Яков

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 6481 знаков с пробелами
Раздел: "Книга лиц"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Навьючивают на того, кто не сопротивляется. Стоит понуро и старается виду не подавать, что ему надоели эти бесформенные тяжёлые тюки. И потом идёт, едва переставляя тонкие ноги. Тащит. На бледно-жёлтом пористом камне пустыни следы не видны. Не. Разве что бедуин углядит. Привыкший видеть то, чего другие не замечают.
- Цалика разбуди в половине восьмого в школу, - наставляет Якова Ленка.
- Да, мама, - без энтузиазма кивает Яков.
Будить Цалика трудоёмко и неприятно. А главное – бессмысленно. Так и так опоздает. Если вообще пойдёт.
- Давиду в десять скажи, чтоб вставал.
- Да, мама, - повторяет Яков.
Давид всё равно в десять не встанет, хоть что ему скажи. И в двенадцать не встанет. И в час – вряд ли.
- Лёме сегодня нужно к двум к врачу, напомни ему.
- Да, - Яков снова кивает.
Можно напомнить. Можно не напоминать. Результат не будет зависеть от его, Якова, усилий. Если вообще будет результат. К чему тогда усилия.
- И выйди сейчас с Катькой.
Яков молчит.
- Ты слышал, что я сказала? – раздраженно спрашивает Ленка, копаясь в своей распухшей сумке, похожей на вещмешок, в бесплодных поисках зажигалки.
- Да, мама, - громко говорит Яков. Сердито.
Катька уже поднялась с пола, усыпанного комками ее шерсти, перемешанной с бесформенными лохмами пыли, и встала перед Яковом, помавая пышным хвостом.
- Что, свинство, что?! – орёт на нее Яков.
У него получается – цвинство. Так он обзывает Катьку, безобразно располневшую к старости лет чёрную, с поседевшей мордой, собаку размером с ягнёнка и с повадками овчарки.
Цвинство сначала страдальчески подвывает, потом требовательно гавкает.
- Ну, - орёт Ленка. – Выйди с Катей, я же тебя прошу.
Она в ярости из-за неудавшейся жизни. Из-за потерянной зажигалки.
- И возьми у Лёмы в комнате зажигалку, у него есть, принеси мне, я на работу опаздываю, - Ленка стоит у обеденного стола в полутёмном закуте кухни и копается в своей полупотрошеной сумке, а впечатление такое, будто мечется туда-сюда по квартире. Спасает имущество от пожара.
- Как я буду с Катькой гулять и зажигалку у Лёмы искать, - Яков сидит на диване. Недвижимо. Прирос к бежевому кожзаменителю обивки.
Катька, услышав вожделенное «гулять», начинает лаять толстовскими периодами. Одно предложение на полстраницы. Не может молчать.
- Заткнись, цвинство! – орёт на неё Яков, отлепляется от дивана и идёт в Лёмину комнату.
Катька, цокая тупыми когтями по выложенному светлой плиткой полу и покачивая отвисшей задницей, деловито бежит за ним.
Потом из Лёминой комнаты доносятся приглушённые трёхъязычные ругательства – пара украденных из арабского, три-четыре своих, родных, и неизбежное – б**дь. С доисторической родины. Напоследок сонный Лёма советует Якову пойти кебенемат, а Яков в ответ поминает гениталии арабской матери, изобильно сипящие и слегка искаженные, чтоб звучало смачнее. И чтоб свою мать, не дай бог, не задеть.
- Женя приедет – вещи носите в новую квартиру, - говорит Ленка напоследок. На выходе.
- Ладно, - кивает Яков.
- И погуляй с Катей.
- Хватит уже, мама, - Яковов голос, слегка не дотягивающий до баса, вибрирует от раздражения, как тонкая фанера на сильном ветру. Нагромоздили тюков – сколько можно их поправлять, елозя по натёртой спине. Вытертой до.
- Мама сказала носить вещи в новую квартиру, - сообщает он мне. Нейтрально.
- Хорошо, что она это сказала, - я морщусь от дрянного кофе, заваренного прямо в стакане с золотой каёмкой на верхней, слегка расширенной, части. – А то бы мы не отсюда туда стали носить. А оттуда сюда. Или вообще не стали бы носить.
- Верно, - соглашается Яков.
Вчера вечером Ленка наорала на Якова за то, что мы с ним перенесли слишком много.
Воздаяние и возмездие вечно путаются и меняются местами. Не разберёшь, где что.
Я наорал на Ленку за то, что она наорала на Якова.
- Женька, дай зажигалку, - сказала она. Чтобы помириться.
Яшка тёмно-каштанов волосом и светел глазами. И всегда смотрит прямо, не отводя взгляд. Может, проблема в этом. Он вызывает доверие, и его начинают навьючивать. Такой – не подведёт.
От мелкомолотой робусты, заваренной прямо в стакане, у меня всегда портится настроение. Я хочу свежемолотую арабику, сваренную в закопченной турке на медленном огне. Налитую в кофейную чашку из тонкого фарфора.
Мой мобильник взрёвывает в кармане и мелко дрожит, будто чего-то испугался.
- Женя, - дребезжаще говорит мобильник голосом Фимы, весьма пожилого и вполне постороннего мне, случайного, как всё в жизни, знакомого. – Ты понимаешь, какое дело. Я пришёл на приём к проктологу. А я же языка не знаю. А он американец. Английского я тоже не знаю. Ты не мог бы перевести, я сейчас ему трубочку дам.
- Могу, - сдуру говорю я. Вместо того, чтобы пробормотать: найн, йа понимай ньет, Ich verstehe nicht – и отключиться.
Подставляю спину. Вытертую до. Вьючьте.
И с головой погружаюсь в Фимину задницу.
- Вот он дал мне мазь и шприц, - повествует Фима. – Вот ты спроси его, а можно пальцем мазать?
- Вашим? - уточняю я на всякий случай. Холодея.
- Ну, конечно, моим, - успокаивает меня Фима.
Мы журчаще беседуем с проктологом. Я в основном извиняюсь. Сожалею. Оправдываюсь сам и пытаюсь оправдать Фиму.
- Он стар, - говорю я проктологу.
- Я тоже, - грустит он.
- А вот он мне показал, как шприцем пользоваться, - встревает Фима. – А вот ты попроси его, чтоб он ещё раз показал. А то я не понял.
Я говорю проктологу, что это не моя вина. Старость. Геморрой. Землетрясения и цунами. Ничего из того, что уже случилось и ещё случится. Что лично я в глаза не видел Фимин анус. И ни за какие деньги не стал бы его разглядывать. Не за зарплату проктолога, в любом случае.
- Я покажу ему ещё раз, - обещает проктолог.
- Покажет? – радуется Фима. – ну, хорошо. Ну, ты извини. У меня болит, а я же объяснить ему не могу. А вот ты скажи ему, что у меня болит.
- Госссди, - вздыхаю я. – Зачем бы вы к нему пришли, если бы у вас не болело?
- А, ну да, - соглашается Фима. – Наверно, ты прав.
Я с тоской смотрю на недопитый кофе. Остывший. Пахнущий робустой и Фиминой задницей.
Горечь бывает дорогой и дешёвой. Эта – дешёвая. Допивать её – было бы до содрогания омерзительно. Проще выплеснуть.
- Если не умеешь сразу послать человека в задницу, – объясняю я Якову, - сам в ней окажешься. В неисчерпаемой сложности мира, набитого дерьмом и полипами. С вылезшими наружу геморроидальными узлами. По весне всё оживает и тянется к солнцу. Просит тепла и ласки.
- Я знаю, - говорит Яков.
Извивы стиля он оценить не способен.
Но суть – понимает.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 18.03.2011 23:56:51
Просмотров: 3923

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.