Сон в руку.

Ольга Рязанцева

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 13429 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Сумеречный темный лес. Я иду по нему, хватаясь за мохнатые ветви, неожиданно хлещущие меня по лицу. Мне страшно, душа сжимается от неминуемой беды, ждущей меня в этом ночном лесу. Осторожно ступая по мшистой земле, почти утопая в ней, я продолжаю углубляться все дальше и дальше , в самую жуть страшного леса. Я не могу остановиться, не могу повернуть назад, потому что чувствую, как из кромешной тьмы за мной следят чьи-то глаза и тянутся костлявые руки, чтобы ухватить меня за длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Усилием воли я заставляю себя оглянуться и вдруг вижу, как летит на меня что-то жуткое, черное, с острыми когтями и оскаленной мордой. В следующую минуту понимаю, что это огромная черная кошка, которая вцепилась мне в грудь острыми когтями и пытается добраться до шеи. Закричав нечеловеческим голосом, я хватаю её за шиворот и отбрасываю от себя, но, обежав меня сзади, она вновь набрасывается на меня, вонзает свои когти в спину и кусает меня, кусает! Неимоверным усилием, через спину, я все-таки опять хватаю эту жуткую тварь и пытаюсь оторвать её от своей спины. Когти глубоко вонзаются в меня, причиняя мне страшную боль, но я отрываю её от себя и выбрасываю в неизвестно откуда появившуюся в лесу дверь. Я быстро её захлопываю, понимая, что я дома.
- Мама, мамочкаааа! - закричала я и проснулась.
Ночь, я дома, на своей кровати. Из соседней комнаты через штору проникает в комнату тусклый свет электрической лампочки.
- Что ты, что ты? – подбежала к моей кровати испуганная моим криком, почему-то одетая мама.- Что, ты, родненькая, кто тебя так испугал?
- Мама, где, где эта страшная кошка? Прогоните её, закройте все двери! – кричала я, плача и дрожа всем своим худеньким телом.
Мама обняла, прижала меня к своей мягкой, пахнущей хлебом груди и, укачивая, как маленькую, стала ласково меня успокаивать;
- Не бойся, доченька, никому я вас не отдам! Это сон, это сон! Он уже ушёл, испугался тебя и ушел. Спи, родная, успокойся.
Обняв обеими руками свою маму, вдохнув спокойный теплый хлебный запах материнской груди, я понемногу успокоилась и, убаюканная её незатейливой песенкой, снова заснула.
Разбудила меня суматоха, поднявшаяся спозаранку во всем нашем большом доме.
Пряча от нас заплаканные глаза, мама стояла у раскрытого шифоньера и доставала оттуда чистое белье нашего отца.
- Мама, что случилось? – подбежав к ней, спросила я, уверенная в том, что случилось что-то страшное и непоправимое.

- Папа приболел, - сквозь слезы, прикусывая губы, чтобы совсем не расплакаться, почти прошептала мама. – С вечера вроде было все нормально, а ночью … началось.
У папы давно побаливала голова. Приходя с работы на обед, он после обеда сразу же ложился и спал, но сон не облегчал его страданий. Напившись лекарств, он опять отправлялся на работу: надо было кормить своих восемь детей, надо было зарабатывать деньги, которые всегда исчезали, как только появлялись. Много детей – много и забот! Все годы он не знал, что такое отпуск. Когда подходило время отдыхать, он брал компенсацию за неиспользованный отпуск и продолжал работать: лишняя копейка семье не помешает! Но все чаще и чаще головная боль мешала ему растить своих детей, помогать своей жене по хозяйству. Он прикладывал к пылающему затылку мокрый носовой платок, просил меня, свою любимицу, наголо сбривать ему волнистые волосы, надеясь, что эта процедура облегчит его страдания. Но боль не отступала. Лишь иногда, когда на жаре у него открывалось носовое кровотечение, ему становилось легче.
Так было и в эту ночь. Днем было много работы: завозили сено для своей кормилицы – коровы. Наволновался, наработался на солнцепеке, вот к вечеру и прихватило. Лекарства, уколы, сделанные соседкой – медсестрой тетей Леной – ничего не помогало. Боль не давала уснуть, била в виски, ломилась в затылок. А под утро началось носовое кровотечение. Вызвали скорую, мама собрала отцу в больницу необходимые вещи, приехала бригада и забрала нашего кормильца в больницу. Мама не дала нам выйти из детской комнаты, строго-настрого приказав, не путаться под ногами.
Мы сидели тихие, пригорюнившиеся, как будто с папой увезли на скорой помощи все самое светлое и хорошее, что было в нашей жизни. Целый день мы слонялись из угла в угол, не в силах взяться за какое-нибудь дело. При каждом стуке двери мы вздрагивали и испуганно смотрели друг на друга, пытаясь хоть во взгляде найти себе поддержку и приободриться. Мамы не было с нами – она была с папой в больнице. Старшая сестра накормила нас тюрей с молоком и хлебом, выпеченным мамой в русской печке накануне, и отправила на улицу подметать большой двор полынными вениками, заготовленными еще вечером братом. Работа на некоторое время отвлекла меня с сестрой Галей от невеселых думок. Мы даже попытались облить друг друга водой, приготовленной для уничтожения пыли во дворе. Но, встретившись с колючим взглядом старшей сестры, мы застыдились своего баловства и принялись усердно мести двор.
Когда мусор был уже выметен за ворота нашего дома, мы увидели приближающегося на велосипеде Жаныбека, живущего рядом с больницей. На всей скорости, затормозив прямо перед нами, он закричал:
- Скорей, скорей! Ваша мама зовет вас всех в больницу! – утирая пот, льющийся с него ручьем, торопливо заговорил гонец.
- Зачем? - спросила я, и в животе у меня что-то похолодело и противно затряслось.
- Отец ваш зовет вас всех проститься! Ему никак не могут остановить кровотечение! – прошептал почему-то посланец и, развернув велосипед, чтобы вдруг не увидеть наши слезы, стремглав понесся по раскаленному асфальту назад, как будто у него были еще дела важнее этого!
С минуту мы оторопело смотрели друг на друга, ничего не понимая и не желая принимать реальность во всей её страшной наготе.
- Вот она! Ночная кошка! Сон в руку! – в отчаянье шептала я про себя, чувствуя, как вонзаются в спину острые когти и спину обжигает страшная боль.
Никогда не забыть мне этого марафона! Мы бежали по раскаленной дороге, проваливаясь босыми пятками в мягкий гудрон. До больницы было километра два, но ни разу никто из нас не остановился, чтобы перевести дух. В голове, словно пойманный в клетке заяц, билась одна и та же мысль:

- Проститься, просит проститься! Почему проститься? Зачем проститься? А как же мы? Как? Папа! Папочкаааа! Нет! Я не хочу прощаться! Я не могу с Вами прощаться!

Вот и красное здание старой больницы, построенной после войны. Во дворе на широкой скамейке сидит мама. В руках окровавленный белый платок, сдернутый с головы, растрепанные пушистые волосы беспорядочными прядями спадают ей на грудь. Бессмысленные, пустые стеклянные глаза! Пытаясь что-то вспомнить, она посмотрела на нас удивленными глазами, и вдруг в глазах промелькнуло понимание того, что происходит сейчас, в данную минуту. Она застонала, схватила двумя руками себя за голову и зашлась беззвучным страшным плачем:
- Отец! Отец наш! Идите к нему! Он зовет вас! – сквозь рыдания проговорила она осипшим от рыданий голосом.
Мы все пять детей кинулись к белой двери, но на пути встала медсестра и впустила только старших.
- Не все, не все, - испуганно шептала она,- малышам нельзя туда.
Передо мной и Галей захлопнулась дверь. Я посмотрела на маму. Она казалась спокойной, но в сжатом кулаке, лежащем на коленях, я увидела пучок волос. Это были её волосы!
Я не могла ждать! Нужно было что-то делать! Я оглядела больницу. Высокий фундамент не давал никакой возможности посмотреть в окно, где лежал наш папа. Я обежала больницу и увидела пожарную лестницу, спускающуюся к самой земле. Подпрыгнув, я ухватилась на неё, подтянулась и достала ногами до выступа в стене. Хватаясь за подоконники, я поползла к окну, за которым умирал мой отец. Ноги срывались с фундамента, я хваталась за деревянные рамы, не чувствуя, как режу о выступающее стекло руки, загоняю занозы с плохо оструганных рам под ногти. Наконец я доползла и заглянула в большое больничное окно. Посреди белой палаты стояла кровать, на кровати лежал какой-то осунувшийся желтый мужчина. Голова его свисала с подушки, лицо было в крови, которая стекала в стоящий на полу тазик. Рядом стояли мои сестры и старший брат. Вдруг лицо мужчины повернулось ко мне и попыталось улыбнуться, помахав мне слабой рукой! Это был МОЙ ПАПА! Закричав от ужаса, я сорвалась с высокого фундамента и полетела вниз.
…. Очнулась я уже на скамейке, медсестра совала мне под нос ватку с нашатырем, приговаривая:
- Я же говорила, нельзя, нельзя! Нет, ты все равно полезла!
Я посмотрела на кирпичную стену, с которой я летела, и сразу все вспомнила. Мне хотелось кричать, плакать, биться о стенку головой, чтобы ушло из неё сознания того, что никак не хотелось в ней укладываться. Но, взглянув на потухший, безучастный взгляд мамы я испугалась еще больше и замолчала, обняв двумя руками её мягкую полную руку.
На скорой помощи нас всех, кроме мамы, отправили домой. Зареванные, голодные, обессиленные, мы зашли в пустой огромный дом. За столом нас ждала наша соседка бабушка Марфа, которая доложила Тане, что она корову нашу встретила, подоила и что нам нечего волноваться. Она откинула чистенькую тряпочку со стоящей на столе тарелки, и мы увидели, что она полна румяных пирожков.
- Поешьте, - сказала она, - Бог милостив! Выздоровеет ваш папа, все будет хорошо!
И от этих добрых её слов стало как-то теплее на душе. Мы вздохнули, поели пирожков, запивая парным молоком, и пошли спать. Тишина, наступившая за окном, пугала нас своей неизвестностью. Один за другим мы, девчонки, все перешли спать на Танину кровать. Кто по бокам, кто «валетом», лишь бы дотянуться и обнять Танину руку или ногу, почувствовать, что ты не один в этой страшной ночи , что есть те, кто любит тебя и будет с тобой рядом всю твою жизнь.
Проснулись мы, когда солнце уже вовсю припекало в окно. Старшей сестры уже не было рядом. Подоив корову и выгнав её в стадо, она стряпала на кухне, готовя нам незатейливый завтрак; манную кашу и оладьи со сметаной. Поели мы молча, в душе у каждого скребли кошки. Таня дала нам на день работу: кому помыть посуду, кому убрать в сарае, кому подмести двор. Мы работали, но нет-нет и заглядывались на дорогу, ведущую к дому.
- Что там в больнице? Что там с папой? – задавали мы себе вопросы. И не найдя ответы, шли к сестре.
-Мама передала с теть Валей, санитаркой больницы, чтобы мы не ходили к папе, только мешать будете, - строго выговорила нам сестра.
И мы послушно пошли работать, стараясь отогнать от себя страшные мысли.
Три дня мы жили, как роботы: вставали, кушали, работали, ложились спать. Отсутствие плохих новостей нас как-то приободрило. Мы старались больше работать, потому что безделье приводило к тоске и слезам. А так, за работой, и день становился короче, и мысли тяжелые не лезли в голову.
На четвертый день, в обед, я вздрогнула от радостного крика маленькой Маринки:
-Мама, мама идет! – кричала она, показывая рукой на дорогу.
По широкой асфальтированной дороге, покачиваясь из стороны в стороны, с большой сумкой в руке, шла наша мама! Всей оравой мы кинулись к ней, облепили ее со всех сторон, повисли на шее!
- Мама, ну что там с папой? – наперебой спрашивали мы, теребя её за руки.
- Да все, все нормально! Будет жить! – смеясь, говорила она. А мы тискали её своими ручонками, не давая сделать ей и шагу.
Немного отдохнув и поев нормально впервые за последние четыре дня, она, плача и смеясь, рассказала нам:
-У нашего отца из-за повышенного давления было сильное носовое кровотечение. Ничем не могли врачи его остановить, потому что лопнул сосуд прямо под переносицей, куда подлезть они не могли, а хирургии у нас не было. Сказали, что не выживет он: слишком много крови потерял. Никто на себя не взял ответственность за нашего отца, побоялись совершить ошибку. И только тогда, когда врачи один за другим, виновато пятясь, исчезли из палаты, наша соседка, медсестра тетя Лена взяла стеклянную медицинскую палочку, намотала на её конец ватку с бинтом и засунула этот тампон глубоко в ноздрю. Кровь перестала течь! Набежавшие врачи сначала стали ругать медсестру, но потом, видя, что кровь перестала капать, начали делать переливание крови, чтобы спасти умирающего от потери крови вашего отца! Сейчас папа идет на поправку! А через неделю его отправят в район и сделают ему надрез на переносице, чтобы вынуть оттуда тампон.
Радости нашей не было предела. Мы кувыркались, визжали, прыгали на пружинистых железных кроватях, кидались подушками, а мама смотрела на нас и плакала. Теперь уже от радости!
На следующий день мама достала из шифоньера пурпурный отрез панбархата с выбитым на нем красивыми цветами ( подарок отца в день рождения младшей Маринки) . Бережно погладив его по мягкому ворсу, она завернула его в газету и пошла к тете Лене, нашей соседке, спасшей нашего отца. Я увязалась за мамой.
- Елена Николаевна, - сказала мама, заметно волнуясь, - пусть платье, которое Вы сошьете из него, будет Вам как напоминание о нашей великой благодарности Вам. Спасибо Вам от всей нашей семьи… Дальше мама не смогла говорить, расплакалась и обняла тетю Лену.
-Ну что ты, Люба! – смутившись, сказала медсестра, - это мой долг. А платье из этого отреза ты себе сама сошьешь! Куда мне, старой, пурпурное платье носить! Не молодайка уже, пора и честь знать!
Мама долго упрашивала, но тетя Лена была непреклонна. Идя домой, мама расстроенно молчала, а я откровенно радовалась, что мама наконец-то сошьет себе красивое пурпурное платье и будет самой красивой и самой счастливой мамой на свете!

© Ольга Рязанцева, 2014
Дата публикации: 11.03.2014 15:15:54
Просмотров: 2192

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.