет выглядеть не полностью ошибочным. Вместе с тем, Пушкин иногда допускал упрощённые или повторяющиеся рифмы, что почти не встречается в его лирической поэзии периода написания романа. Может быть, некоторая небрежность, заметная, впрочем, только опытному, строгому глазу, появилась из-за того, что с самого начала Пушкин не надеялся напечатать роман в стихах, содержащий ироничное, даже язвительное описание светского общества в первой главе? Самая первая строка проявляет эту язвительность – она с малым изменением позаимствована из популярной в то время басни И.А.Крылова ”Осёл и мужик”: ”Осёл был самых честных правил”, т.е. честный и добросовестный, но недалёкий, в результате чего вытоптал огород, который должен был сторожить от ворон и воробьёв. Басня заканчивается показательной моралью ”...не прав и тот, кто поручил ему стеречь свой огород.” Поэт признавался в письме П.А.Вяземскому в ноябре 1823 г. ”Теперь пишу не роман, а роман в стихах... Вроде ”Дон-Жуана” – о печати и думать нечего; пишу, спустя рукава”. Пушкин ещё не утвердился и в определении жанра нового сочинения. В том же месяце он сообщает А.А.Дельвигу: ”Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя”, и даже в феврале 1824 г. он пишет А.А.Бестужеву: ”Об моей поэме нечего и думать – если когда-нибудь она и будет напечатана, то, верно, не в Москве и не в Петербурге.” Но уже через два месяца планы в отношении ”Онегина” меняются, о чём поэт сообщает в письме к П.А.Вяземскому в апреле 1824 г.: ”Сленин предлагает мне за ”Онегина”, сколько я хочу... Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идёт о будущей судьбе моей, о независимости – мне необходимой. Чтоб напечатать ”Онегина”, я в состоянии на хуй сесть, то есть, или рыбку съесть или на хуй сесть. Как бы то ни было, готов хоть в петлю.” Неуверенность не оставляет поэта и через два-три месяца. Он пишет П.А.Вяземскому в июне 1824 г.: ”С женою отошлю тебе первую песнь ”Онегина”. Авось с переменой министерства она и напечатается” (в 1824 г. министром народного образования, в ведении которого находилась цензура, был назначен А.С.Шишков взамен обскуранта князя А.М.Голицына), тогда же – брату Л.С.Пушкину: ”С переменой министерства ожидаю и перемену цензуры... Попытаюсь толкнуться ко вратам цензуры с первою главой или песнью ”Онегина”. Авось пролезем”. А в июле – А.И.Тургеневу: ”Не знаю, пустят ли этого бедного ”Онегина” в небесное царство печати; на всякий случай попробую.”
Упрощённые и повторяющиеся рифмы не связаны с сомнениями в публикации – они продолжали появляться в новых частях романа, написанных после опубликования первых глав. Естественные огрехи, от которых не свободны произведения ни одного большого поэта, случаются, а читатель, заворожённый лёгкостью и музыкальностью стиха, их не замечает. И Шекспир в своих сонетах использовал далеко не совершенные рифмы и строки, не рифмующиеся вообще. 1
Рифма ”Невы-вы” повторяется в ”Онегине” четырежды 2, ”день-тень” – пять раз 3, ”любовь-кровь” (иногда ”новь”) встречается 11 раз 4; примерно, так же часто повторяется рифма ”поэт-лет” (иногда ”нет”). Вместе с тем, как отметил Д.Дрозд в статье ”Реформа рифмы” (”Интерлит”), уже во второй половине XVIII века такие рифмы, как ”кровь-любовь” вызывали насмешки. Исследователи подсчитали, что в произведениях Пушкина в общем было 16% невзыскательных глагольных рифм. ”Евгений Онегин” – не исключение; во многих строфах в 6-ти из 14-ти строк используется глагольная рифма, а в трёх строфах – в 8-ми из 14-ти. В самых первых стихах романа применена примитивная глагольная однокоренная рифма ”занемог-не мог” (глава1, строфа I); подобные рифмы встречаются и в главе 4, строфа XXIV – ”прав-неправ”, и в главе 5, строфа XXXVII, не вошедшая в окончательный текст, - ”станет-перестанет”.
Вместе с тем в главе 4, строфа XXVIII Пушкин подтрунивает над ”мучениями модных рифмачей”, приводя в качестве примера убогой рифмы не менее убогий стишок из последней страницы альбома уездной барышни: ”Кто любит более тебя, / Пусть пишет далее меня”.
Трудно заподозрить Пушкина в недостатке изобретательности, он иногда просто не обращал внимания на мелочи при всей своей самовзыскательной упорной работе над чистотой звучания стиха. Зачем же о них говорить, если даже Д.И.Писарев, наиболее последовательный и едкий критик поэта, сосредотачивался на содержательной части романа, на описании характеров, обычаев и событий, не упоминая о незначительных огрехах ”онегинского” стиха?
Величие не сопровождается непогрешимостью. Великое – сочетание высокого с не очень высоким, причём высокое значительно существеннее, чем ”не очень”. Не следует великого поэта лишать обычных человеческих черт, делать из него идола. Его творчество интереснее воспринимать всё как есть – с высокими достижениями и мелкими ошибками. Не говоря уже о том, что оценка мастерства и творчества поэта – дело вкуса, обстоятельств и даже правительственной политики (когда в 1949 г. в СССР началась антисемитская компания против ”космополитов”, К.Н.Симонов написал стихотворение о Пушкине ”Заря”, где есть строки ”...Барьер, наёмный пистолет / Безродного космополита”). Пушкин – великолепный пример: ставший всеобщим любимцем после ”Руслана и Людмилы”, первым русским поэтом после ”Бахчисарайского фонтана”, ”Цыган” и, в особенности, ”Евгения Онегина”, он потерял популярность к концу жизни, когда просветительские идеи в обществе времён Александра I уступили место всеобщей бюрократизации русской жизни при Николае I. Своеобразное мнение высказал А.Н.Островский: ”Современники хотя и считали его великим поэтом, считали своим учителем, но настоящими их учителями были люди предшествующего поколения... Он казался им ещё молод и не довольно солиден...” 5 Популярность Пушкина начала возрождаться через несколько лет после смерти с выходом в свет полного собрания сочинений, когда стал очевидным масштаб его творческой личности и значение для русской литературы и просвещения. По мере нарастания демократических тенденций в обществе, в особенности, после отмены крепостного права в 1861 г. Пушкин опять подвергается критике как представитель чистого искусства, не очень уважающий свой народ, ”хамово племя”, как он не раз писал, ”чернь”. В стихотворении ”26 мая 1880 года”6 поэт-академик граф А.А.Голенищев-Кутузов точно охарактеризовал разное отношение к Пушкину за 50 лет после его смерти:
Замолк поэт – и гром великой славы,
Как праздный шум наскучившей забавы
В толпе утих...
...Звук имени священного порой
Вновь пролетал печально над отчизной
То с робкою, оглядчивой хвалой,
То с громкою и дерзкой укоризной!
В последней четверти XIX века – новый всплеск популярности. В 1881 г. Петербургская академия наук учредила одну из самых значительных российских премий – Пушкинскую премию, которая вручалась ”за напечатанные на русском языке оригинальные произведения изящной словесности в прозе и поэзии”. (После 1919 г. премия не присуждалась и была возрождена в 1994 г.). И наконец, советское правительство назначает его величайшим поэтом всех времён и народов, а послушный общественный вкус сдувает пылинки с его крылатки и полирует до блеска непогрешимую бронзу нерукотворного памятника.
В наши дни Пушкин воспринимается без идеализации и без идеологизации во всём разнообразии красок и оттенков его таланта, в сочетании великого и обычного, что делает его ближе, понятней и роднее для многих, ничуть не умаляя особой роли в становлении современного русского языка и литературной практики.
Погрешности рифмования как бы подчёркивают ироничность автора, поддразнивающего публику высокой, как считалось в его время, формой сонета, использованной для непринуждённого, порой насмешливого тона повествования, взятого автором в начале работы над романом и отразившегося в полной мере в первой его главе. А потом, по мере развития сюжета, когда он отдалился от ”Дон-Жуана”, а первоначально выбраная форма утвердилась в первой главе, менять её было поздно, если даже такая мысль у автора и возникала, чему, впрочем, нет свидетельств кроме упомянутых трёх вставок.
”Евгений Онегин” – органично переплетённое собрание из 383-х сонетов, не считая 30-ти, не вошедших по разным причинам в окончательную редакцию романа. Я называл М.Волошина чемпионом русского сонета, сравнивая его с абсолютным чемпионом мира в этой поэтической категории Лопе де Вега, но сейчас, после своего открытия, не колеблясь, отбираю титул у Волошина и отдаю Пушкину.
В.Г.Белинский, разобравший ”Онегина” по косточкам и использовавший для этого на треть больше слов, чем Пушкин для романа (”Сочинения Александра Пушкина. Статьи восьмая и девятая. ”Евгений Онегин””), не обратил внимания на то, что роман написан в форме сонета; впрочем, он и знаменитый сонет ”Поэту” называл просто стихотворением. Как и через 20 лет Д.И.Писарев (”Пушкин и Белинский. ”Евгений Онегин””), который до такой степени не придавал значения делению стихотворного повествования на строфы, что цитировал их подряд, без промежутка.
Похоже, загадка онегинской строфы 180 лет никого не волновала, как бы и не существовала. Если это так, то её разгадка – дополнительный штришок к портрету великого поэта.
И всё же меня, вечно сомневаюшегося, не оставляет вопрос – почему никто определённо не сказал, что Пушкин использовал видоизменённую форму английского сонета для своего романа в стихах? Неужели потому, что этим как бы ущемляется представление о русской самобытности? Хоть и модифицированная форма, а всё не русская, что в применении к Пушкину и ”Онегину” отдаёт кощунством. Может быть, следует полностью отделиться от термина ”английский сонет” и назвать онегинскую строфу не ”пушкинский сонет”, а ”русский сонет”, как сделали англичане, позаимствовав и видоизменив итальянский сонет. Если так, то придётся решать ещё большую проблему – этот вид сонета, практически, не прижился в русской поэзии и, за рядом исключений, в основном, пародийных и сатирических, остался уникальным явлением. Сразу же после выхода в свет первой главы ”Евгения Онегина” в 1825 г. поднялась и покатилась волна пародий и подражаний сочинителей – современников Пушкина. Необычность пушкинского романа – новизна формы, реалистическое содержание с налётом авторской ироничности, свежий, сочный литературный язык – всё это интерес соратников по поэтическому цеху, выразивших широкий спектр отзывов, от негодования до восхищения. Жуковский, Козлов, Дельвиг, Кюхельбекер, Языков негативно отзывались о новом романе, некоторые – резко отрицательно. E.A.Боратынский, равный Пушкину по мастерству, даже написал стихотворные повести ”Бал” и ”Наложница” с такими же, как у Пушкина, героями без дела, действия которых перенесены в Москву, и с той же 14-строчной строфой, но с изменённым порядком рифмования.
Появляются стихотворные романы, в основном, пародии А.Башилова, А.Северинова, И.Бартдинского, И.Косяровского, В.Гаркуши, Ивелева (Великопольского), Н.Шуравьёва. Из поэтического освоения онегинской стихотворной структуры следует отметить роман в стихах неизвестного автора ”Евгений Вельский”, опубликованный в 1828 г., который начался пародией, но развился в подражание ”Евгению Онегину”, а также ”Тамбовскую казначейшу” М.Ю.Лермонтова, опубликованную через 10 лет.
Любопытно некоторое совпадение суровых судеб авторов первой пародии на ”Онегина” – А.И.Полежаева (”Сашка”, написана в 1825 г., опубликована в 1836 г.) и одной из последних – А.А.Хазина (”Возвращение Онегина”, опубликована в журнале ”Ленинград” весной 1946 г.). Автор ”Сашки” открыто восстаёт против религии, высказывает устами своих героев вольнодумные идеи. За своё сочинение Полежаев был отдан в солдаты Николаем I. Автор ”Возвращения Онегина” позволил себе сатирические выпады, касающиеся советской послевоенной жизни. Искромётная строфа о злоключениях Онегина в трамвае процитирована управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) в докладной записке
секретарю ЦК ВКП(б) Жданову от 7 августа 1946 г. о неудовлетворительном состоянии журналов ”Звезда” и ”Ленинград”. Последовал разгром журналов, и для А.Хазина двери всех издательств закрылись до окончания советских времён.
Пародии изредка появляются и сейчас, например, наполненное непристойным матом и порнографическими сценами, втиснутыми в онегинскую строфу, сочинение С.В.Муратова (журнал ”Самиздат”, 2006 г.).
В послепушкинское время в серьёзной поэзии использовался итальянский и английский сонет, а пушкинский как версификаторская форма был забыт.
Парадоксально – разгадка ”онегинской строфы” есть, а проблема остаётся.
Я ещё раз убедился, что задиристый характер Пушкина, проявился в его произведении, что творчество поэта неотделимо от его жизни.

Примечания
1 Например, “husbandry –posterity” в III, “refigured thee–posterity” в VI – и так далее во многих сонетах, даже знаменитом LXVI: “strampeted-disabled” и “authority-simplicity”; “legacy-free” в IV, “under eye-majesty” в VII, “astronomy-quality” в XLV и другие.
2 Глава 1, строфа II: глава 3, строфа XXII, глава 8, строфы XVI и XXVII.
3 Глава 1, строфа LV, глава 4, строфа XXIII; глава 8, строфы XXIII и XXX; ”отрывки из путешествий Онегина”, 11-я строфа.
4 Глава 1, строфы XXXIV и XLVII; глава 2, строфа IX; глава 3, строфа XXVI; глава 4, строфа XLIX; глава 6, строфы XVIII и XXXII; глава 7, строфа II; глава 8, строфа II, вошедшая в роман частично, и строфы XXI и XLIII.
5 Застольная речь на торжественном обеде в Московском обществе любителей российской словесности 7 июня 1880 г. по случаю открытия памятника Пушкину в Москве 6 июня 1880 г.
6 Название стихотворения отражает первоначально намеченную дату открытия памятника Пушкину в Москве.

Семён Прокатов