Безмолвие. Глава 8

Александр Кобзев

Форма: Повесть
Жанр: Психологическая проза
Объём: 13349 знаков с пробелами
Раздел: "Безмолвие"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Первая мысль озарённого утренним солнцем сознания удивила особой простотой: я счастлив, как никогда счастлив не был, разве что в раннем детстве, когда в окно светило солнце, когда мама и папа целовали мои заспанные глазки, а по дому разносился незабываемый запах куличей. Ещё два дня назад, в день нашей встречи, я был счастлив, когда после акафиста вышел на берег озера встречать рассвет. А после там, у водопада, я узрел небывалое виденье, не виденье даже, а воплощённую мечту.

Почему девушка осталась, я не узнал и в первый день, и во второй. Н-да… я же сам её не отпустил… но…

Те немногие листки бумаги, что мы исписали цитатами, стихами или милыми пустяками, не могли воссоздать даже подобие жизнеописания девушки.

Сначала я пытался вообразить её прошлую жизнь. Потом смирился, что передо мною она — прекрасное Божие создание, и меня совершенно не интересуют анкетные данные дивной, чудесным образом очутившейся здесь красоты.

Я боялся, что в одно утро она, не говоря ни слова, в одном ситцевом платьице убежит домой, к бабушке, оставив лишь листок бумаги с написанным аккуратным почерком четверостишием без объяснения причины побега, только факт: меня ждут родители, сёстры, жених. Боялся даже напоминать о доме, о родных, чтобы не подтолкнуть её к мысли о необходимости возвращаться. Я был похож на колдуна, который не выпускает пленницу из мрачной пещеры, завораживая всё новыми придумками.

Я страдал от двусмысленности положения. При встречах с соседями я норовил оправдаться: дескать, мы просто живём в одном доме, подчёркивая интонацией, что я живу не дома даже, а на чердаке. Я представлял, как смешно выгляжу из-за этих оправданий, поэтому ещё больше краснел.

Не смея удерживать девушку, я не представлял себя в роли одинокого бобыля. В этом было нечто от страсти собственника, но я был готов всего себя отдать ради Параскевы.

Однако формальности пришлось разрешить. «Откуда ты, кто твои родители — они потеряли тебя!»

«Я сирота», — был ответ.

Поводом к расспросу был приезд начальства.

Мы зашли в дом, оставив девушку посреди двора. Мне почудилось: гибкая берёзка готова согнуться под ударом шквального ветра.

Когда мы выходили через десяток минут, она так и стояла посреди двора.

— Только не напроказничай, — сказал Юрий Михайлович, мой непосредственный начальник. — Ей восемнадцать есть?

— Есть, наверное, точно не знаю… Не беспокойтесь, я даже не прикоснулся к ней.

— Совсем-совсем?

— Нет, руку подавал, когда мы с горы спускались.

— О, вы даже в горы ходили! Романтики!

«Мне нельзя оставаться?» — написала девушка, когда Степан повёл приехавших в свой дом.

«Можно! Кто запретит?»

«После интерната я стала никому, кроме бабушки Веры, не нужной. Это так грустно», — написала она на клочке бумаги, после чего мы тоже зашли в дом.

Пока обговаривали круг обязанностей, девушка смотрела на иконы и что-то беззвучно произносила.

А я уже писал, что почти договорился об устройстве её на должность лаборанта. Нужны лишь паспорт да трудовая книжка, если есть…

— Паспорт — пожалуйста, подождите три дня, — сказала девушка вполне внятно.

Это были первые слова, которые я услышал от неё. Я подумал, что глухонемые от рождения не могут так говорить. А кто сказал, что она от рождения не слышит?

— Тебе сколько лет? — спросил Юрий.

Для надежности я продублировал вопрос запиской.

— Восемнадцать, — ответила она.

— Сегодня отдыхайте, а завтра можно приступать к обязанностям.

Параскева подбежала и легонько обняла меня. Прикосновение длилось чуть более секунды. Девушка резко отпрянула и густо покраснела. А я пытался запечатлеть прикосновение к груди двух упругих холмиков.

Все направились к машине. Мы тоже пошли к машине.

— Где она будет жить?

— В доме, — ответил я и тут же быстро добавил: — Я привычный — на чердаке сплю.

— Подбросить до олешков? Всё меньше пешком идти. Два места в машине есть, — Юрий Михайлович распахнул передо нами дверь.

Мы подъехали к огороженному участку леса. Я специально хлопнул калиткой, потому что знал: обитатели вольера сразу придут на звук.

Через несколько минут из зарослей показалась парочка маленьких огненно-рыжих оленей. Они с готовностью приняли угощение: свежие ветки ивы. Параскева засмеялась и погладила оленят за ушками. Я серпом накосил вдоль ручья свежей травы. Девушка носила траву и раскладывала в кормушке. Самой лакомой свежей травкой она кормила оленят прямо из рук.

Потом мы неторопливо шли по дороге в сторону дома. Часто останавливались, чтобы полюбоваться горными вершинами, цветущими лугами или красивым цветком. Я искал момент сказать девушке, что влюбился в неё по уши. И даже говорил это то шёпотом, то вслух. А один раз даже крикнул во весь голос. Но она не слышит.

Мы вернулись в дом, когда солнце скрылось за горой. Появились первые вестники вечера. В долину опустилась совсем не летняя прохлада.

После ужина я пригласил Прасковью погулять. Я предложил ей мою курточку. Девушка сначала отказывалась. «В горах вечером бывает холодно».

Долину заполнял холодный туман. Мы вышли за калитку и направились к озеру, туда, где луна плещется в вечерней ряби воды. Но из-за тумана мы не увидели вечернего лунного променада. А взгляд в небеса упирался в вязкий туманный тупик.

— Я тебя люблю! — смело говорил я, зная, что девушка не слышит. — Я люблю тебя!

Я увидел, что Прасковья дрожит. Захотелось защитить девушку от холода. Я взял её прохладные руки в свои ладони. И попытался услышать безмолвие. Какое слушает девушка, сама не ведая того. Но ничего не услышал, кроме стрекотания сверчков и пения ночных птиц.

Почему-то стало страшно. Я точно знал, что бояться некого и нечего. Но безотчётная тревога угнездилась в груди.

Я увлёк девушку в сторону дома. Параскева взяла меня под руку. Я стал греть её руки в своих ладонях.

— Ночь холодная… Мне почему-то страшно. — сказала девушка вполне внятно. — Не оставляй меня одну!

«Да, конечно!» — ещё крепче я сжал ладошку девушки.

Совершенно ясно я вдруг узрел зыбкость нашего положения. Опасность приняла очертания людей, с которыми я учился в университете. Первой в этой череде оказалась Жанна, которая на выпускном подзадоривала ребят бить меня. За ней шёл однокурсник по прозвищу СерЫм-серОв. Серым он был и по внешности, и по дарованиям. Происхождение прозвища понятно: он всего-то Сергей Серов. Но однажды Серый взбунтовался. Когда на выпускном банкете в кафе меня били пьяные однокурсники, Серый усердствовал больше всех, .хотя без моей помощи он не проучился бы в университете и двух лет. Но именно он первым начал меня пинать, злорадно приговаривая:

— Как меня зовут7 — между ударами вставлял он. — А вот и нет! Никакой я не Сергей! Я — Аполлон Радугин! — и он залепил мне под глаз каблуком, хоть я единственный называл его по имени-отчеству. — Всем понятно? — Серый мощно ударил меня ногой в живот. — Ещё раз спрашиваю: всем ясно?!

— Да успокойся, ты — Аполлон, — оттащила Серого Жанна. — Хватит, ребята! Так не долго с высшим университетским образованием в тюрьму на радостях угодить! Было бы ради чего… А то ради ничтожества.

Все захихикали. Напоминание о тюрьме отрезвило всех.

— Пошли, ребята! — первым отступил Серый и побежал в вестибюль.

Убежали остальные парни, напоследок поддав мне каблуками по груди или спине. В банкетном зале остались только девушки. Серый вернулся и стал уговаривать меня не обращаться в травмпункт и не заявлять в полицию. Он весьма активно организовал помощь. Нашёл в аптечке лейкопластырь, бинты, йод. Потом суматошно подсказывал, чем обрабатывать раны. И даже выпросил у однокурсницы грим, чтобы заретушировать моё разбитое лицо.

Наутро Серый был одним из первых, кто навестил меня. Он снова уговаривал, прикладывал к шишкам холодные компрессы, смазывал синяки театральным гримом, предлагал дорогие сигареты.

— Хочешь, я встану перед тобой на колени? — он даже опустился на одно колено, но я его остановил.

Серый сел на стул вблизи моей кровати.

Так накануне похорон знакомые садятся подле гроба с умершим, — мысленно усмехнулся я.

Он долго молчал, потом его прорвало:

— Думаешь, я не знаю, что за спиной меня называют бездарностью?! Да! Я бездарь и лодырь. Я это ясно сознаю. Ты тоже считаешь меня бездарью. Именно поэтому самым первым тебя ударил я. Думаешь, бездарь не хочет привольно жить, почивать на лаврах и наслаждаться всеми благами цивилизации и культуры?! Если хотите знать, бездарь хочет жить ещё лучше всех! Пусть даже за счёт гениев! Да, я паразит! Однажды в пьяной компании я спел песенку, которую сочинил ты. Я сказал, что эта песня моя. Мне хлопали. От тебя же не убыло?! Зато мне было приятно! Спасибо тебе. Я тебе даже водички за приятный момент славы принесу.

Вода была сильно хлорированной и тёплой. Поэтому меня вывернуло. Но это принесло облегчение.

И вот это наваждение из прошлого явилось в предночном видении. Тревога не оставляла меня. И Жанна с Серым виделись первоисточниками опасности. Что это?! Неизжитые травмы прошлого? Или реальная опасность угрожает нам? Где-то сейчас Серый? Пыжится достичь своего потолка?

Наваждение какое-то… Я оглянулся, так, по привычке. И решил вернуться в дом, ради девушки. Я взял Параскеву под руку, увлёк в дом и затворил дверь.

«Что это было?» — спросила девушка, когда мы вернулись в дом.

«Что именно? Ты что-то почувствовала?»

Девушка увидела мою записку и торопливо написала:

«Не знаю. Непонятная тревога. Людей на много километров почти нет. Наверное, бескрайний лес так действует».

Девушка взяла с полки книгу, и я спокойно вышел на крыльцо. Я долго стоял, не шелохнувшись. Никаких подозрительных звуков… что бояться? Безотчётная тревога прошла, едва я начал читать девяностый псалом.

После подумал, что нельзя оставлять девушку в тревожном состоянии одну. Я запер дверь на задвижку и вернулся в дом.

«На чердак я, наверное, не пойду?» — да, я слишком жесток, допуская мысль оставить девушку в одиночестве.

«Нет, нет, нет! Не оставляй меня одну!» — спешно написала Параскева после первых же написанных слов.

Чтобы искупить вину, я достал альбом с яркими бабочками. Я неторопливо листал книгу. Девушка восхищённо рассматривала альбом. А я любовался не столько бабочками, сколько милой улыбкой девушки. Каждая новая фотография отпечатлевалась неуловимым штрихом в выражении глаз девушки. Так незаметно прошёл почти час. От тревоги не осталось и следа.

Я зажёг лампаду, и мы встали на молитву. Постепенно первобытный страх угас.

Параскева попросила сказку. Я указал на альбом с бабочками. «Можно?» — спросила она. Я кивнул и подал книгу.

Как в первый день, себе я постелил на кухне и лёг. Когда я почти засыпал, то услышал невнятные звуки из комнаты. Словно пятилетний ребёнок читает стихотворение. Я прислушался и услышал чёткие слова:

— Отче наш, Иже еси на небесех…

Сон не шёл из-за непонятной тревоги. Что это? Откуда иррациональный страх? Повода для страха нет. Может, усталость? Подобные страхи были, когда я едва-едва успевал делать дипломную работу, одновременно помогая в учёбе Жанне и сокурсникам. Не высыпался и, как следствие хронической усталости, заполучил невроз. Но от здоровой физической нагрузки на природе разве может развиться невроз?! Быть может, это груз нерешённых конфликтов из прошлого? Или предчувствия реальных угроз? Я думал о природе сегодняшнего страха. Но ничего не придумал.

Мысли перенесли меня в соседнюю комнату, где спала милая девушка. Чем она приглянулась? Или моя симпатия — плод внезапных совпадений? Работа неуёмного воображения?

Наконец, я понял, на кого похожа Прасковья. Она похожа на мечту из сказки, на юношеский идеал красоты, чистоты и веры, знакомый детям и романтичным юношам, но сохранившийся у некоторых взрослых.

Жанна тоже походила на мечту, но то была эротическая грёза из бурных сновидений. Не потому ли я когда-то выбрал её — яркую, дерзкую, но казавшуюся по-женски беззащитной. М-да, но выбрала меня она. Я лишь поддался, потому что захотел вдруг сверкания столиц, праздничного карнавала… И мне нужна была именно та, которая заставит ходить по краю обрыва.

Но лишь теперь я понял, что она действительно заставляла меня ходить по краю обрыва… над переполненным пляжем страстей! Даже её демонстративная женственность и показная беззащитность в любую минуту могли превратиться в натиск шантажа и остервенелой атаки.

А я стремился к поднебесным вершинам в опасной близости к бездонной пропасти, где бушует величественный поток. Где совсем рядом, лишь руку протяни, безмолвное бездонное небо.

Почему-то сегодня один лишь взгляд в бездонное небо наполнил нас тревогой и предчувствием опасности. Или это предупреждение о реальной опасности? Вероятно…

Остаётся единственное спасение: молитва и упование на Бога. Я запел сто первый псалом: «Господи, услыши молитву мою…»

Постепенно тревоги утихли. Осталось лишь умиление от переполнявших меня чувств: как изменилась вся моя жизнь после знакомством с Параскевой.

© Александр Кобзев, 2021
Дата публикации: 17.04.2021 14:12:09
Просмотров: 1280

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.