Второй дом. Часть 2

Виталий Шелестов

Форма: Повесть
Жанр: Просто о жизни
Объём: 64696 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

VI

Увольнение в запас — для большинства парней одно из знаковых событий в жизни. Особенно если они воспитывались в большом и дружном семействе, когда и на проводы в армию, и на прибытие оттуда собирается целая куча родни и не только её. Столы прогибаются от угощений, многократные спичи и пожелания виновнику торжества, мудрые житейские рекомендации, перспективно-эфемерные предложения, — всё это валится на плечи демобилизованного в качестве придаточного груза аки символ нетленности добрососедства и взаимопонимания, и многим начинает казаться, что служба у них продолжается, разве что поменялись бытовые условия и командиры. У тех же, кто обделён родственными и материальными благами, процесс адаптации к гражданскому бытию имеет более сглаженный характер, и сие понятно: хлеб насущный есть фактор первичный, и расслабление на некоторый срок, пусть даже и заслуженное, может повлечь нежелательные сбои, а потому возвращение в родные пенаты не носит у них столь возвышенный характер, скорее напоминая смену акта в театральной постановке, где сюжет продолжается с небольшими изменениями в сценических коллизиях и декорациях.
Сержант Луконин (хвала батальонному руководству, не поскупилось на жёлтую материю для погон!) в этой двухступенчатой иерархии занимал промежуточное положение: и относительный достаток в родной среде, и не шибко осыпаны благосклонностями свыше. Долгожданное застолье в его честь было, разумеется, проведено по всем канонам благопристойности и хлебосольства (разве только «любимая» одесную не восседала), сержантский китель со значковыми регалиями был его эпицентром, а владелец оного – восходящим светилом настоящего и грядущего. Немного погодя, правда, не обошлось без лёгкого конфуза: следующим утром пытаясь, наконец, с облегчением надеть свою доармейскую одёжку, Сергей с грустным удивлением обнаружил, что та по ширине ему уже далеко не впору. «Неужто меня так распёрло на солдатских харчах?». Мать, узрев эту картину, сокрушённо покачала головой, в то время как отец с младшей сестрой Анютой долго потешались, держась за животы: «Это сколько же надо было мослов нагрызть!.. Сынок, ты при офицерской кухне родину подъедал?..» Волей-неволей пришлось раскошеливаться на другой гардероб, что, конечно же, приблизило время искать работу, ибо натирать горба своим близким Сергей не собирался; с недельку ещё поболтавшись с друзьями-приятелями и посетив пару злачных мест, сразу же надоевших, он лишний раз убедился, что праздность как образ жизни – не его кредо. Ещё до призыва ему предлагали идти работать по профилю в дорожно-эксплуатационное управление при облавтодоре. Туда он и направился, собрав все необходимые документы, не забыв прихватить рекомендацию и характеристику, выданные замполитом Усольцевым.
В кадровой службе сказали, что «желательно бы спец со стажем», однако, потеребив диплом с замполитовыми бумагами, заметили, что от перспективной молодёжи отказываться было бы неразумно, и предложили покамест в качестве испытательного срока работу на отбивке пикетажа – побегать с рейкой, дело молодое, кому-то ведь надо это делать; а там, глядишь, и к штативу, как оно водилось спокон веков. Сергей возражать не стал, и его быстро оформили геодезистом в ремонтно-строительную бригаду. Не прошло и трёх суток, как он уже в сотне километров от дома вовсю трудился на проектируемой автотрассе, ведущей в соседнюю область.
Тот факт, что работать придётся вахтовым методом, был Сергею давно известен. К такому режиму ему было не привыкать, ещё до призыва взвесил как преимущества его, так и недостатки, и пришёл к выводу, что для своей достаточно кипучей и независимой натуры подобный расклад вполне приемлем. Бытовые условия, правда, при выездах оставляли желать: вагончики-бытовки, оборудованные под стационарные плацкарты, не всем кажутся образцами цивилизованного комфорта, особенно если полевая экипировка с инструментом содержатся тут же, но, как говорится, «на что учился – тем и прикрылся». Служба в армии нисколько не отбила желания дерзать таким образом, а скорее укрепила его в том плане, что дала возможность оценить практически, без романтических прикрас весь реализм кочевой работы. Сергея она всегда прельщала больше, нежели кабинетно-заводская, по заведённому графику от гудка до гудка, когда порой и отбежать на пару шажков в сторонку не всегда представляется возможным…
А уж как приятно потом возвращаться домой после двухнедельного отсутствия, к родным стенам и запахам, – ну чем тебе не демобилизация, разве что сроки иные…
Итак, с трудоустройством обошлось как нельзя лучше: работа по профилю, пускай на первых порах и с беготнёй, зато перспектив хоть отбавляй и, что немаловажно, с интересом к оплате: как работаешь — то и получи, (по-иному, впрочем, тут и не выйдет, да и не позволят), штанное дыропротирание с производственной гимнастикой исключено.
Сергей вписался в бригаду быстро. Не прошло и месяца, как он уже на полных правах мог заменять у треноги с теодолитом своего старшего напарника Игоря Калужного – сорокалетнего отца большого семейства, убывающего в командировки, по его словам, чтобы «отдышаться от пелёночно-диарейного кошмара», якобы сделавшего из него ярого поборника регулирования рождаемости. «Не торопись жениться, – любил наговаривать он Сергею. – Напялишь, как вот я, хомут не по размеру – не только шею сведёт». Работать приходилось не только с рейкой и теодолитом; при закладке реперов и корректировке некоторых привязочных ходов шли в ход «шанцевые приборы», без коих не обходится ни одно доброе и креативное начинание: топоры, штыковые лопаты, монтировки и выточенные из старых автомобильных рессор тесаки (последние, незаменимые в лесу, вызывали у дорожных патрульных не совсем одобрительные взоры, и потому работать с ними приходилось с некоторой оглядкой, часто маскируя под вешки на примыкающих к дорогам визирных просеках). А бывали случаи, когда бросалась съёмка, и надо было в авральном порядке лететь на подмогу асфальтоукладчикам, дабы свежевысыпанная дымящаяся гора поскорее исчезла и утрамбовалась где положено. Это, конечно, не входило в круг их обязанностей, только вот обязанности наряду с правами – это не просто сводка параграфов и административных норм, это ещё и негласный кодекс солидарности, следовать которому можно по-разному. Тот факт, что в бригаде не существовало мещанских рамок, отделяющих «свою» работу от «чужой», говорил о здоровой атмосфере и взаимопонимании, а это в иных случаях и вовсе основополагающий стимул в работе (при условии, конечно, что не идёт в ущерб стимулу материальному). Сергей же, воспитанный в простых рабочих традициях, не мог не оценить столь удачливой для себя ситуации, и потому старался как мог, чтобы сделаться на равных с остальными не только в своей бригаде, но и в смежных ей: укладчиками, бурильщиками, плотниками, водителями. Это вовсе не значило, что в угоду себе и другим надо было какое-то время стать эдаким корабельным юнгой на побегушках. Сергей знал, как поставить себя с самого начала, чтобы не понукали, а уж по части словесных отмазок – так ещё на службе комроты Зелинский говорил: «Из тебя, Луконин, отменный швейцар в каком-нибудь топ-казино выйдет: где сядешь, там и слезешь…»
В общем, жаловаться на сложившиеся условия было бы даже не грехом, а попросту вершиной лицемерия. И если исключить факт отсутствия предполагаемой невесты, то можно было считать послеармейскую жизнь Сергея близкой к идеальной для здорового молодого парня: приличная работа, соответственный заработок, домашнее благополучие и, что весьма важно, авторитет и уважение не только у сверстников. Были, конечно, кое-какие зазубрины и шероховатости, без которых нигде не обойтись, и Сергей, уже обладающий кое-каким житейским опытом, принимал их за необходимое условие существования: дескать, без сопротивления и ток по проводам не забегает…
Дома, конечно, не все разделяли его выбор; командировочно-разъездной образ жизни едва ли мог привести в восторг прежде всего мать, Лидию Андреевну. Узнав, что её сын, ещё не успев как следует выветрить казарменный дух и сменить на домашний, уже навострил лыжи куда-то за десятки, если не сотни километров от родного порога, Лидия Андреевна долго не могла успокоиться, и мужской половине – отцу и виновнику случившегося – пришлось прибегнуть к избитому постулату об исторически сложившейся женской роли в семье.
— Совсем негоже лепить к юбке верзилу двадцати двух лет, который к тому же тянется повидать мир! – патетически увещевал супругу Анатолий Петрович, в глубине души не менее уязвлённый выбором сына: он давно лелеял мечту, что тот рванёт по его стопам машиниста-железнодорожника, и теперь разве что из мужской солидарности не проклинавший легкомысленного отпрыска за опрометчивое решение.
— Ох и много повидаешь-то в глазок этой астролябии, будь она треклята! – шипела мать. – Что я, не видала бедолаг, вечно сгорбленных перед этой каракатицей! Зрение мигом посадишь с такой работёнкой, тогда уж точно мира не повидаешь и к юбке лепиться будешь, как сосунок безлошадный.
— Ма, уже давно приборы с лазерной системой применяются, самонаводящиеся и с электронными датчиками, – врал напропалую Сергей, поскольку ничего другого не оставалось. – Хоть кого спроси…
— Спагетти на уши девочкам накручивай, – не унималась мать. – Хотя какие там девочки: бабьё придорожное только сможете по ходу собирать. А то я не знаю вашего брата-командировочника. Ладно бы по обмену опытом куда съездить или на курсы, это я ещё понимаю. Так нет! Романтики ему захотелось, понимаешь. Учился бы, диплом – он всегда преимущества имеет, даже если и не по профилю идёт.
— Ты ещё скажи, что без «корочки» в наше время и метлу не доверят! – сердился уже отец. – Ладно уж, накудахтаем тут благословений парню; ему наши псалмы – что жмурику баня, всё равно по-своему сделает.
— Странно, что вы до призыва эту тему не подымали, — замечал Сергей. – И когда в технаре учился, и когда потом несколько месяцев в СМУ работал…
— Ты не сравнивай молоток с кувалдой! Тогда ты хоть по вечерам домой возвращался, а теперь свищи тебя по всем просторам, как атамана Таврического. Сопьётесь там к лешему, — не сдавалась Лидия Андреевна.
Женская логика потому и считается многими непоколебимой — не за что ухватиться…
Как и следовало ждать, сошлись на компромиссе: дескать, с годик пущай соколик поднабирается артельно-бригадного опыта, провоняется асфальтиком и мазутом, ну а будущим летом дурака свалять уже не позволят: не для того всю жизнь гнули хребтины, чтобы своим же потомкам свой же хомут в пользование отдать. Для видимости Сергей во всём поддакивал, краем глаза подмечая, как родная сестрица, прикрывая ладошкой рот, старалась не прыснуть: уж больно глупый вид принимал иной раз братец, стараясь потакать в спорах со старшим поколением. И чем глупее он выглядел, тем меньше шансов было впоследствии у родительских наветов…
Елену, свою уже бывшую пассию, Сергей видел пару раз, но близко не подходил: чего уж тут мямлить о высоких материях, когда и узнать-то друг дружку было с трудом: Елена казалась теперь ему куда старше, да и сам он уже мало походил на того пылкого юношу, что переминался у дверей подъезда в ожидании трепетного поцелуя. Да и о чём теперь им было говорить? Не в самом же деле предлагать в качестве альтернативы остаточный дружественный союз, столь же прочный, как и былая любовь…

Нельзя сказать, чтобы новая работа очень уж захватила Сергея; дело было вовсе не в дилемме «хорошо или плохо», ведь в любом деле есть свои преимущества и недостатки. Он прекрасно понимал, сколько трудных моментов доведётся перенести на своих плечах, сколько сверх- и внеурочных работ будет сваливаться чаще всего откуда ни возьмись, как это обычно бывает у людей полевых. И в то же время глубоко презирая кумовские поползновения с целью урвать теплынь и безмятежность, Сергей даже гордился тем, что не принадлежит к той среде дармоедов, что, прикрываясь образованностью и гнилым снобизмом, создают видимость активной деятельности, мельтеша с озабоченным видом на виду у нужных людей. Совсем другое дело, когда от тебя зависит многое, и прежде всего общий ход рабочего процесса, когда ты – не штатная единица, а мастер, творец, необходимое связующее звено с другими звеньями – такими же мобильными, напряжёнными и осознающими единство и монолитность отлаженного людского механизма, именуемого по-разному: «бригадой», «коллективом», «артелью» и прочими, – суть ведь не в ярлыке, тем паче словесном…
Случилось так, что уже под Новый год как раз и свалилось то самое внезапное и сверхурочное: сдача одного из вспомогательных объектов затянулась на неопределённый срок, и когда копнули документацию люди из главка, обожающие это делать в канун праздников, развернулась управленческая запарка. Были мобилизованы и брошены на прорыв главные силы, в том числе и бригада Калужного. Мужикам посулили премиальные и неделю отгулов, ежели объём своих работ выполнят к тридцатому числу. Сей пряник не показался иллюзорным, да и выбора иного просто не оставалось, а посему, затянув потуже ремни и карабины, все разом окунулись в вакханалию азарта первых пятилеток, только энтузиазм носил характер более заземлённый. Возможно потому и удалось поставленные задачи выполнить в сроки, блаженно перевести дух, и с ветерком, прямиком, да с попутным хмельком двинуть всей колонной в родные пенаты, – уж если не аккурат к праздничному столу, то уж грязюку-то смыть напоследок…

… Уже стемнело, и в квартире запахло выставляемыми праздничными закусками и салатами. Сергей вышел из ванной, причесался у трюмо (уже было что ворошить гребёнкой), собрался было прилечь на несколько минут перед «стартом», но тут мать, проходя мимо, окликнула его:
— Погоди-ка, бродячая душа…
— Чего, ма? – Сергей решил было, что надо помочь с хлопотами, и с готовностью повернулся к ней.
— Там, – у Лидии Андреевны руки были заняты тарелками, и она кивнула головой назад на трюмо, – открытка с поздравлением лежит, вчера пришла. От кого — и фамилии такой не слыхивали. Если это не глупый розыгрыш, то разве только ты сможешь что-то объяснить. Никто из нас вчера и близко не смог подсказать.
— Та-ак… − Сергей взял открытку. – «Уважаемые Анатолий Пет…»
Он сразу осёкся. Почерк был до странности знакомым. Чтобы убедиться, он перевернул открытку лицевой стороной и прочитал фамилию.
— Сынок… — Лидия Андреевна, как истинная мать, уже успела в считанные секунды перебрать в уме десятки всевозможных версий. – Ты уж не пугай меня…
Сергей тихо рассмеялся, подошёл к ней и, несмотря на ткнувшиеся в грудь тарелки, обнял за плечи:
— Не волнуйся, ма, это не шантаж, не женские интриги, и уж тем более не розыгрыш. Хотя и для меня неожиданность. Это семья моего бывшего… собрата по оружию, что ли…
— То есть как «бывшего»? Он что …
— Нет-нет, цел-невредим, только хворь у него в армии обнаружилась – лейкоз или что-то в этом роде… Комиссовали полгода назад.
— А почему тогда не сам он написал?
Сергей прокашлялся.
— Давай-ка, ма, я тебе лучше всё по порядку расскажу. Или всё-таки завтра, а то…
— Лучше сейчас. – Лидия Андреевна, заинтригованная, не могла скрыть интереса, вызванного этим вчерашним поздравлением, и теперь её почти невозможно было остановить, несмотря на предновогоднюю лихорадку. – Пойдём-ка к тебе в комнату…

Сергей думал, что сможет изложить эту историю за несколько минут, но мать проявила неожиданно большой к ней интерес, и разговор их затянулся до тех пор, пока Анатолий Петрович не забарабанил в дверной косяк:
— Граждане домашние, наговоритесь за столом!
Лидия Андреевна, держа в руках письмо от матери Полоневича (Сергей его не стал выбрасывать и привёз домой с прочими документами), отозвалась:
— Никуда не улетим, пару минут и поскучаете! – Затем снова повернулась к сыну: — Что же ты раньше ничего про всё это не рассказал?
Сергей пожал плечами:
— Ну, во-первых, не хотел лишний раз кого-то расстраивать. Случай всё-таки серьёзный, мне тоже слегка досталось. А во-вторых… Знаешь, ма, было такое ощущение, словно милостыню подаёшь: дескать, сотвори доброе дело, человече – и облагодетельствуем тебя на веки вечные. Видишь, даже написали: «…пусть станет вторым домом». Ей-богу, какой-то библейщиной попахивает.
— А вот тут ты, сынуля, несёшь такую ахинею, что даже стыдно за тебя. И даже кощунствуешь, если хочешь знать… Да, жаль, что в своё время не просветили вас, что такое слово Божие, и почему оно до сих пор кругом почитается. Вы, конечно, в этом не виноваты, да только от этого не легче… Ладно уж, пойдём за стол. Если не возражаешь, письмо я себе пока возьму. Напишу этой Нине Васильевне, есть что.
— Какие там возражения! Я даже рад буду, а то самому как-то…
— Да ты и нам-то не шибко много писал, особенно под конец. Двоечник треклятый, в каждом письме не меньше полсотни ошибок выдавал. И как тебе сержанта дали только?
— Ты же знаешь, офицерскую кухню подчищал, а это почти что грудью на амбразуру… Не будешь ревновать к ним? – полушутливым тоном и с явным облегчением поинтересовался Сергей, выходя из комнаты.
— К офицерской кухне?
— Нет, к этим… Да что за напасть, никак фамилию не запомню!
— Ты что – невеста, чтобы тебя ревновать! – Мать, смеясь потеребила ему волосы на голове. – Дитя ты ещё горькое, хоть и сажень косая… Воспитывать не перевоспитать!

VII

Молодость не только беспечна и расточительна; она зачастую невосприимчива и наивно черства без оттенков сострадания к чужой боли. Это вовсе не порок: скупой жизненный опыт не даёт пока в полной мере дать истинное представление о той или иной ситуации, не говоря уже о том, чтобы обстоятельно её проанализировать. В случае с Полоневичами Сергей не проявил чуткости вовсе не из эгоизма; он не был по своей природе таковым, и это могли подтвердить все, кто его мало-мальски знал ещё с детских лет. Случалось не раз, когда неугомонный Серьга — так его прозвали в те годы — приносил с улицы бездомных щенков и котят, ухаживая за ними столь трогательно и заботливо, что трудно было поверить, будто это тот самый дворовой заводила, при виде которого благочинные мамаши вспоминали о милиции и дверных ключах. К слову сказать, их домыслы оказывались абсолютно беспочвенными (к этому, возможно, толкал его бравый и залихватский внешний вид – этакое дитя подворотен и закоулков): ни в одном грязном дельце как дворового, так и запредельного масштаба имя Серьги Луконина так и не сфигурировало. И даже наоборот: можно было вспомнить множество эпизодов, когда он геройски отваживал всяческую мелкую шпанёнку и покрупнее от своей «епархии», причём делая это без какой-либо выгоды «с видами на будущее». Потому и авторитет Сергея в своём кругу держался именно на позитивном факторе, а не по блатарским законам, как это часто принято.
Лидия Андреевна прекрасно понимала, что такое поверхностное отношение сына к возникшей проблеме в семье Полоневичей и есть как раз следствие столь характерного для молодых неумения глубоко вникать в суть происходящего. Письмо Нины Васильевны сообщило ей гораздо больше, нежели Сергею, и материнское чутьё подсказывало, что дела обстоят куда хуже, чем это передавалось на бумаге. Между строк явно чувствовались отчаяние и беспомощность, которые пытались скрыть изъявлениями горячей благодарности и восхищением «настоящим другом», что и фамилию-то их толком не помнил. И потому Лидия Андреевна, как женщина достаточно рассудительная и дальновидная, решила взять на себя роль эдакого стороннего руководителя и одновременно наблюдателя в этом деле…

В феврале бригаду, где уже прочно обосновался Сергей, откомандировывали для реконструкции нескольких транспортных путей в соседнюю область. Работать там предстояло недели три, если, по словам Калужного, «не благословят свыше манной в виде допсоглашений и бригадным лизингом», т.е. не подбросят мелочёвок в виде подъездных или коммуникационных ответвлений, а то и вверят в качестве подкрепления отстающим или нуждающимся в тамошнем автодоре, что, если верить остальным коллегам, уже не раз бывало.
Когда Лидия Андреевна узнала, куда направляют работать сына, она тихонько отозвала его в сторону и внимательно спросила:
— А тебе название райцентра, возле которого будете базироваться, ничего не говорит?
Сергей почесал затылок и медленно покачал головой:
— Знаешь, ма, если ты хочешь сообщить мне что-то важное, давай уж напрямки. Тебе хорошо известно, что я не одобряю поползновений вокруг да около…
Мать вздохнула:
— Мне сейчас вспомнились слова из одной песни про войну: «Что-то с памятью моей стало…»
— Постой, ты хочешь сказать…
— Умница ты моя!.. Не считаешь, что пора бы уже хоть какое-то приличие соблюсти в отношении этих людей? С твоей стороны, славный наш защитничек и кормилец, было бы весьма разумно выказать хоть какое-то благородство и узнать, наконец, как обстоят у парня дела. Имя-фамилию напомнить?
— Я понимаю, мамуль, что такому пню говорить о возвышенном всё равно что ситом воду черпать – авось пару капель и перепадёт. Но ей-богу, с чего ты взяла, что меня там просто истомились в ожидании? Ну прислали открытку поздравительную, ну поблагодарили за помощь. Разве это уже повод для вторжения в их личную жизнь?
— Я всё-таки никак не могу уразуметь, — медленно покачивая головой, проговорила Лидия Андреевна, — будет ли с тебя когда-нибудь толк, или всё такой вот чугунякой по жизни катить собираешься. Значит, ты считаешь, что проведать своего товарища после тяжёлой болезни не следовало бы?
— Ну, мам, ты уж не сгущай так тучи. Я, конечно, если выберется денёк, заскочу к ним, оценю всю ситуацию… А знаешь, — после некоторого раздумья признался вдруг Сергей, — мне почему-то не по себе становится, когда представлю эту картину. Такое ощущение, будто…
— Ощущают уколы в многострадальном месте, когда вакцину прививают, — перебила мать. — Ты же не суеверная старая дева, чтобы при малейшем шорохе приписывать всё потусторонним силам, алчущим её чести, прости за выражение… Да и что это я тебя уговариваю, как капризное дитя за горшком!
— Да сделаю я всё, мам, не переживай! Просто есть кое-какие сомнения в этой благотворительной акции… Ладно-ладно, не буду больше пустомелить! И очень хорошо, что напомнила, хотя я и без твоих уговоров всё бы сделал…
Сергей всё-таки немного кривил душой. Ему действительно было не по себе при упоминании обо всём этом деле; он не раз видел в снах ещё до демобилизации, как тащит волоком по той злополучной просеке уже что-то неживое, какую-то условную материализованную единицу, и при этом не допуская и крупицы мысли, чтобы её оставить. В противном случае могло произойти нечто настолько ужасное, которое даже и не вписывалось в рамки обычного понимания. И вокруг змеи, пауки и чёрт-те что мало вообразимое… Он понимал, что любой психоаналитик укажет ему самый простой и опытом проверенный способ если не совсем избавиться от дурацкого кошмара, то хотя бы отодвинуть куда-нибудь подальше, в малодоступные извилины головного мозга, дабы пореже всплывал. В данном же случае всё склонялось к тому, что посетить-таки многострадальную семью Полоневичей было уже не столько проявлением вежливого участия, сколько по возможности освободить себя от совестливого ярма, которое, по мнению Сергея, и являлось главной причиной жутких ночных одиссей.
— Все кругом почему-то вбили себе, будто мы с… этим парнишкой — друзья не-разлей-вода. Я, между прочим, впервые и словом-то перекинулся с ним тогда в оцеплении, когда вдвоём у костра остались. Он и в батальоне к тому моменту всего пару месяцев служил.
— В жизни, сынок, бывает так, что и минуты достаточно для понимания всего дальнейшего. А бывает, и самой жизни для этого мало…
— Мамуль, я вовсе не ищу себе оправдания, чтобы отмазаться. Просто хочу, чтобы у всех сложилась более реальная картина об этом деле. Я понимаю: ситуация, так сказать, неординарная, и потому здесь мне отведена роль соответствующая…
— Не надо играть никаких ролей, сынок. Просто езжай и делай так, как сочтёшь нужным. Хоть для меня ты всё равно дитя горькое, я всё-таки уверена в тебе. Езжай, сынок…

Районный центр, возле которого предстояло работать бригаде Калужного, имел достаточно солидное месторасположение — на стыке двух крупных железнодорожных веток, и являлся на протяжении всей своей истории стратегически важным узловым объектом. И потому ничего удивительного не было в том, что вокзал и прилегающие к нему путевые сообщения являлись своего рода главной и незыблемой достопримечательностью этого города. Многочисленные памятники ещё с петровских времён и до трагических лет Великой Отечественной свидетельствовали о преемственности в истинно патриотических традициях, не обременяемых политиканскими и национал-радикальными поползновениями, всяк и на свой лад коверкавшими то или иное событие. Сергею раньше как-то не доводилось бывать здесь, и он теперь не без любопытства оглядывал умело спланированные улицы и магистральные артерии города, его несколько старомодную, но не утратившую практичности и хорошего вкуса архитектуру. Ему удалось выбраться сюда лишь спустя несколько дней, поскольку работы навалилось с самого начала предостаточно, и возвращались к своим бытовкам уже затемно, когда и оставалось-то всего переодеться, отужинать, да и поваляться с часик на своей полочке (она же «ячейка», «нары», «отсек») с газеткой. Можно было, конечно, и побродить в близлежащих окрестностях, только местность на окраине города, где базировались теперь командировочные, представляло интерес разве что для гуляния с четвероногими питомцами, нежели романтических променадов. Однако никто не выказывал в связи с этим досады: народ был в основном не того возраста, когда жаждут приключений, да и после кропотливого денька на трассе не особенно и тянет блуждать впотьмах во благо духовного просвещения.
В пятницу вечером большинство работников уехало на выходные домой, Сергей же, приведя себя в порядок, решил, по выражению бригадира, «провести рекогносцировку местности»: осмотреться, разузнать, как пройти по нужному ему адресу, вообще прогуляться без инструментов в руках и за спиной. Весна потихоньку брала своё, принося с собой оживление и особые только для неё звуки, которых не ощущаешь, будучи поглощён работой. И это также было причиной, по которой Сергей мерным шагом заслужившего отдых работяги двигался по ожившим тротуарам и внимательно поглядывал вокруг. Городок ему всё больше нравился.
Вскоре выяснилось, что интересующее его место находится совсем близко от расположенной их базы — всего-то метрах в пятистах к востоку. Было уже глупо откладывать визит к Полоневичам на завтра, тем более что ребята из местного ДРСУ, с которыми довелось работать параллельно, уже пригласили составить компашку на уик-энд, и этикет требовал не посрамить честь бригады, как и родного города. «Повезло! — довольно хмыкнув, подумал Сергей, выходя на нужную ему улицу Северную и вглядываясь в номера домов. — Заскочу, проведаю бедолагу по-быстрому — и в ремстроевскую общагу, она как раз в квартале ходьбы отсюда… Успеть бы только в магаз скакнуть, чтоб не пустым у порога мяться».
Здесь были в основном одноэтажные постройки частного сектора, с калитками и деревянными штакетником, за которыми виднелись ещё пока не тронутые грядки и фруктовые насаждения. Кое-где по-весеннему бодро выводили рулады сторожевые псины, словно прочищая осипшие за зиму глотки и заодно делясь своей радостью с окружающими. Сергей достал из кармана куртки листок бумаги, куда предусмотрительная Лидия Андреевна аккуратно записала помимо адреса ещё имена, дабы чадо не оконфузилось и не перепутало, по её выражению, «как Геша Козодоев цветы с мороженым».
«Та-ак, номер двадцать девятый… Ага, вот и он… Как там их звать всех?.. Хм, всего трое: из мужиков, выходит, только он, Сашка. Без хозяина, однако, туговато им, видать…»
Сергей отворил калитку и сразу заметил у входа на веранду женщину в наброшенном на плечи тулупе. Она стояла вполоборота к нему и что-то толкла в маленькой кастрюльке. Это, конечно же, и была Нина Васильевна — мать рядового Полоневича, так и не ставшего полноценным солдатом…
Сергей кашлянул. Нина Васильевна оглянулась к нему и тут же поняла, кто пришёл. С дрожащими губами, широко распахнув глаза, она медленно подошла к нему.
— Серёжа… Вот и ты, наконец…
Она обняла его за плечи и тихо поцеловала в лоб. Тёплая капля упала ему на щеку…
— А я как чувствовала, что именно сегодня придёшь…

VIII

Сергей сидел за столиком и неторопливо пил чай с клубничным вареньем, слушая хлопотавшую Нину Васильевну, которая оживлённо хлопала дверками и шуфлядками, доставая оттуда что-нибудь из угощения. Поначалу отнекиваясь, Сергей быстро понял бесполезность благочинного сопротивления, и теперь спокойно внимал её монологу.
— Мы ведь уже пять лет как без мужского подспорья живём, Серёжа. Скрутило Игоря так быстро, что до сих пор не укладывается в голове. В течение полугода здорового человека рак превратил в непонятно что. Когда в больницу последний раз забирали, уже и говорить не мог, только глазами моргал. А уж когда узнала про Сашу, несколько дней ходить не могла. Думала, не выдюжу…
«Права матушка, Козодоев я и есть… Хоть бы цветов по дороге купил!.. Вечно так: ищем чего-то возвышенного, а простых вещей иной раз днём с огнём не приметим…»
— Свекровь тут неподалёку, в Елино живёт. Сколько предлагали переехать к нам — не могу, говорит, там у меня всё об Игорьке напоминает, будто рядом он где-то, а у вас почему-то этого не ощущаешь. Её, конечно, понять можно: сама вдовая уже сколько лет, да и дом с хозяйством просто так не оставишь…
«Сашку, пожалуй, навещу завтра, раз уж так получилось. Врачи прописали снотерапию, оказывается… Видать, шибко слаб ещё, не буду беспокоить Васильевну лишними расспросами. Надо как-то отвлечь её на что-то другое…»
Внимание Сергея уже давно привлёк старинный парусный корабль, стоявший на резной тумбочке в углу зала. Это, по-видимому, была модель знаменитого в прошлом судна, из тех, что когда-то продавались, насколько он знал, в разобранном виде, но каждая деталь в миниатюре максимально должна была соответствовать оригиналу. Не разбираясь в морских нюансах и терминологии, Сергей всё же с большим интересом разглядывал это уменьшенное подобие старинного корабельного искусства: лакированную обшивку корпуса, откинутые пушечные амбразуры с выглядывавшими из них металлическими жерлицами диаметром с карандаш, гордо устремлённые ввысь мачты, опутанные такелажной сетью и со свёрнутыми на разных высотах парусами из плотного батиста. Малейшая незначительная деталь казалась настоящей, только как бы видимой с расстояния. Он поймал себя на мысли, что если бы узрел сей великолепный объект хотя бы лет десять назад, то непременно загорелся бы новым увлечением по этой части, — до того завораживающе подействовал на него общий вид парусника.
Нина Васильевна скоро заметила, что Сергей почти перестал её слушать, увлёкшись разглядыванием этого необыкновенного сувенира. Она подошла к кораблю и осторожно, будто перед ней стояло комнатное растение, принялась оглаживать его поверхность.
— Это модель фрегата «Сизополь», который, кажется, участвовал в Крымской войне в середине девятнадцатого века. Времена адмирала Нахимова и обороны Севастополя, тогда ещё крепостное право не отменили. Игорь привёз всё это из Польши, когда командировал там около месяца. Странно, правда, что такие вещи, как модели наших кораблей, можно было приобрести только за границей?.. Они с Сашей его вместе и собирали в течение почти двух лет… А Саша уже давно этим увлекался, собирал всякие брошюрки, открытки, занимался в судомодельном кружке при Доме культуры железнодорожников. Историю отечественного флота знал, можно сказать, от корки до корки. Хотел после армии в мореходку поступать… — Тут её голос дрогнул, и она поспешно отошла к окну.
Нет, её невозможно было теперь отвлечь на что-то другое: все помыслы, решения, действия имели одну лишь цель: сохранить и уберечь сына, и это, возможно, поддерживало в ней силы и придавало смысл дальнейшему существованию. Сергей не умел находить слов для утешения; ведь это совсем иное, нежели разрядить обстановку или подбодрить кого-нибудь удачно подброшенной хохмой. А до сей поры ему по сути и не доводилось оказываться в такой вот ситуации. Вот разве что…
— А как дела у… Татьяны? — Сергей мысленно возблагодарил свою матушку за дальновидность, а также собственную память за расторопность.
Нина Васильевна со вздохом подняла голову и слегка улыбнулась.
— Танюшка прошлым летом поступала в педагогический, да самую малость баллов не хватило ей. В этом году опять полна решимости, уж я знаю её. Пока что работает нянечкой в детском садике, это недалеко отсюда. Скоро должна прийти. Уж очень к детишкам привязана, хотя сама ещё… Впрочем, матерям всегда их чада будут казаться малышами, за которыми только успевай приглядывать.
— Что верно, то верно. — Сергей с готовностью выразил полное одобрение высказанному. — Мне мать почти каждый раз по возвращении из командировки будто заклинание какое-то выговаривает: «Немедленно мыть руки и пить чай, а то носом хлюпаешь, как ёжик в тумане…»
Нина Васильевна тихо рассмеялась. У Сергея слегка отлегло на душе.
— В самом деле, у меня совсем вылетело из головы, что ты сейчас в командировке! Вот ведь кошёлка склеротическая, всё о своём, да о своём… Как тебе тут работается? Где остановились? В гостинице?
— Нет, у нас есть свои бытовки. Это такие вагончики, специально оборудованные для проживания. Может видели? — Сергей обрадовался, что появилась возможность хоть ненадолго отвлечь Нину Васильевну от грустных дум. — Цепляются специальным дышлом позади кузова, внутри как в спальном вагоне: полочки, постельные принадлежности, отдельно кухня. В общем, как говорят у нас в бригаде, «караван-сарай со всеми удобствами».
— Знаю я ваши удобства, — вздохнула Нина Васильевна. — Питаетесь, небось, с пятого на десятое, сухомятку на концентраты намазываете. Называется «бутерброд трудоголика», Игорь рассказывал. Вот откуда язвы, гастриты… Вот что, дорогой мой: питаешься теперь у нас — и никаких разговоров. Возражения не принимаются. И ночевать здесь есть где.
— А как вы себе это представляете? — Сергей не мог сдержать улыбки. — Отдельно от бригады, специально чтобы за мной приезжали забрать, вечером такая же операция, — и так ежедневно? Меня на смех подымут, если хоть заикнусь про такое, да и водители будут все наотрез: кругаля лишний раз по городу давать ради одного человечка… Мы же работать ездим на полсотни километров отсюда.
— Ну хотя бы вечером после работы разве трудно? — не сдавалась Нина Васильевна. — Забежишь на часок, вместе за столом посидим, как когда-то у нас было заведено… Да что «у нас», разве у тебя дома, Серёжа, вот также по вечерам не любят собираться всей семьёй?..
Тут послышался звук открываемой входной двери на веранде.
— Ну вот и Танюшка с работы пришла…
Сергей медленно повернулся и узрел на пороге девушку; она стояла в полуотворённом дверном проёме и глядела на него почти так же, как накануне её мать у калитки. Разве что в выражении широко открытых глаз не было той давней печали, что накладывает свой оттенок вследствие пережитого. Здесь опытный физиономист тонко подметил бы нахлынувшее смятение чувств, что так часто и стремительно овладевает молодыми душами в подобных ситуациях. Помимо некоторого замешательства, вызванного появлением столь давно ожидаемого гостя, во взгляде девушки трепетало, если не пульсировало, живейшее любопытство, — то самое, что придаёт юным и впечатлительным созданиям особый непередаваемый шарм, при условии, конечно, что оно искреннее и без каких-либо оценивающе-кокетливых ужимок. Слегка растрепавшиеся откинутым капюшоном волосы льняного цвета усиливали это ощущение, и могло показаться, будто девушка слегка растерялась при виде Сергея, который, видимо, произвёл на неё впечатление. Так, во всяком случае, хотелось думать прежде всего самому Сергею, который тоже несколько смутился, глядя на неё.
— Танюш, это и есть тот самый Серёжа, — торжественно и радостно, будто произнося застольную речь, сказала Нина Васильевна, положив ему руку на плечо. — Он, оказывается, к нам сюда работать приехал…
— Здрасте… — едва ли не шёпотом пролепетала девушка, быстро опустив глаза и ещё сильнее наливаясь румянцем.
Сергей, взяв в свою руку протянутую холодную ладошку, вдруг почувствовал острое желание подышать на неё, как бы согревая, хотя сильного мороза на улице не было…
Ему теперь казалось, что он давно уже знал этот дом под номером двадцать девять на чудной Северной улице, и что он приехал сюда после долгого отсутствия по собственной оплошности. Он готов был смеяться при мысли о сорванной вечеринке у новых коллег, о своей невежественной близорукости и напыщенном зазнайстве (ведь действительно считал этих людей разве что вызывающими унылую жалость неудачниками), о том, каким жизнерадостным болванчиком выглядел перед матерью, когда снисходительно фыркал при упоминании о своём визите сюда. Лицо рядового Полоневича, до сей поры видевшееся ему каким-то расплывчатым и едва узнаваемым, теперь отчётливо всплыло в памяти: ведь они все трое так удивительно похожи, — не только внешне, но и в жестах, поведении и даже в чём-то голосами…

Сергей взял в руки протянутую ему фотографию и внимательно, с нарастающим удивлением принялся её разглядывать. На ней запечатлелся их взвод, расположившийся на привале во время каких-то тактических занятий. Все с оружием, пристроенным боекомплектом, на многих полевые каски. Сергей не мог вспомнить, где и когда это было, хотя и сам он, небрежно облокотившийся о небольшое деревце, казалось, излучал на снимке благонадёжную мощь удалого и опытного вояки: небрежно расстёгнутый китель, закатанные по локоть рукава, автомат на груди, уверенная в себе ипостась, — ни дать ни взять любимец царицы полей, в любой момент готовый ринуться в атаку и, конечно же, расплющить вражескую гидру в её же собственном логове. Только почему-то самому себе он виделся теперь напыщенным самодовольным позёром на фоне остальных ребят, — где-то казавшихся в меру бесшабашными и даже легкомысленными, но всё-таки славных и так хорошо понятных. Вон Савельев с Шамшуриным, положив друг другу руку на плечо, с задором поглядывают в объектив; ротный капитан Зелинский, сняв фуражку и вытерев пот со лба, словно пытается ввернуть что-то насчёт исторического момента; да и Сашка Полоневич выглядит отнюдь не мышонком: каска, надвинутая по самые брови, придаёт ему вид если не устрашающий, то уж по крайней мере бравого служаки, пускай даже недавно призванного колоть гранит воинской науки…
Саша, лежавший на кровати, предугадал готовый сорваться вопрос, и, кашлянув, проговорил:
— Это мне прислали уже после операции, к Новому году. Я помню, это сразу после карантина, когда из дивизии проверка была. Мы тогда в районе сосредоточения находились.
— А я вот что-то запамятовал, — признался Сергей. — Может, оттого, что таких маршей было немеряно. Больше всего запомнились самые первые полевые выходы.
— Так, наверное, и должно быть, — согласился Саша. — Самые яркие впечатления обычно вначале, а потом уже – по нисходящей.
Он вздохнул и стал задумчиво глядеть в окно. И хотя Сергей в который раз уже в этом доме оказывался в замешательстве, не зная, чего бы такого сказать утешительного, ему по-прежнему казалось, будто он здесь после долгой отлучки, и что его прибытие должно непременно оказаться благотворным не только для лежавшего перед ним Сашки. Почему так, он не мог объяснить. А скорее всего потому, что до сей поры ему не приходилось сталкиваться с по-настоящему тяжёлыми ситуациями, и возможность чего-то подобного просто отодвигалась как нечто маловероятное. И даже вглядываясь теперь в лицо своего бывшего сослуживца, Сергей и малой толики не мог допустить, что с тем могло бы произойти нечто страшное и непоправимое. Тот, правда, сильно исхудал и выглядел почти как ребёнок; особенно усиливалось это впечатление, когда Сашка начинал улыбаться, и улыбка его становилась какой-то вымученной и беспомощной. А он это делал часто: видимо, приход Сергея его сильно обрадовал, поскольку лежание длительное время в четырёх стенах не могло не угнетать, и любой посторонний звук казался приятным разнообразием на фоне монотонного пощёлкивания старинных ходиков у него над головой. Сергею очень хотелось его о многом расспросить, но понимая, насколько это могло быть для Сашки болезненно воспринято, не делал этого и старался в разговоре, как и с Ниной Васильевной, отвлечь его на иные темы. И модель фрегата «Сизополь», увиденная накануне, как нельзя кстати пришлась к теме. Саша, видя его неподдельный интерес к предмету, охотно и не без воодушевления посвящал в подробности связанной с ним истории: как собирали с отцом, изучали в подробностях корабельную оснастку, чтобы всё в ней, вплоть до кнехт и лееров, было полностью идентично оригиналу; как ранним утром выносили его к ближайшему пруду для «спуска на воду» и как маленький фрегат действительно шёл под небольшим ветерком, надувавшим батистовые гроты и брамсели; как целая куча людей собралась поглазеть на это чудо, никогда доселе не виданное в сухопутном краю, где и гусям-то порой негде окунуть свои перепонки…
— Нас тогда куда только ни приглашали, — вспоминал Саша, заметно оживившись и с улыбкой глядя куда-то в окно, за которым настойчиво барабанила, падая с крыши, ранняя капель. — Один мужик принял даже за иностранцев, приехавших на специальные соревнования. Знаешь, такие с дистанционными пультами, как при авиа-моделировании…
Сергей тоже с улыбкой кивал и снова размышлял о том, насколько они похожи — брат, сестра и мать, — и не просто лицами, а какой-то особой трудноуловимой аурой, излучаемой, возможно, неким особым биомагнитным полем, не подвластным физическим и математическим толкованиям. Такое, думал он, возможно только между людьми близкими не только по крови, но и по-настоящему любящими, — искренне и бескорыстно. Почему-то у себя дома, как ему казалось, ничего как будто похожего не ощущалось. И вовсе не потому, что Луконины относились как-то иначе друг к другу. Возможно, именно по причине благополучных обстоятельств, не всегда способствующих ещё большему сближению, родные Сергея, да и сам он, в какой-то мере стеснялись выказать свои чувства друг к другу более откровенно, и, напуская мишуру этакой снисходительной иронии, придавали этим чувствам некий поверхностный оттенок. Это происходит отчасти и потому, что люди в большинстве не склонны выказывать сентиментальность наружу, удобно прикрывая её саркастической фамильярностью или же, на худой конец, дорогими подарками. Трудности, выпавшие на долю семьи Полоневичей, сблизили их, открыли в немалой степени возможность под иным жизненным ракурсом оценить свои родственные привязанности. И это не могло не вызывать со стороны того участия, которое испытывал теперь в отношении их Сергей. Но и кроме того… Перед его глазами со вчерашнего вечера сладко маячил, не исчезая, трогательный облик Танюшки (он, как и мать с братом, сразу же так про себя её называл), столь прочно занимавший теперь его мысли, что Саша, как вчера и Нина Васильевна, иногда с удивлением подмечали какую-то неловкую рассеянность, порой овладевающую Сергеем во время разговоров. Оба мысленно склонялись к тому, что это вызвано, вероятно, огорчением, когда Сергей увидел истинное положение дел в их семье, несмотря на то, что диагноз после операции и выписки был как будто обнадёживающий. И теперь Саша старался изо всех сил, насколько это было в них, поднять Сергею настроение, используя армейские фото и своё увлечение кораблями. Однако и здесь, понимая, что его давняя мечта после случившегося отныне ему уже не принадлежит, тоже часто умолкал и уходил в себя. Тогда уже Сергею приходилось как-то переводить ход мыслей в другое русло…
— А ты не думал ещё, чем займёшься, когда встанешь на ноги? — В какой-то степени вопросец этот, сорвавшийся с языка, был несколько грубоват, зато, как ему казалось, если грамотно развить его в нужном направлении, можно было бы надолго уйти с печальной колеи. Главное, что в нём присутствовала категоричность в отношении болезни: её поражение подразумевалось как бы само собой.
— Вообще-то да… — Саша, для которого вопрос не оказался неожиданностью (что Сергея несказанно обрадовало), в задумчивости почесал затылок и уставился в потолок. — Если уж плавать… тьфу ты, плавает другое… ходить в море не суждено, могу податься в судостроительный. Или же ещё вариант: вместе с Танюшкой в педвуз, а там с направлением в ДОСААФ, а организация эта ещё действует. Для школы я как-то не создан, а вот там… чего говорить, знания по морскому делу не только теоретические…
— Слушай, Шуркин! — Сергей сделал вид, будто его идея посетила только что. — У меня же сестрёнка младшая подрастает, умница-красавица хоть куда! Вы с ней отменной парой можете быть. Идея незапатентованная, имей в виду. А что ты ей понравишься — это полная гарантия.
Саша, улыбаясь, внимательно посмотрел на него:
— Знаешь, меня утром похожая мысль посетила. Только в отношении тебя и Танюшки. Как смотришь?
Тот, чуть не поперхнувшись, густо покраснел. Саше тут же стало всё понятно…

Сергею и невдомёк было, что сам он уже давным-давно олицетворял собой ту самую девичью мечту, овеянную трепещущим романтическим ореолом. Образ спасителя её брата, доблестного и благородного рыцаря без страха и упрёка, прочно засел в душе семнадцатилетней девушки, с младых лет воспитанной в духе гриновской Ассоли и, как, впрочем, многих, лелеющих в один прекрасный день улицезреть дивного суженого-ряженого, во всей мужественной красе дефилирующего навстречу своей избраннице. Ещё с августа, когда капитан Шуленков, приехавший к ним, изложил подробности происшедшего, Татьяна, помимо свалившихся на неё и мать проблем, стала взращивать в своём воображении предполагаемый облик героя и защитника, который, естественно, с течением времени становился всё привлекательнее и загадочнее. Особенно это укрепилось после посещения вместе с матерью брата в московской больнице; ослабевший после операции Саша произвёл на впечатлительную девичью душу очень сильный эффект, породивший ассоциативный контраст, связанный опять же с Сергеем: ведь с братцем-то могло оказаться куда хуже, если бы не Он…
А контрасты, как известно, усиливают не только впечатления, но и подстёгивают воображение. С того дня Татьяна уже не могла думать о Сергее иначе, как о мужчине своей мечты. Никогда до той поры она не испытывала ничего подобного; мелкие школьные увлечения, выражавшиеся в томных записочках и неумелых поцелуях без свидетелей, казались теперь ей таким глупым ребячеством, что при одном воспоминании о них Татьяна уже мысленно просила в своих грёзах у Сергея прощения за свою детскую неразборчивость. И ко всему прочему та самая девичья интуиция, воспетая Музами многих поколений, подсказывала, что встреча с ним непременно состоится, и она уже не за горами…

IX

Нина Васильевна торопливо шла по коридору рядом с Николем Адамовичем, молодым нейрохирургом городской поликлиники. Тот хотел поговорить с ней по некоторым причинам без посторонних, и потому пригласил для беседы в кабинет заведующего отделением. Убедившись, что в кабинете никого больше нет, он предложил Нине Васильевне сесть, после чего в некоторой задумчивости полистал свой рабочий блокнот.
Нина Васильевна не без тревоги ждала, что ей сейчас сообщат. Впрочем, она уже настолько привыкла за последние месяцы к неопределённости и беспрерывному ожиданию худшего, что сейчас всё это даже растворялось в густом и вязком налёте усталости, обволакивающей её. Как человек тактичный, она понимала, что врачу нелегко начать этот разговор, и потому терпеливо молчала, предоставляя ему выбрать нужные слова.
— По многим диагностическим показателям, — наконец начал он, стараясь не глядеть собеседнице в глаза, — состояние вашего сына близко к стабильному. Это подтверждают анализы крови и результаты лучевой терапии. Есть как будто все основания для общего выздоровления. Но…
Нину Васильевну тут же пробрала мелкая дрожь. Такое коротенькое слово, даже не слово, а речевой союз из двух букв, — а словно невидимая игла впивается в грудь и чудится, будто вот-вот силы оставят…
… — Данные из московской клиники по биопсии, — после тягостной паузы продолжил врач, — сделанные перед выпиской, к сожалению, не дают повода для определённо положительного диагноза. Как и для отрицательного, впрочем, тоже. Вероятность трансплантации костного мозга всё-таки существует, как и обратное — её нецелесообразности и, стало быть, положительного исхода. Поэтому я хотел бы попросить вас, Нина Васильевна, чтобы не теряли надежды и в то же время были готовы к… Вы уж простите меня, пожалуйста, я не хочу показаться вам жестоким, но…
— Вам не в чём передо мной оправдываться, Николай Адамович, — тихо, но твёрдо произнесла Нина Васильевна, подняв на него глаза. — Я и так бесконечно вам благодарна за всё. Что поделать, если все мы так зависим от обстоятельств, которые часто сильнее нас.
— Видите ли… — Молодой врач, потирая ладонью свой лоб, казалось, выдавливал из себя то оставшееся, что должен был сообщить. — Если всё-таки возникнет необходимость в пересадке, это будет… ну…
— Я всё поняла, — покивала головой Нина Васильевна. — Такие операции не всегда бесплатные. И делают их лучше всего за границей.
Доктор тяжело вздохнул:
— Если бы вы знали, как иногда порой кажешься самому себе противен, когда речь заходит о подобном. Увы, неизвестно когда ещё в этом мире можно будет возвращать людей к жизни без таких вот условий…
— Знаете что, Николай Адамович, вы напишите, пожалуйста, мне на листочке бумаги необходимую сумму. Так, мне кажется, вам будет легче…
Он тоже быстро и мелко покивал и принялся суетливо искать в столе ручку и бумагу. Ручка торчала у него из нагрудного кармана халата.
— Я восхищаюсь вами, Нина Васильевна, и это не просто слова, — сказал он напоследок, протягивая ей сложенный вчетверо бумажный лист. — Пусть Господь не оставит вас…

Когда она вышла из поликлиники, уже начинало темнеть. После разговора с доктором сделалось почему-то легче, и дело было совсем не в патетических фразах, высказанных им на прощание. Вернее, не только в них. Стало казаться, будто этот кошмарный отрезок времени с переездами в Москву и обратно, с долгими ожиданиями на приёмы к важным докторам-консультантам, с лихорадочными поисками необходимых лекарств и препаратов, а главное — с постоянной тревогой круглые сутки и даже в снах, — начинает понемногу куда-то отступать, подобно крупной трусливой зверюге, почуявшей, что ей не одолеть встретившегося соперника. Чем это было вызвано, Нина Васильевна не пыталась, да и не желала разбираться, ибо, как часто бывает, найдя источник чего-то хорошего, можно быстро само хорошее упустить. Просто в последние дни всё приобрело какую-то особую, едва ли не праздничную ауру, и связано это было в первую очередь, конечно же, с появлением в их жизни Серёжки Луконина — сильного, по-мужски обаятельного, по-своему плута и хитреца, однако души смелой и бескорыстной, не склонной к двуличности и ханжеству. Своим цепким жизнелюбием и лихой самоиронией, казалось, брызжущими изо всех уголков его натуры, он расположил к себе за тот небольшой срок, посещая их, не только самих Полоневичей, включая свекровь, но и соседей, которые в один голос потом утверждали, что якобы «узрели самих себя в молодости». Он словно принёс с собой освежающий ветерок, который в один присест разогнал ту гнетущую пелену, что осела в доме с прошлого лета. И как верно подметила его мать Лидия Андреевна, написавшая к Рождеству поздравительное письмо, в её сыне заложен редкий дар: находить каким-то особым чутьём правильное решение и затем указывать на него другим, причём выходило это у него всегда настолько просто и естественно, что никому и в голову не приходило поступать иначе. Сергей изумительным образом заполнил ту нишу, которая так скорбно пустовала после смерти мужа Игоря. Отсутствие крепких мужских рук в домашнем хозяйстве уже не ощущалось. У Сергея всё спорилось в руках, и многие вещи, до сей поры лишь занимавшие пространство в ожидании свалки, снова обрели первоначальную значимость в домашнем обиходе (например, стиральная машина, уже лет пять как используемая лишь в качестве тряпичного контейнера, третьего дня забулькала-затарахтела и как ни в чём не бывало возобновила свою работу).
И самое главное… Саша приободрился настолько, что стал даже выходить из своей комнатёнки и тоже что-то чинить, строгать, резать, разок пробовал орудовать лопатой на грядках. Когда Нина Васильевна это узрела воочию, у неё закружилась голова (как ей потом объяснили, от внезапного притока адреналина в крови), и ей долго ещё казалось, что всё это происходит во сне, из которого не хочется пробуждаться. Сергей, узнав об этом, с присущим ему молодецким шармом отпустил шутку, от которой долго не могли успокоится все собравшиеся тогда в доме: дескать, в минобороны не дремлют и все линзы проглядели в ожидании вторичного пополнения её рядов…
С появлением Сергея в доме как будто приоткрылась завеса, не позволяющая до сих пор глядеть вокруг открыто и дышать полной грудью. Звуки сделались громче, появился смех, и в комнатах стало казаться светлее, будто вкрутили лампочки более высокого накала. Сидя за столом, все не переставали улыбаться, часто даже если говорили о серьёзных вещах. Вот и теперь, шагая по тротуару, Нина Васильевна не могла не сдержать улыбки, думая о том, как придет скоро домой, будет готовить ужин из оладьей со сметаной и домашним квасом, слушать Сашиных музыкальных любимцев Юрия Визбора и «Линэрд Скинэрд», а также, естественно, его самого, — и ждать прихода остальных: сперва Сергея, потом соседки Ольги Викторовны, возможно, ещё кого-то (мест всем хватит, если что – и потесниться не грех), и, наконец, Танюшки: её рабочий день в садике заканчивается позже, чем у остальных.
Вот только что-то Сергей в последние несколько дней стал почему-то приходить позже, почти в одно время с Танюшкой… Что ж, парень видный, интересный; ничего удивительного, если какая-нибудь молодая особа сделалась невольной причиной этого. И если так, следует намекнуть Серёже, чтобы приходили вдвоём, пусть будет дома побольше молодёжи…
Нина Васильевна свернула в сторону универсама: надо прикупить свежих продуктов и, возможно, какого-нибудь хорошего вина. Что же, в самом-то деле, не сделать атмосферу ещё повеселее! Хватит уже с зачумлённым видом ближних отпугивать, намозолила и так всем глаза до тошноты!..

А Сергей между тем находился совсем неподалёку: перемахнув через сетчатую ограду детского сада и незаметно пробравшись к одному из корпусов, он стоял у освещённого окошка, почти незаметный в сгустившейся вечерней темноте, и, словно околдованный сторонними чарами, глазел в яркий на общем фоне оконный квадрат, иногда переводя взор к выходной двери. Последние несколько вечеров он проделывал эти манёвры с таким постоянством, что в бригаде появились благожелательные намёки на возможные паспортные изменения и очередную брешь в холостяцких рядах. Едва приехав с объекта, Сергей первым занимал очередь у рукомойника, тщательно отполировывал руки от грязи и мазута, быстро по-армейски переодевался и, даже не перекусив, мчался в город, уже на ходу запахиваясь в куртку и расчёсывая голову. Коллеги уже знали про семью Полоневичей, ибо скрывать от кого бы то ни было всю эту историю не имело смысла, передавали им приветы, а Нина Васильевна в свою очередь стала через Сергея приглашать всех для организованного совместного застолья. И хотя всё это попахивало утопией, бригада с теплотой и пониманием отнеслась к такому хлебосольному благородству и продолжала, — кто добрым словцом, кто благодатным пожеланием, — использовать Сергея в качестве живого передаточного звена и «посла доброй воли».
Татьяна знала, когда он приходил; воспользовавшись какой-нибудь минутной передышкой и накинув на плечи пальтишко, выскакивала она на крыльцо и семенила по снегу навстречу. При виде её, слегка растрепавшейся от неуклюжего бега и радостно улыбающейся, у Сергея земля уплывала из-под ног, и ему казалось, что он взлетает, — невысоко и плавно, будто только научившийся этому искусству молодой кречет. Он уже не представлял себе, как жил и работал раньше, не зная этой милой интеллигентной семьи с их несколько старомодными принципами, которые, оказывается, ещё не только существуют, но и оказывают влияние на других, — хотя бы на него самого, что уже немало. Это было открытием для Сергея; до сих пор он встречал подобное разве что в кино или прочитанных в детстве книгах. И теперь, встретив столь открытую теплоту и доброжелательность, и не потому что был здесь драгоценным гостем, а просто как следствие естественных взглядов и поступков этих людей, он всей душой потянулся им навстречу, растворяясь в атмосфере истинной человечности, свободной от мещанских амбиций и предрассудков. Именно это искреннее и неподдельное благородство как раз и нуждалось в покровительстве таких людей, как он, Сергей Луконин; и Нина Васильевна очень верно в своё время подметила в том первом письме, что его поддержка делает их самих крепче, — особенно в противостоянии той беде, что случилась прошлым летом. И теперь Сергей видел свою миссию в том, чтобы оберегать эту чудесную и такую ему дорогую семью от всяких напастей и бед. Особенно когда рядом изумительные сияющие глаза и лучезарная Танюшкина улыбка, рядом с которой «cheeses» голливудских див с глянцевых обложек кажутся гримасами сытых рептилий…
А сегодня он поджидал Танюшку с особым трепетом. Ещё в обеденный перерыв, когда вся бригада дружно расселась где попало под выглянувшим из-за грязных рваных туч солнышком, он сжевал несколько блинчиков с капустой, завёрнутых ещё с вечера Ниной Васильевной, и отправился немного побродить в перелесок, что примыкал почти вплотную к ремонтируемой дороге. В послеполуденном безветрии, да ещё при ярком солнечном свете всё вокруг казалось мистически одухотворённым: деревья и кусты иногда вздрагивали, и шорох падающего с ветвей снега был похож на вздохи облегчения, время от времени издаваемых лесом. Слабое потрескивание в древесных стволах свидетельствовало о пробуждении не то самих деревьев, не то мелких лесных обитателей, зимовавших внутри них. После моторного рёва и визжания бензопил лесная интерлюдия создала ауру чего-то успокоительно-очищающего, словно попадаешь в неведомый тебе храм, за пределами которого все эти копошения людей и техники казались глупыми и бессмысленными. И видимо потому для Сергея не было неожиданностью, когда на небольшой проталинке он столкнулся с первыми предвестниками весеннего чуда – горсточкой нежно-лиловых подснежников, задорно и весело тянувшихся кверху; с крупными капельками на лепестках, похожими на сверкающие прозрачные бусинки, они походили на дерзких и смелых малышей, вынырнувших из пучины и словно наперебой лопотавших ему: «Мы от Танюшки, просила узнать, как ты тут…»
У Сергея внезапно защипало в носу, он часто заморгал, и чтобы напарники не заподозрили его в сентиментальности, он растёр себе лицо талой снеговой крупой, которая больше напоминала сырой гравий. Потом воткнул рядом с цветками длинную палку и намотал на неё сверху носовой платок, чтобы по отъезде вечером быстро найти это место. Для верности сделал зарубку на ближайшей сосне. А в конце работы упросил водителя тормознуть, и когда заскакивал обратно в кузов, прижимая к груди сокровище, был встречен дружным одобрительным гулом: «Сегодня твой день, гусар, газуй напролом — и будешь победителем!» — увещевал Калужный…
И вот теперь, держа за пазухой куртки драгоценных «малышей», он чуть ли не ежесекундно проверял, не начали ли они увядать, и для верности даже присыпал их горстями снега; с наступлением темноты опять повалили с неба крупные хлопья, медленно раскачиваясь в воздухе и оседая мягким покровом. Сергей, как лошадь, встряхивал непокрытой головой и в нетерпении топтался на месте.
Танюшка, как и в предыдущие вечера, не заставила себя долго ждать: уже по хорошо знакомым звукам Сергей определил, что негромко хлопнула заветная дверь, затем послышались частые шажки по хрустящему свежевыпавшему снегу. Их ежевечерние свидания на территории детсада наверняка уже ни для кого здесь не секрет, потому и тихо так вокруг, никто не сунет носа на улицу. Спасибо вам, милые Танюшкины коллеги, за ваши понимание и такт…
Вот и она: откинутый капюшон, отороченный беличьим мехом, удивительно идёт ей. Большие лиловые глаза (точь-в-точь как лепестки подснежников!) смотрят с такой тёплой радостью, что начинает пощипывать, как давеча в лесу. И, конечно же, непередаваемо изумительная улыбка, — мягкая, немного застенчивая и настолько искренняя, что невозможно вот так же не заулыбаться в ответ до ушей…
— Сегодня короткий день, освобожусь на час раньше, — сообщила она, приблизившись.
«И ровно неделя, как мы познакомились», — добавил он про себя.
— Сумасшедший… — Тихий полушёпот отдаётся в ушах Сергея нежным мелодичным звоном. — Где твоя шапка? И шарфик… Почему весь нараспашку, как загулявший батрак? «Дайте в руки мне гармонь…»?
Серьга Луконин – он на то и Серьга: при любых обстоятельствах не упустит возможности хоть самую малость, но подшутить:
— Я их променял… Вот на это…
Он осторожно достал из-за пазухи «малышей» и вытянул их на падающий из окна свет…

Побродив довольно порядочное время в универсаме от прилавка к прилавку, Нина Васильевна решила не канителиться сегодня с картофельной тёркой и сковородой, а купить что-нибудь менее требующее возни, — например, фаршированного судака и пошехонского сыра, столь давно уже не пробуемого, что при одном его виде потекли слюнки. И ещё, пожалуй, неплохо бы к вину каких-нибудь фруктов, в это время года самая нехватка витаминов…
Расплатившись у кассы, Нина Васильевна уложила покупки в полиэтиленовый пакет и направилась было к выходу, но тут вспомнила, что дома кончился растворимый кофе. Возвращаться обратно в зал не хотелось, но можно было приобрести что-то похожее в пристройке справа от главного входа, отделанной под кафетерий-кулинарию; там можно было наскоро перехватить пирожок или бутерброд с чашечкой горячего или рюмашечкой горячительного, переждать непогоду в беседе за круглой стоечкой, да и просто отдохнуть под легкие мелодии из стереоустановки, расположенной рядом с барменом-продавцом. Направившись туда, Нина Васильевна только было собралась отворить входную стеклянную дверку, как взгляд её тут же привлекла пара молодых людей, сидевших внутри за одним из столиков. Девушка была просто очаровательна: что-то говоря своему визави, она так восхитительно улыбалась при этом, а глаза сияли таким благодушием и радостью, что от одного взгляда на неё теплело в груди. Её визави сидел спиной к выходу, но чувствовалось, что и он всецело подпал во власть такого искреннего и неподкупного обаяния. Они, как сразу заметила Нина Васильевна, были в этом помещении эпицентром всеобщего внимания; невозможно было пройти мимо, не поддавшись искушению бросить на них хотя бы секундный взгляд и при этом не умилиться. А посередине столика, за которым они сидели, стояла небольшая цветочная вазочка с … о боже! — первенцами весенних метаморфоз, вестниками пробуждения всего живого после зимнего оцепенения – букетиком подснежников, и это, конечно, была ещё одна из причин, чтобы не оставаться равнодушным, проходя мимо. Такая же молодая пара, очевидно, незнакомая им, приостановилась рядом и, кивая на вазочку, стала перебрасываться репликами с сидевшими за столиком. Все четверо дружно заулыбались, и у Нины Васильевны, наблюдавшей эту сценку в сторонке от входной двери с другой стороны, сладко защемило в горле – до того отрадно было на всё это смотреть; на глаза навернулись слёзы, и чтобы никто не обратил внимания на это её внутреннее смятение и не принял за помешанную, Нина Васильевна тихонько развернулась и проскользнула через главный ход на улицу.
Уже давно стемнело, и снежные хлопья, медленно опадавшие с неба, в освещении витрин и фонарей казались ярким конфетти, высыпанным в честь приближения весны. Разве что хруст под ногами опровергал это заблуждение; Нина Васильевна, идя вдоль небольшого скверика, вспомнила вдруг недавно услышанную по радио песню, которую часто играли в школьные годы, и ей очень захотелось на свежевыпавшем снегу, как в этой песне, «начертить обломанною веткой: «Татьяна плюс Сергей», но ветки поблизости не оказалось, а ломать у ближнего дерева… Она даже рассмеялась, представив себе эту картину.
Затем следующая картина представилась глазам: как оба топчутся у домашнего порога и отряхивают друг друга от снежной пелены, стараясь не задеть хрупкий букетик, который, уж можно не сомневаться, наверняка принесут с собой. Оба счастливые и голодные; вспомнив об этом, Нина Васильевна прибавила шагу и направилась кратчайшей дорогой к своему дому, где её уже давно заждались.

2015 г.

© Виталий Шелестов, 2017
Дата публикации: 11.03.2017 15:28:31
Просмотров: 1965

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.