Контузия

Юрий Иванов

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 31774 знаков с пробелами
Раздел: "Помогай, Господи, раз уж начал..."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Фамилия, нах!!! Номер части? Кто такой? - Иван лежал на груде щебня под стеной развалившегося дома. Рядом стояли трое незнакомых людей в военной форме с какими-то непонятными нашивками, в переполненных магазинами и гранатами разгрузках, с оружием, которое они направляли на него.

Люди! Господи! Живые люди! Левин почему-то этому очень обрадовался, хотя ничего не мог вспомнить.
Он с болью повернул глаза - там за бетонными плитами какой-то полуразрушенной постройки, под сенью сморщенных листьев искореженных тополей, стояли еще солдаты, и их было много. Воздух был пыльным, сухим, и очень насыщенным, даже тяжелым. Он был живым и приятным, но дышать им было почти невозможно.

Иван делал жадные вдохи один за другим и не мог надышаться. Воздух не хотел входить в его тело. Это было тяжко - но не дышать он не мог и снова и снова раскрывал рот, делая судорожные вдохи и выдохи.

— Кто такой? Откуда взялся? - его пнули ногой по кроссовкам. Тело отозвалось тупой болью - ватное, словно бы затекшее, оно было придавлено тяжестью невидимой стальной плиты и совершенно не желало шевелиться.

Ваня хотел ответить, но ничего не получилось. Он сумел лишь промычать что-то нечленораздельное.

Что такое? Почему он не может говорить? Где он? Он ничего не помнил - ни как здесь оказался, ни как его зовут… И вообще - кто он такой?

Эти солдаты тоже хотели знать это. Но он ничем не мог им помочь.

Ваня попытался шевельнуть кистью руки, но у него ничего не вышло - тело не слушалось его.

К нему склонился военный и раскрыл зеленую сумку с красным крестом. Он разломил какую-то стекляшку и сунул остро пахнущую вату Левину под нос. Глаза и нос защипало, а когда рот втянул воздух внутрь, легкие словно бы разодрало на части. Он резко закашлялся, давясь слюной, соплями и слезами, в панике от невозможности произвести спасительный вдох… Санитар резко ударил его кулаком по грудине и спазм, наконец, исчез. Он снова часто задышал. Теперь ему было немного легче.

— Контуженый. Здорово его долбануло. Похоже крупный калибр рядом жахнул. Ты погляди глаза-то какие - зрачки на весь глаз и черные-черные, как дыры… Овощ. Во, мужику повезло. Сотряс такой, что ему бы лучше не выживать. Мозги, вероятно, в кашу. Эй! Кто его знает? Это чей?

— Да, вроде, наш. Камуфляж отечественный. Видимо, доброволец новенький. Я его видел, кажется, позавчера во втором взводе. Хотя хрен его знает… Кроссовки вроде знакомые. Хорошие «Адидасы». Зачем они ему? А часы так вообще ни к чему.

— Коля, ё! За мародерство - пуля на месте, понял?

— Да я чо? Классная обувка. Дорогая. Фирма.

— Забудь. Где теперь этот второй взвод искать? Полегли там почти все у ангаров под обстрелом. Беспилотники, сука навели. А этот как тут оказался?

— Может, дополз? Жить, мля, захочешь - не так раскорячишься.

— Давай на палатку его и огородами к санитарке.

— Да санитарка-то ушла уже.

— Там бэтэр есть с двухсотыми. Он скоро в город пойдет. Погрузим сверху мертвяков. Не дохнуть же пацану тут одному.

Ивана быстро перекатили на плащ-палатку и понесли мимо покореженных тополей куда-то за огороды. По дороге он заметил еще несколько разбитых стареньких частных домиков, какие-то груды из деревьев и машин, сгоревший танк и редкие окопчики с бетонными брустверами. В один из них его втащили.

— Полежи пока тут! Минометы сейчас вдарят, - солдаты куда-то ушли.

Тут же послышались частые хлопки беспорядочной стрельбы. Заухали гранатометы и совсем рядом раздались сильные взрывы - восьмидесятидвух-миллиметровые мины с той стороны кучно накрыли квадрат.

Со стен окопа посыпалась сухая каменистая земля. Его положили лицом вверх и теперь эта земля и пыль забивали ему нос, рот и уши… А он все никак не мог научиться владеть своим телом, чтобы повернуться хотя бы набок. Земля сыпалась и сыпалась ему на лицо, а Левин все пытался повернуться и не мог этого сделать.

— Сука! Да что такое со мной? Что же я ничего не могу?

Наконец, когда совсем рядом сильно содрогнулась земля - его подбросило и удалось подогнуть слегка ногу, приподняв другую. Под их тяжестью тело немного удалось сдвинуть. Голова тоже чуть отвернулась от потока песка.

Ваня медленно разжимал пальцы рук, потом опять сжимал, но все это приносило такую тяжкую боль и усталость, что он вынужден был бросить это занятие. Ничего не получалось - тело не желало слушать его. Оно потеряло с ним связь.

Между тем налет закончился. Мины больше не падали и взрывы прекратились.

За ним никто не приходил. Он лежал и смотрел на яркое солнце, не в силах отвернуть голову. Оно жгло его и буквально подкапывалось под полузакрытые веки, нагло и жестоко наливая измученную голову новой болью - совершенно нестерпимой и ужасной. Однако, медленно скатываясь к спасительному брустверу, оно потихоньку убавляло свой мучительный свет, пока не исчезло совсем.

Ему стало страшно, и он закричал. Но ничего не получалось. Губы едва раздвинулись, и из них с пузырями вырвался лишь длинный тягучий стон - тихий и никем не слышимый.

Внезапно земля снова посыпалась ему на глаза. Над ним склонилось уже знакомое лицо.

— Жив еще, овощ-то… Я думал - отойдешь, пока мы от мин бегаем. А, удачненько тебя засыпало... Пару раз лопаткой и никто уже не найдет - могилка готова. На хер тебе жить такому? Семка вон, погиб из-за тебя. Сидели бы у кассового зала, все бы живы были. Навязался ты на нашу голову, мурыга. А кроссовочки твои я все же приватизирую. И часики тоже… Да и ватничек ничего такой - офицерский. Не с дохляка же…

Солдат стал копошиться где-то у ног. Левин чувствовал, как с него снимают обувь, но ему было все равно. Потом его переворачивали и, причиняя боль в скованных мышцах и суставах, стаскивали бушлат. Он был даже рад этому - стало легче дышать.

— О! Сигаретки. «Восьмерочка». Да ты эстет! Тоже, спасибо, тебе, сеньор Помидор. Полежи тут еще в могилке. Авось, быстро скукожишься, если повезет…

Мародер лопатой стал обрушать стенки окопа и сваливать щебенистую землю прямо на Ивана. Он почти полностью закопал его, но когда дошла очередь до лица с открытыми глазами, накрыл его куском ломаного картона. Не решился сыпать землю прямо в глаза живому. Картонка изогнулась по сгибу, и на лице похороненного появилось подобие пирамидального надгробия. Он не возражал - дышать это не мешало.

Снова раздались звуки частых выстрелов и взрывы. Иван слышал, как солдат, решив, что присыпал окоп достаточно, торопливо вскарабкался на бруствер и пропал.

Иван лежал, заживо погребенный, в темноте и не шевелился - так было легче. Ему было совсем хорошо - никто и ничто не трогало его измученного болью тела. Он отдыхал - без света, в темноте своего прохладного земляного кокона. Земля и грела его, и дарила покой, и отдавала свою силу.

Левин совершенно успокоился и попытался сосредоточиться. «Кто же я такой? Хоть перед смертью я хочу вспомнить это. Как я оказался на войне? Что это за война? Где моя семья? Где мой дом?»

Он ничего не мог вспомнить. Мозг пыжился изо всех сил, но что-то ему мешало. Какая-то, вполне осязаемая, преграда стояла на его пути. И самое смешное, что эта непреодолимая преграда казалась хлипкой - вроде ветхого, покосившегося тыновника из пересохших древних палок, что стоял когда-то на огороде его деда - тощего, желчного старика с ревматическими, посиневшими на венах, натруженными руками.

— Господи! Дед! Я помню тебя. Ты был жестким и шершавым на ощупь, как грань напильника с крупной насечкой. Ты редко улыбался, всегда знал, что надо делать и никогда не ошибался. Ты не больно, но ощутимо бил меня ложкой по лбу, когда я «незаконно» вылавливал вкусные кусочки из общей миски щей за обеденным столом, где традиционно собиралась вся многочисленная семья - так было положено. У меня была семья - мама, папа, двоюродные братья и сестры, тетки и дядья. У меня был дед и две бабушки. В деревнях, отстоящих друг от друга на два километра по-прямой. Не помню, как их звали, но столько доброты и сердечности как там, я не встречал более нигде. Детство мое было абсолютно счастливым. Я помню это отчетливо.

Но, кроме лица одного деда, я не помню лиц других своих родных. Даже мамы и папы. Только это жесткое, тощее стариковское лицо.

Иван успокоился. Если он помнит себя, свое детство, дома в деревнях, заборы и деревья, голубые поля льна и, кажущиеся бесконечными с высоты роста семилетнего ребенка, просторы, значит не все еще потеряно. Он сможет вспомнить и все остальное.

Хоть дышать становилось все легче и легче, но тело тяжко ломало. Оно словно привыкало к чему-то новому. Наверное, оно просто вспоминало хорошо забытое старое. Воскресало. Воскресать всегда очень и очень больно. Это вам и убитый копьем Иисус Христос и слегка уже посиневший Лазарь расскажут.

Больно. Это ужасно больно - быть воскрешенным. Это какой-то Over time - время после конца игры. Это неправильно - любая игра должна иметь свои рамки. Дальше играть уже просто не хочется - все устали.

Лежа в своей могиле, Иван чувствовал, что воскресает. Иного другого определения ему в голову не приходило. Воскрешение из мертвых? Он не был в этом уверен - ему твердо казалось - он никогда не умирал. Он точно знал, что где-то был - в месте, где ему было очень неприятно, но что это было за место, когда это было, и как он туда попал - он не знал. Там было гораздо легче физически, но там было плохо. Он не хотел там оставаться ни на одну минуту. Там была смерть - ее было очень и очень много, но, при этом, сам он был жив. Так, где же он был? Откуда пришел сюда в этот мучающий его болью невыносимого тяготения мир, где твои ангелы-спасители беззастенчиво тебя грабят и, успокаивая себя тем, что желают тебе помочь, закапывают тебя живьем в брошенном окопе?

— Дед, подскажи мне? Ты же тоже видел смерть - четыре года на фронте - медали и ранения. Ты же можешь мне хоть что-нибудь объяснить? Если из всего своего прошлого я отчетливо помню только тебя - значит, именно ты должен мне подсказать разгадку этой головоломки. Значит, ты чего-то не исполнил для меня тогда в детстве. Ты ничего не рассказывал мне про войну и смерть, хотя я тебя настойчиво спрашивал. Ты посылал меня на свой привычный «нах» и молчал. Потом уходил в столярный сарайчик, чтобы достать из тайника, в виде толстого, выдолбленного изнутри пня, чекушку водки и снова молчал. Как и все - ты не желал травмировать чистую детскую душу. Ты думал - то, что было с тобой - никогда не повторится.

Но как же ты ошибался - в этом мире чистоты нет, и не может быть. В этом мире только грязь, боль, подлость, предательство, корысть, властолюбие и равнодушие. К ним ты должен был меня подготовить. Ведь дети - это всего лишь завтрашние взрослые. И такой роскоши, как оставаться чистыми, находясь по уши в дерьме этого мира, никто и никогда им не предоставит.

Ты виноват, дед, в том, что не захотел до меня все это донести. Сказать, как всего этого можно избежать и как бороться со злом. Наверное, ты и сам этого не знал. Рецептов против этой человеческой болезни ты так и не отыскал. И вот я слегка подрос и сразу же оказался не готов тут жить. Я провалился на первом же экзамене. Я идеалистичное существо, взращенное в теплице, где властвовали лишь одна доброта, любовь и вера в справедливость.

Так он размышлял, пытаясь восстановить собственную память. Иван понимал, что его память это то самое лекарство, которое поможет ему обрести потерянные вдруг силы и выкарабкаться из могилы.

Вспоминая деда, он не заметил, как уснул. Во сне к нему пришла девушка с собакой - она кружилась в каком-то дурацком веселом танце, а собака прыгала рядом и радостно лаяла. Он знал - этот сон всегда приносил ему успокоение и придавал сил. Словно бы он был кому-то нужен для того, чтобы Иван сумел заставить себя жить дальше. Кто подарил ему его? Когда он видел этот сон? Какой-такой был в нем смысл? Но сон был знакомым - даже во сне он прекрасно понимал это.

Когда он проснулся - он улыбался. Ваня попробовал пошевелить губами и попробовал что-нибудь проговорить, но ничего не вышло. Слова из него не выходили. Но пальцы, те самые пальцы, что утомили его несколько часов назад своей полной неуклюжестью и нежеланием сгибаться - работали. Он несколько раз сжал и разжал ладонь. Было немного больно, но руки могли шевелиться. То же самое Левин проделал с пальцами ног, благо теперь на ногах не было обуви. Они тоже работали. Он попробовал согнуть руку в локте, и его словно пронзило тупым и долгим воздействием электротока - тяжелая рука пошевелилась и чуть поднялась. Он проделал подобные движения со своими суставами несколько раз и снова неимоверно устал. Все члены и органы испытывали боль, но были живы - мозг, наконец, нашел дорогу к их восприятию. Ваня решил не торопиться и подождать. Улучшение его состояния явно было налицо. Необходимо было только немного потерпеть. Он понял, что обязательно выберется отсюда, как только сможет…

От усталости веки его опять начали смежаться и он снова уснул. Сколько ему удалось проспать - он не представлял, но когда он проснулся - ему стало еще лучше.

Ваня вновь попробовал пошевелиться и на этот раз ему все удалось. Неглубокий слой земли приподнялся и посыпался с человека. Он начал выбираться из сухой груды земли - сначала освободились плечи и руки, и ему удалось даже немного сесть. Потом, когда он, двумя руками попытался вытянуть одну ногу, у него это тоже получилось.

Наконец, совершенно измученный привычной, но уже гораздо более притупившейся болью, Левин выбрался наружу. Он страшно устал - организм был еще совсем слаб. На четвереньках Ваня продвинулся к стенке окопа и обессиленно сел, прислонившись к ней - руки дрожали. Но все же он был рад - тело наконец-то стало слушаться его. Иван часто дышал - каждый глоток огненного воздуха, обжигал легкие, будь-то дышалось не кислородом, а горячими выхлопными газами. Сердце бешено стучало, а в голове стоял жуткий шум, словно по стенкам черепа бегала стая собак с привязанными к хвостам консервными банками.

Чернота ночи изредка вспыхивала то ли от сухих гроз, то ли от дальних разрывов. Где-то далеко-далеко слышались одиночные выстрелы, а прямо над окопом мирно стрекотал кузнечик. Война куда-то отступила или ушла вперед - кто знает? На небе, время от времени вырываясь из-за тяжелых облаков, плыла яркая растущая луна.

Левин сделал над собой усилие и, держась на острые щебенистые выступы окопчика, медленно встал на ноги. К горлу внезапно подступила тошнота и стремительной каруселью закружилась голова. Его тут же вырвало, и он снова повалился на четвереньки, чуть не потеряв сознание.

Немного отплевавшись и отдышавшись, Ваня снова повторил свою попытку. На этот раз голова устояла. Он прижал подбородок к груди и глазами стал искать выход. Метрах в трех окопчик осыпался, и он медленными шажками, не отпуская бруствера, начал двигаться туда, в надежде выползти наружу из этой своей могилы. Каждый шаг давался ему с неимоверным трудом, но результат все же был - Иван добрался до насыпи, лег на нее и пополз вверх.

На его счастье край окопа был обрушен сильным взрывом, разорвавшим асфальт и бетон и выворотившим их наружу. От этого в осыпи образовались некие ступеньки, по которым ему удалось вылезти вон.

Иван отполз от края окопа метра на три и сразу же обнаружил мертвое тело - солдат-мародер, укравший его кроссовки, лежал под осыпавшейся кучей песка, подогнув под себя руку с автоматом. На нарукавном шевроне его камуфляжа был виден какой-то неизвестный ему флаг с Андреевским крестом и явственно проступали кириллические буквы. Ему удалось разобрать только «…овка». Что за война тут происходила? Кто с кем воевал?

Лицо солдата хорошо было видно в свете луны. Шея мертвеца сбоку была перебита крупным осколком - рана разверзлась и кровь из артерий, видимо, быстро выхлестала наружу. Спастись от такой раны человеку было невозможно. Кровь залилась в неглубокую ямку, засохла там и, успев слегка протухнуть, образовала вокруг трупа вязкое, дурно пахнущее болото.

Да, это был он - тот, кто его ограбил и закопал - еще живого и совершенно беспомощного. Рядом с убитым аккуратно лежали почти новые кроссовки. Они были обильно заляпаны точками засохшей крови. Видимо, это случилось, когда она мощно била из горла мародера.

- С-собака… Допрыгался, падла… Пометил бог. А обувка-то моя… Однако, действительно фирма, - отметил он про себя, - Ну, значит, точно мои, раз нашлись тут, у этого собирателя падали. Он еще говорил про ватник. Где-то должен быть еще и бушлат.

И точно - бушлат бесформенной и бессмысленной драной кучей валялся неподалеку - весь изрешеченный осколками. Оставив его в покое, Ваня прижал к себе кровавые кроссовки и отполз от трупа подальше. Привалившись спиной к поваленному столбу, он не без труда и мучительных усилий все же натянул кроссовки на ноги.

Левин совершенно не помнил - были ли у него раньше такие кроссовки или нет. Откуда они у него взялись, он не мог себе объяснить. Осмотрев себя - он отметил, что тоже был одет в камуфляж - штаны, х/б, защитную майку и носки… Все военное. Значит, он тоже солдат. За кого он тут воевал? Что за фигня тут происходит?

Голова не выдавала никаких ответов. Он понимал только одно - здесь очень опасно, смерть бродит здесь и косит косой всех, кого ни попадя. Иван решил не мучиться догадками - надо было как можно быстрее выбираться отсюда и спасать себя. Хотя ему уже сейчас было понятно, что просто так от войны не уйдешь.

Физически сейчас ему было гораздо легче. Чувство неимоверной тяжести, навалившейся на него чугунным колоколом в самом начале пробуждения, уходило. Дышать становилось легче. Руки, хоть и крупно дрожали, но все же кое-как подчинялись - могли что-то коряво брать, за что-то цепляться, даже справились со шнурками на обуви. Ноги то и дело сводило судорогой, они подкашивались в коленях и почему-то неимоверно сильно болели большие пальцы, но на них уже можно было опираться. Ему было лучше, но здоровым его, конечно, назвать было нельзя.

— Контузия. Как пить дать… Наверное, прав тот санитар - тяжелая контузия, крупный калибр…

Говорить у него совсем не получалось. Он попробовал выругаться, но изо рта не вырвалось даже этих простых слов. Лишь сип и мычание. Губы и язык, словно онемели. Лицо ощущалось как совершенно чужое. Он потрогал щеки, нос, глаза… Пальцы все это нашли, а кожа на лице никак не отреагировала - тупая и немая, она почти ничего не чувствовала. Лицо было холодным и влажным от пота.

Луна светила в небе ярко облака более ее не закрывали. Левин встал на ноги и, хромая, постоянно держась за стены, ветки и заборы, медленно двинулся по улице разрушенной деревни на восток - именно туда его несли днем. Возможно, ему снова повезет. Хотя, кто тут свои и кто чужие - он не имел ни малейшего представления.

Улица кончилась. Асфальтовая дорога уходила куда-то к лесу. Иван почему-то знал - во время войны дороги часто минируют. От греха подальше, он спустился под откос и побрел по пыльной и сухой траве обширного поля, не упуская большак из виду. Под лунным светом природа казалась совершенно седой и безжизненной - какой-то неземной, непривычной и даже чужой. Стойкий запах гари был вроде бы ему знаком, но все же ощущался как-то неправильно, с примесями какого-то железистого оттенка и химии.

Он недоверчиво потрогал траву - вся она была покрыта серым пеплом. Казалось, какой-то маньяк нарочно засыпал землю смертельным дустовым порошком, чтобы вытравить из нее жизнь. Видимо, дождей тут не было давно. Трава ломалась в пальцах - совершенно высохшая и безжизненная. Засуха.

Дорога привела его к такому же сухому темному лесу. Листья на деревьях скукожились и безжизненно повисли, многие были желтыми и пожухлыми. Он потер их пальцами и они также, с пылью, мелко разломились в руке. Он понюхал их - от них исходил знакомый запах.

Так пахнет железная дорога. Так пахнет из титана, что находится в вагоне, рядом с проводником. Это же уголь. Каменный уголь. И еще мазут и шпальная пропитка. Эту вонь Ваня почему-то очень хорошо знал, и с ней у него были какие-то неприятные воспоминания. Да… Это точно запах железной дороги. Где-то здесь есть железнодорожное полотно.

Ваня попробовал зайти вглубь леса и, не пройдя и двух шагов в темноте, сразу же получил хлесткий удар жесткой, колючей веткой по лицу. Едва не выбив глаз, она глубоко рассекла ему кожу на щеке и лбу и застряла в коже. Оттуда сразу же обильно хлынула кровь. Он стал вырывать палку из лица и больно уколол ладонь - вся ветка была усеяна огромными, почти пятисантиметровыми иглами шипов. Что же это за дерево такое?

Он испуганно попятился, отскочил прочь к дороге, упал на спину - прямо на дорожный откос и стал лихорадочно ощупывать лицо.

Онемевшая кожа почти ничего не чувствовала. Было лишь ощущение легкого отдаленного саднения. Кровь текла сильно - через несколько мгновений все руки его были красными и мокрыми. Быстрыми и жирными каплями он заливала х/б и брюки, смешиваясь с пылью и грязными разводами, добавляя в ткань камуфляжа новых мокрых красок. Впрочем, под лунным светом этого разницы было почти не видно.

Он порылся в карманах - ничего нет. Тогда он расстегнул рубаху и выпростал нательную майку. Взявшись зубами за край трикотажа, он оторвал от него большой бесформенный кусок ткани и приложил к ране. Кровь, нехотя, начала останавливаться.

Луна снова начала прятаться за бегущие облака. Сразу стало темнее. Плюнув на опасность подрыва на мине, он встал, забрался на асфальт и пошел дальше.

Через какое-то время железнодорожный запах стал сильнее и он вышел к переезду с расстрелянными слепыми светофорами и раздавленным танковыми гусеницами шлагбаумом.

Левин решил идти по железнодорожным путям. Он видел - дорогой никто давно не пользовался - рельсы были ржавыми. Противопехотные мины на железке вряд ли поставят, а большие «эшелонные дуры» ему не страшны. Так будет безопаснее, да и людей по рельсам шляется гораздо меньше, чем по асфальту. А люди на войне страшнее всего. Лесополоса, отделяющая железнодорожный мир от мира остального скроет его ото всех, кто хочет ему зла.

Глядя на луну, Ваня попытался еще раз сориентироваться по сторонам света - да, он шел правильно - на северо-восток. Теперь по рельсам он пойдет точно на восток. Почему идти надо именно туда - он объяснить себе не смог.

Возможно, это была генная память предков - опасность всегда исходит с запада. И чтобы ее избежать, надо отступать. И отступать только на восток - он огромен и бескраен, там всегда можно спастись, отсидеться, залечить раны и подкопить сил. Там дом, там свои, там помощь, там Родина…

Там вдалеке, на востоке, вдруг загрохотал гром. За лесом были видны сполохи дальней грозы. Господи, неужели это дождь? Ему так хотелось дождя - эта безумная засуха и пыль вконец измучили его. Ему хотелось свежести и влаги.

Да. Точно! Только на восток!

Кровь текла по лицу медленнее, однако останавливаться совсем никак не желала. Тряпка уже была вся мокрой - Иван даже выжимал ее несколько раз и снова прикладывал к щеке. Возможно, шипы перебили какой-то сосуд - иначе, почему ее было так много? Вот так истечешь кровью и ничего не почувствуешь.

Он уселся на рельсы, снял драную майку совсем и, разорвав ее на полосы, стал обматывать ими лицо, стараясь прикрыть как можно больше кровоточащую щеку. Несколько раз «бинты» срывались с головы, но все же ему удалось их закрепить. В пустом животе неожиданно заурчало. Очень захотелось пить. Эти желания проявились в нем внезапно - раньше, будучи беспомощным овощем, он совсем об этом не думал.

— Раз появился аппетит - значит жить буду, - с усмешкой подумал Левин, - ничего от контузии не умер, от голода точно не помру. Как-нибудь… Главное, свалить с этой войны. Там, в миру, будет проще - везде люди живут. А там где люди - там и еда и помощь. Человек - человеку брат. Или все-таки не брат?

Начало светать. Он двинулся дальше, отмеряя все более устойчивыми ногами километры железнодорожного полотна. Пальцы ног, так мучившие его ревматической болью в начале пути, совершенно перестали причинять страдания. Руки становились все более крепкими и послушными. Они, хоть и продолжали трястись, но дрожь была уже гораздо более мелкой. Легкие совсем успокоились и теперь вдыхали воздух глубоко и без саднящей боли. Только лицо и губы оставались совершенно онемевшими.

Ваня по-прежнему не мог вымолвить ни слова - получались лишь какие-то всхлипы и жалобные стоны. В горле словно бы чего-то не хватало для производства звуков. Это было странно. Он хорошо помнил, что раньше умел говорить. Откуда он это знал - он не мог объяснить, но уверенность в этом была стопроцентной. И логика ему подсказывала, что немого на войну бы не послали. Значит, немота - это последствия контузии.

Он шел и шел, размеренно и спокойно. Ноги сами знали, как поднимать колени, как ставить ступню, какую длину шага выбрать… Он не управлял ими - это они управляли им.

Иван поймал себя на мысли, что эта память ног вросла в него на каком-то клеточном уровне. Кем он был в своей прошлой жизни? Спортсмен? Турист? Солдат? Сельский почтальон? Таежный охотник? Почему это мерное движение ему так хорошо знакомо. Куда же он двигался в этом своем неведомом прошедшем, чтобы так накрепко к этому привыкнуть?

Когда совсем рассвело, дорога вывела его к черному распаханному полю. Ему еще показалось, что оно покрыто утренним туманом. Теперь никакой лесополосы рядом не было - только поросли чахлых кустов, да гнилые деревянные щиты, видимо, для снегозадержания.

Пройдя по полю еще совсем немного, он понял, что никакая это не пашня и никакой это не туман - это стелющийся по, сгоревшей до тла, земле дым. Он истекал из воронок, из разбитой техники, из многочисленных обгоревших мертвых тел, из пылавшего вдали леса. Тут совсем недавно поработали или «Грады» или «Ураганы». Они накрыли какое-то воинское подразделение, и спастись не удалось никому. Смерть пришла с неба - быстро и внезапно, спалив напалмом все живое вокруг.

Левин подошел к чуть дымящемуся танку, с развороченной сзади башней. Ее словно бы вскрыл изнутри большой консервный нож. Башня была повернута в сторону. Ее пушка смотрела прямо на запад. Видимо, услышав взрывы, танкисты попытались найти врага и стали поворачивать орудие. Но враг уничтожил их издали, точно наведя свои ракеты по переданным корректировщиком ориентирам. И не ошибся. Все поле накрыла смерть.

Он прошел дальше. То тут, то там попадались трупы, многие были обожжены до неузнаваемости. Несколько танков стояло совсем рядом друг к другу. Все они были взорваны. Смерть настолько обезобразила их, что к ним даже не хотелось подходить. Живых там быть не могло.

Однако, из стоящего неподалеку дымящегося, но почти целого БМП с вывернутой башней, он услышал громкие стоны и крики о помощи. Он побежал туда - из водительского люка пытался выбраться молодой светловолосый парень. Он висел в своей дыре на локтях и никак не мог вытащить себя наружу. Видимо, что-то было с ногами.

Увидев Ивана, он хрипло закричал: «Друг, бля-а-а!!! Помоги! Сгорю!»

Срываясь с непривычного железа, Ваня полез на машину. Он схватился за руки солдата - они были все крови, и потянул его из люка. Тело медленно, за что-то цепляясь, подалось, и уже через минуту он выволок его на божий свет и скатил на землю.

Жесткий запах, сгоревшего в духовке мяса с пластмассово-нефтяной примесью, ударил в нос. Обутые в останки тяжелых солдатских ботинок ноги танкиста медленно горели. Истлевшие лохмотья комбеза прилипли к коже бедер и сильно дымили. Огонь пожирал плоть, вспыхивая по всей поверхности кожи маленькими огоньками. То ли виновато было моторное масло, то ли фосфор, то ли еще какая химия, но огонь, хлебнув свежего воздуха, вдруг разгорелся с новой силой.

Крича от жуткой боли, солдат стал крутиться по земле, пытаясь спастись от пожиравшего живьем его пожара. Не зная как помочь, Иван стал хлопать руками по его горящим бедрам, но огонь не унимался. Тогда он стащил с себя куртку и стал хлестать ею изо всех сил по ногам танкиста. Но огонь утихать не желал. Парень, тем временем, перестал кататься и стал затихать. Он больше не кричал - только дергался и икал со страшными всхлипами, словно бился в предсмертных конвульсиях.

Иван мычал ему: «Не помирай! Не помирай, пацан!», но кроме длинного протяжного стона ничего не мог из себя исторгнуть. Тогда он лихорадочно стал сгребать изрыхленную гусеницами землю и пригоршнями бросать ее на ноги раненому, потом прижимал эту землю курткой и наваливался на нее телом, не пуская воздух к огню. Наконец, после долгой и изнурительной борьбы, огонь сдался. Языки его уже не прорывались наружу из-под, сгоревшего начисто, х/б. Левин еще накопал сухой почвы из-под гусениц и снова навалил ее на солдата. Тот уже даже не стонал - видимо, потерял сознание.

Минуты через три он начал откапывать пацана обратно. Ноги водителя были совершенно сожжены. В некоторых местах - в икрах, в коленях - до костей. Но самое страшное - огонь добрался и выше бедер, до живота. От вида сморщенных почерневших адамовых гениталий ему захотелось завыть. От страха, от ощущения дичайшей несправедливости всего что происходило, от чужой и своей боли, от неимоверной жалости и сопричастности к себе подобному… Остатками куртки он зачем-то стал смахивать землю с этих несчастных мест и даже сдувать с обезображенных участков седую пыль и пепел.

— Господи, за что? Господи, что же ты делаешь-то? Ничего, ничего… Терпи, мужик, терпи, - мычал он нечленораздельно свои утешения, тормоша парня за плечи.

Солдат не двигался. Видимо, он уже умер.

Он поднял глаза к небу. Там, разгорался новый день - Солнце вставало над горизонтом во всей своей красе. Оно ничего не замечало - оно было занято собой, разглядывая собственное отражение в голубом, чуть облачном, небе, словно в волшебной амальгаме. До того, что творилось у него под ногами, ему не было никакого дела. Смерть ,боль, страх, несчастья человечества его не интересовали. Человечество само выбрало себе такую судьбу. Вместо того чтобы любить, любить безмерно и бесконечно каждого человека, каждое дерево и каждую травинку - люди только и делают, что убивают, унижают, крадут и все это из-за страстного желания абсолютной власти над себе подобными и над всей Землей. Так зачем? Зачем Солнцу смотреть на этот непрекращающийся фильм ужасов? Оно устало любить их, ведь любить тех, кто не хочет твоей любви, невероятно трудно.

Сдувая пыль с обожженного солдата, Иван вдруг явственно понял это - Господь бог покинул Землю, бросив все на произвол судьбы. Где-то в середине его грудины больно и мучительно зажгло. Он опустил голову, и ему показалось, что он увидел там свет - маленький, но очень яркий. Свет быстро исчез, и сразу же страшно защипало нос, и в горле вдруг вырос огромный мягкий ком.

Грязными, обожженными ладонями с лохмотьями кожи и обломанными до крови ногтями Левин провел по глазам. И вдруг, не понимая, как это случилось - он заплакал. Навзрыд, по звериному воя, икая и крича... По внезапно проснувшемуся от немоты лицу обильно полились жгучие, соленые слезы. Они заливались в чуть поджившую рану на лице и капали на обожженную, в кровавых волдырях, грудь. Но он не чувствовал боли.

Ваня воздел руки к небу и замычал на прекрасное яблоко розово-желтого восходящего Солнца: «Да будь ты проклято! Да где же ты, бог!!! Почему тебя нет с нами!!!»

Со стороны это, наверное, выглядело страшно - дымное поле смерти, воронки, мертвецы, сгоревшие танки и единственный живой - голый, обгоревший мужик с кровавой тряпкой на лице. Он выл в небо и сдувал пылинки у почерневшего трупа между ног… Он сошел с ума, так бы подумал, каждый увидевший это.

Тот, кто первым это увидел - именно так и подумал.

Молчаливые, угрюмые солдаты оттащили контуженого человека от сгоревшего танкиста, уложили на носилки и понесли к санитарной машине.

Проклятое Иваном Солнце, на это даже не посмотрело.

© Юрий Иванов, 2015
Дата публикации: 25.08.2015 21:13:18
Просмотров: 2784

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Евгений Пейсахович [2015-08-26 09:21:58]

Юра, я безмерно рад, что ты появился - и притом в прозаическом (читай: человеческом) виде. Если ты не против (надеюсь, что не), скопирую и почитаю внимательней. Сошлю потом как-нить, как-либо, кое-как. Где-то, поблазнилось, писал ты самозабвенно, и в разные мелочи типа непривычного железа не особо вдавался.
Воскипел - понимаю.

Ответить

Юрий Иванов [2015-08-26 11:31:20]

Женька, хорошо, когда рядом есть такой друг. Делай что хочешь, пиши, ругай и правь безжалостно. Тебе можно. Потому что ты правильный. Это вообще-то глава из Спирали. Я посмотрел - ее можно было вполне вырвать из контекста. И вырвал. Мелкие формы пока застопорились с этими повестями. Да и времени нет -строю дом. Все лето на море-псу под хвост. Приходит осенняя апатия и хандра.