На распутье. часть первая гл. 3-5

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 70278 знаков с пробелами
Раздел: "Трилогия "Лихолетье" Кн. I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

- Ладно, Серьга, не обижайся, - примирительно продолжил старик. - Так, к слову пришлось. А ведь я тебя искал. Мы тут со Степаном дело одно задумали, да двоим не сладить. Подсобить надобно.
- Если дело выгодное, людишек найдем! Давай рассказывай. - Иван отпил прямо из братины и обтерся рукавом.
- Видали мы тут купца голландского, больно денег у него много! Ходит, мошной так и трясет. Вот и думаем мы со Степаном, не тяжко ли ему, бедному?

Часть первая. ВОПРОС БЕЗ ОТВЕТА.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
По вымощенным деревом улицам Ярославля, Силантий и Степан добрались до базарной площади. В шумных торговых рядах стоял запах, рыбы и мяса, который так и лез Степану в нос. От этого у него сводило живот.
- Силантий, есть охота, спасу нет.
- Найдем дружка, тогда и поедим, - ответил старик.
Продав Кириллову лошадь и получив за нее два рубля, они приоделись. Силантий купил кафтан, холщовые штаны и сапоги из телячьей кожи. Парню досталась красная рубаха и сапоги, но сафьяновые.
Единственный глаз Силантия сверкал от удовольствия, и ему не терпелось показаться местной ватаге лихих людей, которой верховодил Иван Серьга. Но Степан не разделял его помыслы, ему хотелось есть, и Силантий уступил молодости.
- Тебе лишь бы брюхо набить! Ладно, пошли в кабак.
Питейное заведение, или просто - кабак, находился на окраине торговых рядов. Пришлось пробираться через всю торговую площадь. Внимание Степана привлек купец, - уж больно чудно он был одет. Штаны из тонкой материи обтягивали тощие ноги, остроносые башмаки были с большими серебряными бляхами, вокруг шеи вились кружева, а из шапки торчало перо. Но больше всего его привлек огромный кошель, висевший у купца на поясе, из которого он доставал несколько серебряных монет, чтобы расплатиться.
Схватив Силантия за рукав, Степан остановился.
- Голландец, наверное, или немчин. В Москве и не такие павлины ходят, - произнес старик, мельком взглянув на купца.
- Мошна у него большая!
- Ну и что из того? - Савелий переложил посох в другую руку. - Народу много, зашибут.
- Незаметно срезать! - не унимался Степан.
- Делай, как знаешь. Меня у целовальников найдешь, - отмахнулся старик и пошел дальше.
Купец был не один, а с холопами, которые его окружали, и срезать кошель дело нелегкое и опасное. Понимая это, Степан все же решил попробовать, протиснулся поближе и стал делать вид, что интересуется товаром. Но к купцу подойти не удалось. Здоровый слуга, стоявший рядом, оттолкнул мальчика. Степану ничего не оставалось, как отойти. Сделав покупки, купец пошел дальше.
Расстроенный неудачей, Степан догнал Силантия. Старик встретил его усмешкой.
- Пойдем по чарке опрокинем.
В кабаке было сумрачно, пахло плесенью и перегаром. В дверях валялся пьяный.
Кабаки не пользовались уважением у народа, в них собиралось всякое человеческое отребье. Многие люди, пропившие последние деньги, так и болтались здесь в надежде, что им подадут хоть глоток бешеного зелья.
Пробравшись к целовальнику, заказав братину вина, гречневой каши и соленых огурцов, они сели на лавку к дубовому столу. Выпили по чарке, и Силантий заговорил:
- Потрясти голландца добро, но тут вдвоем не осилить.
- Денег у него много, можно и поделиться, - закусывая огурцом, ответил Степан и, подумав, добавил, - с товарищами.
Старик прохрипел и молча выпил.
В кабак вошли новые люди. Один из них подошел к целовальнику и зычно произнес:
- Дай-ка, братец, зелена-вина, а то в горле пересохло.
Силантий обернулся, его единственный глаз сверкнул, губы растянулись в улыбке.
- Иван! Я так и думал, если искать тебя, так только здесь!
Услышав свое имя, мужик обернулся, и Степан смог лучше его рассмотреть. Здоровьем Иван был явно не обижен. Косая сажень в плечах, ведерные кулаки. Лихо, распахнутый ворот рубахи оголял могучую грудь, на которой болтался медный крестик. Забрав одной рукой братину с вином, поданную ему кабачником, он подошел к Силантию и заговорил, не уделив Степану даже взгляда.
- Это ты, старая кляча? Живой еще? Я думал, тебя уже давно на дыбу подвесили, а нет... Да, видно, еще и при деньгах!
- Живой я, детинушка, помалу скриплю, хлебушек жую.
Иван засмеялся. Поставив на стол вино, он обхватил старика большими руками, поднял со скамьи и прижал к себе. Степану показалось, что он сейчас задушит Силантия
- А это что за прыщ с тобой? - наконец-то Иван обратил внимание на мальчика, ставя старика на землю и садясь рядом.
- Степка. Парень мал, да удал. Когда подрастет, лихой атаман получится, - ответил ему старик, проверяя, целы ли кости.
Иван уже с интересом посмотрел на Степана.
- Ничего особенного! Мелок больно.
- Ты, Ванюша, силен, как медведь, а вот ума у тебя, как у мухи. Умеешь только кистенем махать. Степан же - парень смышленый. Даст Бог, - и силушка нарастет, - заступился за товарища Силантий.
- Ты говорить - говори, да оглядывайся! Не ровен час - зашибу!
- Ладно, Серьга, не обижайся, - примирительно продолжил старик. - Так, к слову пришлось. А ведь я тебя искал. Мы тут со Степаном дело одно задумали, да двоим не сладить. Подсобить надобно.
- Если дело выгодное, людишек найдем! Давай рассказывай. - Иван отпил прямо из братины и обтерся рукавом.
- Видали мы тут купца голландского, больно денег у него много! Ходит, мошной так и трясет. Вот и думаем мы со Степаном, не тяжко ли ему, бедному?
- Ишь ты, лихо одноглазое, куда замахнулся! Я его уже давно приметил, да боязно. Хлопот много! - глотнув еще вина, усмехнулся Иван и замолчал.
- С твоими молодцами, да боятся! Что он тебе, боярин или князь? Дело то пустяковое, подкинем ему через забор мальца, да погуляем рядом. Степан дело знает, маху не даст. А если чего не так, поможем.
- А ты, старый хрыч, у целовальника сидеть будешь? С братиной в обнимку! Или с нами пойдешь?
Серьга почесал мощную грудь и задумался. Силантий хорошо знал Ивана, - если он не кричит и не бранится, следовательно, мысль запала ему в душу. Ее немного развить, украсить, и он согласится.
- С вами пойду, коль без убогого старика не можете дело сладить.
Степан смотрел на обоих и думал, «Ему предстоит делать основную работу. Большой и сильный Иван будет лишь помогать. Главное чтобы он согласился».
- Решено, будь по-вашему. Только нечего за купцом по базару ходить. Прибыл он сюда недавно, живет недалече. Гуляет всегда при оружии с холопами. Во дворе охрана, всего человек пятнадцать наберется, но не вои, так дворня! Рискнуть можно. Добычу будем делить на человека. Встретимся здесь вечером.
Допив одним махом братину, Иван пошел к выходу.
- Ешь, дурень, кашу, а то остыла! - выругался Силантий.
Получив подзатыльник от старика, Степан схватил ложку и стал утолять голод, позабыв про все на свете.
2
Вечером, как и договорились, встретились у кабака. Иван привел человек десять. Они были одеты в широкую одежду, чтобы скрыть кистени.
- Пока еще светло, надо осмотреться, - важно начал Иван. - Степан, пойдешь с Митрием. Он покажет тебе дом купца, а там сам думай.
Митрий, долговязый как жердь ватажник, и Степка ушли.
- Силантий, я тут поспрашивал, кое-что узнал. Зовут купца Джеромкой. Недавно из Москвы, что-то там у него не заладилось. Говорят, он с самим царем знается, не попасть бы нам на дыбу... Как думаешь?
- А что, Иванушка, за другие твои дела тебя медом напоят? Сам же говоришь, не сладилось у него в Москве! - постарался рассеять последние сомнения Силантий.
Ватага дружно загоготала, одобрительно смотря на старика. Парни были как на подбор. Кистенем махать приходилось не раз, потому шутка старика им явно пришлась по вкусу.
- Ладно, решено и нечего ржать! Это я так, к слову, - стараясь исправить положение, огрызнулся атаман, пряча минутную слабость за хороший забористый мат. Когда ватажники присмирели, он добавил: - Темнеет, пошли зипуна добывать.
Подойдя к большому дому с высоким забором, они встретили Митрия.
- В доме улеглись спать. Света не видно. Двое слуг у ворот, двое - внутри, возле дверей. Степан - на заборе, - кратко доложил он обстановку.
- Бери с собой кого пошустрее и во двор, вместе со Степаном. На рожон не лезть, мы здесь будем, - распорядился Иван.
Митрий, с выбранными в помощь товарищами, полез через забор, остальные ватажники разбрелись вдоль ограды.
Спрыгнув сверху, Степан упал в лопухи, оттолкнулся от земли и, крадучись, пошел к дому. За ним двигались еще три тени. Проемы для света у дома были большими, но довольно высоко. Подпрыгнув и уцепившись за карниз, Степан вскарабкался на подоконник, осмотрел слюдяное окно с деревянными переплетами. Тихонько выковырял слюду в двух местах, продел брошенную ему ватажником веревку через раму и завязал петлей.
- Дергай! - тихо проговорил он Митрию.
От сильного рывка рама подалась. Степан ее поймал и опустил вниз. Путь в дом был свободен.
Ориентироваться, в полной темноте в незнакомом помещении, было не так-то просто. Размеренно ощупывая предметы, старясь найти что-нибудь ценное, он пробирался вглубь комнаты. Понемногу глаза привыкли, и стало виднее. В окно полетели серебряный подсвечник, зеркало, отделанное золотом, и прочие вещи, что попадали под руку. Митрий с товарищами жадно ловили их и складывали в торбу.
В углу Степан наткнулся на большой сундук с коваными углами, по бокам висели красивые медные ручки. Схватив за одну, он попробовал сдвинуть его с места, не получилось.
Вернувшись к окну, он позвал ватажника.
- Митрий, тут сундук огромный! Залазь, помоги, вдвоем мы его враз вниз спустим. Обвяжем веревкой и спустим.
Жердяй вытянул длинные руки, ухватился за карниз, но, услышав шум, тут же сорвался.
В тишине раздался топот копыт, кто-то подъехал к воротам и постучал.Глянув во двор, Степан прижался к стене. Жердяй распластался на земле и затих.
Кровь в висках мальчика гулко забилась, повторяя удары по дубовой воротине. В доме зажгли свечи, началось шевеление. Сторожа подошли к воротам. Хоть было довольно далеко, но Степан отчетливо слышал разговор.
- Мне надо видеть Джерома Горсея. По очень важному делу! - говорил человек за воротами. - Я Афанасий Нагой, скажите хозяину, он знает.
Пошептавшись между собой, сторожа решили все-таки сообщить купцу новость. Через некоторое время ворота открылись, гостя впустили во двор, а потом и в дом.
Степан покрылся липким холодным потом. «Надо что-то делать, но что? Бежать, - могут увидеть, сидеть здесь, - а вдруг зайдут именно сюда? Тогда - конец!».
В соседней комнате стало светло, через дверной проем пробивался свет, послышались шаги и разговор:
- Царице Марии совсем плохо, выпадают волосы, ногти и кожа слезают, помрет она. Помоги, Гарсеюшка, Богом молю, помоги!
- Увы, Афанасий, у меня нет ничего действенного! - ответ был на плохом русском языке и, по-видимому, принадлежал купцу.
- Именем Христа заклинаю тебя, дай какое-нибудь средство! - взмолился гость.
- Ну, хорошо, подожди меня здесь.
Дверь в комнату, где был Степан, открылась, и в нее вошел купец. Подойдя к сундуку, он открыл его и достал ларец. Вытащив какие-то баночки, Горсей быстро вышел, закрыв дверь.
Он так был напуган визитом ночного гостя, что даже не заметил отсутствие рамы в окне.
- Вот и все, что у меня есть. Дай Бог, чтобы ей это помогло! - купец явно нервничал, слова были резкие и злые. Затем он добавил: - Этот бальзам дала мне королева! Теперь иди.
Выглянув в окно, Степан увидел, что незнакомец быстрым шагом вышел за ворота, сел на лошадь и ускакал. Холопы, немного поговорив между собой, тоже разошлись. Свет в доме погас, все стихло. Степан вздохнул и вытер пот с лица.
«Сундук…, он же его не закрыл!», - осенила парня мысль.
Горсей так торопился, что забыл запереть сундук. Это была неслыханная удача, - там был кошелек с ефимками, монеты, отливая серебром, лежали и россыпью. Не став долго думать, Степан сунул все это богатство за пазуху и выпрыгнул в окно.
С быстротой, на какую только были способны его ноги, он добежал до забора и перепрыгнул.
На улице уже никого не было, ватажники его просто бросили. Отойдя подальше от дома, Степан ощупал себя, кошель был на месте. Это были его деньги, и никто не знал об их существовании.
Несмотря на ранние утро, в городе было необычно шумно. Люди уже проснулись, в церквях звонили колокола. Найдя укромное место под деревянным мостиком, Степан решил подождать более спокойного времени. Думая, где ему схоронить деньги, он уснул.
3
Дьяк Афоня сидел за столом и ел гречневую кашу, запивая парным молоком. Ему выдалась бессонная ночь.
Пожар, о котором он предупреждал Бориса Федоровича, все-таки произошел, несмотря на все предосторожности: Афанасий усилил караульную службу, заставил стрельцов следить буквально за каждым домом, но это не помогло, значительная часть Белого города сгорела.
По Москве поползли слухи, что это дело рук Годунова и его людей. Нескольких поджигателей удалось изловить. Их свели в Разбойный приказ и подвесили на дыбу.
Покончив с едой, дьяк протер красные от бессонницы и дыма глаза и крикнул:
- Первушка, как там?
- Все готово, висят как перепела на вертеле! Можно допрос чинить, - ответил подручный Афанасия, заходя к нему.
- Пущай еще понежатся, ласковей будут. Много ли домов сгорело?
- Да, почитай, с тысячу дворов, как и не было. Один пепел да головешки остались. Людишек маленько тоже есть. Ночь же была, спал народ.
- Вот, сукины дети. Жаль, только пятерых словили. Ну, пошли, посмотрим на них.
Пройдя в застенок, Афанасий Матвеевич сел на столец, возле первого висевшего на дыбе мужика.
- Ну-ка, харю ему поднимите, хочу в глаза глянуть.
Кат поднял за волосы голову человека, тот тупо уставился на Афоню.
- Кому служишь, иуда? Почто людишек пожег? Детей сиротами сделал! Говори, не таясь!
- Не виноват я, дьяче! Оговорили меня!
- Где взяли его? - Афоня обернулся к Первушке.
- В Китай-городе. Сено, подлец, жег. Успели затушить, а то бы и там пожару не миновать.
- Никак погреться захотел. Ну, мы тебя сейчас погреем. Жги его Федул, огнем жги, - приказал палачу Афанасий.
Мужик взревел от боли, запахло паленым мясом.
- Один человек уговорил. Кто - не ведаю. Сказал, будто бы Годунов царевича Дмитрия сгубить задумал, а братья Нагие его спрятали. Надо, дескать, поджечь Москву, чтобы народ поднялся против Бориса и защитил малолетнего Дмитрия. Деньгу большую сулил, вот я и согласился.
- Эва как? И ты, пес беспородный, людей пожечь хотел за тридцать серебряников! Жги его, Федул, пускай на собственной шкуре ощутит, как гореть в огне. Ну, а вы, ребятушки, тоже за правое дело пострадать решили? - обратился Афоня к остальным.
- Пощади нас, батюшка!
- Не разумели мы, обмануты были!
- Век помнить тебя будем!
На перебой, мешая друг другу, закричали они. Пыточная изба наполнилась рыданием и мольбами о снисхождении.
- Первушка, запиши каждое слово. Потом принесешь. Пойду, однако, подремлю немного, - зевая, окончил опрос дьяк.
Поспать Афанасию Матвеевичу не пришлось. Выйдя из застенка, он столкнулся с подьячим из Посольского приказа.
- Кузьма, куда несешься, бельма выпучив? Будто завтра конец света, а ты только что об этом узнал.
Подьячий осенил себя крестным знаменем, перевел дух и выпалил:
- Велено тебя к Андрею Петровичу, спехом велено. Говорит: чем бы не занят был, пусть все бросает и ко мне.
- Пошли, коль велено, - вздохнул Афоня. - Он у себя?
- У себя, у себя…. Грозный спасу нет!
Государев окольничий Андрей Петрович Клешнин - особа, приближенная к царю, друг и советник Бориса Годунова, был непосредственным главой Афони во всех тайных делах. Если кому-то и подчинялся Афанасий Матвеевич, так это ему.
Встретил он дьяка молча, насупив брови. Велев Кузьме выйти вон, Клешнин нервно заходил вдоль комнаты взад-вперед. Афоня опустил очи и стал ждать нагоняя, но было только молчание и нервная ходьба. Тогда он решился начать первым.
- Пожар потушили, поджигателей поймали. На дыбе они признали, Нагих дело! Я намедни предупреждал, но Борис Федорович…
- Брось, Афоня! - резко оборвал его Клешнин. - Царевича Дмитрия убили, а ты пожар! Тоже мне, - глаза и уши государевы! Где были твои люди? Мух по ямам ловили?!
От этих слов Афоню прошиб холодный пот. По сравнению с гибелью последнего сына царя Ивана Грозного, сгоревшая Москва и все остальное сразу показалось чепухой.
- Чего молчишь, будто воды в рот набрал?! К царю, гонец из Углича прискакал, с письмом от Марии Федоровны.
- Значит, не успел, все-таки, Егор Силыч... Предупредить... Раньше надо было, - только и вымолвил Афоня.
- Значит, не успел. Вот, что Афанасий: кто виноват, - после думать будем. Сейчас же надо письмо у гонца выманить, да прочитать. Сидит он у меня в палатах. Холопы его стерегут, чтобы не сбежал. Устрой ему пир! Человек с дороги, голоден. Да вина не жалей, поболее наливай, все - из крепких напитков. Царя, скажи, пока нет. Отъехал, ждать надо.
- Сделаем, Андрей Петрович, изымем письмо.
- Только смотри, маху не дай. Полетят наши головы! Твоя первая. Я к Годунову, думу думать будем, там меня и найдешь.
Гонца звали Саввою. Пил он, как лошадь, застолье тянулось уже четыре часа. Афоня рассказал все байки и прибаутки, спел все песни. Савва не унимался. Время от времени он вспоминал, зачем он сюда прибыл, и порывался к царю.
В ответ Афанасий ему рассказывал, какой государь занятый и как много у него дел. Но царицу Марию Федоровну он помнит и чтит. Послание вдовствующей матушки обязательно прочтет, а его, Савву, примет и обласкает.
На истечении пятого часа гонца сморило, и он уснул. Вытащив письмо из кафтана мертвецки пьяного Саввы, дьяк облегченно вздохнул и вышел из-за стола.
- Кузьма, смотри, чтобы не проснулся. Если проснется, наливай. Сиди с ним, глаз с него не спускай.
Зайдя к себе, дьяк внимательно осмотрел письмо. Оно было с тремя сургучовыми печатями, на каждой стоял оттиск перстня Марии Федоровны.
- Теперь дело за малым, - отдать письмо Клешнину. В приказе его нет, стало быть, еще у Бориса Федоровича.
Сунув письмо за пазуху, Афанасий Матвеевич подпоясал плотнее суконный подрясник и вышел на улицу.
4
Годунов отдыхал на своей половине, всю ночь он провел на пожаре, помогая тушить и разбирать сгоревшие деревянные строения. Сон был беспокойным, снились кошмары. Он часто просыпался, вскакивал, пил квас, оставленный слугами, опять засыпал. В очередной раз, открыв глаза, он увидел Прохора.
- Зачем пришел?
Слуга причудливо скрутил пальцы, получилось что-то наподобие клешни рака.
- Клешнин?
Прохор мотнул головой. Сердце Бориса екнуло и заныло какой-то тупой болью.
- Зови, да принеси свечей, а то темно.
Клешнин вошел быстро, не здороваясь.
- Что случилось, Андрей?
- Царевич Дмитрий убит в Угличе.
- Убит! Кем? Когда?
- Пока не знаю. Царица Мария Федоровна прислала к царю человека с письмом.
- Вот сучье племя! - Борис в ярости затряс кулаками. - Я им все припомню, придет надобность. Где письмо?
- Я перехватил гонца. Афонька его сейчас зеленым-вином потчует.
- А где гонец, что посылали упредить Битяговских?
- Пока ничего неизвестно, но скоро узнаем. Дай время.
- Время! Пожар прозевали, теперь - Дмитрия! Нет у нас времени, Андрей Петрович. Поеду сейчас к Иове… потом к сестре. К вечеру письмо должно быть у меня.
- К патриарху, я могу съездить.
- Езжай. Разузнаешь, как настроение паствы. Не надо ли чего для церкви, не нуждается ли в чем. Вечером будь у меня.
Когда Клешнин вышел, Годунов быстро оделся и отправился следом. Уже в сенях его догнала жена.
- Чего это Андрей Петрович заходил?
- По делам, Мария, по делам. Я к Ирине съезжу, так что откушай без меня, не жди, - ответив, Годунов поцеловал жену и вышел во двор.
Ирина Федоровна встретила Бориса на женской половине дворца. Царь Федор редко посещал жену, больше времени уделяя постам да молитвам. Скучая по вечерам в одиночестве, она обрадовалась приходу брата. Велев принести вина и сладостей, Ирина пригласила его к столу.
- Как живешь, как Мария, дети? Что привело тебя ко мне? - посыпались ее расспросы. - Угощайся. Или, может быть, мясного блюда подать?
- Нет, спасибо, сестра, кушать я не хочу. Пришел я к тебе со скверной вестью, не хотелось говорить, да завтра все равно узнаешь. Так лучше от меня, чем от других. Федор-то где?
- Отошел ко сну. После пожара все плакал да печалился, а потом успокоился и уснул.
- Пусть поспит, завтра ему много сил понадобится. Пришла весть с Углича: будто убит брат его младший, Дмитрий. Вот пришел совет держать, как данную новость завтра государю сообщить.
- Ох! - Ирина схватилась за грудь, в глазах потемнело. Борис поспешил ее поддержать и посадил на столец. - Чувствовала я! Сны какие-то снились. Все батюшка-свекор, Иван Васильевич, перстом грозил и приговаривал: «Одумайся, Ирина, одумайся!». Когда пожар случился, успокоилась. Думала - к нему, проклятому. Оказывается, нет.
- Свекор, говоришь, снился?
Бориса передернуло. Показалось, что вот он - сам стоит, Иван Грозный. И уже ни ей, а ему, Годунову, перстом грозит: - «Ты, чего Бориска удумал, смотри у меня!
Встряхнувшись, трижды осенив себя крестом, он постарался отогнать от себя дурные мысли.
- Вот что, Ирина, когда завтра Федор все узнает, к тебе придет. Ты его пожалей, приголубь и намекни, что, мол, страдал твой меньшой брат падучей. И не убийство это, а скорей перст божий; то, - есть несчастный случай!
- Почто это надо? - Ирина посмотрела на брата. - Неужто правда, Борисушка, то, что про тебя в народе бают?
- Да ты что, Ирина!? Сестра моя родная! Я только и мечтаю племянников понянчить!
От слов брата Ирина Федоровна потупилась, из глаз брызнули слезы.
- Не суждено, видно, детушек мне иметь. Не стать тебе дядькой. Как твои-то дети - Ксюша, Федор? - Вытирая очи кружевным платком, проговорила она.
- Баба ты еще молодая, родишь! Тогда кончатся эти слухи. А дети здоровы, растут. Ксения, еще немного и заневестится. Ладная получилась дочка, красивая.
- Велю гостинец ей передать. Послы английские, на днях мне ожерелье из жемчуга подарили, - ей отдам, пусть носит.
- Балуешь ты ее, сестра
- Своих нет, так хоть чужих приласкать.
- Ну, пойду я, Ирина Федоровна, вечереет уже. Так не забудь, о чем условились, просто намекни.
- Ой, Борис, не нравится мне это! Ну, коль просишь, сделаю, по-твоему, - согласилась Ирина.
Когда Борис вернулся домой, там его уже ждали Клешнин и Афоня.
- Переговорил с Иовой, Андрей Петрович? - с ходу спросил Годунов, входя к себе.
- Посулил дары для церкви. Пригрозил, напомнил, кому отче саном обязан. В общем, поддержит он тебя, Борис Федорович.
- Письмо уже прочитали?
- Афоня аккуратно вскрыл и прочел. Как и ожидали, жалится Мария Федоровна на тебя государю нашему. Будто твои люди во главе с дьяком Битяговским царевича Дмитрия извели, ударив ножом в горло. За что и были убиты в праведном гневе народом Углича. Далее она пишет всякие поносные слова о тебе, Борис Федорович. Род твой в низости уличает!
- Старая стерва! Не сидится ей в Угличе! Ничего, я ее подалее упеку! Вместе с ее праведным народом.
Прочитав послание царской вдовы, поданное ему Афанасием, Годунов продолжил:
- Письмо уничтожить, вместо него новое положить. Записывай, Афонька! Содержание примерно такое: так как царевич страдал падучей, и хворь сия его одолевала все больше и больше, - случилось горе великое. Утром царевичу совсем плохо стало. Играя с жильцами в тычку, Дмитрий в припадке упал прямо на нож и скончался. О чем печалится тебе, государь, в письме своем Мария Федоровна и просит не гневаться, что не усмотрела она брата твоего, Дмитрия…. Отдашь надежному писарю, пускай отпишет все, как положено, с печалью и слезными словами.
- Сам распишу, в красках разрисую! - Афанасий поклонился, взял бумагу и собрался уходить.
- Письмо запечатаешь и обратно положишь. Утром гонец проспится, сразу к царю! - приостановил его Годунов.
Афоня поклонился еще раз и вышел.
- Вот так-то, Андрей Петрович! Как они с нами, так и мы. Завтра срочно думу собирай, совет держать будем. Да смотри, чтоб без неожиданностей.
- Царица уже знает?
- Знает и поддержит. Иову ты предупредил, царя как-нибудь уломаем. Следствие наладим. Тебя пошлю... Все разузнаешь, после доложишь. Ну ладно, завтра рано вставать, ступай.
Проводив Клешнина, Борис сел за стол, тупо и долго смотрел на догорающую свечу, потом очнулся и прокричал:
- Прохор! Где ты там, бестия. Водки неси.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Сын Ивана Васильевича Грозного и Анастасии Романовны, Федор Иванович по характеру был слаб и безволен. Добрый по натуре, даже слишком, он оказался неспособен нести ношу, которую взвалила на него судьба. Из него, наверное, вышел бы хороший настоятель тихой Российской обители, или сподвижник набожных идей преподобного Нила Сорского на Белоозере, но провидение сделало его царем. После трагической гибели старшего брата, Ивана Ивановича, и естественной смерти отца, Федору пришлось взойти на Московский стол.
Каждое утро царя всея Руси начиналось с молитв, и это утро не было исключением. Федор проснулся, облачился в одежды. Омыл лик из чаши со святой водой, которая доставлялась ему каждый день поочередно из всех московских монастырей, и усердно отбил поклоны святым угодникам. В комнате, где почивал самодержец, было много икон, они висели прямо вдоль стен, сверху донизу, и обычно на молитвы он уделял два-три утренних часа.
Следующим, в размеренной жизни государя, было обязательное посещение царицы, куда он и отправился.
Ирина встретила мужа в своих покоях.
- Как спалось тебе, Федя?
- Плохо спалось, Иринушка. После пожара, как-то беспокойно. Видно мало я Бога молю, чтобы даровал он нам покой и процветание! - перекрестившись, ответил Федор.
- Что ты, Федор Иванович, тебе ли говорить: мало молишься! Солнышко взойдет, - уже у иконостаса, закатилось: все с иконами. Злые, змеиные языки говорят, то и детушек у нас из-за того нет.
- Грешен народ, вот непотребные слова и изрекает.
- Слышала я, что вчера письмо пришло от брата твоего меньшего, Дмитрия и матушки его, Марии Федоровны. Да будить тебя не стали. Так ты узнай, Федя, может, что случилось? Ведь болен Дмитрий Иванович. Падучая его совсем заела. Говорят, дня не проходит, чтоб не упал княжич в конвульсиях.
- Тогда пойду я, Ирина. Наверное, ожидают меня.
- Ответ писать будешь, поклон передай Марии Федоровне, да сыну ее, Дмитрию Ивановичу…
При этих словах голос жены осекся, и она замолчала. Будь Федор внимательней, то заметил бы тревогу в голосе Ирины, но по слабоумию своему он был доверчив и прост, и для него это было слишком сложно.
Попрощавшись с царицей, он прошел в Грановитую палату, где обычно принимал тех, кого считал достойным царской милости. Взойдя на трон, он выслушал разные жалобы и прошения, после чего велел позвать Клешнина.
Андрей Петрович зашел, поклонился государю и молча стал ждать его слов.
- Передали мне, что письмо пришло от Марии Федоровны из Углича. Правда ли?
- Правда, Федор Иванович. Гонец с вечера вас дожидается. Позвать, государь?
- Зови! Пусть заходит.
Савва, с опухшими от перепоя глазами и помятым лицом, повалился в ноги государю. Боясь дыхнуть перегаром, он протянул ему грамоту.
Сломав печати, Федор стал читать. В процессе чтения лик царя побелел, из глаз потекли слезы. Рука опустилась, и он зарыдал, уронив письмо.
- Горе! - вымолвил он в слезах. - Брат мой Дмитрий, в припадке порезал себя до смерти... Не усмотрели няньки! За что, Господи, ты гневаешься на меня? Сжалься, пощади!
Дальше пошли слова молитвы и неразборчивое всхлипывание. Клешнин стоял и терпеливо ждал, когда Федор Иванович заговорит членораздельно.
Наконец-то он очнулся и произнес:
- Сообщите по всем церквям, пускай ударят в колокол и известят народу о беде, постигшей нас! Да, и позовите Бориса.
После этих слов царь встал, сгорбившись от горя, пошел из залы, не видя больше собственных подданных.
Андрей проводил его взглядом и отправился за Годуновым.
2
Слух о смерти царевича Дмитрия распространился по Москве, как пожар в сухом лесу. В церквях звенели колокола, собирая народ. Столица была похожа на улей с потревоженными пчелами.
Когда Борис Федорович подъехал к царскому крыльцу, там уже собралась вся московская знать; стольники, дьяки, дворяне московские, дворяне городовые. Родовитые князья с трудом пробирались к Красному крыльцу, чтобы попасть во дворец и занять место по праву первенства. В кремле царил шум, гам и суматоха. Кто-то ругался непотребным словом, считая, что его не по праву оттеснили назад, и по родовитости он должен быть впереди. Кто-то кому-то уже рвал бороду или грозил посохом. В общем, было, как обычно, но все-таки ярче, колоритнее.
Спрыгнув с коня и бросив поводья слуге, Борис смело пошел к крыльцу. Увидев Годунова, толпа притихла и расступилась. Проходя сквозь нее, Борис Федорович чувствовал колкие, злые взгляды, но, встретившись взором с ним, люди отворачивали или опускали глаза.
На крыльце его ждал Клешнин. Поравнявшись, они быстро перекинулись несколькими фразами.
- Патриарх уже здесь?
- Почти все здесь, сидят, шушукаются. Иов тоже прибыл, тебя ждет.
- Надо послушать, о чем народ говорит. Подстрекателей выведать и убрать.
- Афанасий людей в толпу послал. Особо горластых велено в Разбойный приказ свести.
Клешнин поклонился, как бы здороваясь с Борисом, и замолчал. Подождал, пока он пройдет, и последовал за ним.
В тронном зале уже сидели князья да бояре - весь свет Русской Земли; Романовы, Шуйские, Сицкие, Воротынские, Голицыны и другие именитые фамилии. Рядом с троном сидел Иов, царя пока не было.
Смело пройдя среди рядов знати, Борис подошел к патриарху и поклонился.
- Благослови, отче!
- Благословляю, сын мой, живи с миром!
Иов осенил его крестным знаменем и протянул руку. Борис раболепно поцеловал ее и выпрямился. По палате прокатился шумок, но все стихло. В залу вошел царь.
Федор Иоаннович, государь всея Руси, шел, сгорбившись, шоркая ногами по полу, под руку его поддерживала Ирина. Лицо царя, опухшее от слез, было безвольным и безразличным. Подойдя к трону, он плюхнулся в него и огляделся. Увидев Бориса, государь жестом подозвал его к себе.
Годунов подошел к трону, поклонился царю и встал рядом по правую руку, по левую - стояла Ирина.
- Бояре! - произнес Федор Иоаннович и заплакал.
Отпрыск царского рода рыдал, как ребенок. Немного успокоившись, он взял Бориса за руку и продолжил:
- Сердце мое, переломлено горем и скорбью, потому прошу тебя, Борис Федорович, огласи собранию о содеявшемся от моего имени.
Годунов расправил плечи, победоносно обвел взглядом залу и начал говорить громогласно и уверенно:
- Бояре, гордость и мощь земли Русской! Постигла нас беда, осиротели мы, покинул нас царевич Дмитрий! Забрал его Бог на небеса молодым и невинным, избавил от болезни проклятой. Ушел он от нас на небесную твердь, оставил люд Московский в горе и печали. Скончался на руках матушки своей, Марии Федоровны, о чем известила она нас письмом сегодня утром….
Борис замолчал, вытирая слезу. Среди знатных бояр, словно волна, прокатился ропот.
- Слыхали мы, что в смерти Дмитрия вовсе и не падучая виновата! А Битяговские, Третьяков, да Осип Волохов! - с места выкрикнул Борис Комбулатович Черкасский, шурин Михаила Романова.
Глаза Годунова и князя встретились. Князь Черкасский смутился и замолчал.
- Есть и такие слухи! - тихо подтвердил его слова Борис.
- Я вот что скажу, - поднялся держать слово Михаил Никитич Романов. - Разговоры идут скверные, и мне, как родственнику царской семьи, - на этих словах он сделал ударение, - не гоже, то слушать, и поэтому надо наладить следствие и послать в Углич! - Романов посмотрел на Годунова и продолжил: - А главой всего дела предлагаю князя Шуйского Василия Ивановича. Человек он знатный, родовитый, из старинного рода, - он опять сделал ударение, - ему и руководить.
Бояре одобрительно загалдели, такое предложение им явно понравилось. Князья Шуйские не ладили с Годуновым, поэтому все с интересом ожидали, что скажет Борис, но к их удивлению, он согласился.
- Чтобы раз и навсегда покончить с разными рода слухами, я согласен на следствие. Главой же назначим, - Борис сделал паузу, - Василия Ивановича, не вижу причин ему в том отказать.
Князь Василий Иванович Шуйский был явно удивлен и обескуражен назначением. Предпочитая не влезать в конфликт, он встал, поблагодарил государя за оказанную честь его роду и снова сел.
- Я считаю, что в этом важном деле должно быть и лицо духовное, - вмешался патриарх. - Предлагаю митрополита Геласия, он муж достойный и благочестивый.
- Хорошо, отче. Думаю, бояре не будут возражать? - ответил ему Годунов
- Геласия можно, достоин!
- Без духовного лица нельзя!
- Пускай будет Геласий!
Послышались одобрительные выкрики.
- Ну и третьим! - продолжил Борис. - Окольничий Клешнин Андрей Петрович. Будет помогать Василию Ивановичу.
До этого скромно стоявший у дверей, Клешнин вышел на середину и поклонился государю и боярам.
- Благодарю за оказанное доверие, постараюсь оправдать его, честно выполнив долг - перед государем и Землей нашей.
Кто-то попытался что-то сказать, но патриарх Иов упредил.
- На том и порешим! Пусть едут. А до окончания следствия любой дурной разговор пресекать, вплоть до дыбы!
Дьяк Щелкалов составил царский указ о назначении следствия и подал царю.
Федор Иоаннович, доселе не участвующий в разговоре, будто бы его и не было, очнулся. Произнеся царственное: «Сему быть!», он подписал указ, встал и, опираясь на руку Ирины, вышел из палаты.
Бояре стали расходиться, жарко, но тихо, обсуждая тему дня. Годунов подошел к Андрею и прошептал:
- Двое из троих, неплохо.
- Василий Иванович человек скользкий, никогда не знаешь, что у него на уме! - ответил ему Клешнин.
- Для этого ты и поедешь. Скажи Афанасию, пусть подготовит верных людей. С собой возьмешь, пригодятся.
Во дворе Клешнин простился с Борисом Федоровичем и пошел собираться в дорогу.
Уже дома Годунов вспомнил слова халдея: «Невинная кровь приведет тебя к тому, о чем мечтаешь…».
Борису стало не по себе, на лбу выступил холодный пот.
3
Устин догнал Кирилла почти у самого Углича. Бабка Фекла дала ему мази на травах для Егора и рассказала про ночного гостя. Догадавшись, что это потерянный холоп Зотова, он попрощался с Феклой и поспешил домой.
Конь был быстрый, подвода смазанная. Обогнув Кирилла, он остановился, бросил поводья в телегу и обернулся.
- Эй, парень, куда направляешься, не в Углич?
- Тебе, какое дело. Ехал, ну и едь дальше!
- Да вот, смотрю, идешь. Думаю, если по пути, подвезу. Меня Устином зовут, а тебя?
- Кирилл, - проговорил парень и сел в телегу.
- Что же так, босяком, и без зипуна, странствуешь?
- Был у меня кафтан, и лошадь была, да повстречал лихих людей.
- Эва! На вот, поешь. Голодный, наверно? - Устин протянул ему краюху хлеба. - Там, в телеге, квас, попей.
Еду, что дала бабка Фекла в дорогу, Кирилл съел в полдень, а уже вечерело. Почувствовав голод, он взял у Устина хлеб и надкусил. Отыскав в подводе крынку с квасом, запил.
- Далеко еще до города?
- Да нет, с версту, может далее. Только неспокойно сейчас там. Суматоха. Сам бы не поехал, - Устин вздохнул, - кабы не дом, жена, дети!
- А что случилось-то?
- Царевича нашего, Дмитрия Ивановича, убили.
- Как убили? Кто?
- Разве их разберешь? Я утром, пока можно было, уехал по делам в деревню. Не моего, то ума дело. Может, и ты воротишься, пока не поздно?
- Нельзя мне... Барин мой там. Мы вместе в Углич-то ехали, только я отстал.
- Ну, как знаешь.
Устин помолчал, понукая лошадь, и снова спросил:
- Барина твоего Егор Силыч зовут?
Кирилл удивленно и настороженно посмотрел на Устина.
- Зотов Егор Силыч. А ты его, откуда знаешь?
- Дома он у меня хоронится, для того и в деревню к бабке Фекле ездил. Чтобы снадобья да мази дала. Она мне про тебя и рассказала.
- Что ж ты все вокруг да около блуждаешь. Кто, да что! Прямо бы спросил.
- Как просто! А если ошибся я, тогда как?
- С Егором Силычем-то, чего случилось?
- Помяли его немного, рука без трех пальцев осталась. Ну ладно, поехали. Заждались меня дома... женка поди переживает! - Устин хлестнул кнутом лошадь.
Подъехав к посаду, они встретили стрельцов при полном снаряжении во главе с десятником. Кафтаны на них были темно-синие, добротные, таких Устин в Угличе не видел.
Десятник жестом велел им остановиться и грозно спросил.
- Кто такие, мужики? Откуда едете?
- Посадские мы, живем здесь. Возвращаемся с деревни. А вы, видать, не здешние, наши-то похуже одеты будут? - польстил десятнику Устин.
- Полковника Терема Засецкого стрельцы. По царскому указу здесь. Порядок наводим! - посмотрев на Кирилла, он добавил: - Почто босой?
- Блаженный он! Брат мой меньший, вот и вожу с собой! - опередил Кирилла Устин.
От домов, вдоль улицы, шли еще двое стрельцов, волоча полуживого казака.
- Вот он, сукин сын, в соломе прятался! - доложил один из них десятнику. - Мы его пристукнули немного.
- Тащи его на съезжий двор, Голова разберется! - ответил десятник и обернулся к Устину. - Проезжай, мужики, да попусту из дома не выходите. Сейчас лучше на печи сидеть.
Устин ударил кнутом лошадь и тронулся с места, пока стрельцы не передумали. Подъехав к дому, они спрыгнули с телеги и завели лошадь во двор.
- Никак пронесло! - обратился Устин к Кириллу.
- С блаженным - ловко ты.
- Не объяснять же им про лихих людей. Кто ты, откуда! Ну ладно, пошли.
На крыльце их встретила Груша. Увидев незнакомого человека, она поздоровалась и опустила глаза.
- Это Кирилл, холоп Егора Зотова. Я его по дороге встретил. Ну, как у вас дела? - спросил Устин жену.
Сообразив, что говорить можно, Груша со всей накипевшей у нее страстью заговорила:
- Барин лежит, все больше спит. Рука вроде ничего, гноя нет. Данила где-то ходит. Ребят накормила, спать положила. Состирнула бельишко барину. Перепачкалось оно кровью да грязью... насилу отмыла! - сделав вздох, она продолжила. - Устинушка, здесь такое было! Стрельцы понабежали. Не городские, - пришлые. По избам ходят, кого найдут, забирают и в застенок. У соседей в огороде парня схватили, руки ему заломили и увели. Страху-то было…
- Принеси полотенец, да полей... умыться надо! - оборвал ее Устин. - Пироги на стол ставь, с дороги мы.
Обиженная Груша замолчала. Повернулась, зашла в дом. Вынесла полотенец и подала мужу. Набрав с колодца ведро воды, поставила рядом с Кириллом, развернулась и ушла.
- Надулась, теперь молчать будет, - подмигнул Устин Кириллу. - Давай умываться, да вечерить будем.
Кирилл взял ведро и полил ему на руки. Умывшись, они зашли в избу. На столе уже стояла гречневая каша, пироги с рыбой да квас.
- Проходите, не стесняйтесь! - обратилась Груша к гостю. - Садитесь, кушайте. Барина я вашего покормила. Слаб он еще, спит.
Кирилл сел, взял ложку и стал ждать хозяина. Устин налил квасу, отпил. Груша молча завозилась возле печи.
- Данила скоро будет? - спросил Устин, видя, что жена не желает говорить.
- Он пошел к собору Святого Преображения. Туда, еще утром, когда ты уехал, снесли царевича Дмитрия.
- Давай вечерить, ждать не будем. Прейдет, поест.
Ждать не пришлось. Как только они сели за стол и Устин разломил хлеб, в дом вошел Данила.
Увидев Кирилла, он радостно воскликнул:
- Мать твою за ногу. Вот так встреча!
Обнявшись, они захлопали друг друга по плечам.
- После радоваться будите. Садитесь есть, пока не остыло! - остановил их Устин и сунул ложку в гречневую кашу.

ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Подъехав тихими улочками Углича прямо к собору Преображенья Господня, князь Василий Иванович Шуйский, Клешнин и отец Геласий зашли в церковь. В ней было полно народу. Плач и причитания разносились со всех сторон.
Посредине церковной залы, на дубовых досках, лежало бездыханное тело царевича Дмитрия. Перед ним на коленях усердно молилась его мать, Мария Федоровна. Воскресенский архимандрит Феодорит нервно расхаживал вокруг покойного княжича, размахивая кадилом.
Увидев Шуйского, он властно приказал людям разойтись, и пошел навстречу. Лицо архимандрита было больше перепугано, чем опечалено. Глаза бегали, руки тряслись.
Василий Иванович уже знал, что днем ранее Годунов прислал сюда стрелецкого голову Терема Засецкого и пять сотен стрельцов для наведения должного порядка. «Видно усердно поработал полковник», - подумал Шуйский и, напустив на себя как можно больше строгости, встретил отца Феодорита гневными словами:
- Не уберегли, теперь молитесь! Ответ перед царем держать будете! Пойди к Геласию. Митрополит наставит тебя на путь истинный.
Пройдя мимо архимандрита, не желая говорить с ним более, он подошел к телу Дмитрия.
Мальчик покоился на досках в окровавленных одеждах. Его бледное лицо обострилось, на шее была видна огромная рваная рана. На груди покоился обагренный кровью нож. Принесенный сюда после убийства, он так и лежал. Дожидаясь следствия из Москвы, трогать его не стали.
- Андрей Петрович, подойди-ка. Ведь ты знал Дмитрия. Скажи, он ли? - подозвал Василий Иванович Клешнина.
Подойдя к покойному, Андрей посмотрел на царевича. Лицо его стало белым, левый глаз задергался.
- Чего молчишь, он аль нет? - повторил Шуйский.
До этого даже не замечавшая присутствие князя, Мария Федоровна отвлеклась от молитв и подняла голову. Посмотрела на Андрея Петровича и запричитала:
- Изверги, деспоты, детоубийцы! Загубили душеньку невинную, кровинушку ненаглядную, соколика ясного! Нет им за то прощения ни на небе, ни на земле! Гореть в адовом пекле! Будь проклят тот день, когда мать родила их на свет божий! Все Битяговский с людишками своими…
- Сомлел с дороги, что ли? Молчишь! - оборвав заунывную песню Марии Федоровны, в третий раз обратился князь к Клешнину.
- Вроде он... Мертвый только! - буквально выдавил из себя Андрей и отошел в сторону.
- Вот и ладно. - Василий Иванович перекрестился, прочитал короткую молитву и обратился к народу. - Царь наш, Федор Иванович, дай бог ему здоровья, прислал меня, родовитого князя, думного боярина Шуйского Василия Ивановича, к вам, ребятушки, чтобы я с государевым окольничим Клешниным Андреем Петровичем и отцом Геласием учинил вам следствие по поводу смерти царевича. Потому велю пройти всех в Разрядную избу. Там я буду спрашивать, а вы ответ держать. Царевича же велю обмыть и в гроб уложить.
Окинув людей строгим взглядом, он вышел из церкви, следом за ним пошел и Клешнин. Отец Геласий остался в храме, делать наставление архимандриту.
В Разрядной избе их встретил Терем Засецкий. Поклонившись, он пожелал обоим доброго здравия.
- И ты будь здоров, полковник, - ответил ему Василий Иванович, - не зря хлебушек ешь. Сам видел... Доложу государю о твоем усердии.
- Дело мы знаем, князь. Не первый год служим! - гордо ответил Терем.
- Ступай в собор. Стрельцов возьми, да волоки сюда всех, кто там есть, пока не разбежались. Спрашивать буду.
- Вечер уже. Может быть, завтра с утра начнем? - вмешался Клешнин.
- Время позднее, да дело спешное. А ты, Андрей Петрович, иди, отдохни. А то лица на тебе нет! Может, лихоманка тебя забирает? - Шуйский, важно пройдясь вдоль комнаты, опять обратился к полковнику. - Покличь там дьяка Елизара. Он с нами приехал, где-то по двору ходит. Бумагу да чернил пусть прихватит, писать будет.
Стрелецкий голова кивнул в ответ и вышел. Клешнин бесцельно походил вокруг стола. Тупо посмотрел на свечи, снял нагар, прошел в угол и сел на лавку. Посидел и, наконец-то, ответил князю.
- Послушаю, что люди скажут.
- Не доверяешь ты мне, Андрей Петрович. Думаешь, я супротив правды пойду? - покосился на него Шуйский. - Оба мы царем назначены, стало быть верить друг другу должны. Если царь нам верит.
- Коль назначены... вдвоем и обыск делать будем!
- Разве я супротив говорю! Просто думаю, устал ты с дороги. Пошел бы отдохнул. - Шуйский обернулся и увидел дьяка Вылузгина. - Проходи, Елизар Данилович, здесь сказанное записывать будешь.
С кипой бумаг и перьев, дьяк молча прошел к соседнему столу и расположился. Аккуратно поставив чернила, подальше от края, он стал зачищать перья.
- Почти всех привели, Василий Иванович. В церкви, при царевиче, одна матушка Мария Федоровна, да отец Феодорит. Его митрополит Геласий оставил службу вести, - доложил полковник, вернувшись в избу. - Нагих тоже нет, больно буйные, пришлось в темную посадить. Прикажите доставить?
- Ладно, их мы завтра спросим. Заводи, кто есть, по одному. - Шуйский сел рядом с Клешниным. - Обыск чинить кто будет? Я или ты?
- Тебя в сем деле старшим назначили, вот и спрашивай! - отмахнулся Андрей Петрович.
Первой завели женщину средних лет. Она растеряно обвела комнату глазами и со страхом посмотрела на Шуйского.
- Как зовут? Какого сословия? - начал опрос князь.
- Ирина я, Жданова. По мужу Тучкова. Сословия мы не великого, из жильцов Марии Федоровны. Кормилицей я была при царевиче.
- Как же ты смотрела за царским сыном, окаянная?!
Из глаз женщины брызнули слезы. Упав на колени, она поползла к князю. Обняла его ноги и, покрывая сапоги поцелуями, запричитала:
- Не виновата я, батюшка! Уж я за ним смотрела, все глаза высмотрела... А в то утро, проклятое, вывела его погулять, с ребятушками поиграть. Глаз с него не спускала, он туда - и я за ним, он сюда - и я за ним. Вдруг как ударили меня - в голове темно стало. Тут я память и потеряла. Когда очнулась, лежит Димитрушка на земле, а из горлышка - кровь, так и льется. Сердце у меня забилось, я и закричала.
- Встань, нечего сапоги пачкать. Все ли ты мне рассказала?
- Все, князь Василий Иванович! Как на духу поведала, ничего не утаила! - вставая с колен, ответила кормилица.
- Кто убил, ты не видела?
- Нет, не видала. Без разума была, а когда в себя пришла, он уже лежит.
- Кто еще рядом с царевичем в последний час был?
- Ребятушки...что с ним играли. Постельничая...Мария Самойлова. Василиса Волохова тоже была.
- Прямо тогда, когда убили его?
- Не помню я, батюшка! Вроде вместе выходили, как Дмитрия гулять повела. Мария мне еще говорила что-то, когда с крыльца сходили. А ребятушки, те всегда во дворе... Что им еще делать, играй себе да играй.
- Значит, точно сказать не можешь?
- Не могу, Василий Иванович. Вы их самих спросите... Они там, за дверью дожидаются.
- Всему свой срок, пока о тебе речь. Не хворал ли в последнее время царевич? Не болел ли в то утро?
Кормилица оттерла слезы. Глаза ее сузились, она вздохнула и продолжила:
- Болел, батюшка, болел! Падучая его одолевать стала. Намедни, так скрутило! Его - держать, а он - кусаться. Дочке Андрея Нагова все руки объел! И в то утро, худо ему было. Я предупредила царицу, нельзя ему ножичком играть. А она мне: «Пусть потешится, недолго ему осталось».
- Так и сказала - «недолго»? - Шуйский подошел к дьяку, - записываешь, Елизар?
- Все как есть пишу! - обмакнув перо в чернила, подтвердил Вылузгин.
- Выходит, она знала? - вставил вопрос Андрей Петрович. - Отвечай, не тяни!
- Сердце матери, видать, подсказало. Разве про такое ведают? - Ирина поняла, что сболтнула лишнего, сбилась с дыхания и замолчала.
- Ступай! Пусть приведут Волохову.
Кормилица царевича, не размышляя, выбежала за дверь.
- Какую думу думаешь, Андрей Петрович? - спросил князь Василий, подойдя к Клешнину.
- Играя ножичком, царевич упал в припадке и поколол себя... Наверное.
- Хорошо, опросим других. - Шуйский повернулся к выходу. - Заводи следующего.
После допроса Василисы Волоховой выяснилось, что она тоже ничего не видела, на некоторое время отлучившись. Волохова узнала о смерти Дмитрия, только когда подняли шум. По двору бегал Михаил Нагой и кричал, что убили царевича, обвиняя в том Битяговских и Третьякова. Мария Самойлова ничего важного не добавила.
Опросив еще многих свидетелей, они пришли к выводу: толком самого убийства или самоубийства никто не видел. Лишь слышали, как плакала Мария Федоровна, ругая убийц, да метался по двору полупьяный Нагой.
Последним привели пономаря, который ударил в набат, якобы увидев убиение с колокольни.
- Как звать тебя, человече? - спросил его князь Василий.
- Звать? Как крестили, уже не помню, все кличут просто - Огурцом.
- Это ты поднял народ на расправу?
- Я звонарь, мне было велено бить в набат! Я и бил.
- Велено, кем велено? - Шуйский схватил его за грудки. - Говори, пес шелудивый!
- Сидел я дома. Когда услышал шум, выбежал на улицу и встретил Субботу Прототопова. Он ударил меня по шее, велел бежать на колокольню и звонить посильнее. Вот я и звонил.
- Ничего не знал, а звонил?
- Звонил, батюшка светлый князь Василий Иванович. Это после я узнал, что царевич убит, что наймиты к нему были подосланы и что их, потом тоже убили.
- Замолчи! На дыбу захотел! Если сам не видел, чего болтаешь! Я тебе язык быстро вырву. Тащите его в темную, опосля с ним разберусь.
Когда пономаря увели, Клешнин полистал листы опроса, зевнул и произнес:
- Пошли почивать, Василий Иванович, завтра снова день будет.
И они разошлись отдыхать.
Василий долго не мог уснуть, разные думы лезли в голову. Верно ли поступает, не дал ли где промаху?..
Шуйский еще в Москве понял, чего хочет от него Годунов. У него было острое чутье на дворцовые интриги. Ведь недаром выбор пал на Василия Ивановича. Борис поставил его перед выбором: или он играет по его правилам, или вообще не играет. Князь Василий хорошо помнил кончину старшего брата Андрея, попытавшегося с дядей - Иваном Петровичем Шуйским выступить против Бориса Годунова. Оба были умерщвлены лютой смертью. Сам Василий Шуйский отделался ссылкой на два года. Вернувшись в Москву, он получил от государя запрет на женитьбу.
Романовы всячески старались отдалить Бориса от царя, и любой враг Годунова становился их товарищем. Там, в думе, бояре выдвинули князя Василия с надеждой на то, что он поведет следствие, против Бориса, тем самым очернит его перед государем. Поможет им, близким родственникам царского дома, занять место возле трона, скинув оттуда выскочку Бориску Татарина. Но Шуйский не собирался подставлять голову под чужие интересы. Свою задачу он понял сразу. Выкрутить дело так, что это он, сам Дмитрий, покончил с собой без всякой посторонней помощи.
Прояснив ситуацию, Василий приступил к делу. Единственное, что его удивляло, - Клешнин. Окольничий должен был ориентировать князя в нужном направлении, для этого его и послал Борис Федорович. Так нет же, - сидит и молчит?! От этого Василий нервничал и сбивался с толку - верно ли он делает. На прямые намеки князя Андрей Петрович отвечал неохотно, стараясь уйти от ответа.
С такими мыслями Шуйский проворочался всю ночь и уснул только под утро.
2
Первушка Аникиевич Вепрев прибыл в Углич вместе с Клешниным, но отошел от него и незаметно растворился в городе. Показываться вместе с людьми из Москвы ему резона не было, у него была другая задача: найти Зотова живого или мертвого. Послание к Битяговскому, которое вез Егор Силыч.
Перед отъездом, он говорил с дьяком Афоней.
- Ты, Первушка, походи, людишек поспрашивай, - может, кто видел его или слышал. Коль убили Егора, найди труп. Вряд ли его уже схоронили. Обыщи одежду, может, бумага при нем, будь она неладна. Ну, а если жив, сам тебе все расскажет. Сведи его с Андреем Петровичем, тайно сведи. Ни Шуйский, ни отец Геласий ведать о нем не должны.
- Сделаю, Афанасий Матвеевич, будь спокоен.
- Ну, ступай. Как найдешь, сразу в Москву, не жди конца следствия. Далее окольничий сам разберется, а ты мне тут дюже нужен.
Найти человека в Угличе оказалось делом нелегким. Среди мертвых Егора не оказалось. Попробовал расспросить горожан - не тут-то было. Напуганные последними событиями, они сторонились чужака.
С утра до вечера ходил Первушка по улицам и переулкам Углича, - расспрашивал, выведывал. Ответы были одни и те же: не знаем, не видели. К вечеру второго дня наткнулся он в посаде на парня. Лицо его показалось Вепреву знакомым, где-то он уже его встречал.
Прихрамывая, он догнал его и остановил.
- Постой, добрый человек. Не скажешь, как пройти к собору? А то я заплутал малость.
- К собору-то? Прямо пойдешь, там крестец будет. Так ты его проходи до следующего. На нем вправо повернешь, тут и собор недалече, - быстро, стараясь отвязаться, ответил парень.
- Сам-то кто будешь? С посада, что ли?
- Брат у меня здесь, Устином кличут. У него и гощиваю. А тебе почто?
- Так, для разговору.
- Некогда мне с тобой разговоры говорить, прощай.
Не желая больше изъясняться, парень быстро направился в обратную сторону.
Первушка прошел немного и остановился. Вспомнив, что видел его, во дворе Посольского приказа, обернулся и крикнул:
- А ну, постой!
- Вот привязался... Чего тебе опять? - уже с угрозой в голосе проговорил парень.
- Не холоп ли ты Зотова Егора?
Видимо, тот никак не ожидал такого поворота событий, - растерялся и пробурчал:
- Господин он мне.
Первушка, хромая, подбежал.
- Ну, слава богу, нашел. Жив ли хозяин?
Узнав про людей из Москвы, Пустоцвет с утра пошел до Разрядной избы, разузнать о чем говорят в народе. Наслушавшись всяких страхов про то, что князь Шуйский лютует, хватает людей, сажает в темницу, а кого даже на дыбу, Данила решил не расхаживать попусту и отправился в дом Устина. Егор Силыч то приходил в себя, то опять впадал в беспамятство, а без него Пустоцвет не знал, что делать.
Встреча с хромым человеком ему очень не понравилась, а последний вопрос, вообще, выбил из колеи. Данила с опаской посмотрел на него и ответил:
- Какое тебе дело до моего господина? Жив он, аль нет.
- Ты, парень, давай не ершись. Спрашивают - отвечать надо. Первушка Вепрев я. Послан дьяком Афоней, отыскать барина твоего. Слышал, наверное, про Афанасия Матвеевича, да и мы с тобой виделись. В приказе у коновязи. Я Егора из Москвы провожал. Припомнил?
- А я напугался, думал, - мало ли! - Данила облегченно выдохнул. - Последние дни здесь такое творилось! Рассказать - так жутко станет. Егор Силыч живой! В посаде хоронится. Только он все больше в беспамятстве. Побили его жестоко.
- Письмо, что он вез, где?
- Спалили. Отдать его Битяговскому Егор Силыч не успел. Велел поджечь…. В общем, сгорело оно.
- А сам то он, как жив остался?
- Кольчуга выдержала. Все удары на себя взяла.
- Веди меня к нему.
Зотов лежал на лавке укрытый кафтаном. Увидев Пустоцвета с Первушкой, он попытался встать.
- Лежи, Егор Силыч! - остановил его Первушка.
- Да вроде легче мне стало, голова прояснилась. Ну, чего там? Рассказывайте.
- Поклон тебе от дьяка Афони. Меня-то помнишь?
- Память мне не отшибло! - засмеялся Егор, хватаясь здоровой рукой за грудь.
- Дела наши такие: царевич Дмитрий убит. Мать его слезное письмо в Москву отписала - государю, Федору Иоанновичу, обвинив во всем дьяка Битяговского с товарищами. По этому поводу царем следствие назначено под началом князя Шуйского Василия Ивановича. Нагих в Разбойной избе держат, а тех, кто им помогал, на дыбу подвесили.
- Гулять сладко, да похмелье гадко! - вздохнул Егор.
- Насилу тебя отыскал. Хорошо Данилу встретил. Думал я, и ты вместе со всеми во рву лежишь.
- Не пришлось мне... Хотя смерть рядом была. Грамоту-то я Михаилу не успел отдать, убили его.
- Знаю, Егор Силыч, Данила мне все рассказал. Как поправишься, обратись к Андрею Петровичу, он тебе поможет. Ну, а я сегодня же на Москву, спехом. Сообщу о тебе Клешнину и поеду. Ну прощевай, Егор Силыч. Может, свидимся еще.
Первушка поклонился Зотову, попрощался и вышел.
- Странный человек. Не посидел, не отдохнул... Толком ничего не спросил, - удивился Пустоцвет.
- Что ему надо, он узнал. Бумага та, Данила, весьма важная, пришел он именно за ней. Как узнал, что нет ее более, так и уехал. А, ты, что думал? Он тайком с Москвы прибыл, здоровьем моим поинтересоваться?! Зови Грушу, пусть на стол накрывает, что-то я голоден, поесть бы не мешало.
3
Закованный в железо, Михаил Нагой стоял перед Шуйским и смотрел в сторону Елизария. Его кудри слиплись от грязи, забились соломой, кафтан изодрался, под глазом светился огромный синяк, отдавая фиолетовым цветом. Проведя два дня в темнице, он наконец-то протрезвел.
Хотелось пить, и Михаил с жадностью смотрел на кувшин с квасом, стоявший у дьяка на столе.
- Все-таки Битяговский убийца? - отвлек его от кваса Василий Иванович.
- Испить бы мне, душа горит, в горле сухо. Дай хоть квасу! Потом и спрашивай!
- В аду твоя душа будет! Тот огонь квасом не зальешь!
Шуйский подошел к дьяку, взял крынку и подал Нагому. Михаил с жадностью припал к ней пересохшими губами.
Одним глотком опорожнив кувшин, он вытерся рукавом и произнес:
- Пресвятой Троицей божусь: он это! С Третьяковым и сотворили. Я, как услышал крики, сразу - во двор. Царевич-то на землице уже лежит, кровь собственную хлебает, а они, как вошки из-под гребешка, по двору мечутся. Мишка в руке нож держит, весь в крови перепачкался... Я тут шум и поднял.
- Ирина Жданова утверждает, что не видела ни Битяговского, ни Третьякова. Будто они потом на шум прибежали. Тут ты их и побил с казаками, что всю ночь у тебя в покоях пировали. Говорят, под утро только и стихло веселье?
- Наговор, Василий Иванович! Брешет она.
- Брешет, говоришь? А остальные?! - Шуйский схватил стопку допросов и, тряся ими, ткнул Михаила в лицо. - Погань, ты этакая! Невинных людей побил, теперь оправдываешься. Сына Битяговского с племяшом Качаловым здесь порешили! - Василий указал перстом на пол. - Избу от крови бабы целый день отмывали да отскабливали!
- Все они одним миром мазаны. Вот и гонец с Москвы, якобы от государя нашего... К дьяку, перед самым убийством прибыл! Здесь его отыскали, шептался о чем-то с Даниилом, сыном Битяговского.
- Гонец с Москвы? По царскому велению?
- Не знаю, от Федора Ивановича, аль еще от кого. Может, в том письме и было дано добро на смерть царевича?
- Что ж не прочел…? - перебил Нагова Андрей Петрович. - Все бы и узнал.
- Не дался он мне! Письмо пропало.
Почувствовав особый интерес Клешнина, Василий Иванович отошел в сторону, отметив, что дьяк перестал писать.
- А сам-то он где? Человек, что прибыл с письмом? - продолжил Клешнин.
- Там же где и все, - во рву…
- Продолжай, Василий Иванович. У меня вопросов больше нет. - Клешнин сел на лавку и замолчал, предоставляя право слова Шуйскому.
- Брат твой, Андрей, показал давиче, что болезнь Дмитрия в последнее время ухудшилась. Что в припадке он объел руки дочери его. Утверждают это и Самойлова, и Волохова. В тот же день, - царевич с ребятами играл ножичком в тычку! - начал наседать на Михаила Василий Иванович.
- Кривда против правды идет! - злобно ответил Нагой. - Дмитрий и вправду занемог на днях. Но в то утро здрав был, умом светел, весельем полон. Михаил его убил! Вот вам крест.
Нагой перекрестился.
- Хватит нам тут поклоны да кресты отбивать! Чай, не в церкви перед иконами. Вот устрою тебе допрос с пристрастием, - по-другому петь начнешь.
- На дыбу хочешь поднять меня, брата царицы Марии Федоровны?! За то, что детоубийц наказал! Судил их по законам божьим! Одумайся, Василий! Или забыл, как Годунов брата твоего единоутробного в Буй-Город сослал. В страшных мучениях помер Андрей! Сам-то ты в ссылке отсиделся. Видно долго портки стирать пришлось, что такое молвишь!
От этих слов лицо князя налилось кровью, стало красным, глаза выкатились из орбит. Брызжа слюной, он закричал:
- Как ты посмел, сучий потрох, на меня такие поносные слова говорить! Стража, тащите его в холодную. Да чтоб на одной воде сидел! Погляжу я на тебя через день другой!
Стрельцы схватили Нагого и поволокли к выходу. Михаил, пытаясь вырваться из их рук, прокричал:
- Иудово семя! Мне бы только до царя дойти! Челом ударить. Всех бы вас казнил лютой смертью! Лежали бы во рву, вместе с наймитами вашими!
Больше говорить ему не дали, вытолкнули из избы и закрыли дверь. Василий Иванович в бешенстве подошел к дьяку.
- Записал ли последние слова?
- Все записано, как велено было.
- Дай сюда!
Вырвав лист из рук Елизария, он стал рвать его на мелкие кусочки.
- На дыбу, собаку! Чтобы поджарился хорошо! Прикажу, пусть готовят.
- Нельзя, Василий Иванович, - вмешался в разговор Клешнин. - Это тебе не холоп или простолюдин, а Нагой! Царский родственник! И казнить, аль миловать государь должен.
Бросив в печь, обрывки опросного листа, Шуйский немного успокоился и позвал полковника Засецкого.
- Вот что, Терем. Приведи-ка сюда матушку Марию Федоровну. Пора и ей допрос учинить, одна она осталась.
- Как же матушку оторвать от сына? Она, почитай, и не отходит от него. Все в молитвах, плачет да убивается.
- Ничего. С Богом поговорила, теперь и нам пора поведать, как сия добросердечная мамаша сына проглядела! Вели, чтоб привели. Нет, постой!.. Сам сходи... да будь повежливей.
Проводив взглядом полковника, князь обратился к Андрею Петровичу:
- Ишь ты, убивается она! Свидетели говорят совсем другое. Когда убили Дмитрия, она не бросилась к чаду своему, не приняла его на руки, чтобы разделить с ним его последний вздох?! Стала бить кормилицу, не обращая на царевича внимания, да обвинять Битяговского с товарищами. Странно это.
- Может, ополоумела? Разве сразу поймешь! - задумчиво ответил Клешнин.
- Может и так. Только и сейчас она от гроба не отходит, потому, что допроса побаивается.
- Завтра Дмитрия похоронят. Отец Геласий сказал, нельзя его больше в соборе держать. Надо предать земле.
Их разговор оборвала Мария Федоровна, с шумом врываясь в комнату.
- Мало того, что вы братьев моих под замком держите, так еще и меня тягать вздумали! Креста на вас нет! Мать от мертвого сына отрываете!
- Садись, Мария Федоровна. Не серчай на нас. Не своей волей мы допрос тебе чиним, а по государеву указу. Сейчас велю кваску свежего принести. Наперво отдохни, а после и речь вести будем! - вежливо остановил поток ее слов Шуйский.
- Нечего мне с вами сидеть! Коль позвали, так спрошайте.
- Зачем же так, матушка? Может, чего еще поднести? Поди, с утра ничего не ела?
- Я тебе, Василий, не матушка! И яств ваших мне не надобно! Спрашивай, а то пойду я. Царевич в церкви лежит, как сирота какая, а ты развел тут - поешь, попей! Тьфу, прости меня, Господи! Тошно глядеть на тебя!
- Ну, хорошо, Мария Федоровна. Скажи: кто тебе поведал о случившемся? Сама ведь ты не видела, как погиб царевич?
- Не видала, правда твоя, Василий Иванович! Но слышать слышала. Выбежала на шум и обнаружила Дмитрия мертвым.
- И бросилась бить кормилицу, вместо того чтобы помочь сыну. Может, жив он еще был?
От такого вопроса Мария смутилась, ей он был совсем не по нраву. Зло поглядев на Шуйского, она ответила:
- Как же живым ему быть?! Рана-то сильная. Навалилось на меня горе, сама не ведала, что делаю. Может и била я кормилицу, не помню. Понять должен - сын же, не чужой. Умом чуть не тронулась.
- Поносные слова кричала на Битяговского, Третьякова и других. А ведь не видела. Пока еще не ведала, кто убийца!
- Как же это, - она споткнулась, немного помолчала и продолжила, - что-то я в толк не возьму, Василий Иванович! К чему ты это говоришь? Уж не подозреваешь ли меня в чем!?
- Мария Федоровна, упаси бог! Очевидцы показывают: Битяговский и Третьяков, - на место горя после прибежали... Но ты на них перстом казала и говорила, будто они убили царевича!
- Кто же кроме них? Давно изверги к наследнику подбирались! Подходящее время искали. Они и есть.
- Может, никто не убивал Дмитрия? Сам поранился в припадке. Ведь ранил он как-то тебя, когда его падучая трясла!
- Это ранее было!.. А последнее время ему лучше стало.
- И поэтому ты разрешила ему играть с ножичком в тычку. Более того, когда тебя, Мария Федоровна, об этом упредили, ты отмахнулась и сказала, - Шуйский взял опросный лист Ждановой и зачитал: - «Пусть тешится, не долго ему осталось». Повествует нам об том, в личном сказе, - кормилица.
Князь показал лист Марии Федоровне.
- Она, стерва, оговаривает меня! За побои мстит.
- Свой ответ за Дмитрия, что не усмотрела, ты перед царем держать будешь. Невинно погубленные души дьяка Битяговского и других - тоже на тебе. По твоему указу, брат твой Михаил, побил их!
- Ловко, князюшка, у тебя все выходит! Стало быть, мы во всем виноватые? Чтобы себя обелить, я смуту затеяла! Битяговский - жертва невинная, а царевич сам себя убил! Ты что, Василий, белены объелся?
- Может, и объелся! Только мне кажется, так оно и было! По приезду в Москву мое мнение будет известно государю нашему, Федору Иоанновичу.
- Мое слово тоже пока что-то да значит! Смотри, не прогадай! Как бы тебе с твоими клевретами самому на дыбу не угодить!
Мать царевича Дмитрия замолчала, повернулась к князю спиной и гордо вышла. Шуйский не посмел ее остановить. От последних слов Марии ему стало не по себе, тоска закралась в сердце и стала душить.
Расстегнув ворот рубахи, он проговорил:
- Скверная баба! Как бы не наговорила чего царю. Может, порвать этот опрос? Вроде и не спрашивали ничего. Андрей Петрович, как думаешь?
- Показание Василисы Волоховой у тебя есть; Самойловой, Ждановой, добавь еще пономаря. Огурец, хоть ничего не видел, с испугу скажет. Прикажи подьячим опросить жильцов Марии Федоровны, а так же детей, что во дворе гуляли, - картину и составишь. - Подумав, Клешнин добавил: - лишние слова ни к чему, князь. Ладно, пойду, что-то мне дурно стало.
- Иди, Андрей Петрович. Опросные листы я Геласию велю отнести. Пусть почитает, его мнение перед царем тоже важно.
Клешнин князю не ответил. Встал, размял затекшие от долгого сидения ноги и вышел.
4
На следующий день тело царевича Дмитрия было погребено, отпевали в соборе Преображения Господня. Отец Геласий каждый день служил панихиду по усопшему, прося бога принять на небеса душу несчастного Дмитрия.
Тем временем Шуйский опрашивал свидетелей, собирал факты. Михаила Нагого держали под замком, в кандалах, как главного виновника в убийстве дьяка Битяговского и его людей.
С каждым днем все больше и больше появлялось свидетелей самоубийства царевича. В Угличе начались казни. Родственники убитых взывали к мщению. Шуйский безжалостно расправлялся с казаками и стрельцами, которые участвовали в погроме вместе с Нагим. У них не было привилегий, как у Михаила, поэтому, не дожидаясь царского решения, Василий Иванович сам выносил приговоры, - величественно, по-царски. В городе стоял звон колоколов вперемешку с людским плачем.
На исходе мая комиссия начала собираться в Москву, дело было закончено.
За две недели, которые провел Зотов на посаде в доме Устина, здоровье его поправилось, раны затянулись. Только на левой руке не хватало трех пальцев - память о встрече с Михаилом Нагим. Но это были пустяки, и он стал тоже подумывать об отъезде.
Уехать, не повидавшись с Андреем Петровичем, Егор не мог. Все это время избу Устина стрельцы обходили стороной. Значит, Первушка известил Клешнина, где он находится. Чувствовалась мягкая опека окольничего, но сам он слуху не подавал. Подождав еще два дня, Зотов решился пойти к нему без приглашения.
Надел кафтан поверх кольчуги, Егор посмотрел на меч, но передумал - не гоже с оружием на поклон идти. Выйдя во двор, он сел на коня, которого подвел ему Данила.
- Я поеду к Андрею Петровичу, а вы с Кириллом собирайтесь. Хватит нам гостить, домой пора. Как приеду, сразу и отправимся.
- Может, я с тобой, Егор Силыч? Слаб ты еще.
- Ничего, на коне удержусь, не упаду. Открывай ворота.
Подъехав к Разрядной избе, он спрыгнул с лошади, подвязал на коновязи и направился к крыльцу.
- Ты куда это, детинушка? - остановил его человек в рясе. Руки писаря были в чернилах, он пытался оттереть их мокрой тряпкой. - По какому делу, или просто так?
- По делу... К Андрею Петровичу Клешнину.
- Андрей Петрович человек большой, кого попало не слушает. Как звать тебя?
- Егор Зотов, так и передай. Остальное, он сам знает.
- Обожди, коли так.
Отбросив тряпку, дьяк зашел в избу. Долго ждать не пришлось. Вернувшись, он пригласил Егора в дом и проводил в комнату, ту самую, где две недели назад он принял бой.
Андрей Петрович встретил Егора и обнял.
- Иди, Елизар, писать не надо, это ко мне, - обратился он к провожатому. - Если меня спросят, скажи, спит после обеда. Проходи, Егор Силыч, что привело тебя ко мне? Побеспокоил кто? - проговорил он уже Зотову.
- Да нет, Андрей Петрович, все хорошо. Только я в Москву наладился, пришел спросить. Можно ли?
- Можно... Поезжай, коль здоровье позволяет.
- Не передать ли чего? - переспросил стольник.
Совсем не ожидал такой встречи Егор. Зотов думал, что его сейчас начнут про грамоту расспрашивать, про убийство. Вид у Клешнина был уставший, и вел он себя, будто ничего не было.
- Поезжай с богом.
Клешнин дал понять, что разговор окончен. Егор развернулся и озадаченно пошел к двери.
- Да, - остановил его Андрей Петрович, - хоронился ты на посаде? Хозяина Устином кличут?
- Устином, жена его Груша. Без них бы мне не выжить.
- Бери их с собой. Пусть холопскую грамоту тебе отпишут. И вези их в деревню.
- Это что же, за доброе дело в кабалу загонять?
- Скоро здесь такое начнется...У тебя им лучше будет. Делай, что говорю, если спасти их хочешь. Ступай.
В великих раздумьях Зотов приехал в дом Устина. Данила стоял на крыльце и прощался с хозяином. За то время, что провели вместе, они успели подружиться и расставались неохотно. Кирилл седлал лошадей. Груша набивала съестными припасами седельные сумки.
- Никак прощаетесь? - спрыгнув с лошади, проговорил Зотов. - Видно не судьба нам расставаться. Собирай Груша вещи, с нами поедете. Устин, неси бумагу да перо, закладную писать будешь. Будто заложил ты себя, - жену с детишками, в кабалу и готов служить у меня в холопах. Сумму поставь и дату - не поздней вчерашней.
Устин удивленно посмотрел на Егора.
- Мы люди вольные. И дед мой, и прадед в посаде жили.
- Все верно, Устин. Только вольным тебе здесь не выжить. Андрей Петрович мне намекнул, - говорит: если хочешь спасти их, бери в кабалу, оформляй холопскую. Клешнин зря на ветер слов бросать не будет, не такой он человек. Вон, что князь Шуйский делает!.. А после государева слова еще хуже будет. Через год кабальную порвем, опять свободным будешь. Собирайся время не терпит!
Долго не размышляя, сочинили они кабальную грамоту, закрепили подписями и стали собираться в дорогу.
Устин был человеком средней руки, имел трех коней, две телеги, держал поросят, домашнюю птицу. Почти все пришлось бросить. Набив телеги разной утварью, прихватив с собой одного поросенка и усадив детей поверх добра, Устин с Грушей с тоскою посмотрели на дом. Он у них был хороший, рубленный, поставлен крестом.
- Ничего, Груша не печалься, приедете в деревню, срубите еще лучше. А если хотите, у меня живите, места хватит, - успокаивал хозяев Егор Силыч. - Сейчас же - ехать надо.
При выезде из города их остановил стрелецкий разъезд. Князь Шуйский на всех дорогах поставил заслоны. Без особого его разрешения выехать из Углича было невозможно.
- Не велено! Назад возвращайтесь. Людей не пускаем! А они еще и добро везут. Поворачивай оглобли, кому сказал!
Стрелец схватил лошадь под уздцы и начал поворачивать телегу. Егор выехал вперед и оттеснил стражника.
- По разрешению окольничего Клешнина! Холопы Егора Зотова отправляются домой в деревню.
- Зотова, говоришь? Тогда проезжай. Прошу простить, если что худого сказал. Упреждены мы, Андрей Петрович человека присылал. Проезжайте с богом.
Отпустив поводья, стрелец отошел в сторону.
Проехав мимо поста, они выехали из Углича на московскую дорогу. Добравшись до развилки, стали прощаться. Устин с женой и детьми поехали с Кириллом в деревню под Ярославль, - поместье Зотова. Егор с Данилкой - на Москву, к дьяку Афоне.

© Сергей Вершинин, 2009
Дата публикации: 24.11.2009 12:55:21
Просмотров: 2744

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.