У меня своё караоке
Глеб Диков
|
Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни Объём: 13793 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Никогда не умел пить. Все только разойдутся, а я уже в зЮзю, потому и придумал эту историю с язвой. Теперь никто не пристает с предложениями, и последующей обидой. Но иногда, все-таки хочется потерять человеческое лицо, и со всеми вместе орать песни в караоке, которое в связи с трезвым образом жизни терпеть не могу. Было бы здорово, когда бы я орал: - Вот эту песню поставьте! Да убери ты микрофон! На хрена он мне? Только мешает! – и с упоением, закрыв глаза и покачиваясь, не чувствуя фальши и гнусавости в своем голосе, пытался бы вытянуть: «Как упоительны в России вечера…», или «А белый лебедь на пруду…». А сейчас все это только раздражает, и не помогает даже предварительно купленное пиво, чтобы было чем чокаться. Но ей весело. Она хватает своих друзей за руки, и ведет себя так, как будто у нее не бывает плохого настроения, и, поворачиваясь ко мне, притворно обижаясь, кричит через общий гомон: - Ну, что ты надулся, как сыч? Давай к нам! – а я отмахиваюсь двумя руками, изображая на лице стеснительную улыбку. Сегодня ее вечер. Пусть будут песни, хохот, восторженный визг, и танцы с ее друзьями в обнимку. В этот момент и жалею, что не могу наравне со всеми, пить, радоваться жизни, орать матом, не смотря на количество и возраст собравшихся женщин, и цежу свое пиво, сев поближе к телевизору. Его смотрю только я. Он показывает только мне. Хотя, и там ничего особенного. Если меня спросят, о чем передача, не отвечу. Единственное, что мне здесь нравится, это балкон, если не обращать внимания на целующихся. Сначала, задаю себе вопрос: «Так! Женщина та же, а мужчина вроде другой был?», но после зеркальной ситуации, перестаю забивать себе голову. Отсюда такой вид! Ночной город светится огнями. Сверху все кажется чистым в свете фонарей, и с восьмого этажа видны другие районы, с маленькими многоэтажками, усыпанными сверкающими окошками. В комнате выключают свет, а музыка, с забойного африканского ритма, переключается на медленную, и романтичную. На балконе становится темно. - Здесь кто-то есть! – шепчет женский голос, когда я, прикуривая, щелкаю зажигалкой. - Да нет никого! – твердит мужской. Меня не видно, и я, стараясь не мешать, при каждой затяжке прячу огонек сигареты. Балкон длинный, хватит места для всех. Такое происходит не часто. Собрание одноклассников, однокашников, сотрудников, или просто ее друзей, но она всегда таскает меня за собой. Я жму руки, протянутые мне, не запоминая имен. Я уже давно не улыбаюсь приветливо, пытаясь изобразить дружелюбие, когда она представляет меня очередному другу. Для меня стерлись грани между «выдающимся художником», и «гениальным музыкантом». Запомнил только «хирурга от Бога», из за трясущихся рук. Не хотел бы попасть на его стол. Почему то мне кажется, что он меня отправит к тому, от кого он хирург. Сам не знаю, отчего я безропотно хожу на все эти собрания, и, кстати, не понимаю, чем они отличаются от празднования дня рождения какого-нибудь слесаря. Ну и что, что врачи, музыканты, или художники? Побелку с потолка соседей снизу, сбивают так же, под те же песни Верки Сердючки. Только начинается все по-другому. - Говорю же, есть кто-то! – слышу снова. Простите, забыл прикрыть огонек. Уже нет никого. Нет, и не было. Я сюда не приходил, не пожимал руки, не доставал из пакета две бутылки пива, не морщился на вопрос: «Ну, как твоя язва?», и никто, слава Богу, не замечает меня, потому, что я скучный тип, потому, что мне здесь скучно. Ночной город подмигивает мне. Где-то выключают свет, и ложатся спать те, у кого сегодня нет праздника. У меня, кстати, тоже не день рождения, и я хочу домой. Открывая балконную дверь, я слышу за спиной: - Говорила же! - Ну, и фиг с ним! – жарко отвечает мужской шепот. В комнате душно. Тесно прижатые друг к другу тела, и некоторые из них еще способны вращаться вокруг своей оси. За столом пара спящих тел. Я касаюсь руки одной из пар, не разбирая, мужская она или женская: - Где она? – рука машет в неопределенную сторону. В комнате ее нет. Я одеваюсь, и ухожу. Я не хочу найти ее в ванной, с ландшафтным архитектором. Или это был гитарист? Какая разница, у них такие одинаковые прически, что с затылка не определишь! Я не хочу знать, с хирургом она, или он по-старчески уехал домой раньше, и потому его нет в комнате. Но, мне очень хочется пропустить момент, когда столпившись у дверей, они будут спрашивать друг у друга: - Это твоя куртка? Хм… А где же моя? – и потому, найдя свою, я ухожу, услышав щелчок замка за спиной. Сейчас, я ненадолго заскочу в бар, где позволю себе, то количество спиртного, которое может выдержать мой организм. В центре есть хорошее местечко. Над каждым столом экран телевизора, и можно настроить его на спортивный канал. Сейчас идут соревнования по снукеру. Я не умею играть в бильярд, но меня завораживает зрелище, когда два человека пытаются загнать противника в безвыходное положение. И еще мне нравится, что они холодны и выдержаны. Даже когда проигрывают. Я буду сидеть там до закрытия, а после возьму такси. Наверное, к тому времени она уже обнаружит мое отсутствие, и приедет домой. Наверняка, она бросит мне в лицо несколько упреков, и я молча снесу все, что она скажет. Я не стану спрашивать, с кем она была, почему ее не было в комнате, когда я уходил. Не стану. Я молча уложу ее спать, а утром у нее будет похмелье, и она не будет помнить о прошедшем вечере абсолютно ничего. И тогда, я сделаю ей крепкий чай, и забуду этот вечер вместе с ней. Я позволю ей проваляться целый день, и не упрекну ни в чем. А потом, я спрошу, не хочет ли она сходить к моим друзьям, и она мне откажет. - Голова сейчас лопнет! – скажет она, и проявит заботу – Как твоя язва? – а я привычно поморщусь, и уйду, оставив ее отсыпаться. Bebop a Lula She’s my baby… У меня свое караоке! *** Спина уперта в холодный бетон, ноги в железный парапет балкона, а взгляд в небо. В чистое, голубое небо. Наплевать, какой день недели, который час, и видно ли из окон соседнего дома, что я не одет. Это самое лучшее утро, какое я помню, в моей руке самый вкусный кофе, какой я пробовал, и в пальцах дымит самая первая утренняя сигарета. И дело не только в сексе. Совсем нет! Там, в утреннем сумраке комнаты, спит не первая в моей жизни женщина! Я счастлив от того, что вчерашний день, как эта сигарета, истлел и осыпался пеплом в заботливо подставленную кем-то пепельницу. И я наслаждаюсь. Я понимаю, что счастье не может длиться вечно. Счастье, как наркотик. Его всегда хочется больше! Почем пакетик в две унции? Мне парочку! Парочку, чтобы оно длилось как можно дольше, до тех пор, пока оттуда, из глубины комнаты не прозвучит вопрос: - Опять слушаешь Битлз? Не надоело? И тогда я отвечаю: - Если для тебя есть разница, это «Криденс»! «My baby left me», играет старенький магнитофон, и только нам с тобой, дружище Джон, понятно, кто нас оставил, и где. Как это можно объяснить, почему нам мало счастья? Только завыв, как ты это умеешь. - Господи! – восклицает она, выходя на балкон – Как это можно слушать? - Ушами, и душой, дорогуша! – спокойно отвечаю я. - Ты голый? – и смотрит на меня с любопытством. - Меня ограбили – говорю ей – Раздели до нитки. - Когда это случилось? – улыбается она. - Вчера вечером, родная, вчера вечером. И ты в числе подозреваемых! – и улыбаюсь ей в ответ. Солнце слепит глаза, и греет мои голые плечи. Сейчас она вынесет мне рубашку и джинсы, и я почувствую, как счастье ускользает. Как это можно объяснить, почему оно так быстро уходит? Только завыв, как ты это умеешь! На кухне завтрак, в кармане немного денег, на улице новый день, и я не знаю, где проснусь завтра! *** Она хорошо держится, или это напускное спокойствие? - Обедать будешь? – спрашивает, и, не дожидаясь ответа, идет на кухню. Сегодня это другой человек. Всегда удивлялся разнице! На вечеринке она… нет, не шлюха! Скорее ведьма, с распущенными темными волосами ниже плеч, в ярком кровавого цвета платье. Скорее блудница, веселая и блестящая, в тон помаде на губах, хитро посматривающая на мужчин, и оценивающая впечатление, которое произвела. Скорее разлучница, с легким презрением, и жалостью ко всем женщинам вокруг, потому, что понимает – она в центре внимания, и здесь слишком мало места для двоих. Все остальное время, она ведет себя по-другому. Нет, она не теряет красоты. Скорее, становится холодной, со своей расчетливостью и дисциплиной. Скорее становится чопорной, со своим презрением к тому, чем не окрашен ее мир. Скорее настойчивой, чем деспотичной. Обычно, поставив на стол обед, она оставляет меня одного, возвращаясь в свой мир, и он чересчур большой для меня. Но сегодня она садится напротив, и подпирает голову кулачками, сложенными под подбородком, и смотрит на меня долгим, не мигающим взглядом. Она в ярости! - Вкусно? – спрашивает, и у нее такой взгляд, как будто утром была у синьоры Тоффана, и уже положила на лицо маску из «манны Святого Николая». Черт знает, чем приправлен ее суп! - Много не ешь! У нас будут гости! – говорит она, и уходит к себе. Она сказала «у нас», но я не знаю большинства этих людей. Они подолгу не замечают меня, ровно столько, сколько времени уходит на комплименты, поцелуи ее руки, на восхищения ее новым платьем. Быть лаконичным позволяет себе только хирург: - Рад, милочка, видеть Вас в добром здравии! – говорит он, и направляется к столу. - Да, это обязательно! – говорит мне она – Как ты не понимаешь? Если я не соберу их раз в неделю, то я выпаду из этого потока! Меня могут забыть пригласить на следующей неделе! Боже, конечно же, это обязательно! – и посмотрев на меня добавляет, снисходительно улыбаясь – Ну, что ты, глупыш?! У нас еще будет время побыть вдвоем! У тебя галстук криво повязан – и поворачивается к зеркалу. Балкон в моей квартире ниже, всего лишь шестой этаж. Он не такой длинный, и здесь больше света от уличных фонарей. В ее квартире встреч друзей не бывает. Ее мама слишком бережет персидские ковры, по которым, не снимая обуви, позволено ходить только рыжему коту Барсу. Только ее маме позволено курить длинные, тонкие сигареты, сидя на бежевом кожаном диване. И это единственное, что объединяет меня с этими людьми: Мы все не хотим иметь привилегии меньшие, чем у домашнего любимца. Поэтому все собираются у меня. В моем дворе негде играть детям! Любое свободное место занято машиной. Я немного голоден, и на кухне, украдкой, я ем наспех сделанный бутерброд из хлеба и шпрот. - У Вас, мой друг, нет никакой язвы, это я Вам как врач говорю! – говорит хирург, заходя на кухню – Зачем же, голубчик, Вы нас обманули? Я смотрю на него, и не нахожу аргументов для ответа. В моей голове мелькают отрывки из криминальных фильмов, нет, скорее дешевых сериалов, где свидетеля убирают, и я живо представляю, как тесню этого маленького, круглого человечка в очках к балконной ограде, как он срывается вниз, и проснувшееся в нем желание жить кричит тонким, почти детским голосом. В своих грезах, я живу не меньше, чем на сотом этаже, и его тонкий вопль, отражается от стен соседних небоскребов, на балконах которых почему то развешено белье. - Ну, ничего, ничего! – успокаивает меня он – Я никому не выдам Ваш секрет! Кстати, чтобы мы были в равных положениях, этот Мерседес, на котором я приехал, принадлежит не мне. Я его одолжил! – лукаво подмигивает мне. - Доктор, - говорю я – Вы приехали на Ниссане! - В самом деле? – удивляется он. Сценарий вечеринки неизменен, и плохо только одно: мне некуда идти! Я заперт в этой клетке, из которой нет выхода. Я представляю себя котом, которому запрещают ловить рыбок в аквариуме. Балкон, мое единственное убежище, где мне никто не предлагает выпить на брудершафт, с непременным французским поцелуем, чтобы забыть мое настоящее имя, и звать меня, то Толиком, то Алексом. Иногда Максом. - ХА – РА – ШО, Все будет хорошо, Все будет хорошо, я это знаю, знаю… - долбит по моей больной черепушке тупой ритм. Под этот ритм, в приглушенном свете комнаты, пляшут тени. На тенях надеты золотые колье с бриллиантами, жемчужные гарнитуры ручной работы, платиновые часы, платья от Готье и костюмы от Версачи. И только старый доктор, стоя рядом со мной на балконе, улыбается мне понимающей улыбкой: - Староват я для танцев! – говорит он. Точно так же, он улыбается больным, зная наверняка, будет ли жить человек, или умрет. Профессиональная улыбка. Мимическая память. Знаю, где-то читал! Я врываюсь в комнату, и нажатием указательным пальцем на кнопку, затыкаю рот сценическому трансвеститу. - ХА –РА –ШО… - в последний раз, стройно выкрикивают танцующие, и поворачивают ко мне удивленные лица. Надо же, какой успех! Меня заметили, и я в центре внимания! Что ж, я этим воспользуюсь! - We are the champions my friends – ору я - We’ll keep on fighting till the end - и в моей комнате, очень стройно и громко, пусть одиноко, но размахивая руками и попадая в такт: - We are the champions We are the champions No time for losers ‘course we are the champions У МЕНЯ СВОЕ КАРАОКЕ!!! - Of the woooorld! - Пашка звонил, - говорит кто-то в тишине комнаты – к себе зовет! Стоя в коридоре, она презрительно смотрит на меня. На ней не застегнутое пальто, и она похожа на школьницу. Не хватает только больших белых бантов. Но, этот образ сохраняется недолго, и она исчезает. Теперь у них действительно все будет ХА – РА – ШО. - Я, пожалуй, останусь, если Вы не будете против! – говорит хирург, и я достаю из холодильника бутылку водки – Говорите, эта машина называется Ниссан? - Вот именно, доктор! – отвечаю я – Скажите, а тряска рук не мешает Вам оперировать? - У меня много ассистентов! – улыбается он. Машины выезжают, освобождая пространство, и мы с хирургом, звякнув об оконное стекло рюмками, прощаемся с ними, салютуя! © Глеб Диков, 2009 Дата публикации: 16.02.2009 15:50:42 Просмотров: 2971 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
РецензииВиктор Борисов [2009-02-17 18:32:16]
|
|