Колин моцион

Даниил Шомысов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 9608 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Третий день у Коли Расова болела голова. Как будто пузырь вздувался внутри черепа, напруживал виски, выдавливал крышку, стучал по стенкам. Но боль начиналась всегда так внезапно и непредугадываемо, без какой-либо периодичности, что, переболев, он забывал про нее. А то, бывало, мучало подолгу, и он чуть не выл, жаловался всем, но, только начинал задумываться о больнице, о «специализированном лечении», как боль, словно хитрый и расчётливый противник, уходила.
После одного такого приступа, когда боль откатилась, необыкновенно тихое настроение снизошло, не сказать иначе, на исстрадавшуюся душу Коли. Он заулыбался чему-то, глядя в окно, на крышу соседнего дома и на почти одного цвета с ним небо. Мелкий незаметный снежок шел и незаметно заметал дорожки, наращивал в холке сугробы, высокие белые клобуки выводил на крышах машин, освежал и обновлял краски. Коля оценивающе посмотрел на мирно спавшего кота Рузика, нацепил ему ошейник, сам оделся и с котом на поводке вышел на улицу. Снег задувало в капюшон, холодная крупа сыпалась за ворот, темная шерсть Рузика покрылась белым бусом, затвердела, острыми клочьями слиплась. Кот, не понимавший, видимо, для чего все это и за что, стоически выдерживал испытание, являя как будто и досадное смирение, и осуждение, и неистребимую любовь к хозяину. Но снег шел все слабее, все жидче, запирались небесные закрома и лари, убирались в углы, и пространства выступали из проредившихся завес.
Он пошел, пустив кота впереди по узкой тропке, к заброшенной трехэтажной стройке. Словно бы не только недостроенное, но еще и артналету подвергшееся, угрюмо стояло это печальное строение посреди заросших карьеров, вблизи от колхозных полей. Дом был с покусанными, обгрызенными углами, так что казалось, он убыл в площади и габаритах, сделался компактнее. Часть здания была из бетонных плит и блоков, из которых дяди-строители будто бы набросок второго крыла наспех собирали, для наглядности, но тоже забросили, оставили как есть, плюнули, обанкротились и провалились в ад. Страшновато было туда идти, там такой элемент, такие типы и характеры, бывало, обретались, что только держись, беги лучше. Но было еще светло, на душе умиротворенно, и на стройке тоже, казалось, царили мир и покой. И Коля с Рузиком направились к мрачному, на измятый куб похожему строению, в окна которого уже западал сумрак, утишая и смягчая неприглядную внутренность помещений.
Коля поднял кота на стенку, и сам, крепко утверждаясь носками ботинок в непромазанных швах, залез наверх, огляделся с высоты двух метров. Перед ним - блочный лабиринт, где перекрытый бетонками, где нет, сваи, плиты вповалку. Дальше - кирпичная высокая стена с надписью мелом «КИНО», над нею - желтый кран, уклюкнувший стрелой дом по неприкрытому темечку, концом достававший до нагромождения бетона на уровне первого этажа. Горизонт был чист, опасностей не наблюдалось, не выцелил, по крайней мере, ни одну острый глаз Коли Расова. И кот не чуял беды: сидел, смахивал снег хвостом, смотрел в подвальную темень под плиту. Коля, уместив Рузика себе за пазуху, пошел по балкам, по плитам к стене с надписью «КИНО» и по стреле крана осторожно, медленно, так медленно, что стал волноваться, как бы его зад оттопыренный не обсмеяли с земли, поднялся на третий недостроенный этаж. Отсюда, как с крепостной стены, далеко было видно: колхозные угодья в чистом снегу, серый отрез леса, наклеенный на небосклон, и в самом уж далеке - башни зернохранилищ, словно бы вылепленные из необожженной глины. В другой стороне - район Коли, пятиэтажки, в народе называемые «финские дома» или «петушки» - так по задорным красным гребешкам крыш были они обозначены.
Коля, дав Рузику гулять по его кошачьей манере самому по себе, сам тоже без смысла стал прохаживаться по верху дома, распинывая всякий торчащий из снега хлам, поплевывая сверху вниз и следя за полетом слюны, ровен ли, хорош ли? Но больше просто разглядывая обеленные зимой окрестности. И вдруг - голоса. Слава богу - детские. Снизу, с нижнего, второго или первого, этажа. Коля присел, подтянул к себе за поводок Рузика, приобнял его, будто бы хотел замять под себя, слить с собою. На корточках он приблизился к краю. Справа, на балконе второго этажа, стояли два пацана лет 11-12 и дышали в целлофановые пакетики с переливавшейся в них желтоватой жидкостью. Там бензин, конечно. Болтается бензик в задышанном пакете, перекатываются, стекают капельки по складкам, на ссаку похожие. Пакет то распухает, то сжимается до какой-то вислой кишки с желтой каплей на конце, совсем уж на что-то непотребное становясь похожим. Пыж-пыж, пыж-пыж… Глаза у парнишек оловянные, личики бледные, шапчонки скатились набекрень, движения заторможены. То плечом, то локтем обопрутся на угол, спиной на стенку налягут. Ослабевшие ручки мнут пакет, пьяно норовят запихать его в рот. Коля на них засмотрелся со своего наблюдательного пункта, словно завороженный, обуреваемый разными чувствами и впечатлениями: и омерзением, и жутью, и жалостью, и памятью, заработавшей, стронувшейся где-то в закаменевших отложениях мозга. По меркам пятнадцати лет 4 года - большой срок. Но когда то было?! То другой совсем человек был, отморозок какой-то, шалопай, малолетний курец, пыжальщик, бандюган, не Коля Расов, а Расист. Или короче, дебильнее - Раса.
И натерпелась же эта стройка, чего-чего только не навидались ее бедные стены. Когда Коля тут тусовался в детстве, вся районная шпана здесь играла в «метлу», в войну, носились по стройке, бывало, и падали с нее, но всегда удачно. Один раз Коля Раса, вывесившись из окна, прятался таким способом от во́ды. Но, когда он влезал, почти уже сидел на подоконнике, гребешки цемента, за которые он цеплялся, отломались, он гребнул руками в воздухе и, инстинктивно подобравшись, полетел вниз, упал спиной прямехонько на мятую железку - он не помнил, что это было: капот, может, или дверца от холодильника. И тогда тоже - фартово упал, почти без боли. И так же точно, как сейчас эти внизу, они пыжали. Линут тебе в пакетик бензику, пакет ко рту - и надыхивайся, пока все не выдышишь. Сначала будет легкое головокружение, потом писк комариный в ушах, в груди, в голове жарко станет, а потом и загалюнит. Гыгыкаешь, на что ни смотришь - все чудесит тебе на потеху, оживает и живет далее своей жизнью: что стена, что облако, что лицо товарища. Музыка играет из самого мозга. Один раз в голове у Коли зазвучала мелодия, навсегда впившаяся в память, навроде как из телешоу какого-то, и что-то дало понять: он в телеигре. Пальцы, которыми он навытяжку держал тогда не пакетик, бутылку, - сплющились и удлинились. Он перебирал щепотями по ребристой полторашке, пытаясь достигнуть горлышка, но почему-то не мог. Весь мир коричневат, искажен, словно через эту бутылку на него глядишь. Пацаны тоже веселятся: кто-то, подвернув джинсы, убрел в воду карьера, кто-то щиплет почки с ивы, жует задумчиво, делится с другими, кто просто круги нарезает на песчаном взлобке насыпи… Осенями по окружавшим стройку полям и кустам ползали согбенные фигурки, вышаривая в павшей траве малюсенькие ломкие грибочки, обладающие не по размеру огромной ценностью, и нередко тут же на стройке грибы эти потреблялись, по двадцать на пасть.
Было, было, сожалительно вздохнет Коля, глядя на токсикоманов со своей жизненной высоты - с укоризной, чувствуя себя напротив них как бы даже опытным, умудренным жизнью, все в ней перепробовавшим.
Помня, насколько человек в этом состоянии восприимчив и склонен к панике, Коля Расов решил припугнуть «грешных», как он про себя называл «пыжиков» и каковыми их искренне считал. И страхом - покарать. Самому ему тоже было не по себе. А как их там больше, не два, а пятеро, и взрослые есть, может, даже Коли старше? Ему еще слезать, мелькать перед окнами и дырами. Он просидел в снегу минут десять, пристроив кота на коленках, пока не убедился, что их там всего трое - девочка еще. Девочка была из его школы, семиклассница, на лицо красивая, она любовно и щедро одевалась родителями в модную пеструю одежду. Коля по лестнице спустился в уже настоявшуюся в доме тьму, уйдя из-под открытого неба и укоротившегося вечером света. Крошево кирпича предательски шуршало под ботинками. По голосам, по шороху пакетов Коля определил, что дальше идти нельзя. Он сграбастал в одну руку несколько кусков кирпичей, бросил их на пол перед собой, чтоб убедительнее забрякало, и натужно выорал в тот же момент:
- А ну пашли-ы-ы на-а… отсе-эдова, наркама-аны малалетние! - И шурнул по лестнице обратно наверх.
Несколько лет он уже и в мыслях не произносил матерных слов, а тут сорвалось с языка, от трусости, что ли? Непонятно откуда, непонятно к чему пробкой всплыла в памяти навязчивая фраза, оброненная однажды Колиным дедом: «Человек говнится, когда начинает себе все прощать».
Через минуту дети бежали, оступаясь в снег и похохатывая, по тропке в сторону «петушков». Коля проводил их взглядом, спустился по лестнице на первый этаж и спрыгнул из окна в сугроб. Солнце почти село, нежная и красная, как человеческое веко, полоска отгорала под свалявшимся поголубевшим пером облаков. Коля вышел на дорогу между частных домов. В холодном воздухе крепко пахло прогорклым дымом, автомобильными выхлопами, но и такие ароматы способны возбудить что-то в душе городского человека, вечно томящегося в квартире-ячейке. Подростку подумалось почему-то, что этот воздух, должно быть, очень вреден для его дикого зверя - Рузика. Коле было пятнадцать лет, себя он считал взрослым, полностью сформировавшимся человеком, от всех пороков и страстей избавившимся, умным, еще каким-то. Про руганье свое он уже забыл и довольный собою возвращался домой.

© Даниил Шомысов, 2014
Дата публикации: 23.02.2014 15:35:44
Просмотров: 2539

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.