Юрьич

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 7658 знаков с пробелами
Раздел: "Книга лиц"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Если спросить его чего-нибудь о политике, он охотно ответит:
- Э.
Или, если вопрос сложный и требует ответа более развёрнутого, Юрьич тоже не станет вилять и доброжелательно объяснит подробней:
- Э-э.
А что ещё скажешь, когда всё давно сказано.
Он всё-таки политик. Какой-никакой, а министр. Я могу позволить себе говорить категорично. Утверждать безапелляционно. А он – нет.
- Блядь, - утверждал я безапелляционно, когда у нас над головами с едва слышным шуршанием мелькал миномётный снаряд.
- Ну да, - соглашался Юрьич. С лёгкой печалью, но без гнева.
В то время он не был министром, но политкорректным был всё равно. Стригся коротко и часто, на работу ехал, умеренно спрыснув себя дорогим парфюмом, и даже лёгкая его рыжеватость намекала на сдержанность: мол, мог бы быть огненно-рыжим, если бы захотел, но блюду политкорректность. Поди, у нас тут не Ирландия какая-нибудь.
Оранжевый цвет был у политиков под запретом. Так что Юрьич рыжел так, чуть-чуть. Даже тот, кто увидел бы в этом намёк, затруднился бы что-нибудь доказать – только ворчал бы угрюмо и бессильно злобился.
С моими экстремистскими утверждениями Юрьич мог соглашаться - но частично, с оговорками, умолчаниями и только в приватных беседах. Не публично. За утренним кофе или вечерним виски.
Казалось, в бетонном заборе, метрах в ста пятидесяти от нашего дома, между вертикально стоящими трёхметровыми плитами была щель, в которую неустанно смотрел палестинский глаз, лукаво и задорно блестящий. Как только я появлялся на невысоком крыльце с двумя чашками кофе, зрачок в глазу за забором расширялся от волнения и предвкушения, его законный владелец тряс пружинящими чёрными кудряшками, взмахивал рукой – и кто-то умеренно бородатый палил, с аллашьей помощью, с окраины Хан-Юнеса из миномёта. Какой-нибудь Абдалла или Махмуд. Или оба. Для миномёта, как для танго, нужны двое.
Мины улетали через дорогу в соседские палисадники или дальше, в теплицы, где в тени под чёрными сетками парились эстрагон, укроп, хаса, огурцы и мелкие помидоры шерри.
Во время вечернего виски мины тоже летали. Но не раздражали так, как по утрам. Даже добавляли расслабленности.
Я медленно пил виски. У моих ног, в остывающем песке Поцман догрызал Юрьичев тапок. Махмуд и Абдалла стреляли, слава аллаху, из миномёта через серый бетонный забор. Старались, как могли, попасть в нас. Тянулись к чему-то доброму и возвышенному.
Каждый был занят своим делом. Самозабвенно погружался в него, плывя в межзвёздном пространстве и не ощущая скорости.
По утрам Юрьич накручивал на левую руку ремень тфиллина, другой тфиллин прилаживал на лоб, накрывался талитом, чтоб исключить помехи, и в таком инопланетном виде читал молитвы из потрепанного сидура.
И только потом мы пили кофе.
И мины перелетали через нас, рвали чёрную сетку теплиц, в силос крошили хасу и эстрагон, укроп и созревшие огурцы. Красные капли помидор шерри казались каплями крови.
Молитвы помогали.
Правда, со временем порядок поменялся. Юрьич обленился. Сначала мы пили кофе, а уже потом, взбодрённый, он впадал в мракобесие и читал молитвы.
Потомкам Салах ад-Дина, управлявшимся с миномётом, теперь приходилось вставать пораньше – только утро замаячит у ворот, - чтобы успеть с обстрелом к нашему кофе, и они, зевая, ненавидели нас ещё больше, хотя накануне казалось, что больше уже некуда.
Бог был добр и ничего не имел против того, чтобы мы сначала пили кофе, а уж потом Юрьич выказывал бы свою лояльность.
Поцман, низкорослый коренастый кобель, белый, в бесформенных чёрных пятнах, окрасом напоминавший корову, дожидался, пока Юрьич уедет на работу, и бежал к нам, тряся вислыми треугольными ушами, чтобы своровать тапок и зарыть в песок, как зарывают кость. Вечером Поцман откапывал испёкшийся в песке Юрьичев тапок и начинал самозабвенно его грызть.
Он грыз тапки, прихваченные из лучших отелей мира. Из Хилтона и Рэдиссона, Шератона и даже Марриотта. А я перебивался с двенадцатилетнего Гленфиддика на рядовой Баллантайнс. Но был бесконечно добр. Ни разу не пнул Поцмана в тугой белый, в чёрных расплывчатых пятнах, бок.
Тапки были Юрьичевы. И виски, если подойти к вопросу формально, тоже его.
Нет у человека в этой жизни ничего своего. Всё куда-то девается. Невозвратно. И виски. И тапки.
Из глубоко личного у Юрьича были только манная каша на завтрак и жена, которая приезжала по пятницам и кормила нас до исхода субботы.
Юрьичеву манную кашу я не ел. Предпочитал овсянку. И с тоской смотрел на селянок – или чересчур молодых, или безнадёжно замужних и напрочь лишенных чувства справедливости. Им почему-то казалось, да и теперь наверняка кажется, что секс – это часть семейной жизни, и ничего больше. Такая нелепость. Безмерно трагичная.
Над виллами поселенцев, над пёстрыми садами и чёрными сетками теплиц, над сухим асфальтом и бежево-белым морским песком жужжал беспилотник – еле видная точка на светлом кобальте неба.
Поселенцы ходили в оранжевых футболках и надевали на запястья узкие оранжевые браслеты из пластика, похожего на твёрдую резину. На браслетах было выдавлено: Гуш-Катиф в наших руках.
Гуш-Катиф уплывал из их рук, как вытек бы из сжатых ладоней мелкий бежево-белый морской песок.
Журналисты носились на джипах и микроавтобусах за каждой упавшей миной – в надежде запечатлеть. Если кого-нибудь из поселенцев ранило – сердобольные собственные и специальные корреспонденты принимались источать скорбь в фаллосы микрофонов и круглые глаза телекамер. Снаружи пенилась скорбь. Внутри клокотало ликование. Так случается. Они выплёскивали скорбь, как выплёскивают сперму. Постанывая.
- Блядь, - говорил я. Категорично.
- Э, - замечал Юрьич. Сдержанно.
Потом нас оттуда прогнали. Настойчиво попросили. Особенно буйных запихивали в автобусы силком и не торопились с отъездом. И не включали кондиционеры. Посидев часа два в наглухо закрытом автобусе без кондиционера, буйные размягчались и остывали, становились вялыми, влажными, скользкими. Только те, кому было невтерпёж помочиться, продолжали взывать.
Глаза у девушек в голубых, с лёгким фиолетовом отливом, сорочках с чёрными погонами были пыльными изнутри. Чьё-то желание выйти из автобуса и помочиться вызывало у них брезгливое раздражение. Неприятие, сопряженное с негодованием.
Нас это не касалось. Мы могли мочиться сколько душе угодно, и в автобус нас никто не запихивал. Мы уехали в шестой мазде умеренно-шоколадного, бодро-какашечного цвета. С неприкосновенными номерами. В кондиционированной прохладе. Оставили позади буйство звуков и красок – от оранжевого до чёрного через травянисто-зеленое, голубое с фиолетовым отливом и густо-синее. Где сидит фазан. Всех оставили – до мочащихся к стене.
Я безответственно мечтал о девушках, которые не считают секс делом семейным. Юрьич в отчаянии своём обдумывал новый закон – о том, чтобы собак нельзя было безнаказанно выгонять из дома. Может быть, надеялся со временем распространить этот закон и на евреев. Уравнять в правах. Предоставить равные блага.
Евреи, которых уже выгнали из домов, собирали последнее недособранное барахло и выбрасывали последний недовыброшенный мусор. Выносить мешок с мусором из дома, который через неделю раскрошат бульдозерами, - в этом действе была особая горесть. Как брить и причёсывать умирающего.
Перед отъездом я полил цветы, время которых кончалось. На газоне перед домом, время которого тоже. Как и время газона. Как время вообще.
На плоских крышах Хан-Юнеса, вздымая руки к кобальту неба, подпрыгивало от радости мирное население.
Теперь Махмуд и Абдалла стреляют дальше и чаще. Иногда попадают. Не очень целко, но бывает, что насмерть.
Юрьич предсказывал, что в итоге это случится.
Так прямо и говорил:
- Э-э.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 11.04.2011 20:46:19
Просмотров: 3812

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2016-09-29 05:46:54]

Безапелляционно вкусно написано, как всегда.

Ответить

Евгений Пейсахович [2016-09-29 07:17:14]

Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой ©
Бойцы вспоминают минувшие дни... ©
Столько грусти в той песне унылой... ©
э-э