Полуденной азии врата. часть 3. гл. 8-11

Сергей Вершинин

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 69752 знаков с пробелами
Раздел: "Тетралогия "Степной рубеж" Кн.I."

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

— Передумал… Сейчас мне хочется просто выкинуть вас вон! Прошу, месье, не испытывать моего весьма краткого терпения.
Как бы обсыпанная редкой растительностью, лицо гостя стало более смуглым. Его черные глаза пошли на выкат, раздвигая веки до предела. Очевидно, горячая кровь мавра снова ударила ему в голову, перекрыв исток разума. Рука падре Раймонда, прятавшая карту фламандца где-то в широтах рясы, сделала судорожное движение и молнией выскочила из одеяний со стилетом.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОЛИТИКА ЖЕСТКОГО КУРСА.

Примечания автора к главам, в конце данной публикации.

Глава восьмая.

День начинался и тянулся долго. Время будто бы остановило ход повисшего над степью солнца. Большая зала Уй-Баса [1], до отказа заполненная гостями соправителя Средней орды, замерла в молчаливом безмолвии и только молодой с широкой грудью кречет, находясь над головой хозяина, позволял себе клекот. Сидевший под клобуком челига [2], теребил острыми когтями насест и издавал пронзительные звуки, отвлекая султана от набежавших мыслей.
Думы Приишимского владельца были тяжелы: вольность батыров снова поставила казахские улусы на грань, с которой легко можно было скатиться в пропасть забвения. Разорив находившихся под покровительством урусов алтайцев, они влезли и к урянхайцам, — подданным Китая. Только обострение отношений с Россией, холодная встреча посла из Троицкой крепости, на которую вынужденно пошел султан, помешало Лифаньюаню привести в движение войска Синьцзяна и отказаться от выбранной Поднебесной политики «мягкого отношения к дальним». Не рискуя отправить послов в открытую, Китай прислал их в Сары-Арка под видом ламаистов из Тибета, от которых так и разило пергаментной пылью богдыхановских Шилу [3]. Видимо, в задачу посланцев входило, воочию, убедиться в том, что доносили разного рода источники, каковых у Лифаньюаня было предостаточно в улусах Казахской степи. Убедится в двойном подданстве Приишимских казахов, и устрашить их правителя, непокорного вассала [4] Поднебесной…
Остановив время, душа хозяина Уй-Баса витала где-то вдалеке от сухого, жилистого тела. Его слегка вытянутое, обрамленное клинообразной бородкой задумчивое лицо, с подкрученными кверху кончиками усов, венчали тяжелые глаза, глядевшие в пустоту исподлобья. Окружающим казалось, что султан отсутствует, но Абылай молчал, умышленно испытывая терпение присутствующих.
Перед восседавшим на украшенном красным ковром торе [5] соправителем Среднего жуза, прижимая правую руку к сердцу, склонился человек в богатом халате.
— Вернулся, Жолбарс? — разрывая тишину, наконец-то, проговорил султан.
— Да, мудрый таксыр [6] Абылай-торе, сын Уали, далекий правнук Жанибека! [7] Русской царице в прекрасном дворце урусов не нужны аманаты из Великой Степи. Она верит султану Средней орды Абылаю, и хорошо приняла меня в Северном городе, но держать в залоге отказалась.
Уй-Бас ожил, наполнился звуками. Послышался шорох желтых одежд служителей Будды, Почитатель Христа отец де Флер, вращая черными на выкат глазами, о чем-то зашептался с турком-переводчиком. Прибывший в становище из мазара ал-Бухари [8], дервиш стал перебирать четки, славя девяносто девять имен Аллаха.
Абылаю захотелось снять путы с верной птицы и пустить на воронье, слетевшееся в его дом в ожидании падали. Но ни один мускул на его лице не показал этого. «Плох тот человек, что не умеет держать мысли под личиной лисы» — говорил ему отец. Абылай помнил все, что он говорил, и старался этому следовать.
Широкая улыбка султана озарила Уй-Бас, лицо стало приветливым. Пряча думы от многочисленных гостей, Абылай произнес:
— Русские не хотят обидеть меня недоверием. Белая царица мудрая женщина. Что еще велела передать мне, высокоуважаемая ханша?
— Визирь Воронцов, чьими устами говорила сама Елизавета, пожелал здравия Приишимскому улусу Абылая, и долгой жизни его правителю…
Неожиданно, для внимательно его слушавших гостей Уй-Баса, султан Жолбарс выдержал паузу, выпрямился, и уже с гордо вскинутой головой продолжил:
— Еще визирь, просил передать Абылаю письмо от себя лично, и подарок от Белой царицы: золотую табакерку. Выданный мне ярлык [9], заверения вечной дружбы с Приишимским владельцем и соправителем Среднего жуза, подписан рукой Елизаветы.
В комнате приема шум поднялся еще больше. Тайные представители интересов Поднебесной, тибетские монахи зашептались меж собой. Толмач заблудившегося в бескрайних степных просторах христианского миссионера, быстро залопотал по-испански.
Как бы изучая, султан Абылай окинул разноликих гостей прищуром миндалевидных глаз.
«Придуманная хитрость, кажется, удалась! — размышлял он, дружелюбно улыбаясь. — Неважно, что привезенная Гордеевым месяц назад грамота от Российской императрицы, подтверждающая достигнутые ранее соглашения, представлена как абсолютно новая. Главное, гости заворошились словно скорпионы, при запахе верблюда! Желтый, как река Хуанхэ лама Цун-Ван, смотрит на меня пристально, пытаясь влезть в голову и изведать мои мысли. Прислав его ко мне, старый хан Абулмамбет просто избавился от нарочитого посланца. Спровадил за ворота Хазрета буддийскую лошадь [10], несущую на себе требование богдыхана Цаньлуна: немедленно отправить в Синьцзян толенгутов Сары-Арка. Менее, как хунтайши, Цун-Ван меня и не именует».
Движением зрачков, Абылай перевел взгляд на следующего гостя. «Монах-францисканец отец Раймонд де Флер из далекой страны Испании. Что живущему за последним морем человеку, надо в моем становище?..».
Он снова перевел глаза. «Гость, вызывающий во мне умиление и некоторую настороженность, — дервиш Абу-Джафар ибн Али со святых мест Бухары. Он ничего не требует. Теребит четки во имя Всевышнего и молится. Но за смирением виден Коканд. Оставлю его в становище до будущей весны. Пусть призывает к Уй-Басу милость и милосердие Аллаха под присмотром толенгутов».
Пока Абылай, не без наслаждения, наблюдал за поджавшими жало гостями, Жолбарс хлопнул в ладоши.
Седовласый табакши [11] султана, его учитель и наставник Ораз занес в комнату серебреный поднос, на котором покоились маленькая золотая табакерка округлой формы, и, в развернутом виде на белой, гербовой бумаге, грамота императрицы Российской. Он держал поднос так, чтобы специально выставленный на обозрение угол имперского волеизъявления небрежно свисал. На нем хорошо виднелся размашистый росчерк Белой царицы: «Елизавет».
Торжественно поднеся поднос к подножью султанского кресла, табакши положил его на столик стоявший возле Абылая и с поклоном отдалился. Владелец Приишимья взял в руки табакерку. На ней был изображен Российский двуглавый орел и украшенная брильянтами миниатюрная имперская корона.
Рассматривая подарок императрицы, он произнес:
— Позовите сюда Барымтача![12]
Один из стоявших у дверей толенгутов вышел. Через минуту он запустил в приемные покои Уй-Баса человека в истертом кафтане, ворот которого широкой лопатой прикрывала черная борода. Одежда вошедшего и густой волосяной покров лица выдавали в нем казака. Несмотря на большую массу и силу тела, шел он медленно, на цыпочках, неуверенно переставляя босые ноги. У Абылая было несколько искусных, знающих русский язык толмачей, но, пойманного три года назад на барымте, казака он держал для особых случаев, таких как сегодня. Содержание в плену поддонного России, подчеркивало его относительное подчинение империи.
— Барымтача, — проговорил султан, жестом повелевая ему взять грамоту, когда тот доковылял до возвышенности, на которой сидел Абылай, и согнулся в нижайшем поклоне. — Прочти нам, во всеуслышание!
Казак развернул бумагу, немного подумал и медленно, но торжественно начал:

«Мы, Всепресветлейшая Державнейшая Великая государыня императрица Елизавета дочь Петра Великого, самодержица Всероссийская и прочая, прочая, прочая… монаршей милостью своею даруем султану Средней киргиз-кайсацкой орды, Абылаю…».

Дальше шло перечисление даров и имперская соизволение дружбы с верноподданным Российской державы. Заканчивалась грамота уведомлением:

«…просьба султана Абылая, о вознаграждении за верную службу, Правительственным Сенатом Ее Императорского Величества рассмотрена положительно. Соответствующее указание в Коллегию иностранных дел дано...».

— Больше там ничего не сказано? — принимая обратно грамоту, спросил Абылай.
— Все, как есть, прочитано, мурза Абылай, — с поклоном ответил толмач.
Султан оглядел присутствующих, и изрек:
— Ступай. Проводите Барымтача.
Казак еще раз поклонился мурзе, и, в сопровождении воина удалился из покоев.
— Великая честь оказана в послании урусов хозяину Уй-Баса! — мягко проговорил Цун-Ван, обращаясь к Абылаю. Рожденный духом Будды и в его духе пребывающий, Далай-лама не может награждать материально, как богдыхан Поднебесной или русская ханша. Но, и он прислал монахов, чтобы одарить гостеприимного соправителя Средней орды.
Абылай с интересом посмотрел в сторону желтых одежд и, еще глубже пряча завертевшиеся в голове мысли, мягко на растяжку ответил:
— Приятен не подарок, а чувство, с каким он преподнесен. Дар от души всегда духовен, уважаемый Цун-Ван.
— И все же, наш дар не игривый конь. Ими и так полнятся табуны достопочтимого султана. Ни золотая безделица с символами власти. Наш дар тебе, хунтайши Абылай, Докшитский танец Цам. Позволь исполнить его? Исполнить для высоких гостей Уй-Баса и старшин Среднего жуза, что съезжаются в Уй-Бас на большую охоту.
— Танец шаманских духов, извечных, как Голубое Небо и Мать Земля!? — Абылай поднял бровь.
— Цам только танец. Дар Далай-ламы и богдыхана, исполненный тибетскими монахами в твою честь.
То был наглый, ничем неприкрытый вызов на состязание умов. Докшитский танец Цам символизировал уничтожение врагов Будды, то есть врагов Поднебесной. Не принять его, означало, выказать слабость власти над старшинами. Над толенгутами, среди которых немало калмыков и выходцев из других народов, тайно и явно поклоняющихся Будде. Слабость, которую Абылай всегда считал привилегией серны, но не волка, встречающего опасность с оскаленной пастью.
— Столь благосклонный дар богдыхана, скорее для народа Орта-жуз [13], чем для меня! — ответил он, устремив испепеляющий взор на ламу Цун-Вана. — Я не могу отказать в этом людям Приишимья и принимаю подарок. В ночь большой луны, когда соберутся все участники охоты, вы можете исполнить Цам в моем становище.
Францисканский монах отец де Флер внимательно слушал толмача-турка. Султану показалось, что для европейца он неплохо понял, о чем говорил лама. После согласительного ответа хозяина Уй-Баса, монах одобрительно закивал и заулыбался. Общаясь с Аллахом, Абу-Джафар по-прежнему перебирал четки. Казалось, что разговор его мало волнует, лишь зрачки угольных глаз святого нищего сузились и стали еще черней.
«Все же оставлю дервиша у себя. Если Коканд хочет обо мне знать. Пусть знает» — подумал Абылай, и умиротворенно произнес вслух:
— Теперь прошу, гостей, оставить меня.
Гости поочередно откланялись и вышли следом за сопровождающими их слугами султана.
Оставшись один, Абылай поднялся с обшитого красным бархатом кресла, надел на руку рукавицу из толстой кожи и снял с насеста кречета. Почувствовав когтями хозяина, птица радостно заклекотала. Насытив пернатого хищника кусочками отборного мяса из серебряной чаши для кормления, он усадил его на один из рогов архара [14], образующих в соединении, спинку султанского кресла.
— Не видеть воли, ни означает ее не знать… Верно, чилига? — обратился к птице султан, надевая на нее клобук и сажая на место. — Расправим и мы крылья, взъемся ввысь на самую высокую ставку [15], и обозрим Великую Степь с парящего птичьего полета…
В ответ кречет издал пронзительный клекот, показывая хозяину желание избавиться от клобука.
— Не время… Не то время, чилига! — задумчиво произнес Абылай, беря домбру.
От удара руки по струнам пошел плавный звук, постепенно ускоряясь и преображаясь в быстрый бег коня.
Вскоре, Абылай вместе с песнею несся по степи на разгоряченном скакуне:

«В аргамака попала стрела, прямо в пах,
И также в меня вошла стрела,
Застряв в позвоночнике, в костях...» [16].

Старинная песня лилась из его уст, наполняя собой покои Уй-Баса. Звучание домбры навивала на султана воспоминания о детстве. О том далеком времени, когда он еще не был мудрым таксыром Приишимья.
Абылаем звали деда Абильмансура. В годы Великого Бедствия ойраты захватили Ташкент, убили отца Абильмансура правителя города хана Уали, мать, и всю семью. Аталык [17] Ораз спас только своего ученика. Пробираясь из Ургенча в Сары-Арка, греясь по ночам у костра и поедая тушки пойманных днем сусликов, мальчик слушал рассказы учителя о легендарном деде хане Абылае, за храбрость и безжалостность к врагам прозванным Кан-Ичером [18]. Яркие повествования Ораза, придавали Абильмансуру силу и учили без страха смотреть в будущее.
Из наследия родителей мальчику досталась лишь одна книга хорезмийца Рашид-ад Дина. Старая рукопись на персидском языке повествовала о народах Средней Азии, в жизнеописании Чингисхана, его страданий в детстве, и о великом завоевании мира. У преуспевшего в обучении, цепкого на ум подростка, это была любимая книга, он даже спал с ней, всегда подкладывая под голову. Так, держащего в руках летопись Рашид-ад Дина, полусонного мальчика, и вынес учитель из горящего Ташкента.
Описание жизни создателя обширного государства, чья частичка крови текла и в Абильмансуре, во многом предопределила его дальнейшую судьбу. Выбравшись к людям, Абильмансур с Оразом поступили к султану Абулмамбету погонщиками верблюдов. Потомка хана Джанибека, торе по крови, окружающие стали называть Сабалаком. Мальчик с легкостью принимает это прозвище, на время, забывая благородное происхождение и имя. На время, но не навсегда...
Несколько лет Абильмансур служит пастухом, но ветер перемен проносит по казахским аулам грозный клич «Аттан» [19] и возмужавший юноша, получив от одного из добросердных баев коня и вооружение, вступает в ополчение к батыру Богенбаю. В Анарыкайской битве [20] с ойратами никому неизвестный батыр Абильмансур-Сабалак, гарцующий на коне-аргамаке под именем Чалкуйрук, вдруг с кличем «Абылай» первым устремляется на врага и обезглавливает джунгарского батыра Чарча [21], любимого сына Галдан-Цэрена.
После сокрушительного поражения джунгар, отличившегося в жестокой битве батыра хан Абулмамбет пригласил в свой шатер и обратился с вопросом:
— Почему клич батыра «Абылай»? Имя прославленного казахского торе, потомка Джанибека. Имеет ли на него право батыр Сабалак?
— Великий хан, мое настоящее имя Абильмансур, сын Уали и внук Абылая, правителей Ташкента! — с достоинством ответил юноша.
Удивленный Абулмамбет, приглашая столь знатного воина сесть рядом, по его правую руку, оглядел присутствующих в шатре султанов, старшин и батыров, и повелительно произнес:
— Отныне, великий воин Абильмансур-торе, твое имя Абылай. Внук достоин имени знаменитого деда!..
Смелость и смекалка молодого Абильмансура-Абылая позволили ему выдвинуться в прославленные батыры степи. Талант организатора, зачатки полководца и знатное происхождение, за десять лет возвели султана в ранг первых людей Средней орды. Сватовство к дочери брата хана Младшего жуза покойного султана Булхаира Карашаш, в девичестве жившей в улусе Бопай, как родная дочь, связало его родственными узами с Абулхаиром и его сыновьями. Уже к 1740 году с мнением Абылая приходилось считаться. Правитель Среднего жуза Абулмамбет поглядывали на него как на преемника, способного возглавить власть. Желания стать улуг-ханом казахской земли, не скрывал и сам молодой и энергичный султан Абылай. Он шел к намеченной цели открыто, вторя своему кумиру Чингисхану.
Тяжелая обстановка начала нового десятилетия, нашествие на Степь джунгар, слабовольность постаревшего хана Абулмамбета, укрывшегося от врага в русской крепости на реке Орь и ничего не предпринимавшего для спасения казахских аулов от разграбления, заставили султана Абылая изъявить волю принять Российское подданство. Он выехал из Уй-Баса в Оренбург [22] для встречи с начальником Оренбургской комиссии, генерал-лейтенантом князем Урусовым.
Когда Абылай прибыл на Оренбуржье, в расположение русского наместника, кроме Абулмамбета, были султаны Младшего жуза Нурали и Ералы. Старшие сыновья хана Абулхаира немного свысока смотрели на Абылая, но и он не остался в долгу. Поставив себя вровень хану, прибывший к русским Приишимский султан потребовал от князя Урусова почестей оказанных Абулмамбету. После первой встречи с генерал-лейтенантом, Абылай покинул его в предоставленной коляске, а хан Абулмамбет ускакал на коне верхами. Данные Абылаю привилегии не обидели непривередливого Абулмамбета, зато обозлили сыновей Абулхаира. Сославшись на известие от отца: о внезапном нападении на улусы Младшего жуза волжских калмыков, они спешно покинули расположение русских.
Отмечая пытливость ума молодого казахского султана, князь Урусов подолгу разговаривал с ним, рассказывал о войне с турками, взятии Азова, Очакова, и Хотина. О заключении с Османами мирного договора, скромно умалчивая об его невыгодности для России [23]. Так же генерал говорил о Петре Великом, государе-реформаторе, о долгом противостоянии со шведом, в больших муках еще заражающейся тогда империи …
После показательных стрельбищ и обеда в честь высоких гостей, 28 августа 1741 года Абылай подтверждает добровольное желание, и вместе с ханом Средней орды принимает Российское подданство. Клянется на Аль-Коране в верности императрице Анне Иоанновне. Лишь своими глазами убедившись, что Россия большая и мощная держава, он делает шаг навстречу в надежде на помощь в войне казахов с джунгарами.
Но помощи не последовало. Смена власти, неразбериха на российском престоле и новая война со Швецией заставили молчать русские пушки, на которые надеялся Абылай. По пришествию зимы, джунгары снова опустошили огнем казахскую землю [24]. Пришлось справляться с хорошо вооруженным и организованным врагом своими силами. Все что смог позволить сибирский наместник князь Петр Бутурлин, обходя строгие инструкции герцога Бирона, разрешить казахским султанам и старшинам отвести аулы с женами и детьми за Тобол, под защиту русских крепостей. Но и это немногое развязало руки батырам степи.
Отважный Абильмансур-Абылай и здесь оказался впереди всех. Командуя отрядом разведки из двухсот человек, он врывается в ставку джунгарского военачальника Септеня и устраивает там переполох и убивает в бою племянника хунтайши Чарча. После неравного сражения, оставшиеся в живых тридцать пять воинов попадают к ойратам в плен, и вместе с предводителем их увозят в Илибалык. Виновника в смерти Чарча, по законам Степи в ставке Галдан-Цэрена ждала неминуемая и лютая смерть, но хунтайши отнесся к Абылаю на удивление спокойно. Правитель Джунгарии был в первую очередь политик, а уж потом отец и муж. Видя в казахском султане незаурядного человека, он решил заручиться его дружбой. Намекая на возможное совместное выступление казахов и джунгар против империи Цинов, хунтайши Галдан-Цэрен, оберегая от мести матери батыра Чарча, держал Абылая при себе в довольстве и почете.
Тем временем продолжавшаяся в казахских степях война грозила перейти в тяжелую и затяжную. Имея за спиной Поднебесную, коварного и сильного врага, Галдан-Цэрен не мог позволить ей идти бесконечно. Когда осенью Илибалык прибыли послы от ханов Абулмамбета и Абулхаира, он долго не противился и решил замириться с казахами. В процессе долгих переговоров стал вопрос о пленных. Правитель ойратов согласился отдать находившихся у него батыров, в том числе и Абылая, только в обмен на аманатов ханских фамилий. Снова вспомнились обиды, в частности Младшего жуза, события в Оренбурге, и по данному вопросу меж послами из Сары-Арка и главой Джунгарии не было достигнуто ничего существенного.
В плену Абылай чувствовал себя довольно вольготно. Вдали от ставки он завел знакомства с нойонами Даваци и Амурсаной. С последним, он даже подружился. Обрел Абылай на берегах Или и любовь мужчины средних лет. Дочь одного из джунгарских знатных землевладельцев родственно-связанная с Галдан-Цэреном, красавица Тамыш [25], неожиданно стала подавать ему недвусмысленные знаки внимания. Но за два года гостеприимного плена султану все же пришлось посидеть в колодках несколько осенних недель.
Все время пребывания казахских послов в Илибалыке, Абылая держали на виду, закованного в цепи как преступника. Тем самым Галдан-Цэрен хотел склонить ханских посланников к сговорчивости, но этого не случилось. После отъезда послов, за причиненные страдания Абылай получил собственную кибитку и был отправлен поправлять здоровье к нойону Амурсане. Там его и нашел российский посланник инженер-поручик Пензенского полка Карл Миллер. От него Абылай узнал о восшествии на престол в Санкт-Петербурге новой императрицы Елизаветы Петровны и о назначении наместником Оренбуржья советника Неплюева. Со своей стороны, поручик обещал сделать все возможное, чтобы вытащить султана из плена [26].
Проходит еще один год в неволе. За это время Абылай скрепляет договор о союзе с джунгарами династическим браком с красавицей Тамыш. В Илибалык прибывает сын Абулмамбета Абулфииз и уже в качестве аманата заменяет Абылая в Илибалыке, при дворе Галдан-Цэрена. Одаренный многими подарками, султан величественно покидает Джунгарию. Его сопровождают, те самые тридцать пять жигитов, прошедшие вместе с ним тяготы плена, и молодая жена-ойратка на сносях.
Милые сердцу степные просторы Приишимья встречают Абылая все той же междоусобицей. Султаны ханских фамилий грызутся меж собой, перетягивая вольных батыров на свою сторону. Вернувшись на север Сары-Арка, он обустраивает на Синегорье Уй-Бас и делает несколько военных походов на дикокаменных киргиз и каракалпаков. За время плена на берегах Или, он вошел в средний возраст. Юношескую пылкость сменила мудрость политика. Абылай стал скрытен и осторожен. Он помогает шурину Ералы, спасает его от преследования султаном Бараком и посылает к Бопай в подарок юношу знающего травы…
События последующих после плена двенадцати лет, вихрем пронеслись по раздольям Сары-Арка. Смерть хана Абулхаира, от руки султана Барака, недовольного его прорусской политикой, непризнание некоторыми старшинами над собой хана Младшего жуза Нурали и не почитание в Среднем жузе хана Абулмамбета, внесли полный раскол в ряды батыров. Чувство равноправия, сравнимое с анархией, на просторах Великой Степи к середине пятидесятых годов перешло все мыслимые и немыслимые грани. Как дикий жеребец, Степь несла своих детей в глубокую пропасть распрей и междоусобиц, и, чтобы ее взнуздать, нужна была сильная рука. Сары-Арка необходим был умный и сильный улуг-хан.
Последствия междоусобицы в Степи могли быть весьма плачевными. Абылаю это хорошо показала Джунгария. После смерти Галдан-Цэрена прошло каких-то десяток лет, и она погибла под нашествием Цинов. Не желая подобной ситуации на родине, буквально по крупицам, Абылай стал создавать забытое главенство ханской власти, пока не являясь таковым по праву избранного, он уже сделался истинным правителем Орта-жуз.
Еще в начале этого десятилетия, стараясь предотвратить последующие нашествие джунгар, Абылай активно принял участие в распрях джунгарских нойонов, тайно приютив в Уй-Басе бывших друзей Даваци, Амурсану и его брата Банжура, восставших против побочного сына Галдан-Цэрена Лама-Доржи узурпирующего власть в Джунгарии. Посылая в Степь своих представителей, Илибалык грозно требовал незамедлительной выдачи беглецов. Абулмамбет собрал в Хазрете совет жузов. Склоняя султанов к согласию с ойратами, старый хан хотел мира, но Абылай высказался против выдачи. Неожиданно его поддержал второй сын Абулхаира Ералы. Письмо старейшего из биев Большого жуза Толе, присланное им на курултай ханов и султанов Сары-Арка, положило конец сомнениям. В нем лишь советовалось не праздновать труса, но признать себя таковым прилюдно никто не захотел. Назревала новая война.
В ожидании джунгар Абылай оттянул аулы Среднего жуза на север, к Иртышской оборонительной линии русских крепостей и стал ждать врага. Перед непосредственной угрозой новой войны настроения в Степи стали меняться, словно погода весной. Уже очень скоро, повторно заговорили о выдаче мятежных нойонов, но Лама-Доржи не стал ждать результата тех разговоров. Осенью 1752 года двадцать тысяч ойратов, под началом Саин Белека и Шахдура-Даши вторглись в приделы Сары-Арка. Всем тогда казалась, стратегия Абылая провалилась, вместо того, чтобы избежать столкновения, он его нашел сам. Но все было далеко не так. Пока казахское ополчение оттягивало на себя основные силы джунгар, в коротких стычках уходя к северу, Даваци и Амурсана с отрядом в шесть сотен соратников прошлись рейдом по берегам Или и захвалили Илибалык. Лама-Доржи был убит и правителем Джунгарии провозгласили Даваци. Новый владелец ханской ставки отозвал джунгарское войско из Среднего жуза и прислал к Абылаю послов с уверениями вечной дружбы.
Это была победа, победа малой кровью над врагом, более ста лет терзавшим Степь. Сам принцип действия резко отличался от прежних, применяемых казахскими ханами в борьбе с противником. Древнюю летопись Рашид-ад-Дина Абылай бережно хранил и до сих пор перед сном подкладывал под голову, если на утро предстояло принять важное решение.
Хунтайши Даваци не смог удержать власть в Илибалыке, и был свергнут, но вскоре восстановился на владении Джунгарией в союзе с Амурсаной. За что последний потребовал обоюдного правления страной, и, получив отказ, за помощью в свержении Даваци обратился к Приишимскому властителю. Помогая Амурсане, Абылай в корне меняет политику Степи. Он понимает, что укрепление в Илибалыке любого из претендентов невыгодно в первую очередь Сары-Арка. В глубине души, он мечтает объединить казахские и джунгарские земли под своим началом. Видя в казахском султане не только союзника, но и возможного противника в будущем, джунгарский нойон делает непоправимую ошибку и побочно обращается к Цинам с просьбой восстановить на берегах Или «утраченную божественную справедливость».
Под видом помощи Амурсане, Поднебесная входит в Джунгарию и растворяет ее в прожорливом имперском желудке. Опомнившись, Амурсана поднимает джунгар на освободительную войну, терпит поражение и снова бежит к Абылаю.
Джунгары никогда не были друзьями казахов, на протяжении многих лет меж ними шли кровопролитные войны, но когда джунгар не стало, Степь оказалась в гораздо худшем положении. К казахским землям вплотную приблизилась новая угроза, более страшная и могущественная. Китай подходил к новым территориям основательно, искореняя или расселяя живущий на завоеванных землях народ и заполняя их китайцами. Золотой дракон о пяти когтях, грозил выжечь Сары-Арка до основания, как это он уже сделал с Джунгарией.
Принимая нойона Амурсану под покровительство, в надежде противостоять новому врагу вместе со старым, султан Абылай выводит жигитов в поле на пробу сил, но терпит поражение, которое говорит о невозможности одолеть врага один на один в честном поединке. Раненый в сражении с цинами Абылай, проводить долгие ночи и дни в уединении. Под видом излечения, он на время исчезает с поля-зрения народа и появляется только с новым твердым решением: столкнуть лбами империи, меж которыми оказалась земля казахов. Отсылает Амурсану в Тобольск и принимает подданство Поднебесной…
Политика «лисы» стала приносить плоды, которые не могло бы принести оружие урусов, если бы даже удалось его заполучить. Вассальные отношения султана Абылая с Китаем заставили Российскую империю укреплять ставшее ненадежным порубежье, тем самым, останавливая Китай от вторжения в Сары-Арка. Поднебесная вынужденно меняет тактику. От угрозы прямого нападения она переходит на тонкую дипломатию, проводит политику «мягкого отношения к дальним», имея в виду Средний жуз и Абылая в частности.
В эпистолах, листах и ярлыках, присылаемых к Абылаю с запада и востока, все чаще и чаще вместо «султан» добавляется более величественное и значимое «хан». Почувствовав в Абылае силу и поддержку простого народа, в становище Приишимского властителя на Кок-тау потянулись послы из Китая и России. Прощупывая почву под азиатским солнцем, далекий христианский Запад, слал сюда миссионеров. Уже лет тридцать в Сары-Арка усиленно мелькали их длиннополые рясы, а этим летом появился святой отец и непосредственно в Уй-Басе. Снабженный грамотой от астраханского губернатора и другими бумагами, монах-францисканец прибыл изучать обычаи и традиции кочевого азиатского народа подвластного непровозглашенному правителю Степи.
Султан Абылай принял покровительство Сына Неба, не столько под давлением угрозы, скорее она послужила для него оправдательной причиной. Почетное звание хунтайши — князя крови и брата китайского императора, он взял на себя, чтобы на время успокоить аппетиты Поднебесной на территории Сары-Арка. Сохранить улусы родного Среднего жуза в мире, и тем согласием с Цаньлуном заставить Сибирских и Оренбургских губернаторов вспомнить о посулах данных при вхождении казахов в подданство Российской империи. Но сейчас, готовя новый поход в Среднюю Азию, богдыхан Китая требует от султана воинов, и здесь одними улыбками и заверениями в дружбе не отделаешься...
— Обряженный в платье тибетского ламы Цун-Ван, желтый змей богдыхана, ждет от меня конкретного ответа! — резко остановив полет домбры, тихо проговорил в задумчивости Абылай.
— Цун-Вана здесь нет, ата!
Абылай поднял глаза и увидел младшего сына
— Бури!..[27] И давно ты здесь?
— С середины песни.
— Старею…
— Что вы, достопочтенный ата! Песня из ваших уст, словно птица в облаках.
Абылай улыбнулся, за сегодня впервые искренне, и ласково спросил:
— Что привело тебя ко мне, сын?
— Прибыли урусы, из крепости, что стоит в урочище Кызыл-Жар. Я пришел сказать вам об этом, но заслушался и не решился оборвать песню батыра. Прости, отец, если сын Бури нарушил твой благословенный покой и спутал мудрые мысли.
— Песню настоящего батыра может оборвать только смерть, в бою или в окружении многих детей и внуков. Навсегда запомни это, сын мой Бури. А сейчас ступай и передай слугам султанское слово: пусть уважаемых гостей накормят и обогреют лаской.

Глава девятая.

Вечером киргиз-кайсацкое становище засияло огнями множества костров. Походные юрты аргынов, кипчак, найман и прочих родовых ответвлений Среднего жуза расположились у его подножья. Знатные бии держали походные шатры ближе к горе, а прославленные в боях и состязаниях батыры ставили роскошные войлочные дома рядом со своими родовыми улусами. Желающих поохотиться вместе с султаном было столь много, что юрты жигитов растянулись по окружности далеко от Кок-тау. Прибыли в Уй-Бас и каракесеки аула старшины Ер-Назара. Расположившись у стана родичей аргын, они стали отходить к ночлегу.
Забравшись в кибитку и накрывшись звериными шкурами, Алтынай с Марией наблюдали за Уй-Басом, что святился на Синей горе огнями в маленькое окошко покрытое полупрозрачной тканью. Слушая щебетания девушки о том, что она уже была в становище султана, Мария думала о прошедших днях.
Откочевав из окраин Барабинской низменности на юго-запад, аул Ер-Назара рода каракесек, раскинул становище в семидесяти верстах от Кокшетау, возле одного из многочисленных, но малых водоемов Приишимья пресного озера Копа. Через два дня после обоснования на зимовке, мужчины селения выбрали над собой главным Дудара и стали собираться на большую охоту. Аульный старшина приказал женщинам навьючить дарами для султана Абылая трех сильных верблюдов и вместе с охотниками отправился на Синюю гору небольшим караваном.
В погонщицы верблюдов Апа-каракесек определила самых ловких, молодых и красивых девушек Алтынай и Сауле, третье поехала молодка Кенжекей. Алтынай не хотела, чтобы она отправлялась с ними на Синюю гору, но, несмотря на столь скверный характер, Кенжекей лучше всех управлялась с верблюдами, и этого было невозможно не признать. Еще одна причина заставила Алтынай промолчать и ничего не сказать против ее на совете женщин, перед окончательным решением бабушки рода. Той причиной была Марьям.
Узнав, что Дудар и Алтынай отбывают в становище Приишимского властителя, и их отсутствие в ауле может продлиться довольно долго, Мельникова намекнула девушке упросить агаеке взять ее с ними. Отвечая на еще полудетские вопросы Алтынай, Мария объяснила это так:
— Как же я без тебя!
— Но в Уй-Басе могут находиться русские, они заберут Ак-Каскыр! — упиралась девушка, надувая щеки.
— Плохое знание языка казахов, Алтынай, обрекает меня, на одиночество, а это гораздо страшней, чем, обсказанные тобой, возможные, опасности вне аула.
Согласившись с доводами Марии, разговор с дядей о взятии Марьям на Кок-тау, девушка начала вечером следующего дня. После обильного ужина сытый агаеке был добор и милостив. Несмотря на хитрую, проверенную много раз уловку Алтынай, Дудар был категорически против ее слов и аргументов. Лишь, после надутых губ, слезинок на бархатных ресницах, обаятельной мольбы через влажную пелену глаз и прочего девичьего оружия поражения, он согласился. Но при этом поставил обязательное условие, что Марьям должна научиться управлять верблюдицей. Чтобы оправдать уступку дочери перед языкастыми женщинами родного аула, на происходившем поутру общем собрании, Дудар объявил:
— За то, что Кок-Тенгри послал в наш аул удачу, на спине Ак-Каскыр, я собираюсь подарить султану Абылаю белую верблюдицу и если Марьям, действительно, волчица, то ее не затруднит самой привести оный дар в становище Приишимского властителя.
Такого Алтынай никак не ожидала. Чуть не плача от отчаянья, она передала Марии условие, сказанное дядей перед аксакалами.
— Мужчины всегда так: сначала делают, затем думают! — после первых эмоций, огорченно выдохнула она, присаживаясь к очагу рядом.
— Тебе-то, почем знать? — засмеялась Мельникова, обнимая и прижимая к себе. — Ты еще и не девка пока, а рассуждаешь, словно баба.
Алтынай шмыгнула носом и утерла слезу концом платка Марии.
— Тепло с тобой!
— Тепло, дитятко… Иди под крыло…
Подобрав ноги, Алтынай прижалась к Марии.
— По аулу ходит сразу два слуха. Первый, — урус-Марьям белая каскыр. В него люди верят! Второй, что Марьям злая мыстан. В него люди не верят!!! — Алтынай взяла в ладони руку Мельниковой. — Так зловредная Кенжекей утверждает! Но если, после сказанного дядей, ты не сможешь совладать с верблюдицей, то…
Девушка вздохнула и замолчала.
— Пошли...
— Куда?
— К верблюдам.
— Ночью?
— Луна светит. На дворе, что днем.
Мария решительно поднялась, надела, поверх хлопчатобумажного платья и синего вельветового жилета, старый ватный чепан Дудара и направилась к выходу. О чем-то быстро пошептавшись с огнем, Алтынай побежала ее догонять.
Молодая верблюдица испугано косила глаз на незнакомую женщину, та подошла и ласково погладила ее. Взяв ухо животного, она в него нашептала, отчего верблюдица перестала вздрагивать и уже глядела на Марию с доверием, как на хозяйку.
— Давай, Алтынай, учи, как взнуздывать.
Девушка не двинулась с места. Она с восторгом смотрела на Марьям, больше ни секунды не сомневаясь в ее волшебном происхождении.
— Ты чего, Алтынай? — обернувшись, спросила Мария. — Скотина, она и есть скотина. Один горб или два. Аль вовсе нет. Правда, красавица? — она погладила спокойно лежавшую верблюдицу. — Ну, неси скорее сбрую...
Не только страх одиночества и врожденная способность к быстрому обучению, помогли Марии в течение двух дней овладеть всеми хитростями езды на верблюде. Она с детства знала это животное. Ни юрта, ни быт, ни одежда казахов и ни верблюд, на самой деле для нее не были какой-то экзотической диковинкою. Рядом с родной деревней под Саратовом, следуя до Казани и Нижнего Новгорода, часто останавливались на день-два башкирские и татарские купеческие караваны. В их доме любил гостить Екатеринбургский торговый гость Полуянов или как он сам себя иногда именовал дед Кадыш. Он то и обучил Маняшу языку Степи. Седовласый дед часто водил ее в установленную в поле юрту и, рассказывая сказки о батырах, угощал вкусным кобыльим молоком.
За годы, проведенные в господском доме, Мельникова немного подзабыла язык деда Кадыша, да и говор казахов отличался от слышанного ею на Волге татарского или башкирского. Но, побыв в гостях у Дудара, пообщавшись с Алтынай, она легко вспомнила язык Степи. Знала Мария и сказание об Ак-Каскыр, поэтому промолчала о своих познаниях, умело, выдавая себя за нее. Поначалу сделала она это лишь для того, чтобы укрыться от российских воинских команд, но шло время, и каждый новый день в ауле Мария встречала со странным чувством. Ей хотелось говорить с непоседой Алтынай и хотя бы мельком видеть Дудара.
Настал срок отбывать на Кок-тау, и Мария отправилась в путь на верблюдице. В ауле больше никто не усомнился, что Дудару-аге досталась Белая волчица. В том, что она станет его женой, тоже не сомневались. Согласно сказанию, должно пройти сорок дней, пятнадцать уже миновали…
Мария сама не заметила, как уснула. На тонкой материи окна кибитки, огни Уй-Баса расплылись кругами, и где-то вдалеке слышался голос Алтынай.
Утром подзамершие женщины отогрелись у костра и стали собираться на Кок-тау. Старшина Ер-Назар торопил Дудара, а тот подгонял Марию и Алтынай. Уже через полчаса, нагруженные верблюды понести дары аула рода каракесек в дом великого и мудрого султана Абылая. Одна только белая верблюдица, которую вела Марьям, шла без груза, она сама являлась священным подношением. Чем ближе подъезжали они к горе, тем больше становилось людей. Киргиз-кайсацкие старшины, из дальних и ближних аулов, спешили отдать должные почести могущественному султану Абылаю, второму лицу Средней орды, после хана Абулмамбета.
Поднявшись на Кок-тау, проведя верблюдов мимо домов-землянок, женщины стали вводить их в Уй-Бас. Первой зашла Кенжекей, следом за ней Сауле и Алтынай. Когда настала очередь Марьям, она будто окаменела. Загораживая верблюдицей узкий проход на площадь Уй-Баса, женщина не двигалась. Священное подношение, остановилось у порога, то была плохая примета. Старый Ер-Назар в ужасе расширил глаза и забулькал губами, что-то нераздельное. Прямо с коня, Дудар выхватил из рук застывшей Марии поводья и быстро погнал животное на площадь.
Все произошло мгновенно. Заминки движения, практически, никто не заметил. Для посторонних это выглядело не более как джигитовка лихого наездника, может быть не к месту, но показавшего свою удаль. Женщины вскликнули от неожиданности, старики сопроводили батыра одобрительными возгласами, мужчины завистью. Лишь одна Кенжекей, смотря в ту же сторону, что и Мария, сузила хитрые глаза.
Алтынай подбежала к бледной Мельниковой и, выводя ее из оцепенения, спросила:
— Марьям, что с тобой?
— Там он!
— Кто он?.. Марьям!
— Господин поручик… Офицер, что меня в крепость вел, — тихо ответила Мария, пытаясь спрятаться за тонкую, словно стебелек молодой травы девушку.
По площади Уй-Баса, в сопровождении казачьего сотника, шел Самойлов. Молодой, высокий поручик шагал, как на плацу браво чеканя шаг. Одной рукой придерживая рукоять сабли, он отмахивал другой.

Глава десятая.

Поручик Самойлов ехал во главе обоза, неспешно перебирая поводья статного, идущего рысцой рыжего жеребца. Вровень с ним правил конем, вахмистр Захарин. Пять дней пути, ночевки в степи, изрядно утомили людей, и поручик приказал перейти на неторопливую рысь. Зимнее солнце позволяло расслабиться, было тихо и слегка морозно. По словам вахмистра, знающего здешние места, перемены погоды не предвиделось.
— Вон, ваше благородие, Кок-тау, — Синяя гора-то! — говоря Андрею, концом нагайки Захарин указал на холмистую возвышенность.
Самойлов вгляделся в заснеженную степь. Среди белой равнины, утопая в легкой синеватой дымке, возвышался большой холм с чернеющими на вершине маленькими точками. Поручик невольно залюбовался красотой искристого снега, с обрывистой стороны лежавшего на Синей горе.
— Уже рядом, рукой подать, — ответил он.
— Э-э-э — нет! До становища еще далече.
— Как же, Евсей? Вот же, оно! — удивился Самойлов, казалось, что они уже на подступах и конец пути так близок, стоит только разок ударить лошадь шпорами.
— Обман зрения, Андрей Игнатьевич. С тяжелым обозом, нам еще часа три-четыре до становища волочиться. На место только к вечеру, и то, едва-едва поспеем.
Как и говорил Захарин, прошло три часа, а холм не приближался. Лишь стали виднее черные точки, обозначившись в строения, кибитки и юрты. На подступах к Синей горе, они были встречены вооруженным отрядом кочевников. Сотрясая найзами [28], всадники сделали круг. Раззадоривая коней, они вихрем понеслись навстречу. Ехавшие в авангарде, казаки Захарина, на всякий случай, оттянулись назад, к драгунам. Ожидая команды, они выстроились в линию, загораживая обоз с провиантом.
— Это кайсаки, Андрей Игнатьевич. Охранение становища, — проговорил вахмистр. — Господин поручик, дозвольте встретить?
— Дозволяю.
Евсей огладил коня и, тихонько понукая, коротко бросил переводчику:
— Юлсун, за мной.
Башкирцев выдвинулся на передний край. Казаки разъехались, пропуская вахмистра с канцеляристом.
— Спокойно, Юлсун, не спехом, а то решат, что мы на бой вызвались, — тихо буркнул Евсей, сдерживая порывистого коня от быстрого хода.
Медленно правя лошадьми, они отъехали на небольшое расстояние от основного обоза и остановились, поджидая кайсаков. Отряд кочевников тоже прекратил ход. Из рядов киргиз-кайсацких воинов выехали батыр в богатом воинском убранстве и державший бунчук жигит. Вскоре, отделившиеся от основной массы кайсаков всадники, поравняли коней с конями казачьего вахмистра и Башкирцева. После недолго разговора с ними Евсея, жигит с бунчуком вздыбил своего низкорослого жеребца, развернулся и поскакал к караулу. Казак, канцелярист и батыр направились к обозу.
— Господин поручик, разрешите доложить: султан Бури сын Абылая приветствует вас, — произнес Башкирцев, подъехав к Самойлову. — Бури рад встрече и сопроводит русского офицера и его людей почетными гостями в становище отца, Приишимского властителя.
Султан Бури, совсем еще юноша с круглыми черными глазами, при звучании своего имени улыбнулся Самойлову. Его островерхий отороченный черно-бурой лисой позолоченный шелом, заиграл лучами зимнего солнца, когда, оказывая знак почтения гостю, он слегка склонил голову.
— Передай, уважаемому султану Бури, — проговорил на приветствие Андрей, обращаясь к батыру через Башкирцева. — Поручик Самойлов, обер-офицер крепости Святого Петра, и воинские люди, в количестве двадцати человек, с хлебным припасом на восьми телегах, направлены подполковником Тюменевым в становище на Синей горе. Везенное нами жито, согласно указу коллегии Иностранных дел и ордера бригадира Фрауендорфа, является частью годового вознаграждения, милостиво учрежденного султану Абылаю Ее Императорским Величеством и утвержденного Правительственным Сенатом, за верную службу оного степного владельца Российской державе.
Переводя многосказание поручика, Башкирцев был на редкость краток. «Поскольку многие слова», — объяснил Андрею свое косноязычье Юлсун, — «произнесенные вами, не имеют подобий в степной речи, то я обошелся простыми фразами». По выражению же лица батыра, Самойлову стало понятно, что ответ не вполне устроил Бури, но вовсе не из недостатка нужных для того слов.
— Сам же я, лично, — поняв ошибку, поправился Андрей, — с удовольствием приму приглашение, уважаемого султана Абылая, и в качестве гостя прибуду в становище на Синей горе.
Юное чело батыра просветлело, и он повернул коня в сторону Синегорья. Расколовшись на две части, отряд киргиз-кайсаков обогнул русский обоз с обеих сторон и взял его в почетный караул сопровождения.
Верхушка наконец-то достигнутой Синей горы была плоской, как бы срезанной или скорее утоптанной копытами коней за многие столетия. На искусственно созданном плато, в окружности, размером около двухсот сажень [29], стояли юрты. Расположенные спирально, они образовывали второе кольцо жилищ. Первое было из кибиток. Плотно составленные друг к другу вдоль обрывистого края холма, кибитки создавали плотную стену с единственным проходом, к которому подходила пологая дорога на возвышенность.
Хлебный обоз из восьми телег, конные казаки вахмистра Захарина и десять драгун Олонецкого полка, втянулись в чертоги Уй-Баса. Торжественно, под барабанный бой с развернутым штандартом, поручик в сопровождении Бури и Башкирцева проследовал по Кок-тау. Ближе к середине плоскогорья пошли деревянные строения, высотой чуть больше метра, с покрытыми дерном двухскатными крышами. Наполовину вкопанные дома-землянки являлись постоянным костяком селения. Разрезанные проходами на четыре сектора, словно большой пирог на треугольные части, они сходились в центре, который венчал Уй-Бас — несколько одноярусных деревянных домов с просторной площадью во внутреннем круге.
Солнце клонилось к закату, и встреча с Абылаем, мягко, но настойчиво, была отложена до утра. Определив драгун и казаков на постой в землянки, Самойлова, Захарина и Башкирцева с почетом проводили в один из домов Уй-Баса, где был накрыт стол, по европейскому образцу, с серебряными приборами, великолепным фарфором из Китая и крепкими напитками в стеклянных штофах. Лишь изобилие мяса, парившего на прямоугольных деревянных подносах перед каждым гостем, внесло некоторое азиатское отличие в изысканную сервировку.
До глубокой ночи в зале угощения играла музыка, танцевали красивые молодые девушки. Бури собственноручно потчевал гостей жирной бараниной и поил прохладным кумысом. Только увидев, что у сомлевшего от жары и непомерной еды Андрея стали закрываться глаза, он хлопнул в ладоши, и все стихло. Раскинув персидский ковер с высоким ворсом прямо на полу, у стены от которой шло тепло, танцевавшие перед гостями молоденькие девушки, стайкой, перенесли на него задремавшего поручика. Аккуратно положили, обложив мягкими подушками. Одна из них, стройная, черноокая красавица, по едва заметному повелению Бури, села рядом. Устроив голову офицера на коленях, она замерла без движения.
— Если ночью, уважаемому Андрею-аге, от множества еды станет плохо, то оставшаяся с гостем девушка, поможет ему избавиться от тяжелого желудка — засыпая, услышал поручик переведенные Башкирцевым слова султана...
Открыв глаза поутру, Самойлов снова увидел склоненную над ним девушку. Всю ночь, оберегая сон гостя, она тихо просидела у него в головах. «Спала ли она, хоть немного?» — спросонок, почему-то, подумал он, вглядываясь в пригожие черты султанской наложницы. Овальное лицо ночного ангела-хранителя действительно было красивым. И вчера ему это не показалось. Несмотря на бессонную ночь, оно сохранило обаяние, и свежеть утренней росы. Черные глаза и прямой нос, выдавали в девушке южанку. Жительницу Полуденной Азии, возможно, с примесью индийской крови. Скорей всего она была куплена людьми султана в Малой Бухарии, на невольничьем рынке Кашгара.
Появление перед взором красавицы, Андрей пытался обосновать логически, но мысли его уходили в нечто более непосредственное, ощущаемое на уровне инстинктов. Иссиня-черные локоны волос девушки, источали запах полевых трав и дурманили. Из-под прозрачного, закрепленного обручем покрывала, они вились от высокого лба, свисали ему на грудь, и мешали сосредоточиться. И кроме этого, голова у Андрея ужасно болела с похмелья.
Ласково улыбаясь, хранительница сновидений помогла Самойлову приподняться. Ее руки подхватили поручика, когда он лишь попытался это сделать сам.
— Мне бы умыться, — произнес Андрей, зевая и протирая глаза от крепкого сна.
Девушка прислушалась и вопросительно повела прекрасными черными очами.
— Умыться, — повторил он и, сложив ладони ковшиком, фыркая, провел руками по лицу.
Девушка кивнула и встала.
Легкая как птичка, она выпорхнула из комнаты и вскоре вернулась с серебряным тазом горячей воды и комком белой глины. Все попытки Андрея отказаться от ее услуг и умыться самому, увенчались провалом. Несмотря на бурный протест, девушка раздела его до пояса и лоскутом мягкой ткани, периодически смачивая его в тазу, ласково обтерла лицо, шею, торс и руки почтенного гостя султана Абылая.
Управившись с верхней половиной тела поручика, она стала расшнуровывать завязки на панталонах.
— Нет! — жестом, отстранил ее Андрей.
Очаровательно выразив глазами недоумение, девушка сняла с Самойлова длинные, натянутые до колен, шелковые чулки и омыла ноги. Влажным лоскутом ткани, обласкала каждый палец и куском шершавой глины тщательно отскоблила его заскорузлые сухие пятки.
Закончив с мытьем, по мнению их обладателя, неприглядных конечностей, черноокая красавица отставила таз немного в сторону. Взяла руку Андрея и, зазывая очами, положила себе на грудь.
— Позови Башкирцева, — отнимая ладонь от мягкой женской груди, произнес Андрей. — Башкира… толмача Юлсуна…
Самойлов пробежал двумя пальцами по девичьей ноге, указал на нее, на дверь и на себя.
— Позови сюда!.. Поняла?
— Башкорта? [30] Толмач?
— Да. Приведи Башкирцева сюда! — поручик снова указал на дверь, поманил пальцем, и показал на пустое место возле себя.
Девушка опять выразила недоумение на лице, но подчинилась ему беспрекословно, хоть и с легким налетом разочарования и лукавого каприза. Оставив Андрея на персидском ковре в окружении лишь шелковых подушек, она удалилась за Юлсуном. Перед тем как исчезнуть, плавно покачивая бедрами, девушка все же еще раз остановилась возле дверей и обратила на него взор — призывая передумать, но Андрей подтвердил свое решение очередным жестом руки.
Вскоре, Юлсун стоял перед поручиком, докладывая:
— От лица правителя Уй-Баса, его главным слугой табакши Оразом сказано, что султан Абылай примет и выслушает поручика Самойлова, посланника от великой Белой царицы, как только убедиться, что его достопочтимый гость достаточно отдохнул.
— И когда же, это будет?
— Не знаю, Андрей Игнатьевич, — ответил Башкирцев, и пожал плечами. — Когда отдохнем вволю.
— Ладно, Юлсун, ступай. Передай вахмистру, чтобы ухо на стороже держал. Отдыхая с барышнями, — шибко не расслаблялся.
Башкирцев удалился.
В комнату снова впорхнула черноокая красавица, в легких полупрозрачных одеяниях. Держа на изящных руках серебряный поднос с разным кушаньем и кувшином вина, она грациозно присела рядом с Андреем. Обдавая его цветочным благоуханием молодого тела, одалиска устроилась на подушках. Через тонкий шелк, проглядывались изгибы ее обнаженного тела, они были так близки и доступны. Желая отвести глаза, Самойлов только скользнул по великолепию ее форм, но и этого оказалось достаточно, чтобы узреть, как, при движениях, упругая грудь девушки терлась об ткань и набухала сосками. Взяв с подноса кусочек вяленой дыни в сахаре игриво, пальчиками, она закатила глаза. Шаловливо изображая на лице блаженство, она поднесла сладость к губам поручика. Больше не в силах сопротивляться чарам красавицы, Андрей послушно открыл рот…

Глава одиннадцатая.

С самого утра Самойлов нежился в объятиях султанской наложницы. Совершенно не зная русского языка, черноокая красавица, понимала его без слов. Подобно божественной гурии [31], она обихаживала Андрея, обвораживала и поднимала до небес блаженства при первом порыве мужского желания. От этого приятного занятия поручика отвлек канцелярист Башкирцев. В одиннадцать часов по полудню, он привел к нему табакши Ораза, который, отвесив Самойлову поклон, спросил:
— Великий и мудрый султан Абылай интересуется, хорошо ли переводит время урус-батыр? Не наскучила ли ему девушка? Если да, то можно ее сменить. У правителя Уй-Баса есть и другие одалиски.
— Передайте, уважаемому султану, что девушка мне не наскучила, — монотонно отвечал Андрей.
У Ораза было множество хвалебных словосочетаний, которыми добрых полчаса он услаждал уши гостя, искусно разбавляя ими рутинность необходимой утренней процедуры общения с послом. Наверное, разговор мог продолжаться еще дольше, но стоило поручику добавить к уже сказанному: «Когда же, уважаемый Приишимский властитель, соблаговолит принять меня с донесением от бригадира Фрауендорфа?», — главный слуга хозяина Уй-Баса, по-восточному мягко, но настойчиво отговаривался общими, ничего незначащими фразами и с чередой поклонов удалялся из его покоев.
Провожая уход табакши тоскливым взором, думая, что на этом заботы по дипломатической линии закончились до следующего утра, Андрей отбросил великодержавные мысли и вновь придавался благостному безделью с неудержимой страстью бывшего гвардейского офицера, но он ошибся.
В час по полудню Башкирцев пришел снова, и привел в покои поручика высокого, стройного господина европейской наружности. Выглядел незнакомец весьма странно. Голову его украшала красная турецкая феска с желтой шелковой кисточкой, а на груди весело распятье Христа из нечищеного серебра, с толстым налетом темно-зеленоватого цвета. Из-под свисавшей до пола рясы монаха-францисканца с веревочным поясом и с широкими рукавами, выглядывали кавалерийские ботфорты со звездообразными колесиками шпор.
Определяя красноречивым взглядом, самоочевидное превосходство перед Самойловым, он по-французски, но с акцентом непонятного происхождения, громко и весьма самоуверенно изрек:
— Рад видеть в диких азиатских чертогах просвещенного европейца! Извините, что без приглашения. Просто не выдержал одиночества и пришел навестить собрата по несчастью!
— По несчастью?.. — спросил Андрей, несколько обескураженный наглостью неожиданного гостя. — По какому несчастью, мы с вами собратья, месье?
— По-вашему, прибывать в неосвещенной какой-либо культурой Азии — счастье?
— Это спорный вопрос, господин…
— Падре Раймонд, месье, — все так же самоуверенно продолжил незнакомец. — В мирской жизни я известен как барон де Плесси де Флер. Не соблаговолит ли, месье, назвать свое благородное имя?
— Офицер Ее Величества Российской императрицы Елизаветы. Поручик Сибирского корпуса Самойлов Андрей Игнатьевич… — протяжно произнося пышные словеса, чтобы освоить создавшуюся ситуацию и переломить ее, Андрей еще раз внимательно осмотрел гостя и уже саркастично добавил: — И в отличие от вас, потомственный дворянин в действительности.
— Месье Андре, сомневается в моем благородном происхождении? — возмутился гость, чувствуя выскальзывание собеседника из объятий. — Сие непристойно и оскорбительно! Не будь я связан духовным саном, вы бы ответили за столь дерзкие слова!
Посланник коменданта крепости Святой Петр к султану Абылаю и прочее, прочее, прочее настолько был в благостном настроении и не помышлял о каком-либо конфликте, что даже признал наглость кота. Утром перед табакши Оразом в его пенаты нагло вселилось черноухое и четырехлапое, при поднятом вопросом хвосте, сознанье Господа. Отвоевывая право на территорию, в поисках мышей оно приблудилось в комнату, и, обласканное одалиской, нагло развалилось у порога, лишь насторожено обращая внимание на Андрея уголками зажмуренных глаз. Но если вторжение лохматого гостя, его наглость и пренебрежение остались безнаказанными, то резкие выпады незнакомца вывели поручика из радушного мироощущения.
— Бросьте, месье! Вы такой же монах, как и француз! — вспылил он. — Ваши шпоры на ботфортах, говорят о человеке военном или около того. Почерневший крест на груди — о вашем благочестии. Смуглость лица и акцент намекают на испанца, в лучшем случае на выходца из Корсики. Феска — о долгом проживании в Турции. Что же касается дуэли, месье. Вряд ли оно к месту в становище киргиз-кайсацкого султана… Но если, месье Инкогнито, настаивает?.. Я к вашим услугам! Канцелярист Башкирцев проводит вас к вахмистру Захарину, где вы обсудите детали.
— Прошу простить, месье Андре, за маленький маскарад с моей стороны, — резко меняя тон, ответил гость. — Я действительно не имею отношения, ни святой церкви, ни к французам. Но я и не думал, тем незначительным обманом обидеть вас и довести дело до дуэли. Лишь обстоятельства вынудили меня облачиться в рясу монаха ордена святого Франциска. Как никто другой, я нуждаюсь в помощи, месье Андре, и прошу выслушать меня...
— Месье Инкогнито! Говорить с человеком, не зная его настоящего имени, не в моих правилах. — Андрей помолчал и, обратившись к Башкирцеву, добавил по-русски: — Юлсун, позови вахмистра.
Башкирцев мотнул головой и удалился.
Ситуация переломилась, она была уже неподконтрольна гостю и лжешевалье переменился окончательно. Немного заискивающе, он проговорил:
— Я назову вам свое настоящее имя, месье Андре, но только после. Когда вы изгоните из покоев и куртизанку.
— Она не понимает по-французски.
— О-о-о, вы не знаете наложниц, месье! Эти хитрые бестии, сирены Полуденной Азии, читают по глазам, по движениям рук… Не постигнув смысла, она запомнит интонации и нашепчет их султану.
Андрей обернулся к черноокой красавице, сидевшей на афганском в красно-голубых тонах ковре молчаливо и без движений. Обратив ее внимание на себя, он провел по ладошке двумя пальцами, изображая ноги, и посмотрел на выход.
Божественная гурия ожила, вкинула на него взор и выпорхнула из покоев мгновенно. Когда закрылась дверь, Андрей снова обратился к странному гостю.
— Итак, я вас слушаю.
— Меня зовут дон Луис Мария Карлос Рональдо эль Палло. Я действительно испанец, месье, и долгое время жил в приделах Османской империи.
— Таким образом, теперь мне придется звать вас идальго Рональдо Палло? А вы меня, станете именовать дон Игнасио Катерина Арнальдо… Вот фамилия моя как-то подкачала!.. Имя ее родоначальника, казака Самолы, в испанцы, ну никак не выходит.
— Не иронизируйте, месье Андре! Зовите меня Раймонд. Барон де Плесси де Флер мой отец. И я сын шевалье, хоть и незаконный. Наличие во мне частицы благородной крови дает на то, определенное право!
— Право, говорить со мной в таком тоне?
— Я опять сорвался. Но в том виноваты вы сами. И, конечно же моя горячая испанская кровь!
— Ладно, месье Раймонд, излагайте суть дела по какому пришли, или уходите.
— Суть проста, месье Андре. Помогите мне выехать из обители этого могущественного азиата. Вот уже три месяца, у отведенных мне и моим людям покоев стоят его злобные янычары. Они ходят за мной по всему Уй-Басу неотступно. Следят даже за дыханием!
— Я думаю, что вас ничто, и тем более никто, здесь не держит. С вами обращаются любезно, как с гостем.
— Пока я гость. Но стоит выехать из становища, они с удовольствием выпустят потроха мне и распотрошат моих немногочисленных слуг. Развеют по бескрайней травянистой пустыне и тем будут очень рады.
— Стало быть, вы того стоите, — ответил поручик.
Мнимый отец де Флер вытаращил на него округлые мавританские глаза. Но Андрей, думая: «С какой стати, помогать проходимцу, будь он француз, турок или испанец», — отнесся к его живой мимике, безразлично.
Продолжив беседу лишь из вежливости, он спросил:
— Что вообще привело вас в степные края? Как я говорил, на миссионера вы непохожи. Христианские идеи вам так же чужды, как и султанским воинам. Так почему вы здесь, месье? А не… допустим в Испании?
— Сокровища, месье Андре! В молодости, прозябая на роскошных предместьях Мадриде в полной нищете и прислуживая знатным идальго в Эскуриале, я случайно наткнулся взором на карту из атласа фламандца Меркатора. В чрезвычайно загадочной и старинной книге, издания дона Румольда от благословенного Рождества Христова года 1595-го, было указано примерное нахождение золотой статуи Мадонны. Похищенная при разрушении Рима вандалами [32], она затерялась где-то здесь в Полуденной Азии, между Уралом и Алтаем.
— Вы меня пугаете, месье! Что и копия имеется?
— Не хотел бы хвалиться, месье Андре, но с детства я неплохо пишу пастелью, маслом — соврал гость, не моргнув глазом. — Этот присущий благородным идальго талант. Тяга запечатлеть на бумаге все, что когда-либо имел честь видеть, позволил мне скопировать из озвученного фолианта карту, весьма детально с обозначениями, и тайно унести с собой.
Рональдо набрал в грудь воздуха, видимо, борясь с внутренними противоречиями, и вынул из глубин черной рясы многократно свернутый лист толстой бумаги. Бережно развернув, он разгладил его и разложил на столике. Лишь мельком взглянув, Андрей заметил на карте, изображение женщины с чашей в руках у какой-то реки. Безымянная голубая лента огибала гору или холм, а вдоль нее, крупным латинскими буквами было написано: «Zolotaia baba».
Продолжая разглаживать затертые изгибы бумаги, незнакомец торжественно изрек:
— С тех пор, уже тридцать лет, я занимаюсь поисками святой Мадонны. Пребывая во французской дипломатической миссии маркиза Вильнева в Стамбуле, я частенько просматривал оставшееся от Византии рукописное наследство. Из сохранившихся манускриптов, мне удалось узнать ее втрое имя — богиня Юнона [33]. Ее вес двести фунтов чистого золота!..
— Мне это неинтересно, месье, — оборвал Андрей, торопливую речь идальго.
Проходимец отнял глаза от карты.
— Как!.. Ведь это же золото! Много золота… Я согласен поделиться им с вами, — снова не меняясь в лице, соврал гость. — Но при одном условии: вы вытянете меня из этой западни, в каковую по глупой ошибке моего слуги Хасана я угодил.
— Очевидно, ваш слуга пообещал вам, месье Раймонд, что как только вы прибудете на Синюю гору, богатый и весьма пугливый султан Абылай, при виде ваших звездообразных шпор согласиться наполнить эту комнату, — или какую другую, золотыми украшениями доверху. Но, увы!.. — Андрея подхватило и понесло. Его речь приобрела оттенок некоторого романтизма, навеянного в юности романистикой о конкистадорах. — Вам, идальго, не удалось повторить славных деяний вашего земляка Писарро [34]. И поджав полублагородный хвост, вы спасаетесь от праведного гнева султана, пытаясь всучить мне клочок шкуры еще не убитого, и даже не найденного вами медведя.
Звук открывающейся входной двери заполнил возникшую меж ними напряженную паузу. В комнату вошел вахмистр Захарин. Заполнивший помещение дух перегара и припухшие глаза Евсея, красноречиво говорили, что казачий сотник проводил время в загульном питие, в огромных количествах, истребляя запасы хмельных напитков Уй-Баса.
По вторжению постороннего, мнимый миссионер ордена святого Франциска, торопливо свернул карту и вложил обратно в глубины рясы.
Наблюдая за его поспешностью, поручик иронично заметил в раздумье:
— Странная штука общение. Когда, месье, вы так бесцеремонно и нагло ввалились в мои покои, я готов был скрестить с вами шпагу, но прошло каких-то через четверть часа, и я передумал…
Наглость, утерянная идальго с большой дороги в процессе разговора, вернулась к нему почти мгновенно. Искривив тонкие губы в ехидной улыбке, он спросил:
— Месье, одумался?
— Передумал… Сейчас мне хочется просто выкинуть вас вон! Прошу, месье, не испытывать моего весьма краткого терпения.
Как бы обсыпанная редкой растительностью, лицо гостя стало более смуглым. Его черные глаза пошли на выкат, раздвигая веки до предела. Очевидно, горячая кровь мавра снова ударила ему в голову, перекрыв исток разума. Рука падре Раймонда, прятавшая карту фламандца где-то в широтах рясы, сделала судорожное движение и молнией выскочила из одеяний со стилетом [35].
Поручик потянулся к шпаге, но на поясе ее не было. Непростительно оставил где-то на персидском ковре. Отпрянув от гостя, Андрей крикнул:
— Вахмистр!..
Самойлов еще слышал свой голос, когда увесистый кулак Евсея обрушился на испанца. Удар был такой силы, что проходимца вынесло в открытую дверь, прямо в объятья толенгутов султана…
Двери закрылись. Наступила короткая тишина, оборванная хриплым голосом Захарина:
— Ваше благородие, казаков бы у дверей поставить. Свои-то когда, оно завсегда спокойнее.
— Обидеться султан. Да и, думаю, такого более не повториться, — ответил Андрей.
Найдя шпагу аккуратно приставленной к стене, поручик мысленно принял немного запоздавшее, но верное решение: никогда больше с ней не расставаться.
Накинув на плечи шубу, он улыбнулся черноокой восточной красавице. Дрожа как осиновый лист, девушка стояла у дверей в порыве. Все ее тело стремилось в объятья Андрея, но взгляд грозного повелителя крепко держал одалиску на расстоянии.
— Чего звали-то, Андрей Игнатьевич? — зевнув, спросил вахмистр и как бы нехотя оглядел гурию.
— Не прогуляться ли нам, Евсей Данилович?
— Можно. — Захарин снова зевнул. — Выход на улицу нам свободен. День вельми пригож. Отчего же не пройтись, голову не проветрить!
Несмотря на произошедшую драку, стража у дверей лишь уважительно склонилась перед русскими, выпуская наружу без каких-либо обмолвок. После утомительного отдыха, лежания на персидских коврах, его благородие с небывалым наслаждением вдохнул грудью свежего зимнего воздуха.
С пасмурного неба в медленном танце падал крупный снег, лохматые снежинки тихо и плавно ложились на белую землю. Площадь Уй-Баса была заполнена многими людьми, лошадьми, верблюдами… С возвышенности, за его порогом, виднелось необозримое количество походных войлочных домов и кибиток. Уставленное ими подножье Синей горы, напомнило поручику расположение военно-полевого лагеря, с соблюдением всех присущих тому правил охранения.
Разминая застоявшиеся ноги строевым шагом, Андрей прогулялся вдоль края площади, по-военному развернулся и пошел обратно. Евсей следовал рядом, неотлучно, стараясь не дышать в сторону Самойлова. Какой-то шум и людские возгласы, заставили их остановиться. Лихой наездник, буквально влетевший в Уй-Бас на добротном скакуне, держал за упряжь белого верблюда, а у прохода во внутренний двор стояла остолбеневшая женщина. Она ничем не отличалась от прочих: длинное бархатное платье, толстый жилет, поверх них лисья шуба и платок, повязанный по местным обычаям. Но глаза! Большие и светлые глаза, с радугой мелких морщинок…
Всматриваясь в незнакомку, Андрей поймал себя на мысли, что уже видел эти печальные женские очи, с влажной дымчатой поволокой...

Примечания.

[1] Уй-Бас — дословный перевод с казахского: большой (главный) дом.

[2] Челига — кречет-самец.

[3] «Шилу» — хроники деяний китайских императоров.

[4] В 1756 г Абылай-султан ведя военные действия малыми силами против войск Синьцзяна, вынужденно принимает титул князя крови (хунтайдзи) от китайского императора.

[5] Торе (красный угол) — лучшее, почетное место в помещении. Торе, как приставка к имени (Абылай-торе), обозначает — ведущий род от Чингисхана и его потомков, имеющий право на верховную власть.

[6] Таксыр — повелитель, почтительная форма обращения.

[7] Хан Джанибек (даты жизни неизвестны) — один из основателей Казахского ханства, образованного в 60-х гг. XV столетия. В арабских источниках он известен под именем Абу Санд, в народных сказах — Эз-Жанибек (уважаемый, любимый, справедливый).

[8] Ал-Бухари — полное имя Ходжа Баха ад-дин Мухаммад ибн Мухаммад Накшбанди ал-Бухари (1317 — 1389 гг.). Проповедник Ислама в Средней Азии, святой, захоронен в предместьях Бухары. Мазар ал-Бухари являлся пристанищем странствующих дервишей.

[9] Ярлык — грамота.

[10] По преданиям буддизм в Китай привезла лошадь. Здесь, выражение «Буддийская лошадь», имеет сходный смысл с Троянским конем.

[11] Табакши (блюдоносец) — главный слуга.

[12] Барымтача (скотокрад) — здесь, прозвище.

[13] Орта-жуз — Средний жуз (орда).

[14] Архар — горный козел, водиться в Центральной Азии.

[15] Ставка — взлет ловчей птицы, чем выше была ставка, тем дороже ценилась птица.

[16] Стих казахского народного творчества XVI в.

[17] Аталык — воспитатель.

[18] Абылай Кан-Ичер (кровопийца) — племянник хана Тауке, дед Абильмансура-Абылая, правитель Ташкента. Даты жизни неизвестны.

[19] «Аттан» — общеказахский клич, призыв к ополчению.

[20] Аныракайская битва между казахским объединенным войском и джунгарами произошла в1729 г. в 120 км. к югу от озера Балхаш.

[21] По другим сведеньям, Абылай убил нойона Шарыша племянника правителя Джунгарии Галдан-Церена.

[22] Султан Абылай и хан Абулмамбет принимали присягу в старом Оренбурге (сов. г. Орск.), к 1743 г. главный город Оренбургского края был перенесен на реке Яик близ реки Сакмары, где находиться и сейчас.

[23] Несмотря на явный успех, взятие русской армией под начальством Миниха Азова (1736 г.), Очакова (1737 г.) и Хотина (1739 г.), Анна Иоанновна вынуждена была преждевременно окончить войну. Союзник России Австрия без ведома Петербургского двора заключила отдельный мир с Турцией, по которому уступила последней Белград, Орсову и все сербское королевство. Продолжать войну с Турцией одной, России было опасно и летом 1739 г., через посредство французского посла Вильнева в Белграде начались переговоры с Турцией о мире. Шли они, долго и только в сентябре был заключен Русско-турецкий Белградский мир, по которому Очаков и Хотин снова отошли Турции, а России достался Азов, утерянный Петром I в неудачном Прутском походе 1711 г.

[24] Нашествие джунгар на Средний жуз в 1741 г., под предводитель-ством сына Галдан-Цэрена Лама-Доржи и полководца Септеня.

[25] Тамыш — предположительно, вторая жена хана Абылая. Мать султана Касыма и бабушка хана Кенесары.

[26] Уход Абылая из джунгарского плена исторически неясен. Был ли освобожден Абылай согласно договору между Галдан-Цэреном и Абулмамбетом после приезда в аманатство султана Абулфииза. Или по ходатайству российской пограничной администрации через посла в Семиречье К. Миллера. В общем одно другого не исключает. В народных преданиях превалирует версия героического побега. У Ч. Валиханова («Исторические предания о батырах») Галдан-Цэрен его отпускает, оказывая уважение за смелость.

[27] Бури (тюрк.: волк.) — был приемным сыном Абылая, кто его настоящий отец неизвестно.

[28] Найза (пика) — У казахских воинов было пять разновидностей боевых пик, самая распространенная: с двухгранным наконечником на длинном древке.

[29] Сажень — 2,1 метра.

[30] Башкорта (самоназвание) — так башкир называли и в Центральной, Средней Азии.

[31] Гурии — небесные жительницы, женские божества созданные Аллахом для услады правоверных мусульман в райских пущах.

[32] Вандалы — здесь общее, нарицательное название племен проходивших через Римскую империю во времена Великого переселения народов.

[33] Юнона — римская богиня брака и материнства, покровительница женщин. В средневековом Риме (следовательно, и в Византии) считали, что именно ее золотое изваяние, в V веке увезенное уграми из Вечного города в Сибирь, называют Золотой бабой.

[34] Писарро Франсиско (1468 — 1541 гг.), испанский конкистадор, один из первооткрывателей Южной Америки, завоеватель империи инков Тауантинсуйу. В начале 30-х годов XVI в. обманом захватил их вождя Атауальпа и за освобождение потребовал от индейцев наполнения золотом комнаты, где тот находился.

[35] Стилет — кинжал с длинным, узким лезвием.

Конец первой книги.

© Сергей Вершинин, 2010
Дата публикации: 15.02.2010 22:28:31
Просмотров: 2620

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.