Соучастник

Виктор Лановенко

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 15131 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Первое место на международном конкурсе "Согласование времен" 2009 года

Виктор Лановенко

СОУЧАСТНИК
Рассказ

1.
Моя бабушка была запойной пьяницей. Стоило ей опрокинуть рюмочку на Пасху, как тут же открывался запретный клапан, и очень скоро всепоглощающая страсть к вину превращала красавицу в кабацкую теребень. Дед запирал калитку, забивал гвоздями оконные рамы. Но бабушка все равно исчезала. Наверное, вылетала через трубу летней кухни.
Кто-то видел бабушку в шашлычной, где моряки крейсера «Молотов» угощали ее пивом с водкой. Другие уверяли, что она просила милостыню у ворот «хитрого» рынка.
Наконец, ее находили в бурьяне, за южной проходной Морзавода. Дед привозил бабушку домой, купал в цинковой лоханке и приковывал цепью к железной кровати. Он отпаивал бабушку куриным бульоном и искал раскаяние в ее глазах. Раскаяния не было. Тогда дел задирал бабушкину ночную рубашку и снимал со стены кнут.

2.
После демобилизации деда назначили на работу в советский банк. Он был чем-то вроде комиссара при директоре. Большевистская убежденность, скроенная на скорую руку, расползется по швам, едва забрезжит возможность пожировать у государственного корыта. Дружеские попойки, надушенные конторские дамы, цветы, шампанское, веселые шлюхи в ресторане «Приморский», казенная «эмка», «большая» любовь на стороне. Вот оно, небо в алмазах!
Деда разбудили в чужой кровати и под белы руки отконвоировали в ОГПУ. Случись это двумя годами позже, стоять ему у стенки за растрату в особо крупных размерах. Но время большого террора еще не пришло. Дед откупился от тюрьмы. Впрочем, особенно удивляться не приходится – взятку из рук в руки принимал его вчерашний собутыльник.

3.
В начале 50-х годов в нашем доме постоянно отирались друзья и коллеги отца. Я часами толкался среди них, слушая истории, которые выбалтывались под пьяную лавочку.
Жора, бывший «ведомый» отца, рассказывал, как они воевали. Вот отец в кабине истребителя ЛА-5. Как черт, выскакивает из низкой облачности, ловит в перекрестье прицела «мессер» и жмет на гашетку. А вот проигранный бой. «Ведомый» отсечен и
завязал сражение на низких высотах. Отец уходит в поворот, но вдруг обшивка обтекателя разлетается в лохмотья, разрушает фонарь кабины, и пламя охватывает самолет. Истребитель удается выровнять горизонтальными рулями высоты. Но загоревшийся комбинезон успевает оплавить грудь и шею отца. К счастью, болевой шок выключит сознание позже, чем отец рванет кольцо парашюта. Заснеженное поле выстудит обожженную грудь, и палочка Коха поразит отца так глубоко, что вскоре чахотка примет открытую форму.
Из госпиталя отец вернется в Севастополь 44-го года, еще не остывший после освобождения, и станет вторым человеком в системе строительства города. Тогда не было работы престижнее. Ресурсы лились рекой. Отец не подозревал о существовании такой науки, как сопромат. Но партийный билет, полученный в летной школе, и два ордена Красной Звезды станут достаточным основанием для назначения на должность.
Отец возвращался поздно. Он приезжал на «виллисе», худой, высокий, с седыми волнистыми волосами. Небрежно хлопал дверью. Американское пальто из желтой кожи, канадские ботинки на каучуковой подошве, белая рубашка, галстук – он был неотразим!

4.
Однажды к нам постучали. Я открыл калитку. Передо мной стояла Дженни из кинофильма «Тарзан».
– Мальчик, вы сдаете комнату? – спросила она на русском языке. Я быстро затряс головой – сдаем, сдаем!
Ее звали Надей Максимовой. Муж работал военным атташе в Лондоне. Зимой их отозвали в Москву, и подполковника Максимова арестовали по ложному обвинению. Он, бедный, умер во время следствия, не успев доказать свою невиновность. Она страдала. Теперь это в прошлом. Ей двадцать четыре года, она самостоятельная женщина. Надо жить, строить светлое социалистическое будущее. Если хозяев не пугают факты её биографии, она хотела бы снять недорогую комнату с отдельным входом. Вот направление для работы в железнодорожной школе.
– Мы согласны, – сказал я. Дед взял меня за ухо и вышвырнул за порог.
С этого дня Надя Максимова поселилась у нас.
В дом зачастили соседи. Напористее других был Василий Михеев. Он являлся в наш дом и играл с дедом в карты. Они сидели во дворе. Василий то и дело глядел на окна Надиной комнаты, надеясь за белыми занавесками поймать её силуэт.

5.
Июль, Крым, полдень. В час вертикального солнца всё живое прячется в домах, в складках виноградных листьев. Тихо. Вдруг застрекочет кузнечик в сухих колосках, и вам покажется, что его стрекот расколет половину неба. Трещина пробежит до самой бухты через здание панорамы на Историческом бульваре, через городской холодильник, на фасаде которого висит портрет Сталина размером 15х20 метров.
Мы с Надей, разомлевшие от жары, валяемся на кровати в тени виноградной палатки. В руках у Нади английская книга, она переводит мне историю покорения Северного полюса.
– Я хочу оказаться на их месте, – говорит Надя и откидывается на железную спинку кровати. Книга соскальзывает с её коленей. Надя поднимает руку, ловит пальцами никелированный шарик, украшающий спинку, томно потягивается. За краем блузки я вижу её небольшую грудь. Я тру глаза кулаком, не забывая подглядывать в разрез ее блузки. Мне срочно требуется прогулка. Иду мимо деревянной бочки, до краев наполненной вчерашним дождем. По зеркалу воды снуют водомеры. От скалы в глубине двора пахнет мокрицами. Из сарая тянет угольной пылью. Летняя кухня наполнена вкусом жареной камбалы и запахом белья, кипящего в пузатой выварке.
– Ты холодненький, – говорит Надя. – Положи мне голову на плечо.
Я касаюсь щекой её плеча, вкусного, как дыня. Бесовский запах её пота ударяет в голову.
– Я умру от этой жары, – шепчет Надя.
– Кто вам позволит? – на пороге стоит отец в белой рубашке, с папиросой во рту. Он подхватывает гитару, садится к нам на кровать.
А в дом до тети Розы залетело горе
Отец поет дурашливым, но приятным голосом:
Её дочурку Надю, пока она спала,
Вчера как раз похитил и уволок на море
Один вооруженный, ох, фраер из Чека.
Он поворачивается к Наде, смотрит на неё в упор пронзительными голубыми глазами.
Ах, Надя, Надя, Надя, уже проходит лето,
Тебе сейчас неполных четырнадцать годков,
Но ты меня полюбишь под дулом пистолета
И мы сыграем свадьбу до первых холодов.
В отце помещалось множество никчемных талантов, похожих на сор. Но эти соринки выпархивали из него, как прекрасный елочный серпантин.
– Поехали! – говорит отец. Мы садимся в его «виллис» и мчимся через балки и холмы. Полуденной жары и вялой истомы как не бывало. Горячий воздух хлещет меня по лицу. Столбы электрической линии летят навстречу. Мы давим колесами нежный ковыль и степные ракушки. За «виллисом» клубится пыль. Машина ныряет в Делегардову балку, и сердце мое обрывается, когда она прыгает со скалы на скалу и колеса едва находят опору. Мы с Надей визжим и обмираем. Отец сидит прямой, как тополь. В его зубах папироса.
На казенной начальственной даче квакают лягушки. Мы плещемся в бассейне, куда ива роняет свои листья.
Отец лежит в тени миндаля. Купаться ему нельзя – недавно сделали поддувание легких.

6.
Как-то я вошел в Надину комнату без стука. У окна стоял Михеев, держал ее за руку.
– Ты пойми, он прогнил насквозь, - говорил Михеев. – Он и тебя заразит. А я – бык. Заживем, детей нарожаем. У меня добра – полный дом.
– Пошел вон. Жаба!
– Что? – удивился Михеев. – Ну, подожди, я тебе такое устрою, фифа!
Он вышел из комнаты, даже не заметив меня, как будто его глаза застилали два бельма.

7.
День Военно-морского флота – великий праздник в Севастополе. Люди идут на Приморский бульвар. И пока не началось представление на воде, все танцуют. Флейта флотского оркестра выводит такое чудесное верхнее «фа», что Надя не в силах устоять на месте. Она отталкивается от земли и кружится, кружится! Платье «солнце-клёш» летит по воздуху невидимое, как пропеллер. Я бегаю и размахиваю руками, мне безумно весело. Толпы людей растекаются волнами и смешиваются в пучину. Вальс закончился, последняя нота растаяла в воздухе. Надины руки обнимают плечи отца.

8.
Он пришел возбужденный. Лицо гадко отражало все, что он собирался сказать.
– Перекинемся в картишки, Вася? – спросил дед.
– Вчера мои хлопцы работали во вторую смену, – начал Михеев. – А когда вышли за проходную, увидели Сашку, сына твоего. Он был «под мухой», но в полном разумении. Подходит Сашка к портрету товарища Сталина и давай мочиться на него. А нижняя кромка портрета, ты знаешь, расположена в аккурат у самой земли, так вот Сашка норовил вождю на грудь попасть, на звезду Героя.
– Врешь, – сказал дед, – орден высоко, не достать.
– Высоко, но он туда целился, – Михеев вытащил листок. – Вот докладная и пять разборчивых подписей. Свидетели – мои сослуживцы.
– Чего ты хочешь, Вася? – устало спросил дед.
Ничего особенного он не хотел. Пусть, дескать, дядя Яша сдаст Надьку. Паскуда она. Жена врага и сама английская шпионка.
– Сам-то чего не сдашь?
– Мараться неохота. А ты, дядя Яша, сдавай ее, пока не поздно. Ты же не Тарас Бульба.

9.
Дед положил передо мной лист бумаги, исписанный корявым почерком.
«Товарищ Прокурор. Я пишу это заявление от беспокойства за сына. Он коммунист и начальник по строительству города. Дело в том, что с апреля месяца в моем доме квартирует гражданка Максимова. Её муж был арестован как враг народа и умер во время следствия. Я утратил бдительность и пустил Максимову в дом. А теперь прозрел. Мне кажется, она пытается войти в доверие к сыну, использует свою красоту как приманку. Мой внук, моя жена и я можем подтвердить, что она интересуется объектами, которые строят в городе. У нее в комнате хранится фотоаппарат и книжки на зарубежном языке. Прошу проверить наш сигнал. Если мы ошибаемся, то будем рады за хорошего человека».
Я знал про такие случаи. Не зря в бакалейном магазине висит плакат «Не болтай! Враг подслушивает». Недавно в военной части отравили колодец. Все бойцы попали в лазарет. Хотят ослабить нашу военную мощь. Им нужно, чтобы советский солдат не стоял на часах с ружьем, а дристал в дизентерийной палате. А как маскируются! Красивые, английские книжки переводят.
– Это правда? – я схватил деда за палец.
Дед вздохнул:
– Да ты не психуй. Там разберутся.
– Когда?
– Скоро. Подписывай и никому ни слова.
Потом мы зашли к бабушке, которая лежала прикованная цепью к кровати. Дед протянул ей бумагу. Бабушка надела очки и стала читать.
– Подписывай, – сказал дед.
– Не буду.
– Выйди, – приказал мне дед и снял со стены кнут.

10.
Надю забрали в начале сентября, прямо с урока английского языка. В её комнате произвели обыск, забрали английские книги и фотоаппарат, но вещи оставили.
Отец вошел в Надину комнату и долго стоял неподвижно. Потом открыл шифоньер. Среди прочих вещей там висело крепдешиновое платье «солнце-клёш». Отец бережно обнял платье ладонями и припал к нему лицом.

11.
Спустя две недели отец продал «студебеккер» дюймовых труб за бутылку водки. Зачем он выкинул этот фортель? Воровал ли раньше или был кристально чист, по-партийному принципиален? Не знаю. Судя по тому, с какой теплотой о нем отзывались люди, – воровал. У нас принципиальных и честных не жалуют. Они живут с неприятностями и умирают в забвении. Отец имел столько друзей и знакомых, что мог прожить две жизни, не истратив копейки. Севастополь отстраивался из руин. Всем нужны были доски, гвозди, черепица, оконное стекло. Минуя отца, к гвоздям не доберешься. И все его любили, все искали его дружбы и расположения. Вряд ли было что-то тайное, укрытое от посторонних глаз, в его отношениях с просителями. Все, что он делал, он делал на виду у всего города. Мне кажется, произошло следующее.
Есть такое понятие «предел текучести». За его чертой материал перестает сопротивляться внешним обстоятельствам. Вот и отец потек. Он перестал подчиняться правилам игры и сделался опасен. Спустя много лет, разбирая бумаги, я наткнулся на пожелтевшую газету «Слава Севастополя». Вот заголовок фельетона: «Почём похмелье у гусара?» Из текста следует, что мой отец, сгорая в огне вчерашней пьянки, не нашел ничего лучшего, как «толкнуть» машину дефицитных труб с вверенной ему стройки социализма. И всего-то за пол-литра «белой головки» ценою 25 рубля 20 копеек. Коммунист липовый, сокрушается автор. В то время, о
котором идет речь в фельетоне, отец пил исключительно самтрестовский коньяк «КВВК» и закусывал шоколадными конфетами. Я как сейчас вижу бесчисленные коробки шоколадных конфет, ловлю ноздрями их горьковатый аромат. Эти коробки, иногда без одной, двух конфет, были разбросаны по всему дому. Даже в сортире, на полке для газет, валялись московские «Ассорти». Но вся штука в том, что в этом фельетоне на подтасованных фактах и лживых словах бесцеремонно разлеглась большая некрасивая правда.
Похмелье потянуло на пять лет заключения в исправительно-трудовой колонии. Но в итоге отцу дали три года условно и запретили занимать руководящие посты. Это был подарок судьбы. Правда, стоил он семь «кусков». И здесь я вынужден с благодарностью помянуть наше мздоимство и неистребимое взяточничество, которое пропитало общественные слои любимой Родины.

12.
В начале зимы отец опустился на скамеечку возле поддувала и закурил. Не успел сделать затяжку, как обширный инфаркт разорвал его сердце.

13.
Я приезжаю в Севастополь, в город, где давно не был. Захожу на кладбище – в коммунальную квартиру бывших жильцов, примирившихся перед выходом в вечность. На сердце покой, как будто мне нашептали новость: жизнь не кончается после жизни.
С трудом нахожу отцовскую могилу. Она прибрана. Пирамида памятника отливает серебром, а тоненький шпиль полыхает аквамарином. В пластмассовой вазе свежие чернобривцы. Кто ухаживает за могилой? Времена тимуровцев миновали, а монашеского патронажа еще не наступили. Я сажусь на бетонный окаём. Открываю бутылку коньяка и выкладываю коробку «Ассорти».
В это время дрогнули кусты, и вышел человек с истрепанным лицом, кладбищенский бедолага, что кормится куском поминального пирога.
– Здравия желаю, – человек опустился на горячий цоколь и бережно принял полную рюмку: – Не скучай, дядя Шура, - он подмигнул отцовской фотографии, – скоро увидимся.
Выпил и спросил:
– Как здоровье вашей матушки?
О чем он?
– Ты что-то перепутал, старина.
Он захлопал маленькими глазками:
– Виноват. Но вы похожи, как две капли воды. Сразу видать – с одного конвейера сошли. Мы недавно с Николаем, с брательником вашим, и с вашей матушкой Надеждой Андреевной, поминали тут дядю Шуру. Вы, видать, постарше братца будете. Годочков на пять-шесть?
– На восемь, – я почувствовал, как земля уплывает из-под ног.

14.
Вот, дела! У меня, есть младший брат. Сын моего отца. Жива и сводная мать, женщина, с которой мы изнывали от жары в старом дворе, на железной кровати с никелированными шариками, пятьдесят лет тому назад. И я млел от любви к ней. Да, это была моя Джейн – Надя Максимова.
Первая женщина, которую я предал в этой жизни.

© Виктор Лановенко, 2009
Дата публикации: 05.12.2009 17:12:31
Просмотров: 4086

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.