Черный ворон.

Ольга Рязанцева

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 32826 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Бабушка Настя жила рядом со мной. Это её история.

Черный огромный ворон сидел на самом верху высокой ветвистой березы. Он зорко вглядывался в окружающий его тусклый мир. Внизу стояла небольшая, обмытая дождями хата, покрытая соломой, которую сверху обили толью. Из трубы вилась тонкая струйка дыма: хозяева дома. А вот и она – хозяйка! Вышла с ведром, прошлась подальше по тропинке, протоптанной в рыхлом снегу, и вылила помои в глубокую снежную колею. Она казалась смешной и неповоротливой в своей фуфайке, валенках и огромном клетчатом платке, завязанном на спине узлом. Из-под козырька ладони она встревожено посмотрела в хмурое зимнее небо, увидела ворона, сидевшего на березе, и крикнула ему: « Кыш, проклятый!». Но ворон даже не шелохнулся: он ждал, когда же уйдет эта неприветливая женщина и он спустится проверить, что же она вылила на дорогу. Махнув рукой, неуклюжая баба торопливо поспешила домой, глядя испуганно на окно, из которого выглядывал маленький ребенок, взобравшийся на подоконник. Ворон, плавно взмахнув мощными крыльями, опустился на дорогу. Но там ничего стоящего не оказалось. Неудачник злобно каркнул, поднялся в тяжелый сырой воздух и скрылся за лесом, окружавшим село.

Настена торопливо зашла в просторные сенцы, обила снег с валенок веничком и быстро вошла в хату, хлопнув деревянной, обитой дерматином дверью. В доме стоял страшный гвалд: ребятишки, пользуясь отлучкой матери, устроили на полу кучу-малу, позабыв обо всем. Успела мать вовремя: самая маленькая пятилетняя Ниночка пыталась слезть с высокого для неё подоконника, на который она взобралась, чтобы посмотреть, куда же пошла её мама. Подхватив было соскользнувшую с табурета дочку, Настена отругала старших, успокоив шалунов где легким подзатыльником, где шлепком по мягкому месту.

- Цыц вы, неслухи, – ругалась она, - вот я сейчас позову фашистов, пусть они вас к себе забирают, раз мать не слушаете!

При этих словах дети тотчас успокоились, изредка толкая друг друга маленькими кулачками в тощие бока.
Настена скинула с себя платок, фуфайку и подошла к русской печи.

- Ну что, матушка, дровец подкинуть? – ласково спросила она печку и, не дождавшись ответа, стала кочережкой прочищать потухшее поддувало.

Печка загорелась, заворковала, жадно облизывая подброшенные березовые полена яркими языками пламени. В хате стало уютнее и теплее. Смеркалось. Пока мать варила на печи начищенную для ужина картошку, старшенький Павлушка спустился в погреб, достал кислой капусты, соленых помидоров и огурцов. Семь детей и мать молча поужинали и разошлись по своим углам спать.

С тех пор, как началась война, дети редко видели улыбку на лице матери. В первый же день войны ушел на фронт их отец, а через три месяца и старший брат, которому исполнилось только восемнадцать лет. За старшего в семье остался шестнадцатилетний Павлуша, которому нужно было заботиться о трех братьях и трех сестрах. Тогда как мать постоянно что-то делала: стирала, варила, ухаживала за коровой, белила, мыла, убирала. Подросшие девчонки помогали ей в хозяйственных делах, но за всем нужен был её хозяйский догляд.

Настена за день так натолклась, что глаза сами по себе смыкались, прося отдыха и покоя. Она уложила Ниночку с собой рядом и прикрыла глаза, но на сердце было неспокойно. Две недели назад в село вошли немцы и поселились в лучших домах, выгнав хозяев на мороз. Угрожая автоматами, фашисты согнали всех односельчан к сельсовету. На глазах у всех расстреляли Ивана Ивановича, председателя сельсовета. Повесили на здание конторы свой флаг. На ломаном русском языке объявили, что они нас освободили от коммунистов, и теперь начнется новая счастливая жизнь. Всю ночь фашисты гуляли, то тут, то там слышалась их лающая ненавистная речь. Из орущих патефонов разносилась бравурная фашистская музыка. Они праздновали свою оккупацию. А в каждом доме схватил за горло и затаился в самом далеком уголке живой души животный страх за судьбу своих родных. Он был сильнее голода, неизвестности, совести, сильнее человека, который не мог избавиться от него ни днем, ни ночью. Матери ночи напролет думали о том, как накормить своих детей, как в этих нечеловеческих условиях голода, войны выпестовать своего дитя, сохранить свою семью – основу и смысл своего существования. Мужья были на войне, старшие дети тоже, а фашист вот он! рядом. Пришли, как к себе домой, зарезали прямо во дворе поросенка, которого выхаживала полгода, весело похватали кур и порубили прямо на глазах детей, увели с собой кормилицу-корову.

А сегодня Настена встретила учителя истории Сергея Николаевича, который шепотом сообщил ей, что наши войска пошли в контрнаступление и скоро освободят село от фашистской нечисти. Обрадованная новостью, Настена вместе с сыном поспешно сходили в лес, набрали дров и привезли огромную вязанку на санках прямо к дому. В душе затеплилась надежда, что жизнь войдет в своё русло: родители будут растить своих детей, земля будет давать урожай, страна поднимется из разрухи и голода и…. зацветут города и села. Но до этого было еще ох, как далеко: шел только 1941 страшный год. Фашисты стояли у стен Кремля!

Настена тяжко вздохнула, повернулась на другой бок и заснула. Ей снился муж Федор, который стоял на другом берегу стремительной речки и звал её в себе. Широкоплечий, сильный, в солдатских штанах и белоснежной майке, он смеялся белозубой улыбкой, ерошил свои густые темно-русые волосы и кричал: « Настена, Настенька, плыви ко мне: здесь так хорошо: лес, грибы, ягоды! Плыви же, дуреха!» Настя бросилась в стремительную реку и, преодолевая напор воды, широкими саженками поплыла навстречу зову. Яростные волны захлестывали глаза, закрывая берег, на котором ждал её любимый муж, течение сволакивало её все ниже и ниже по руслу реки. Совершенно выбившись их сил, она, наконец, достигла желанного берега, ступив на песчаную отмель. Но мужа не было. Она побежала вдоль реки выше по течению, но нигде не было Федора. «Федор, Федор! – закричала, заплакала обессиленная Настя. Но в ответ только шумели величавые сосны, и жалобно свистел вездесущий ветерок.

Настя очнулась, поняла, что это был только сон, но на душе было так тяжело и страшно, что спать она больше не могла. Обдумывая, к чему приснился ей такой сон, она накинула на себя старенькую кофту и пошла подбросить в печку дров: на улице холодало, как-никак, крещенские морозы!

Вдруг вдалеке раздался лай собак, шум техники и гортанные ненавистные звуки немецкой речи. Настя прислушалась, сердце забилось, затрепетало, как у пойманного зайца.

- Не к добру это! – промелькнуло у неё молнией в голове, - немцы просто так по селу гулять не будут! Значит, что-то будет!

Забегала, заметалась по своей низенькой хатенке встревоженная мать. Оделась, обулась и выбежала посмотреть, что же там, на улице, что происходит? Как только она вышла из хаты, сразу бросилось в глаза зарево пожара. Горело где-то в центре села. Три огромных костра факелами смерти поднимались в темное зимнее небо.

- Жгут! Жгут проклятые! – мелькнула страшная догадка.

Настя ворвалась домой и стала яростно будить своих детей.

- Родненькие, поднимайтесь, поднимайтесь скорее! Беда, беда пришла! Одевайтесь потеплее, берите с собой свои теплые вещи и быстрее – в погреб! Быстрее!- кричала она старшим детям.

Сама тем временем наскоро одевала младшеньких: семилетнего Серёньку и Ниночку. Потом сбегала, открыла погреб, построенный мужем на огороде недалеко от дома, зажгла принесенную туда керосиновую лампу и один за другим перенесла туда маленьких сонных еще ребятишек. Остальные дети с узлами сами нашли дорогу к своему новому жилищу. Мать и старшие трое детей опрометью носилась от дома к погребу, перетаскивая одеяла, подушки, перины, железные кровати. Один за другим, то там, то тут вспыхивали в темное небо факелы горящих домов, и эта эстафета неумолимо приближалась к ним. Фашисты перед отступлением жгли дома селян, мстя им за свои неудачи!

Мать с детьми вовремя скрылась в погребе, наглухо закрыв огромное творило и потушив керосиновую лампу. Притаившись, вся семья с ужасом ждала свою участь. Даже маленькие перестали плакать, чувствуя, что сейчас нельзя этого делать, чтобы их не нашли и не убили.

Вот и фашисты с огнеметами наперевес! Идут развязной походкой хозяев жизни, смеются, что-то горланят на своем собачьем языке. А из пламени подожженных ими домов выбегают полуодетые люди, мечутся, кричат, спасают своих детей. Подошли и к хатенке Настены, направили огнемёт на родовое гнездо её семьи и полыхнули на соломенную крышу страшную струю всепожирающего огня. Изба тут же вспыхнула ярким пламенем. Довольные своей работой, фашисты весело двинулись дальше по улице. И там, где они проходили, вспыхивали столбы огня.

Прижав детей к себе, в кромешной темноте погреба, Настя пережидала свалившееся несчастье. Немного успокоившись, она, не зажигая керосиновую лампу, постелила на ворохе картошки принесенные перины, уложила детей и прикрыла их теплыми одеялами из овечьей шерсти, которые она состегала прошлым летом. Сама же присела на деревянный пустой бочонок, прислонилась к закрому с картошкой и попыталась заснуть. В погребе было прохладно, но не сильно холодно – терпеть можно! В углу попискивали вездесущие мыши, пахло сыростью и неуютом. Вскоре дети заснули, и мать тоже как будто провалилась в темную глубокую бездну.
Запел петух, чудом избежавший фашистской расправы, наступило неизбежное неприветливое январское утро. Настя открыла глаза, ощупью нашла поставленную на полке керосиновую лампу и зажгла ее. Тусклый свет озарил довольно просторный погреб с потолком, покрытым снегом. Вдоль стены стоял закром с картошкой, на котором беспокойно ворочались сонные ребятишки. Неподалеку – деревянные кадки с солеными огурцами, помидорами, кислой капустой и мочеными яблоками.

- Вот и все! – горестно подумала мать, - вот и живи, как хочешь!

Она боязливо влезла на железную лестницу, приоткрыла тяжелое творило, выглянула на улицу и ахнула! Дома, родного дома, в котором знакома каждая доска, не было! На его месте зияла черная груда золы. Только русская печка с высокой кирпичной трубой непреклонно и гордо бросала гордый вызов фашистам.

- Слава Богу, жива, моя кормилица! – подумала Настя, - теперь мои дети не замерзнут!

Она бережно сняла с неё чугунную плиту с кружками, заслонки, духовку и отнесла в погреб. Потом отыскала в сохранившемся сарае длинную слегу от саней, подошла к печке, уперлась концом слеги в трубу повыше и завалила легко поддавшуюся трубу на печке. Та с грохотом завалилась навзничь. Погорелица стала выбирать и отбрасывать сохранившиеся кирпичи, очищая их от копоти и штукатурки. Пока дети спали, Настя приготовила целую груду крепких кирпичей для новой печки. Заиндевевшая от мороза, с почти отмороженными пальцами, мать вернулась в погреб, одела потеплее старших детей и уже с ними перетащила кирпичи в погреб. Отдохнув, она взялась за строительство печки. Накопав глины , которой под ногами в погребе было сколько душе угодно, она выложила печку и подвела кирпичную трубу к вытяжному отверстию в потолке погреба. Все! Можно зажигать! На улице уже вечерело. Дети, которые за день поели только кислой капусты, замерзли и просили тепла и ужина. Павлуша принес заготовленные накануне дрова, и печка, прогретая зажженной берестой, заворковала, пощелкивая березовыми поленьями, заиграла пляшущими бликами по потолку погреба, неся долгожданное тепло замерзающим детям. Тут же была сварена долгожданная сытная картошка. Все заговорили, засуетились, заулыбались. Девочки наладили складной столик, мальчики внесли по частям три железные кровати, на которые мать тут же наложила перины, одеяла, подушки. Долгожданное тепло разлилось по землянке. Быстро растаял снег на потолке, подсохли было отсыревшие на картошке перины и одеяла, а над новоиспеченной печью уже сохли носки и обувь домочадцев. Погреб медленно просыхал, в нем становилось теплее и уютнее. Покормив детей горячей картошкой, напоив кипяточком, мать уложила детей по кроватям, а сама улеглась на картошке. Следующая ночь после пожара уже не была такой страшной и безысходной, как первая: у семью появилась кормилица – печка, а с ней не страшен никакой мороз.

Утро принесло новые события: наступавшие советские войска выбивали из поселка фашистов, которые ожесточенно сражались, не желая потерять контроль над станцией союзного значения. Канонада боя слышалась то с одной, то с другой стороны села, скрежет танков перемежался с грохотом залповых орудий. Было и страшно и весело: наши идут! Два дня слышалась то там, то тут перестрелка! Два дня семья Настены носу не казала из своего убежища. Но наступила тишина, надо было вылезать на свет Божий! Один за другим, щурясь от яркого январского солнца, семья вылезла из погреба: нужны были дрова, а за ними надо идти в лес. Да мало ли чего было нужно! Кончался керосин, в огне пожара сгорела мука и крупы, там же сгорело до тла и сало, припасенное на зиму. Из еды была одна картошка и помидоры с огурцами. Все! А до лета еще жить и жить!

Взяв огромные сани ( благо они хоть уцелели!), топоры и веревку в сарае, Настя с Павлушей пошли в лес за дровами. До обеда они пилили, рубили и складывали дрова, которые Паша по мере укладывания на сани, таскал домой. Вернувшись из очередного рейса, Павел, испуганно озираясь, шепотом сказал:
- Ма, я ща видел у сугробе фрица! Ей Богу, это фриц!
- А почему ты думаешь, что это фриц? – спросила мать тоже почему-то шепотом.

- Та тока у фрицев такие сапоги, кожаные! – завидуще протянул сын, который ни разу не носил таких сапог: все в кирзаках да в кирзаках.

- Да? – неопределенно протянула мать, обдумывая то, что услышала.

Наконец дрова были заготовлены почти на неделю. Можно было возвращаться домой. По дороге сын показал то место, где видел фрица. Настя пригляделась и увидела не одного, а несколько трупов под сугробами снега.

- Своих-то, наверное, забрали, а этих оставили здесь!- подумала мать, налегая на веревку, привязанную к тяжелым груженым саням.

Мать с сыном привезли последнюю вязанку, бережно уложили их в ветхом, но сухом сарае и залезли в свою землянку. Согревшись, мать сварила щей с кислой капустой, покормила детей, которые нехотя поели порядком надоевшую пищу без хлеба и занялись своими делами. Иринка с Маринкой мыли закопченную посуду, кастрюли, Ниночка пыталась приучить мышку жить в коробочке, которую она набила ватой и поставила рядом с норкой. Для этой цели она покрошила картошку и стала ждать свою гостью, которая, показав свои бусинки-глазки, тут же исчезала. Но запах съестного снова и снова звал её к себе! И она металась между страхом перед детьми и желанием покушать. Павлуша вырубал лопатой в стене нишу, чтобы сложить туда картошку и освободить место для еще одной кровати для матери с Ниной, которая кочевала с одной кровати на другую, мешая и тем и другим спать. Мать штопала носки и думала о том, как жить дальше. Хлеба не было, жиров – никаких, круп – тоже, керосина хватит, если сильно экономить, дня на три! А дальше что делать? Как поднимать детей? Не давала покоя мысль о кожаных фрицевских сапогах, торчащих из сугроба! Вот бы снять их, помыть и продать на базаре в районе! Или обменять на керосин, крупу и муку! Но как ей подойти к покойникам, которых она боялась до ужаса?! Эта мысль не давала ей покоя до самого вечера. Глядя на похудевших, осунувшихся детей, Настя решила идти в поле за сапогами. Это была единственная возможность спасти детей от грядущего голода.

Она оделась потеплее, взяла мешок с топором и, сказав детям, что скоро придет, вылезла из погреба. Смеркалось.

- Это хорошо, - подумала Настена, - никто не увидит, как я буду мародерствовать.

Крадучись, чтобы её не увидели соседи, тоже выживающие по своим погребам, мать поспешила в поле. Вот и поляна с трупами немцев! Сердце бешено колотилось то ли от страха, то ли от быстрой ходьбы. Ей казалось, что сейчас сугроб зашевелится и из него поднимется фашист с автоматом наперевес! Тело все тряслось мелкой противной дрожью. Она было повернула назад, чтобы бежать без оглядки от этого страшного места, но вспомнила о детях и резко остановилась.

Стараясь не глядеть на лицо фашиста, она схватила за торчащую из сугроба ногу и потянула на себя, стараясь стащить с ноги сапог. Но он накрепко примерз к ноге, не снять. Пока она пыталась снять сапог, сугроб осыпался, и перед ней показался весь труп фашиста. Взглянув на него, Настя закричала, прикрывая свой рот рукой: оскаленная окровавленная голова фрица смотрела не неё бессмысленными стеклянными глазами. Она узнала в нем того самого фрица, который жег огнеметом её хату. Страшная рычащая ненависть поднялась в душе у русской крестьянки. Эта сила вытолкнула из беззащитного сердца матери страх перед поверженным врагом.

- Ну что? Сдох, собака? Сдох? – с ненавистью прошипела она. – Так тебе и надо, сволочь! Сволочь! Ты думал, что погубишь нас? Нет! Я выживу! Я подниму своих детей! Я дожду своего мужа и сына. А ты будешь гнить здесь, как собака! Гнить!

Она схватила топор и отрубила ноги трупу по самые колени, сложила их в мешок и пошла к другому сугробу. Она уже ничего не боялась: ненависть заглушила естественный страх живого перед смертью. Еще у троих трупов Настена отрубила ноги и, сгибаясь под тяжестью ноши, в кромешной темноте вернулась домой. Оставив мешок неподалеку, она залезла в свое жилище, схватив по дороге несколько поленьев дров. Младшенькие уже спали, только старшие, прикрутив потише фитиль керосиновой лампы, тревожно ждали пропавшую мать.

- Ма, ну где ты была? Мы уж тут на розыски собрались! – стал выговаривать ей за отлучку Павлуша.

- Та у бабы Веры была, воды ей принесла, - соврала мать. – Давайте спать ложиться!

- Ма, - улыбаясь, похвалился сын, - гля, какую я тебе постель сделал!

Только сейчас, оглядевшись, мать увидела, что картошка была перенесена в нишу, выкопанную Павликом в стене. Аккуратные доски отделяли от погреба закром с картошкой, а на освободившемся месте появилась железная кровать с никелированными шариками, которая раньше не помещалась в погребе.

- Мой сынок, мой родненький! – заплакала обрадованная Настена, - какой ты молодец, весь в своего отца, рукастый!
Мать поцеловала своего сына в макушку, уселась на свою кровать, покачалась на пружинах и от удовольствия тихо засмеялась. Польщенный похвалой сын пообещал:

- А завтра я в другой стене сделаю нишу для кадок. Все слободнее будет!

Помечтав ещё немного, дети улеглись спать, а матери не спалось: надо было доделать начатое до конца. Она внесла мешок, оставленный на улице, и положила его недалеко от печки, в которую подбросила дров. От переживаний и усталости она крепко заснула, но не надолго: какая-то пружина всегда сидела в ней. Она срабатывала ровно в то время, когда ей было приказано. Прошло три часа, разрешенные Настеной, и пружина сработала: она проснулась. Печь еще горела: дрова были сырые, не сразу схватились. Света было достаточно для дела, ради которого мать не спала. Она достала обмягший от крови мешок и, брезгливо поморщившись, достала оттуда отрубленные ноги. Потянув, она быстро освободили сапоги и, собрав останки в мешок, вылезла наружу. Светила яркая луна- единственная свидетельница её тайны. Согнувшись, она волоком по снегу оттащила ноги подальше от жилища и закопала их в сугроб. Домой она почти бежала. Ей казалось, что ожившие безногие фашисты вот-вот догонят её и накажут за её преступление. Опомнилась она уже у себя в теплой землянке. Отдышавшись, она налила в таз нагретой воды, вымыла сапоги от грязи и крови в нескольких водах и поставила их сушить на остывающую печку, подложив на плиту поленья дров. Следующий сон был уже двухчасовой. Опять сработала пружина, и Настя соскочила с кровати доделывать свои дела. Сапоги высохли. Настя даже залюбовалась ими: голенища были из настоящей яловой кожи, подошва была тоже из трехслойной кожи, прошитой в два ряда. Их носить – не сносить! Для Павлуши они были бы большеваты, да и кто бы осмелился предложить их ему? Вмиг бы догадался, где она их взяла.

- Все, завтра на базар, - решила Настена, поставив сапоги в чистый мешок, который спрятала под кровать.

До рассвета оставался час, можно было и вздремнуть…

Ну вот и все! Пора в путь. Настена поднялась, поставила на столик сваренную картошку, достала из-под кровати одну пару добытых вечером сапог. И вылезла из погреба. Было еще темно, но надо было спешить: скоро рассвет, а до базара идти шесть километров. Настя достала санки, привязала на них. мешок с сапогами и двинулась по направлению к райцентру. Сначала дорога была рыхлой, нехоженой, но потом она вышла на асфальт, идти стало легче. За полтора часа она добралась до района, в центре которого и располагался базар. Люди приходили сюда от великой нужды. Кто продавал ношеные вещи, кто инструменты, кто продукты. Отдельно под крышей располагались ряды с колбасой и рыбой, но туда редко кто заходил: дорого, откуда у людей деньги в такое лихое время, разве что у жуликов?

Настена поставила неказистые санки в стороне, вынула сапоги, перевязала голенища веревочкой, повесила свой товар через плечо и пошла вдоль продуктовых рядов. Не прошла она и ста шагов, как её окликнули:

- Женщина, можно посмотреть ваши сапоги?

- Для того и продаю, смотрите! – охотно откликнулась Настя и заискивающе-жалостно посмотрела на своих покупателей.

Мужчина и женщина вышли из-за своего прилавка и принялись внимательно оглядывать сапоги. Он щелкал их по толстой, прошитой подошве, пытался вытянуть голенище, зачем-то поскреб по нему указательным пальцем, даже понюхал их внутреннось.

- Откуда, мать, у тебя такие сапоги? – наконец спросил мужчина и пытливо посмотрел Настене прямо в глаза.
- Муж с фронту прислал, - соврала женщина и густо покраснела.- Бери не пожалеешь: им сносу не будет!

- Бери уж, коли понравились, - вставила его товарка, - ведь ей не деньги, а продукты надо, по ней видно, оно и выгодней тебе будет. Такая кожа – редкость на нашем базаре. Хоть и ношеные, небось не генерал, поносишь!

Мужчина кивнул головой, присел на пенек, разулся и надел один сапог на свою ногу. Обувь оказалась впору. Он притопнул ногой и залюбовался.

- Ну что ты за них попросишь, мать? – просияв и сразу подобрев, спросил он.

- Муки, круп, керосина и немного сахара, - торопливо проговорила Настена, боясь, что незнакомец сейчас высмеет её и ничего не даст.

- Ну что же, пошли в закрома! – просто сказал.

Настена ухватила санки и торопливо засеменила за мужиком в склад, находившийся неподалеку.

Там она взяла мешок муки второго сорта для выпечки хлеба, 5 кг перловки, 5кг риса, 5 кг гречки, 5 кг сахара, бутыль растительного масла, 2 кг соленого сала, 20 литров керосина, упаковку мыла. Нагрузила все это на свои широкие, просторные санки и, еле-еле сдвинув их с места, потащила к себе домой. Тяжесть была неимоверная, но идти надо было, и она шла. Веревка врезалась ей в тощую грудь, упирающиеся ноги дрожали и подкашивались от страшной усталости, пот заливал синие глаза, которые от недосыпа то и дело закрывались. Когда идти стало совсем невмоготу, Настена начала читать « Отче наш…». Она знала только одну молитву, поэтому, закончив её читать, она снова обращала свой взор к небу и повторяла такие древние, но такие понятные ей слова: … Хлеб наш насущный даждь нам днесь. И оставь нам долги наша…». Она с надрывом бормотала про себя слова молитвы и совсем не слышала, как сзади подъехали сани, а в них сидел её кум Дмитрий, у которого они с Федором крестили до войны дочку.

- Тебя Бог послал! – обрадовалась Настена, - помоги, кум, добраться до дому, пока я тут не протянула ноги!

- Да ты с ума сошла, таскать такую тяжесть! – завистливо оглядев поклажу, сказал кум. – Привязывай сани-то свои, поездом поедем!

Настена скорехонько привязала свои санки к повозке, а сама уселась на солому рядом с кумом.

До дома оставалось километра три. Глаза слипались от усталости и голода, но возница засыпал вопросами:

- Это на какие же шиши ты так разгулялась?

- Та продала обручальные кольца, - опять, уже в который раз соврала Настена, но при этом уже не смутилась и не покраснела: привыкла!

- За скоко же? – не унимался Дмитрий.

- Я обменяла на продукты, - нехотя продолжала врать попутчица.

- Ну и ладно, детям теперь будешь хлеб печь! – смилостивился кум и ударил задремавшую лошадь по тощему боку.
Дмитрий подъехал на лошади в самой землянке, помог развязать затянутый и намертво смерзшийся узел. В благодарность за подвоз Настя отсыпала ему в полотняный мешочек с полкилограмма сахару: ведь и у него трое ребятишек тоже кормить надо, пусть побалует своих- то пострельцов. Заслышав шум, из погреба показался встревоженный Павлуша. Ничего не говоря, он стал молча помогать матери перетаскивать все в погреб. А когда посторонний человек уехал, ошарашено спросил Настю:

- Мам, откуда это добро?

- Кольца золотые продала, - уверенно сказала мать и посмотрела на сына чистыми правдивыми глазами.

- Ура! – закричали обрадованные ребятишки и начали обустраивать место, где будет храниться самое ценное в этом погребе – хлеб насущный, о котором так просила Господа их многострадальная мать.

Через час они уже уплетали за обе щеки пресные лепешки, испеченные матерью прямо на плите. А мать смотрела на них через пелену слез, и не было у неё в эту минуту ни тени сомнения в том, что она сделала что-то грешное, нечеловеческое, богопротивное, что раз и навсегда оторвет её от мира людей, которые обошли этот грех стороной.

Мало-помалу жизнь налаживалась: фашисты были отброшены далеко и надолго, землянка потихоньку обживалась, кормить детей было чем. Но на душе у Настены было неспокойно. Днем, когда работы было вдоволь, все думки куда-то исчезали. Но как только голова касалась подушки, смутные размышления бередили истерзанную сомнениями душу. Ей снились изувеченные ею немцы, которые хватали за горло и требовали вернуть их сапоги, найти брошенные ею в сугроб их отрубленные ноги. Когда они орали и били её, ей было легче, но иногда они плакали и просили их похоронить, тогда Настена просыпалась вся в слезах от страшных укоров совести, которая не давала ей покоя ни днем, ни ночью.

Наконец, она не выдержала. Ранним туманным утром, взяв лопату, лом, она пошла на то место, где «воевала» с фашистами. Был конец февраля, снег немного осел, обнажив еще заиндевелые трупы немцев. Неподалеку, на соседнем холмике, сидел черные ворон и увлеченно клевал труп. Обозначив на снегу место будущей могилы, Настя начала копать ноздреватый потемневший снег. Верхний слой земли пришлось взрыхлить ломом, потом подтаявшая земля начала копаться легче. К обеду неказистая, но достаточно глубокая могила была готова. Напрягая последние силы, помогая себе ломом, Настя отодрала от земли примерзшие трупы фашистов и свалила всех четверых в одну могилу. Потом отыскала выброшенные в мешке и припорошенные снегом ноги и бросила их туда же. Закапывала она быстро, боясь, что кто-нибудь застанет её за этим занятием. Закончив работу, она сняла с себя матерчатый поясок, перевязала скрещенные палочки, прихваченные ею по пути, и воткнула изготовленный крестик у изголовья могилы. Потом она трижды прочитала свою молитву, перекрестила могилу и, успокоенная, устало поплелась домой.

В эту и последующие ночи ей никто не снился, понемногу она стала успокаиваться, и вспоминала об этом только тогда, когда надо было менять сапоги на продукты. Каждый раз, когда она доставала из-под кровати сапоги, она вспоминала ту сумасшедшую кровавую ночь, и её трясло от невыносимого ужаса происшедшего. Казалось, что это не она, а какая-то другая женщина рубила ноги трупам, таскала конечности домой и снимала с них сапоги. Она! Она! Не смогла бы этого сделать! Но сапоги говорили о том, что это было! Что ЭТО – ПРАВДА!

… Закончилась морозная долгая зима, дети Настены выжили! Вот они, чумазые, одетые в штопанные-перештопанные лохмотья выползли, наконец, на свет Божий из своей ямы и, щурясь от яркого солнца, с жадностью вдыхали в себя живительный весенний воздух, пьянящий и радостный. Грязные, бледные, испуганные, но… живые! … живые! Настя глядела на них и плакала от счастья.

- Я смогла, я сохранила детей, теперь они не замерзнут, не умрут с голода! – думала бедная мать, - и никому не расскажу, чего мне это стоило! Не поймут – осудят!

Солнце просушило полянки, и ребята весело играли на улице допоздна, нехотя возвращаясь в свою сыроватую яму, которая спасла им в прошедшую зиму жизнь. А мать ходила по двору и думала, как бы из просторного дощатого сарая смастерить дом, от старого остались только обугленные руины. Вдруг плач и крики детей, донесшиеся с полянки, заставил её прервать свои думки и поспешить к детям. Но навстречу уже шли зареванные Иринка и Маринка, на их лице виднелись царапины и синяки.

- Кто это вас так разрисовал? – встревожено спросила мать, оглядывая и отряхивая своих девчонок.

- Колька! – шмыгая носом, пробубнила Иринка, - он сказал, что ты с мертвых фрицев сапоги снимала и продавала. Ну мы ему и всыпали за брехню.

У матери захолонуло в груди, сердце испуганно забилось, как птица в клетке. Молча проводила мать детей в землянку, а сама пошла в сарай, подумать, что ей теперь делать. Вскоре вспомнилось, как на последнем базаре ей вновь повстречался кум. Она как раз с сапогами наперевес ходила по рядам. Он посмотрел на сапоги, но ничего ей не сказал. А что говорить? Дмитрий все понял: такие сапоги есть только у немцев, наши солдаты в кирзаках ходят. Вот он и рассказал дома своим домочадцам о своей догадке. Да и потом спрашивал, не я ли похоронила трупы фашистов за селом? Тогда я отнекалась, но по взгляду его поняла, что не поверил ей кум. Что делать? Хорошая слава под лавкой лежит, а худая – по деревне бежит! Теперь уж все знают, как я выжила в эту зиму!
Настена до потемок просидела в своем сарае, но ничего путного в голову не приходило. Наконец она решила: « Будь, что будет! Не скажу никому ни слова! Пусть думают, что хотят!» Она пошла в землянку и занялась своими делами.

С тех пор она, а за ней и её дети стали избегать людей. Боялись они, что люди могут их обидеть, унизить. Люди тоже стали сторониться некогда гостеприимного дома Настены. При встрече отворачивали глаза, что-то бормотали и старались поскорее уйти. Настю поначалу это обижало, но потом она привыкла к всеобщей отчужденности, рассудив, что насильно мил не будешь. А на нет и суда нет! Да и некогда ей было гоститься, надо было обустраивать сарай: зима не за горами.

Но каждый раз, когда они с сыном везли из лесу на постройку дубовые бревнышки, Настя боковым зрением видела могилку, где были похоронены фашисты, и сердце начинало болеть старой надсадной болью. Как бы ни оправдывала мать себя, что другого выхода не было, что это фашисты, что их надо уничтожать, все равно душа болела, протестуя против бесчеловечности совершенного поступка.

… За лето мать утеплила дощатые стены сарая, перенесла туда из погреба кирпичную печку-кормилицу, настелила пол, сделала перегородки, вставила оконца. К началу осени вся семья переселилась в настоящий, а не земляной дом. Наконец, Настя облегченно вздохнула: успела к холодам! Казалось, жить бы да радоваться, но видно счастье её где-то заблудилось. В аккурат на первое сентября, когда Настена отправила ребятишек в открывшуюся после зимы школу, почтальонка принесла ей извещение о гибели мужа и сына. Читала Настя эту страшную бумагу, а перед глазами все плыло и кружилось, и острый нож медленно вонзался в измученное сердце. Не помнила она, как, шатаясь и хватаясь за придорожную крапиву, добрела до дома и ничком свалилась прямо на пороге. Не слышала, как соседка Мария гладила её по всколоченной голове и просила, требовала: поплачь, легче станет, поплачь! Но слез не было! Они собрались и жгли её изнутри, не давая сделать ни вздоха! Хватая ртом воздух, Настена стала задыхаться, раздирая на тощей груди ситцевую выцветшую кофточку. Мария затормошила соседку, ударила её сильной ладонью по лицу. Наконец слезы бурным потоком прорвались и полились по осунувшемуся лицу бедной матери в три ручья. Настя вздохнула всей грудью и завыла в голос с такой безнадежной болью и тоской, что вздрогнули на цепи соседские собаки и заливисто залаяли, заглушая вдруг проснувшийся животный страх перед чем-то неведомым, но страшным и непонятным.

И только черный ворон невозмутимо сидел на высокой березе и внимательно озирался, высматривая себе добычу.

… Прошли еще три тяжелых военных года. Наступила весна Победы. Настена выжила, сохранив своих детей вопреки всему: голоду, разрухе, смерти. Но никогда, до самых своих последних дней, не забывала она о первом годе страшной войны, поставившей её семью на грань выживания. И если ей кто-то по злобе или зависти бросал жестокие слова правды о том, как она выжила в эту суровую зиму, она спокойно отвечала: « Не судите, да не судимы будете!» И люди, подумав, отступали от неё со своими обвинениями в жестокости.

© Ольга Рязанцева, 2014
Дата публикации: 24.02.2014 20:13:21
Просмотров: 2438

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.