Мандельштам и Бодлер

Жанр (обобщающая справка) для нижеследующей заметки был, разумеется, выбран намеренно. На наш взгляд, той области современной филологической науки, которую иногда припечатывают громоздким словом «мандельштамоведение», пришла пора подводить первые промежуточные итоги. Отжав в короткие, информативно насыщенные тексты ранее накопленные сведения и наблюдения, мы, хочется надеяться, убережем себя от изобретения велосипеда, а, главное, наметим исходные рубежи для дальнейших штудий.

Завязка нашего сюжета может быть датирована достаточно точно. «В 1907 г. совершил первое путешествие в Париж; к тому же времени относится поворот к модернизму, сильное увлечение Бодлером и особенно Верленом», — читаем в биографической справке о Мандельштаме, составленной Б. П. Козьминым со слов самого поэта (Козьмин: 176). Бодлер здесь попал в тень Верлена неслучайно: влияние младшего французского поэта на Мандельштама в ближайшие годы будет определяющим, а старшего — весьма умеренным. В 1909 (?) году Мандельштам так сформулировал свое творческое кредо:

В непринужденности творящего обмена
Суровость Тютчева — с ребячеством Верлена,
Скажите — кто бы мог искусно сочетать,
Соединению придав свою печать?

Можно предположить, что он в данном случае переиначил для своих нужд следующие строки из стихотворения В. Я. Брюсова «Измена» (1895):

О милый мой мир: вот Бодлер, вот Верлен,
Вот Тютчев, — любимые, верные книги!

Если принять этот подтекст, получается, что будущий автор «Камня» Бодлера из брюсовского списка исключил, целиком сосредоточившись на оппозиции Тютчев/Верлен.

Соответственно, в ранних стихотворениях Мандельштама (1908—1911 годов) бодлеровских подтекстов, насколько нам известно, не выявлено, в отличие от достаточно многочисленных скрытых цитат из произведений Верлена.

На первый план Бодлер в поэтическом сознании Мандельштама выдвинулся в конце 1912—начале 1913 годов, когда Николай Гумилев в своей программной статье «Наследие символизма и акмеизм» объявил учителями акмеистов «Шекспира, Рабле, Виллона и Теофиля Готье» (Гумилев: 19). Мандельштаму этот список явно не казался исчерпывающим и даже репрезентативным, прежде всего, как раз, в своей «романской» составляющей (Готье и Рабле в этот период не были ему особенно близки). Среди фигур, которыми Мандельштам пытался пополнить акмеистический пантеон, главная — Расин, но (в меньшей степени) и Бодлер тоже.

Так, «поэтическая структура» акмеистического мандельштамовского сонета «Пешеход» (1912) «и характерные для нее логические переломы» «заданы сонетом Бодлера “Старый колокол” в переложении И. Ф. Анненского» (Ронен: 193). Строка «Душа висит над бездною проклятой» из сонета Мандельштама «Казино» (1912), возможно, восходит к строкам из «Флакона» Бодлера, изображающим «душу» у «бездны» («… le Vertige/ Saisit l’вme vaincue et la pousse а deux mains/Vers un gouffre obscurci de miasmes humains»). А стихотворение Мандельштама «Природа — тот же Рим и отразилась в нем...» (1914) перекликается не только с зачином знаменитых бодлеровских «Соответствий» (Мусатов: 111), но и с начальной строкой его же «Неотвязного»: «Grands bois, vous m’effrayez comme des cathйdrales» — «Большие леса, вы пугаете меня, как соборы». Эта же строка, по всей видимости, обыгрывается в стихотворении Мандельштама «Notre Dame» при описании внутреннего убранства главного парижского храма: «Стихийный лабиринт, непостижимый лес». Тема страха связывает процитированную бодлеровскую строку и с мандельштамовским сонетом «Паденье — неизменный спутник страха…» (1912), а уподобление собор/пейзаж в бодлеровской строке, возможно, предвосхищает пейзаж мандельштамовского стихотворения «В хрустальном омуте какая крутизна…» (1919).

Ключевой для русского символизма образ из бодлеровских «Соответствий» («des forкts de symboles» — «лесб символов») Мандельштам наделил негативной семантикой в четвертой главке своего манифеста «Утро акмеизма»: «Мы не хотим развлекать себя прогулкой в “лесу символов”» (Мандельштам, 1: 179). По-видимому, это отчасти связано с тем, что некоторые аспекты восприятия молодым Мандельштамом творчества Бодлера находились в определенной зависимости от взглядов главного полемического адресата «Утра акмеизма» — Вячеслава Иванова, изложенных в его книге «По звездам» 1908 года (Мец: 336). Вместе с тем, в финальном пассаже третьей главки «Утра акмеизма»: «Хорошая стрела готической колокольни — злая, потому что весь ее смысл — уколоть небо, попрекнуть его тем, что оно пусто» (Мандельштам, 1: 179), вероятно, учитывается сквозной для поэзии Бодлера, хотя, разумеется, не только Бодлера, но и французской словесности в целом, образ «пустых Небес». Ср. в бодлеровских стихотворениях «Тревожное небо», «Любовь к обманчивому» и «Парижский сон».

Мандельштамовская концепция бодлеровского творчества претерпела существенную эволюцию. Первоначально она не отличалась особой оригинальностью. Процитируем фрагмент рецензии Мандельштама 1913 года на книгу прозы Ш. Гюисманса «Парижские арабески»: «Париж есть ад. Уже Бальзак соглашался с этой аксиомой. Бодлер и Гюисманс сделали из нее последние выводы. Для обоих поэтов жить в аду — великая честь, столь крайнее несчастье — королевский удел» (Мандельштам, 1: 191). Однако со временем мандельштамовское восприятие поэзии Бодлера углубилось и утончилось, по всей видимости, не без влияния Гумилева, неутомимого и последовательного пропагандиста Бодлера, 18 декабря 1920 года организовавшего в петроградском «Доме литераторов» вечер, посвященный автору «Цветов зла». На этом вечере мог присутствовать и Мандельштам.

Не исключено, что именно воздействием взглядов Гумилева может быть мотивировано парадоксальное соединение фигуры Бодлера с христианским началом в мандельштамовской статье «Слово и культура» (1921): «Декаденты были христианские художники, своего рода последние христианские мученики. Музыка тления была для них музыкой воскресения. “Charogne” Бодлэра — высокий пример христианского отчаяния (кстати, назвав Бодлэра, мне хотелось бы помянуть его значение как подвижника, в самом подлинном христианском смысле слова: martyre)» (Мандельштам, 2: 214). Неудивительно, что в остро полемической заметке «Кое-что о грузинском искусстве» (1922) Мандельштам решительно отмежевался от примитивного восприятия Бодлера, осудив преклонение местных поэтов перед французским модернизмом, «воспринятым из вторых рук через русские переводы» и назвав стихи участников группы «Голубые Роги», «дешевой риторической настойкой на бодлэрианстве» (Мандельштам, 2: 236).

Гумилевские обертоны, как представляется, можно расслышать в бодлеровских мотивах, используемых Мандельштамом в трагических стихотворениях 1920-х—1930-х гг. для выстраивания собственной небесной топики. Таков, например, образ «звезды» из мандельштамовского стихотворения «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...» (1931) генетически связанный с образом «звезды совести» из бодлеровского стихотворения «Неотвратимое» (Гаспаров: 356). А также целая серия мандельштамовских мотивов, реализующих тему смерти и погребения в небе и восходящих к следующим строкам из стихотворения Бодлера «Алхимия страдания»: «Dans le suaire des nuages / Je dйcouvre un cadaver cher, / Et sur les cйlestes rivages / Je bвtis de grands sarcophages» — «В саване облаков / Я различаю милый труп, / И на берегах небесных рек / Я строю огромные саркофаги». Сопоставим, например, с мандельштамовскими программными «Стихами о неизвестном солдате» (1937):

Научи меня ласточка хилая,
Разучившаяся летать,
Как мне с этой воздушной могилой
Без руля и крыла совладать.
И — там же:
Небо крупных оптовых смертей…

Свидетельством высокой оценки Бодлера поздним Мандельштамом также может служить содержащееся в пятой главке «Разговора о Данте» (1933) указание на близость бодлеровской поэтики художественному методу автора «Божественной комедии» — мерилу мандельштамовского эстетического вкуса. Впрочем, Бодлер и на этом этапе поэтической биографии Мандельштама оказывается отодвинутым в тень Верлена (и Рембо): «В европейской поэзии дальше всего ушли от дантовского метода и — прямо скажу — ему полярны, противоположны именно те, кого называют парнасцами: Эредиа, Леконт де Лиль. Гораздо ближе Бодлэр. Еще ближе Верлэн, и наиболее близок во всей французской поэзии Артур Рэмбо» (Мандельштам, 3: 235).

Остается напомнить, что, восстанавливая свою библиотеку в начале 1930-х годов, Мандельштам приобрел сочинения Бодлера на французском языке (Н. Мандельштам: 231).

Таким образом, в круг актуальных для Осипа Мандельштама стихотворений Шарля Бодлера, на сегодняшний день, оказались включены 12 его стихотворений из книги «Цветы зла» (реминисценций и цитат из бодлеровских «Стихотворений в прозе» у Мандельштама не выявлено, что, по всей видимости, может стимулировать соответствующие поиски). Это: «Альбатрос» (№ II в «Цветах зла»), «Соответствия» (IV), «Падаль» (XXIX), «Флакон» (XLVIII), «Тревожное небо» (L), «Старый колокол» (LXXIV), «Неотвязное» (LXXIX), «Алхимия страдания» (LXXXI), «Неотвратимое» (LXXXIV), «Любовь к обманчивому» (XCVIII), «Парижский сон» (CII), «Мученица» (СХ).

Литература
Гаспаров — Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995.
Городецкий — Городецкий С. М. Французское влияние в новой русской поэзии: Бодлер, Верлен, Верхарн // Кавказское слово. [Тифлис]. 1918, 16 февраля.
Гумилев — Гумилев Н. С. Наследие символизма и акмеизм // Гумилев Н. С. Сочинения: в 3 тт., Т. 3. М., 1991.
Козьмин — Козьмин Б. П. Писатели современной эпохи. Био-библиографический словарь русских писателей ХХ века. Т. 1. М., 1992.
Мандельштам, 1 — Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. I, М., 1993.
Мандельштам, 2 — Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. II, М., 1993.
Мандельштам, 3 — Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: в 4 тт. Т. III, М., 1994.
Мец — Мец А. Г. Комментарий // Мандельштам О. Э. Камень. Л., 1990 (серия «Литературные памятники»).
Мусатов — Мусатов В. В. Лирика Осипа Мандельштама. Киев, 2000.
Нерлер — Мандельштам О. Э. Сочинения: в 2-х тт. /Подготовка текста и комментарии А. Д. Михайлова и П. М. Нерлера. Т. 2. М., 1990.
Н. Мандельштам — Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М., 1989.
Ронен — Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштам. СПб., 2002.
Рудаков — О. Э. Мандельштам в письмах С. Б. Рудакова к жене (1935—1936) // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. 1993. Материалы об О. Э. Мандельштаме. СПб., 1997.
Тименчик — Тименчик Р. Д. Анна Ахматова в 1960-е годы. М. — Toronto, 2005.
Харджиев — Харджиев Н. И. Примечания // Мандельштам О. Э. Стихотворения. Л., 1973.
Faivre-Dupaigre — Faivre-Dupaigre А. Genese d’un poete. Ossip Mandelstam au seuil du XXe siècle. Presses Universitaires
© Олег Лекманов