В оптическом прицеле...
Денис Требушников
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 7504 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Солнце. Выстрел. Боль. Глаз. Мир. Вижу маму. Как она там? Наверное, уже встала, она всегда встает рано. Как наяву, вижу: подходит она к окну, распахивает его. Свежий альпийский воздух овевает надеждой, утренней прохладой. Мама ставит на подоконник цветочный горшочек, который когда-то я расписал. Цветок, наверное, потянулся к солнцу, единственному счастью на этой скверной Земле… «На одиннадцать часов!» - послышался голос Франциска. В оптическом прицеле показалось лицо, молодое. Русский разведчик был моложе меня… Они совершенно не жалеют ребят, свое будущее. Прости. Господь о тебе позаботится, мальчик. Я отошел от бойницы, прижался спиной к кирпичной стене. Удивительная крепость, не хуже Рейнских замков. Как обидно, что такое чудо архитектуры уже пострадало… Под эти мысли я сделал насечку на прикладе. Война… Ее ненавидят, и ее любят, каждый воюет за мир, нет, не на всей земле, а в собственной душе. «На пол первого!» Я снова прильнул к бойнице. По оледенелой дорожке, спотыкаясь, падая в снег, бежал солдат Вермахта. Перебежчик. Такой же юный, как русский, такой же голодный, холодный. Только русский был храбрее, он не бежал, он шел на смерть. А этот, паникер, решил сдаться в плен, решил предать Фюрера, но не свою мать… Мама, наверное, уже развела в камине огонь. Присела в кресло-качалку, и под размеренный скрип дерева стала вслушиваться в радиопередачу. Может быть, поставила пластинку на патефон: Бах или Бетховен, или играет «Утро» Грига, она так любит красивые, размеренные звуки нордического утра. Мама поправила сползающий плед. Она, наверное, думает обо мне, о единственном сыне, которого на свой страх и риск отправила в Гитлер-югенд десять лет назад. Тогда ей казалось, что это хорошая возможность познакомиться с людьми, себя показать. Показал, и поставили искусство, мои крепкие руки на вооружение… Послышался выстрел. Солдат упал на тело русского разведчика крест на крест. Вот она – война! Позади открылась скрипучая дверь, Франциск повернулся и нацелил автомат. Это входило в его обязанности – пока я работаю, он защищает. Вошел обер-лейтенант: «Хорошая работа», - проговорил он. Франциск глянул на меня. Ему, как никому другому было известно, что не я убил перебежчика, этого молодого солдата, у которого сдали нервы. Я молчал. «Что же это вы, за своими солдатами не следите?!» - выпалил Франциск. – «Иди вон, не мешай работать! И помни: мы своих не пожалеем». «Хайль!» - ушел обер-лейтенант. На поле все тихо, слишком тихо. Как доложила разведка, русские пойдут в атаку ближе к полудню. Время еще есть, можно даже прикорнуть на полчаса… «Мартин, - обратился мой помощник, хотя этого не показывал, он гневался. – Почему?» С Франциском мы провели удивительные десять лет. Лучшие друзья, лучшие результаты на стрельбищах, на полевых играх в тренировочных лагерях. Мы даже родились на одной земле, охотились в одном лесу с отцами, но никогда до лагеря не встречались. Мы знали друг о друге многое, но не все. Есть в жизни человека такие моменты в детстве, о которых никому не хочется рассказывать… Мне было шесть лет. Со сверстниками мы купались в реке, когда прибежал один из наших друзей, и сказал, что по радио сообщили: отец Генриха – предатель. Он побежал вверх по склону в одних плавках; мы кинулись вдогонку; кидали в него камни. Когда он, обессиленный, упал, мы приволокли его к реке и… утопили. Мать искала сына три дня, места себе не находила. Тогда я узнал, какое лицо появляется у матери, лишившейся сына. Сначала это очень чувственное, молящее лицо, нежное, ласковое. Затем от отчаяния оно обливается слезами, становится шершавым, морщинистым; глаза при этом постоянно блестят, излучают надежду. А когда надежды уже нет, лицо каменеет, блеск пропадает, глаза становятся мертвыми, а движения ломкими, резкими. Все тело начинает сотрясать, будто она чувствует, как холодно в могиле или под водой ее ребенку. Позже, эта женщина становится, как ведьма, нелюдима. И чтобы заглушить душевную боль, она начинает совершать только ей известные ритуалы, медленно превращаясь в растение. Я навсегда запомнил ее бессмысленный взгляд, провожающий меня в Гитлер-югенд. Она не желала мне зла, как никому из нас. Она просто смотрела, словно хотела спросить, извлекли мы урок, или нет? Я извлек. Лучше пусть человек в плену – но живой, чем погибший от руки своей страны. «Теперь они оба – герои», - ответил я. «А ты, что, проповедник?» - повысил голос Франциск. «Нет, я - просто убийца». «И я не… самолет по полудню!!!» Что меня взяло? Я дернулся к бойнице, но Франциск откинул меня в дальний угол комнаты, закрыв спиной отверстие. Самолет пролетел низко, выдав очередь по стенам. Шальная пуля прошила Франциску позвоночник и вышла из живота… Это был второй раз, когда я видел особый взгляд человека. На этот раз сына. Тело резко выпрямилось, глаза блеснули. Затем Франциск содрогнулся и отхаркнул кровью. Кровавая слюна медленно потянулась к полу. Мой помощник упал на колени, мышцы уже не слушались его, голову болтнуло. Язык упал на нижнюю губу. Глаза. Они стали очень мудрые, словно с приходом смерти, он понял, что такое жизнь. Франциск хотел рассказать все, но только хрипел. Упал, еле перевернулся на спину. Вновь отхаркнул. Кровавый пузырь воздуха надулся и внезапно лопнул. Я подбежал, повернул напарника набок, очистил пальцем полость рта и приставил ухо, чтобы он смог сказать. Я знал, что ему нужно было чем-то поделиться, чем-то очень важным. «Грета…» «Я скажу ей, что ты - герой, и матери…» «Нет, матери не грх...» Рот Франциска вновь заполнился кровавой слюной, но ему было уже все равно. Он умер… Грета, жена Франциска, была радисткой. Но я ей так и не сказал, что он герой. Она узнала раньше, чем я добрался до Варшавы во время отпуска. Грета, эта холодная, расчетливая женщина встречала меня на перроне. Встречала, чтобы задать один вопрос, на который я не нашел ответ. Она спросила, как тогда Франциск: «Почему?». Я заметил, что из уравновешенной арийки Грета превратилась просто в любящую жену, мать для своего мужа. Я не мог сказать ей, почему он – герой, а я – живой. В отличие от кровных матерей, у жен не такие лица, вместо немой скорби, она озлобилась, стала ненавидеть меня, но больше - русских. Она обозлилась на весь мир, на войну за то, что та отняла ее мужа. И с остервенением Грета принялась работать на благо Германской Нации. Этого понять уже не смог я. Спросил: почему, но ответа не последовало. Позже я приехал к матери Франциска, чтобы лично ей сказать, что ее сын… попал в плен. Вновь я услышал треклятые «Почему?!», «За что?!» Все они - герои, но как же трудно говорить об этом матерям, и еще труднее лгать, ради надежды. Их сердце не обманешь, как бы я этого не желал. К своей маме я так и не доехал. Просто написал, что меня перебрасывают в Норвегию. Пусть знает, что я живой. Просто знает… И я буду знать, представлять, как она ожидает меня, слушая Грига, как ожидает своего единственного сына. Тогда, быть может, меня никто не спросит: «Почему?» Я – просто убийца, я делаю людей героями… Пер-Гюнтовское, норвежское «Утро»… Мы с новым напарником выслеживаем русских снайперов. Микка отдыхает, положив руки на грудь, под мышкой зажат автомат. Каска, обмотанная травой, сползла на лицо. Он спал как младенец, словно вокруг не было войны, и рядом с ним находится любящая мать… Если умру, надеюсь, Микка скажет, что я в плену… Взлетели птицы над аллеей. Я открыл оптический прицел… Солнце. Выстрел. Боль. Глаз. Мир. Вижу маму. © Денис Требушников, 2008 Дата публикации: 09.05.2008 16:20:51 Просмотров: 3691 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|