изсамогосебя рассказы

Юрий Сотников

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 40793 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

асисяй и смерть

ИЗСАМОГОСЕБЯ РАССКАЗЫ

Жена ли?.. Я вчера, как они ушли к бабке, развесил Олёнкины фотографии по стенам да шкафам, будто убиенную. И представил, что смог бы без неё жить на этом свете - а свидеться и простить уже на том.
Но жуть. Страх божий. Радость сатанинская. Я потом на минутку не выпускал жену из виду, боясь греховных мыслей - горестного случая. Она верёвку взяла - а зачем? - она за ножик - для чего ей? - будто кровожадные бесы скоблят чашу моей головы, грызутся за лучшие куски.
Вот опять Олёна ушла тосковать к соседке, чтоб стало ей веселее средь чужих людей. Сравнивая наше бытьё, она ночами всхлипывает от счастия, что в доме проживала любовь, какой не оставалось на свете - а после истерично хохочет, что убил я последнюю. Принесу ей стакан воды: пьёт из моих рук, но сглядывается, с пугливой горлинкой схожая. Зря не обидит кто, меня лишь боится - а взять бы на ручки жену, да гладить белые пёрышки. Из пуха её нежного стянул я тугую подушку: и раньше маясь от бессонницы, теперь сплю без задних ног, а жуткие сновидения внове прячутся по углам, трепеща Олёнкиного гнева: - не троньте Еремея своей чёрной душой, - а то? - зарублю наискосок, тогда узнаете.-
Всё же она любит меня - но проклинает жгучего асмодея, который адовым пламенем выжег ей сердце, понарошку оставив жизнь... и мне оставил, потому что я палач её, осиновый кат: я нравлюсь себе терпением жестокого страдания, и чем дольше продолжается обоюдная пытка, тем слаще мои горделивые муки, что самолично оборвал любовные цепи, раскидал драгоценные оковалки наручей.
Я веду войну, в которой обойдусь без врагов, без друзей. Война моя только с собой, и даже в гнобылях человеческих я отвергаю именно свои грехи и пороки, упрятанные впопыхах в необжитых закоулках собственной души: весь накопленный мусор памяти, ужас мелочной злобы, и трусливую дрожь перед исполнением священных обетов, в коих я себе клялся грозным именем добра. Продажная человечья натура грешит многими искусами вольной жизни, и хоть душу мою нельзя купить никакими богатствами, но она легко обманывается во лживом мире кабальной дружбы - она бродит по свету, гремя оковами преданой любви. Тоскливо и блудно я убиваю себя...
Сидел у Пимена; мытарился тайной семейной драмою; и вдруг мой скользкий голос сам катнул шаром по метёным новым доскам, которые дурашливо под ним скрипнули. Одна лага просела, вторая, и там третья - за печкой, где сверчок проживал. - Тебе, деда, хочу я признаться, что не живём с Олёной уже месяц целый. Больно мне лезть на неё, словно через минуту хлопнусь от самой колокольни, одержимо махая в руке её трусиками. Вчера мы ходили на речку, и они, белые, мелькали спод сарафана - а я, гордый побирушка, не смог жену заблудить как суку, и лишь два острожных слова сказал.
- Чего между вами случилось? - пискнул старик, будто ране утомительно сдерживал дыханье. И вот прокашлялся вдруг.
- Не скажу. Даже тебе. - Я легко отсёк голову дедову любопытству, и вытер полотенцем руки, замараные кровью. – Знай, что обида рядышком прилегла, измучила холодом. Остываем мы... помоги, деда.
Взгрустнул старик: - А я-то верил вечной любови, да теперь и вы помощи просите... Кабы знать важное слово, от коего сладко спится: но вот ниоткуда в тележке катит беспроглядная муть - ржавая кровь; глаза укроешь в себя, а извнутри перец лезет - и щиплет, что плакать хочется. - Он тронул меня за плечо, будто стеклянное оно, из тонких пузырей. - Верно говорю?
Как стриженый болванчик я усиленно закивал. А уши свернулись, не желая выслушивать свой бессмертный позор.
Пимен обратился к небу с молитвой, вразумляя бога, чтобы тот вразумил меня. - Это не страх, не ужас, а боль преходящая. Ежели баба любит да совестливая, от скуки себе позволила, то другой раз вернее под поезд ляжет. Живи. А коли не веришь ей уже - уходи.
- Куда я пойду из своего дома? к посторонней девахе, которая втайне заглядывается. - Я кисло улыбнулся, сжёвывая тусклую мечту. В ней разгульные застолья, и кружились срамотные пляски: а я всё невесел с кувшином вина, просительно жду избавленья от муки случайной любви. - Не хочу! чем поганить душу свою с прохожей бабой, лучше тысячу раз руками сгоню.
- Господь запретил, - резонно указал старик пальцем вверх, предупреждая о зорком глазе, кой приглядывает над всеми. - Прости Олёну за едину ошибку. Сам-то любовь предавал?
- Никогда.
- Вот и прости. Ты сильнее.
- Жена моя беременна.
- Вон оно что... От тебя?
- Говорит, да.
- А ты верь. Не врагу ведь, а любимой бабе. Родится ребёночек, ты воспитаешь его в своей вере. И если кто сорное слово блотнёт, он сам того накажет. Пока ж совет могу дать, кой дороже любой матерьяльной помощи. Ежели духом ослаб, един раз перебори себя, и против нрава пойди в отместку - сбивай запреты, нарушай притворы, чтоб двери настежь в доме твоём, и в сердце. Не таись радостью, ни горем - пусть лёгкость войдёт непомерная от такой простодушной открытости - рыдай да смейся, когда скажешь прости любови своей, а я ключа к ней не подберу. Твой замок на Олёнкином сердце, ты его сработал.-
Я его запоганил, на скорую руку. Надежду бабе прирученной дал, воспользовался доверием и в кусты - прошла страда, завяли помидоры. Я б удушил себя, волосатыми руками понемногу сжимая, чтобы дольше помучиться; да вера запрещает. Много нас на свете, холуёв пугливых; живём в тревогах о счастье, попутно судьбы чужие ломая - а виноват всегда господь оказывается. Убогие люди мы...
Под эти думки, под нежную музыку симфонического оркестра я подшивал казённые штаны из крепкого брезента. Старая туповатая игла со скрипом влезала в тугую завязь сплетённых нитей; иногда мне приходилось напёрстком подталкивать упрямицу, но она скалила зубы в ответ и даже два раза укусила за палец. Я слизнул кровь.
- Огрызается, сучка.
- С кем это ты? - из кухни вошла Олёна. На цыпочках, как и положено: загрустил то ли муж, иль опять на неё сердится.
Взглянул я мельком, ухватив цепко за раз и белые ручки, измазаный фартук. - Сам себе говорю, да ругаюсь, что ослаб без бабьей заботы.
- Разве ты мне не доверишься больше?
- Зарекаться не буду, потому что люблю тебя, и буду любить до смерти. Чуствую так.
- Как же нам жить?
- Пока товарищами. Пусть всё внутри утихомирится; я больше не хочу, когда оно там болит... А ты в пельмени сильно не обертайся, ночью сегодняшней поползёшь - для тебя шью заплаты на коленках.
- Что?!
- Поползёшь ко мне на поклон. - Я неумолим. - От самой церкви, где хотела венчаться, до родного нашего дома.
- Нет. - Она как глыбокамень.
В распахнутые окна зарыдали цветы, деревья заплакали, ветер молотил нас цепями, не оставляя следов, словно на допросе в каземате. Ни синяков, ни ран, но внутренности лопались как пузыри красной икры на масластом бутерброде; и только наши души выдрались на волю и сцепились друг с другом в ненавидящей пляске.
- Никаких прощений! - Олёна сделала опрометчивый шаг, выбив спод себя деревянный приступочек.
- Тогда и мне всё равно. - Голос мой тих и спокоен. Ну что же, давай поиграем в войну, или проживём нелюбовь всерьёз.
Взяли у сына два пистолета, на улицу вышли. Сто любопытных прохожих окружили нас; а жена стоит передо мной в десяти шагах, и незряче крутит барабан револьвера, будто любимую гутаперчевую куклу. Дура; она даже не представляет, что я жалости лишился к ней.
шепчутся в толпе: - давно было забыли про душегубство, а этот пьяный ирод свою семью в один гроб, всё водка проклятая...
Тут я понял, что сына тоже погублю, да и ещё один булыхчет в бабьей утробе. Как он будет выбираться на свет без мамкиной помощи? через спутанную мазню липких от крови волос.
- Эй, рыжая! – кричу, чтоб жена меня внятно услышала. - Если случайно помрёшь, я изничтожу весь твой посёлок... Санёк! приготовься!
- Вауваувау!! - отозвался верный пёс, привстав на задних лапах над кожухом пулемёта.
Склонили берёзы завитые головушки, собираясь голосить; посмотрел я на вражину свою и согнулся от смеха, потому что Тамарка, её подруга любимая, шлёпнулась в грязь дорогими штанишками, стремясь завладеть воронёным наганом. - Он изверг, Олёнка!! - вопит словно пьяная, и прыщет золотыми зубами, что сама убьёт меня. - Отомстю мужикам за вечное рабство! Они пьют водку как лошади, они гуляют по сиськам да писькам, они детишек родных уморили нищетой... - да завыла, курва, - дай, милая подруженька! хоть пулю одну, хоть разок в башку пнуть!
Но Олёна грубо оттолкнула её, и в меня выстрелила. Лёгонький дамский пистолетик царапнул по шее; крови почти не было, только противный зудящий след. Я потёр шрам и занервничал, поскрёб его пятернёй и озверел. Отбросив револьвер, бросился к жене, обвил её шею змеёй, стянувшись до ужаса в зрачках. - Теперь ты, сука, поверишь, что я смогу тебя убить, даже безумно любя.
====================================================================================
Много ближе людей мне зверушки мои,дикие да домашние.Волки,лоси,медведи,лошадёнка в хлеву;а особо две суки азиатской породы.Я уважаю их как недругов.Рычу и пугаю,не жалея по рёбрам-но суки верностью мне отвечают,мелкая свора заступников.И чем жесточе грызусь я с подонками,тем ласковей они к вожаку-со мной,то есть.Сёдни утром на крыльцо вышел,к свету белому потянулся спасибом-да чуточку взвыл от радости,что живу без помех-а собаки разом круг встали,преданно глядя в глаза своим зверским вопросом.Но у меня пока нету для них ответа серьёзного-сам пусто жируюсь,вес набирая.И тишина духовитая возле нас.
С неделю как приходили мужья городские,вооружась тупорылыми берданами.Хотели дурни запугать глупой силой;ко мне из машины вылезли на охрястьях свиных,на коротких ножках.Пятеро было их с шофером вместе:-доставай,-говорят-зверюшек из лесного загона.Мы желаем охотиться.
-А разрешения,документики есть при вас?-спрашиваю.
-Ну а как же!-захохотали горожане в один голос,и предъявили вперёд заморого мужичка,опечаленного незавидной участью.Бесприметный он,в уголке шестым тёрся.Но как сбросил лоснястую хожалую куртку с себя,то оказался главным уездным егерем при погонах.
Тут мне вроде придётся в теньке постоять,к сосне притулиться-да взыграла душа пополам с лиходейством.Так вот случается у одинокого человека,когда ему вороги мирно жить помешали.-Скурвился окаянный предатель!!!-свистнул я на три стороны по полям лесам кладбищам-а подонки мои,грызни славные,сразу морды оскалили из кустов,и скрежет зубовный разнёсся меж трав будто волчий.Прогнали мы вместе охотников.
Три дня назад шёл я радостный,думал о ерунде,улыбался.Захотелось взлететь-переселился нутром во птицу,и махнув крыльями,сел на крепкую крону высоченного тополя.Но по сломанной ветке,по пешеходному мостику прибежали вороны ругаться,что у них от меня опасно качаются гнёзда.Тогда я сорвался в самую высь-гордый,белопёрый,отважный-а оттуда прицелился метко и нагадил.Потом драпанул в сторону лукоморья:на широком плёсе перья ополоснуть,смыть грешки во прохладную водицу сероглазой речки.Но у мостков деревянных через узенький перепляс встретили меня дробью.И снова охотники.Я им курлыкурлыкурлы,понадеясь,что они в журавлей не стрельнут-а мне изо всех стволов задуплили безжалостно браконьеры.Ну хорошо,негодяи:продул я форсунки,выбив плаксивые сопли,да глотнул освежающе воздуху.Набираю ужасную высоту,падаю резко в пике-и у самой земли выхожу на бреющий,жмя смело гашетку и густо поливая шрапнелью фашистскую сволочь.Она вся затряслась руки вверх;а я так спокойненько ей:-Предъявите!
Гляжу:ухмыляться стали,перемигиваясь.Но я настороже:опять ведь начнётся блатная песня-сами мы не здешние,зато знаем губернского голову.Как в воду глядел:круговою порукой суют мне багряные корочки одержимых чинов,в которых бесом прописано золотыми буквами.А я же птица,грамоты не знаю-подтверди,мать природа.Ну и погнал их пинками на реку,и сбросил с мостков во гниющие хлобыстья камышовых плавней.
Только вот вчера я не спас кабанов.Ночью спал потому что.В это время проходили шпионы,стрелки далеко от нашей хаты;их блестели глаза предстоящими ожиданьями-ах!сладка мечта,готовь пыжпатроны.В заветном месте натоптана к речке кабанья тропа из дубравы,и если сбоку залечь во грязь,сильно не чавкая-ух!-то когда с желудей свиньи опиваться пойдут,можно всех потрошить,можно сало крошить кабанов,и подсвинков,и деток.Приготовив обжорное блюдо из клыкатых секачей да маленьких брюхастиков под шоколадным соусом сухих камышовых метёлок.
Двое стрелков залегли на вернейшем прицеле,решив желчевать только вепрей со своей передовой полосы-невидимые у воды,в скрадывающих сумерках.Другая парочка притаилась на берегу,в расплюстье большого осокоря-став совместно похожей на двухглавого змея Горыныча.Пятый бандит положил ружьё на моховый пень за двадцать шагов,и выслеживал жертву круглыми очками,украденными у заснувшего филина.
Когда в пугающем мраке повисли яркие парашюты ракетниц,кабаны ломанулись назад.Под жёлтыми куполами захлюпала грязь-из зарослей выскочил вепрь,слепо раздувая клеймёные пулями дырки ноздрей.Следом на берег метнулись секачи помоложе-они грозно ревя съели первый залп оружейный.А возле них паникующей толпой визгливо валились матки с дитями под вторым и третьим,четвёртым зарядом свинца.Звёзды на стропах погасли;охотники в плавнях затихли,боясь соглотнуть слюну;уцелевшие свиньи дробили валежник уже далеко в лесу.Когда всё замолкло,когда наступила мёртвая тишина,трусливые браконьеры с жадностью похватали добычу и скрылись во тьме на машинах.
==============================================================================
И потому с особым, революционным намерением в контору шёл Янко после смены. Но никаких буржуев он не собирался ставить к стенке – а красиво соблазнял симпатичную девчонку.
Анюта открыто насмехалась, стараясь вывести Янку из терпения, из прочной дублёной шкуры:
– Ах, какие вы молодцы! Вам нет равных на высоте, на земле, и в воде тоже!
А мужик лишь улыбается, поглядывая с любопытством на её юного жениха в охапке цветов – уж очень коварной получается любовная история. Но паренёк тот бесчувствен по младости лет, и даже весельем отмечены его прежде пугливые глаза: – Если в бригаде одни герои, то нельзя ли и мне бочком протиснуться?
– Ну-уу, парень... Бочком ты сзади останешься скрыт. – Янко попнулся в сумку за бутербродом, оголодав без ужина. – Мужики шагают грудью вперёд.
– Оно и видно, – уела его Анютка. – Впереди всегда девчата юбками машут, как флагами – а вы следом бежите, облизываясь.
Засмеялся мужик над правдивым упрёком, в глазки ей безотрывно смотрит. – Чудная ты. Ведь так начиналась жизнь на земле, и продолжится дальше. Ради девок и баб творим мы всё сущее, и вам без нас тоже невмочь... Правда, жених?
Тут уж волей-неволей пришлось младому парню вступиться за братскую честь. – Правда, – он шутя козырнул. – Мы на подвиг готовы...
Интересно Янке: как в красоту влюбляются другие? как врут в журналах. А женские романы – вообще сопливая фантазия. Хотя, может, бабы именно так представляют себе настоящую любовь. Сначала жила-поживала девушкой, следом произошла женская трагедия – нет веры мужикам, обманул и предал – и потом на исходе отчаяния или скорой пенсии появляется красавец, и самец – весь в рюшах, в лепестках роз.
Смотрел Янко тайком на неё, и хотелось, чтобы Аня поймала его взгляд как хитрого кролика. Он придумывал тёплые встречи, лёгкие прикосновения к кружевам волос, а дальше и не пускал своё воображение – девчонка. Наверное, её пугает неловкая грубость скрываемых желаний.
– Для тебя препятствие разница в возрасте? – вроде бы вокруг шум и гвалт, но сквозь эту какофонию она услышала его вопрос – сидя спиной, увлекшись работой.
– Что ты говоришь?
... – я повторю, милая, мне смешно и радостно твоё притворство-...
–Для тебя препятствие?
– А сколько тебе лет?
– За тридцать.
– О-оо! – рассмеялась она, заставив весь мир притихнуть. – Я мальчиков люблю.
Ни с чего началось – лёгкий флер тайных намёков, и немного запаха духов, что-то напоминающего в прошлом. Светлую безумную любовь, и одну запретную встречу во мраке страсти, в половодье разврата.
Он наделил тот мир тобой, девчонка, даже не зная, что ты родишься и станешь топать ножками по его ладоням. Смотри – не сверзись вниз, потому что оберегать тебя он будет лишь поначалу, а потом без стыда и греха, прикрываясь дневной романтикой цветов, фруктов и конфетных фантиков, бросит в ночь – в немереную похоть, которой края нет. Искусам всем научит, глаза тебе открыв силком, а чрево лаской: беги, упрячься – хоть он и хороший, но рядом бродят монстры.
– Принцесса. Я провожу тебя во дворец.
– Хорошо, проводи.
Давно уже пегий асфальт укрылся толстым слоем снега: кондитер не пожадовал крема на именины сердца, и зимний торт оказался сильно сладким но вполне съедобным, из сдобных коржей морозца, снежинок и ледяного хрусталя.
Будто одним мигом синяя карета промчалась из дворца: белые собаки, запряженные в неё, стянули банты ошейников и запрыгали со щенячьим восторгом. Из тёплого салона выскочили две мамки, сошла фрейлина, и легко, изящно выплыла сама инфанта-серебряные туфельки обметались полами собольей шубы. Носатые лакеи поднесли канделябры, освещая ковровую дорожку, и проводили принцессу во дворец, низко кланяясь на каждом шагу. Она всему удивлялась – красоте мраморных залов, богатству обстановки, но особенно почитанию своей юной особы и ликованию народа на гомонящих лестницах. – неужели салюты и песни для меня? – прошептала она тихо. – Но я ведь никого здесь не знаю.
– Вы привезли праздник, ваше высочество. – Её услышал старый дворецкий, дрожащий и почти слепой; он всегда отзывался на слабый полушёпот, скрадывая тайные намёки, видения, и шарканье секретов в бархатных альковах зал.- Вы привезли праздник.
===============================================================================
Смотрю я меж досок: а дырка маленькая - слабый обзор. Уши настропалил, а в брёвнах конюшенных пакля набита - и шёпот не слышен. Всего и узнал я, что завтра полетят, как только солнце взойдёт на небосвод.
Но не бывать этому! пусть освищут меня белёсые соловьи да жёлтые цыплята, а солнце останется завтра в мутной воде за старым дощатым мостом, по которому уже телеги не ездят. Болтают люди, будто в том омуте сто лет назад словили губатую чудоюду. Вот её детям и скормлю я светило. Большое оно, авось подавятся. Выгода есть от моего греха.
К старику иду, он поможет.
Дед Пимен настороженно принял меня, потому что под вопросом с красным носом я давно уж к нему не заявлялся. Говорит он, а я слушаю, скрывая намеренья. Старого хрыча в разговоре трудно обжулить, и пускай хоть всю жизнь свою перебрешет - промолчу терпеливо.
- На что тебе невода сдались? Они же здоровые как звёздный край со всеми росписями. - Дед протянул свою речь с угла на угол зальной комнатёнки; запустил седой паук нитку пробную, и сразу с боков к ней вязаться начал. - Ежели большую скотину ущучил в реке, или место ловчее верно знаешь, так бери меня за живца да мости с ногами на колышки. Я - птице зоркая, а нем как рыба.
Беседа плавно текёт, но чую уже за пазухой, как Пимен меж рёбрами змеем вползает. То ли с каторги его льстивое предчуствие, а может на вольных хлебах отрос у деда лишний глаз мудрости. Только грехом он своё любопытство не считает, и долго будет с верою петь: - я всё делаю для общего блаааага.-
Дед доходчиво махнул мне рукой: - Признавайся, Ерёма. Тебе легче станет, а я совет дам путёвый. - И вытянул трубку с кармана. Курить затеялся, а значит без правды меня не отпустит. На одну ночь с гусями запрёт - и дознается пытками, дыбой. Гуси поднимут сквалыжный шум; треск моих белых костей, трепыханье их крыльев грязных... - да никому я не нужен! все меня предали.
- Совет ты дашь?! а про что? - и чуть даже слезу я пустил, но вовремя одумался.
- Скажи под крестом своим, для чего мужику дана жизнь?!
Много горя в этих словах: ну прямо всемирное бедствие. Огнём не затушишь, водой не спалишь. Потому сжалился дедушка над страдальным сердцем моим: в ладони как мальца посадил, сдул с волосьев всякие пылинки, и с души сор.
Сижу я невзрачный в его тёплых руках, забравшись с ботинками, и трясёт меня от холода ль, от дурной ли затеи. Синие губы старику шепчут про карету, про сына, и с каждым словом удлиняется подо мной на дедовых ладонях линия жизни - будто кровавый упырь он. – Ах, вот как ты, - бормочет под нос хитрый Пимен, - и сына туда же… - А я уже совсем не думаю о том, куда это он запрятать Умку решил: только бы подальше из вредной деревни, где каждодневные беды растут, словно в поле колосья.
Скинул дед меня на пол больно: - Идём; - и поволок за воротник прямо в сарайку. Ужасно мне стало на дыбе висеть, скрючившись под перьями железных копий - но того страшнее презрение.
- Сам пойду, - старику я сказал, и рубаху с штанами раздел. Бросил рядом ботинки. Ни к чему всё покойнику. А что сдохну под пытками я – знаю верно. Душонка слаба, и давно уже изменой припахивает.
Но оставив меня привязанным у сгнившего коровьева стойла, Пимен, как мог быстро с больною ногой, собрал в кошёлку заплечную рыбные снасти -неводы да мелкие сети - а потом ушёл не прощаясь. Хлюпал я носом от вечерней прохлады, ожидая с предателем конную милицию. Думал, что дед к участковому сбёг на доклад, улики прихвативши с собой. И как вот верно народ слагает пословицы: чем людей судить, ты в зеркальце глянь на себя.
Глянул я в отражение маленькой лужицы - и зажмурился со стыда. Там Пимен чудесный шагает, словно Христос по воде, и всё капканы ставит - капканы всё солнцу. Посох он отбросил с руки, плечи под грузом согнуты: кажись бы - провалится сквозь, и баграми найдут его к третьему дню...
Тут серый свет за сарайным окошком внезапно потух; дунул ветер, на стекло выбивая лёгкий насморк дождя. А потом громыхнуло и над моей головой, над соседскими избами, и вдали где-то.
Слабый гусь в уголке сунул голову под крыло, убоявшись, а храбрый вожак клюв поднял к стропилам, став похожим на крылатого змея. Гусыни к нему потянулись, и каждая старалась шлёпать лапами быстрее, нагло отталкивая приятельниц.
Хорошо, что у Пимена больше нету курей - они самые дристопузые животные. Над моей головой висит их прежний насест: когда куры были живы, то бултыхались не в суп, а устраивали на жердях молодёжные вечеринки. Им поджарый петух оглашенные песни кричал, подняв руки ко рту, и жеманные цыпочки хлопали крыльями, солому накакав от счастья - особенно юные.
Во дворе у деда петелька скрипнула: на чём? - калитки старой уж не было. Шаги затаённые, будто путник старается тенью пройти по мокрым следам. Где ливень сильнее ударит, там и он своё - топ. Шлёп.
Это вор. Мне знакома его подлая натура, когда хозяев нет дома. Нашёл у кого грабить последнее добришко - старый Пимен давно разбил фарфоровую копилку на похороны жены, а из богатых вещей в хате лишь велосипед остался со сдутыми колёсами. Хотя, может быть вор охотится за древними иконами, в которых остро нуждаются городские невери. У них мода пошла косяком: в городе кто лимузин или терем прикупит, то за ним другие голодранцы спешат - кошелем пухлые, да нищие сердцем. А обжорство и жадность надо у бога отмаливать - вот и носятся по сельским церковкам скорые жулики...
Железистый визг спугнул мои мысли. Очень похоже на острый нож, перепиливающий дверную цепку. Изо всех замков дед Пимен только её признаёт. Он сказал мне однажды: - Как это я стану от людей запираться? Соседям нанесу обиду, и никто меня на погост не проводит. А всё из-за пары одеялок да лежалой подушки.
И вот этого справедливого старика пришли в грозу лиходеить подлые душегубы.
Взыграло моё сердце. Забыл сам, что дедом прикован к коровьим жевалам; заору как: - Эй вы! Шалопаи ночные! - да изо всей силы босыми ногами вдарил до синяков: - Отпустите ослабевшую душу, заходите ко мне биться!
И дёрнулся вперёд было, а привязанный ведь… Туточки пожалел я об ярых словах; шею к потолку вытянул, чтобы смаху поклониться господу. Мог он меня не спасти за отъявленную гордыню – мог, но смилосердился. К сарайкиной двери подбежал господь, оскользнувшись в дороге на грязной луже - и вдруг дитём расплакался: - Батя, ты здесь?! - Загрякали кулачонки в холодный каземат: - Ерёмушкин!! Это я!!! — развеяв прахом все подозрения мои...
===============================================================================
Янко шагал босиком; намотав шнурки на палец, перекинул туфли за спину.Он пел весёлую музыку, а когда его обогнал спешащий селянин, Янке неловко стало за своё мальчишество.
На тропинке к лесу ждала Вера. В светлой кофте и зелёных соблазнительных брючках.
- Они тебе очень идут. - Мужик с восхищеньем оглядел её статную фигурку.
- А без них я хуже? – Вера, смеясь, поцеловала его в подбородок, не достав до губ.
- Ни в какое сравнение, - Янка схватил её на руки и закружился в сплетённом потемьи охмуряющих сосен. - Вот унесу тебя в царство лешего, с глаз любопытных долой, да рассмотрю поближе. А света мало в буреломе - и я на ощупь попробую на вкус каждую жилочку.
- Кровопийца! - засмеялась любовка, и вырвавшись из его загребущих рук, убежала в малинник, патлая свою чистую одежду красными пятнами любви. Но далеко она скрыться не успела - попалась в жестокие лапы любимого лешака, и то что началось милой смешливой игрой, оборотилось в яростную резню на травах средь сосен плакальщиц - под всхлипы да мольбы человечьего хора. Любопытная сорока прилетела на шум, чтоб рассказать подругам потом секретные новости; но и она стыдливо закрылась крылом от срама в малиннике, да и вовсе умотала в чащу, слепо тыкаясь об колючие иглы.
- Ненасытная я, да? – Верочка, почёсывая носом Янкино плечо, смущённо смотрела в глаза исподволь - ей было боязно увидеть сморенное равнодушие утомлённого мужика.
Но он обернулся к ней счастливый, блестя в улыбке белыми коронами; прижал её крепко, чтоб не увернулась, и расцеловал глазки, губки, носик - и уши вылизал будто маленький незрячий щень. - Такая мне и нужна. Над девчонкой я измываться не смогу - она себя не знает, а мужик ей тем боле не понятен.
- За меня, значит, спокоен? - Bepa привстала, заворачиваясь в кофту, и тыкнула коленями волосатый Янкин живот. - Признавайся.
- Ну, ты и не такие гонки выдерживала. - Янко попытался спихнуть её, да аж заохал от тупой боли в паху. - Ты что? больно же.
- Не смей грязно обо мне говорить. Слышать не хочу. - Верочка поднесла к его носу кулак. - Вот хоть и маленький, но крепко бьёт. - Она легла к нему на грудь и шепотливо засмеялась, играя перед глазами тёмными ягодами вызревших сосков. Баба тесно вжалась в сомлевшую вялость мужика, и почуяв его новый призыв, стала грубо распалять ладонью своё осушённое чрево, смачивая пальцы с Янкиных губ.
Потом они миловались где стучали кузнечики сильными ногами об степную пыль, где тёмные жуки толкались под травяными кучами. Здравствует само солнце, людям отдавая початки - то кукурузы, то жёлтых подсолнухов. Недозревшими семечками осыпал Янко свою любимую, усталую от долгих ласк. Было ей лень рукой шевельнуть, и серая шелуха, рассыпавшись по телу, закатилась во все возможные ямки, чтобы к осени дать крупный урожай.
==================================================================================

Речь моя была недолгой,но пылкой,и домой я вернулся поздно-отпускать не хотели меня братья по разуму.К тому времени вода в корыте успела остыть,а собаки проголодались.Мы сели ужинать,радио трещало последние известия.Вдруг передачу прервал взволнованный женский голос:-Это вы?-Нет,-говорю,облизывая ложку,-не я.-Ой,вы наверное шутите,у вас ведь такой запоминающийся бархатный баритон.-Я прочистил шерсть в горле,и рявкнул:-Чегггго надо?-Ой,мы вас приглашаем на конференцию по проблемам семейной жизни,у вас ведь такой занимательный профессиональный опыт.-Ничего необычного;-презираю болтунов и бахвалов,-среднее мастерство,шаблонный инструмент.-Ой,но ведь вы им с нами поделитесь?мы вас все очень ждём.-Хорошо,выезжаю;-и мыться снова пришлось.
Из корыта в телегу;из телеги на поезд;достиг я огромного города.В колонном зале сидят почти одни женщины-очень мало баб.Разница в том между ними,что женщина сознаёт свою красоту,и поэтому пользуется ею одна;а баба своей красоты не знает,и не жалея всем её дарит как солнышко.Женские души упрятаны под лоскутами глянцевых журналов да жёлтых газетных страниц,и тоскуют втихомолку над слезливыми дамскими романами;а бабские души скитаются по бескрайнему миру,отыскивая свою единственную любовь.Женщины ездят на юга в поисках сладеньких любовных приключений с заморскими принцами;а бабы с малолетства воспитывают простых соседских мальчиков,чтобы верой своей превратить их в сильных и добрых мужиков,от которых так приятно рожать детей.У женщины много мыслей,и она спешит всё высказать сразу,считая это очень важным;у неё большая куча подруг,друзей,знакомых,родственников-которые требуют к себе особого внимания,ничего не отдавая взамен-и эта огромная куча тырит семейное время,подъедая даже крохи минут.Для бабы солнце светит,только когда рядом дети да муж;но она и на товарища может так посмотреть,выслушать так,что за неё умереть хочется беззаветно.На женщину вместе со свадебной формой надевают и три узды для верности:первую снимают,если станет хорошей хозяйкой-вторую,если доброй женой-а третью носит всю жизнь.Бабу можно сразу распрячь-лети,милая!;а она-нет,любимый,теперь до смерти с тобой.
Именно женщины и мужчины разговаривают друг с другом так:-Здравствуй,дорогая.-Привет,дорогой.-Почему ты со мной холодна?-Тебе послышалось.-Ты врёшь.-С ума сошёл?-Ах так!-Ты меня не любишь!-Прощай!!!-разбежались по чужим кроватям отдаваться разврату в любых горячих местах и потных временных промежутках.Это они рождают там мерзкое лесбиянство да жопошниство:потому что есть стыдная любовь от бога,когда мужику или бабе не даровано господом иной любви,кроме как любить однополого;а есть п***рство от блуда,когда мужчинка или женщинка всерьёз убедили себя иной любовью в погоне за удовольствием,сладострастием,похотью.И растут от таких малолетние ваньки,не помнящие не только родства,но уже и своей половой принадлежности.
Бабы да мужики даже после измены говорят с друдружкой подругому:-Плохо без тебя,дети взрослые,я им неинтересна…-Зато приятна была кобельку случайному,ублажал суку текливую,в театр сводил.Смешно,если б не было больно,и стыд.-Плохо без тебя,умереть хочу.Только бы сил хватило.До свиданья.Люблю всерьёз и насовсем…-Замолчи,дура!Закрой свой поганый рот!Не смей уходить!Люди!вы там рядом постойте,пока я приеду к ней!Потерпи минуточку,родненькая!-Но иногда бывает иначе:-Не стоишь ты моих слёз.-Да ты до смерти будешь страдать обо мне.-Ломаного гроша за тебя не дам.-Спорим на этот грош?-А через полсотни лет прозвенит тот медяк на могильном камне:ты победил,ты победила.И что им было друг другу не прощать?гордыню любви-чья сильнее?случайную похоть,которую мужик,баба ль испытали в разлуке?но ведь страдающая от тоски душа в мильярд раз важнее того непрощения.Нельзя бабам и мужикам ставить любовь в зависимость от своих капризов,прихотей,обид.Мол,сделай мне выгодно,тогда я тебе дам.Наоборот-при каждой обиде сразу снимай трусы и тяни любимого к мохнатке.Ведь она ж не лопнула,она не треснула,а только шире раздалась-не стала тесная.И тогда всё горе пройдёт,наступит благословенное счастье.
У каждого из мужиков в памяти своя бессмертная,которую не забыть,о какой дрожливые сны видятся.На ней одной жениться,с нею к старости жить;только если б можно было вмиг догадаться об этом-пусть озарение приходит ко всем мужикам.Вон и моя жёнка стоит:выхватила соседского ребёнка на руки из коляски,закружила его,расцеловала всюду.И счастлива материнством,любовью,что я гляжу на неё,и у нас тоже будут дети.Превыше на свете всего,даже веры и отечества-русская баба,самая милосердная да отважная изо всех человеков на земле.Мироволица в кольчужке.Она может поплакать над кающейся адовой душой-а может высокую райскую душу зарезать за мелкий грешок.
Из глубины колонного зала,с галёрки дешёвых зрителей я смотрел во все глаза на себя.Кудато ушла бродячая моя нетерпимость,но я ещё не мог принять такого доброго поворота судьбы,милуя своё тёмное недоверие.Ведь за время одиночества я стал бирючливым,замкнутым мужиком.И пообщаться с бабой в любовь мне приятно,если недолго.Говорить ей,слушать её,жестами любоваться.А прирасти всеми окрылками,сухожилиями,корнями да кроветьями-тяжко.Трудно романтику уживаться в одной душе с похотливым животным.Меня,мечтающего быть верным до гроба единственной любви,мутит от желания ко всякой симпотной бабе.Я создал из себя неприкасаемого пророка,творца,и вот уже очень давно живу один.Но если бы кто знал-какие распутные фантазии голышом гуляют в моей голове.Правда,в них нет лошадей,педерастов и мертвецов.Зато есть тысячи замужних баб,которых я яро хочу.Если мне придётся выбирать между этим миром и любимой женой,я выберу бабу свою-и за неё подохну.Но если выбирать мне меж любовью да верностью к жене и сладкой похотью к чужой бабе-то даздраствует похоть.Ведь жена-это всё же оберег,целомудрие,жертвенность.Ей постыдно блуд предложить.А я распутен,блудлив,и только великая гордыня духа пока удерживает меня от греха.Она гоняет со мною по свету не имая запретов-метрик да аттестатов,паспортов да билетов,талонов,чеков,документов.Проведаться дома некогда,едва успел скотинку покормить.
================================================================================
...Отпросившись у Зиновия с работы пораньше, я иду в школу с цветами, похожий на влюблённого старшеклассника. Но не радостен мой бойкий шаг, потому что Шурочка, красная дама моего сына, заготовила для нас с ним целый обвиняющий доклад, предречие Страшного суда. Я не обмолвился – она действительно красная нарумяненная дама, и вместе со своей заведующей подругой делает выручку женскому магазину. Когда я смотрю на их пухлые лица, то воссылаю господу спасибо за воспитание своей жены, коя совсем не пользуется косметикой.
Отвернул я воротник куртки, закрыв уши. Их уже начал подмораживать на холодец восточный ветер: он схватил вялую гроздь рябины и понёс её по улице, пряча свой длинный хвост от бродячих собак. Запихав сухие плоды в защёчные пазухи, прожевал, повиснув на проводах высотной линии. Большой пёс, уставший гнаться за ним, показал ему длинный язык, махнул лапой лохматой своре, и все они сбежали от жадины на помойку.
Там есть, чем поживиться. И не только уваренные кости: в ожидании скорого праздника масленицы селяне набросали в помои корзины вкусных объедков. Кожура ветчинная, рыбья требуха морская с якорями на этикетках; хвостики колбасные пахли так, что на запах слетелись гордые снегири, не побрезговав диким соседством. Одна палевая беззубая сучка учуяла лисьи следы, ощерилась и завизжала, подзывая свору. Собаки взлаяли; их было много – сытых, полупьяных от еды – попадись им даже волк, кинулись бы в драку вслед за вожаком. Но мудрый пёс только обнюхал путаницу следов, струю на них отлил, для вида порычав. И заигрался с сучкой.
Утренний туман замёрз и осел согреться на деревья бледным инеем. Я сунул его под куртку, чтобы охладить горячее сердце. У кабинета родительского собрания, понурившись, стоял засранцем Умка. – Не писай в штаны, – я отдал ему карабин да подсумок с противотанковыми гранатами, опасаясь натворить беду. – Жди с победой.
Но воевать мне одному пришлось, против всех. Потому что остальных ребят учителя хвалили, а жаль – в компании ротозеев жить было б легче. Я сгорбился за парту; но не затерялся, нет – сжался пружиной. А когда устал кланяться, то распрямил затёкшие члены.
- Шурочка, разрешите я вас перебью. – попросил шёпотом почти, словно немому заике трудно отказать. И вправду притихла учительница, выглядывая за партой инвалида, только вместо него поднялся надо всеми я, краснолицый и мокрый, застенчиво теребя в руках мятую кепку. – Ты женщина взрослая, но в душах человечьих мало смыслишь, извини уж. Сына моего назвала глупым, а зачем, скажи, ему твоя математика – лишь бы заработок умел считать. Зато я учу его истории и культуре, чтобы любил родной край. Учу принимать решения и отвечать работой за людей доверчивых, и хоть у него пятёрок в тетрадке с гулькин нос, но вся местная ребятня под Умкой ходит. Он добрый и совестью уважение заслужил – кого хочешь спроси.
Тут я обмахнул рукой всех сидящих в свидетели; а с первой парты подал голос другой отец:
– Сын твой среди шпаны славится, со взрослыми стал дерзкий. Выпори его, Ерёма.
–Это самолюбие пацана грызёт, он хочет быть первым. – Я понурился за сынишку в изрисованную танками парту, и всё же досказал. – А вашим отличникам я не доверяю. Вы уже сейчас из них трусов растите: за свои оценки ребята боятся, за поведение, и даже на доброе дело с оглядкой не ввяжутся. А потом эти подхалимыши придут с дипломами в начальники и станут насиженными мерзавцами – как нынешние. Это вас выпороть надо...
Очень хорошо, просто славно – что Умка отобрал у меня оружие, ведь из класса я летел,пердел и радовался. А через минуту совсем осчастливел, когда увидал в коридоре Шурочкиного жениха, Крола. Этим прозвищем люди наделили его за заячью бесхарактерность.
Шурочка старше Крола. Всего лишь на пять годков – или, может, уже на целых пять лет. Разницы между ними особой не видно, потому как Крол порядком износился в домашних скандалах с первой женой, оседел быстро чёрными кудрями, и носить стал короткий волос на башке – молодится, а зря. В глазах блёклых поселилось одиночество, которое нудными вечерами кое-как скрашивает мать его, перемать. Нехорошо говорить так, но это она сделала из мужика тряпку своим половым воспитанием, и теперь вытирает об него больные ножки. А Крол принял от матери жизнь, отрочество, и судьбу принял, не понимая что сдох сам ещё в пелёнках. И вот мать одна за двоих проживает, съев ломтями огромного сына – схрумкала б и невестку, кабы та не зачерствела душой. Ушла баба с их хаты прочь, в никуда с маленьким сыном. Доходят лишь слухи от районного центра - славно живёт она в новой семье заводского токаря, жалея лишь, что молодость сгубила на круглого дурака, сладкоежку.
А вот Шурочка рассчитывает переделать Крола под себя, храбростью да накопленным опытом. И пусть пробует: тем боле она ещё незнакома свекрови, и малопугана в прошедшем браке своим рано умершим супругом. Уморила – шепчутся злые соседки, но боясь крутого нрава Шурочки, льстиво улыбаются навстречу. А может, брехню сочинили.
Так оно, или нет, но спасения Кролу не предвиделось: добрая мать водит мужика под конвоем, а дерзкая невеста уже натянула ежовые рукавицы.
Во время новогодних праздников говорил он на сельском балу нетрезво: – Зря вы меня подначиваете. Нам хорошо живётся. – И мусолил во рту глиняный мундштук, иль фарфоровый – все они одинаковы.
– Чего ж хорошего? – удивился я мелочности человечьего желания. Может не человек, а червь он вовсе малозавидный. – У тебя никогда в кармане бумажных денег нет, одни лишь гроши звякают. В прошлой семье тоже мать командовала?
Крол мундштук в ладонь выплюнул: руками размахался, затопал ногами, и стал похож на злого короля из доброй сказки.
– Ты маму мою не трогай! На двух работах пахала, а алиментов не взяла.
– Мне жаль твою мать, честное слово. – Я тогда хмурился в поисках слов, которые проймут мягкотелого мужика. – Но даже в библейском писании наговорено господом, что жена убоится мужа. Нельзя позволить бабе главенство: пусть под крылом моим миру радуется.
В такое же чучело Шурочка может выучить и Умку – не отдам ей сына. Я небрежным кивком поздоровался с Кролом и проскочил мимоходом, весело таща коротконогого малыша.
– Всё в порядке, Ерёмушкин? – Лучше не бывает!
За рынком, у тротуарной дорожки, стояла беженка. Чтобы не мешать, прижалась спиной к парапету здания, едва не сползая вниз. Сын десятилетний затих у неё подмышкой, только зверьком смотрел на сытых прохожих, спешащих мимо с озабоченным видом. А у тех, кто хочел помочь, не было денег. Старухи со свёклой да картохой жалостливо поглядывали на обтрепаев; собрали кулёк с сытьём и отнесли им. Мать молча поблагодарила, отдала сыну обсыпную булку. С сахаром. Пацан спрятался в материнской кацавейке, и только плечи лопались, когда он кусок жадный глотал.
Я остановился рядом, смутившись лёгкой болоньевой курткой, которая богато сидела на костях нищеты. Чужой сопеля сильно мёрз, но не нылся матери, согреваясь её болезненным теплом. Мы с Умкой отложили деньги на велосипед – придётся покупать новое пальто.
Я хотел спросить согласия сыновьего, а он уже расстегнул свой теплик, потом снял его, выворачиваясь косолапо с боку на бок, и протянул мальчишке. Пацан взять одёжу не мог, переглядывались они с матерью; тогда Умка накинул пальтецо ему на плечо. И отдарился огромной глазастой благодарностью за помощь.
В одной моей куртке мы спешим домой, перекидываясь ею на бегу: – Умка, лови! – Ерёмушкин, твоя очередь! – а фонари как дети, яркие и сочные, закрутили вокруг нас луноворот; и леденцы в обёртке, и шоколада фантики наделяют милостью приходящий год. Я хочу посадить сына да жену на ладони и вознести к миру, к моей берегине, к любви...

© Юрий Сотников, 2013
Дата публикации: 24.02.2013 16:02:28
Просмотров: 2406

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.