На распутье. часть вторая. гл. 11-12

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 51462 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

На пути в Москву Александр догнал кортеж польской кавалерии. Как ни медленно ехал он, ляхи двигались еще тише. Один к одному высокие, здоровые шляхтичи, с выбритыми затылками и длинными усами, прокладывали путь литовскому канцлеру. Посол Коронной Польши, Лев Сапега следовал посередине отряда, на вороном коне, рядом с провожатым от государя, князем Елецким. За бравыми воинами тянулись возы с дарами русскому царю: слуги, служанки и мальчики для торжественных выездов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЖЕНИХИ И НЕВЕСТЫ.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Встревоженный долгим отсутствием Котора, точнее, опасаясь за письма, что повез Кристофер, Александр Никитич не находил себе места. Попадись бумаги царю, не сдобровать тогда! Среди имен бояр, недовольных Борисом Федоровичем, в письмах есть и Романовы.
Трижды Романов посылал холопа Юшку в Немецкую слободу к Катерине и трижды получал ответ: «Еще не приехал, но скоро будет». В последнем, - добавилось слово: «…наверное».
По вечерам Александру становилось страшно. «Что если Котора схватили царевы люди? Письма уже у Годунова!», - думал он, ворочаясь на лавке, порой до утра.
Наступила осень. Желтые листья покрыли двор, нагоняя на Александра еще большую тоску. Так и не дождавшись Котора, он не выдержал и решил открыться старшему брату. Повиниться перед ним, что без его ведома, отписал королю Польши от имени всего рода Романовых.
С утра, усердно помолившись в крестовой комнате, отбив поклоны Пресвятой Троице, Александр надел лучший кафтан, скроенный по польскому образцу, и отправился на принадлежавшую Федору половину хором.
Старший брат встретил его в горнице, играя с Михаилом. Возя сына на спине, он представлял себя лошадью, вызывая смех у Ксении Ивановны и замечания по этому поводу:
- Какой ты у меня еще дитя, Федор Никитич! Разве можно так сына баловать, будет сидеть до старости на твоем хребте. Ездить, понукая. Хоть бы ты его образумил, Александр, - обратилась она к вошедшему деверю, вытирая платком выступившее от смеха слезы.
- Почто, Ксения, воду в решето лить! Пустые слова сеять! Любит он свое чадо, вот и балует, - ответил Александр, кланяясь хозяевам.
Видя, что брат мрачен, Федор снял с себя сына и произнес:
- Возьми дитятко, Ксюша, и принеси нам с братом медку да пирогов. Видно, непросто так зашел к нам Александр, да и обедать пора.
- Угадал, брат, - непросто! Давно собираюсь, да все никак не соберусь. Духу не хватает! - ответил Александр.
Уразумев, что разговор предстоит серьезный и сыну здесь не место, Ксения взяла недовольного Михаила из рук мужа и отнесла наверх к няньке. Повелев сенной девушке стелить скатерть и нести еду в комнату, она быстро сходила в подклеть за медом и вернулась. Когда стол был накрыт, Ксения поспешила спровадить девушку, плотно закрыла притвор и села возле мужа. Федор косо посмотрел на нее, потом на дверь.
- Погоди, брат! Не гони Ксению. Дело, по которому я пришел, твоей жены тоже касается! Всех нас - то касается! - остановил его Александр.
- Коль пришел, говори, не тяни! Да обедать будем, - ответил Федор, оставляя жену в покое.
- Помнишь тот вечер зимой, когда немчин к нам приезжал? Письмо привозил от «неизвестного лица». Потом еще Шуйский Василий Иванович нам такое же показал?
- Помню, Александр, говори далее!
- Мы тогда с князьями Черкасским и Сицким решили не иметь дело с Котором и гнать его со двора.
- Как решили, так и сделали! Чего вспоминать былое? - разливая мед в кубки, сказал Федор. - Попробуй медку лучше, крепкий ныне получился.
- Так, да не так! - Александр даже не притронулся к кубку. - Не послушался я тебя тогда, Федор! Обида меня взяла. В самом деле, почему не мы, Романовы, Русью правим? По праву первенства нам трон должен принадлежать, а не Борису! Тайком от тебя, старшего брата, стал я встречаться с Котором. Всю лесть обрушил он на меня! Сам не знаю, как у него вышло, только написал я письмо королю Сигизмунду, и повез его немчин в Ливонию. В том письме и ты, Федор, упоминаешься! Ну вот, - все сказал. Теперь суди меня, брат, только помни: сам себе я сейчас не мил! - Александр замолчал, взял кубок с медом и опрокинул в рот.
- Ты что же, Александр Никитич, без нас все решил? А коль на дыбе придется висеть, так вместе! - накинулась на него Ксения Ивановна. - Ты когда бумагу писал, о племяше подумал? Пустая голова!
- Прости, Ксения, но ведь ты сама говорила: «сидите, бороды распустили, по столу метете!», - оправдался Александр.
- То зимой было, когда Годунов помирать собирался! А сейчас осень и с бородами сидеть самое время! Бельскому бороду при всем честном народе выщипали, а тебе, деверь, с головой снесут. И Феди моему заодно, как брату старшему.
- Тихо, Ксения! Раскудахталась! - оборвал ее Федор. - Ты, брат, столько времени молчал, почему сейчас пришел?
- Письмо у Котора. Он должен был вернуться с ответом. Три месяца прошло, а его нет!
- Думаешь, перехватили?
- Не знаю, Федор! Сердце у меня изболелось. Не прощу себе, если на род Романовых царскую опалу навлек.
Федор Никитич вдохнул. Поднялся из-за стола, подошел к висевшим в красном углу иконам, и, крестясь, прочел молитву. После, под общее молчание, вернулся и стал разливать мед.
- Чего пригорюнились! Котор когда уехал? В начале лета. А сейчас осень. Если бы царевы люди его взяли, не сидеть бы нам сейчас за столом!
- И все же, Федор, я думаю...
- Раньше нужно было думать, Александр! - оборвал его брат. - А сейчас на Бога надеяться надо. Молиться ему денно и нощно, чтобы отвел беду от нас грешных! Как приедет Котор, в отказ пойдешь. Бумаги, что нас касаемы, забери! Сейчас же давай обедать, а то за разговорами все блюда остыли.
- Не хочется мне, Федор Никитич. Поеду лучше к Москве-реке воздухом дышать, - вставая, ответил Александр.
Проводы гостя были грустными и безмолвными. В оторопи не зная, что и делать, Ксения стала убирать со стола. Одумавшись, она бросила чаши и заплакала. С порога Александр обернулся и еще раз поклонился опечаленной жене брата.
- Прости меня, Ксения Ивановна, если можешь. Бес попутал! И ты, Федор, брат родный, прости…

2

Во весь опор, галопом погнал лошадь к реке Александр. Спустившись к ее берегам, он спрыгнул с седла и, отпустив коня на волю, стал бродить возле воды. С тоской, наблюдая, как желтые листья падают с деревьев на водную гладь, и поток уносит их далеко за горизонт,
Романов думал о себе...
«Вот и ты, Александр, так же упадешь с древа, что Русью зовется, и никто о тебе не вспомнит! Молодая зеленая поросль заменит старую крону. Зашумит, заволнуется дерево, но без тебя. Видно время твое пришло, и ускорил ты его сам, пожелав из листа стать веточкой, воедино слиться со стволом! Удел же твой - гнить под деревом, принося ему живительные соки».
Немного успокоившись, Романов снова взошел на коня и уже спокойно, шагом выехал на смоленскую дорогу по направлению к Тверским воротам.
На пути в Москву Александр догнал кортеж польской кавалерии. Как ни медленно ехал он, ляхи двигались еще тише. Один к одному высокие, здоровые шляхтичи, с выбритыми затылками и длинными усами, прокладывали путь литовскому канцлеру. Посол Коронной Польши, Лев Сапега следовал посередине отряда, на вороном коне, рядом с провожатым от государя, князем Елецким. За бравыми воинами тянулись возы с дарами русскому царю: слуги, служанки и мальчики для торжественных выездов.
Сколько ни вглядывался Александр Никитич в посольство Речи Посполитой, Котора среди поляков не было. Он даже подъехал поближе, в надежде увидеть лицо Кристофера, но все было напрасно. Вздохнув, Романов направил коня к другим воротам Москвы, чтобы быстрее попасть домой.
3

При глубоком внутреннем духовном смятении Александр и не подозревал, что именно в этот час, когда он провожал глазами польскую шляхту до Тверских ворот, Дамоклов меч уже повис над семьей Романовых. В одной из многочисленных комнат Посольского приказа вальяжно сидел Семен Годунов и говорил с дьяком Афоней...
Добытые Афанасием письма королевича Густава утром легли на стол государя. Принес их царю Семен Никитич. Просматривая бумаги, Борис все больше и больше хмурил брови.
- Стало быть, Густав Эрикович, зятюшка будущий, сам решил Ливонией править?
- Стало быть, государь! - затаив дыхание, ответил Семен.
- Почто ране молчали?! Ведь не разом все выяснилось!
- То слухи, Борис Федорович, домыслы были. А их на царский стол не положишь. Да и верил ты королевичу, более чем слугам своим, - после небольшой паузы, пользуясь случаем, Семен добавил. - Дьяк Афанасий Матвеевич делом ведал. Почему не доложил раньше, не знаю, государь
- Ты, Семен Никитич, Афоньку не тронь! Он десятка людей стоит. Коль сразу не сказал, значит, так надо было!
Семен молча снес грозные слова царя. Все попытки окольничего Годунова удалить своенравного дьяка из Посольского приказа были напрасны. Борис Федорович пресекал даже худое слово о нем. Решив, что лучше об Афоне не продолжать, он подал государю еще одно письмо.
- А это, что за послание?
- Письмо Александра Романова, писаное королю Польши, Сигизмунду. В коем он печалиться о несправедливости к себе и брату своему Федору. Дескать, не по праву первенства Годунов царство на себя взял!
Обессиленный от новостей Борис сел в кресло и стал массировать виски унизанными перстнями пальцами. Очевидно, головные боли опять стали им овладевать.
- Хватит, Семен Никитич, довольно! С Романовыми сам разберешься. Только письма сии не должны быть поставлены им в укор! Будто их и нет совсем. Брат мой, король Польши, посольство прислал. Вечного мира желает! Союз Москвы с герцогом Карлом ему как кость в горле. Канцлер Сапега от имени короля спешит ко мне по России большими скачками! Так что Густава пока трогать нельзя. Пусть ляхи полюбуются, какой добрый и преданный союзник королевич. Посланец из Нарвы, что заявил мне о нарвских немцах: «Готовы перейти под покровительство Московии, а жители Талина поддерживают Густава», - здесь еще?
- Здесь, Борис Федорович.
- Подорожную ему не давай! В царских палатах посла держи, с великим почетом! Полякам при случае покажем, - сказал Годунов, откинув голову назад и закрыв глаза.
- С Романовыми, государь, тоже обождать? - осторожно спросил Семен, видя, как он мучается.
- Вот с ними как раз нет! - вспомнив о ближних врагах, Борис взял себя в руки и встал. - Ляхов посели поближе к дому Романовых. Они должны видеть взятие под караул Федора с братьями и домочадцами! Доверь сие окольничему Михаилу Салтыкову, он умеет все делать громко и грозно.
- У Романовых дворни полсотни, а то и более. Забор крепкий. Шуму много получится. Холопы, за просто так, хозяев не отдадут, бойня будет. Не лучше ли, государь, взять их в Кремле, - тихо, спокойно, - посоветовал Семен.
- Вот именно, бойня! И обязательно ночью с факелами! Сигизмунд надеется, что Густав отошел от меня! А он при мне, в любви и почете! Романовы же в страшной опале. Лев Сапега должен своими глазами увидеть падение Федора! Больше шуму и крови. Пусть ведают: Борис жив и грозен!
Весь этот разговор с царем Семен Никитич поведал дьяку, умолчав только то, что касалось Афанасия. После чего он перешел к главному вопросу, для решения которого окольничий и позвал дьяка.
- Коль от царя запрет на бумаги, и предъявить письма мы не можем, надо Романовых в колдовстве обвинить!
- Ну, это просто. Ума много не надо! - усмехнулся Афоня.
- Ты сие к чему? - Семен дернул бровью.
- Мало ли кого травят да порчу наводят! В странах европейских всех баб пожгли, за ведьмами гоняясь. А мы чем хуже! У нас-то их, вон сколько, - Афоня стал загибать пальцы, - ведуньи, колдуны, кощунники, чародейки, чаровницы... да разве всех перечтешь! Глубоко в лесах и волхвы отыщутся.
- Ты, Афанасий, на меня страх не нагоняй! Говори толком, - стал выходить из себя Семен Никитич.
- Подкинем в дом Александру Никитичу мешочек с измельченными жабьими лапками или другой какой нечистью и всенародно найдем! Человек для того паскудства уже имеется, - некий Бертеньев. Все равно не успокоиться, пока хозяина своего не закопает! - ответил Афоня, нервно теребя бороду.
- Не больно, видно, по нраву тебе сия идея!
- Прости, Семен Никитич, за дерзкое слово! - Афанасий встал. - У нас на Руси, всякой гадости довольно, но инквизиции нет! И, я надеюсь, не будет. Слава Богу, при Православии живем!
- Много на себя брать стал, Афонька! Ступай, да вели послать за Бертеньевым, нужен мне! Ты же Смоленском займись. Обо всем лично сказывать будешь! Густава я тебе прощаю, но более терпеть твоих тайн не намерен! - закричал Семен Никитич, грозя кулаком. - Не заступись сегодня за тебя Борис Федорович, ты бы у меня в Сибири дьячил!
Афанасий Матвеевич вышел от окольничего с полной уверенностью в том, что в Посольском приказе он лишь пока жив царь. Если, конечно, после кончины Бориса его троюродный брат не слетит в Сибирь первым.

4

Князь Алексей так и не дождался из Москвы Богдана Яковлевича. Ни летом, ни осенью он не приехал. За место него в Царев-Борисов прибыл новый воевода и сразу стал наводить свои порядки. Посчитав князя Копытина человеком опального Бельского, он постарался избавиться от него. Алексею ничего не оставалось, как передать крепость воеводе и по его приказу отбыть на Москву.
Ехать ко двору не хотелось. По переписке с Анютой, которая, то ли сама, то ли с ведома Ксении, не забывала князя и писала каждый месяц, Алексей знал, что болезнь царя приостановила свадьбу. Но княжна Ксения по-прежнему оставалась невестой королевича Густава. Срочных поручений к государю у Копытина не было, посему поразмыслив немного, он направил коня в деревню под Ярославль, к матушке Авдотье Никитичне.
Добравшись до родного дома, Алексей спрыгнул с лошади, оставил ее за воротами, а сам тихо, тайком вошел. Как и ожидал он, во дворе в теплом тулупе сидел старый Федот, по своему обыкновению вырезал свистульку.
- Поздорову ли живешь, дед Федот? Забавой, поди, всю детвору в округе задобрил? - подкравшись к нему, спросил Копытин.
- Господи, батюшки святы! - старик поднял глаза и выронил свистульку. - Алексей Семенович! Радость-то, для матери, какая! Побегу спехом, скажу княгине.
- Погодь, дед Федот. Не по годам тебе бегать! - остановил его князь. - Сам объявлюсь. Где матушка?
- Здесь она, где ж ей быть! С князем Семеном Андреевичем после обеда в горнице почивают.
- И батюшка дома?!
- Дома, Алеша, дома! Как со Смоленска приехал, закончилась его служба.
- Ладно, пойду будить. Как-никак - сын, домой воротился! А ты, дед Федот, коня во двор заведи, я его у ворот оставил.
Копытин взлетел по крыльцу в избу и, растворив рывком дверь, принял в объятья мать.
Неожиданности такой, какой желал Алексей, не получилось. Материнское сердце подсказало Авдотье радость. Скорее ощутив, чем услышав скрип ворот, она выглянула в окно и увидела сына.
Разбудив мужа, княгиня поспешила во двор, навстречу.
- Алеша, родненький! - приговаривала она, непрерывно целуя рослого мужчину. Для матери он был мальчик, ее мальчик. - Совсем как батюшка стал, только глазки голубые.
- Ладно, мать, будет тебе! Дай и мне обнять княжича! - услышала она, ворчание Семена Андреевича позади себя.
Вытирая рукой слезы с лица, Авдотья посторонилась, давая дорогу мужу.
- Ну, здрав будь, княжич! - Семен обхватил сына своими большими руками.
- Здравствуй, батюшка.
- Сколь же мы с тобой не видались? Почитай, в последний раз было перед отъездом в Смоленск! Ну да ладно, чего считать. Жив здоров, и, слава Богу! Мать, поднимай девок! Хватит им по лавкам дрыхнуть. Молодой князь домой приехал, гулять будем!
Семен Андреевич завел сына в горницу и усадил за стол в красном углу, под образа.
- Ты, батюшка, прямо икону в дом занес! - расстегивая кафтан, сказал Алексей.
- А ты для меня и есть икона! На которую мы с матушкой уже четверть века молимся и не устаем! - ответил Семен, украдкой смахивая одинокую, скупую слезу.
В доме поднялась радостная возня. Молоденькие сенные девушки бегали, ставя лавки и накрывая столы белым полотном. Стараясь подольше задержаться в горнице, они украдкой бросали взгляды на молодого красивого княжича.
Заметив их любопытство, старый князь подмигнул сыну:
- Так и собираешься один век коротать? Или все ж нашел зазнобу в Москве? Ты скажи, сынок, мы с матушкой враз сватов наладим!
- Не нашел, батюшка.
- Ничего, мы тебе здесь невесту подыщем! У Егора Силыча, вон, дочь подрастает. Красавица, вся в Елену удалась!
- Да ты что, батюшка! Ведь мала она совсем. Ей сейчас лет четырнадцать будет, а то и того меньше!
- Эка невидаль - молода! Как девка она уже оформилась, долго ли бабой стать. Авдотья, к Зотовым-то послала?
- Послала, Семен Андреевич, первым делом - к ним. Холоп уже вернулся. Елена с Егором обещались к вечеру.
- Олюшку-то с собой возьмут?
- Вот этого я и не наказала спросить! - Авдотья подошла и села рядом с мужем, виновато глядя ему в глаза.
- Тьфу ты, Господи! - сплюнул в сердцах Семен. - Говорил я тебе, говорил и все попусту!
- О чем вы, батюшка, говорили без меня? - встрял в раздор Алексей, принимая батюшкин гнев на себя.
- О женитьбе твоей, княже! - ответил отец, косо смотря на мать. - Иди уж! Сегодня не приедет, опосля встретятся.
- Не стоит того делать, батюшка! Забьет девица голову, а ничего не выйдет. Никто мне не нужен, кроме вас с матушкой.
- Никто не нужен! Больно ты понимаешь! Если полюбит тебя Олюшка, дело сделано. Любовь в ее возрасте словно вода - всяк камень обточит, дай время!
- Это ты к чему, Семен Андреевич? - Алексей встал, уяснив, что разговор только начинается.
- А к тому, сынок... Ирина Устиновна тоже в младые годы Данилу полюбила, а недавно свадьбу сыграли! Не побоялась даже в холопки к Егору пойти, - ответил князь Семен. - Ключницей теперь у Елены Богуславны, вместо Груши.
- Данила женился? - от удивления Алексей опять сел.
- Ирина сына ему родила. В честь деда Устином назвали. Здоровый такой мальчонка. Сиську как ухватит и давай сосать! Ирина только успевает грудя менять! - в голосе старого князя промелькнула тоска.
- Вот дела! Данила отец семейства!
- Да. И пустоцветом его уже не кличут...

5

На счастье Алексея Ольга Егоровна вечером не приехала, обошлось. Прибыли только Егор Силыч и Елена Богуславна. Временно забыв о благой цели, батюшка полностью отдался радости по поводу приезда сына. Гуляли с размахом всю ночь и следующий день. Только к вечеру успокоились, отойдя дружно ко сну.
Утром, заранее договорившись с дедом Федотом, привыкший спать мало княжич вывел уже оседланного коня из конюшни и повел в поводу к воротам. Федот приоткрыл их и ждал, когда Алексей выедет.
Вне двора, вскочив на лошадь, Копытин спросил старика:
- Ведунья, что меня лечила, все там же живет?
- Давно я у нее не был, княжич. Ноги мои совсем не ходят! Но люди бают: здесь она, в лесу хоронится! - ответил дед Федот, крестя Алексея на дорожку.
Вековой лес встретил Копытина как старого друга, надев для встречи новый, отделанный серебром наряд. Выпавший ночью первый снег, будто невест, окутал деревья белым покрывалом. Как-то незаметно пришла зима. Девять лет прошло после того, как последний раз князь приезжал к Любаве, но путь к ней он помнил, как будто это было вчера.
Пробираясь по заветным тропкам, князь услышал еле уловимый щелчок спущенной тетивы. Он был очень слабым, но Алексей, проведший почти год на рубеже, в Диком поле, ощутил его. Сбивая снег и осыпая им Копытина, с ели упал тетерев со стрелой в грудке. Спрыгнув с коня, князь поднял птицу и осмотрел стрелу. Она была легкая, сделанная на детскую руку.
- Дядечка, отдай птицу! Моя добыча!
Услышал Алексей детский голос, позади себя, и обернулся. Перед ним стояла девочка лет семи-восьми, с маленьким луком в руках и стрелами за спиной. В узорах ее одежды князю показалось что-то до боли знакомое.
- Возьми, мне чужого не надо! - ответил он, протягивая девочке тетерева.
Юная охотница подбежала к Алексею и воровато, как мышонок, схватила птицу, на секунду взглянув на князя. У нее были большие голубые глаза. Еще мгновение и она скрылась в лесу также внезапно, как и появилась.
Копытин стряхнул с себя упавший с дерева снег, сел на коня и поехал дальше, думая, что за чудо повстречал на пути.
Незаметно для себя он подъехал к дому ведуньи. Здесь все было по-прежнему: тот же забор, те же идолы виднелись за ним, только их припорошило снегом. Над крышей избы клубился дым, и пахло жильем.
Толкнув ворота, князь въехал за ограду.
Любава, одетая, как и раньше, - в старушечье платье с накинутой на плечи шубой из волчьего меха, набирала воду из колодца. Помогая себе грудью, она потянула ведро и поставила на край деревянного сруба.
Услышав шум, женщина обернулась.
- Здравствуй, Любава!
- Алеша! Милый мой! - выдохнула она. Ведро упало на землю, и вода растеклась, растапливая снег.
Алексей спрыгнул с коня и подошел. Любава распахнула руки, страстно принимая князя в объятья. Даря поцелуи, припадая губами к его устам, она плакала и молилась. Молилась по своему, - таинственно и незнакомо:
- Хвалю тебя, Лада! Что еще раз подарила мне любого! Радость в грудь принесла! Не оставила мое томление без услады! Смотри, как светится жрица твоя, наполняясь соком любви! Счастье мое - Алеша и ты мне его подарила! Хвалю тебя, Лада-Берегиня! Хвалю!
Слушая Любаву, Копытин почувствовал, что кто-то толкнул его в ногу. Немного отстранившись, он посмотрел вниз: пес, радостно виляя хвостом, тыкался носом в сапоги.
- Полкан! Неужто и ты меня помнишь? Столько лет прошло! - воскликнул князь.
- Ослеп от старости Полкаша, но память у него хорошая, - ответила за пса Любава, загадочно улыбаясь. - Здесь, милый, тебя все помнят и любят! Оберег мой не потерял? Княже, свет Алеша, любый мой!
- Нет, Любава. При мне. Помня твои слова, никогда с ним не расстаюсь.
Копытин расстегнул однорядку и хотел достать серебряную пластину с изображением рыси в прыжке, но ведунья удержала, нежно отняв руку от кафтана.
- Пойдем в избу, там и покажешь.
Лежа в постели, Любава ласково водила ладонью по кудрям Алексея, перебирая пальцами и считая седые волоски.
- Сколь насчитала, Любавушка? - спросил ее князь, прижимая к себе и целуя высокую белую грудь.
- Много, Алеша, - вздохнула она. - Слишком много! Не любит она тебя, коль для другого бережется!
- Кто, Любава?
- Имени не знаю... Да и зачем оно тебе! Коль любишь, стало быть, ведаешь.
- Скажи, Любава, что далее будет?
- С одной лежишь, об иной справляешься! Ради того и приехал ко мне?
- Нет, Любава! Запутался я, то - верно. Сердце, словно рвется меж вами.
- С той - не можешь, с этой - не хочешь. Так Алеша?
- Не знаю! Одно ведаю: не мог я не приехать!
- Ох, Алеша, прости, сама не знаю, что на меня нашло! - Любава припала к нему. - Тоска вдруг взяла: лежишь со мной, ласкаешь мои груди, шевелишь мне сердце, а думаешь совсем об другой. А грядущего я, правда, не ведаю! Коль чаровница полюбила, все ее чары на истому изойдут... И все-таки маленькое завтра я знаю, сейчас покажу. Прикройся только.
Любава встала. Надела на себя длинную до пят рубаху и вышла, оставив Алексея в догадках. Вернулась она не одна, вела за руку девочку - ту самую, с голубыми глазками.
- Вот, княже! Наше, - с тобой, завтра! Светлана Алексеевна, дочь Перуна и твоя, Алеша!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Уже месяц, холопы Романовых жили словно при осадном положении. Литовский канцлер Лев Сапега, как только прибыл, в Москву сразу же послал к ним человека. Из речи посланца Федор Никитич понял, что Котор не доехал до Ливонии, а застрял где-то в России. Вполне возможно не без помощи людей Годунова. Это насторожило его, а холодность бояр в думе, их бегающие глаза вселили уверенность. Опасаясь опалы, Федор Никитич держал дворню и боевых холопов наготове, даже ночи они проводили при оружии.
Юрию Отрепьеву это очень не нравилось. Ворочаясь с боку на бок на лавке, сняв с себя только сапоги, он размышлял о будущем. Его близость к Александру Романову и частые поездки в Немецкую слободу, наверняка не остались без внимания царевых слуг тайного сыска. Попади Романовы в опалу, вспомнят и его, Отрепьева. Мысль, самому пойти к Семену Никитичу Годунову и покаяться, не давала ему покоя. Решив, что завтра пойдет обязательно, он уснул.
Долго спать не пришлось. Проснулся Юрий от шума и криков во дворе. Соскочив с лавки, натянув на ноги сапоги, Отрепьев огляделся. Комната была озарена страшно-красным, зловещим светом. «Пожар, наверное?» - отгоняя от себя более худые мысли, подумал он, схватил саблю и выбежал во двор.
Пожар действительно был, но не только…
В ворота, с вечера укрепленные по велению Федора Никитича дубовыми бревнами, ломились стрельцы. Через ограду летели горящие факелы. Один из них угодил в сено, заготовленное на зиму для лошадей, и оно вспыхнуло, словно порох. От сена занялись деревянные постройки, стоявшие рядом. Федор Романов строил холопов возле ворот, готовясь дать отпор непрошенным гостям.
Отрепьев остановился в растерянности: «Что делать? Помогать хозяевам и сгинуть без пользы для себя, но честно? Или принять сторону государя в надежде на прощение?». Из раздумий его вывел окрик Александра Никитича, бежавшего мимо с пистолем в руках.
- Юшка, чего стоишь! Давай в подклеть, там пищали схоронены. Неси сюда!
Бросив ему ключи, он побежал дальше.
Вооруженная пищалями дворня, приобрела грозный вид. Вселяя надежду в Отрепьева, она построилась в два ряда и приготовилась к стрельбе. Благоразумный Юшка пристроился позади всех. Когда под мощным давлением ворота все же рухнули и царские люди хлынули во двор, холопы открыли огонь.
В ответ послышались стоны, отборная стрелецкая брань и бас Михаила Глебовича Салтыкова:
- А ну ребятушки! По супротивнику...
Оружейный залп стрелецкой сотни был страшен. Одновременно десятки пищалей спустили курок. Свинец смел на пути все живое. Половина защитников легли сразу, а прочие заметались. Теснимые стрельцами, они стали отходить к деревянным строениям, но спасения в них не было, - охваченные огнем они были не менее опасны.
Среди кутерьмы, дыма, огня и копоти гремел бас Михаила Салтыкова:
- Романовых не бить! Они государю живые нужны.
Отбиваясь от стрельца, Отрепьев изловчился и ранил его в руку. Умирать за хозяев дюже не хотелось. Пораскинув мозгами «верный холоп» со всех ног пустился бежать на задний двор к огородам. Кто-то пальнул ему в спину, пуля угодила меж рукой и телом. Юрий почувствовал, как теплая кровь потекла по боку...
Кубарем полетев на землю, он притаился, слыша:
- Баб, баб из огня вытаскивай, детишек малых! Чего рты раззявили! - кричал Макеев, держа на руках мальчика.
Пожар охватил уже все постройки, стрельцам приходилось одновременно вылавливать мятежников и тушить пламя. Из хором почти вынесли Ксению Ивановну. С растрепанными волосами и испачканным сажей лицом она, как безумная, озиралась по сторонам. Найдя глазами сотника с мальчиком, Ксения вырвалась из рук стражи и бросилась к нему.
- Мишенька, родненький мой! Отдайте мне сына, изверги, креста на вас нет!
Макеев опустил мальчика на землю и подтолкнул в объятья матери, она подхватила ребенка и стала целовать, умывая его губами.
- Васька, проверь огороды! Кого найдешь, тащи в Разбойный приказ! - грозно окрикнул сотника Салтыков, подходя к Романовой. - Ну что, Ксения Ивановна, не сиделось вам с Федором в тепле да сытости? Государя нашего, Бориса Федоровича, со свету зельем свести захотелось! У Александра Никитича в избе мешочек тайный с дурными кореньями сыскали. Худыми знаками меченый!
- Опомнись, Михаил Глебович! Ведь ты моего мужа знаешь. Федор человек набожный, не может он с колдунами дело иметь! - ответила Ксения, прижимая к себе сына.
- Не он, так брат его, Александр. Борис Федорович разберется! Ведите ее к воротам.
Полежав еще немного, пока собьют пламя и станет темнее, Юрий пополз по вскопанному до весны огороду к соседним домам. Отмахав на брюхе больше половины, он уперся в стрелецкие, яловые сапоги и услышал над собой голос сотника.
- Вставай! Боронить вроде не время?
- Отпусти Христа ради! - поднимаясь, взмолился Юшка. - Чего тебе моя смерть? Не губи душу понапрасну!
Вид у Отрепьева был жалок: лицо перепачкано грязью, сажей... Пропитанная кровью левая сторона кафтана прилипла к телу. Смотря на него, Василий Петрович вспомнил разговор с Никитой: «бьем друг друга почем зря».
- Ладно, ступай! Вон овражек, - Макеев указал на край огорода, - там нет никого, по нему на слободу выйдешь. Беги из города, в Москве тебе более земли нет, парень!
Василий Петрович повернулся к Отрепьеву спиной и пошел дальше. Осматривая округу, он растворился в темноте. Виден остался, только огонек факела.
По оврагу, припадая к земле от страха и потери крови, Юрий выбрался к стрелецкой слободе, где проживал дядька, - Смирной-Отрепьев.
Стрелецкий голова видимо не спал. Едва Отрепьев стукнул по наличнику, как в окне показалось его лицо. Подав знак, чтобы тихо, он открыл дверь и впустил племянника в избу.
- Эка разукрасили тебя! - проговорил Смирной.
- Не спишь, дядька Никита? - ответил ему Юрий, садясь на лавку и снимая с себя кафтан.
- Уснешь тут! Пол Москвы всполошили. Дом Романовых до сих пор углями тлеет!
- Страху натерпелся я, дядька Никита! Думал не уйти мне живому. Есть чем кровь унять?
- На вот, прижми пока, - Смирной смочил водкой чистую тряпку и подал племяннику. - Говорил я тебе, раньше надо было бежать: «Романовы скоро царями будут! Боярином меня сделают!». Ну что, нахлебался царской милости?
- Нахлебался, дядька Никита! Мне бы схорониться, пока все уляжется, - ответил Юрий, суя тряпку под мышку.
Смирной вышел во двор и осмотрелся, нет ли кого следом? Все было спокойно. Вернувшись, он ответил:
- В Москве тебе не укрыться. Рана у тебя пустяковая, новую одежонку я тебе дам. Поешь, и айда на волю!
- Что, так и прогонишь племянника? - со страхом спросил Отрепьев.
- Дурья твоя башка! Здесь ты и сам сгинешь, и меня погубишь. Одно у тебя теперь спасение - постриг принять. По монастырям тебя искать не будут.
- Что же мне в двадцать лет в келье запереться? Ведь молод я, мне жить хочется, а не лбом полы пробивать!
- Это уж ты сам выбирай: или обитель, или дыба! Отец Трифон сейчас у деда в Чудовом монастыре гостит, он тебя и окрутит. С ним в Вятку поедешь. К Варваре, матери своей, в Домнино, подаваться не смей! Село Романовым принадлежит, а их владения сейчас самые опасные.
- А далее? Так и сидеть с отцом Трифоном возле киота!
- С годик по святым местам погуляешь, ума-разума наберешься. А там, к деду Замятни тебя пристроим, к Святым Чудотворцам. В монасях тоже жить можно! Свояк Сулейка Ефимов обучил тебя грамоте. Дьяк он умный. Глядишь, еще чего подскажет, в люди и выбьешься! - ответил Смирной, доставая из скрыни чистый кафтан да штаны. - Ладно, будет говорить попусту. На вот, надень.
На следующую ночь, на одном из монастырских подворий, вблизи Москвы, отец Трифон тайно постриг в чернецы Юрия Богдановича Отрепьева, дав ему новое имя, - Григорий.

2

Выехав из Можайска, посольство Великой Польши во главе с литовским канцлером Львом Сапегой проследовало до Москвы. Ехали медленно, останавливаясь на ночлег в деревнях. Ехали не торопясь, рассматривая монастыри, в обилии стоявшие по смоленской дороге до самой столицы.
На мосту, у самых ворот в город, от имени царя их встретили князь Андрей Васильевич Елецкий и дьяк Постник Дмитриев. Посольство Речи Посполитой насчитывало более девяти сотен человек, и разместить их вблизи Кремля было не легко. По приказу государя канцлера поселили в доме окнами на подворье Романовых, остальных - немного дальше.
Два дня спустя, после прибытия, посла огорчили вестью: «Царь занемог ногой, и принять польских людей не может. Борис Федорович просит литовского канцлера обождать».
Сапега с печальным лицом выслушал посольского дьяка Постника и заявил, что сожалеет о болезни и желает государю быстрого исцеления: «Пусть князь Московский не беспокоится, я согласен повременить».
Сигизмунду нужен был договор с Москвой, ради него канцлер готов был терпеть неторопливость русской дипломатии. Литовский магнат понимал, что совершенно не зная обстановки в московских боярских кругах, нельзя было творить хорошую внешнею политику.
Не теряя времени даром, Сапега попытался связаться с Котором, он тайно послал слугу в Немецкую слободу и получил ответ: «Кристофер Котор давно уехал и где находится в данный момент неизвестно».
Зато с Федором Никитичем связь наладилась быстро, дом Романовых был рядом и Сапега без труда заслал туда служку с письмом. Ответ был весьма уклончив и неопределенен, картина событий оставалась неясной. Но и этот источник был перекрыт. Вскоре ляхам запретили выходить из домов и общаться с русскими. У ворот была выставлена стрелецкая стажа.
Ощутив себя пленником, литовский канцлер стал усиленно добиваться встречи с Борисом Федоровичем, но на каждый его запрос отвечали вежливым отказам и просили обождать еще немного, объясняя все новые и новые причины.
Пожар у Романовых, ругань и шум борьбы заставили Льва Сапегу не спать всю ночь. Утром, когда рассвело, он увидел из своих окон пепелище, вместо одной из самых больших и богатых усадеб в городе.
Как ни старались стрельцы затушить огонь, соседние дома тоже пострадали. Это дало повод канцлеру возмутиться. Опасаясь напрямую спросить о событиях ночи, Сапега подал письменную жалобу князю Елецкому: «Пожары в Москве столь часты, а нас держат в тесных домах и вокруг столько сена, как будто посольство хотят поджечь...».
Князь обещал передать бумагу хранителю царской печати государственному дьяку Василию Яковлевичу Щелкалову. На этом все и закончилось.
Ровно через десять дней после пожара Борис посчитал, что достиг цели и посол созрел для приема в Кремле.
Воскресным днем, после обедни в сопровождении приставов, канцлер был допущен ко двору. Торжественно, с гордо поднятой головой, в окружении благородной шляхты, Сапега въехал в Спасские ворота и подъехал к Красному крыльцу.
Сойдя с коня, он перекрестился, глядя на купола Благовещенской церкви, и стал подниматься в палаты. Вдоль лестницы, устланной персидскими коврами, для встречи были расставлены дети боярские и иноземцы, преимущественно с ливонских земель. Бюргеры прибалтийских городов были расположены так, что не заметить их канцлер просто не мог.
Перед царскими сенями посла встретил князь Василий Михайлович Лобанов-Ростоцкий, в самих сенях окольничий Василий Дмитриевич Хилков. В палатах заседали множество думных бояр и дворян в парчовых одеждах и высоких шапках. На троне восседал Борис Федорович с венцом на голове, скипетром и державой в руках. Рядом, - по правую руку, сидел царевич Федор. Позади тронных кресел стаяли четыре оруженосца в белых горностаевых епанчах, в белых шапочках и таких же сапожках. В руках они держали серебреные топорики.
Вопреки ожиданиям Льва Сапеги, столь пышная встреча закончилась ничем. По велению государя дьяк Василий Щелкалов взял у канцлера бумаги с предложениями польского короля. В ответ же на его официальную жалобу, посольству добавили два подворья. На этом царский прием был окончен и Сапега с поклоном удалился. Еще целую неделю пришлось прождать посольству Речи Посполитой, пока русские не объявили о второй встрече.
Послу Речи Посполитой пришлось прождать еще целую неделю, пока русские не объявили о второй встречи. Все повторилось сначала: воскресенье, лестница, ливонские горожане, бояре... Только, на сей раз, на отцовском троне Льва Сапегу встретил царевич Федор. Бориса не было.
Озадаченный литовский канцлер стоял в растерянности. За две-три минуты полного молчания нервы Сапеги напряглись до предела. Он не знал, что делать дальше. Из тупика его вывели двери в соседние палаты. Они открылись, и из них вышел государственный дьяк Василий Яковлевич Щелкалов с большим свитком, украшенным вислыми царскими печатями из червонного золота.
Развернув, его дьяк торжественно зачитал:
«Богом венчанный и Богом помазанный! Христолюбивый поборник Святой Православной веры! Самодержиц Великой Руси! Царь и Великий князь, держащий скипетр Великих государств: Владимирского, Московского, Новгородского. Царств: Казанского и Астраханского. Государь Псковского и Великий князь Смоленского, Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных. Государь и Великий князь Новгородской низовской земли. Черниговского, Рязанского, Ростовского, Лифлянского, Удорского, Обдорского, Кондинского, всей Сибирской земли и Северной стороны. Правитель Иверской земли. Грузинских царей и Кабардинской земли. Черкасских, Горских и иных государств, Борис Федорович. Желает! Принять посла, брата своего, Короля Польского, Великого князя Литовского, Властителя: Белой, Черной и Червленой Руси, а также Ливонской земли - Сигизмунда Ивановича, в Ответной палате! И оказать честь заседать вместе с ним думным боярам: боярину и Владимирскому наместнику, князю Федору Ивановичу Мстиславскому, боярину и наместнику Новгородской земли, князю Андрею Васильевичу Трубецкому, боярину и наместнику Псковскому. А также: дворецкому, Степану Васильевичу Годунову, боярину и наместнику Тверскому, князю Ивану Васильевичу Годунову, боярину и наместнику Коломенскому, князю Федору Андреевичу Наготков-Оболенскому, окольничему и наместнику Суздальскому Михаилу Глебовичу Салтыкову, казначею и наместнику Муромской земли Игнатию Петровичу Татищеву. А также: хранителю Царской печати, государеву дьяку Василию Яковлевичу Щелкалову и двум думным дьякам, Елезарию Даниловичу Вылузгину и Афанасию Ивановичу Власьеву.
Произнеся текст на одном дыхании, Василий Яковлевич свернул лист и рукой указал канцлеру следовать за ним. За Львом Сапегой пошли бояре, чьи имена прозвучали в царской грамоте.
В Ответной палате государь всея Руси сидел по-простому, в кафтане из темно-синего сукна слегка отороченного серебряной канителью; на голове была шапка из меха горностая, скипетра и державы не было.
Разместившись по лавкам, бояре стали ждать царского слова. Последние события, произошедшие в Москве, были слишком свежи, и они с опаской поглядывали на Годунова, боясь прогневить государя словом или даже жестом. Вышедший на середину залы, Лев Сапега тоже молчал. Он так долго добивался встречи с Московским государем, что теперь не знал, с чего начать. Борис же, не спешил говорить, еще раз все продумывая и взвешивая.
Договор, предложенный Москве королем Польши Сигизмундом, заключался в следующем: союз между двумя государствами. Союз должен иметь: общую политику; совместную оборону южных границ Польши и России от крымских татар; завести совместный флот на Балтийском и Черном морях. Имея общий порт в Нарве и Иван-городе, дать купцам право свободной торговли.
Это был очень выгодный союз, как для Москвы, так и для Речи Посполитой, но Борис понимал, что Сигизмунда толкает на него только неудачная война в Ливонии. А соединение Швеции с Россией грозит еще более усложнить положение Польши. Согласись он на условие договора, предложенного Сигизмундом, союз все равно бы развалился. Узнав об истинном положении дел Москвы с герцогом Карлом Вазой, ляхи оставят его лишь на бумаге, со своей стороны требуя от Московии полного исполнения соглашения. Потому надо было достичь просто мира, если не «Вечного», то хотя бы надолго.
Годунов вдохнул, издав первый звук в полном безмолвии. Медленно, как бы издалека, он начел речь, обращаясь к послу Речи Посполитой.
- Мы внимательно изучили предложения своего брата, короля Польши Сигизмунда, и мы поддерживаем те слова, где говорится о совместной обороне южных рубежей наших стран. Также мы приветствуем совместную торговлю. Но некоторые слова вызывают у нас сомнения в искренности польского короля. Также есть то, чего мы не можем принять вовсе.
- Я думаю, великий государь, сообща мы сможем преодолеть непонимание меж нашими странами, - ответил Сапега, беря листы договора у дьяка Щелкалова.
- Мы, канцлер, тоже, очень на это полагаемся! В одном из пунктов данного союза вы хотите иметь право приобретать вотчины для шляхты в наших землях, строить костелы и венчать католиков с православными. Патриархия Москвы решительно против сего, и мы полностью поддерживаем патриарха Иову, в его недовольстве, - продолжил Годунов.
- Такие слова больше присущи святым отцам, государь, а не монарху, венчанному мужу, чья забота - процветание собственной страны! - ответил литовский канцлер, оглядев бояр и ища поддержки своим словам.
Дума безмолвствовала.
- Православие и Русь неделимы! Папе римскому здесь не место! - Борис нахмурил брови. - Второе: кто будет главой союза в случаи смерти одной из сторон?
- В договоре ясно сказано: в таком случае править будет государь, оставшийся в полном здравии!
Польский расчет был прост: Борис болен и ему уже за пятьдесят, а Сигизмунд молод и здоров. Более того, у обоих сыновья, но по слухам, доходившим до Кракова, Федор не отличался хорошим здоровьем. Такой расклад вполне устраивал Польшу, но совершенно не нравился Москве.
- Да, но в нем также указано: после смерти польской стороны сейм оставляет за собой, право избирать короля, не считаясь с договором, - уточнил Борис Федорович.
- К сожалению, великий государь, корона Польши - не скипетр Московии, и окончательно решать кому присягать будет шляхта!
- Таким образом, канцлер, и судьбу союза будет решать шляхта, без участия Москвы! Не правда ли, весьма странное соглашение?

3

К весне 1601 года, после долгих и упорных споров союз был принят, но частично, - по тем сторонам, в которых нашли общее понимание. Самым большим достижением Москвы в договоре был, мир с Речью Посполитой на двадцать дет. Еще оставалось уточнить некоторые недоразумения, но главного Борис добился: на почти рухнувшем союзе со Швецией он создал новый, с Польшей.
Последствия показали, что именно этот договор, составленный на оптимально выгодных условиях для Москвы, долгое время сдерживал короля Польши от вторжения в пределы восточной Руси. В конечном итоге ум и дальновидность Годунова спасли Россию от более тяжкого положения, чем она оказалась после его смерти.

4

Приехав из Смоленска, по-своему обыкновению, Первушка сначала заглянул к дьяку в Посольский приказ. Афанасий встретил его с распростертыми объятьями. Накормив от пуза и угостив медовухой, он усадил Вепрева супротив и с нетерпением стал расспрашивать.
- Ну, говори, Первушка Аникиевич, давно тебя жду! Как девица красная в ожидании суженного, все глаза проглядел.
- Рассказывать больно не о чем, Афанасий Матвеевич. В Смоленске есть подметные листы какого-то тиуна. Со слов людей ясно одно, слух и бумаги - дело местных дворян. В общем, все пути, этого словесного поноса, ведут к братьям Хрипуновым, - ответил Вепрев.
- А что, сами Хрипуновы говорят? В Разбойный приказ, сукиных детей, да поговорить с ними жарко, с пристрастием! - Афоня нервно схватил гусиное перо и стал рвать на куски.
- Не успел я их взять, в Литву подались к пану Гонсевскому. Прав был князь Семен Андреевич - без велижского старосты здесь не обошлось. Еще мне стало, ведомо: весной в Велиж приезжал пан Ежи Белявский, львовский шляхтич, человек пана Слуцкого, верного сына ордена святого Игнатия.
- Опять иезуиты! Чем больше их давишь, тем больше их становится. В Литву надо ехать! - Афанасий отбросил сломанное перо. - Святки дома побудешь, а то твоя Евдокия на меня косо смотреть стала, а опосля Крещения поедешь во Львов, к отцу Вениамину. На месте все выяснишь.
- Сам-то он, вестей не шлет?
- Молчит Вениамин... Видно, не одни мы, - умные!
- А здесь... как? Какие дела волнуют люд московский? - Вепрев взглянул на ларец дьяка, где он обычно хранил особенно понравившиеся доносы.
- Дела - как сажа бела! Семен Никитич Романовых в колдовстве уличил. Бумаги, что ты своей кровью добыл, в огонь бросили! Ведовство им более по вкусу пришлось. Густава, поди, сейчас в сани садят, со всем имуществом. На новое место повезут. Никита куда-то пропал, с утра найти не могу! Вот ты приехал. Да, смотрю, на стольце задом ерзаешь! К жене не терпится, в теплую пазуху залезть? - дьяк усмехнулся.
- Попариться бы с дороги, Афанасий Матвеевич! Промерз я весь. Стужа, ветер до самых костей пробирает! - оправдал нетерпение Вепрев.
Афоня взглянул в окно. Ветер был, и впрямь, сильный. Мерзлый, твердый, как лед, снег бил по слюде, просясь в избу.
- Злая ныне зима!.. Ладно, иди, попарься. Евдокия тебе спинку потрет, веником похлещет.
Оставшись один, дьяк сел за стол и задумался. В голове вертелась мысль, не давая Афоне покоя. Тот давний разговор со стариком Силантием: «Ведь зачем-то понадобилась мазь Афоньке Нагому? Может и вправду жив царевич Дмитрий?».
Как и много лет назад Афанасий Матвеевич отогнал от себя сию думу, словно назойливую муху. Отогнал и стал читать очередные доносы, поражаясь, сколько ненависти, зависти и жадности содержат эти бумаги.

5

Никита прижимался к гриве шедшего галопом скакуна, спасая лицо от обильного сухого снега, летящего ему навстречу. Безжалостно стегая кнутом коня, он спешил в Немецкую слободу исполнить долг перед Катериной.
Въехав во двор, Зотов на ходу спрыгнул с распаленного скачкой жеребца и угодил в сугроб. На подворье, видно, давно не убирали, и ему пришлось пробираться к ступеням крыльца, утопая по колено в снегу.
Не думая, что может встретиться с королевичем, Никита, зайдя в хоромы, стал заглядывать во все комнаты подряд. Ему повезло, Катерину он увидел первой. Кутаясь в польскую шубку, она сидела возле печи, от которой шло слабое тепло.
- Мой милый рыцарь! - печально улыбнулась она. - Вы пришли за маленькими шалостями от дрянной девчонки?
- Почему в доме так холодно, Катерина? - ответил вопросом на вопрос Зотов, беря ее за руку.
- Воз дров, что удалось мне купить на свои деньги, закончился еще вчера, а от государя нам не привозили, - в глазах Катерины засветилась радость от встречи с ним. - Последнее время нас с Густавом сторонятся, даже пастор не приезжает на богословские беседы с королевичем. Ничего, я не жалуюсь! В Риге было и хуже, только там не так холодно!
Зотов поднял ее с кресла и притянул к себе, охватывая шубой. Желая согреть озябшую женщину, он совершенно забыл, что сам весь в снегу. Катерина, прижимаясь к нему, впитывая в себя тепло тела Никиты, стряхнула с его бороды еще не растаявший от дыхания на морозе иней и спросила.
- А ты не боишься?
- Чего мне боятся, Катерина?
- Того, чего все боятся! Даже слуги разбежались! Неужели ваше желание столь сильно?
- Желание чего?
- Меня... увидеть! - ответила она.
В объятиях Никиты была замершая, но прежняя, кокетливая Катерина, с большими открытыми глазами в которых, пылал огонь страсти и любви. Ничто не могло сломить дух этой женщины.
- Нет. Сегодня я приехал по другому поводу, - он осекся. - То есть, я хотел сказать, Катерина...
- Поцелуй меня, Никита.
Она припала к нему. Лобзание было долгим. Усилием воли Зотов оторвался от ее влажных, теплых и жадных губ.
- Катерина, через два часа здесь будут приставы со стрельцами, они увезут от сюда королевича. Это опала, Катерина! Если ты не исчезнешь, то увезут и тебя.
- Куда увозят Густава? Ты знаешь, Никита! Прошу, скажи!
В ее голосе не было ни страха, ни горести, ни мольбы, только разочарование. Разочерование и усталость. В глазах мягкая настойчивость.
- В Кашин! Рядом с Угличем.
- У вас всех неугодных царевичей отправляют в Углич?
- Бред! Просто совпадение! - ужасное сравнение Катерины, привело Никиту в замешательство. - Впрочем, как бы там ни было, я приехал спасти тебя! Собирайся, я вывезу тебя до Пскова и помогу перейти рубеж.
- Вывезу! Помогу! А сам?
- Мой долг служить России, Катерина.
- Мой милый рыцарь, - она провела рукой по его жестким волосам. - Я давно жду от тебя этих слов. После первого нашего любовного свидания, когда рассказывала тебе о детстве, я поняла: ты не способен на измену. Значит, либо не понимал, куда идешь, либо... И я оказалась права.
Их разговор оборвался. В комнату вошел Густав.
- Что здесь делает московит? - спросил он Катерину по-немецки. - Мне надоели бородатые рожи! Избавь меня от него!
- Прошу прощения, герр Густав, но моя рожа останется здесь! С вашего позволения, - произнес Никита. За время общения с Катериной, он неплохо овладел немецким и мог не только понять, но, и достойно ответить.
- Если я проведу в Московии еще год, по-немецки будут лаять даже собаки! - ответил удивленный королевич.
- Боюсь, герр Густав, вам предоставят такую возможность! - съязвил Никита.
- Нет уж, довольно! Меня перестали кормить, дрова закончились, слуги разбежались! Варварская страна и люди в ней - варвары!
Никита готов был сносить оскорбления королевича, сказанные ему, но не Русской земле. Багровея от ярости, он схватился за рукоять сабли. Катерина едва успела его остановить. Положив ладонь сверху и нежно, одними пальчиками, пожав руку Зотова, она проговорила:
- Дорогой Густав! Московит прибыл по делам ордена и нам необходимо поговорить! Два часа, и я буду в вашем полном распоряжении.
Напоминание об иезуитах на королевича произвело просто магическое действие. Он молча развернулся и ушел, оставляя их одних.
- Долг! У каждого он свой, Никита! - продолжила Катерина. - Мой долг быть при Густаве. Повезут королевича в Углич, поеду и я!
- В Кашин.
- Да, в Кашин... я просто оговорилась! - задумчиво повторила она за Никитой, по ее щеке покатилась слеза и Катерина спрятала лицо у него на плече. - В вашем языке... есть слова о женщине, как-то связанные с погодой?
- Ясные дни осенью называют Бабьим летом, они также коротки, как и женское счастье - ответил Никита, поднимая ее голову, желая взглянуть в глаза.
- Я хочу немножечко бабьего лета! У нас два часа и моя спальня рядом. Пусть все закончится если не летом, то хотя бы ранней осенью! - улыбнулась она сквозь слезы.
- Ты сильная женщина, Катерина!
- Я не желаю быть сильной, Никита! Я хочу быть красивой, и любить!
Зотов взял на руки, прижавшуюся к нему Катерину, и понес в опочивальню.

6

К вечеру ветер успокоился, и снег пошел белыми большими хлопьями. Катерина вышла во двор в сопровождении двух стрельцов и села в сани.
Смотря на заснеженный дом, она вспоминала лето. Там, за крыльцом, росли васильки, и к ним каждый день прилетал толстый шмель, жужжа над ними. Светило яркое солнце, и ее тело впитывало каждый лучик тепла вместе с любовью Никиты. Но лето закончилось, и Москва для нее стала холодной и враждебной. Кашин... Что ждало ее в этом забытом Богом городишке?
Катерина запахнула плотней тонкую польскую шубку.
- Но-о-о, пошли, родимые! - услышала она басистый голос мужика, погонявшего лошадей. Сани дернулись и медленно покатились к воротам.
Борис смилуется над Густавом и повелит содержать его по княжески, но дорога из Кашина королевичу будет заказана навсегда. Двадцать второго февраля 1607 года неудавшийся правитель Ливонии будет похоронен в церкви Дмитрия Солунского, отпетый пастором Мартином Бергом из Нейштадта.
Перед смертью Густав в личных бедах обвинит Катерину и на смертном одре объявит:
«Из-за того, что она мной так завладела, что я не только не имел силы покинуть ее, но даже следовал ее советам более чем благоволению царя».
Шесть длинных, холодных зим проживет Катерина в Кашине, исполняя долг перед отцами-иезуитами. Только после смерти королевича она покинет Россию, и возвратиться к себе на родину в Данциг.
Но это будет потом, сейчас же Катерина сидела в санях, снег падал ей на лицо и, тая, мешался со слезой. Раздирая слипшиеся от влаги на морозе ресницы, она вглядывалась в белую пустоту в надежде еще раз увидеть в ней своего рыцаря.
Выехав на большую дорогу, Катерина заметила вдалеке всадника, одиноко стоявшего посреди белого поля. Она не видела его лица, но знала, что это Никита. На секунду заснеженная земля вокруг него показалась Катерине белоснежным рыцарским плащом, скинутым к ногам прекрасной дамы ее возлюбленным.

7

Зотов долго стоял на поле, удерживая замерзшего скакуна до тех пор, пока санный обоз, увозивший Катерину, не растворился в снежной мгле. После, он дернул поводья и подался следом, грустно напевая песню:

«Где моя невеста
В чем она одета
Как ее зовут
И откуда привезут».

Стряхнув с себя печаль-кручину, Никита поднял жеребца на дыбы и помчался к Москве. Продрогшего коня даже не надо было подстегивать. В доме Василия Петровича Макеева, где теперь жил Зотов, его ждал князь Алексей с гостинцами и вестями из родной деревни...

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 09.12.2009 16:56:49
Просмотров: 2548

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.