Бомба для России Atomic Bomb for Russia
Леонид Зуборев
|
Форма: Роман
Жанр: Детектив Объём: 637795 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Всё, написанное здесь - правда, которую мне СЛУЧАЙНО довелось узнать.
Это - подлинный документальный детектив. Если читателям будет интересно, расскажу КАК всё узнал. ЛЗ The text in English is after the Russian one БОМБА ДЛЯ РОССИИ Документальный роман-детектив США провели успешное испытание и сохранят межконтинентальную баллистическую ракету Minuteman III с усовершенствованной боеголовкой МК21 до 2030 года. Интерфакс ПРОЛОГ ОСЛЕПЛЁННЫЕ СОЛНЦЕМ Было еще темно, когда возбужденные физики собрались в ожидании руководителя испытаний. Все столпились возле блиндажа командного пункта, в двадцати километрах от «сюрприза». – Прибыл, – прошептал Курчатов, провожая нервозным взглядом появившийся из темноты автомобиль, с ярко светившими фарами и занавешенными окнами. Автоматчики, дежурившие у ворот, пропустили следом грузовую машину с сопровождавшей Берию охраной. На полигоне на них взирали с леденящим ужасом. В случае неудачи незавидная участь ждала участников проекта: военных Берия собирался поставить к стенке, а ученых отправить в тюрьму. У Сталина уже была в запасе группа физиков, готовая сменить академика Курчатова и его коллег. Ученым было приказано догнать Америку, и они делали все возможное на полигоне, симбиозе исследовательского института, опытных заводов и большого лагеря. Руками заключенных строились заводы, испытательные площадки, дороги и дома для сотрудников. Зэки же жили в бараках и ходили на работу в сопровождении овчарок. Ежедневно по утрам у домов, где жили ученые, мимо окон с занавесочками ползли длинные серые колонны теней. На сверхсекретном «Арзамасе-16» все свершалось под недремлющим оком Лаврентия Берии. Группы имели кодовые наименования. Одна называлась «Израиль», вторая – «Египет». Их работу координировал Игорь Курчатов. «Израилем» руководил академик Юлий Харитон. Яков Зельдович и Харитон еще десять лет назад создали теорию цепной реакции деления урана. Все это позволило Советскому Союзу, несмотря на общее отставание и последствия войны, в удивительно короткое время ликвидировать американскую монополию. Перед испытанием атомной бомбы Курчатова и Харитона вызвал Сталин. Харитон встретился с ним глазами. Харитон был удивлен малым ростом вождя, но взгляд у диктатора был настолько волевой, что ученому стало не по себе. Вождь уже знал, что после испытания не останется ни одной готовой бомбы и поинтересовался: – А нельзя ли вместо одной сделать две, пусть более слабые? – Нельзя, – отвел взор Харитон. – Технически это невозможно. XXX Ровно в 7 часов, разогнав предрассветные тучи, над Семипалатинском всплыл алый полукруг. Когда грибообразное облако сменило угасшее искусственное зарево, до командного пункта докатился раскатистый грохот. Берия, видя, что взрыв удался, забыв снять очки с затемненными стеклами, бросился к Курчатову, обнял его и расцеловал. – В случае провала, нас всех ожидало большое несчастье! – признался Берия. Затем начальник разведки, отвечавший перед Сталиным за проект, сочинил с Курчатовым телеграмму об успешном испытании: «Москва. Кремль. Генералиссимусу Сталину. Докладываем Вам, что усилиями большого коллектива ученых, конструкторов и инженеров Ваше задание создать советскую aтомную бомбу – выполнено. Это достигнуто благодаря Вашему повседневному вниманию, заботе и помощи». На следующий день Сталин, вдохновленный успехом, утверждал секретный указ: «Научному руководителю работ И. В. Курчатову присвоить званиe Героя Социалистического Труда и лауреата Сталинской премии, премировать суммой – 500 тысяч рублей. Построить за счёт государства дом-особняк, предоставить дачу с обстановкой и автомобиль...» Точно так же был награжден и главный конструктор Ю. Харитон, но Сталин, по известной только ему причине, кроме прочего почему-то удвоил конструктору гонорар, дав миллион рублей. В списке было много разных ученых, а также разведчики и их глава – маршал Берия. «Для сыщика звание Героя Труда будет слишком, а вот премия и орден – в самый раз», – синим карандашом вождь исправил проект указа. Вручая награды, Сталин сказал: - Вторая мировая война дала два новых вида оружия: ракеты и атомную бомбу. Если бы мы на пару лет задержались, возможно, попробовали бы американскую бомбу на себе. ХХХ Весь месяц после этого события настроение у президента США оставалось не просто плохим, а ужасным. Он был зол на контрразведчиков и не скрывал гнева. Гарри Трумэну пришлось объявить американцам об овладении Советским Союзом ядерного оружия. Заголовки газет кричали: «У красных тоже есть атомная бомба! Сталин взорвал нашу четырехлетнюю монополию!» 66-летний хозяин Белого дома, очкарик, внешне больше похожий на скромного бухгалтера, чем на президента самой мощной державы, нервозно выглядывал через окно на лужайку. Однако внешность президента могла ввести в заблуждение только непосвященного. Этот невысокий интеллигент, смотревший на мир через очки в простой оправе взглядом степенного учителя, обладал железной волей и стальными нервами. Американец, четыре года назад принявший решение о ядерной бомбардировке Японии, барабаня пальцами по столу, ждал шефа разведки. Здоровенный, в противовес своему щуплому начальнику, директор ФБР Эдгар Гувер всегда появлялся в элегантном костюме в точно назначенное время. Эдгар одевался тщательно, даже щегольски, но всех, знавших его, удивляло, что он не интересовался женщинами. Теперь, когда коммунисты обнаружились в верхних эшелонах власти, Трумэну чудилось, что могут подобраться и к Гуверу, которого он возненавидел с первого взгляда их давнего знакомства. «Если это правда, что он «голубой», то отвечающий за безопасность -- идеальный кандидат для советской разведки, -- рассуждал президент. -- Он будет бояться обнародования, и его легко завербовать». Сейчас Трумэн был близок к тому, чтобы уволить директора. Кроме всего, хозяину Белого Дома доносили, что Гувер подумывает выдвинуть свою кандидатуру в президенты. Наконец, появившись, визитер машинально снял шляпу и поправил галстук. Не ожидая от босса ничего хорошего, упрямый как бык, коротконогий толстяк, с каменной физиономией, неприятно хохотнул в предчувствии выволочки, не подозревая, насколько зол президент. - Ну что, Эдгар, вы уже смирились с появлением бомбы у русских? Как вы это объясните? Вы командуете разведкой 25 лет. Кто предатель? Оппенгеймер? – сразу налетел президент. - Не знаю, мы не можем до сих пор расколоть русский код. Есть небольшой прогресс, но пока недостаточный, чтобы прочесть шифровки, -- опустил голову директор. - Неужели предатель Оппенгеймер? Были сообщения, что он якобы в тридцатых годах был в Москве? - Точно не знаю, но симпатии этого двурушника к коммунистам -- известны. Он, пожалуй, единственный из ученых сначала одобрял использование бомбы, жалел, что запоздали с ее изготовлением и не успели сбросить на Германию, а потом заявил, что если бомба будет взята на вооружение, придет час, когда человечество проклянет Лос-Аламос. - Я это слышал, -- ехидно усмехнулся Трумэн. – Мне Оппенгеймер сказал, что после бомбардировок Японии он и его коллеги ощущают «кровь на своих руках». Я ему ответил, что это легко смывается водой. Вы же видите, Эдгар, я – не Рузвельт, лизать Сталину задницу не буду. А Рузвельт потакал ему, пресмыкался, даже боялся заикнуться о работах над атомной бомбой, опасался, что придется поделиться с союзничком. Рузвельт считал необходимым сотрудничество со Сталиным, а моя доктрина провозглашает сферой наших интересов весь земной шар, и поэтому послевоенная задача – борьба с советским коммунизмом. Вряд ли наши войска в Европе способны противостоять русским. Короче, хочешь мира – готовься к войне. Известие о русской бомбе последовало через месяц после того, как Гувер со своим другом-партнером устроили прием в белых костюмах в честь двадцатипятилетия Эдгара на посту директора, и теперь шеф ФБР чувствовал себя прескверно. – Господин президент, я должен признать, мы до сих пор не можем выйти на след тех, кто работает на русских, – горестно вымучил Гувер, не привыкший к подобным унижениям перед всей страной. – Дорогой Эдгар, вы всегда славились тем, что у вас острый глаз, точный слух, редкое знание людей. Может, вы просто состарились и пора на пенсию? Вы еще недавно меня убеждали, что Советы смогут создать бомбу не раньше, чем лет через десять. Не вы ли пробили мне мозги, мол ядерное оружие настолько сложно и вычисления столь грандиозны, что реализация проекта возможна только в США? Вы ведь утверждали, что у русских нет урана и они не слыхали о компьютерах. Доложите, что вам известно об их проекте достоверно, – президент саркастично сделал акцент на последнем слове. – Сталин поручил заниматься атомной бомбой Берии, шефу разведки. А тот предоставил около десятка лагерей. Теперь на ядерную программу у них работает около трехсот тысяч заключённых. Центром выбран завод в небольшом посёлке, теперь его называют Арзамас-16. За весь проект отвечает Курчатов. Главным конструктором является профессор Харитон. Такие же данные приводит и ЦРУ. Это все, что известно. Узнать подробнее трудно, охрана возложена на спецслужбы. – Москва вообще опровергает факт испытания, разве не странно? – пожал плечами Трумэн. – Это вранье. Мы точно знаем, что взрыв осуществлен, – докладывал шеф ФБР, – наши летчики взяли пробы радиоактивных элементов. Это была копия «Толстяка», сброшенного на Нагасаки. – Сколько у России бомб? Не осталось ни одной, а, может, несколько? А сколько у нас? Двести? – бушевал хозяин Белого дома. – У нас уже почти триста, – уточнил Гувер. — Мы можем уничтожить сотню их городов. – Мне стало известно, что Северная Корея просит у Советского Союза помощи во вторжении в Южную. Если интервенция начнется, я не смогу применить бомбу ни против СССР, ни против Северной Кореи, – возмущался президент. – Сталин лишил нас монополии! Боюсь ответного атомного удара. Вы понимаете, что теперь у них начнется накопление арсенала? Я не могу поверить, что эти азиаты так быстро создали сложнейшее оружие! Это только благодаря утечке информации из нашего проекта. Они просто воруют наши изобретения. Насколько я знаю, русские после войны тоже вывезли немецкие ракеты, и в следующий раз вы мне сообщите, что русские уже на Луне? Теперь, когда суровая реальность вышла наружу, недостаточно стенать, дескать, не углядели. – Что же делать, сэр? – угрюмо спросил подчиненный. – Будущее не за самолетами, а за ракетами c ядерными боеголовками. Они с огромной скоростью могут поражать объекты в глубоком тылу независимо от погоды. Мы должны быть впереди. – Согласен, господин президент. Ведь первый пуск трофейной ракеты Фау-2 у нас состоялся еще два года назад. Новая ракета немца фон Брауна пролетела 200 километров, но, отклонившись от курса, разрушилась. Она непригодна для ударов в глубине противника. Браун озабочен проблемами больших ракет, поэтому наши ВВС сами занялись разработкой стратегических. Большую роль в этом играет Эд Холл. Его ракета летит дальше и груз берет вдвое больший... Слушая шефа ФБР, президент задумался. Трумэну уже давно представили противоречивый материал о личной жизни ненавистного Гувера, что тот не был женат и у него не было любовниц, что у него близкие отношения с единственным другом и заместителем в ФБР. Но Трумэну всегда было на такие вещи наплевать. В заключение президент обрушился на шефа ФБР: – Эдгар, меня не волнует, что вы делаете в свободное время. Все, что меня интересует, – чем вы заняты на работе. Сегодня уже недостаточно просто внедряться в коммунистические ячейки, надо искать резидентов советской разведки, а в вашем Бюро занимаются межпартийными склоками и сексуальными скандалами. Главнoe – выловить шпионов. Я требую, мистер Гувер, чтобы вы приложили все силы и выяснили, кто выдал России секреты. Пока вы не найдете предателя, наша безопасность – под угрозой. Мы можем дождаться нового сюрприза. Найдите шпионов или отправляйтесь в отставку! – президент приподнялся, показывая, что аудиенция окончена. Обычно, «дубовый шкаф» смело смотрел в лицо сидящего напротив, но сегодня разведчик чувствовал себя по-другому. – Слушаюсь, сэр,– виновато попрощался Гувер. В таком гневе контрразведчик, взаимно испытывавший неприязнь к главнокомандующему, видел Трумэна впервые. Вернувшись совершенно расстроенным, шеф ФБР заперся в кабинете и напряженно думал: «Кто же «крот» и где он? Как его поймать? Если не удастся найти – придется уйти в отставку и стричь розы». Гувер со своим заместителем вызвали начальников отделов и устроили небывалый разгон: – Усильте слежку, прослушивание телефонов, просмотр писем всех подозрительных, начиная от самых крупных ученых: Эйнштейна, Оппенгеймера, Теллера, Бора, – до простых механиков, работающих на закрытых объектах! I. ЗАВОРОЖЕННЫЕ Нью-Йорк, 1938 Хорошо быть поздним ребенком! Ранние дети появляются как-то сами собой. Так было с первенцем, Эдом, который вырос быстро, был способным, в школе учился отлично и недавно закончил колледж. Теперь он уже взрослый, поэтому вся любовь и внимание семьи перешли к долгожданному, позднему ребенку. Больше всех с Тедом возился старший брат. И недаром: Тед резко выделялся среди сверстников, с детства проявляя недюжинные таланты. Он рос жизнерадостным, его влекли озорные проделки, веселая суматоха. Всегда возникавший вприпрыжку, необыкновенно развитый, он во всем разбирался и трижды перескакивал через классы. К 13 годам, благодаря заботам старшего брата, которому тогда было 24 года, Тед уже оканчивал школу в Нью-Йорке. Их отец, начавший скорняком еще в России, был рад, что удалось уехать в Америку. Хоть Теодор Хольцберг родился в Long Island, но семья скоро вынуждена была покинуть хороший район, потому что бизнес скорняка лопнул из-за Великой депрессии. Они переехали, сняв в аренду маленькую квартирку в Квинсе, в которой жили вчетвером. Она имела две полутемные комнатки, все коммунальные удобства находились во дворе. Как обычно, братья допоздна читали в своей комнате, кругом лежали исписанные листы, тетрадки, учебники Теда и его любимая книга «Загадочная Вселенная», подаренная матерью год назад на день рождения. Старший брат зачитал ее до дыр и только тогда, замусоленную, отдал младшему. Но вот свет погашен, завтра Теду -- в школу, а Эду -- на поиски работы. Между ними темнота, только слабо белеют постели. Тед затаился, не слышно его дыхания, можно подумать, что уснул. В тот зимний вечер 1938 года Тед, нацепив хитроумно изготовленные братом наушники, слушал своего любимого Прокофьева. Эд с детства любил технику, и мать доверяла ему чинить домашние электроприборы с шести лет. В годы учебы в колледже, по ночам Эд ходил подрабатывать, помогал в мастерских разбирать автомобильные моторы. - Вот это музыка! - восхищенно шептал подросток. Эд тоже любил музыку, но в разумных пределах. Старший брат кое-что придумал и решил обсудить с младшим. - Тед! Я насчет перемены фамилии, надо поговорить с отцом... В ответ -- молчание. Слышен лишь шорох в постели, и видно, как темноте блестят глаза брата. - Послушай, знаешь... я хотел спросить тебя, -- робко говорит во мраке Эд, боясь, что брат заснул, слушая музыку. - Заткнись, - раздался раздраженный голос. – Подожди, скоро конец. - Это важно, - не отстает Эд. - Иди в жопу! Отстань. - Сколько себя помню, я влюблен в музыку, -- Тед, наконец, снял наушники. - Что с музыки толку! Я хочу, чтобы ты не повторял моих ошибок! – возмущенно отчитывал брата Эд. – И чего ты привязался к Прокофьеву? Прокофьев-шмаркофьев! Что он Моцарт? - Ты любишь простое: еврейские, русские песни... А мои привязанности – математика, музыка и шахматы. Я испытываю наслаждение витать в царствe цифр и звуков, восхищаюсь Прокофьевым. Люблю Чайковского и Рахманинова. Но у них музыка понятная, даже у Гершвина, которого я обожаю, только у Прокофьева совсем другое: новый, интересный для меня язык. Его произведения изобретательны и жизнерадостны, с тонким чувством юмора и неподдельного сарказма. Необычно мыслит, остроумно, понял? - Для меня это сложно, я предпочитаю Рахманинова, а у Прокофьева какой-то абстрактный модернистский сумбур. Твоя любовь к шахматам мне понятна, но музыка для чего? – не унимался Эд. - Разве не видишь, что музыка, шахматы и математика, - связаны? Большинство ученых обожают музыку, -- объяснял младший. - Говорят, Эйнштейн хорошо играет на скрипке, но ты ведь не Эйнштейн, на черта тебе сдалась музыка? Она не накормит… Все, что мне нравится в Прокофьеве, так это то, что он уехал отсюда в Советский Союз. Там – настоящая жизнь, там – будущее, -- утверждал старший брат. - Конечно, русские гениальны, -- согласился младший. -- Не понимаю только, почему Прокофьев поперся в Россию, вот Рахманинов же не возвращается! Ты говоришь, у Прокофьева абстрактная музыка? Послушай грозную мелодию, тему рыцарей из «Ромео и Джульетты». Я, например, сразу представляю Гитлера, марширующих штурмовиков, мурашки по коже бегут, -- признался Тед. - Ладно, отдыхай, завтра поговорим о деле, -- согласился Эд. Тед намеревался спать до восхода солнца. День предстоял утомительный, и надо было хорошо выспаться. Ему снилось затянутое смогом небо, серые соседские крыши. Вдруг промелькнули отвесные скалы, и блеснуло между ними, словно голубое око, горное озеро... - Пора вставать, Тедди... - Да, мама, - ответил он тихо, сквозь сон. - Пора! - ласковая рука с нежностью коснулась его головы. С постели в окне ему видны были не верхушки деревьев, а чумазые кирпичные стены и клочок грязного городского неба. ХХХ - Наш двор бедный, поэтому даже крышу не чинят! – жаловались соседки друг дружке. Когда в семье дружат и любят, то и отсутствие комфорта – нипочем. Пока машин было не много, и в тупике дети играли с мячом. Ровесники уважали Теда, он был их вожаком, спортивно развитым и смелым, помогал отстающим по математике, хоть был самым юным в классе. У Теда был покладистый характер, ребята его любили, но матери не нравилось, что он помогает ребятам: ей казалось, что они, научившись, обгонят его. Она очень любила сына и ревниво относилась к соперникам. Тед смеялся над этим. Очень сказывалась опека Эда, который был на 11 лет старше. Это он настоял, чтобы брата назвали Тедди, и обучал малыша с четырех лет. В семь лет Тед начал изучать алгебру. Эд, имея диплом инженера по двум специальностям, в это тяжелое время не мог устроиться на работу. - Папа! Давно хотел спросить. Что ты скажешь, если я подам заявление и сократим фамилию. Будет не Хольцберг, а Холл. Давай заодно и малому изменим? У него скоро совершеннолетие, не за горами поступать в колледж... У нас, скорей всего, антисемитизм будет не меньший, чем в России. - Меняй, раз надо, -- махнул рукой отец. - Мама, где мое свидетельство о рождении? - В комоде. - Авось, хоть это поможет устроиться на работу. Мать достала из комода свидетельство о рождении. - Да. Здесь плохо, а там еще хуже, -- вздохнул Тед. – Что ты имеешь в виду? – вспыхнул Эд. – А то ты не знаешь, что в России делается? В газетах пишут, по радио говорят: сплошные убийства, кругом «враги народа». Сталин зверствует, Троцкого выгнал, устраивает суды, расстреливает оппозиционеров... – Запредельная чушь. Ты сосунок еще, ничего в политике не понимаешь. Не те газеты читаешь. Надо читать коммунистические газеты, а ты подбираешь прочитанные New York Times. Да, есть в России, как и везде, борьба за власть. Сталин, также как Гитлер, как Рузвельт, как все лидеры, только выражает настроение соратников. Конечно, есть конкуренты. Это -- закон стаи, остальное – вранье. Капиталисты и антикоммунисты врут. Чтобы понять это, не нужно через классы перескакивать. Эд горячо защищал Советский Союз, и после этих бесед сомнения у Теда несколько рассеивались. Вскоре страстное увлечение Эда марксизмом и мечты о «сталинском рае» заразили и Теда. – Главное, там, в России, строят новый мир, а здесь может случиться, как в Германии. Слыхал, какие выступления были вчера? Если кризис повторится, здесь к власти придут нацисты. Поверь мне, вся надежда на Россию, – убеждал Эд. – Конечно, не все совершенно на родине родителей, но у меня особое отношение к России. Надеюсь, что хоть она станет страной, где все будет справедливо и не будет антисемитизма. Пробиваясь в незнакомом злом мире, Эд поменял себе и брату фамилию с Хольцберг на Холл. Москва, 1938 Новый год начался не менее тревожно, чем предыдущий – самый кровавый в мирном периоде истории России. Столицу окутала зимняя ночь, метель усиливалась, снежинки едва успевали дотронуться до обледенелой брусчатки Красной площади, как студеные порывы ветра сметали их. Ветер, подхватывая, кружил снежные хлопья и, вздымая их над Мавзолеем, осыпал на древние кремлевские стены, отчего те казались поседевшими. Завывала вьюга, при лунном блеске искрился снег, крепчал январский мороз. Дважды пробили часы на Спасской башне, но окна в кабинете Сталина были ярко освещены. Вождь работал по ночам и приучил следовать своему расписанию: в приемной отогревались партработники, наркомы, генералы. Будущее не сулило ничего хорошего. Война могла начаться в любой день. Угроза – гитлеровская Германия. Сталин неслышно ступал по мягкому ковру, продолжая сжимать в руке погасшую трубку. Остановился у карты мира: ситуация в стране и за рубежом очень сложная. Вождю – 58 лет. Волосы чуть поредели, лоб изборожден морщинами, но поблекшие щеки не потеряли упругости, а пристальный взгляд сверлил насквозь, в каждом подозревая измену. По сути, он еще в расцвете сил и для беспокойств нет оснований, но строгость пронзительных глаз выдавала напряжение. Сталин задумался: «Гитлер готовится к захватам, его идея расширения жизненного пространства гипнотизирует немцев, он хочет присоединить Австрию, оккупировать Чехословакию. Что падет раньше: Франция или Польша? А за ней? Бесноватый не успокоится, пока не захватит весь мир. И в такое время, на грани войны, когда нужно выиграть время, пусть даже заключением договора обмануть Гитлера, оппозиционеры не успокаиваются, хотят меня свергнуть». В приемной правила касались всех без исключения. Осторожно шагая в хромовых сапогах по паркету, посетитель приблизился к дежурному, отмечавшему прибытие в журнале. В углу стояло зеркало. Пробывший полтора года в должности, нарком опасливо глянул, и оттуда, с недоверчивостью, на него уставился исхудалый слизняк, с запавшими глазами и обострившимися скулами. Нарком вынул из кобуры маленький браунинг и сдал. Секретарь прошел в кабинет, доложил, что прибыл глава секретной службы. Посетитель был худ и мал ростом; новенький френч болтался на нем как на вешалке. Вождь оторвался от карты. После ритуального «Здравствуйте, товарищ Сталин!» нарком изложил сводку: – Рапорты подтверждают, что оппозиционерам удалось завербовать не только кремлевских врачей, но и несколько крупных разведчиков. Тень падает на Орлова-Фельдбина. – Плохо, – нахмурился Сталин, – необходимо вернуть его из-за границы. Кстати, он ведь владеет и информацией по кембриджцам, верно? – Конечно, он еще при предыдущем шефе НКВД начал их вербовать. – А какова ситуация с Бухариным? Не подведет на суде? – Трудно, но давим потихоньку. Сталин обошел стол, остановился за спиной наркома. Pазмельчив папиросу, набил табаком трубку, закурил. Ароматное табачное облачко поплыло по кабинету. – Мы срочно должны покончить с оппозицией! На очереди -- более важные дела. Мы не можем откладывать, надо начинать суд и разделаться с предательской сворой! В конце аудиенции вождь разозлился: – За последний год арестовано около миллиона человек, более полумиллиона расстреляно, а оппозиция жива! Будь у них власть, оппозиционеры, уничтожили бы нас мгновенно. Кто у них лидер? Бухарин? – Думаю, врачей завербовал Бухарин по заданию Троцкого, – желая угадать ход мыслей Хозяина, не смея встретиться с его сверлящим взглядом, отвечал докладчик. – Партия, назначив вас наркомом, оказав честь и доверие, спросит результаты, – строго предупредил Сталин. Еще год назад НКВД получил от Хозяина ужасное оружие – пытки. Следователи, сами боясь расправы в случае провала сценария, предупреждали врачей: - Если на суде скажете не то, о чем «договорено», – не просто расстреляем, а будем мучить. Врачей обманывали, что расстрела не будет. Грозили, что расправятся с детьми, с близкими родственниками. Сталин требовал от палачей внушить жертвам, что самооговор необходим партии. Гибель революционеров наступила спустя 20 лет после Октябрьского переворота 1917 года. Во время процесса оппозиционеры и несчастные врачи сознавали свою полнейшую обреченность. Многие, идя на сделку с совестью, оправдывали ее тем, что дело Сталина – выше Сталина. Присутствовавшим в зале суда казалось, что за спектаклем откуда-то сверху наблюдал и «главный режиссер». Врачи «признавались», что предыдущий шеф НКВД приказывал им неправильно лечить и умерщвлять партийное руководство . Ход процесса широко освещался американскими газетами. Эд Холл и его друзья внимательно следили за репортажами из Москвы и удивлялись странным речам подсудимых. В своем последнем слове бывший глава чекистов выразил всю трагичность своего положения: «Прокурор безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это не верно. Я – не шпион… И я, не шутя, говорю, что если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы закрыть свои разведки… Прокурор требует моей головы. Свою голову я положил и отдаю».* С последним словом к суду обратился сломленный Бухарин. Его ироничный монолог обнажал душу, настрадавшуюся в страшном мире лжи: «Признаю себя виновным в измене социалистической родине, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических актов... Я считаю себя и политически, и юридически ответственным за вредительство, хотя я лично не помню, чтобы я давал директивы о вредительстве. Гражданин Прокурор разъяснил в своей обвинительной речи, что члены шайки разбойников могут грабить в разных местах и все же ответственны друг за друга. Последнее справедливо, но члены шайки разбойников должны знать друг друга, чтобы быть шайкой... Между тем, я никогда не был знаком с врачами Плетневым и Казаковым... "Право-троцкистский блок" есть прежде всего блок правых и троцкистов. Как сюда вообще может входить, например, доктор Левин, который здесь на суде показал, что он и сейчас не знает, что такое меньшевики? Как сюда могут входить врачи Плетнев, Казаков и прочие?.. Часто объясняют раскаяние различными, совершенно вздорными вещами вроде тибетских порошков... Говорят о гипнозе... объясняют эти раскаяния достоевщиной... Я около трех месяцев запирался. Потом я стал давать показания. Почему? Причина этому заключалась в том, что в тюрьме я переоценил все свое прошлое... За Сталиным стоит вся страна, он -- надежда мира, он творец... Всем видно мудрое руководство страной, которое обеспечено Сталиным». Сознался и профессор Плетнев: «Я врач, старый научный работник. Я стою перед вами как человек, раскаявшийся в своей преступной деятельности». Профессор Казаков так же признал участие во вредительстве: «Мне тяжело говорить о своем преступлении, потому что я как врач, естественно, призван лечить людей… Я стал убийцей, так как в результате неправильного лечения я вместе с доктором Левиным ускорял смерть...» Доктор Левин просил о пощаде: «Граждане судьи! В своем последнем слове я хочу еще раз подтвердить свою вину... Преступления, совершенные мною, совершались не по моей злой воле, а по директивам… Мой врачебный стаж 42 года, и я никогда на этом пути не совершал никаких преступлений… Признав во всем свою вину, раскаявшись перед вами чистосердечно, я прошу даровать мне жизнь». Лишь несколько заграничных газет напечатало отклик Троцкого на процесс, расценивая это как борьбу за власть: «В человеческой речи не найдется слов для защиты мерзейшего из каинов, известных истории. Памятники, воздвигнутые им себе, будут низвергнуты...» Ничего не помогло. Бухарин и опальные партийцы были расстреляны. Кремлевские врачи, оболганные своим «благодарным» пациентом, также погибли. Американская пресса подробно извещала об этом. Одни верили в справедливость суда, но большинству было не понятно. Холлов, как и других американцев, сочувствовавших России, мучили вопросы: почему оппозиционеры и врачи так быстро признавались в чудовищных преступлениях? Какими средствами Сталин добился признаний? Тайна московских процессов витала неразгаданной головоломкой. По просьбе президента Рузвельта американский посол лично присутствовал на процессе. Посол J. Davies написал книгу “Mission to Moscow,” в которой, опираясь на свой громадный юридический опыт, утверждал, что у него не осталось ни тени сомнений в виновности подсудимых. Посол не только издал и продал чуть ли не миллион экземпляров по-английски, но его книга еще была переведена на дюжину языков. Эд Холл купил бестселлер, прочел сам, а потом отдал брату. Вскоре в Америке о миссии посла вышел фильм, и братья ходили в кино его смотреть. После просмотра история стала убедительней, Эд поверил, но у многих граждан США сомнения не развеялись. Братья Холлы, как и миллионы американцев, не знали, что главной страстью посла была не юриспруденция, а антиквариат, который дипломат, с согласия «красного царя», покупал за бесценок и вывозил в США. Вскоре Эд прочел сообщение американских корреспондентов из Москвы, что Сталин убрал очередного шефа НКВД, который, понимая бесполезность сопротивления, незамедлительно «сознался» в шпионаже. Следующим на место расстрелянного Сталин назначил Берию и потребовал усиления экономической и научной разведки. Нужно было быть в курсе новых идей и разработок вооружений западных стран. Сталин напомнил новому наркому, как расширить работу с заграничными коммунистами: – Капиталисты сами продадут нам веревку, на которой мы их повесим. Нет такого приема, который не стоило бы взять на вооружение ради победы революции. Мы должны научиться использовать всю силу слова, чтобы умножить друзей за границей, и убедить наивных толстосумов принести ту самую веревку. Нам нужно привлечь крупных ученых, писателей, артистов... Вам понятно? – Но как их искать, как подойти к ним? – спрашивал Берия. – Вы недооцениваете притягательную силу социалистических идей. Сочувствующие сами найдут дорогу к нашим сотрудникам за рубежом. Особенно опирайтесь на эмигрантов из России и их детей. Вовлекайте их во всевозможные ассоциации, фонды, помогайте организовывать землячества. Нужно только умело управлять нашими зарубежными единомышленниками. Совершеннолетие В 1938 году для Теда наступил славный день. «Сыном заповеди» по еврейскому обычаю называют подростка, достигшего 13 лет. С этого дня он как взрослый ответственен за все: за свои хорошие деяния и за проступки. Теду, подростку с ясным лицом, вступавшему в совершеннолетие, было не понятно, отмечать ли его вообще. - Как же справлять религиозный обряд, когда я атеист? – вопросительно смотрел он на раввина. - Нашему народу нужны и неверующие, - успокоил старец. Чтобы день рождения запомнился на всю жизнь, а главное, чтобы не омрачать радость родителей, упрямый Тед стал ходить к ребе. Праздник предваряли уроки с наставником. Обычно обряд предусматривает речь виновника торжества перед общиной, а потом юноша в присутствии приглашенных восходит к Торе и читает ее. Отец его должен стоять рядом, а родственники и гости подносить подарки. Но озорству Теда не было предела, в синагоге он умудрялся в хоре петь придуманные стишки и веселил ребят. Тед настоял, что сам сочинит свою речь. Раввин в поздравительном слове рассказал об обязанностях молодого человека. В ответ Тед говорил об опасности гитлеризма и войны, а в конце решил сказать что-нибудь смешное. В то время в Манхэттене шла борьба, возглавляемая мэром Ля Гвардиа, за разрушение скрежетавших оглушительных эстакад с поездами. Эти визжавшие железные дороги горожане давно мечтали заменить подземным метро, но не было средств. Тед, вступавший в совершеннолетие, провозгласил: «Снести с лица земли бедность, расовую нетерпимость, а заодно и идиотские рельсовые трассы в Манхэттене!» Гости, пришедшие поздравить, были удивлены речью подростка. А потом выступление фокусника, угощение в украшенном зале завершили празднество. - Времена нынче трудные, очень тревожные, - кипятился дома взрослый брат Эд. - Люди в нашей общине на 90% – русские евреи, в основном -- религиозные, но уже стало и много неверующих. Меня раздражает: надо кончать с прошлым, я рад, что коммунизм вытесняет все религии. На дворе XX-й век, а люди все еще оценивают друг друга по вере и национальности! То ли дело в революционной России-матушке, там ступа с бабою Ягой Идет-бредет сама собой. Там царь Кащей над златом чахнет, Там русский дух, там Русью пахнет… – Молодец, Эд, что помнишь бабушкины сказки! Согласен, мир разнообразен. Но у нас многие, как ты, идеализируют Россию, воспринимая ее некритично. А здесь, в Америке, ужасно пугают экономические кризисы. Мы в клубе часто слышим, как взрослые обсуждают здешних нацистов, – сжав кулаки, насупив косматые брови, возражал брату Тед. Слушая разговор сыновей и обступивших друзей, отец добавил: - Злые бедняки мечтают о миллионах, но ленятся навстречу деньгам сделать лишний шаг. Обыкновенные лентяи! Нацисты ненавидят всех и самих себя, они хотят просто все отнимать и грабить. - Да ну их! Давайте-ка лучше сыграем в карты или в шахматы! И начались шахматы - особенный мирок соперничества братьев. Несмотря на юный возраст, Тед представлял собой опасного противника и зачастую выигрывал у Эда. Тед легко победил сверстников, приглашенных на день рождения, а затем все вместе ополчились против Эда. Пока обдумывали следующий ход, Эд рассказывал ребятам древнюю легенду: - Шахматы были изобретены в Индии несколько тысяч лет назад. За свое изобретение брамин попросил у раджи незначительную, на первый взгляд, награду: столько пшеничных зёрен, сколько окажется на шахматной доске, если на первую клетку положить одно зернышко, на вторую - два, на третью - четыре и т.д. Тед тут же схватил кусок бумаги и подсчитал, что для двух в шестьдесят четвертой степени зернышек потребуется амбар объёмом 180 км; - больше, чем весь урожай в мире. Мальчишки были удивлены. Игра продолжалась. - Пешку двигай! – советовал друг Теду. -- Нет, ходи слоном! – визжал другой. - Королевская семья должна жить отдельно и в безопасности. Король, хоть и слабый, но - лев, а пешки – солдаты, они как ослы сбиваются в кучу. Из них нужно построить оборону, это ведь обыкновенная войнушка, -- учил Эд обступивших мальчишек. - Осторожней, пацаны, это подозрительно! Эд что-то замыслил, здесь какой-то подвох. Это не просто лошадь, это - коварный троянский конь, в нем что-то кроется… - Куда пошел? Рехнулся, что ли? Проиграешь! - Послышался насмешливый голос сзади. - Небось слона уже прозевал! - Чихать на этого коня, не страшно. Не защита, а нападение -- стратегия нового времени! -- не хвастливость проглядывала в младшем брате, просто ни перед кем Тед не робел. - Выигрыши забываются, а проигрыши – ни…, - горящими глазами мальчишка устремил взгляд на доску. - Ну и остер ты на язык! -- Эд не дал брату докончить фразу и победно закончил партию ладьей. Это вам урок! Проигрыш молодая смена к сердцу не приняла, к тому же мама, как всегда добрая и ласковая, стала разносить чай и кофе, угощая всех домашними пирогами и вкусным печеньем. - Что молодежь пьет, Чайковского или Прокофьева? Пожалуйста, угощайтесь. У нас все просто, без церемоний. - Мне, мама, как всегда: Прокофьева, с молоком, – сказал Тед. Шахматы надоели, и гости принялись за карты. - В дурака? - Конечно! - вспоминал себя мальчишкой Эд. - Без дураков на свете было бы скучно, давай в дурака, -- согласился Тед. Все постепенно вошли в азарт и играли целый час, потом вынесли во двор патефон и старые пластинки. Дома, сняв ермолку, в новом сюртуке с галстуком и приподнятым на голове коком, Тед веселился с друзьями. Слушали и пели вместе с патефоном. Цыганскую «Очи черные» сменила русская «Калинка», хором спели «Прекрасную Америку». У братьев был отличный музыкальный слух и верные, приятного тембра, голоса. К удовольствию гостей насмешливый выдумщик Тед на мотив “America the Beautifull” прибавил по-русски: Ни Африка, ни Жмеринка, На целый мир одна Америка, Америка -- Прекрасная страна. Все дружно смеялись. - А я люблю эту песню, ко мне переходит душевное состояние того, кто сочинил эту чудную мелодию, -- сказал Эд. В конце были американские песни и знаменитые «Бублички», и многое другое. Все закончилось любимой пластинкой отца: Бедное сердце мамы еле стучит в груди… Когда братья остались одни, Эд сказал: - Ладно. Выдам тайну. - Что еще стряслось? - Я вступил в антифашистский союз, только не говори маме, -- предупредил Эд, протягивая совершеннолетнему коммунистический журнал. – Вчера мы сорвали выступление нацистов, но гитлеровский антисемитизм может заразить и Америку. Берлин, 1939 Когда Альберт Эйнштейн опубликовал Специальную теорию относительности, выражением которой являлась знаменитая формула эквивалентности массы и энергии E = mc;, то она нарушила незыблемые ранее понятия пространства и времени. В результате изменения представления о мире, стала расти догадка о том, что в основе мироздания лежат процессы атомных превращений. Многим пришла на ум мысль, что если Эйнштейн прав, тогда Земля в бездонном космическом море – опасный остров, состоящий из взрывной смеси. Рассуждая об этом, известный физик Резерфорд все-таки нашел временное утешение: «Какое счастье, что люди, пока как дети, еще не знающие, где находятся спички!» В Германии, незадолго до прихода Гитлера к власти, образовалась группа физиков, именовавших себя «национальными исследователями». Эта компания объявила теорию Эйнштейна «мировым еврейским блефом». Они отвергали «еврейскую физику» Эйнштейна и Бора. Большинство же профессоров объясняли ученикам, что не существует ни «германской», ни «еврейской» физики. Наука может быть только правильной или неправильной. Студенты пока ограничивались антисемитской пропагандой, но до взрыва политического фанатизма уже оставалось недалеко. В 1939-ом году в нацистской Германии было открыто деление ядра урана. Под руководством Вернера Гейзенберга немцы построили реактор, эксперименты на котором показали возможность цепной реакции. В Америке об этом стало известно. Эд Холл узнал об этом от бывших сокурсников. Расчеты показали, что из тяжелого изотопа урана может получиться плутоний, более подходящий для бомбы, нежели уран. Исследования продолжились, и в разработке ядерного оружия Германия опередила всех. Летом 1939 года Эд Холл прочел в газете, что физик Гейзенберг приехал из гитлеровской Германии в США и встретился с ведущими учеными. Его бывший аспирант, венгерский еврей Эдвард Теллер, напомнив главному немецкому физику про бесчинства нацистов, предложил: – Почему бы вам не остаться в Америке? Немец уныло взглянул на собеседника. – Если мой брат украдет серебряную ложку со стола, он не перестанет быть моим братом. Когда диалог принял неприязненный характер, Гейзенберг признал: – Действительно, перед нами прямая дорога к созданию атомной бомбы, но я не нацист – я немец, -- Гейзенберг отклонил предложение остаться, ему не хотелось покидать молодых физиков, которыми он руководил в Германии. Американские газеты сообщили, что Гейзенберг отбыл в Германию. Однако пресса, не знала, что через некоторое время, когда вермахт захватил несколько европейских стран, теоретик немецкого уранового проект отправился в Данию, чтобы наедине поговорить со своим учителем Нильсом Бором. Лауреат Нобелевской премии Гейзенберг принадлежал к немецким интеллектуалам, которых называли «честными националистами». Они не были в восторге от Гитлера, но радовались успехам немецкого оружия. Гейзенберга, чистокровного немца, нацисты называли «белым евреем» за пропаганду теорий Эйнштейна. Датское правительство, желая выразить свою признательность Нильсу Бору, поселило самого знаменитого уроженца Дании в старинном замке. Там, благодаря гостеприимству хозяина, собирались физики всех национальностей. Хотя в начале Второй мировой войны немцы опережали конкурентов, Гейзенберг направился к Бору, чтобы выяснить, не придумал ли учитель способ создать атомную бомбу. Положение Нильса Бора в оккупированной Дании было весьма уязвимым. Еврей по матери, он, естественно, придерживался антинацистских взглядов и находился под наблюдением гестапо, расположившегося напротив его института. При первой же встрече с учителем гость прощупывал: – Как вы считаете, допустимо ли участие физиков в создании смертоносного оружия? Бор был прямолинеен: – Применение атомной энергии в военных целях неизбежно. Ученик успокаивал: – Мы, немецкие физики, имеем влияние на ход проекта. Мы можем сказать, что раз атомную бомбу возможно сделать, надо попытаться ее создать. Однако можем предупредить, что это потребует таких затрат, что проект лишь ослабит нашу военную мощь, ибо бомба до конца войны создана не будет. В подтверждение своего доверия к Бору Гейзенберг нарисовал ему схему атомного котла. Бор же сделал вывод, что немцы не только понимают важность изобретения бомбы, но уже создают ее. Но, видимо, гость не до конца был откровенен, потому что Нильс Бор потом написал Гейзенбергу: "Ваш приезд поставил нас, кто жил надеждой на поражение нацистской Германии, в сложную ситуацию. Вы были убеждены в победе Германии... вы также заявили: исход войны, если она затянется, решит ядерное оружие... Все последние годы вы почти полностью посвятили себя этому вопросу». По приказу фюрера имперский министр вооружений созвал в Берлине совещание, чтобы оценить перспективы. – Возможно ли создание атомной бомбы? -- задал вопрос министр. Вернер Гейзенберг заверил: – Цель вполне реальна. – Сколько времени потребуется ученым? – От трех до четырех лет. Этот ответ ни в коей мере не удовлетворял Гитлера. Проект не был закрыт, но ставку на него немецкая армия не делала, ибо пришлось бы направить на урановую затею все средства и отказаться от других разработок. Еще пять лет назад Гитлер решил расширить ракетные исследования в Пенемюнде, на острове в Балтийском море. В то время ни в СССР, ни на Западе не знали, что в сосновом бору, среди песчаных дюн вырос полигон. Член нацистской партии штурмбанфюрер СС Вернер фон Браун стал там научным руководителем. Ему удалось создать 15-метровый снаряд, способный перенести почти тонну взрывчатки на 200 километров. Первую в мире стратегическую ракету назвали «Фау». Она успешно прошла испытания, и в 1939 году в Пенемюнде на пусках присутствовал Гитлер. Сомневаясь в моральных ограничениях, которые якобы наложили на себя немецкие коллеги, Нильс Бор решил помочь в создании атомной бомбы в Америке. Бора очень волновал Гейзенберг, сотрудничество которого с нацистами укрепило подозрения заграничных ученых в том, что бывший коллега, как и Вернер фон Браун, заключил договор с Гитлером. Своим сотрудникам Гейзенберг говорил, что оккупация Европы – дело хорошее, что лет через 50 нацисты успокоятся и будут милыми людьми. Жена Гейзенберга жаловалась своей подруге: – Знаешь, муж изводит себя. Опасается, что располагающие лучшими ресурсами союзники могут создать бомбу раньше и сбросить ее на Германию. Немцы действовали решительно, резко увеличив привоз урановой руды из Чехословакии. И все же немецкие ученые пока не могли создать атомную бомбу. По двум причинам. Во-первых: Гейзенберг неправильно рассчитал критическую массу урана-235. Во-вторых: Германия потеряла «еврейскую физику». Гитлер позволил финансировать только те проекты, которые обещали немедленную отдачу. В отличие от Гитлера, англичане и американцы понимали важность ядерного оружия. Хотя разведка союзников была уверена, что противник не ведет серьезные работы, над этой темой все же продолжали корпеть около полусотни немецких ученых. II. РАЗВЕДКА И ЛЮБОВЬ Мастер и Маргарита В Германии черная тень фашизма нависла над страной великой культуры. Едва прошел месяц после прихода Гитлера к власти, как из Берлина в университеты поступил приказ: немедленно уволить профессоров-евреев. Некоторые из преподавателей были не только мечтателями, беседовавшими с символами, рождавшимися в их головах, но и завоевали право называться патриотами, ибо во время Первой мировой войны, сражаясь за Германию, получили ранения. Но ни эти доводы, ни петиция протеста, подписанная 22 немецкими учеными, – ничто не помогло. Некоторых, наиболее крупных, сначала не трогали из-за широкой известности за границей. Но они были достаточно гордыми и сами подали в отставку. «Мы, немцы еврейского происхождения, рассматриваемся ныне как чужестранцы и как враги в своей стране», – заявили ученые. Похожая история произошла и с Альбертом Эйнштейном. Он направил в СССР письмо, с предложением работать в Минске, в Академии наук. Сталин же хотел, чтобы ученый, симпатизировавший Советскому Союзу, подольше оставался в Германии и разоблачал Гитлера перед всем миром. В связи с тем, что решение вопроса затягивалось, осенью 1933 года Эйнштейн принял приглашение из Принстона и перебрался в американский университетский городок. Будучи студентом в College of the City of New York, Эд Холл постоянно следил за тем, что американские газеты писали о прибывшем патриархе современной физики. Эйнштейн встречался со студентами, и они забрасывали его вопросами. Эд старался не пропустить ни одного репортажа и собирал вырезки с ответами Эйнштейна: – Ваш взгляд на мир? - Наш ограниченный разум не способен постичь загадочную силу, что движет созвездиями. – Какую роль вы отводите религии? – Если очистить иудаизм и христианство, то останется учение, способное исцелить все социальные болезни человечества. И долг каждого человека доброй воли – в своем мирке упорно, по мере сил, бороться за претворение в жизнь этого учения человечности. – Какое влияние оказало на вас христианство? – В детстве я изучал и Библию, и Талмуд. Я иудей, но меня завораживает яркая личность Назаретянина. – Верите ли вы в исторического Иисуса? – Разумеется! Невозможно, читая Евангелие, не почувствовать реальное присутствие Иисуса. Его личность дышит в каждом слове. Никакой миф не обладает столь мощной жизненной силой... Когда до американских учёных дошли новости о том, что под руководством Гейзенберга немцы пытаются создать атомную бомбу, они решили использовать авторитет Эйнштейна для привлечения внимания к опасности, грозившей миру. Ученый, боясь, что нацисты получат бомбу, подписал письмо на имя президента Ф.Д. Рузвельта: «Уважаемый Сэр! Уран достаточно быстро может стать новым, важным источником энергии в самое ближайшее время... Это приведет к созданию бомб совершенно нового типа – громадной разрушительной силы. Одной такой бомбой, привезенной на корабле, можно разрушить целый город…» Через полгода Эйнштейн вновь напомнил Президенту: «Со времен начала войны интерес к урану в Германии возрос. Недавно я узнал, что исследования там расширяются и проводятся в большой тайне …» Президент всерьез принял письмо Эйнштейна. Большое впечатление на Рузвельта произвел довод, что Наполеон в свое время отказал в постройке кораблей с паровыми двигателями, а это могло изменить ход истории... ХХХ Выехав из России в Америку, чтобы устроить выставку своих произведений, скульптор Коненков с супругой надолго задержались в США и теперь подумывали о возвращении. В Маргариту Коненкову, удивительно красивую женщину, в свое время были влюблены все знаменитости, в том числе Рахманинов и Шаляпин. Дочь присяжного поверенного из российского захолустного городка, Марго быстро освоилась в США, постепенно стала вхожа в дом физика Оппенгеймера, затем познакомилась с первой леди – Э. Рузвельт и другими известными людьми. Жена скульптора, действуя по приказу советской разведки, сблизилась и с Эйнштейном. Разведка испробовала все средства, чтобы подобраться к великому физику. Ученый всегда был принципиальным и независимым, поэтому не могло быть и речи, чтобы предложить ему деньги. Тогда был использован роман Эйнштейна с супругой скульптора Коненкова – Маргаритой. Aдминистрация Пристонского университета решила поставить в зале бюст Эйнштейна. Ваять заказали русскому. Когда Эйнштейн переступил порог мастерской, Коненков представился физику: – Я – русский художник. Жил и работал в Москве. Работы мои – во многих музеях России. Был я также не малый пьяница. В Америку с выставкой выехали в 1923 году, да вот с женой и застряли здесь. Маргарита Коненкова сразу заметила, что Эйнштейн – скромный, спокойный человек. В шутку 56-летний ученый говорил ей: – На самом деле, Марго, я стал известен лишь благодаря пышным волосам. Русская красавица слушала его, и, хотя многое понять не могла, ее внимание было ему лестным. Эйнштейн, повинуясь побуждению страсти, не устоял перед ее чарами, и вскоре нежные отношения завязались между великим физиком и русской дворянкой. Когда-то Маргарита в судьбе самого Коненкова сыграла необыкновенную роль. С того момента, как маэстро увидел гибкую и изящную Маргариту, все было забыто, даже лепить женщин он стал по-другому. Теперь же русская красота восхитила Эйнштейна, и с каждым днем Марго становилась ему все ближе. Для Эйнштейна не было ничего привлекательнее, чем ее лицо. Дома, на прогулках, в море на яхте, он снова чувствовал себя влюбленным, сочинял о ней стихи: Твои глаза полны небесной нежности, И я вижу в них божественный отблеск. Ты говоришь, что любишь меня, Но я не верю и зову на помощь Амура: О, златокрылый стрелок! Пронзи ее сердце, чтобы она меня полюбила.* Очарование Марго, запах волос, обаяние белокурой славянки, – восхищали и придавали силы. Когда она сидела в кресле подле камина, думая о заданном ей ужасно трудном задании, ее мозг сверлила леденящая мысль и сталь кинжала пронзала грудь. Маргарита не всегда понимала, что она делает и как рискует. Зато Москва знала, как использовать ее прелести. России нужны были хотя бы общие сведения о направлении развития физики. Марго загнала себя в такое положение, откуда выхода не было, и действовала решительно. Для нее не существовало преград. Эйнштейн же любил слушать русскую авантюристку, красочно описывавшую свои путешествия и приключения. Ее отличали тонкий вкус, привитый мужем, чувство изящного, истинная поэтичность. Эйнштейну она доставляла радость, как при игре на скрипке. Из чуткой тишины рождалась светлая мелодия, задушевный разговор. Музыка еще долго продолжала звучать в его душе, улетая в вечность. Хотя для него еще не наступила старость, но душа уже хмелела, упиваясь последним ароматом, словно перед закатом жизни. Однажды физик пригласил Маргариту и ее мужа к себе и играл для них на скрипке. – Ну как, нравится? – спросил Энштейн. – Если по вашей теории, – шутил скульптор, – то относительно хорошо… Кавалер готов был пойти на все, лишь бы выполнить невозможные просьбы своей очаровательной любовницы. Когда Гитлер завоевывал Европу, Маргарита видела, как ученый был ужасно взволнован проявлениями фашизма в Америке, и в семье физика опасались, как бы не пришлось бежать и из США. Она писала мужу: «Они абсолютно в панике из-за европейских событий. Ожидают, что здесь тоже будет нацизм... Штат Нью-Джерси и штат Нью-Йорк они считают самыми опасными в случае вспышки здесь национализма. P.S. Эйнштейн шлет тебе привет». В другом письме мужу Маргарита извещала: «С Эйнштейном я еще не говорила о консуле. Боюсь, что Эйнштейн не согласится его принять, но я все-таки попробую». Советская разведка прилагала все силы, чтобы разузнать о новых идеях. И вскоре Маргарита Коненкова, которую Сталин заставил заняться второй самой древней профессией, шпионажем, отправила мужу новое послание: «Дорогуся моя! Сейчас написала маленькое письмо П. Михайлову (консулу) с сообщением, что Эйнштейн будет рад его видеть. Я все выжидала удобную минуту (в смысле настроения!), чтобы спросить Эйнштейна об этом. Возможно, что консул будет тебе звонить…» Ученый в письме к Маргарите предупреждал ее: «Из Нью-Йорка смог вернуться только вечером. Так тяжело задание, которое несет большие перемены для тебя... По прошествии времени ты, возможно, будешь с горечью воспринимать свою прочную связь со страной, где родилась!» Эйнштейн предлагал своей возлюбленной остаться в США, но она не соглашалась, ссылаясь на «обстоятельства». Вице-консул в Нью-Йорке, он же профессиональный разведчик, делал все, чтобы выведать атомные секреты. В течение многих лет ФБР контролировало каждый шаг Эйнштейна. Основываясь на различного рода подозрениях, там считали, что еще в Германии он был пророссийским, ведя активную пацифистскую деятельность. ФБР вело слежку за Эйнштейном и его друзьями, но в ходе расследования не было получено никаких доказательств нелояльности. Для Холлов имя Эйнштейна было символом гениальности и примером справедливости. Все сообщения об ученом принимали ранг сенсации. Эд прочитал, что Эйнштейн и другие светлые умы считали, что необходимо сотрудничество всех стран, где проводились атомные исследования. Среди них был физик Роберт Оппенгеймер. Он с юности был разносторонне одаренным, писал стихи и мечтал стать поэтом. После прихода Гитлера к власти, когда началось притеснение евреев, Роберт возненавидел Германию. Не только Холлы, но и вся Америка, и весь остальной мир не знали, что осенью 1942 года Роберту было предложено возглавить «Манхэттенский Атомный Проект» (МАП), и Оппенгеймер показал себя блестящим ученым и организатором. Вербовка же Оппенгеймера русскими не представлялась возможной из-за его личных качеств, в Москву доносили: по своей природе труслив, находится под каблуком у жены, а когда прижали, сдал своих друзей, коммунистов. ХХХ Во время гражданской войны в Испании на стороне республиканцев сражался американец Морис Коэн. Там Морис познакомился с Александром Орловым, главой советской резидентуры в Испании. Ранее Орлов возглавлял в СССР экономическую разведку и сыграл важную роль в добыче новинок зарубежной техники. Орлов отлично владел языками и был еще талантливым журналистом. Сталин послал его в горящую Испанию. Орлову поручались секретнейшие задания, одним из которых была успешная доставка золота Испанской республики в Москву. Генерал Орлов давно присматривался к Коэну. При вербовке между генералом и рекрутом произошла беседа. В те годы многие симпатизировали Советскому Союзу, где рождалось новое общество, сулившее всем равноправие. Весь мир захлестнула экономическая депрессия, а в СССР в это время на стройках социализма не хватало рабочих. Однако Морис недоумевал: – Хорошо, но объясните, почему в России так много «врагов народа»? И что удивительно, из самых преданных большевиков! Александр Орлов ситуацию знал не понаслышке, часто выполняя личные поручения Сталина. Орлов высказал правду будущему разведчику: – Вам известна лишь часть загубленных талантливых людей России. Все дело в том, что Сталин их всегда боялся. Сталин живет в постоянном страхе и поэтому сеет его среди народа. Сталин – это трагедия для нашей страны. Но в России есть здоровые силы, есть честные люди. Сталин не вечен, и правда восторжествует. Морис, завербованный Орловым, согласился работать на советскую разведку. Александр Орлов был откровенен с Морисом еще и потому, что уже определил свое будущее: – Скорее всего, я не вернусь в Россию, но буду ей верен до конца своей жизни. Орлов насторожился, когда НКВД потребовал срочного прибытия для регулярного отчета. Орлов заподозрил, что свидание подстроено, чтобы арестовать его, как это было ранее со многими другими разведчиками. На встречу он не поехал. Спустя неделю беглец порвал с русскими. Орлов скрылся, но советской разведке стало известно, что он проживает в где-то Америке. Его исчезновение очень беспокоило Сталина, потому что генерал многое знал об агентурной сети. Орлов направил из Америки письмо лично Сталину, в котором свое бегство объяснял тем, что опасался ареста. В письме также говорилось, что в случае попыток выяснить его местопребывание, он даст указание своему адвокату обнародовать документы, помещенные им в сейф в швейцарском банке. Орлов просил не преследовать его мать, оставшуюся в Москве, и если его условия будут приняты, то давал слово не раскрывать зарубежную агентуру. Орлов решился на безумный шаг, на шантаж самого вождя, он грозил Сталину, что обнародует факты инсценированного процесса над оппозицией и врачами, устроенного тираном. В конце 1938 года Орлов, получив документы с измененной фамилией, затерялся среди американцев. Сталин понял, что шутить со столь осведомленным опасно, и приказал не предпринимать никаких поисков. Американских же разведчиков особенно впечатлила история с испанским золотом, и они назвали ее лучшей операцией века. Директор ФБР Гувер, узнав, как был исполнен филигранно отточенный трюк и похищено 660 тонн золота из Испании, назвал Орлова великим разведчиком. Завербованный Морис Коэн стал помогать русским. Морис пока не решался сказать своей невесте, полячке Лоне, что связан с советской разведкой. Он и Лона – простые трудяги-коммунисты, но у него не было уверенности, как она посмотрит на это. Вскоре Морис и Лона соединили свои судьбы, став мужем и женой. Наступил день, когда Морис все рассказал жене. Подумав, жена согласилась с его решением, и начала вместе с мужем работать на советскую разведку. Молодые американцы, став курьерами, предали свою страну, которую раньше любили. ХХХ Советско-германский пакт был абсолютно не понятен в Америке. Одни одобряли, другие ругали. Эд и Тед считали, что русские «купили время», чтобы отразить готовившееся нападение Гитлера. А пока Германия и Советский Союз, связанные договором, обменивались разведывательной информацией как «верные» союзники... На собеседование в Колумбийский университет Тед пришел с матерью, но не взяли по возрасту, советовали подождать. Тогда Эд настоял, чтобы Тед подал документы в Гарвард. Этот университет искал талантливых ребят и обещал взять долговязого 16-летнего школяра. В жаркий июньский день Эд ворвался в квартиру. – Война! – Какая война, с кем? – Гитлер напал на Россию! – Даю голову на отсечение, Америка ни за что воевать не будет. Уж если мы не заступились за Англию, то из-за России наш Конгресс в войну никогда не ввяжется. Никогда не проголосует, вот увидишь! Тед и Эд внимательно следили за сообщениями из Москвы, всем сердцем сочувствуя русским. К их радости, несмотря на успешное начало, немецкие войска под Москвой прочно завязли. Далее события развивались с невероятной скоростью. Неожиданно Япония нанесла сильнейший удар по Перл Харбору, и Рузвельт объявил ей войну. В ответ Гитлер объявил войну Америке. Грингласы и Розенберг Старик Гринглас приехал в Америку из России в начале 1900-х годов. Времена достатка неожиданно сменились тяготами «Великой Депрессии» и, чтобы свести концы с концами, глава семейства с утра до ночи чинил швейные машины, но едва мог прокормить семью. Только теперь, в 1938-ом, жизнь потихоньку налаживалась, хотя все равно было очень трудно. Тэся вела хозяйство и смотрела за тремя своими детьми, да еще за пасынком. Жили Грингласы в бедном районе Манхэттена. В захудалой хибаре даже не было отопления. Муж, чтобы не платить за аренду квартиры, по вечерам делал в доме ремонты, а жена выполняла обязанности дворничихи. Взрослая дочь, 23-летняя Этель, помогала растить младших братьев – Давида и Бернарда – и отличалась сильной волей и артистическими способностями к драме, музыке, пению. Тэся, как и все еврейские матери, не обращала никакого внимания на политическую болтовню во дворе, отдавая всю себя семье и воспитанию детей. К увлечению дочери пением мать относилась как к легкомысленной трате времени, считая, что толку от музыки не будет. Все здесь, в Америке, было для Тэси не таким, как в спокойном Минске. Тррах-тах-тах! – и в дом влетал визг и грохот улицы. Такой тесноты, толкотни и адской давки, как здесь, она нигде не видела. На авеню, конечно, просторно, но на тесной нью-йоркской стрит, если бы Тэся на секунду забылась, то подумала бы, что она в Минске: те же мужчины, те же женщины, те же крики и та же грязь, что на старой улочке, только шум и сутолока в Америке побольше, грохот посильнее, да и дома высоченные. Шесть этажей – это чепуха, есть дома и в двадцать, и в тридцать, и в сорок... Мужчины, кому повезло – на работе, женщины беспрерывно галдят. От гула и детских голосов уши болят. С детьми Тэся разговаривала по-еврейски, иногда по-русски. По-английски знала два слова. В лавке, на улице – все свои. Идиш и русский – как в России. Ясным воскресным днем Тэся с дочерью, которую звали Этель, а также с сыновьями Давидом и Бернардом, направились на «блошиный» рынок и встретили давнюю знакомую. – Привет! – окликнула Тэсю соседка по минской улочке. – Хэллоу! Сто лет тебя не видела, – приветствовала ее удивленная Тэся. – Ого! – подшутила соседка над ее английским, – ты уже совсем неплохо разговариваешь. – Глупости, не смеши. Зачем мне английский? К чему зря голову ломать? Главное, я и дети в Нью-Йорке живем. У меня их трое, уже вот какие большие! – указала Тэся на взрослых детей. – Муж, с Божьей помощью, работает... Грех жаловаться. Ведь я в Америке с юности. – Мы тоже приехали сюда за десять лет до революции, которую там называют «Октябрьской». – А помнишь, в Минске нас в гимназию не принимали. Ради одного этого, – воскликнула Тэся, – наши черносотенцы должны были бы живьем в землю зарыться! Хорошо, что мы уехали в Америку. Слыхала, что творится в Германии? Что вытворяет Гитлер? Будет большая война, попомнишь мое слово. Замечательная страна Америка! – Да, но и здесь не все довольны. Жить не легко, да и климат в Нью-Йорке тяжелый, – не унималась соседка. – Видели вы когда-нибудь, чтобы все были довольны? Конечно, летом в Манхэттене сущий ад. Мы ездим на сабвее в Бруклин на пляж, на Брайтон бич. Дети любят купаться, там много аттракционов, – рассказывала Тэся. – В парке бываете? – Редко, очень занята по дому. Хорошо, вот Этти помогает, вырастила Давида, теперь смотрит за Бернардом. Она не похожа на тихоню-отца, боевая, вся в меня, – хвалилась мать, указывая на дочь. - Я – певица, в клуб хожу, участвую не только в хоре, но и выступаю сольно, - гордо вступила в разговор Этель. – Особенно удаются русские и еврейские песни. Еще в школе предвещали артистическое будущее. - Но главное – Этти уже работает, нам опора, а то муж совсем из сил выбивается. Вот станем на ноги, и Этти пойдет в колледж, -- поддержала мать. - Ну а жених-то есть? - Найдется, в клубе полно молодежи. ХХХ Зал «красного» клуба, где собирали пожертвования для забастовщиков, жужжал, словно переполненный улей. - Что у нас есть, кроме тяжелой работы, малой оплаты, невыносимых условий?– возмущался Юлиус, беседуя с рабочими у входа. -- А при социализме – бесплатная медицина, образование, дешевое жилье! Юлиус во всем принимал участие. Вот и сейчас на благотворительном концерте он декламировал со сцены стихотворение Лонгфелло «Стрела и песня»: На волю я стрелу пустил Со звонкой песнею крылатой. За ними взгляд не уследил – И обе сгинули куда-то... Не долог был стрелы полет, Она вонзилась в дуб упруго, А песня до сих пор живет: Ее нашел я в сердце друга.** Стихи понравились, люди встретили восторженно. Раздались аплодисменты, он раскланялся и вернулся в зал. И вдруг Юлиус увидел на сцене ее. Она пела знаменитую арию из «Чио-чио-сан». Он тотчас же узнал Этель. Они раньше учились в одной школе. Он застыл и слушал ее, не сводя глаз. Un bel di, vedremo, звучала музыкальная исповедь души, на которой многое накипело и изливалось в волшебных звуках, каждая нота была искренной. Ария в ее исполнении завораживала, печаль раздирала сердцe, но все же горе мало-помалу затихало, склоняясь перед неизбежным. И тут неожиданно родилась светлая мелодия. Словно утренняя заря, улыбаясь рассветному небу, она спешила навстречу новой жизни: В ясный день, желанный, пройдет и наше горе... – Браво! – неистово кричала растроганная публика. – Какая она стала красивая! – вырвалось у Юлиуса. Он подождал, когда Этель, закончив выступление, спустилась в зал, и подошел к ней. – Что делала с тех пор? Где сейчас работаешь? -- В Нью-Йорке. – А ты? Как тебе нравится наше время? Тяжело приходится? – Не легко. – Живешь там же? - Да. У детей евреев-эмигрантов, покинувших Россию в поисках лучшей жизни, было много общего. По школе Этель знала, что Юлиус на три класса младше ее, отец его был закройщиком, мать – домохозяйкой, всего в семье было пятеро детей. Жили так же бедно, как и Грингласы. Мать Юлиуса проявляла чудеса экономии, делила кашу и пару яиц, сваренных вкрутую, на всю семью. Приобретя радикальные взгляды под влиянием бедности, а также вдохновленные русской революцией, Этель и Юлиус вступили в лигу коммунистической молодежи. Этель три года проработала в транспортной компании, пока от нее избавились, заметив ее роль в забастовках. Этель Гринглас, обладавшая красивым голосом, дальше учиться не могла, потому что надо было зарабатывать. Секретарь-машинистка свободные вечера проводила здесь, в социалистическом клубе, обычном для эпохи «красных» тридцатых годов. Юлиус Розенберг закончил колледж как инженер-электрик. Хотя Юлиус знал Этель давно, но теперь, когда они снова стали встречаться, дружба переросла в любовь. Родители не возражали, Юлиус всем нравился, и вот теперь дошло до свадьбы. Юлиусу Розенбергу исполнился 21 год, невесте – 24. На свадьбу отдали все жалкие сбережения, да еще и в долги залезли. – Хочу, чтобы было как у всех, все-таки свадьба раз в жизни бывает, – говорила соседкам Тэся, -- но с деньгами туго и у нас, и родителей жениха. Свадьбу провели очень скромно, дома. Тем не менее, родственники невесты: мать, отец, брат Давид со своей подружкой Руфью, сводный брат Сэм и младший Бернард, – все были веселы и счастливы. Все кричали: Мазл-тов! -- поздравляя Этель и Юлиуса. Брат с подружкой пробрались к невесте, которая была очень мила в своем светлом платье. – Мазл-тов! – прокричал Давид, целуя сестру и держа за руку Руфь. – Счастья вам! – добавила Руфь. Этель встала, расцвела улыбкой, устремив на них счастливые глаза. Назавтра старики во дворе, завидев Тэссю с детьми, желали им счастливой жизни. - Будем жить на радость маме, на счастье папе, назло Гитлеру! – за всех обещал Давид. Его мать была не шибко грамотной и кроме Рузвельта, Гитлера и Сталина вообще политиков не знала, но сердцем Тэся чувствовала, что и к ее семье подбирается беда. Большая беда. ХХХ Осенью на многотысячном митинге приятели познакомили Розенберга с человеком из России, инженером из мира «социализма и справедливости». Разговорились, подружились. Вскоре Юлиус Розенберг был завербован и дал подписку о сотрудничестве. «Инженер» оказался опытным разведчиком... Когда радио сообщило о том, что Гитлер напал на Россию, Юлиус искренне переживал за Советский Союз, всей душой стремился помочь борьбе против гитлеровцев. Разведчика, который курировал Юлиуса, Розенберг расспрашивал: – А как вот там, у вас, в России, партизаны зимой в лесу? Наверное, у них примерзают волосы к шапкам, у вас ведь так холодно! Сразу после вступления Америки в войну против Германии, Юлиус подал заявление на фронт, однако из-за слабого здоровья был оставлен в Нью-Йорке при батальоне связи. Отсюда он восхищенно следил за героической борьбой и откровенно высказывал свои симпатии в адрес СССР. Успехи русских он воспринимал как собственные. Молодая пара внимательно следила за событиями и переживала за судьбы евреев на оккупированной Гитлером территории. После года стажировки Юлиус стал инженером армейской связи. Это была большая удача, тем более, что Этель ждала ребенка. Весной 1942 года молодая семья смогла снять квартиру в недорогом районе Манхэттена. Рождение первенца явилось важным событием, но оно не изменило авантюристических намерений молодого отца. А у Этели появилось много хлопот и бессонных ночей, но это было вознаграждено детской улыбкой и смехом. Молодые, неопытные родители не чаяли души в своем первенце и испытывали страх перед крохотным младенцем, боясь сделать что-то не так. И тут на помощь пришла Тэся. Бабушка посвятила всю заботу и любовь внуку. Приходили помочь в купании ребенка Давид с Руфью. Братья Сэм и Бернард постоянно приносили новые игрушки и очень любили играть с ребенком. ХХХ Убежденный в своей правоте, Юлиус решил помогать социалистической стране, сражающейся с гитлеровской Германией, – доставать секретную информацию. Когда у главы семьи появились задания, он посвятил в них жену. Если оценивать вербовку Розенберга по системе: Деньги, Идейные соображения, Шантаж, Честолюбие, – то, без сомнения, в его случае превалировал второй фактор, хотя много было и от последнего. Хотя Юлиус теперь не афишировал свое членство в партии, о нем, как о коммунисте, стало известно, и его уволили из армии. Быть "красным" всегда было опасно. Оставшись без работы, Юлиус с братьями жены, Давидом и Бернардом, завели собственный бизнес – небольшую механическую мастерскую. Время летело, дела шли неважно. Утром Юлиус спешил в мастерскую, постоянно продолжая поиски приличной работы, которая бы ему нравилась. Но пока он рад был этой, нелюбимой работе: у многих вообще не было никакой. Юлиус еще со студенческих лет отличался общительной натурой. Он часто встречался с бывшими сокурсниками, особенно с Дж. Барром и его другом А. Сарантом, греком по национальности. Они вместе увлекались фотографией и путешествиями, спорили, обсуждали события, устраивали семейные пикники. Через Розенберга, разведка получала ценнейшую информацию: Барр работал с радарами в компании высоких технологий. От него поступили материалы о компьютерной установке, определявшей скорость и траекторию снарядов. Барр привлек Саранта, и от последнего Розенберг получил сведения по более, чем ста научным разработкам. Инженер Соболь регулярно информировал о технологии изготовления цветной фотопленки, а также о производстве нейлона. Эти документы весьма высоко ценили в Москве. В то время, когда все они оказались вовлечены в шпионскую деятельность, коммунистическая партия США следовала разработанному Москвой курсу: занималась восхвалением Рузвельта, одновременно завоевывая влияние в профсоюзах. Компартия США стала называть коммунизм «американской мечтой». Именно в это время Сталин принял авантюрное решение – использовать членов компартий всего мира в целях шпионажа, сделав их уязвимыми для обвинений, что коммунисты являются агентами иностранной державы. В Гарварде В 1942-ом исполнился год, как лейтенант Эд Холл воевал на Британских островах. Тед в это время начал занятия в Гарварде. В письмах он спрашивал брата, какое на него впечатление производит Черчилль, как справляется английская промышленность, чем отличаются англичане и многое другое. В Гарварде для Теда главной проблемой было общение. Ему еще не было 17 лет, а другим студентам уже по 20 или даже больше. Это уже были молодые люди, а он, долговязый верзила, по возрасту -- еще пацан. В университетском старинном городке все быстро усваивали, учась подмечать прекрасное. Добрую половину Гарварда занимали учебные корпуса и богатейшая библиотека. Солнце, набиравшее летнюю силу, каждое утро заливало кампус. Пестрая листва деревьев и яркие цветы ласкали взор. Особенно поражали древние здания, похожие на соборы. Всегда подстриженные зеленые газоны-лужайки, спортивные площадки, общежитие, -- все нравилось Теду. В дымчатые теплые вечера он блуждал меж древних стен городка, насмешливо взиравшего на выкрутасы нового поколения. Сколько светлых умов обучалось здесь за три столетия! Тед решил изучать что-то новое. Городок просыпался рано. Уборщики тщательно подметали улочки, продавцы протирали витрины книжных лавок, торговцы, стоя на перекрестках, тихо, без привычных нью-йоркских выкриков, предлагали свой свежеиспеченный товар. Кое-где слышался смех, гул разговоров усиливался. Тед же сторонился сборищ, ему трудно было сойтись с кем-нибудь из-за юного возраста, и он проводил время один. Тед направлялся в библиотеку и по дороге заметил вычурного парня, странной внешности, со скрюченной левой рукой. «Смахивает не то на поэта, не то на художника», -- подумал Тед. Плечистый юноша, с карими глазами и вихрастой каштановой шевелюрой, не спеша, брел в том же направлении. Он был в заломленной на затылок клетчатой кепке, ковбойке и жеваных джинсах. Поймав на себе взгляд, первым проявил себя Сэвил. Этот расторопный поэт вдруг подошел с боковой аллеи, он вообще всегда терял власть над своим бурным темпераментом, и просто вступил в разговор. – Привет! Учишься здесь? – в его глазах мелькнул огонек любопытства. – Да, а ты? – И я. - Куда направился? -- поинтересовался незнакомец. - В библиотеку, книги менять. - Я тоже, -- подхватил восторженный юноша, с узкими розовыми губами и шелковистыми усиками. - Пошли. - Сэвил Сакс, – протянул руку курносый, для тебя – просто Сэви. - Очень приятно, -- пролепетал Тед, тряся руку. – Теодор Холл, зови меня Тед. – Фамилия у тебя уж очень популярная, наверное, сокращенная? – Да, полная – Хольцберг, я еврей. - А по-еврейски разговариваешь? - Знаю ли я идиш? Еврейский -- мой родной язык. Я знаю все его тонкости, словечки, ругательства... По вечерам мама нам читала Шолом-Алейхема. А потом родной язык стал вытесняться английским, ставшим тоже родным. Нет, я не разлюбил идиш, я люблю еврейские песни, иногда ввертываю в речь разные поговорки, но постепенно он перестает быть моим языком. Да и русский язык почти забыл. Я говорю, и со мной говорят только по-английски. - Это - первый урок свободы, – поучительно произнес Сэвил. - Национальные черты лучше всего проявляются в искусстве, – высказал свое мнение Тед. -- Возьми, к примеру, музыкантов. Прокофьев и в Америке остался русским явлением. Я думаю, что в первую очередь психологический настрой определяет национальность. Поэтому Блох -- еврейский композитор, Прокофьев -- русский, Мендельсон же не по национальности, а по духу – немецкий. То же и в живописи: французские импрессионисты, Шагал, американский авангард... Но, если честно, в душе я – космополит, гражданин мира. Парни подружились, вместе читали, учили, гуляли. Тед охотно слушал стихи Сэвила, бренчали на гитаре. Не находя ушей, готовых выслушать страстные речи, юноша с блестящими, вьющимися от природы волосами, нашел в Теде близкого по духу, интересного собеседника. Оба еще твердо не решили с выбором профессии и страстно искали ответы на вопросы нелегкой жизни. Вера в величие и силу человеческого разума питала их взгляды, не давала восторжествовать пессимизму. Сама жизнь вела их за руки, говоря: смотрите, испытайте все! Одинаковое детство, нищая юность, ненависть ко всему, что порождает унижение и калечит людскую душу, роднили их. Теда как и Сэвила влекла жажда вершить добро и столь же неутолимая ненависть к злу. Страсть к познанию мира бушевала в молодых сердцах. Тед ни в чем не сомневался и пребывал в стальной уверенности в своих способностях и предназначении. Прослушав две-три лекции, Холл понял, что интереснее не электротехника, которой он в то время увлекался, а физика. Ему досталась тема: строение атома. Это было первое знакомство Холла с ядерной физикой, интерес к которой никогда уже потом не покидал его... – Я -- второй у родителей, – рассказывал Сэвилу самый молодой студент Гарварда. – Отец у меня простой скорняк. Это по просьбе старшего брата меня назвали Тедом, потому что брат медведей любит. Мать поддержала. Угадай, Сэви, насколько Эд меня старше? Никогда не скажешь. – Лет на пять? – На 11 лет, – улыбчиво ответил Тед. -- Сейчас Эд воюет в Англии, уже получил Legion of Merit за рационализацию в ремонте Боингов. Он не только классный летчик, но и отличный инженер. Подобрал себе подружку, c таким же именем как у него самого -- Эдит. Она англичанка, не еврейка, работает медсестрой, но ей приходится вдобавку водить машину скорой помощи. Под бомбежками, представляешь? Ей помогает то, что она очень спортивная, в колледже была чемпионкой по теннису. - Молодец! Здорово! – воскликнул Сэвил. - Чувствую, скоро Эд на ней женится... - Чем плохо? Будешь иметь родственника в Англии. - В 1929-ом во время Великой депрессии людям стало не до меха и не до смеха, – продолжал Тед. - Скорняки разорялись пачками. Когда мне было лет пять, отец бросил невыплаченный дом в Лонг-Айленде и снял квартирку в Квинсе. Там мы и живем. Я многому научился от брата. Мы, дети эмигрантов, росли в замкнутом соседстве. К нам приходили эти бедолаги, слушали привезенные с собой русские пластинки, пели песни. Но больше всего запомнились их рассказы о неведомой мне земле. Для меня Россия не похожа ни на какую другую страну. – Понятно, - произнес Сэвил. – А я обожаю английский. Люблю писать эссе, стихи, и тоже переживаю за социалистическую Россию. – Да, там сейчас Гитлер убивает мой народ, -- сокрушался Тед. Молодые люди, дети бедняков, искренне переживали. Это невозможно было одолеть ни страстными протестами, ни уходом в глубины философии. Пока они горячо, с надеждой, говорили про Советский Союз, солнце исчезло, серенькое небо поглотило его на западе. Над старинными корпусами университета в вышине уже мерцали робкие звезды, а они все гуляли по кампусу и не могли наговориться. – К математике у меня любовь с детства, -- рассказывал о себе Тед. -- Учился отлично, перепрыгивал через классы. Я -- покладистый, в школе никогда проблем не было. Ты бы посмотрел, как мне четыре года назад справляли совершеннолетие! Хоть я и не религиозный, но вышло отлично. – Я старше тебя всего на два года, -- утешал Сэвил. - Мой брат Эд часто приносил домой разную литературу, я все это читал. Он, как ты, предан левым идеям. – Правильно делает. – После экзаменов со мной беседовали. Спрашивали про родителей, кем работает брат, на кого хочу учиться. Решили, надо дать шанс. Я здесь, наверное, самый молодой? – Да, я таких птенцов здесь почти не встречал. Есть, правда, еще пару отмороженных, – усмехнулся Сэвил. – Короче, назвали меня «одарённым» и приняли. Правда, трудно общаться. Девушкам со мной неинтересно, говорят – ребенок еще. Слушай, переселяйся в нашу общагу! У нас, правда, ужасный кавардак. Рассчитано на троих, но пока живем вдвоем: я и еще один пацан, почти такого же возраста, физик. Будешь третьим. – О’кей! ХХХ Из трех с половиной тысяч студентов только пару дюжин, плывя против течения, исповедовали коммунистические идеи. Среди них – Сэвил и Тед, с их радужными надеждами на Россию. В Гарварде Тед оказался среди равных. Это – не средняя школа, пришлось позаниматься. Но вскоре Тед, как и все, стал пропускать лекции, не в силах преодолеть ребячливости. Сэвил тоже любил пинг-понг и бейсбол, а природное остроумие, помноженное на задиристость, придавало блеск его разговорам и заражало Теда. Эд осведомил брата, что собирается жениться на англичанке Эдит, и Тед написал ему пару поздравительных строк, а заодно сообщил, что еще не уверен в выборе профессии. Эд советовал младшему что-то связанное с физикой, но прикладное, полезное в жизни. В Гарварде для Теодора и Сэвила потекли учебные будни, друзья грызли гранит науки, допоздна засиживаясь в университетской библиотеке. Физика захватила Теда, фантазия уносила его в далекие миры. Он много читал, анализировал статьи Эйнштейна и Бора, Гейзенберга и Оппенгеймера. Боль за Россию и желание воевать за Америку было неодолимым. Тед и Сэвил записались в группу, тренировавшуюся для партизанской войны, собираясь стать парашютистами-десантниками. Изучали немецкий язык. Брат Эд продолжал помогать англичанам, сражался с немцами, служа в военно-воздушных силах. В Гарварде все говорили про Сталинград, восхищались мужеством русских. Тед написал брату, что как только окончит университет, сразу же отправится в армию. А пока он днями и ночами изучал физику. Летом, когда Тед приехал из Гарварда на каникулы в Нью-Йорк, умерла от рака мать. Тед послал Эду письмо, в котором описал ее болезнь и последние дни. Он сообщил брату, что отец перенес потерю с большой стойкостью. Тед тоже переживал, но больше всех горевал о матери Эд. Он не хотел, чтобы Эдит видела его слез, поэтому плакало только сыновне сердце. В октябре Тед написал брату, что перестал быть ленивым, бросил бренчать на гитаре и всерьез взялся за теоретическую физику. Поскольку Америка была в состоянии войны, в университетском городке можно было видеть много парней в солдатской форме. Тед был готов к войне, но не был дисциплинированным, не очень обращал внимание на свою внешность, не был чисто выбрит, зато на его лице всегда сияли веселые веснушки. Часто опаздывал. Он жил в каком-то другом, только ему доступном мире. Этот высокий, с проницательными глазами, всегда уверенный в себе мечтатель, одаренный богатым воображением, в то же время был смел и любил «покрутить хвост дракону». Тед уже собирался на фронт, когда вдруг вызвали в деканат. – Наш выпускник, физик Роберт Оппенгеймер, подбирает людей для какой-то важной работы, ему нужны молодые ученые, мы рекомендовали вас. Поедете? – Конечно. Но я ведь еще не закончил университет? – Ничего, завершайте дипломную работу и можете ехать. 1941-45: Военные годы В Лондоне Эд постоянно слушал новости о том, что происходило в мире. Картина вырисовывалась печальная, и Эд Холл принимал это близко к сердцу. Его жена полностью была солидарна с ним. Тед с волнением ждал писем от брата из Англии, воевавшей с Германией. Эд продолжал служить на военно-воздушной базе, руководил починкой самолетов и усиленно интересовался немецкими ракетами. Гитлер внушил немцам, что они станут нацией господ, на которую будут работать «неполноценные неарийцы». Гитлеровская демагогия упала на благодатную почву: германский народ, отравленный ядом шовинизма и национализма, выполнял волю бесноватого фюрера. Еще с 1930-х годов англичане ненавидели безнравственный сталинский режим. Если бы Гитлер не напал на Россию, Сталин равнодушно наблюдал бы, как Германия уничтожает Англию, и с радостью разделил бы с немцами Британскую империю. Сталин исправно посылал Гитлеру поздравления с каждым ударом по Англии. Великобритания до 22 июня 1941 года одна сражалась с нацистами. Сто тысяч англичан погибли от немецких бомбардировок. Сталин нашел с Гитлером больше общего, чем с устойчивыми демократиями Запада, что вылилось в пакте Молотова-Риббентропа. Разделив Польшу со Сталиным, а потом захватив пол-Европы, немецкие войска оказались с русскими штыком к штыку. В результате Германия напала на СССР, и Гитлер, за короткое время оккупировав громадные территории, подошел к русской столице, встретив под Москвой ожесточенное сопротивление. В 1941 году первый снег в Москве выпал уже в конце сентября, а в октябре пушистый метровый слой засыпал все подступы к столице, к декабрю морозы доходили до -40 по Цельсию. Замерзали моторы в танках и самолетах, орудийные и ружейные затворы. Вскоре стали замерзать и сами немцы. В ноябре 1941 года Рузвельт подписал закон о ленд-лизе, ибо потери русской армии были в несколько раз выше немецкой. Но и немцы теряли много солдат. Тед не решался предсказать, вступит ли Америка в войну в Европе. В начале баталий он понял, что американцы будут стремиться, чтобы русские с немцами истощили друг друга. Американцы рассуждали, как в стихах Блока: Не сдвинемся, когда свирепый гунн В карманах трупов будет шарить, Жечь города и в церковь гнать табун, И мясо белых братьев жарить! К концу 1941 года начали иссякать два главных ресурса СССР: население и территория. И тут неожиданный «подарок» Сталину преподнесла Япония. Она напала на США, и через три дня последовало объявление Германией войны Соединенным Штатам. Немецкие офицеры удивлялись: несмотря на объявление Гитлером войны Америке, Cтрана Восходящего Солнца не объявила войну Советскому Союзу. В связи с этим Сталин сумел высвободить войска, находившиеся на Дальнем Востоке, и использовал их против наступавших немцев. Разгром немцев под Москвой означал крах немецкой молниеносной победы. 11 декабря 1941 года при вступлении Германии в войну против США, фюрер хвастался: «Сегодня я стою во главе мощнейшей армии в мире, наисильнейших военно-воздушных сил и гордого флота. За мной стоит партия, с которой я стал великим и которая стала великой благодаря мне». История распорядилась по-другому. Одной из наиболее славных страниц войны явился разгром немецких войск под Сталинградом. Двести дней и ночей продолжалась битва. Красная Армия, перейдя в контрнаступление, разгромила противника, окружила и ликвидировала 300-тысячную группировку. Трехдневный траур в Германии и растерянность, показали: Сталинград стал в войне поворотным пунктом. Но Гитлер сдаваться не собирался. Фюреру докладывали об успехах в конструировании ракет. Это дало ему основание заявить, что он уверенно смотрит в будущее, а “оружие возмездия” изменит обстановку в пользу Третьего Рейха. Столица Великобритании подвергалась неоднократным бомбёжкам. Многие жители были эвакуированы, а остальным бомбоубежищами служили станции метрополитена. В Лондоне жертвами бомб уже стали 30 тысяч жителей, 50 тысяч получили ранения, десятки тысяч домов были разрушены. Немцы старались бомбить днем, чтобы поразить большее количество жертв. Американский летчик Эд и его английская невеста Эдит отметили свое бракосочетание скромно. Она была в своей униформе, только сильнее обычного дурманил Эда гвоздичный аромат любимых духов и под ласковыми пушистыми ресницами блаженней сверкали ее влюбленные глаза. Зарегистрировались в брачном отделе муниципалитета. Сфотографировались со свидетелями. Пообедали с семейной парой сослуживцев в кафе, а потом вдвоем прокатились по маршруту на двухэтажном автобусе. Пассажиры, озабоченные своими проблемами, мало обращали внимание на лейтенанта в летной форме и девушку, с аккуратно зачесанными назад волосами, в защитного цвета сорочке с галстуком и пилотке. На улицах народу было меньше обычного, в основном мелькали парни в военной форме, но кругом на стенах по-прежнему красовалась реклама без какой-либо иллюминации. На углах маячили неизменные лондонские полицейские в шлемах. Едкий смрад, вредный помес из тумана и дыма, чувствовался повсюду, он висел над всем Лондоном. Концентрация продуктов горения стала такой, что от смога и пожаров задыхались. И все же смерть не маячила в глазах. Люди вокруг жили и, главное, собирались бороться дальше. В центре, вокруг Пикадилли, стены домов были завешаны камуфляжной сеткой, задрапирована скульптура у фонтана. Посередине Трафальгарской площади молодожены увидели прикрытый монумент адмирала Нельсона, командовавшего флотом в 1805 году в сражении с испанско-французской армадой. Непривычно одиноко смотрелось и здание Лондонской Галереи. У Букингемского дворца прохаживались немногочисленные зеваки, ожидавшие красочной сцены -- смены королевского караула. Молодые ехали по британской столице и видели, что кварталы, с многоэтажными домами, заросшими плющом, и уютные палисадники, сейчас не выглядели такими ухоженными. Кругом чувствовалось напряженное дыхание времени. Но война – войной, а старик Биг Бен неумолимо отбивал свое, и жизнь продолжалась... Эд Холл внимательно следил за ракетами, тщательно изучал их. Однажды, когда Эд был у своей жены Эдит в медицинском пункте, вдруг завыла противовоздушная сирена. Последовала немедленная команда, в западном районе Лондона разорвалось несколько «Фау». На жилые кварталы с грохотом рушилась смерть, взметались к небу огненные столбы, от земли с грохотом взлетали камни и комья грунта. Эд поехал вместе с Эдитой. Тревога, бессилие ПВО и отсутствие защиты от ракет приводили горожан в паническое состояние. Освещения не было, лишь прожектора полосовали лучами унылые старинные стены. Издали послышался резкий приближающийся свист: ви-и-и-ю-у-у!.. Бах! Бах! - большой осколок упал прямо перед лобовым стеклом, дым на миг заслонил дорогу. Эдит нажала на тормоз, потом, передумав, - на газ. Машина дернулась, что-то начало в ней глохнуть, но она рывками, встряхиваясь, понеслась вперед. За поворотом остановив машину, Эдит нырнула головой в дым. На месте взрыва валялись обломки стен, камни и кирпичи. Огонь, охвативший здание, сквозь облако дыма и пыли освещал несколько десятков человек, лежавших в странных позах, без признаков жизни. Возле остальных в шоке кружились волонтеры и прохожие, вокруг – кровь, грязь, щепки оконных рам и битое стекло. Эдит сразу взялась за дело: медсестра в белом халате, спешно одетом поверх униформы, определяла полученные травмы, перевязывала раненных и командовала волонтерами, держалась она уверенно, двигалась по-спортивному стремительно. Через минут десять прибыло еще несколько автомобилей с красными крестами. Только Эд взялся помогать невесте, как неожиданно снова налетел дикий, с нарастающим визгом, рев. Эд не испугался, лишь слегка приподнял голову, чтобы посмотреть, куда упадет следующая «Фау». Точно черная птица, стремительно неслась вниз неизвестно откуда взявшаяся ракета, и раздался взрыв, а потом следующая грохнула так, что, подпрыгнув, загудела земля, заскрежетало железо, и со свистом на них рухнуло обрубленное осколком молоденькое деревце. В момент взрыва Эд прикрыл собой жену. Мелькнуло искаженное ужасом бледное лицо Эдиты со сжатыми губами и острым носиком. Он едва успел закрыть ее, как вдруг что-то тяжелое ударило и прожгло насквозь локоть. Слегка контузило, лейтенант чуть не потерял сознание от болевого шока. Он подхватил левую руку правой... - Эд, милый!.. Что с тобой? - Эдит бросилась к нему. Раздались крики, и раньше, чем заметил кровь на рукаве, он увидел страх и боль на лице, смотревшей на него Эдиты. Ослабев, чувствуя, как подкашиваются ноги, он присел и огляделся. В центре двухэтажного дома дымилась громадная рыхлая воронка, из которой клубился столб едкого дыма. Вся угловая часть дома обрушилась. Но подвал под развалинами уцелел. Расчистив обломки, там срочно установили медпункт. «Вот и меня фон Браун достал», - промелькнуло в голове. Сначала его отнесли в сторону, положили на тротуар, а потом пыльного, бледного от потери крови, под руки притащили в подвал. - Потерпи немного, сейчас перевяжу, - сказала Эдит и осторожно принялась бинтовать раненную руку мужа... Отлежавшись, Эд поднялся. Песок посыпался с пилотки, со спины, с ворота униформы. Вначале его вели, а он поддерживал левую руку. Потом пошел сам, нетвердо ступая, по качавшейся, уходившей из-под ног земле... Все снаряды, не полностью разрушившиеся при падении, подвергались самому тщательному осмотру. После выздоровления Эд наблюдал, как английские инженеры по обломкам блестяще воссоздали ракету. “Фау-2” уже несла боеголовку более, чем в тонну. Англичане ознакомили Эда с чертежами ФАУ-2 и планом базы в Пенемюнде, переправленными в Лондон польскими партизанами. Буквально через неделю на секретный остров совершили налет 600 английских бомбардировщиков. База была разрушена, однако немцы быстро сумели наладить производство ракет на подземном заводе в горах, рядом с концлагерем Дора. Летом 1943-го в ставке Гитлера «Wolfsschanze» Вернер фон Браун выступил с докладом об «оружии возмездия». Гитлер уже второй раз встречался с высоким голубоглазым блондином. Ракетчик Вернер фон Браун комментировал фильм. Гитлер был буквально заворожен увиденным. 31-летнему конструктору фюрер дал звание профессора, а полигону -- неограниченную рабскую силу. Браун лично выбирал рабов в Бухенвальде. В отношении атомной бомбы немцы прозевали, и теперь в ракетах Гитлер видел единственное средство сорвать англо-американские планы Второго фронта. Фюрер направил все силы на последнюю надежду. В направлении Лондона было выпущено около 1300 ракет. От обстрелов ФАУ-2 погибли почти три тысячи англичан и шесть с половиной тысяч получили тяжелые ранения. Психологическое воздействие на мирное население было сильнее обстрелов, от которых не было никакой защиты. Американский генерал говорил капитану Эду Холлу: - До нас дошли сведения, что Вернер фон Браун не ограничился усовершенствованием «ФАУ-2». Он закончил разработку «ФАУ-3». Дальность ее полета достаточна, чтобы достигнуть США. Однако неудачи немцев на Восточном фронте заставляют их уделять все внимание Европе. Но проект не похоронен. Вроде бы Браун предложил Гитлеру использовать «ФАУ-3» для ударов по Нью-Йорку, и работа возобновлена. Ходят также слухи, что нацисты на нашем восточном побережье собираются высадить десант, который установит радиомаяки. А управлять ракетами будут специально обученные летчики-камикадзе... ХХХ Еще в 1943 году англичане и американцы обещали Сталину помочь открытием Второго фронта. США и Англия протянули СССР руку помощи и стали его верными друзьями, хотя понимали, что союз со Сталиным – это дружба с дьяволом. Нацистская Германия вначале была Сталину ближе, чем западные демократии, но с началом войны все стало на свои места. Миллионы немцев приняли участие в преступлениях нацистов: только в войсках СС служило около 900 тысяч, включая фон Брауна, вступившего в СС еще в 1937 году. Американский генерал Эйзенхауэр, главнокомандующий союзными войсками, собирался высадиться на континент 6 июня 1944 года. Задача осложнялась тем, что в Атлантике даже летом свирепствуют сильные штормы. К началу вторжения у союзников насчитывалось более 8 тысяч самолетов. Свыше шести тысяч боевых кораблей, транспортных и десантных судов вышли из английских портов. Капитан Эд Холл возглавлял группу десантников. Парашютистам выдали новенькое, еще в заводской смазке, оружие. Вылетели из южной Англии поздно вечером 5-го июня. Перелет Ла Манша прошел без инцидентов благодаря превосходству союзной авиации. Внизу застыли готовые к высадке большие и малые конвойные суда и баржи. Вот, наконец, еле просматриваемый морской пейзаж сменился кривой линией пляжей. - След'щий! – скомандовал Эд, и вместе с цепочкой силуэтов растаял в предрассветном небе. Эда с его частью сбросили в нескольких километрах позади пляжей Нормандии. Приземлились нормально, но разброс оказался довольно большим. Потихоньку в темноте парашютисты нашли своих. Через некоторое время противник обнаружил десантников и начал бешеную стрельбу. То спереди, то сбоку, слышались пулеметные очереди, и жаль было попавших под огонь. Необходимо было окопаться и ждать. Эд со своей частью должен был прикрывать правый фланг высадки. На рассвете союзная авиация и корабли обрушили на побережье Нормандии град бомб и снарядов. Начался настоящий ад, заговорили немецкие противоздушные батареи, и многие десантники гибли еще в воздухе. Но вот зашумела, заклокотала вода от барж и конвоев, началась высадка, которая заняла несколько часов. Капитан Холл со своей группой прикрывал наступавших. Мокрые, по лодыжку в грязи, воины освободительной армии неумолимо преодолевали заграждения из колючей проволоки и минные поля. Смерть встречала повсюду. Затем, влившись в полк, парашютисты совместно с другими продвигались через поместья и небольшие поля. Каждый участок был огорожен изгородью из высокого боярышника. Такие же кусты тянулись вдоль дорог, непрестанно лил дождь, вокруг, не останавливаясь, месили грязь, и она комьями налипала на сапоги. Потом были высажены танки. Издалека британских пехотинцев подбадривали резкие звуки их родной волынки. Смертельной ловушкой были овраги, там немцы расстреливали танки из фаустпатронов. Они повсюду рассадили своих пулеметчиков, а из густых деревьев немецкие снайперы подстреливали наступавших. Подозрительными казались каждый листик и веточка, но союзникам помогали французские партизаны. Путь Эда лежал мимо виноградной фермы. Во дворе усадьбы гуляли куры и утки, сердито кудахтая и крякая, которым совершенно не было дела до людских проблем. Из виноградника послышались выстрелы, в ответ в кривых окошках фермерской усадьбы разноцветной радугой заиграли разбитые стекла. Впереди показалась цепь неприятеля. Эд снял с предохранителя и положил палец на спусковой крючок, плавно нажал на курок, и винтовка дернулась в отдаче. Подстреленный немец взмахнул руками и упал навзничь, остальные бросились врассыпную. Наступление продолжилось, с боем вышли к каким-то открытым полям. Летнее солнце отражалось в лужах, красных от его ярких лучей. Впереди лежали долгие кровавые дороги войны... Потери американцев и англичан были велики, но высадка удалась. Сталин прислал Черчиллю телеграмму: «Как видно, массовая высадка, предпринятая в грандиозных масштабах, удалась полностью. Мои коллеги и я не можем не признать, что история войн не знает другого подобного предприятия по широте замысла, грандиозности масштабов и мастерству выполнения». Не будь столь быстрого, хоть и кровопролитного, наступления русских, Лондон, Москва и Нью-Йорк вполне могли бы быть стерты с лица земли новым оружием – ракетами фон Брауна. С тяжелыми боями Эд со своей частью медленно, но верно двигался к границам Рейха. ХХХ Приспело время жениться и Давиду Грингласу. Для него вопросов не было. Давно ему нравилась соседская девушка Руфь, и он женился на своей любимой. Ее черные как смоль волосы, гладкая белая кожа, глаза с длинными ресницами, очаровательное тело, – действовали на чувственность молодого мужа, наслаждавшегося ее близостью. Он обожал ее. Для него она была всем. Механик Дaвид Гринглaс проходил военную службу недалеко, то и дело приезжая на побывку в Нью-Йорк, повидать жену, мать, отца, сестру, братьев и малыша-племянника. «Я люблю тебя со всей любовью Маркса и гуманизмом Ленина», – писал он жене. Давид мечтал о социализме, который воцарится в мире после войны, сообщал, что прочитал много книг о Советском Союзе. Летом 1944 года Дaвида Гринглaса перевели в далекий Лос-Аламос, возле Альбакерка, где физики трудились над созданием атомной бомбы. По расчетам руководителя Манхэттеновского атомного проекта (МАП) первая бомба должна была быть готова к весне 1945 года. Примерно в это время советский разведчик встретился с Юлиусом Розенбергом и поделился: – Нам нужно незаметно снять в аренду конспиративную квартиру для фотографирования документов и прочих надобностей. Может, знаете, где? Розенберга осенило: – Послушайте, мой шурин сейчас не живет в квартире, которую арендовал раньше. Он думает отказаться от нее. Может, она вам подойдет? Разведчик поинтересовался: – А где ваш шурин? – Где-то далеко, в Альбакерке, – ответил Юлиус. – Работает на каком-то военном объекте. – Кем вам приходится Давид? – Родной брат моей жены. – Да, но будет ли он помогать нам, не слишком ли он молод для того, чтобы хранить секреты? Юлиус горячился, гарантируя согласие шурина: – Голову даю на отсечение! Давид – убежденный коммунист. В сентябре разведка запросила разрешение рекрутировать Давида и Руфь. Москва ответила согласием. Вербовка Руфи прошла удивительно гладко. Розенберг пригласил родственницу, и за обедом Юлиус, для начала, уточнил у свояченицы: – Скажи, Руфь, как ты относишься к Советскому Союзу? - С восхищением. - А глубоки ли твои убеждения? Руфь без промедления выпалила: – Я уверена, социализм – единственная надежда. – А хотела ли бы ты, в таком случае, помочь Советскому Союзу? – Я? Чем я могу помочь? – Найдем чем, но надо спросить сначала у Давида. На это Руфь обидчиво заявила: – Дaвид одобрит любое мое решение. На обратном пути из Альбакерка в Нью-Йорк Руфь, обладавшая незаурядной памятью, возвращалась с первым донесением, которое запомнила наизусть. Помимо описания объекта, оно содержало имена некоторых ученых, работавших над проектом. III. ПОДРАЖАНИЕ ПРОМЕТЕЮ За семью печатями После нападения Германии на Советский Союз немецкий ученый Клаус Фукс, стараясь помочь стране социализма, искал встречи с советской разведкой. Фукс рассказал ей о начале создания бомбы в Англии. Советский разведчик пытался понять: – Почему вы решили передать эти сведения Советскому Союзу? – Я в курсе исследований, и вижу, что вы сильно отстали, нужно быть впереди Гитлера, иначе – капут, -- ученый провел пальцем вокруг шеи. – Я хочу, чтобы все, что я передам, попало на стол к Сталину. – Деньги? – Нет, я не возьму, я это делаю безвозмездно. - Расскажите немного о себе. - Я – немец. Мой отец был священником. После гимназии я занимался в университете. Вступил в компартию. После прихода к власти Гитлера, перешел на нелегальное положение, затем эмигрировал в Англию, защитил докторскую диссертацию и стал работать под руководством Бора. – Стало ли строже в связи с войной? – Да. Меня, как немца в Англии, проверяли, и лишь благодаря заступничеству Бора я продолжил работу, получил английское гражданство и стал участвовать в секретном проекте. Вскоре Фукс получил приглашение от Оппенгеймера работать в США. Ученый ответил согласием, и ему выдали въездную визу. Затем русские сообщили ему пароль для американского связника. В конце 1943 года Фукс на корабле прибыл в США. Его курьером стал агент, работавший фармацевтом-биохимиком в больнице. Главным объектом Манхэтеновского атомного проекта, куда попал Фукс, была лаборатория в Лос-Аламосе, недалеко от Альбакерка. Все там возглавлял Роберт Оппенгеймер, который не походил на сухого узкого специалиста. Он мог вести спор, цитируя на различных языках классиков, которых читал в подлинниках, и впечатлял своей духовной страстью. Ранее Оппенгеймер унаследовал большое состояние и регулярно передавал крупные суммы в поддержку левых организаций. Теперь же будущий «отец атомной бомбы» прекратил связи с коммунистами, объехал всю Америку, приглашая физиков в секретные лаборатории на краю пустыни. Им предстояло быть отрезанными от внешнего мира. К научным звездам первой величины: Э. Теллеру, Л. Сцилларду, Э. Ферми и другим присоединился Нильс Бор. В Америке оказались многие физики, бежавшие от преследований нацистов. Численность сотрудников составляла 45 тысяч человек, лаборатория сотрудничала с рядом университетов, которые выполняли для нее отдельные задания. Неутомимый Оппи знал в лицо не только всех ученых, но и многих рабочих называл по именам. При МАП генерал Гровс сформировал службу безопасности в полтысячи агентов. Для секретности были приняты беспрецедентные меры. Место официально называлось: Почтовый ящик, “Box № 1663”. Для въезда в Лос-Аламос требовался специальный пропуск, а всем проживающим там, разрешалось выезжать только раз в месяц. Вся переписка подлежала цензуре, опускать письма за пределами Лос-Аламоса запрещалось. Главная цель -- сохранение тайны. Из всего личного состава, занятого в проекте, лишь десять человек были в курсе задачи и объема выполняемых работ. Не только госдепартамент поначалу не знал, но даже Гарри Трумэна, своего вице-президента, Рузвельт не информировал о том, какие громадные средства тратятся на проект. После переезда в Америку Фукс поддерживал связь с советской разведкой при помощи связника. XXX Многие из добровольных информаторов были евреями, но было довольно много и неевреев, увлекшихся коммунизмом. К нееврейским шпионам в добавку к немцу Фуксу относилась «пятерка кембриджцев» и Алан Мей. В Англии оказалась целая группа студентов, симпатизировавших коммунизму. Еще до гражданской войны в Испании помощник Орлова организовал их вербовку. Плоды она стала приносить позже, зато результаты были необыкновенные. Главной задачей резидентуры являлось проникновение в британские спецслужбы. Подчиненный Орлова завербовал Филби, а дальше пошло по цепочке. Все из «Кембриджской пятерки» были выходцами из британских аристократических семей, этнические англосаксы, причем, некоторые -- с гомосексуальными наклонностями. Самым крупным из англичан был Ким Филби, сын ученого-арабиста, перешедшего в мусульманство. Ким Филби оказался одним из самых перспективных, попавших в поле зрения резидентуры Орлова. Но в добыче именно атомных секретов больше других оказался полезным другой воспитанник Кембриджа, не имевший отношения к «великолепной пятерке». Юный Аллан Мей, отдавая дань моде, охватившей студентов, тоже стал членом коммунистического кружка. После Кембриджа Мей возглавил кафедру в Лондонском университете. Его пригласили участвовать в английской атомной программе, и вскоре он сам вступил в контакт с советской разведкой в Англии. В отличие от кембриджских агентов Мей не испытывал особого удовольствия от своей шпионской роли и утешал себя: «Вся эта история причиняет огромную боль, приходится заниматься этим лишь потому, что считаю это своим долгом ... Это все равно, что быть привратником в туалете – воняет, но кто-то должен это делать». Затем Мея перевели на работу в Канаду. Там, видя скорое поражение Германии, ученые один за другим стали терять интерес к тайной помощи русским. В это время поступил приказ Москвы – добыть образцы урана. Мея подвергли грубому шантажу и угрозам. Советский резидент направился прямо к нему домой. Мей, не ожидавший, что и в Канаде ему придется шпионить, сделал попытку уклониться: – Я не могу выполнить это задание, кожей чувствую, что нахожусь под колпаком контрразведки. Кроме того, я не в курсе событий по бомбе. Резидент грубо намекнул шпиону: – Если вы, доктор Мей, откажетесь, то у вас возникнут не иллюзорные, а реальные неприятности, и прежде всего с вашими же властями... Мей испугался. На одной из встреч Мей передал связнику микроскопические образцы урана. Решено было отправить их в Москву не с дипломатической почтой, посчитав ее ненадежной, а специально снарядив сотрудника. В Москве на аэродроме необычный «груз» встречал Берия. ХХХ Перед очередной поездкой связник встречался в нью-йоркском ресторане со своим куратором из Советского консульства. Курьер был завербован давно, разведка в виде своеобразной взятки даже оплатила его учебу в колледже на фармацевта. В этот раз вызвали почему-то не днем, а вечером. В зале стоял нескончаемый гул голосов, время от времени заглушаемый музыкой. Обслуживали посетителей молодые официантки, будто только сошедшие с рекламы. Дипломат, перейдя почти на шепот, второпях изложил суть. Задание сразу не понравилось связнику. Оно в корне противоречило основам конспирации. Это был неоправданный риск: курьер должен был отправиться по двум адресам к ценным источникам, не знавшим друг друга. Опытный связник даже сразу не понял: – Как вы сказали? От Фукса я должен привезти пакет в Нью-Йорк? – Нет, – пояснил куратор, – вы должны еще заехать ко второму источнику, в Альбакерк. – Что за спешка? Ведь вы никогда не давали мне заданий, встречаться с двумя. Пусть в Альбакерк поедет кто-нибудь другой. – Выбора нет. Миссия жизненно необходима. Дело срочное, а ехать некому. Просим вас. – Вам виднее, - согласился курьер и пообещал назавтра отправиться в Альбакерк к Грингласу. Куратор вручил ему половинку этикетки, в качестве пароля, и пятьсот долларов. – Если Грингласа не окажется дома, его жена передаст то, что нам нужно. Она в курсе. Курьер заявился к Гринглaсам утром. Дверь открыл улыбчивый детина в пижаме. – Могу я видеть мистера Гринглaса? – осведомился гость. – Я – Давид Гринглас. – Я от Юлиуса. – Заходите. В квартире Давид, нервничая, вынул из ящика вторую половинку этикетки, и они полностью совпали. Дaвид успокоился и предложил гостю чашку чаю и бутерброд с колбасой. Фармацевту же было не до бутербродов. Он хотел побыстрей все закончить, но оказалось, что донесение еще не готово, и Дaвид попросил зайти во второй половине дня. Тот пришел через три часа. На этот раз встреча заняла пару минут. В обмен на пакет курьер протянул Дaвиду конверт с деньгами, испытывая при этом некоторую неловкость. Днем раньше он предложил Фуксу полторы тысячи долларов. Фукс холодно отверг предложение. Гринглaс же брезгливо, как дохлую крысу, взял двумя пальцами конверт, не вскрывая его. На ощупь это была внушительная сумма. – Достаточно? – Нормально, – замялся Дaвид. – В следующий раз привезу еще, – пообещал курьер. В центре «Манхэтеновского проекта» В январе 1944-го в 18-летнем возрасте выпускник Гарварда прибыл на пустынный объект, обнесенный колючей проволокой. Тед Холл принял участие в сверхсекретном проекте, став самым молодым ученым в центре ядерных исследований - скалистом Лос-Аламосе, близ Альбакерка. - Ну и глухомань! Трам-там-там, -- напевая часто исполнявшийся по американскому радио марш из оперы Прокофьева «Любовь к трем апельсинам», Тед ожидал руководителя. Парень показался куратору худосочным старшекурсником, в котором клокотал неуемный напор. Новичку выдали обмундирование, привели к присяге, дали место в казарме. Тед немножко пообвык и набросился на порученное дело. Работа в бывшей школе, превращенной в лабораторию, сразу понравилась. Старался получше выполнить задание, страстно желая, чтобы Америка побыстрее получила защиту от Гитлера. Затаив дыхание, Тед внимал рассуждениям Г. Оппенгеймера, Н. Бора, Э. Теллера и других корифеев об атомной бомбе, и о том, надлежит ей быть только предметом устрашения или она должна быть применена. За закрытыми дверями в лаборатории Лос-Аламоса вспыхивали дискуссии по этой проблеме. В них участвовали крупные ученые. Их образованность поражала юношу, круг их чтения был безграничен, разговоры с ними наталкивали на размышления о несовершенстве мира. Казалось, для этих умников нет ничего невозможного. Эти интеллектуалы с совершенством могли касаться совершенно разных тем и поражали Теда дерзостью мыслей и смелостью обобщений. Ученые опасались, что если у Гитлера появится атомная бомба, немцы смогут установить ее на ракетах «Фау». В газетах появились статьи и шокирующие фотографии лагерей смерти, освобожденных русскими. Бежавшие из Германии люто ненавидели Гитлера за то, что их родственники и друзья погибли от рук нацистов. Еврейские ученые чувствовали в себе обязательство отомстить и старались сделать бомбу как можно быстрее. Многие из них не скрывали, что с радостью бы сбросили ее на Германию. Все также обсуждали, будет ли мир после войны, если поделиться оружием с русскими. Тед часто вспоминал о Сэвиле, который считал, что такое оружие должно быть также и у русских союзников. Однако Тед понимал, что невозможно безнаказанно раскрыть тайну, не нарушая законов. Американцы боялись проникновения иностранной разведки, особенно немецкой и японской. На объекте по приказу генерал-майора Гровса были введены строгие меры: ни шага без разрешения, любой контакт, включая знакомство и женитьбу, любая поездка к родственникам, -- должны быть сообщены. За всей работой и личной жизнью ученых внимательно следили. Тед не мог с этим смириться. Озорной шалтай-болтай, всегда кого-то передразнивая, затевал уморительные проказы и иронично отзывался о строгом быте Лос-Аламоса. Со временем Тед завоевал репутацию нарушителя дисциплины. Он забывал отдавать честь и говорить «сэр», не хотел жить в казарме, оставался на ночь с друзьями в общежитии. Его девизом были правила: нарушай инструкции, будь еретиком, прощай быстро, целуй медленно, люби искренно, смейся неудержимо и ни о чем не жалей! От природы одарен, он в то же время производил впечатление одержимого, отрешенного от жизни. На великих ученых, которых знал по МАПу, Тед взирал не как на каменные статуи, а как на весьма достижимых, смертных богов... В октябре наступило 19-летие. Холл заранее попросил разрешения. Ему на несколько дней дали отпуск и позволили поехать в Нью-Йорк. Дома он с братом и отцом съездили на кладбище, на могилу матери. А назавтра пришел Сэвил, и все отметили день рождения Теда. -- Какие они, эти гении? Например, Оппенгеймер? – любопытствовал отец. -- Разные. На их глубину пока не нырнуть, но мне они интересны, особенно босс. Оппенгеймер никогда не диктует свои условия. Он вызывает уважение, его можно сравнить с радушным хозяином. Он отдает делу все силы, заражает энтузиазмом и харизмой, и мы все тоже стараемся работать как можно результативнее. Когда друзья остались одни, выслушав рассказ Теда о его душевных переживаниях и подготовке бомбы к испытанию, Сэвил не мог успокоиться: -- Надо побыстрее сообщить русским. Надо поделиться с ними... -- Приходи завтра утром, поедем в Манхэттен, я знаю, где находится Советское представительство, -- решился Тед. В летнюю ночь... Еще в Лос-Аламосе Теду начали сниться удивительные сны: разные ужасы, светопреставление, космос. Машина времени переносила его в другие эпохи, в провалы между прошлым и будущим, а пришельцы-марсиане забирали на другие планеты. Однажды пришло облегчение... Тед возвращался поздно. День был тяжелый. Он медленно брел из лаборатории к бараку, где занимал отдельную комнату, и беспрестанно глядел в небо. Тысячи звезд были доступны невооруженному глазу парня, а там, в бесконечном пространстве, озаренном тусклым светом созвездий, кружились миллиарды. Они не видны даже в телескоп. Теперь молодой ученый знал, что темные планеты -- давно остывшие звезды, но в их недрах продолжают бушевать ядерные реакции. Вдруг странный мираж, появившийся на небосклоне, привлек внимание Холла. Аппарат неизвестного происхождения, созданный для передвижения в космосе, устремился на Землю. Скорость его была такова, что корабль уподоблялся лучу. Наземные аппараты Лос-Аламоса, расшифровав показания локаторов, определили, что воздушный корабль замедляет полет. Уже четко вырисовался межзвездный корабль с планеты, затерянной во времени и пространстве, где нет ничего кроме потоков света, каменной пыли и тишины. Огромный цилиндр, похожий на остро заточенный карандаш, растревожил покой скалистого Лос-Аламоса. Фантастический корабль, творение внеземного разума, летел прямо на секретный объект. Его поверхность сверкала ярче солнца. Телескопы внешних сенсоров выглядывали из тела корабля, а антенны, похожие на усы рака, торчали в разные стороны. Корабль камнем шел вниз. Лишь на мгновение притормозив у самой поверхности, он повис над Лос-Аламосом. В главной лаборатории Оппенгеймер зафиксировал неразборчивый поток радиосигналов. Ошеломленный шеф приказал отменить тревогу и ни в коем случае не открывать пальбу. Тед и другие ученые с удивлением наблюдали, как нечеловеческое творение, вынырнувшее из далекого безмолвия, отстрелило разведывательный модуль. Этой капсулой, опускавшейся на Землю, управляли пилоты в межпланетных костюмах. Вот плоское брюхо модуля плавно легло на песок, бронезащитные плиты разъехались, открылся грузовой шлюз и оттуда выехал странный механизм, похожий на танк. -- И-но-пла-не-тя-не! -- радостно разнеслось по полигону, и пришельцы приятно удостоверились, что имеют дело с существами, обладающими некоторым разумом. Гости лишь могли предполагать о погибших и истребленных на Земле, ибо любая межзвездная цивилизация прошла эти этапы. Затем инопланетяне расшифровали и перевели на свой лад человеческие языки. Из всех выбрали английский. Тед четко слышал их разговор. -- Мы же не знаем, что у них тут делается. Может, они еще пока людоеды? -- один из прилетевших странных гостей спросил у другого. -- Когда на нашей планете строился социализм и готовились испытать атомную бомбу? -- 386 миллионов лет назад. У них на Земле еще много времени впереди. Пока еще они весьма дикий народ. Только и знают, что воевать и убивать друг друга, -- отвечал другой... Оказалось, что корабль прибыл, чтобы обсудить последствия предстоящего ядерного взрыва, подготовка к нему была зафиксирована далеко за пределами Земли. Никого на встречу с инопланетянами не допустили. Присутствовали только генерал Гровс и руководитель проекта Оппенгеймер. Поздно вечером после встречи с пришельцами Оппенгеймер по радио велел всем ученым завтра собраться в актовом зале. В ту ночь никто на объекте не заснул. В 9 часов утра сотня научных работников заняла все места. Утром на собрание из Вашингтона с инструкциями от Президента срочно прилетел Гувер. Прибыли также радостные родственники ученых. К Теду прилетел его брат капитан Эд с молодой женой Эдитой и недавно родившимся сыном. Появился Оппенгеймер. Зал замер в ожидании. Взгляд ученого был устремлен в небо. -- Друзья! Сегодня -- великий день! Вчера мы проинформировали наше и зарубежные правительства о прилете инопланетян и получили известия от Рузвельта, Сталина и Черчилля. На Земле совершаются революционные перемены. Советский Союз объединяется с Америкой и Европой в единое государство. Капитуляция Германии и Японии – дело нескольких дней. Все страны объединяются в СШЗ – Соединенные Штаты Земли. Все будут равны. Останется только выбрать Всемирного Президента и назначить Мировое Правительство. Им может стать Рузвельт, Черчилль, Сталин или кто-то другой... Выбрать будет не легко, но я убежден, что перед нами открываются удивительные перспективы: наконец народы вздохнут свободно и настанет долгожданный мир на нашей многострадальной планете! Закончилось отчаянное, смертельное противоборство стран с различными социальными системами. Повысятся условия жизни, исчезнет главный источник зла -- жажда обогащения, в прошлое уйдут: подневольный труд, кровь, пот и слезы. Науки будут развиваться несравненно быстрее. Мы не будем копошиться в лабиринтах опытов и скрывать их от других стран. Поднялся Бор: -- Меня интересует моральная сторона создания бомбы. -- С падением Германии и Японии этот вопрос будет снят навсегда, -- убежденно ответил руководитель проекта. – Бомбы просто больше не понадобятся. Вопросы задавали: Ферми, Теллер, Фукс. Затем слово взял генерал-майор Гровс: - СШЗ - замечательная идея! Величайший скачок в жизни Человечества! Атомное и ракетное сотрудничество Советского Союза и Соединенных Штатов с освобожденной Европой принесет великолепные плоды. Уже недалек день, когда будет устроен международный центр на Луне и советско-американо-европейская экспедиция возьмет старт на Марс. В конце собрания Гувер загадочно приблизился к Теду и, вкрадчиво, взял его под локоть: - Я знаю, что вы собирались сделать... Вот видите, мистер Холл, все обошлось, и не надо, мой юный друг, ничего рассказывать русским, -- удивил Теда шеф ФБР... НЕ ВО СНЕ, А НАЯВУ - Вставай, Тед, - будил друга Сэвил.— Вставай! Хватит спать! Пора... Тед вскочил, хотя сознание по инерции еще скользило по кромке сновидений и яви. Очухался, огляделся, спросонья уставившись на друга, в полумраке нашарил брюки, носки, сорочку и стал одеваться. Безумный полет странных ночных фантазий закончился. По дороге, видя, как волнуется Тед, Сэвил напряженно искал подходящее обоснование: - Не считай это изменой. Это просто правильный шаг, эпоха такая. - Ты имеешь в виду фразу Талейрана, что предательство – это вопрос времени? Вовремя предать, значит – предвидеть? - Понимай, как хочешь. - Эд мне пишет, что после того, как разобьем Гитлера, меж союзниками может начаться такая «борьба за мир», что камня на камне не останется... Я волнуюсь, не совершаем ли мы ошибку, о которой придется сожалеть? - Ошибкой будет, если мы ничего не предпримем... Отправились на метро. Оно внушало уважение: город был ископан вдоль и поперек, линии проведены к площадям, к аэропорту, корневая система проникла в недра островов. Всю дорогу до Манхэттена Теда не покидали сомнения и грыз вопрос: одобрит ли его поступок брат? «Что скажет Эд? Как отнесется к его предательству и поймет ли мотивы?» – проносилось в голове юного ученого, становившегося на опасную стезю шпионажа. Оба друга поднялись на поверхность. Несмотря на военное время, вокруг бежали люди, клаксонили машины, витрины переливались всеми цветами радуги. Вокруг было море народу, спешившего заработать приятный шорох долларов в кармане. Город растекался соблазнами всего этого водоворота. Сталкиваясь с прохожими, друзья обходили их, не останавливаясь на светофорах. Суетливая публика не обращала на них никакого внимания. До цели друзья прошли несколько блоков по Пятой Авеню – одной из самых фешенебельных в Нью-Йорке, где располагались зарубежные представительства, дорогие магазины, рестораны, отели и банки, фасады которых были облицованы серым гранитом. - Я доволен, что пошли пешком. Я здесь редко бываю. Мне нравится шахматная планировка Рокфеллеровского центра. Смотри, этот предприниматель даже в условиях разбушевавшегося кризиса осмелился на такой грандиозный проект! Мимоходом глазели на небоскребы, в оформлении которых когда-то участвовали десятки художников. Однако молодых энтузиастов привлек не символ комплекса - Атлант, державший на своих плечах небесный свод, а его мифический брат - сверкавшая статуя непокорного Прометея, который похитил огонь с Олимпа и принес его людям. - Знаешь, Тед, Прометея установили здесь десять лет назад, а я каждый раз смотрю на него, будто впервые. Друзья подошли ближе к раззолоченной бронзовой фигуре, и Севил, на лице которого играл фанатичный румянец, вслух прочел надпись: «Прометею, великому учителю, подарившему простым смертным огонь -- средство к достижению великих целей». - Ядовитый сарказм! Разве во благо употреблен подарок Прометея? Сколько миллионов людей сгорело в огне за недолгую историю человечества и сколько еще погибнет в будущих войнах! – энергично отреагировал Тед. - Между прочим, я читал, что роспись зданий была заказана живописцу Ривере, – сказал Сэвил. - Коммунист нарисовал 100-метровую фреску «Человек на распутье» и среди других изобразил на ней Маркса и Ленина, но Рокфеллер остался недоволен, и фреску переиначили. - Понятно. Между прочим, мы тоже на распутье, -- бормотал Тед. – Наверное, гордыня проистекает из иллюзорных представлений о себе, как всесильных, отождествляемых с богами. Вскоре друзья, c глазами, горевшими холодным фанатизмом, были уже у Советского представительства. Увидев высокого, с вислыми седыми усами работника, собиравшего коробки, осторожно юркнули в вестибюль. И «работа» началась... ХХХ Постепенно Тед и Сэвил втянулись в атмосферу шпионажа. Разведчики научили добровольных шпионов пользоваться непонятным для других языком, называть: консулат -- «заводом», комсомольцев -- «гимнастами», коммунистов -- «земляками», Лос-Аламос -- «лагерем», атомный проект – “Enormous” (Гигант), и так далее. Когда друг Теда – Сэвил, исполнявший обязанности курьера, вернулся в Гарвард для продолжения учебы, русские охотники за секретами направили к Теду молодую, но уже опытную курьершу, жену Мориса Коэна – Лону. Путешествие в Альбакерк на поезде было долгим. За окном мелькала зеленая тоска. По дороге к Лоне в поезде привязался какой-то моряк-балагур, и красивая полячка облегченно вздохнула, когда он сошел с поезда незадолго до Альбакерка. Наконец Лона прибыла, вышла на перрон, огляделась. Пассажиры быстро растворялись на привокзальной площади. Девушка подошла к киоску и осведомилась, в какой стороне университет. Выяснив, направилась в противоположном направлении и сняла комнату, как можно дальше от University of New Mexico. В запасе было два дня. Источник мог прибыть из Лос-Аламоса в Альбакерк только раз в месяц, в одно из воскресений, выглядеть он должен был как студент и держать в руках журнал LIFE. На место встречи Лона приезжала на автобусе. Однако Тед не выходил на связь. Он не пришел к собору ни в первое, ни во второе, ни в третье воскресенье, как было условлено. Лона перевела взгляд повыше. Золоченый крест на костеле возле университетской площади мерцал, пробиваясь сквозь осеннее марево. Первое время она скучала, читала книги, а потом курьерша просто растерялась: оставаться в городке больше нельзя было, все на виду, курорт – под наблюдением. Все же она решила ждать. Наступило четвертое, последнее воскресенье. Она уже была на пределе и не знала, как скоротать время. Сидела сколько могла, потом встала, разомнула мышцы, поприседала, прошлась почти до конца площади и вернулась, не сводя глаз со своей скамейки. Тед не появлялся. Ватага мальчишек, без привычных ранцев за спинами, с гиканьем и свистом промчалась мимо. Лона отчаялась. «Если он задержится еще на полчаса, придется уехать ни с чем», – с досадой говорила себе Лона, держа на коленях яркий журнал LIFE в качестве опознавательного знака для Теда. Она по десятому разу прочла все статьи в журнале. и теперь ее уже тошнило от них. Наконец связная увидела бежавшего к ней парня. Их глаза встретились на секунду. Запыхавшийся юноша извинялся: – Простите, подзадержался, не мог вырваться раньше. Встреча оказалась короткой. Паренек, похожий на студента, бросил в сумку Лоны десяток исписанных листков и убежал. Стройная полячка спокойно зашла в автобус, вернулась в комнату, которую сняла в аренду на период опасной миссии, упаковала вещи, листки Теда спрятала в коробку для бумажных салфеток. Теперь Лоне оставалось только преодолеть на вокзале кордон военной полиции. Пассажиры заняли уже почти все свободные места, до отхода поезда оставалось не больше пяти минут, когда перед самым отходом к вагону подбежала запыхавшаяся девушка. В одной руке -- чемодан, в другой – сумка и коробка. – Ух! Хорошо, успела! – Мы обязаны вас проверить, мисс, – преградили путь двое полицейских. – У вас есть запрещенные вещи? – Нет. В это время раздался свисток, и полицейские не стали ее задерживать, сами поднесли вещи, помогая девушке успеть подняться в вагон. «Никогда я не была так близка к электрическому стулу!» – пронеслось в голове у Лоны. Когда в консульстве ознакомились с посылкой, поняли, что «Млад» передал ценнейшие материалы. Их немедленно отправили в Москву, снарядив специального дипкурьера. Лона еще несколько раз встречалась с «Младом». В частности, Тед передал ей обстоятельный отчет о готовившемся испытании атомной бомбы. Разведка немедленно информировала ученых и Сталина. Из всех агентов самым надежным и самым ценным Коэн считал Фукса. Морис признавался своей жене Лоне: – Тридцатитрехлетний Фукс – уравновешенный, проверенный в деле, с боевым антифашистским прошлым. Чувствуется, он -- настоящий ученый. Но представить, что этот мальчишка Холл, сын меховщика, чуть ли не гений? Нет, не могу! Тед передал русским детальный скетч бомбы «Толстяк», который был сообщен шифром в Москву. Когда о Теде доложили, то Берия отнесся к новому источнику весьма подозрительно. Берия заподозрил в сведениях Теда дезинформацию, считая, что таким образом противник пытается втянуть в громадные затраты на бесперспективные работы. В «Манхэттенском атомном проекте» на Москву работали двое ученых: немецкий физик Клаус Фукс и молодой американец Тед Холл. Независимыми друг от друга источниками подтверждалась подлинность. Причем, информация от Холла поступила раньше сведений от Фукса. В Советском консулате в Нью-Йорке круглосуточно дежурили шифровальщики. Из Америки в далекую Москву летели невидимые сигналы. Русский радист выбивал точки-тире, посылая в Центр секреты, добытые с большим риском. Пока ключ стучал: ти-ти-ти-ти, тук-тук-тук..---.--...---....-.----.....-..-, выбивая лишь ему понятные пятизначные сочетания – «38650, 35468, 32487, 24359, 12374», -- на другом континенте уже с волнением ждали донесений, и вскоре в обратном направлении летели другие цифры. Американцы прислушивались, перехватывали их. Самая замысловатая техника не могла расшифровать и узнать задумки Кремля. Прочитать не удавалось, и Гувер приказал их просто записывать и складировать. Берия скептически отнесся к мнению аналитиков и, докладывая Сталину об источнике, рассказавшем о плутониевой бомбе, сомневался: – Подозрительно, слишком уж он молод… – Дайте присланные им материалы Курчатову, посмотрим, что скажут его коллеги, – приказал вождь. Руководитель советского проекта Игорь Курчатов, которому направили материалы, предоставленные Тедом, ознакомил с ними Харитона и других физиков. Тед выдал русским «implosion principle», абсолютно новую идею, разработанную американцами. Холл задал работу переводчикам, потому в русском языке даже не было аналога этому слову и пришлось перевести, как «взрыв во внутрь». Ученые дали сведениям высокую оценку. Было решено создать урановый котел, чтобы производить плутоний – начинку для атомной бомбы. Это радикально изменило направление исследований. Для русских перспективность плутония была новостью. Бомба могла иметь большую мощность при меньшем весе. Поскольку Курчатов и другие, допущенные к секретам, не имели права раскрывать источники, руководитель и его коллеги выдавали полученное за собственные открытия. Это создавало им ореол гениальности в глазах остальных ученых. По сообщениям разведки американцы могли изготовлять восемь бомб в месяц. Чтобы догнать Америку, Сталин создал Специальный комитет во главе с Лаврентием Берия, который предоставил рабочую силу – сотни тысяч политзаключенных. Победа над Германией и Японией Штурмбанфюреру СС Вернеру фон Брауну, возглавлявшему ракетные исследования, удалось в последние годы войны произвести несколько тысяч «Фау», многие из которых взорвались в Лондоне. Эд Холл постоянно прибывал на места взрывов, а в марте его вызвали изучать неразорвавшуюся ракету. В концлагере Dora на фон Брауна работало 60 тысяч узников, треть из них погибла от невероятно тяжелых работ. Но вот изверги вынуждены были покинуть лагерь. Эд Холл получил приказ отправиться на захваченный завод и заняться поиском немецких ракетчиков. Еще в январе 1945 года его группа получила список, кого арестовать, чтобы они не были захвачены советскими войсками. Фон Браун значился под №1. В апреле 1945 года Эд Холл попал в кромешный ад по имени Дора. В нескольких километрах от концлагеря немцы силами узников устроили огромное ракетное производство. По замыслу, завод, как и лагерь, находились в глубочайшей тайне, ни один заключенный не должен был выйти живым. Лагерь врезался Эду в память и заставился страдать. Мрак, летящая в лицо вода, густая липкая грязь, под ногами чавкала раскисшая слякоть. Гнетуще темнели пасти поспешно брошенных подземных убежищ, в которых лежали скрюченные трупы, горы изможденных скелетов в полосатой одежде с бирками на груди, запачканных кровью и грязью. Браун лично отбирал квалифицированных узников, для которых организовал всевозможные мастерские. Немцы старались выжать из рабов все возможное с арийской аккуратностью, расчетливостью, педантичным порядком, разработанным до мельчайших деталей. Дора была филиалом Бухенвальда, и жертвы поступали в новый лагерь на несколько месяцев, больше никто не выдерживал. Любые нарушения, невыполнение поставок, подозрение в саботаже, -- приводили к коллективным казням, влекли немедленную смерть через повешение на громадном кране. Эсэсовские существа не имели в себе ничего человеческого: изуродованные мозги, сердца и души, -- плод германского шовинизма, самовлюбленной спеси и уверенности, что немецкий язык, наука, литература, музыка, -- лучшие в мире. Во всем сквозило презрение ко всему негерманскому. Много раз Эд старался представить, как могут выглядеть заводы, выпускавшие смертоносное оружие. Теперь он увидел их воочию: за лесистым холмом были выдолблены штольни для сборки ракет. Подземный рабский труд закончился лишь за несколько дней до приезда Эда. К тому времени производительность достигла 35 ракет в день. Колея уходила в жерло прорытого смертниками туннеля. Под землей на платформах сохранились сотни готовых ракет. В последние перед приходом американцев два дня заключенных не кормили. А затем эсэсовцы, выпив для бодрости шнапса, вообще решили ликвидировать свидетелей. Были убиты тысячи заключенных. Остальных просто не успели расстрелять. Вокруг дымились и клокотали реки невинной крови. Оставшиеся в живых узники из разных стран, кто еще способен был перемещаться, двигались, как во сне. Один рассказал Эду свою горькую историю. По прибытии в Дору, он с другими дробил неприступные скалы, потом работал на заводе. Расстрелянный, он пролежал раненным под трупами своих товарищей до темноты и уполз в кусты. Эд с солдатами пришли в ужас, когда увидели, сколько убитых было в туннелях. Эд приказал арестованным немцам убирать и хоронить трупы. Затем Эд со спецгруппой отобрали несколько собранных ракет и отправили в США. Вернер фон Браун укрылся на альпийском лыжном курорте. Американские солдаты обнаружили штурмбанфюрера и еще несколько сот его сотрудников. Вскоре ракетного короля вместе со свитой переправили за океан, где он возглавил работы по ракетам "Юпитер" и "Сатурн". Майор Эд Холл стал работать над ракетами «Атлас» и «Титан». Эд, подобно своему брату Теду, был быстр и эксцентричен. Не боялся возражать генералам, напоминая им об их некомпетентности. Смеялся над их рвением к служебному повышению и наградам. Эд оставался безнаказанным только из-за того, что его ценили как ракетного инженера... Эдвард Холл видел, что судьба Второй мировой войны решилась прежде всего на русско-германском фронте: 27 миллионов советских людей заплатили за победу своей жизнью, немцы разрушили тысячи городов и деревень, была потеряна 1/3 национального богатства. Советский народ добился победы не столько благодаря, сколь вопреки тирану. Еще до войны Сталин, расстреляв полководцев, уничтожил командный состав армии и подорвал ее боевую мощь. 17 июля 1945 года в пригороде Берлина встретились руководители трех держав-победительниц. В отличие от предшествующих, Потсдамская конференция проходила после окончания войны в Европе. Отношения между державами хоть и осложнились, но не зашли в тупик. Трем Великим державам предстояло решить вопросы переустройства жизни немцев, разоружить Германию и заставить ее возместить материальный ущерб, а также наказать нацистских преступников, принесших неисчислимые страдания человечеству. Делегации возглавляли Г. Трумэн, У. Черчилль и И. Сталин. Важное место в этом процессе занимали личные встречи руководителей союзных держав... XXX В ту ночь на американском атомном полигоне никто не ложился спать, испытание было намечено на 4 часа утра. В это время все близлежащие селения обычно спят, и взрыв могло заметить минимальное число жителей, кроме того темнота нужна была для фотографирования. Стояла обычная для этих мест духота, люди изнывали. Но вдруг пошел дождь. Оппенгеймер собирался отложить взрыв, опасаясь радиоактивных осадков, но генерал Гровс знал, что в Потсдаме ждут новостей. Это дало бы Трумэну козырную карту в переговорах со Сталиным о послевоенном устройстве мира. Предстоящий первый на Земле взрыв перенапряг нервы, вызывая у испытателей суеверный страх. Боязнь гнева природы завораживала. Тед, как и все, находился в сильнейшем нервном напряжении. Каким он будет первый ядерный взрыв? А вдруг это конец света? Корифеи, убежденные в правильности расчетов, были уверены, что бомба взорвется, но все равно в мозгу роились сомнения. Тед постоянно слышал, как бомба обсуждалась, однако она рассматривалась как некая возможность, а не как действительность. Люди вступали в неизвестное и не знали, что ждет мир на Земле. Ученые: христиане и евреи, в этот момент обращались к своей вере. Атеист Тед заколебался: извечные, мучительные вопросы бытия, как перед уходом в мир иной, терзали Холла. Чувства обострились до предела, в мозгу шевелились тяжелые предсказания, что никогда больше не забрезжит предрассветная голубизна, не подует легкий ветерок, не зарябит воду, не заколышется прибрежный тростник... Особенно Теду врезалась в память загадочная шутка Ферми: -- Уважаемые коллеги, предлагаю заключить пари: подожжет бомба атмосферу или нет, и если подожжет, то будет ли при этом уничтожена только Америка или весь мир. Это интересный научный эксперимент, так как в случае неудачи будет установлено, что атомный взрыв невозможен. Будет как у врачей: неудачная операция -- это половина удачного вскрытия. А вообще, смерть – лишь присоединение к большинству. Чтобы успокоиться Тед вспоминал стихи давно нравившегося ему Поля Верлена: Рояль целует тонкая рука В вечерний час пурпурного заката. На крыльях молодого ветерка В багровом небе тихо поплыла ты, Любви мелодия, и лишь приятный Остался запах вешнего цветка.* Последние напряженные два часа тянулись особенно медленно. Решено было: за полчаса до восхода солнца. Бомба не сбрасывалась с самолета, а должна была быть взорвана на платформе 33-метровой стальной башни. За 30 минут до «нуля» часовые, охранявшие бомбу, покинули свой пост у башни и на джипах домчались до укрытия, где стоял Тед. Вспышки осветительных ракет, выхватывавшие из тьмы куски унылой равнины, прекратились, и были включены прожекторы для ориентировки самолетов, кроме того это должно было осветить возможных японских диверсантов. Утро атомного испытания на полигоне, в двухстах милях от Лос-Аламоса, запомнилось Теду навсегда. За двадцать минут начал передаваться отсчет времени. Когда перешли от минут к секундам, нервное напряжение достигло предела. Тед вцепился руками в перила блиндажа, забитого разнообразными приборами. В последние секунды он смотрел прямо вперед: 5, 4, 3, 2, 1, «Взрыв!» -- и ровно в полшестого ослепительная вспышка залила все вокруг. Красным полукругом всплыло ослепительное зарево, похожее на взошедшее солнце, на одну четверть скрытое за горизонтом. Сразу после взрыва начал подниматься алый купол. Тед сквозь защитные очки дивился на смертоносный «гриб», затем до него донесся грохот урагана мертвого песка и леденящий душу крик ослепших птиц... «Господи, мы разбудили дьявола! -- пронзила огненная мысль.— Из праха мы вышли и в прах обратимся!» Вся местность вокруг была залита ярким светом полуденного солнца. Он менялся на золотой, пурпурно-фиолетовый, серый и голубой оттенки. Восход искусственного солнца заметили у пиков горного кряжа и в Альбакерке. Тед видел, как гигантское облакo, состоявшее из потоков раскаленных газов, тонн пыли, захваченной с поверхности земли, и паров железа, клубясь, устремилось вверх. За пять минут оно достигло десятикилометровой высоты. Дым заволок солнце, природа, задыхаясь, отчаянно кричала: «Наступает Страшный суд!» Это был ад. Земля вздулась и медленно поползла вверх. Казалось, все перевернется. Ударная волна сорвала пилотку. Через три минуты после того, как зарево угасло, до Теда докатился грохот, похожий на гром могучей грозы. В результате взрыва в окружности 400 метров был оплавлен песок. В эпицентре образовался кратер -- гигантская воронка. Желтый песок спекся и остекленел, вокруг все дымилось, как на фантастических картинах художников средневековья. Находившаяся на расстоянии 150 метров стальная башня, основание которой было залито бетоном, полностью испарилась. Если бы в округе находились люди, то мгновенно превратились бы в тени. Роберт Оппенгеймер, которого еще до взрыва назвали «отцом атомной бомбы» произнес слова из древнего эпоса: «Если тысячи солнц встанут разом над миром, человек станет гибелью для Земли». Несмотря на то, что смерть вышла из сказки, и с нее слетел романтический флер, у большинства испытателей на уме была мысль: «Ура! Мы – властелины мира! Научная проблема решена. Сверхъестественная мощь деления ядра может быть употреблена». Еще острее встал вопрос: во имя добра или зла? Тед чувствовал себя свидетелем рождения атомной эры, и зловещий шар, осветивший округу ярче тысячи солнц, был также частицей и его жизни. XXX В разгар конференции Черчилль и Трумэн получили потрясающее известие: "Младенец родился благополучно". Это означало, что проект осуществился, атомная бомба создана. На следующий день, после окончания пленарного заседания, Черчилль видел, как президент США подошел к Сталину, и они начали разговаривать одни, при участии переводчиков. Черчилль внимательно наблюдал за этой важной беседой, ожидая, когда в глазах «красного союзника» мелькнет огонек любопытства. Но на лице советского вождя сохранялось простодушное выражение, и беседа могущественных деятелей скоро закончилась. Ожидая свою машину, Черчилль приблизился к Трумэну. – Ну, как? – с нетерпением полюбопытствовал англичанин. – Он не задал мне ни одного вопроса, – пожал плечами президент. Черчилль сделал вывод, что Сталина атомная бомба не заинтересовала, но, как оказалось, английский премьер глубоко заблуждался. То же предположил и Трумэн. Невозмутимость вождя просто объяснялась тем, что он уже знал о бомбе. Первым о ней сообщил русским Тед Холл. Потсдамская декларация предупреждала Японию, что объединенные силы неизмеримо больше, примененных к нацистам. Союзники призывали правительство Японии провозгласить безоговорочную капитуляцию. Атомная бомба не была упомянута в Декларации. В США решили обрушить на Японию новое оружие лишь в случае отказа принять условия. На следующий день японские газеты сообщили, что правительство Страны Восходящего Солнца «с гневом и возмущением» осудило ультиматум. Премьер Судзуки на пресс-конференции заявил: «Мы отвергаем требования Потсдамской Декларации и будем вести войну до конца». Президенту Трумэну пришлось решать, где и когда употребить атомную бомбу. Трумэн посоветовался с Черчиллем, тот без колебаний сказал, что он – «за», если это ускорит окончание войны. Простой подсчет показывал: чтобы подавить сопротивление японцев, надо было сражаться за каждый метр и пожертвовать новыми тысячами жизней американцев. 6-го августа 1945 года летнее солнце поднялось рано, озаряя сказочный вид на Хиросиму. За городом очаровательные зеленые горы чередовались с полями, разбитыми на крошечные, любовно возделанные квадратики. Из-за нежной дымки трудно было разобрать, где кончается горизонт и начинается небо. В 8.15 утра атомная бомба взорвалась. Над городом повис гигантский огненный шар в четыре тысячи градусов. Огненный смерч и радиация распространились моментально, создавая взрывную волну, несшую смерть. Бомба в одно мгновение разрушила половину города. Из 300 тысяч жителей Хиросимы пострадало 180 тысяч человек. От тех, кто был вблизи эпицентра, не осталось ничего – люди просто испарились. Животные и растения – исчезли. Тротуары и асфальт расплавились. В результате последовавших пожаров были превращены в пепел около ста тысяч домов. Человеческое воображение не могло представить, что одна бомба нанесла подобный ущерб. Смерть не упала с неба, как другие бомбы, а опустилась на парашюте и уничтожила все вокруг. Огненный шар превратил воду в пар, который шипел в поднявшемся облаке. Через несколько минут рухнул с неба необычный дождь, он объял серой пеной то, что еще четверть часа назад было городом. Крупные капли были окрашены в чёрный цвет. Но странный дождь не мог затушить пожары и лишь усилил панику. Привидения с поднятыми руками теснились толпой, оглашая воздух предсмертными стонами от невыносимой боли. Обожжённые люди, обезумев, сбились ревущей толпой и слепо брели, ища выхода, утратив разум. Воскресли картины светопреставления: живые выглядели ещё ужаснее мёртвых. Люди, у которых от взрыва вытекли глаза, ползли по улицам, стараясь по памяти найти путь к реке, чтобы утолить жажду... Днем японцам удалось передать в ставку краткое донесение: «Хиросима уничтожена одной-единственной бомбой!» О бомбардировке Хиросимы Эд и Тед Холлы, как и весь мир, узнали из газет, которые сообщали, что на пути президентского корабля из Германии в США, к радисту поступила новость, которая потрясла мир. Трумэн завтракал в своей каюте, когда ему вручили послание о том, что бомба сброшена и докладывают о полном успехе. Трумэн велел подать шампанское. – Джентльмены, только что мы сбросили на Японию бомбу... Она называется атомной. Холлы, по разные стороны Атлантики, слушали по радио заявление президента США: «Американский самолёт сбросил на японскую военную базу Хиросима бомбу, силой в 20 тысяч тонн взрывчатых веществ. В 1942 году мы узнали, что немцы лихорадочно ищут способ изобретения атомной бомбы. Но они не добились успеха". 7 августа японское радио передало: «Если мы примем надлежащие меры защиты, мы сумеем свести к минимуму причиняемый ущерб. Во всяком случае, мы не должны поддаваться на махинации врага». Губернатор Хиросимы, несмотря на великий урон, призвал население не предаваться страху, превозмочь все страдания и продолжать сражаться за императора. Только из заявления президента США японцы узнали, что бомба была атомной. В Токио всё ещё не хотели верить, что одна бомба может разрушить город. Многие были убеждены, что заявление Трумэна – пропаганда. Американцы обратились к народу Страны Восходящего Солнца: «Мы располагаем самым разрушительным оружием из всех когда-либо созданных... Наш президент довел до вашего сведения 13 пунктов почётной капитуляции. Мы призываем вас принять эти требования и приступить к построению новой, миролюбивой Японии». Ответа не было. Утром 9 августа 1945 года плутониевая бомба уничтожила Нагасаки. Погибло 74 тысячи человек. Вечером того же дня в репродукторах Лос-Аламоса прозвучал знакомый голос дикторши: «Руководитель проекта просит всех собраться в кинотеатре». Тед вместе со всеми поспешил в кинотеатр, в котором по праздникам даже устраивались танцы под «живой оркестр». Оппенгеймер гордо вышел на сцену и рассказал подробности о взрыве. В конце он не смог сдержаться, не сумев скрыть рвавшееся наружу чувство мести, выразил сожаление, что бомба создана слишком поздно и не смогла быть употреблена против Германии. Тед оцепенел, от таких его слов. Он ожидал, что ученые зашикают, однако в зале воцарилось долгое молчание... В тот же день Сталин, исполняя свой союзнический долг, объявил о состоянии войны с Японией. К этому часу Красная армия начала вторжение. В Японии поняли, что противостоять еще и Красной Армии, разгромившей Вермахт, империи – не под силу. Не помогут ни отвага самураев, ни бесстрашные камикадзе, и 14 августа японский народ впервые услыхал голос своего живого бога: «Мы отдали нашему правительству приказ, сообщить, что Империя принимает условия совместной Декларации... Атомная бомба причинила непоправимый ущерб нашей земле и унесла тысячи невинных жизней. Если мы продолжим борьбу, это приведёт не только к полному уничтожению японской нации, но и даст старт гибели всего человечества». С капитуляцией Японии Вторая мировая война окончилась. ХХХ Гейзенберг и десять других крупнейших немецких физиков еще в мае 1945 года были арестованы и переправлены в Англию. О том, что реально делали немецкие ученые во время войны, англичане узнали из прослушиваний виллы, где под арестом находились физики. Когда радио ВВС передало сообщение о бомбе, сброшенной на Хиросиму, ученые обменялись мнениями: – Если американцы создали бомбу, то все вы – двоечники. И ты в том числе, старина Гейзенберг! – вырвалось у его коллеги. Другой немецкий ученый возмущался: – Я думаю, то, что американцы разбомбили Японию, ужасно. По-моему, с их стороны, это – безумие. Гейзенберг с ним не согласился: – Можно сказать так, а можно иначе: это скорейший путь к окончанию войны. До Хиросимы никого из немецких ученых вопросы морали особенно не волновали. До того, когда они узнали о бомбардировке Японии, немцы были уверены, что их ядерные достижения – лучшие в мире. ХХХ Вечером по возвращении из Нью-Йорка в Лос-Аламос Теда застал звонок. Утром велели зайти в большое угрюмое здание, занимавшееся охраной объекта. – Это ваше письмо? – словно выстрел прозвучал вопрос майора, протянувшего фотокопию. – Да... мое, – сразу узнав свой почерк, запнулся Тед, с лицом, белым как полотно. В голове закружились, выстраиваясь в стройную цепочку, мысли. – Вы давали подписку о не разглашении государственной тайны? – Да. – Почему вы в письме к брату назвали имена засекреченных ученых? Вместо того, чтобы скупо обрисовать свою жизнь, вы подробно описывали свою лабораторию и то, чем занимаетесь? Вы разве не знаете, что это строжайше запрещено? – Виноват, я не предполагал... -- С чего это жена вашего брата, Эдит, только родившая сына, вдруг в письме спрашивает вас: «Я слыхала, что ты работаешь над «громкой» вещицей. Можешь ли нам прислать одну?» Что это за шутки? - Она неправильно поняла... - В вашей комнате найден коммунистический журнал. Тед невинно: -- Эка невидаль! - Вы коммунист? - Нет. - Гэсс Холл, один из лидеров компартии, не ваш ли свояк? - Никак нет, никакого отношения к нему не имею. - Сколько у вас родственников в армии? - Только один брат, Эд Холл, который служит в летных войсках в Великобритании. - Это про его жену мы говорили? - Да. - Знаете, Холл, у вас, у 19-летнего, тело выросло, а мозги поотстали. Вы -- просто немыслимый враль, ваши небылицы уже позашкалили... За вами закрепилось мнение, как о нарушителе спокойствия, конфликтующем с начальством. Вы какой-то шалопутный, бесшабашный. Сколько замечаний вам ни делали – как с гуся вода! Комиссия рассмотрит ваши нарушения и сделает выводы, несмотря на то, что ваш руководитель очень доволен вашей работой. Безопасность для нас – важнее. А держать язык за зубами, прежде всего в ваших интересах, – строго предупредил суровый майор, отвечавший за сохранность государственной тайны. Напрасно Тед считал себя отвертевшимся. Через две недели состоялось заседание комиссии, и Тед получил извещение о расторжении контракта, увольнении и требование -- немедленно покинуть Лос-Аламос. У него забрали пропуск, и работа на секретном объекте №1663 закончилась. Вернувшись в Нью-Йорк, Тед встретился с Сэвилом и рассказал о случившемся. Призванный к концу войны в армию, Теодор получил звание сержанта. Служить же довелось всего две недели. Теперь, демобилизовавшись, одет он был в поношенную армейскую форму. Если она рвалась – просто зашивал дыры. Его сапоги были ему велики и ужасно натирали ноги. Веселые, карие глаза смеялись при разговоре и завораживали собеседника, а манеры подкупали своей скромностью. Говорил он мягким, теплым голосом. Просто продолжал быть привлекательным парнем. Как раз в это время Э. Теллеру в научном центре в Чикаго понадобились физики. Работа была секретной, но Тед ничего ему не сказал об истории с увольнением. Тед показал рекомендательное письмо от Оппенгеймера. Теллер, который теперь был захвачен идеей водородной бомбы, написал от своего имени еще одну одобрительную рекомендацию, и... Холла приняли. Отношения с новым шефом были не то, чтобы прохладные, но теплоты не ощущалось. Их вкусы расходились по всем вопросам. Теллер был меломаном еще большим, чем Холл, и прекрасно играл на рояле. Но даже их музыкальные предпочтения оказались непримиримыми. Теллер обожал Вагнера и не любил Прокофьева. Этого Тед ему простить не мог. Кроме того, Теллер был до безумия противоречив: с одной стороны был проповедником идеи мирового правительства, с другой -- ярым антикоммунистом. Вскоре работу в Чикаго нашел и друг Теда -- Сэвил. «Холодная» война Не прошло и полгода, как Эда и Теда ошеломил молниеносный поворот в послевоенном брожении. 5 марта 1946 года Черчилль выступил с сенсационной речью о международных отношениях. Английский премьер был серьезно озабочен новым раскладом сил и высказал это всему миру: «Я расскажу об опасности, грозящей простым людям, а именно – о тирании... Мгла опустилась на страны, которые совсем недавно были освобождены победными действиями союзников. Никто не знает, что Советская Россия и коммунистические партии других стран намереваются делать в ближайшем будущем и каковы границы их экспансионистских устремлений. Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и маршала Сталина – моего товарища военного времени. Однако считаю своей обязанностью представить вам некоторые факты нынешнего положения в Европе. Железный занавес опустился на континент... Это -- не освобожденная Европа, ради которой мы боролись». Сталин ответил: «Народы проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы и независимости своих стран, а не ради того, чтобы заменить господство гитлеров господством черчиллей... Конечно, г. Черчиллю не нравится такое развитие событий, и он бьет тревогу, апеллируя к силе. Но ему так же не нравилось появление советского режима в России после Первой мировой войны... Враги будут биты так же, как они были биты в прошлом». Старт «холодной войне» был дан, и вскоре от былого сотрудничества союзников остались одни воспоминания. Друзья превращались во врагов... Кремль объявил, что «холодная война» началась с речи Черчилля о «железном занавесе». Однако конфронтация с западными союзниками началась, как только Красная Армия вступила в страны Восточной Европы, и стало понятно, что коалиционные правительства там долго не протянут. Еще в начале войны Америка поставила вопрос о роспуске Коммунистического Интернационала и о примирении Сталина с русской православной церковью в обмен на ленд-лиз и сотрудничество. Эти рекомендации были Сталиным приняты и показывали, что с ним, вроде бы, можно договориться. В 1947 году кризис в Корейской войне достиг своего апогея. Горячая и «холодная война» приняли ожесточенный характер. Русские располагали данными, что Трумэн рассматривает возможность применения атомного оружия, чтобы не допустить победы коммунистов в Азии. Директор ФБР успокаивал ненавистного босса: -- Не волнуйтесь, сэр. Русские смогут создать свою атомную бомбу не раньше, чем лет через десять. -- Я верю вам, Эдгар. За долгие годы работы в ФБР вы доказали, что на вас можно положиться, -- сухо благодарил Президент. Запятнавшему себя членством в нацистской партии, бывшему эсэсовцу, с ведома которого на подземном заводе гибли тысячи людей, фон Брауну было оказано доверие. Конструктор, предлагавший уничтожить Нью-Йорк, стал ведущим американским ракетчиком. Вернер фон Браун объединил специалистов, вывезенных из Германии в Америку. Под руководством фон Брауна начали работать более ста немецких инженеров. В Советском Союзе в такую же работу со всей энергией включились русские конструкторы и среди них Сергей Королев, привезший из Германии ракеты, чертежи и сотрудников. Во время войны были созданы два новых вида оружия: в Германии – ракеты, в Америке – атомная бомба. В это время Сталин сознательно пошел на обострение обстановки. Для него коммунисты в Азии были поддержкой в борьбе против Америки. В США был направлен опытный разведчик Р. Абель. Он был заслан под вымышленными документами, без всякого дипприкрытия. Отец нелегала был немцем, а от русской матери сын получил в наследство русский язык и успешно подбирал ключи к эмигрантам. Ему вскоре удалось создать новую агентурную сеть. Сталин отдал приказ на случай войны подготовить диверсии на американских военных базах, складах, нефтепроводах. Абель завербовал несколько докеров-коммунистов, которые согласились произвести в Америке диверсионные акты, оставалось только снабдить их взрывными устройствами. ХХХ Всего около 60 миллионов человек погибло во Второй мировой войне, шесть миллионов из них – евреи. В годы войны в рядах союзных войск сражались один миллион 685 тысяч евреев, около половины из них погибло. Из полумиллиона евреев, воевавших в рядах Советской Армии, пали 200 тысяч. Воссоздание Израиля подтвердило истину о бессмертии еврейского народа. Две тысячи лет назад был разрушен Израиль, и теперь возрождение его весь мир рассматривал как нечто сверхъестественное. У Теда и Эда, равно как и у всех других евреев, это событие вызвало надежду, даже пессимисты чувствовали себя приободренными. Неужели предсказания древних пророков Израиля становятся реальностью? Неужели еврейский народ поднимается из пепла и над Израилем встает солнце новой эры? Мало ли евреи страдали от постоянных войн, которыми был отмечен долгий и извилистый путь человечества! Когда американцы поняли, что Сталин тянет, они стали решать вопрос возрождения Израиля сами. Увидев это, Сталин решил поддержать создание Израиля, чтобы подорвать влияние Запада на Ближнем Востоке, понимая, что арабы будут против. Сталин разъяснял соратникам: – Мы согласимся с образованием Израиля. Это будет как шило в заднице для арабских государств... В ноябре 1947 года ООН стала на сторону евреев и проголосовала за образование еврейского государства. Этому способствовала позиция как Трумэна, так и Сталина, который был захвачен идеей вытеснения англичан. Но увидев, что Израиль не согласен выполнять приказы Москвы, Сталин стал зверствовать. По приказу тирана в 1948 году был убит еврейский лидер Соломон Михоэлс, народный артист СССР, лауреат Сталинской премии, руководитель Московского еврейского театра, председатель Антифашистского комитета. В результате кампании против «космополитов» антисемитизм в СССР становился официальной линией партии. «Холодная война» набирала обороты… Женитьба Теда Встреча произошла случайно и сильно растревожила неокрепшие души. Однажды Тед прочел объявление о студенческом кооперативе и сказал об этом Сэвилу. Тот ответил, что деньги возьмет у русских. С утра Тед читал, писал, а потом отправился на собрание. Он приехал раньше и убивал время в болтовне со знакомыми. Вскоре в зал, где собирались члены коопа, в котором предполагалось совместное ведение хозяйства, влетел Сэвил, увлекая за собой незнакомую Теду девчушку: -- Ура! Не опоздали! -- ликовал Сэвил. -- Около двенадцати, а желающих пока мало! -- Подойдут, -- подмигнув, успокаивал менеджер, указывая места за круглым столом. Дюжина есть и хватит. Пока рассказывали об условиях, Тед разглядывал 17-летнюю подружку Сэвила. Она сидела напротив, ее беленькое личико, оттеняли блестящие волосы. После собрания, спускаясь по лестнице, она слегка приподняла платье, и стали видны ее красивые ноги. Тед подошел к другу. - Моя приятельница Джоан, - гордо представил спутницу Сэвил. - Тед Холл, - протянул руку физик. Когда они вышли на улицу, Тед спросил девушку: - Как, насчет кооператива, стоящее дело? Говорят, цены на недвижимость будут повышаться. - Не знаю, еще не решила, останусь ли в Чикаго, - пожала плечами девушка, на которую Тед смотрел в течение всего собрания. - Ну всё, мы побежали, - весело попрощался Сэвил, и мгновенно с подружкой скрылись за поворотом. Джоан было интересно с Сэвилом. Он увлеченно рассказывал древнегреческие мифы, как будто видел их в жизни. Она слушала его с раскрытым ртом. - В суровой глубине космоса, безразличного к земному времени, среди звезд, рассыпанных, словно искры хрусталя, слышался шепот титанов. Они злились на Прометея, - рассказывал Сэвил. - Герой похитил огонь с Олимпа и принес его людям. За это по приказу Зевса Прометей был прикован к крутой скале, о которую с ревом дробились грозные волны. Он был обречен богами на постоянные муки: прилетавший каждый день орел клевал его печень, отраставшую за ночь снова. А Пандора была создана по воле Зевса в наказание людям за похищение Прометеем огня. Боги подарили ей прекрасные одежды, неотразимую внешность, ум, хитрость и красноречие. Зевс поручил Пандоре охранять сосуд, в котором были заключены все людские пороки, несчастья и болезни. Получив этот сосуд, любопытная Пандора, несмотря на запрет, открыла его, и все бедствия, от которых страдает человечество, распространились по земле... На собрании решили собраться через неделю, и Тед снова пришел первым. Ему было всего двадцать лет, хотелось хоть на один день предаться развлечениям и, желая обратить на себя внимание, он не нашел ничего интереснее, как окатить из водяного пистолета Сэвила и Джоан. Те завизжали и бросились в зал. – Придурошный, совсем еще мальчишка! – негодовал закадычный друг, обтирая платком лицо и волосы. – А мне он нравится, – удивила Сэвила Джоан. - Слишком скучное сборище, - оправдывался перед друзьями Тед. В конце собрания познакомились ближе. Обычно друзьям попадались редкостные дуры. Здесь же оказалось, что Джоан изучала русский и итальянский языки и собиралась стать учительницей. В Чигагский университет она поступила в 15 лет и уже переходила на третий курс. В этот раз на ней было светло-вишневое платье с переливами; легкие складки прикрывали нежные плечи. Джоан была хороша собой, обаятельна и остроумна, не выпендривалась, не жеманничала. Она страстно любила музыку, готова была целыми днями слушать классику. Ей хотелось наслаждаться каждым музыкальным мгновением, раствориться в каскаде мелодий и гармоний. Уставшие от одиночества и метаний, закадычные друзья, Сэвил и Тед, разные по внешности и поведению, стали проводить теперь время втроем. Одиночество улетучилось и из жизни Джоан, вместо этого появилось два лучших друга, ради нее способных на многое, если не на все. Шло время, и постепенно дружба привела к тому, что они друг без друга не могли прожить и двух дней. Вместе обсуждали события, ходили в «Русский центр», кинотеатр, где часто показывали советские ленты. Особое впечатление на них произвел фильм «Александр Невский» с музыкой Прокофьева. В это время Гувер неожиданно стал человеком года. Его боксерские скулы с обложки "Ньюсуик" на фоне звездно-полосатого флага пугали Америку опасностью коммунизма. Сэвил показал Теду и Джоан высказывание Гувера о Прокофьеве. Гувер услыхал, что музыку к московской радиопостановке о ФБР сочинил бывший житель Америки, а теперь советский композитор, Сергей Прокофьев. "Пусть там играют, что хотят. А здесь, в Америке, надо чаще исполнять свою музыку, а не эмигранта Прокофьева, с левыми взглядами», -- возмущался Гувер и обещал выпустить книгу о виртуозах коммунистического обмана. Читая этот выплеснутый на бумагу вздор, друзья помирали со смеху. Шло время, и девушке стал нравиться друг Сэвила – Тед, образованный, умеющий поддержать беседу, тонкий и тактичный. Интуиция ее не подвела. В нем она почувствовала волю, потрясающую энергию, а главное -- глубину. Когда Сэвил отлучался, она уже предчувствовала, что будет принадлежать Теду. Ей, ценящей в отношениях прежде всего свободу, впервые в жизни захотелось подчиниться. С ним она мечтала делить романтику и страсть, единство мыслей и поступков. Постепенно Сэвил отошел на второй план. Еще не все было понятно, но она с радостью ждала продолжения. Потихоньку родилась старая, как мир, история: два друга и девушка, стоящая между ними, обычная девчонка, симпатичная. Два кавалера и Джоан образовали любовный треугольник наполненный страстью, ссорами и изменами. Эта геометрическая фигура не подчинялась законам математики, и в жизни была не решаема: обязательно на одного из них выпадала горькая насмешка судьбы -- неразделенная любовь. Тед влюбился в Джоан, и был просто очарован ею. Он начал верить в свое счастье, мечтать о семье, детях и спокойной совместной жизни. Джоан рассказывала ему о себе, своей матери и брате. Тед был искренен и не прибегал к уловкам: в этой девушке он сразу почувствовал благородство и ясный ум. Ему нравилась ее фигура, стройные ноги и свойственная ей грация. И он отважился: с решимостью оттолкнул лучшего друга, перейдя в наступление. «Что такое боль одного по сравнению со счастьем двоих?» -- оправдывал Тед этот важный в своей жизни поступок. Тед и Джоан стали встречаться одни. Вместе им было хорошо, после работы он спешил на свидание, и они уходили на целый вечер допоздна на берег, наслаждаясь плеском и шепотом волн. Гуляли по ночному Чикаго, и город казался им огромным праздничным аттракционом, с пугающими падениями и взлетами, с колесом обозрения, откуда видны были серые крыши домов и сверкающие золотом купола соборов. Когда Джоан была рядом, Тед слышал, как Вселенная начинала звучать и звенеть, как пели Земля и сверкавшие в вышине звезды. В глазах Теда и Джоан светилась любовь, взгляды были полны нежности. Теду обаятельная девушка запала в душу, тем более, что во взглядах на жизнь они были единомышленниками. Тед был поистине счастлив. Эд в письмах спрашивал, чем могла привлечь эта стройная девчонка. «Мы с Джоан хоть и неразлучные, но совершенно разные, она – морская буря, а я – неприступный утес, – отвечал Тед брату. -- Она обладает удивительной способностью упиваться, наслаждаться жизнью. Не вертихвостка. Ее глаза лучатся, улыбка покоряет открытостью, искренностью, беспечной веселостью. Чутьё подсказывает -- это она!» Влюбленные ласкались, как волна с берегом, их губы тянулись друг к другу. Окунувшись в реку нежности, они уже не могли жить друг без друга. Объятия и сердца, бьющиеся рядом, пламенные вздохи, – все говорило об искренности и верности. Теду нравилась миловидность, веселость, ласковость подруги. Он чувствовал трепет ее души. Они часто ходили в кино на самые страшные боевики, и там она моргала своими испуганными ресницами и прикусывала алые губы. Ее зеркальные зрачки расширялись, нежные ресницы придавали неотразимость глазам. На романтических фильмах, когда она нежно вздыхала и задумчивая улыбка чуть приподымала ее верхнюю губу, в темноте полоской блестели белоснежные зубы. Наблюдая за Тедом и Джоан, Сэвил страшно переживал. Все это пробуждало в нем жгучую ревность. Наступило время решительного объяснения. - Любовь захватила меня, и эту любовь я потерять не имею права! Я счастлив! Счастлив! – оправдывался Тед перед другом. - Одним словом, вы не расстанетесь? Так и скажи. - Ты ревнуешь? - Да, ревную! – возмущался Сэвил. - Я его полюбила, - решительно вступила в разговор Джоан. -- Ты понимаешь: я е-го лю-блю, - раздельно произнесла она. Сэвил закрутил головой, нервно взъерошил руками волосы. Он присел, в изнеможении прильнул к ее коленям и заплакал навзрыд, ведь для него это тоже была первая любовь. - Так получилось, - выдавила она, когда как игла вошла в нее жалость. – Тебе, Сэви, нужно держаться и смириться с этим. Мой будущий муж --он, а не ты. О нем я должна сейчас думать. Тогда Сэвил принялся выкрикивать совсем уже лишние непонятные слова, все стало безразличным и ненужным. Она быстро повернулась и выбежала. - Не надо больше об этом, - закончил Тед. Для Сэвила же продолжалось это глубокое, безнадежное чувство. Его страстная невинная любовь оборвалась, разбилась, и потянулись смутные тяжелые дни. Прошлое не забывалось. Для него Джоан стала коварной Пандорой. Мать допытывалась у Джоан: – Почему ты бросила Сэвила? Что ты нашла в Теде? – Я полюбила его за то, что мы можем говорить и понимать друг друга, – объясняла дочь. – Мы часто гуляем с Тедом, колесим по городу. Ходим на концерты, слушаем музыку, у него громадная коллекция пластинок. Алкоголь не употребляем, обедаем в китайской чайной. Заходим в кофейни. Беседуем о политике, об искусстве, обо всем. Они продолжали встречаться, ходили на карнавалы, танцевали с размалеванными клоунами в ярких масках. -- У нас много общего. Главное, мы говорим на одном языке. Тед – очень хороший, какой-то особенный, -- доверительно делилась Джоан со своим братом. -- Он нравится мне больше, чем Сэвил. Я решила связать свою судьбу с Тедом. Сэвил же всеми силами старался бороться, и вскоре у него появилась подруга по имени Сюзанна. Симпатичная молоденькая ирландка... ХХХ Джоан знала о Теде почти все. Знала о его родителях, о брате, который серьезно занимался ракетостроением. Отношения Теда и Джоан зашли так далеко, что молодые люди намерились связать свои жизни. Теперь, чтобы невеста могла принять решение, Тед решил честно рассказать ей все. Они как всегда сидели на диване, слушая музыку, и вдруг он втихомолку стал посвящать ее в свою секретную жизнь. – Знаешь, Джоан, я должен тебе открыть тайну. – Валяй! Наверное, ты уже женат? – Не говори глупостей. – Что же тогда? – Обещай, что не расскажешь ни матери, ни брату. – Клянусь. Он вскочил с дивана, огляделся вокруг и, остерегаясь, спросил шепотом: - Надеюсь, тут не всадили «жучка»? Джоан как раз недавно смотрела с Тедом фильм, в котором показывали, как микрофон был запрятан в лампе. Джоан осмотрела лампу, и успокоила Теда. – Ты слыхала о самом модном, о чем все теперь говорят – о ядерной энергии? – Так, в общих чертах. – Человек давно научился использовать силу ветра и падающей воды, потом -- электрическую энергию. Нагревая поверхность Земли, Солнце порождает ветер. Испаряя воду, солнечная теплота создаёт дожди, которые питают реки. Уголь и нефть хранят солнечную теплоту, поглощённую древней растительностью. Уже несколько миллиардов лет Солнце отдает огромное количество тепла и света. Знаешь, откуда оно получает столько энергии? - Нет. - Не только ты не знаешь. Самые светлые умы до недавнего времени не подозревали, что источником энергии Солнца и других звёзд являются ядерные реакции, при которых освобождается атомная энергия. Запасы этой энергии на Земле безмерны, её использование в мирных целях открывает перед человечеством необозримые возможности. Сейчас витают самые радужные идеи, строятся утопии: улучшить климат, расплавить ледяной полюс, использовать атом для улучшения урожаев. Но кроме мирных планов есть и сумасбродные. После бомбардировки Японии все знают, что Америка обладает бомбой невиданной силы. -- Конечно, об этом столько шумели, столько писали и говорили! -- вскрикнула Джоан. Тед продолжал: -- Ты должна знать мои взгляды: я уже давно, еще до испытания бомбы, посчитал, что правильным будет, если такое оружие будет иметь и СССР. Это сдержит употребление бомбы. Будучи в октябре 1944 года в отпуске, приехав из Лос-Аламоса в Нью-Йорк, я отмечал мой 19-й день рождения. Назавтра мы с Сэви зашли в представительство СССР и увидели мужчину, паковавшего коробки. Разговорились. Тот отправил меня к журналисту, который сразу сказал: – Напиши обо всем и дай мне. Потрясенная Джоан не выдержала, соскочила с дивана и смотрела Теду прямо в глаза. – Ты что, собираешься передать информацию русским? – ахнула невеста. Тед огорошил ее прямым ответом: – Я это уже сделал. Еще тогда написал и передал им листок – список ученых, которые работали в Лос-Аламосе, сообщил, где и что производится. – Но это же предательство нашей страны? – не могла смириться Джоан. Она была очень удивлена, услышав о передаче секретов русским, и все еще не верила в сказанное. – Страшно даже представить, Джоан, что может случиться, если это мощное средство будет применено! Я был на испытании. Как специалист могу утверждать, что человечество уже шагнуло за порог безумия, разработав его. Оружие нацелено не только на врага и его боевую технику, но и принесет гибель миллионам ни в чем не повинных. Поэтому я очень хочу, – продолжил он, – чтобы не только Штаты владели смертоносным оружием, но и Советский Союз. В мире должно быть равновесие: ты не трогай меня, я не трону тебя. Как говорят, худой мир – лучше доброй ссоры. Не думай, что я пришел к этой мысли мгновенно. Я долго размышлял и решил, что лучше совершить ошибку, чем ничего не делать. – Ну и что было дальше? – Русский попросил меня придти в парк на Кони Айленд, в Бруклине. Ты была там? – Много раз, мы раньше жили на Брайтоне, недалеко от пляжа. – Помнишь, там есть деревянная набережная-boardwalk, а парк аттракционов «Астроландия» всегда многолюден, полно детей. Я люблю эти места. Часто бывал там с родителями и друзьями. Очень люблю колесо обозрения, плывешь и словно из космоса смотришь на небоскребы Манхэттена. А когда на горках летишь, кажется, весь мир можно покорить. Убегаешь от действительности и попадаешь в сказку. Я цирк и аттракционы с детства обожаю, особенно «Полет на луну». – Я тоже. Надо будет снова туда сходить. Жаль, что мы переехали, я ведь часами любила ходить по берегу, слушать плеск бирюзовых волн, смотреть как корабли плывут в Старый свет, увозя пассажиров в Париж, Лондон. Люблю представлять другие страны, другую жизнь! – Да, я тоже люблю океан, люблю смотреть, как носятся чайки. Так вот, я пришел в «Луна-парк», а этот журналист привел с собой разведчика из советского посольства. Мы с ним там катались на каруселях и договорились о сотрудничестве. Все время, пока мы беседовали, во мне боролись два настроения: желание выполнить мой долг и страх быть пойманным... Напрасно Тед терзался, что Джоан, узнав о его поступке, побоится связать с ним свою жизнь, опасаясь вечных слежек, проверок и скандала на всю страну в случае разоблачения. Эта ошеломляющая новость не настроила девушку против Теда, наоборот – убедила в его исключительности. Она восхищалась парнем, сочетавшем живость ума с романтическим фанатизмом. Тед убедил ее, что сделал это потому, что США могут превратиться в реакционную державу. Она видела, что ее жених не был послушным роботом. Он был уверен в своей правоте, и не послушался бы ни каких приказов. В то время Тед еще не вступил компартию, хотя очень симпатизировал ее идеям. Кроме всего, его полностью поддерживал и вдохновлял друг Сэвил. – Я это делаю по собственной инициативе, меня никто не завербовывал. Мы так решили с Сэвилом. У нас в правительстве есть хорошие ребята, но полно и плохих. Мы боялись, что бомба попадет в руки плохих. От вознаграждения я наотрез отказался, дав понять русским, что готов помогать не за деньги, а только из гуманных побуждений. Я своими ушами слышал, как Бор говорил, что встречался с Черчиллем и Рузвельтом, пытаясь убедить их поделиться атомными секретами с русскими, чтобы установить взаимное доверие. У нас в Америке любой экономический кризис может привести к фашизму, как это случилось в Германии. Я не хочу войны, но для мира нужен баланс в оружии. Я уверен, что вношу свой вклад, – заключил Тед. Это был единственный раз, когда Тед и Джоан говорили о шпионаже в помещении. Его поступок теперь уже не казался ей плохим, она тоже верила, что Советский Союз – хорошая, справедливая страна, хоть после войны американская пропаганда стала твердить противоположное. Тед же видел себя Прометеем, укравшим огонь у богов... Свадьбу проводили в зале при синагоге. Церемония началась с появления героев вечеринки. Родственники и друзья молодых сопровождали пару. Трое музыкантов придавали настроение: визжал кларнет, стучал бубен, скрипка то плакала, то смеялась еврейскими мелодиями. Кларнетист смешно надувал щеки. Долговязый скрипач, изогнув набок свою худую шею, размахивал смычком. Вокруг бегали и смеялись дети. Балдахин на четырех палках – божественная хупа, колыхалась над молодыми. Жених, свидетели и гости мужского пола были в белых шапочках-ермолках. После свадебных клятв, раввин произнес семь благословлений. Жениха и невесту усадили на стулья, и гости, чествуя, подняли их вверх. – Чья свадьба? – любопытствовали соседи. – Какой-то парень из Нью-Йорка, говорят, образованный, берет за себя дочку Краковера. – Да? А сколько дали приданого? – Ну, знаете, нынче и без приданого берут, – мотнул головой сват, не переставая махать руками. Трапеза происходила в небольшом зале, разделенном перегородкой. На свадебный ужин подали фаршированную рыбу и жареного гуся со смальцем – жирного, румяного, со сладким черносливным соусом... Гости подходили и поздравляли: – Мазл-тов! Родственники невесты: мать, отец, брат, -- все были веселы и счастливы… В Чикаго личная жизнь Теда с молодой женой протекала радостно, принося им обоим необыкновенное наслаждение. Происходило это благодаря их полной совместимости и взаимопониманию. Тед и Джоан стали ездить к заливу, возобновили там ежедневные прогулки. Как и раньше им доставляло удовольствие смотреть, как вокруг кипит лихорадочная жизнь, бегут, вертятся, как щепки в море, люди. Гуляя по берегу, они разглядывали пурпурные небеса, окаймляющие голубую гладь залива, радовала и сама прогулка. Джоан рассказывала Теду о годах, прожитых на Брайтоне, где она любила наблюдать, как огромные океанские пароходы уплывали, а другие направлялись к американским берегам: - Море и солнце. Я проводила там целые дни, захватив лишь бутылку сока. А по вечерам, когда луна начинала разгуливать по брайтонским крышам, загадочно ложились длинные тени. Песок оставался теплым в летние вечера. Пестрые кафе у пляжа не закрываются там допоздна, и нигде нет такого вкусного, сочного и недорогого, в сопровождении разноязыкого многоголосья. Люди гуляют – белоголовые, голубоглазые, белобрысые, черные, кучерявые, – какие хочешь! А еще самозабвенно играющий старик-скрипач на набережной притягивает всех, кто приближается. Смеется и плачет его старинная скрипка. Весело на душе! Море дышит теплом, синеватая волна приносит запах морской соли, разливает его на дощатую набережную, идешь себе, дыша теплой влагой морского воздуха, а вдали чуть виднеется белый парус… Слушая рассказы жены, Тед успокаивался. А ночами он мог безмятежно спать, только будучи уверенным, что рядом Джоан. По утрам в комнате было еще темно и лишь лучи, пробивавшиеся сквозь края штор, высвечивали ее стройную фигуру. Он тонко чувствовал даже дрожь лунного света на ее теле... Хоть она была учительницей, а он -- ученым, у них не было в семье того, кого принято называть главой. Они были абсолютно равноправны. Ни он, ни она не командовали друг другом. Когда он говорил с ней, в его глазах светилась любовь, а взгляд был полон нежности. Она привлекала его к себе, они обнимались, прижавшись друг к другу и целовались со святым жаром. Романтика их взаимоотношений не давала места печали и унынию. Пока все было тихо, Холл не волновался. В конце 40-х годов Тед с женой, так же как и Сэвил с женой Сюзанной, вступили в компартию, представляли профсоюзы, защищали черных от дискриминации. Партийным активистам они нравились. В 1949 году Сэвил сообщил, что русский разведчик хочет встретиться с Холлом, но жена твердо запретила Теду: – Нет. Хватит, ты обещал, мы завязали. Русский продолжал настаивать. Это был Рудольф Абель. Тед и Сэвил уступили и пошли. Русские хотели продолжения сотрудничества. Тед пришел домой и все пересказал жене. Особенно нечестным показался Холлам упрек Лоны, что не следовало посвящать во все Джоан, когда она была еще только невестой Теда. В свое время Морис рассказал Лоне о своем шпионаже только после свадьбы. Жена за ужином резко упрекнула Теда: – Мы договорились. Всё, хватит, я беременна! Это был крик опасения за судьбу ребенка, за родную косточку и кровиночку. XXX Об испытании в СССР атомной бомбы Эд с женой узнали из речи Трумэна. Они были весьма удивлены столь быстрым успехом русских ученых. Тед и Джоан тоже впервые услыхали о русской бомбе из радиозаявления американского президента. В это время они ели на кухне. Услыхав ошеломляющую новость, муж и жена были очень возбуждены, но молчали, потому что об этом никогда не говорили в доме. Они лишь переглянулись, закончили ужин, вышли на улицу и там заговорили о русской бомбе. Они должны были обсудить то, что произошло, как отреагируют американцы и какие проблемы могут возникнуть у них лично. Муж и жена пришли к выводу, что появление бомбы у русских справедливо, это хорошо, и в этом -- заслуга Теда. Молодой физик чувствовал себя удовлетворенным. Торжествовал и Сэвил. Назавтра они накупили свежих газет. Пресса возмущалась и удивлялась тому, что Сталину удалось взорвать четырехлетнюю ядерную монополию американцев. Тед и Джоан еще раз подумали и решили: «Все. Игра закончена». Центр же хотел продолжения сотрудничества. Абель позвонил жене Мориса, Лоне, и они вместе снова отправились к Холлу в Чикаго. Тед не юлил, он возразил Абелю и Лоне: – Сейчас другое время: война закончилась, Советский Союз победил, и угроза фашизма миновала. Америки вам бояться нечего. У вас теперь тоже есть бомба, а я возвращаюсь к своей работе. Все. Точка. Зная, что на него не подействуют денежные соблазны, вербовщик попытался прельстить его пышными фразами о коммунистических идеалах. Абель предлагал бежать в СССР. Все было безрезультатно. Жена объяснила Теду, что он еще глубже завязнет в паутине, искусно сотканной московскими пауками. Абель был очень разочарован результатом визита к Холлу, но ничего поделать не мог. Тед был так же неколебим в своем теперешнем решении прекратить связи, как был тверд в стремлении помочь России пять лет назад. Но Москва имела свои виды, Абель настаивал, не отпускал, и Тед дрогнул... Видя это, Джоан проявила характер и упрекнула мужа, когда тот вернулся после встречи с русскими: -- Если ты пообещал им дальнейшее сотрудничество, то напрасно. Ты разве забыл, о чем мы договорились? Ни о какой «работе» не может быть и речи. Обратной дороги нет! Тед покорно кивнул в знак согласия. Жена Теда настояла, и муж окончательно отказал Абелю в дальнейшем сотрудничестве. Морис и Лона спрашивали разрешения у Абеля: - А что, если направить к Холлу Юлиуса Розенберга. Он – американец. Может быть, он сможет уговорить Теда? - Ни в коем случае, -- запретил Абель. – У Розенберга свой круг работы. С началом «холодной войны» настроения ученых изменились. Тед отверг попытку Абеля возобновить сотрудничество, ибо понял, что это уже не помощь, а обыкновенный шпионаж. Тед еще много раз встречался с разведчиками, но прежней «работы» это не предполагало. ХХХ Розенберг же, в отличие от Холла, так втянулся в шпионскую деятельность, что уже не отрывал ее от личной жизни. Этель обо всем знала, разделяла взгляды мужа и одобряла его действия. Вскоре Этель родила второго мальчика. Время стремительно летело вперед. Сыновья росли, и Этель почти все время уделяла им. Также, как с первым ребенком, Тэся взяла все в свои руки и руководила всем в квартире дочери. Бабушка Тэся постоянно приходила почти на целый день. Дед тоже наведывался при каждой свободной минуте поиграть с внуками. Уходили поздно вечером. Часто навещали Розенбергов Давид с Руфью и брат Бернард. Сводный брат Сэм находился в армии и присылал письма. Их отец, несмотря на свои 70 лет, продолжал чинить швейные машины. Трагедия разыгралась мгновенно: глава семейства, придя с работы, вдруг почувствовал себя плохо и умер. Тэся покрыла накидкой зеркало. Зажгла свечу в память по умершему. Жизнь продолжалась, старший сын Розенбергов пошел в школу. Мать помогала ему, так все время проводила дома, возясь с меньшим. Больше всех радовалась внукам бабушка Тэся. Понимая, что первоклашка нуждается в помощи взрослых, Тэся старалась приучить его к самостоятельности. Юлиус же не только не успокоился, но наоборот развернул свою деятельность еще шире, он упрочил связи с источниками и передавал секреты русским через Мориса и Лону. Единственным способом сохранить содержание советских сообщений в тайне была надежная кодировка. Сведения для ФБР оставались недоступны: американцы, раскусив японский и немецкий коды, все же не могли раскрыть русский шифр. Крылья бабочек – многочисленных фигурных антенн на крыше Советского консульства в Нью-Йорке, ловившие позывные с закопченного манхэттэновского неба, оставались недоступны для желавших разгадать советские разведывательные планы. Советский Союз подбирался к американским секретам, пользуясь тем, что весь мир пребывал ещё в эйфории от разгрома Гитлера, от встречи американцев и русских на Эльбе и от капитуляции Японии. Но американцам помог случай. Братья Холлы были ошеломлены сенсационной новостью, газеты сообщили: шифровальщик советской резидентуры в Канаде, который многое знал о советском шпионаже, решил остаться в Канаде! Холлы, как и все американцы, каждый день ждали новостей. Документы в руках шифровальщика говорили, что девять шпионских групп действовали в Канаде. Трудно сказать, чем руководствовался 26-летний русский офицер Гузенко, но он решил остаться в Канаде с женой и двумя малолетними детьми. Шифровальщик похитил в посольстве около ста секретных листов и спрятал их под рубашку. Офицер кроме всего прихватил записную книжку шефа. Сведения из нее были доведены до ФБР, что послужило поводом для начала расследования. Бегство поставило под удар всю дальнейшую работу русской разведки. Последствия оказались катастрофическими. В числе прочего беглец унес с собой и несколько донесений о Мее. Вскоре Холлы узнали из новостей, что в Англии арестовали доктора Мея. На допросах он признался в том, что передал некоторые сведения об уране. Канадский шифр стал доступен, но нью-йоркский оставался нераскусанным орешком... ХХХ Время летело, и становить его не под силу было даже Эйнштейну. Физику тяжело было расставаться с Маргаритой, собиравшейся в СССР. Он постоянно виделся с ней, а когда она уезжала к мужу, переписывался, рассказывая о своей жизни и интересуясь ее делами: «Ездил в Вашингтон, чтобы высказать свое мнение перед комиссией по Палестине... Они еще никогда не слышали такого публично выраженного возмущения, какое я им выразил. Я даже не представлял, что смогу все это изложить на английском. Но если человек должен сделать что-то, он сделает. А все остальное – обычная работа. Сегодня у тебя, кажется, должен быть Новый год. Счастья тебе в 1946 году!» В следующем письме он делился опасениями за судьбы мира: «Дорогая Маргарита! Мурашки пробегают по коже, когда обсуждаешь международную ситуацию. Мы бредем в темноте и узнаем лишь то, что нам преподносит лживая пресса... Консул Михайлов дал мне советы по поводу обмена письмами с советской Академией и был любезен, как мог. Твой А. Эйнштейн» Уступая настояниям возлюбленной, физик сообщал ей о выполненной просьбе: «В соответствии с программой я нанес визит консулу, и это доставило мне радость. О господине Михайлове я больше ничего не слышал, но думаю, что наконец-то передали телеграмму в русскую Академию. И мне очень любопытно, как пойдет дело дальше». По распоряжению Сталина, для того, чтобы привести произведения Коненкова из Америки был зафрахтован пароход. В Москве скульптору сразу выделили громадную мастерскую в самом центре, недалеко от Кремля. Такие блага получали редко, и на Коненкова посыпались упреки за то, что он якобы незаслуженно получил от власти подарок. Маргарита Коненкова, не привыкшая слышать такое, написала лично Берии, прося оградить семью от нападок, с учетом «ее роли и заслуг Коненкова перед Родиной». О величине ее заслуг можно только догадываться, Альберт Эйнштейн в эту женщину был влюблен и шел навстречу многим ее просьбам. Кроме всего, Эйнштейн и Маргарита действительно полюбили друг друга. Великий физик не смог пройти мимо очаровательной русской. IV. ПРЕДАТЕЛИ И ПАТРИОТЫ Стальной код взломан! Американская радиоразведка собирала послания, которыми обменивалась Москва со своей зарубежной агентурой, начиная с 1939 года. Шифры не поддавались, да и времени на их раскодировку не было – все усилия были направлены на взлом немецких и японских шифров. Лишь в 1943 году несколько специалистов приступили к изучению архивных радиограмм. Проект получил кодовое название "Венона". Задача оказалась исключительно сложной. Советские шифровальщики пользовались одноразовой системой: она применялась в течение суток и больше не повторялась. Разведчики, работавшие в США под дипломатическим прикрытием, уповали на стойкость системы, которая была крепче немецкой и японской. Взломать шифр, построенный на такой основе, практически невозможно. Но, все что задумано одним умником, может быть разгадано другим, еще большим. К тому же и здесь помог случай. Когда в 1941 году Германия начала войну против СССР, неимоверно возросло количество сообщений. В 1942 году скорость кодирования выросла вдвое за счет того, что одноразовые шифроблокноты превратили в многоразовые. В самый отчаянный период войны, случился сбой: блокноты были продублированы. Эта ошибка оказалась роковой. Именно она помогла американской разведке взломать шифр. Идея разгадки -- как в рассказе про Шерлока Холмса, который, проанализировав, начал с похожих фигурок пляшущих человечков. Американцы заметили схожесть, и возросла надежда, что русские шифросистемы вскроются. К участию в операции «Венона» был привлечен М. Гарднер, отлично владевший несколькими языками. Сразу после нападения Японии на США он был мобилизован на военную службу и принял участие в работе над вскрытием немецких и японских шифров. После японского Гарднер стал учить русский язык, пригласил консультанта по русскому языку и возглавил бригаду криптологов. Консультант же подозрительно часто заглядывал в тетрадь ученика... И вот однажды восклицание «Эврика!» раздалось в комнате криптоаналитика: Мередит Гарднер прочел одну фразу послания. В конце концов он с помощниками почти сумел реконструировать кодовую книгу. После первого читабельного результата Гарднер потихоньку добрался до радиограммы, в которой нью-йоркская резидентура передала в Москву доклад Фукса и список ученых, занятых в атомном проекте. Так американцы узнали о том, что в Лос-Аламосе действовали советские агенты. Однако установить их личности было сложно: в донесениях многие имена фигурировали под псевдонимами. Когда Эдгар Гувер получил отрывочные сообщения о русской разведсети, то сразу сообщил своему заместителю. Это был его единственный друг, его «второе я», с которым директор не расставался ни работе, ни дома. - Кому поручить раскрутку всего дела? - советовался Гувер. - Конечно, завотделом Роберту Ламфиру, - просиял друг. Друзья были обрадованы и, хотя ничего не могли пока предпринять, решили поговорить с тем, кто сумел совершить прорыв. Через час, когда контрразведчик Ламфир направлялся в главный кабинет, шеф с заместителем уже угощали там сигарой и кофе шифровальщика Гарднера, лопоухого кучерявого парня, носившего яркую бабочку вместо галстука. - Контрразведчик Ламфир, - позвольте познакомить вас с дешифровщиком Гарднером, - необычно волнуясь, представил Гувер. - Очень приятно, - щуплый скромняга пожал руку грузному верзиле. - Вам, Роберт Ламфир, поручается не просто важное, а ответственейшее за много лет дело. У мистера Гарднера есть первые успехи в раскрытии русского кода. Прошу вас работать в теснейшем сотрудничестве и постоянно держать меня в курсе. Не еженедельно, а ежедневно. Я надеюсь, что ваша работа даст нам возможность хоть как-то реабилитировать ФБР перед президентом. Через пару месяцев совместной работы Гарднер и Ламфир попросили Гувера отыскать тексты, посланные русскими за прошлые годы. Толстяк обещал, хотя не был уверен, ведь прошло четыре года. Директор направил приказ в Нью-Йорк. Вскоре Гарднеру прислали большую пачку. Когда через две недели Гарднер пришел на прием к Гуверу, дешифровщик выглядел таким возбужденным, каким его никогда не видели: оказалось, что архивные донесения были закодированы шифром, который Гарднер уже частично сумел раскодировать. -- Что, молодой человек, можете чем-то порадовать? -- Сегодня, сэр, кое-что есть. Одно из сообщений взломанного кода говорит, что некий британец Фукс передал информацию русским о методе расщепления урана. - Наконец-то! - вырвалось у Гувера, от радости вскочившего с кресла. В тот же день Гувер сообщил англичанам, и те начали собственное расследование. Фукса пригласили на беседу. Сначала он не очень-то хотел разговаривать, но английский следователь быстро сумел подобрать к нему ключи. И Фукс сознался. ФБР послало в Англию массу фотографий на опознание, но Фукс не назвал никого. Англичане судили Фукса и, поскольку он шпионил в пользу союзника, то ученый шпион получил всего 14 лет тюрьмы. Небезосновательно боясь утечки информации, шеф ФБР старался не сотрудничать с иностранными спецслужбами: англичан он не любил, французов презирал, а немцев ненавидел. Но сейчас было не до предпочтений. Неделя понадобилась Гуверу, чтобы договориться с англичанами, и тогда он приказал вызвать подчиненного: - Контрразведчик Ламфир! - недовольно ворчал шеф, держа в руках длинный список псевдонимов, из названий разных животных и птиц. -- Код разгадан. Это величайший успех за многие годы, и что толку? Тут десятки имен. А где шпионы? Кто они? Немедленно отправляйтесь в Лондон и лично допросите Фукса. Англичане выглядели в глазах ученого более привлекательными, чем янки. - Герр Фукс, я проделал долгий путь из Штатов, чтобы увидеть вас, -- представился американский следователь. - Не понимаю, для чего. Я все сказал англичанам. Отбывавшему срок наказания Фуксу больше ничего не грозило. Он понятия не имел, откуда на него вышли. Поначалу даже английские следователи не знали, как американцы нашли Фукса. Видя упорство немца, Ламфир, как бы между прочим, обмолвился: - Ну что ж, герр Фукс, очень жаль, что вы не хотите помочь стране, которая стала родиной вашей родной сестре. Мне кажется, она вышла замуж в Бостоне и должна скоро получить гражданство, не так ли? - Да... так, - запнулся осужденный. - Вы, упаси Бог, не подумайте, что мы будем ей как-то мешать или преследовать... Фукс намек Ламфира понял... и вспомнил, что курьер работает не то биохимиком, не то фармацевтом где-то в филадельфийской больнице. Чтобы найти химика, Гуверу понадобилось лишь несколько часов. При обыске в вещах курьера нашли карту Альбакерка, а он в самом начале разговора заверил агентов ФБР, что никогда там не был. – Откуда же у вас карта Альбакерка? – оглоушили беспечного курьера. Видя, что препирательство бесполезно, биохимик сдался: – Хорошо, я все скажу. Я – именно тот, которого вы разыскиваете. Последовало долгое признание, и рассказ, с того момента, когда он был завербован русскими еще в тридцатых годах. У курьера была прекрасная память, и он назвал много фамилий. Документы «Веноны» свидетельствовали, что американский коммунист Юлиус Розенберг работал на советскую разведку. Пять его агентов, радиоинженеров, в том числе Барр и Сарант, снабжали его данными о новейших секретных технологиях. Советские спецслужбы не ограничивались охотой за атомными секретами, внимательно следя за общим развитием техники. Их интересовало все: сплавы для танковой брони, артиллерия и боеприпасы к ней, самолетостроение, радиолокация. «Венона» свидетельствовала: Розенберг завербовал Давида Грингласа, и русские поддерживали его щедрыми денежными вознаграждениями, что стало для него, фактически, бизнесом. Гринглас продавал секреты Советскому Союзу. Во время войны он работал простым механиком в Лос-Аламосе, где Оппенгеймер и его коллеги создавали атомную бомбу. По требованию ФБР фармацевт описал дорогу к дому Грингласа в Альбакерке. Вскоре были присланы фотографии жильца. Сотрудник ФБР показал доставленное из Нью-Йорка фото. – Этот? – Он, - опознал курьер, – это тот человек, у которого я был в Альбaкерке. ХХХ Юлиус Розенберг бросился к родственникам и, никого не найдя, сунул под дверь квартиры Грингласов газету. На первой полосе – сообщение об аресте курьера. Имя ничего не говорило Грингласам, но фотографию они узнали сразу. В статье было сказано, что курьеру инкриминируется сотрудничество с Фуксом, о котором газеты сообщали ранее. Следующим утром Юлиус снова прибежал к Грингласам и с ужасом рассказал, что Фукс был в контакте с тем же курьером, который приезжал к Гринглacу. – Это очень опасно! Вам нужно скрыться, – потребовал Юлиус. – Почему нам? – возмущенно, возразил Дaвид. Юлиус побоялся приказать «Так надо», просто сделал вид, что не расслышал. Гринглacы никуда не хотели уезжать, тем более, что Руфь только родила ребенка. Советская разведка принимала меры к их эвакуации. Грингласов и Розенбергов предполагалось переправить в Мексику, а оттуда – в Россию. Давид и Руфь, получившие деньги на отъезд, решили сделать вид, что уезжают, и, дождавшись в укромном месте отбытия Розенбергов, вернуться домой. За Грингласами ФБР установило наблюдение. По настоящему-то агентшей была Руфь. «Оса» по собственному почину ездила в атомный центр рекрутировать своего мужа. Вернулась оттуда с его согласием. Ездила туда повторно, служила связником. И фактически тюрьма и длительный срок, если не смертная казнь, грозили Грингласам. Летом 1950 года в газетах появилось сообщение, что ФБР арестовало Давида Грингласа. «Калибр» посоветовался с матерью и признался, пригрозив покончить с собой, если арестуют его жену. Он предупредил ФБР, что тогда в суде некому будет свидетельствовать против Розенберга. С кураторами из Советского консульства Розенберг встречался много раз, а также передавал секреты супругам Коэн и Абелю. Как показала расшифровка, его агентурная сеть насчитывала не менее 18 человек. "Венона" утверждала: с атомными делами Розенберга связывал лишь один эпизод – получение информации от брата его жены, но именно он дал возможность ФБР обвинить Розенберга в выдаче государственной тайны. На самом деле первым об атомной бомбе советской разведке сообщил физик-ядерщик Тед Холл. В сотрудничестве с Москвой была обвинена и жена Розенберга, о которой в шифровках говорилось, что она знала, чем занимался ее муж. Из донесения от 21 сентября 1944 года: «В последнее время работаем с новыми людьми... ЛИБЕРАЛ рекомендует жену шурина -- Руфь Гринглас. Ей 21 год, горожанка, гимнастка... ЛИБЕРАЛ и его жена рекомендуют ее как образованную, умную девушку... Рут говорит, что ее муж, призванный в армию, на фронт не послан и сейчас работает инженером-механиком на «заводе Енормоус»». С расшифрованного донесения от 27 ноября 1944 года начался конец Розенбергов: «Информация на жену ЛИБЕРАЛА. Носит фамилию мужа, имя – Этель, 29 лет, замужем пять лет. Закончила школу, с 1938 года член «общества», политически достаточно хорошо развита. Знает о работе мужа.... Из-за слабого здоровья не работает, характеризуется положительно, как преданная личность». Гувер был доволен кропотливой работой Ламфира. Упрямый контрразведчик и скромный шифровальщик выходили на все новые, незнакомые имена. Но бесконечного везения не бывает... Вдруг секретарь сообщила, что Ламфир срочно вызывает шефа. -- Что опять стряслось, старина? – насторожился босс, занятый обычной полировкой своих толстых ногтей. -- Большая беда, сэр. Русские поменяли код! Близкий друг, придя к директору, нашел своего начальника в прострации, абсолютно разбитым и невменяемым. От победы до поражения оказался один шаг. -- Успокойся, Эдгар, шифровальщики возьмутся за новый орешек, а мы пока разберемся с теми двумя сотнями шпионов, кто упомянуты в прошлых донесениях. Работы хватит. Конечно, до смерти обидно, дружище, ведь мы совсем мало попользовались успехом дешифровки. Как они об этом узнали? Неужели у нас в ФБР или в ЦРУ есть русские агенты? Эдгар Гувер, обсуждая со своим заместителем предстоящий процесс, cетовал: -- Русские узнали про “Венону”. Это второй наш провал, такого же масштаба, как с русской атомной бомбой. Пройдет много лет пока подберутся к новому коду, если вообще его когда-нибудь разгадают. Теперь мы снова слепы и глухи, а шпионаж будет продолжаться. «Дело Розенберга» -- пока весьма слабое и может развалиться в суде. Донесения расшифрованы не полностью, и в таком виде суд к рассмотрению их не примет. - Да, к сожалению так. Единственный твой успех - признание Григласа, но он может в любое время от него отказаться, сказав, что мы его заставили. - Ты прав, - согласился Гувер, - и надо иметь в виду, что «делу» предстоит слушаться в американском суде, а не в сталинском, где обвиняемые идут на смерть, признаваясь в чем угодно, лишь бы перестали избивать и грозить уничтожением семьи. ФБР допрашивает Теда и Сэвила Все было спокойно, пока тишину не взорвала «Венона». Теперь Гувер выяснил, что советский агент «Млад» – Теодор Холл. Шифротелеграмма, посланная советским резидентом 12 ноября 1944 года из Нью-Йорка в Москву, сообщала, что Тед сам искал встречи с советской разведкой. Это была одна из восьми шифровок о Холле. Теду тогда еще не был присвоен псевдоним, и в первых шифровках он проходил под собственной фамилией. Потом ему присвоили кличку «Млад». Его старший друг, со скрученной рукой, получил псевдоним – «Стар». В шифрограмме говорилось: «Теодор Холл, 19 лет, сын скорняка, выпускник Гарварда. Как талантливый физик приглашен на государственную работу. Он был «гимнастом» (читай комсомольцем), обладает исключительно острым умом и широким кругозором, в том числе политически. В настоящее время руководит группой в «лагере» (на объекте). Холл вручил информацию о «лагере» и назвал главных ученых. Он решил так поступить по совету своего друга Севила Сакса, «гимнаста», живущего в Тире (читай: комсомольца, живущего в Нью-Йорке)». ФБР стало следить за Тедом и его другом. Текст 1944 года, для разгадки которого дешифровщикам понадобилось шесть лет, дал толчок дальнейшему расследованию. Оказалось, что источник передал детальное описание «Толстяка» и процесса очищения плутония. Русская разведка дорожила «Младом» и собиралась держать на привязи как можно дольше. На молодого физика и на его друга пала черная тень. Результаты слежки ничего не дали, и, отчаявшись, в 1951 году шеф ФБР дал приказ допросить «Млада» и «Стара» по отдельности. Делали агенты ФБР это деликатно, не желая вспугнуть остальных шпионов, боялись выдать, что советский код им доступен. Расшифровки «Веноны» ясно показывали, что Тед был вовлечен в шпионаж, но доказать это было совсем не просто... Розенберги уже были арестованы и ждали суда, когда в одну из пятниц, утром, в Чикагский университет наведалась секретная служба. Теда забрали из лаборатории, где он работал над докторской диссертацией, и отвезли в местное отделение ФБР. В животе закрутило, на лбу выступила испарина. Тед просчитывал любую мелочь, прокручивая в мозгу каждый ответ перед тем, как произнести вслух. В то же самое время его друга Сэвила, который к этому времени давно бросил Гарвард и работал таксистом, взяли прямо на улице. Багровое здание ФБР на Адамс стрит, внутри с мрачным, обнесенным решеткой двором, выходило сразу на две улицы. У главного портала маячил дежурный, проверявший пропуска. Допрос длился долго. Уверенные в победе коты решили помурыжить мышонка. Теду разрешили позвонить жене, и он произнес странным голосом только два слова: – Я задержан. «Млад» и «Стар» договорились заранее, что если будут допрошены, то просто будут все отрицать, чтобы показания не противоречили. «Млад» на допросе держался твердо. Следователь, возмущенный наглостью Теда, происходившей от молодости, от коммунизма и непонимания жизни, достал и показал фотокарточку. «Перестань выламываться, сволочь! Все равно расколешься!» – хотел прошипеть следователь, но вместо этого спросил: -- Вы же не будете отпираться, что встречались с советским журналистом? Тед: -- Впервые... вижу, -- тем не менее по спине пробежал холодок. Холл, быстро взяв себя в руки, журналиста не опознал и с невозмутимостью йога твердил, что ничего не знает, но в душе был уверен: домой не отпустят. Сэвила допрашивали в соседней комнате. Теду следователь показал фотографию Розенберга, но допрашиваемый ответил, что никогда не видел такого. Грингласа, возможно, видел в Лос-Аламосе, но никогда с ним не разговаривал. То же сказал и про Фукса. «Фу ты, чeрт! Чего эта харя улыбается? Что они будут делать, пока мы будем сидеть взаперти? О чем сговорятся? Неужели откроется эта тайна?» – проносилось в голове Теда. К вечеру все же отпустили. Когда Тед уходил из ФБР, ему велели придти в понедельник утром. Они просили его подумать, и он обещал. Сэвилу пришлось признать, что он ездил в Альбакерк, чтобы повидать Теда. На вопрос, о чем они говорили, ответил: о философии, о музыке. Это был тот случай, когда Сэвил вез листок с вопросами, ответы на которые хотели знать в Москве. Листок Сэвил прятал тогда в ботинке... Тед постучал. Дверь открыла жена, и глаза её расширились. -- Ну что? Отпустили? – счастливая улыбка поплыла по лицу. Суббота и воскресенье прошли в большой тревоге. В квартире не было ничего такого, что можно было бы инкриминировать по бомбе, но у Холлов было полно литературы «левого» толка. Супруги собрали книги, газеты и журналы, запаковали их в коробки и отнесли в машину. Затем посадили в машину годовалую дочку и направились к мосту над Drainage каналом. Въехав на мост и определив, что слежки нет, они быстро сбросили в канал все коробки. Джоан в это время вела картотеку членов Прогрессивной партии, и надо было срочно вручить списки в надежные руки. Товарищи по партии были напуганы, когда Холлы передавали им картотеку, но супруги не могли объяснить единомышленникам причину переполоха. В понедельник утром, как было приказано, Тед отправился в ФБР. Джоан была уверена, что назад он не вернется. За эти два дня Тед твердо решил: единственный путь – все отрицать. Эта твердость смущала контрразведчиков. -- Мы знаем, что ты совершил, зна-ем, -- говорили ехидные улыбки. Тед почему-то из вопросов почувствовал, что следователи в курсе того, что произошло, но точно не знали: кто, где, когда... -- Я читал, как вы фабрикуете материал и оговариваете невинных, -- перешел в атаку допрашиваемый. Более того, Тед упрекнул их, что из-за шуточного письма, которое он из Лос- Аламаса в 1944–м написал жене Эда, у брата, ракетчика, были потом неприятности... В чикагском отделении ФБР взвешивали, подойдут ли материалы из «Веноны» для суда в качестве улик. Гувер терзался тяжкими думами: «Русским уже три года известно, что код нами разгадан, иначе они бы его не поменяли. Но все же код разгадан не полностью. В суде эти материалы не примут... Все рухнет, и я опять останусь в дураках. Да еще настроим против себя и потеряем Эда Холла, ценного специалиста по ракетам». Ламфир от имени Гувера позвонил в Чикаго. -- Шеф предупреждает: ни в коем случае не оглашайте факт расшифровки! Если Тед Холл и Сакс не желают сотрудничать со следствием, не хотят признаться, отпустите их ко всем чертям! Организуйте тщательную беспрерывную слежку! Никуда они не денутся, им некуда уйти. История с Барром и Сарантом -- не повторится! В конце концов следователи решили не рисковать и отпустили Теда и Сэвила. Холлу самому трудно было поверить в это. Просто отпустили. Они его не арестовали. Он направился к лифту и ожидал, что его остановят. Он нажал на кнопку и стоял, не оборачиваясь. Сердце стучало как молот. Подошел лифт, открылась дверь, Тед зашел внутрь, спустился вниз и покинул здание. Никто не последовал за ним. Тед и Сэвил не знали, почему их отпустили. А следователи не могли упомянуть про расшифровки. Улик не было, и невозможно было обвинить Тедда, раз он сам не хотел признаваться. Нужен был человек, который бы свидетельствовал в суде. В деле Розенбергов ФБР имело такого фигуранта – Давида Грингласа. Поскольку Тед и Сэвил не собирались признаваться и свидетелей не было найдено, друзья пока были в безопасности. По закону их невозможно было привлечь, ибо никаких вещественных доказательств не было. Через несколько недель после того, как Тед был допрошен, против Розенбергов были выдвинуты официальные обвинения. Прочитав об этом в газете, Тед впервые по-настоящему испугался. Он заходил с женой в ванную, включал воду и только тогда мог на ухо о чем-то ей сказать. Уже стемнело, а он все лежал, вспоминая детали своих встреч с курьерами. Все это время Джоан оставляла дверь приотворенной. Когда свет гас, его преследовало неотступное наваждение страха. Сначала спасали сны. Во сне люди, которых Тед наяву боялся, появлялись простыми и симпатичными. И тогда мир оживал, становясь таким, каким он хотел его видеть. Постепенно храбрость возвращалась, и он вспоминал свое любимое стихотворение Мак-Кея: Ты хвалишься, что нет врагов? Увы, мой друг, напрасна радость! Коль шел дорогою отцов, Ты должен был, хотя бы малость, Нажить врагов. А если ж нет – То слаб твой в жизни этой след: Ты подлеца сумел простить, Не подал жаждущему пить, Нет чести, гордости в тебе – И трусом будешь ты в борьбе!** А Сэвил, страстно любивший поэзию, читал ему свои собственные стихи: Не спеши осудить незнакомца! Глянь на жизнь – его и своими глазами. Сначала пойми, что есть в нем, А затем – в сердце свое загляни И, осудив человека, помни: Ты судишь себя!** Тед тоже был не от мира сего, хотя и не такой странный, как Сэвил. В снах Теда было больше реальности, чем в каждодневной яви. Однажды приснилось огромное здание тюрьмы, залитое густым мраком, с черными изломами теней, сползавшими по кирпичным стенам. Пугающие фигуры проникали извне, из дремавшего за периферией сознания, дико изменяя звуки и образы привычного мира. Тед боялся проснуться, находясь во власти бесчувственной, каменной ночи, разлившей повсюду слабый отблеск луны. Он долго боролся с собой, и перемена произошла: рухнула внутренняя преграда, и он перестал бояться туманного будущего. Тед поднялся. Справившись с пеленой в глазах и с дрожью в теле, собравшись силами, обвел глазами комнату. Жизнь продолжалась. Надо было привыкать жить в нервозной неопределенности. Хоть к тому времени он твердо решил, что миссия выполнена, и вроде бы нечего опасаться, – все же мелькала иногда мысль: исчезнуть, бежать в Советский Союз. Наконец откровенно высказал жене: – Я думаю, ты понимаешь. С точки зрения американцев, я – предатель. Розенбергам же досталось и за себя, и за Холла. Не имея возможности уличить Теда, ФБР сорвало гнев на Розенбергах, грозя самым страшным. Тед, переживая, ужасно нервничал и терзался: – О, Боже, они убьют Розенбергов! – Я не считаю тебя шпионом, – успокаивала его жена, – одно дело разведчики и курьеры. А ты – ученый, ты поделился информацией с русскими, потому что считал это необходимым. Тед не был агентом, как Юлиус или Сэвил, которые старались добыть все, что можно. Холл, Фукс и Мей были учеными. Они были исследователями и находились в гуще разработок. Сила, которая побудила их передавать секреты русским, подвергнув опасности собственные жизни, называлась «марксизмом», и больше других она заворожила физиков всех национальностей. Но назвать иначе, кроме как шпионаж, подобрать другое слово было невозможно. -- Знаешь, Джоан, я Фукса хорошо помню по Лос-Аламосу, он – очень серьезный ученый. Механика Грингласа тоже вроде бы видел там, а Розенберга никогда не встречал. Мне совершенно ясно, что малообразованный шурин Юлиуса, хотя многое видел, но не мог иметь доступа к бомбе, он ничего в этом не понимает и понять не может. Для этого надо быть ученым и, причем, не рядовым. Но я нутром чую, Юлиус все же во что-то вовлечен. А жену его держат заложницей, только для того, чтобы шантажировать мужа. -- Допустим, шурин Юлиуса ничего в бомбе не понимает. Зачем же адвокат потребовал закрытого заседания, чтобы продемонстрировать скетч, нарисованный Грингласом? Зачем скрывать от журналистов рисунок, если он все равно передан русским? -- Это большая ошибка. Сначала адвокат говорил, что скетч -- ничего не значащая мазня. А теперь, желая показать патриотизм защиты, адвокат делает из рисунка военную тайну особой важности. Идиот! Жюри сразу увидит его просчет! Тед и Джоан наблюдали за всем этим в ужасе, каждый день с тревогой открывая газету. Абель предлагал Холлам скрыться. – Ты бы хотела бежать в СССР? – А что? Неплохая идея. Я бы подумала. А ты? – Я – нет, я не хочу уезжать, мне трудно покинуть Америку. А кроме того, можешь себе представить, какие неприятности возникнут у Эда! «США против Розенбергов» Контрразведчик Ламфир послал Гуверу сообщение, что абсолютно точно установил: «Калибр» -- Давид Гринглас, «Оса» -- его жена Руфь. Гувер заставил своих сотрудников работать круглосуточно и постоянно информировал о результатах президента США. Следователи допросили Розенберга, он был следующим в цепочке домино, но, в отличие от предыдущих, оказался стойким оловянным солдатиком и, не упав, прервал цепь провалов. Пока его отпустили. Через два дня ФБР пригласила Саранта, и тоже не арестовало его. Через три дня Сарант, бросив семью, убежал с любовницей, женой соседа. Барр, узнав об арестах, не мешкая, скрылся. Соболь тоже понадеялся на Мексику и пытался там купить билет в Европу. По просьбе ФБР группа мексиканских мафиози запихнула его в машину и силой вернула в Америку. Вскоре он предстал перед судом. Через месяц Холлы прочли, что Розенберг был арестован, и мог быть выпущен до суда под залог в сто тысяч долларов. Эта колоссальная сумма оказалась для него неподъемной. Тэся, узнав, что арестованы сын и зять, плакала дни и ночи, предчувствуя большую трагедию... Летом 1950 года радиоволны на всех языках мира разнесли сообщение из Кореи. Северная часть Страны Утренней Свежести напала на Южную, началась война. Президент США Трумэн отдал приказ морским и воздушным силам США оказать поддержку южнокорейским войскам. Осенью против них двинулись «китайские народные добровольцы». Это были регулярные войска армии Китая. Холлы, как и все американцы, не успев оправиться от прошлой войны, готовились к участию в новой. В это же время несменяемый шеф ФБР был рассержен и даже напуган размахом шпионажа в США. За две недели до начала Корейской войны Гувер предложил Белому дому арестовать американцев, подозреваемых в шпионаже. Списки включали около 12 тысяч граждан США. Чтобы такие аресты стали возможны, нужно было отменить феномен «вещественных доказательств», ибо в Америке, если нет улик, то невозможно передать дело в суд. Президент передал письмо Гувера для изучения своим юридическим консультантам... Русские испытали свое ядерное устройство, это сразу включило СССР в члены «ядерного клуба» и обострило «холодную войну». Государственный обвинитель не оставил сомнения, что намерен добиваться для всех шпионов смертного приговора. Суд длился полмесяца, он стал сенсацией не только в Америке, к нему было приковано внимание всего мира. Давид Гринглас, опасаясь смертной казни для жены и для себя, по совету матери признался. Он все валил на Розенберга, мужа сестры. Гринглас, как и его шурин, проникся коммунистическими идеями, считая, что в родном отечестве пророка нет и надо искать его в иностранном. За иммунитет для своей жены Гринглас согласился быть в суде свидетелем обвинения против родной сестры и шурина. ИЗ ОТВЕТОВ ДАВИДА ГРИНГЛАСА, СВИДЕТЕЛЯ ОБВИНЕНИЯ – Возвратился ли курьер в ваш дом после полудня, как обещал? – Да, в 2:30 я отдал ему мое донесение, и он мне вручил конверт с деньгами. – Сколько было в конверте? – Позже мы посчитали, там было 500 долларов. - О чем потом вас спрашивал Юлиус Розенберг. – Он спросил, что я достал. Я ответил, что имею довольно хорошее описание бомбы. – Вы нарисовали скетч? – Да. – Какие еще другие материалы вы передали? – Я назвал несколько имен ученых и несколько имен, подходящих для вербовки. – Сколько всего страниц вы написали? – Около 12. -- Вы сказали, что Юлиус во время печатания похвалялся, что сумел достать радиозапал. Он говорил вам, куда он девал радиозапал? – Он сказал, что вынес его с завода в сумке и передал русским. – Знали ли вы в то время, что совершаете преступление? – Да. – Вы знакомы со своей женой еще с детства? – Да – Вы любили ее, когда женились? – Да. – Вы любите ее больше, чем себя? – Да. – Понимаете ли вы, что ваша жена может стать обвиняемой в ходе процесса? – Да. – Вы чувствуете привязанность к сестре? – Да. – Вы понимаете, что ей может грозить смертная казнь, если жюри признает ее виновной? – Да. ИЗ ОТВЕТОВ РУФИ ГРИНГЛАС, СВИДЕТЕЛЯ ОБВИНЕНИЯ - Что вы сделали с деньгами, полученными за секретную информацию? – Мы спрятали их в дымоходе камина... – Сколько вам лет? – 26. – Может быть, из-за вашей молодости вы не понимали всей опасности? – Конечно, я не понимала значения того, что произошло. – А когда вы поняли? – Когда на Хиросиму была сброшена бомба... – 28 мая 1950 года вы заказывали фотографии на паспорт? – Да. – В то время, как вы фотографировались, вы уже знали, что никуда не поедете? – Да. – Вы это делали, чтобы обмануть Розенберга, убедить его в том, что уезжаете? – Да, мы хотели, чтобы Розенберг думал, что мы остаемся в Америке, ибо для него это было опасно. ИЗ ОТВЕТОВ ЮЛИУСА РОЗЕНБЕРГА – Слышали ли вы признания вашего шурина Давида Грингласа? – Да. – Руфь Гринглас показала здесь, что в середине ноября 1944 года, придя к ним домой, вы просили ее приобщить Давида Грингласа к добыче разведданных по месту его работы? Состоялась ли такая беседа? – Нет. – Знали ли вы, где служил Гринглас? – Нет. – Знали вы, что про объект в Лос-Аламосе? – Нет. – Давали ли вы когда-нибудь 250 долларов госпоже Гринглас, чтобы она поехала к своему мужу с целью завербовать его? – Нет. – Руфь Гринлас утверждает, что после визита к мужу, она передала вам информацию про ученых: Бор, Оппенгеймер... Была ли когда-нибудь у вас беседа с Руфью, в которой бы упоминались эти имена? – Нет. – Давид и Руфь Грингласы утверждают, что вы просили у Давида секретные сведения? – Нет. – Кто-нибудь обсуждал с вами тему атомной бомбы? – Нет. Розенбергу была предъявлена фотография резидента советской разведсети, скрывшегося в СССР. – Я никогда в жизни не видел этого человека. – Знали ли вы ли кого-либо из консулата СССР? – Нет. – Присягали ли вы на верность какой-либо другой стране? – Нет. -- Что вы скажете о России? -- Русские внесли огромный вклад в уничтожение гитлеровского чудовища, который убил 6 миллионов моих единоверцев, и поэтому я им сочувствовал... – Будете ли вы сражаться за США? – Да. – Считаете ли вы, что социалистическая система лучше капиталистической? -- Я считаю, что большинство должно определять, каким должно быть правление. – Считаете ли вы справедливым свержение правительства силой? – Нет. – Считаете ли вы правильным шпионить против собственной страны? – Нет. – Состоите ли вы членом компартии? – Пользуясь Пятой поправкой к Конституции, я отказываюсь отвечать на этот вопрос, потому что это может быть мне инкриминировано. ИЗ ОТВЕТОВ ЭТЕЛИ РОЗНЕНБЕРГ На Этель улик вообще не было, но она, пользуясь Пятой поправкой Конституции, отказалась отвечать на трудные вопросы. Суду стало ясно, что она скрывает правду и не хочет честно рассказывать. – Где сейчас ваши дети? – В приюте.... – Виделись ли вы с ними с момента ареста? – Нет.. – Знали ли вы, что ваш брат работает на атомном объекте? – Нет. – Он самый младший в семье, не так ли? – Так. Я на 6 лет старше его. – Вы его любили? – Да, очень. – Ваш брат когда-нибудь упоминал при вас, что замешан в шпионаже на русских? – Нет. – Помогли ли вы своему брату вступить в компартию? – Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. ИЗ РЕЧИ ОБВИНИТЕЛЯ Прокурор добивался для шпионов смертного приговора: «В центре шпионского круга – Розенберг, щупальца этого спрута протянулись к Давиду и Руфи Гринглас... Розенберги запустили в действие тщательно продуманную программу, им удалось выкрасть уникальное оружие, если хотите, ключ к выживанию нации и средство поддержания мира во всем мире – атомную бомбу. Вера в коммунизм привела их в советскую шпионскую организацию». ИЗ РЕЧИ ЗАЩИТНИКА Адвокат Розенбергов реагировал очень эмоционально: «Любой, кто дает показания против своей родной сестры – омерзителен, отвратителен, – он нарушает сами основы, по которым живет человечество. Это самое низкое из низших животных, которое мне приходилось видеть, и если вы честны перед собой, вы со мной согласитесь, что это не человек, это – животное... Слыхали ль вы, чтобы человек с улыбкой убивал свою собственную сестру? Разве в такое можно поверить? А разве это не странно, что Руфь Гринглас не подверглась аресту?.. Юлиус Розенберг не скрывает своих взглядов на отношения СССР и США, которые были хорошими раньше, когда наши страны были союзниками, но не сегодня, когда СССР предан анафеме...» ИЗ РЕЧИ СУДЬИ Судья негодовал: «Граждане нашей страны, предавшие своих сограждан, не должны питаться заблуждениями о советской власти, которые у них были во время войны. Характер русского терроризма теперь себя обнажил… Я считаю, преступление Розенбергов хуже убийства... При убийстве преступник убивает только свою жертву… В данном случае они вложили в руки русских атомную бомбу за годы до того, как по расчетам наших ученых русские смогли бы создать свою. Теперь эта бомба позволила совершить коммунистическую агрессию в Корее, в результате чего 50 тысяч наших солдат погибло и неизвестно, сколько еще миллионов может погибнуть. Все это цена их предательства. Мотором шпионского гнезда был Юлиус Розенберг, но не заблуждайтесь по поводу роли его жены. Вместо того, что отвратить, она вдохновляла его и помогала. Она – зрелая женщина, старше его на три года, и на семь лет старше своего младшего брата, она – соучастник преступления». ПРИГОВОР 29 марта 1951 года в зале суда сурово прозвучало: -- Мы, жюри присяжных, признаем Юлиуса Розенберга и Этель Розенберг – виновными. Через неделю судья определил меру наказания Розенбергам -- смертную казнь. В конце концов признавшийся брат Этели получил 15 лет, а упрямому инженеру Соболю, решившему поиграть в молчанку, повезло. Поскольку к атомным секретам он отношения не имел, то смертная казнь его миновала, и получил он всего 30 лет тюрьмы. Два года в камере смертников Известие о краже бомбы раскололо американцев. Коммунисты собирали в Манхэттене громадные демонстрации в защиту Розенбергов. Это будоражило громадный город, подливало масла в огонь. Компартия Америки представляла очень внушительную силу, она насчитывала в своих рядах около восьмидесяти тысяч членов, а на митинги собирала еще и сотни тысяч сочувствовавших. Однако отцы и матери, братья и сестры, сыновья и деды, погибших в Корее, не обращали на коммунистов внимания, они требовали отомстить Розенбергам. Вопреки сильной жаре на очередную манифестацию народ стал стекаться задолго до назначенного времени. К Манхэттену со всех сторон тянулись молодые и старые. Идти на митинг никого не принуждали, но пришло много, колонны растянулись на километры. Собралось более ста тысяч человек. Над площадью висел гул возбужденной толпы, напряжение, достигшее предела, разбередило незаживающие раны. Тед и Джоан тоже пришли. Тед нервно сжимал руку жены, оба молчали. Начались выступления. Коммунисты и профсоюзные активисты утверждали, что Розенберги не виновны и правительство состряпало это дело, чтобы очернить компартию. Возбуждение нарастало. Тед и Джоан слились с толпой, она попятилась, раздалась, уступая место приближающимся конным полицейским: навстречу двигалась большая колонна, поддерживавших правительство. То тут, то там из нее раздавались истеричные обвинения антикоммунистов. Они пугали народ, что кругом русские шпионы: «Russians are coming!» Полиция маневрировала, разворачивалась, пытаясь сохранить порядок. Атмосфера меж разъяренных масс зарядилась ненавистью. Колонна, поддерживавшая правительство, бушевала: – Смерть Розенбергам! Повесить их! Поджарить этих сук! Месть кипела в сердцах, кровь стучала в висках, люди требовали мщения. Предательство вызвало справедливую ярость. Кругом несли плакаты, требовавшие смерти. Загипнотизированная зрелищем, толпа притихла. Лишь женщины, потерявшие мужей на новой войне, выкрикивали: – Не надо их жарить, будет много вони! Повесить их и отправить трупы в СССР! – Приговор должен быть приведен в исполнение! – требовали родственники погибших. Тед и Джоан видели, как они шли, подняв головы, с глазами, полными слез мести. Во многих городах Америки участники демонстраций призывали защитить безопасность страны. На этой волне активизировались разоблачения сенатской комиссии, которую возглавлял Дж. Маккарти. Однако, не маккартизм был причиной преследований супругов Розенберг. Напротив, разоблачение Розенбергов стало причиной маккартизма: американцы были возмущены тем, что в самую секретную лабораторию забрались бывшие союзники – русские. Коммунистическая партия США служила «крышей» для советской разведки. Расследование обнаружило, что компартия являлась кадровым резервом шпионской агентуры. Именно через коммунистов советской разведке удалось выйти на ученые круги. Многие взваливали вину на мягкотелого, теперь уже покойного Рузвельта. Простые американцы обвиняли Госдепартамент в отдаче Китая в руки коммунистов, в предательской трусливой политике. В этот период Сталин лично курировал разведку, инструктируя, как нужно действовать против США. Сталин советовал убеждать эмигрантов в том, что они помогут СССР, своей бывшей родине, которой угрожает американский империализм. В ожидании помилования два года жизнь фанатично настроенных супругов висела на волоске. Этель должна была стать рычагом давления на Розенберга: в ФБР считали, что любящий муж никуда не денется и признается ради жены. Но Розенберги молчали, в камеру к ним приходил раввин, который пытался изменить идеалистический взгляд осужденных на СССР. Раввин рассказывал о массовых сталинских репрессиях, о борьбе с «космополитизмом» в СССР, о «деле врачей». Розенберги отказывались верить. Раввин жалел супругов, видя, что они жертвы обмана и заблуждений. Трумэн сдавал дела и предоставил решать вопрос о помиловании новому президенту – Эйзенхауэру, который, имея в виду Корейскую войну, считал поступок Розенбергов предательством, приведшим к смерти многих тысяч американцев. Юлиуса смертный приговор не удивил. Он считал, что так оно и должно было случиться. Должно было якобы появиться «дело Розенбергов», чтобы Корейская война стала приемлемой для американского народа. Он говорил, что истерика и страх нужны, чтобы увеличить военные расходы. Президенту Розенберги писали, что не виновны. На предложение признаться, отвечали, что за сохранение жизни надо заплатить слишком высокую цену, но в жизни, купленной таким образом, они не смогли бы жить в достоинстве и уважении. А на столе президента рядом с прошением Розенбергов о помиловании лежали раскодированные шифровки, подтверждающие вину супругов. Больше всего злило президента их упрямое нежелание назвать остальных шпионов. «Благодарность» тирана: расстрел еврейской культуры Братья Холлы продолжали внимательно следить за жизнью в СССР, но очень многое оставалось непонятным. Политика Сталина в отношении гонимого племени была безнравственна, как и все его нутро. Сверхоружие он получил на три четверти благодаря евреям: разведчикам и ученым, отечественным и иностранным. Сталин создал Еврейский Антифашистский комитет (ЕАК) для сбора средств среди зарубежных еврейских общин. Хоть во время войны ЕАК собрал миллионы долларов, в стране начался государственный антисемитизм. ЕАК курировал Вячеслав Молотов, русский по национальности. Его жена, еврейка, была хорошо знакома со многими членами Комитета. Молотов же после войны попал в опалу, и «Дело ЕАК» стало одним из способов скомпрометировать сановника, ставшего неугодным Сталину. С 1948 года в ЕАК стали поступать письма, с просьбой разрешить добровольцам поехать и защищать Израиль. В Москве евреи приветствовали посла Израиля – Голду Меер. После убийства Михоэлса власти обвинили Комитет в связях с американскими спецслужбами. Чекисты уничтожали машинки с еврейским шрифтом, изымали из библиотек литературу на идиш. Начались аресты работников еврейской культуры, «борьба с космополитизмом», чистка кадров в науке, на производствах... Политбюро приняло постановление о роспуске ЕАК. Были также закрыты Еврейский театр и все другие еврейские учреждения. Разжигая великодержавные настроения русских, Сталин заглушал этим их недовольство нищенским уровнем жизни, перекладывая вину на «империалистов, строящих козни против страны Советов». Вождь боялся народа, скрываясь за многочисленной охраной криводушных выкормышей. Для создания атмосферы всеобщего страха он уничтожил в 1950 году большую группу этнических русских, руководителей Ленинграда. Среди казненных были высокопоставленные русские, грузины, украинцы... Казни, такого большого количества людей всех национальностей, наводят на мысль, что Сталин был не столько антисемитом, сколько просто безумным кровожадным зверем. Тирана воспевали тысячи подхалимов, одни искренне, другие – кривя душой; были даже такие, кто предлагали начать новую эру летоисчисления от дня рождения Сталина. Кампания против «безродных космополитов» переросла в «Дело ЕАК». Сталин провел закрытый процесс ЕАК, и в пыточных подвалах Лубянки были расстреляны 13 членов Еврейского Антифашистского Комитета. В конце 1952 года жену Молотова доставили из ссылки в московскую тюрьму. Самого Молотова Сталин собирался сделать одним из обвиняемых в ходе процесса над группой «врачей-вредителей»: кремлевские медики якобы неправильным лечением сокращали жизнь вождей. Все они, по плану, «были связаны с еврейской шпионской, террористической организацией». Новый «заговор врачей» должен был закончиться так же, как и в 1938-ом. Тиран целился в старую партийную гвардию, которую хотел полностью устранить. Кроме того назревала депортация всех евреев в Сибирь. Новое «Дело врачей» было борьбой Сталина за возможность остаться у власти. Вождь мирового пролетариата почти ежедневно принимал следователей из ГБ и сам лично давал указания – кого арестовывать, кого и как допрашивать, сам же намечал приговоры. Когда речь шла о глобальных вопросах победы мировой революции, Сталин не останавливался ни перед чем, принося в жертву многие народы. Мракобес приказал пытать врачей. Всего обвиняемых было 37 человек. Люди по всей стране стали бояться идти на прием к врачам-евреям. Постепенно кампания вокруг «сионистского заговора» стала выходить из-под контроля ее организатора. На Западе она вызвала резко негативную реакцию. В Нью-Йорке прошли массовые демонстрации. Вскоре после войны Сталин стал считать врагом Америку, и отсюда вытекало последующее. Увидев, какую силу получил Гитлер, возведя антисемитизм во главу угла своей политики, Сталин решил использовать тот же рычаг. Он откровенно говорил на заседаниях, что все евреи – американские шпионы. Сталин учил: раз в Америке местные коммунисты считаются русскими шпионами, то евреи в СССР – шпионы американские. Теперь тиран говорил, что все равно победили бы Гитлера, могли обойтись и без Второго фронта, американских грузовиков и тушенки. Сталин стал верным учеником Гитлера. В свое время фюрер не скрывал: "Антисемитизм является удобным средством. Вот увидите, как мало времени потребуется для того, чтобы перевернуть весь мир только с помощью нападок на еврейство ". Коммунистический вождь выполнял завет Гитлера, призывавшего в политическом завещании к «тщательному соблюдению расовых законов». Ошеломленные Холлы удивлялись сравнению американской газеты «Форверст»: «Сталинский режим России объявил войну евреям всего мира. Москва призвала по существу к повсеместному преследованию и уничтожению представителей этого народа... В России мы имеем дело со «славянским» вариантом Гитлера». После предстоящей расправы над врачами вождь предполагал всех советских евреев депортировать на Дальний восток, якобы спасая от «народного гнева». Депортация была частью его плана подготовки к Третьей мировой войне. В декабре 1952 года, в самый разгар подготовки «дела врачей», проходило заседание Политбюро, на котором обсуждали кандидатуры на Сталинские премии. Председатель Союза композиторов, русский по национальности, вспоминал: «Ни с того ни с сего Сталин вдруг сказал: «У нас здесь, в ЦК, антисемиты завелись?! Это позор для партии, это позор для всей страны. Немедленно прекратить!» То была темпераментная, очень жесткая его речь... Участники заседания были потрясены таким неожиданным выступлением вождя. У меня жена еврейка. Я пришел домой, стал ей рассказывать. Она не сразу мне поверила. Появилась надежда, что скоро закончатся все эти антисемитские безобразия. На следующий день по всей Москве только об этом и говорили. Эффект был как от взрыва бомбы. Ведь на заседании присутствовали сливки интеллигенции, руководители комитетов по культуре, искусству, науке. Мы радовались, что скоро прекратятся дикие выходки. К сожалению, все продолжалось. Более того, напряжение все усиливалось. Оказалось, что уже готовились вагоны для выселения евреев... Все мои позитивные впечатления от прежних встреч со Сталиным исчезли. Я понял, что это был актерский жест. Для Сталина это было характерно. Он себя будто не связывал ни с чем негативным. То, что происходило в стране, вроде бы его не касалось. Для народа он был и хотел остаться богом… Да, многие верили, что ко всему плохому, страшному в стране Сталин не имел отношения. Мол, это все творят его соратники. А те ведь делали, что он им говорил. Без его слова не делалось, ровным счетом, ничего. Сталин был величайший актер, коварный и жестокий...» Холлам было ясно, что назвать Сталина антисемитом в общепринятом понятии этого слова, трудно. В окружении Гитлера не могло быть евреев, а у Сталина было много соратников-евреев. Его дети были в браке с представителями этой национальности. Что касается репрессий, то Сталин с такой же жестокостью расправлялся и с грузинами, и с русскими, и со всеми другими. Видимо, пройдет еще много времени, когда можно будет понять мотивы преступлений монстра по имени Сталин – Великого Вождя, Великого Параноика, Великого Злодея. Более злобной и противоречивой фигуры в мировой истории не было. В Советском Союзе правил Страх по имени Сталин. Из-за океана одно братья видели точно: тиран не был безучастным зрителем, он был автором и актером в великой драме жизни. «Издержки» Конституции Промозглым февральским утром 1953 года каддилак Гувера подкатил к Белому дому. Несмотря на погоду, настроение у посетителя было хорошее. Отношения с новым президентом были намного лучшими, чем с ненавистным Трумэном. Совсем недавно Гувер был награжден высоким орденом, а в ответ подарил президенту золотой значок ФБР. Коренастый боровичок, контрразведчик, в костюме с манишкой, платочком, и неизменным галстуком в полоску, появился перед секретаршей. Через пять минут Президент Эйзенхауэр, бывший фронтовой генерал, принял начальника секретной службы. Когда Гувер закончил доклад, президент, откинувшись на спинку кресла, воскликнул: – Посмотрите, Гувер, сколько головной боли мы имеем из-за этих Розенбергов! Вы видели вчера по телевидению, какие демонстрации проходят в Нью-Йорке и за границей? Сталин в Кремле, должно быть, ликует. Чуть ли не каждый день за оградой Белого дома демонстрации. – Что же делать, господин президент? Может, Розенбергам премию дать за то, что они лишили нас монополии? – усмехнулся Гувер и достал трубку. Президент разрешительно кивнул. – Эта семейка украла у нас фантастическую сумму, которую мы с англичанами потратили на «Манхэттеновский проект», -- на секунду перевел дыхание Гувер. -- За такие деньги можно всю разрушенную Европу восстановить! Розенберг передал русским массу военных секретов: дистанционные взрыватели, радары и новинки радиотехники, не говоря уже о секретной информации от шурина о Лос-Аламосе. Юлиус завербовал несколько очень талантливых ученых и инженеров. Барру и Саранту удалось скрыться за «железным занавесом», и они вроде бы не плохо устроены. А насчет Сталина имеются сведения, что после начала нового «дела врачей», его что-то не видно на людях. Вообще, наши аналитики мне прислали доклад, что коммунистический вождь сильно сдал за последнее время. – Наверное, болеет. А насчет Розенбергов, у меня складывается впечатление, что они надеются на общественное мнение. Ждут, что я вынужден буду их помиловать, – президент посмотрел через окно на лужайку, за оградой дефилировали демонстранты, пользовавшиеся американской свободой выражения мнений. Эйзенхауэр продолжал: -- Наш «великий инквизитор», сенатор Маккарти, ошеломляет Америку сенсациями о том, что мол госдепартамент приютил 200 коммунистов и в Голливуде никого, кроме сталинистов, нет. Это он хватил через край, но народ действительно возмущен действиями марионеток, руководимых Москвой. Кроме этого, если я помилую Розенбергов, что скажут родители наших парней -- отцы и матери погибших, сейчас погибающих и тех, что еще погибнут в Корее? Я думаю, Розенберги меньше боятся смерти, чем позора и стыда за то, что разочаруется публика, узнав, что они, хоть и шпионы, но не атомные. Представьте, каково им признать после такой рекламы, которую им сделали по всему миру, что они просто заурядные предатели своей страны! – У этой Этель вообще какой-то дикий характер, господин президент, -- добавил Гувер. – Как видите, Эдгар, именно Этель оказалась сильной характером, а муж – слабак. Наверное, она лидер в их семье? – Именно так, господин президент, – подтвердил начальник ФБР, – хотя жена напрямую в делах мужа не замешана. Теперь она стала ментально, душевно болезненной. Она ведь на момент ареста уже посещала психолога каждую неделю. Мы разрешили ему приезжать в тюрьму к ней два раза в месяц. Он, между прочим, консультирует ее бесплатно, и, по поступающим сведениям, влияет на нее очень дурно. Она без него вообще не может жить. – Не трогайте его, пусть лечит. – проворчал президент. – И адвокат ее, как вы раньше докладывали, еще тот тип! Все равно, не трогайте и его. Вообще, что с ней делать – ума не приложу. – Господин президент, мне Розенберги нужны живые. Мертвые, они ничего не расскажут, и мы никогда не узнаем, кто такие «Перс», «Нил», «Серб» и другие шпионы. Я имею сведения на дюжину друзей Юлиуса, деятельность которых не могу доказать из-за бюрократической волокиты и судейского крючкотворства, – негодовал Гувер. – Здесь я ничем помочь не могу. Хоть я и не мог предположить, что у нас столько помощников «товарища» Сталинa, -- нарушать Конституцию не стану. Это скользкий путь. Стоит однажды совершить нарушение, и уже не отделаешься от соблазна. Постепенно так можно скатиться до сталинского режима. Ведь он не соблюдает ни одного пункта своей «Великой Сталинской Конституции». Не могу забыть речей подсудимых, его бывших соратников. Эти обреченные на смерть, издеваясь над собой и правосудием, признавались в чем угодно. Вместо того, чтобы быть гарантом, Сталин стал насильником даже над такой куцей Конституцией, как Советская. Свобода слова, собраний, печати, деятельность других партий, -- в России давно забыты. Вы думаете, Рузвельт не знал об этом? Прекрасно знал, но предпочитал закрывать на это глаза, считая, что «дружба» со Сталиным важнее. Соблюдение нашей Конституции должно быть возведено в абсолют. Если мы не будем соблюдать ее, так кто же будет? – Это так, поэтому без вашего разрешения я не могу привлечь к ответственности около 12 тысяч коммунистов, на которых у меня есть сведения, – возмущался Гувер. – Одна «Венона» называет две сотни фамилий и кличек. Некоторые псевдонимы до сих пор раскрыть не удается, и мы не знаем, кто за ними стоит. Подумайте, даже этому мальчишке Холлу, о котором нам точно известно, что он передавал в Нью-Йорке, на Брайтон Бич, секреты русским, – я сделать ничего не могу! Но ничего, в конце концов, доберусь и до него. Он у меня в капкане. -- Правильно. Соберите доказательства, но главное -- найдите людей, согласных свидетельствовать против него в суде. А нарушать Конституцию – грех больший, чем совершил Тед Холл. Поскольку Холлу может грозить смертная казнь, дело в конце концов дойдет до Верховного Суда, и любые превышения полномочий, так или иначе, вскроются. Чтобы не остаться в дураках, Эдгар, действуйте по закону. Ищите свидетелей, следите за его контактами с русскими. -- Как мне докладывают, с русскими, он больше не общается. С физики перешел на биологию... – Это хорошо, – президент взглянул на собеседника. – А не родственник ли он нашему ракетчику Холлу? - Эд Холл – его родной брат. Но об Эде я могу сказать только хорошее. - А не может ли случиться, что русские доберутся и до Эда. Тед, небось, давно им рассказал, что брат занимается ракетами... - Во-первых, Теда русские не вербовали. Он сам к ним пришел, а во-вторых, мы строго предупредили Эда, что если он поделится с кем-либо государственными секретами, то, будучи на службе, немедленно пойдет под военный трибунал. Он твердо обещал соблюдать присягу. Насколько мне известно, о предательстве брата он не знает. Эд очень много делает для Америки, и его выдвигают на престижнейшую премию за вклад в ракетостроение. На всякий случай мы ведем постоянное наблюдение за всеми секретными учеными, включая Вернера фон Брауна, у которого тесть живет в коммунистической части Германии. А вообще, если бы я был президентом, я бы навечно запретил компартию, – кипятился шеф ФБР. – Сначала станьте президентом, Эдгар. Не знаю насчет наших коммунистов, но на Розенбергов злость у народа – необычайная. Я должен к этому прислушаться. Сколько ребят мы потеряли в Корее из-за того, что у русских появилась атомная бомба, и мы вынуждены опасаться ответных действий! Я бы уже давно разбомбил всех этих китайских «добровольцев». Если сегодня Розенбергов выпустить и не охранять, завтра их квартиру в Нью-Йорке сожгут родители ребят, погибших в Корее. А если не казнить, их придется лет через 15, а может и раньше, выпустить. - Наверное, - вздохнул Гувер. – Все эти просители, защищающие их, начиная от Эйнштейна и кончая Пикассо, верят им, ничего не зная, кто они на самом деле. Интересно, что бы они сказали, почитав расшифрованное «Веноной». Эти ученые идиоты никак не могут избавиться от социалистических бредней. О, если бы они знали, сколько секретов шпионы передали, какой вред нанесли! А вот посмотрите, что мне написала Этель, – президент протянул собеседнику лист. «Спросите совета у своей доброй жены, у матери Вашего единственного сына, ее сердце хорошо понимает мое с мужем желание увидеть наших сыновей взрослыми ... Весь мир оценит Ваше милосердие», -- Гувер пробежал глазами письмо Этели к президенту. – Мой единственный сын сейчас воюет в Корее за свободу, против мирового коммунизма, – сказал президент. – Может, Сталин специально нас провоцирует, чтобы узнать про шифровки? Ну, нет. Этого допустить нельзя. Будем читать их донесения и следить дальше... - К величайшему сожалению, код русские поменяли еще пару лет назад, но все их прошлые донесения у меня хранятся, -- угрюмо сообщил Гувер. - Это ужасно, что поменяли, очень жаль... Опять же насчет Розенбергов. Не думаете ли вы, что русские шантажируют их? Не может ли быть, что сталинцы так запугали Розенбергов? Ведь русские агенты убили разведчиков-перебежчиков, и Орлов боится, чтобы не расправиться с его матерью. Так почему коммунисты остановятся перед тем, чтобы шантажировать семью Розенбергов убийством их детей? Ведь убил же Сталин Троцкого и других лидеров оппозиции вместе с их родственниками, включая жен, сестер и детей! Ума не приложу, что с ними делать. Вы, кстати, подготовили официальные рекомендации? - Федеральное Бюро рекомендует смертную казнь Розенбергу и 30 лет тюрьмы его жене. Я разделяю это мнение и от своего имени тоже написал. Все-таки она мать двоих детей, -- сказал Гувер. - У вас, Эдгар, как я знаю, детей нет, -- иронично взглянул президент на визитера, с непонятной личной жизнью, -- а у меня и у десятков тысяч американцев сыновья каждый день рискуют жизнью. Около пятидесяти тысяч ребят погибли. Розенберги помогли Сталину нарушить нашу атомную монополию. Я, как и Трумэн, боюсь ответного удара и не могу применить бомбу в Корее. Так что позвольте мне иметь свое мнение, как поступить с этими предателями! МАТЬ Каждый вечер Холлы вместе со всей Америкой наблюдали по телевизору за историей Розенбергов. Неоднократно показывали также и мать Этели... Для Тэси пытка длилась день и ночь, порой казалось, вот-вот сойдет с ума. На свидание с сыном Тэся приходила раз в месяц. - Проходите, - охранники разглядывали пропуск, обращая внимание на натруженные, изрезанные ладони Тэси. Ожидая Давида, бедная женщина беззвучно рыдала. В комнате свиданий витал зловещий полумрак. В первый раз перемена во внешности, а также полосатая тюремная куртка, потрясли мать, но теперь, после двух лет кошмара, она потихоньку привыкла к бледным запавшим щекам здоровяка-сына, к его ввалившимся глазам. А эта коротко остриженная голова! На мгновение Тэся вздрогнула, пошатнулась и едва не лишилась чувств. - Дэйв, сынок! - ее грудь вздымалась и опускалась. Она прикрывала лицо. Губы и подбородок дрожали. Она стала рыться в сумочке, отыскивая носовой платок, и повторяла вполголоса: - Господи, за что ты покинул меня! Давид, желая найти для матери слова утешения, бессвязно лепетал: - Ну, мама, перестань. Не надо плакать. Тебе тяжело, я знаю, но все еще устроится, посмотришь, устроится. Этти останется в живых, не надо терять надежды. - Скажи Дэйв, как это получилось, что вы все шпионили? Он заволновался так, что застучали зубы и по спине пробежал озноб. - Так вышло, мама. Я еще в день ареста тебе это сказал, и ты посоветовала мне сразу во всем признаться. Всех нас втянул Юлий. Во всем виноват он, а Этти просто была в курсе и одобряла... Мать вытерла влажные глаза после этого ожиданного, но все равно тяжелого удара, и вырвался крик истомленной души: - Дэйв, как же ее убедить? - Не знаю, мама, она такая упрямая! После свидания Тэся уходила совсем разбитая, но боль не таяла и дома, оставаясь гвоздем в материнском сердце. ...Не только Тэся осуждала взгляды дочери. Бернард также был возмущен поведением сестры. Тэся не переставала благодарить Бога за то, что он пощадил отца арестованных, забрав его к себе до начала трагедии. Розенберги вызвали ненависть и осуждение большинства американцев. Этель же хотела быть мученицей. Приемный сын Тэси -- Сэм, который стал военным, и уже семь лет не жил в семье, приехал из армии в тюрьму, чтобы повидать сводную сестру. После свидания Сэм, совершенно расстроенный, пришел к Бернарду. – Я не понимаю, кто она: а идыше мамэ, любящая мать двоих детей, или фанатичная шпионка Сталина, поставившая свои коммунистические идеи выше своей страны и своих детей? Что помогает ей выдерживать двухлетнее заключение, каждый день ожидая казни? Кто она? Мы ведь знаем, что Давид сказал правду о шпионаже Юлиуса. Я только не уверен, что именно Этель печатала на машинке донесения, скорее – сама Руфь. Но в том, что Юлиус – шпион, нет никакого сомнения. И Давида втянул он. – За Давида скажи спасибо его жене Руфи. Это, скорее, ее работа, – ответил Бернард. – Да, он за нее горой! Он за нее всех погубит! – заключил Сэм. Этель имела некоторые психологические проблемы, считая себя неумелой матерью. Еще до ареста, учитывая сложности с воспитанием сына, и собственные переживания, каждый день ожидая ареста, Этель, злая на весь свет и на родню, стала посещать психолога. Со временем она настолько привязалась к доктору, что он стал ее гуру, ее духовным наставником. Она стремилась всеми силами понравиться психологу и заставить его восхищаться собой... В тюрьме Этель попросила разрешить ей возобновить консультации. Власти не возражали. Врач раз в две недели приезжал, поддерживая в ней убеждение, что она героиня. Так оно и случилось. Она превратилась в «героиню». Отношения пациентки с психологом скоро стали для нее просто необходимыми: она обожала доктора, хотела выглядеть перед ним этакой Жанной Д’Арк. Огромную роль играл адвокат, обещавший Розенбергам, превратить процесс в «дело мирового масштаба». После того, как были образованы международные комитеты «Свободу Розенбергам!», супруги попали в капкан. Обратной дороги не стало. О них заговорил весь мир. На защиту Розенбергов встали великие деятели: Ж-П. Сартр, М. Шагал, П. Пикассо, крупнейшие ученые всего мира. Сэм, сводный брат Этели, сказал ей, что пора подумать о себе и о детях. Он все же надеялся убедить сестру сотрудничать с правительством, но после разговора с ней, огорошил несчастную Тэсю замечанием, что по его мнению смертный приговор слишком хорош для Этели и Юлиуса. Сэм написал сестре, что видел племянников, говорил с ними, и его удивило, насколько успешно Этель внушила сыновьям миф о своей невиновности. Сэм предупредил Этель, что матери очень трудно смотреть за внуками, и они очень скоро ее доканают... «Детей заберут в приют, Давид – в тюрьме. Замечательно! – писал Этели брат Сэм. -- Выбрось из головы эту дикую идеологию, спустись на землю, попробуй бороться. Я бы мог помочь тебе, чтобы ты когда-нибудь смогла стать матерью своим детям». Тэся в очередной раз пришла в тюрьму. Говорила с дочерью полтора часа и обещала послать письмо Президенту США. Вернувшись домой, мать советовалась с агентом ФБР. Мать, желая спасти дочь, посоветовала Этель разойтись с мужем, на это Этель ответила, что не хочет ее больше видеть. В этот раз Этель называла мать ведьмой, орала на нее. Мать сказала, что больше к ней не пойдет. Тэся спрашивала сына Давида: – Как же быть? Как объяснить Юлию, раз Этти не понимает, что все это кончится смертью? Давид сказал матери: – Это ведь совсем не просто, мама. Что значит признаться? Юлиус должен не просто сказать следователям: ладно, признаю – я шпион, я работал на русских, но до настоящих атомных секретов не добрался. Гуверу нужно, чтобы Юлиус, назвав фамилии шпионов, свидетельствовал против своих сообщников в суде, в ходе процессов над ними. Это большое, политическое дело! Тэся попробовала надавить на дочь: – Если ты подтвердишь слова брата, что твой муж – шпион, тебя освободят и сможешь сама смотреть за своими детьми. Я больше не в состоянии, я совершенно выбилась из сил. Когда дочь отказалась, Тэся объявила: – Я не могу больше смотреть за внуками, не могу с ними справиться. Я сдам их в приют. Этель обвиняла Тэсю в том, что та не была ей любящей матерью. Она не могла также простить матери, что та не относилась всерьез к ее артистическим талантам, что в детстве давила на дочь, не верила в нее, принижала и оскорбляла. Судья, определявший меру наказания Розенбергам, был в то время самым молодым федеральным судьей в Америке. Он был верующим и проводил много часов, молясь в синагоге, перед тем как вынести приговор. Вся в слезах Тэся пришла к нему накануне просить за своих детей: – Господин судья, – обратилась Тэся, вытирая слезы. – Вы видите самую несчастную мать, какая только может быть на свете. Я – вдова, муж недавно умер. Дочь с зятем ждут казни, сын осужден на 15 лет. Внуки без присмотра, я не имею сил смотреть за ними. Я просто погибаю, сжальтесь. Я не могу повлиять на Этель. Она никого не слушает, кроме своего адвоката и психолога. Судья отвел свой взор в сторону: – Госпожа Гринглас, очень извиняюсь, но я не могу обсуждать это вне стен суда... Самое прекрасное слово на земле – Мама. Это первое слово, которое произносит человек, и оно звучит на всех языках мира одинаково нежно. У мамы самые добрые и ласковые руки, они все умеют. У мамы самое верное и чуткое сердце – в нем никогда не гаснет любовь, оно ни к чему не остается равнодушным. И сколько бы ни было детям лет – всегда нужна мать, ее ласка, ее взгляд. Тэся старалась воспитывать всех своих детей, чтобы на склоне лет можно было сказать: я горжусь своими детьми! Но вышло по-другому. «Я пыталась переубедить ее, уговаривала сознаться, я сделала всё, что могла, – терзалась Тэся. – Тысячи молодых парней погибли в Корее. Их родители не успокоятся, и, конечно, наступит расплата за грехи моих детей». Как назло кто-то во дворе постоянно заводил патефон, крутил когда-то привезенную из России пластинку, и на весь двор из открытого окна неслось душераздирающее: Бедное сердце мамы еле стучит в груди, Бедное сердце мамы ищет покой в тиши... Но больше всего мать боялась темноты. Ночами чудилось, что стекла окон дрожали, пол и потолок вздрагивали и ходили ходуном. А потом все стихало, и в зловещей тишине раздавались медленные шаги. Кто-то бродил по лестнице, подходил к дверям квартиры. И казалось, что дверь, закрытая ею на засов, послушно открывалась. «Я ничем не могу им помочь», – металась на постели Тэся, иссушенная тоской и беспомощностью. Во сне дочь и зять приходили к ней каждую ночь. У вошедших не было глаз, только бездонная тьма смотрела на нее из пустых глазниц. Смертный ужас проникал в ее сердце, и она чувствовала, что надвигается смерть. – Помоги, Господи! – непослушными губами Тэся пыталась вспомнить молитву. -- Где будет погребена душа? Что грезится ей, какие муки ее будут грызть? Какой суд над ней свершится? «Мой брат убил меня! Ты не спасла меня!» – доносились до Тэси крики дочери. – Я знала, что так случится! – причитала Тэся, вспоминая, как безапелляционно говорила Этель на суде. Дети, слишком горячие и страстные, терзали ей душу. На глазах Тэси дочь помешалась на стремлении быть знаменитой. Тэся понимала, что самым страшным для Этели и Юлиуса было -- лишиться ореола. Пасть в безвестие – было для Этели хуже всеобщего проклятия. Тэся не могла оставаться дома. В пыли, вся в черном, казавшаяся прохожим безумной, ходила она ночами по улицам, и знакомые, узнавая ее, шарахались прочь от матери изменников. Соседи прятались, опустив головы, молча пробегали мимо нее, а охранник из ФБР предупреждал: – Вы снова на улице, госпожа Гринглас. Смотрите, вас могут убить, ведь люди не знают, что вы осуждаете дочь. Она останавливалась, но люди проходили мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее, и она тихо, одиноко тащилась в осиротелую квартиру. Утром на другой день она явилась в приемную губернатора и сказала: – Убейте меня за то, что мой сын и дочь стали врагами Америки! Я – мать, я считаю себя виновной в том, что они таковы, какими стали, но я люблю моих детей. Проходили дни... недели... месяцы... Несчастье и тревога заслоняли все. Каждый первый понедельник месяца, с утра захватив с собой узелок, ехала Тэся на сабвее в другой конец города, в тюрьму. Мать сидела подле дочери, понимая ее ненормальное состояние. Обезумевшая в жажде славы, Этель говорила матери с дерзким жаром: – Я родилась, чтоб удивить мир! Тэся сидела, согнувшись возле дочери, и сквозь тюремную решетку ей был виден Нью-Йорк -- город, где она впервые испытала любовь и муки рождения дочери и сыновей. Лучи заходящего солнца окрашивали стены небоскребов в кровавый цвет, зловеще блестели стекла, весь город казался обреченным, подвергнутым страху быть атакованным атомной бомбой, и в этом были повинны ее дочь, ее сын и зять, – безумцы, которые так были верны коммунистическим идеям, что жаждали за них умереть... «Это какая-то несуразность. Как это может быть, чтобы Этти перестала существовать? Возможно ли, чтобы молодую женщину просто взяли и убили?» – спрашивала себя мать. Тэсе было точно известно от сына, что дочь лично в шпионаже не замешана. Все, в чем Этель была виновна – знала, чем занимались муж и брат. От отчаяния матери хотелось кричать, бежать куда-то... Заскрежетали ржавые петли, открылось окошко. Свидание окончено. Она возвращалась домой, часами неподвижно сидела. Когда темнота сливалась с тишиной, она замирала, лишь пальцы чуть шевелились и вздрагивали. Трудная жизнь и годы иссушили, исчертили морщинами лицо, и только глаза не погасли. Тэся часами просиживала в приемной суда, добивалась приема у губернатора, писала прошения президенту. Но трагедия матери, терявшей дочь, заслонялась в глазах президента горем тысяч американцев, сыновья которых погибали в Корее. ХХХ Тед и Джоан в тревоге следили за «делом Розенбергов». Холлы постоянно видели фотографии сыновей Розенбергов в газете, и особенно их пугала судьба детей. Джоан волновалась, что и у нее могут забрать ее ребенка. В отличие от Джоан, Тед точно представлял, как должна выглядеть смерть: кресло c высокой спинкой, c кожаными ремнями для жёсткой фиксации. Руки прикрепят на подлокотниках, ноги – в специальные зажимы. На макушке перед казнью выбривают волосы, и ток пройдет к шлему. А еще ток подведен к лодыжкам. Рубильники опускаются одновременно разными палачами, причём включает только один. Это для того, чтобы палачи не знали, кто осуществил казнь. С такой же целью, при расстреле, некоторым стрелкам выдаются холостые патроны. Тед когда-то читал, что у некоторых казнимых от температуры лопались и выходили из орбит глаза, обугливалась кожа и даже загорались волосы на голове. Он с ужасом представлял, как в мрачной камере смерти, они будут убивать Юлиуса и его жену... -- Ты видела казнь слонихи? – спросил Тед у жены. -- Нет, но что-то слыхала, кажется, это было в Луна-парке? -- Да. То ли потому, что ей, бедняжке, в цирке одной, без мужа, было скучно, то ли потому, что дрессировщик обижал ее, но у слонихи "изменился характер", она стала агрессивной. На одном из летних красочных представлений разъярённaя артистка вдруг взбесилась и задавила насмерть двух зрителeй и ненавистного, обижавшего ее дрессировщика, который, как говорили, подложил ей в корм зажженную сигару. -- Вот гад! -- Слониха была приговорена судом к смертной казни. В то время изобретатель Эдисон носился с идеей электрического стула и предложил гуманный способ. В воскресный день в Луна-парке Кони-Айленда на жуткий спектакль собралось две тысячи, купивших билеты, а желавших было 15 тысяч, но власти опасались за порядок. Представляешь кровожадность толпы, им бы только хлеба и зрелищ, как в древнем Риме! -- Ну и что было дальше? -- На шею слонихе привязали трос, на стопы одели сандалии из меди, в качестве электродов. Их соединили с одной из электростанций Эдисона и включили ток напряжением в 6600 вольт. Из под ступней слонихи повалили клубы дыма, пахнуло горелым мясом, и через несколько секунд громадина рухнула на землю. Слониха умерла через несколько секунд, не издав ни звука. Зрители были разочарованы столь скоротечным представлением -- казнью «общественно опасного» существа. Эдисон снял на плёнку, я видел это в кино, там в парке... -- Неизвестно кто, кому опасен. Прекрасно жила бы слониха со своей семейкой в африканских прериях и никому бы не мешала. -- Действительно. -- Как ты думаешь, власти меня тоже считают «общественно опасным»? -- Не говори глупостей... Время безудержно летело вперед. Наступила очередная проверка, но на этот раз Теда не утвердили для секретных проектов, и он вынужден был расстаться с Теллером, уйти из лаборатории Чикагского университета. Вскоре Тед Холл нашел исследовательскую работу в Институте Радиологии при Memorial Sloan-Kettering госпитале в Нью-Йорке. Однако он не мог спокойно работать. Грызла совесть. Ему казалось, что приговор «без вины виноватым» Розенбергам -- грех на его душе. Муж все спрашивал Джоан, что делать. Когда не смог больше терпеть, то решил обратиться к русским, Холл попросил о встрече с сотрудниками консульства СССР. Тед искал совета, следовало ли ему пойти в ФБР и признаться: – Может, мне пойти и сказать: «Остановитесь, вы собираетесь казнить не тех людей! Розенберги не передавали ядерных секретов. Это сделал я». Русские отговаривали Теда от признания: – Не надо. Это ничего вам не даст. Вас казнят следом за Розенбергами... Так же считала и Джоан. Тед же не знал, как поступить. Он снова и снова перечитывал Достоевского: «Раскольников строго судил себя, но ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины... В чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною». ХХХ Жизнь Эда Холла и Эдит была наполнена взаимной любовью, которая за долгие годы близости ничуть не померкла. Различие в национальном происхождении никогда не мешало им, у них было искреннее уважение и взаимопонимание. Давний, с лондонских времен, любовный взрыв к Эдит перешел в стойкое чувство, в духовную близость и слитность, а затем в уверенность: она никогда не обманет и не предаст. Когда Эд был дома, они не разлучались ни на минуту. Спортсменка-теннисистка, Эдит родила трех детей. Следом за сыном Давидом появился Джонатан, а потом и дочь Шейла. Эд много времени уделял работе, часто был на испытаниях, поэтому воспитанием детей в основном занималась жена. В конце 1952 года Эд Холл со своей Эдит, а также Тед Холл с женой, узнали, что в Советском Союзе началась антиеврейская кампания. Особенно поразило зимой 1953-го сообщение о «деле врачей». Холлам оно было не понятно. Известия из России угнетали Эда и Теда, совершенно сбивали с толку и наводили ужас: «Как это может происходить в стране социализма? Где же идеалы революции?» В предвоенные годы убеждения привели Эда в ряды левой интеллигенции, он даже хотел вступить в компартию. Первым сигналом, что подгнило что-то, был пакт Сталина с Гитлером. Его последствия Эд ощутил на себе, воюя на стороне Англии, которая одна боролась с нацистской Германией. Вопросы, которые Эд раньше глушил в себе, стали потихоньку волновать: казни в Советском Союзе, репрессии, суды без жюри, без доказательств, запрет на деятельность любых партий, отсутствие свободной прессы, гонения на религиозных. Эдит к коммунистическим идеям была абсолютно безразлична. Постепенно и муж стал прозревать, окончательно же разочаровался в коммунизме советского образца в ходе позорного «дела кремлевских врачей». Эд понял, что справедливости в СССР нет. Особенно страдал Тед, столь много помогший России. Мечта о том, что социализм может ужиться с демократией оказалась несуществующей, а расстаться с иллюзиями было больно и тяжело. Чтобы забыться, первым делом Джоан и Тед забирались под горячий душ, прогоняли черные мысли и залезали под плед. Уже несколько дней противный дождь упорно стучал по стёклам, и в груди Теда ныл ледяной осколок. Он никак не желал таять и выкристаллизовался в тоску по нормальной, спокойной жизни... Тед очень боялся за Джоан. Она изменилась, осунулась, в ней появилась какая-то скованность, такой осторожной она никогда не была. Даже в машине она не разрешала говорить о бомбе, считая, что микрофоны могут быть везде. Страх, что обо всем узнают, и желание скрыть эту боязнь заслоняли все остальное. «Мерзавец, аферист, ты погубил мою молодость! Ты растоптал мою жизнь!» -- она была бы вправе высказать ему наболевшее. В любой день он мог найти записку, где рукой жены было бы выведено: «Мне все это надоело. Пропади ты к черту! Я от тебя ушла». В нахлынувших тревожные снах Тед видел приближающуюся катастрофу: «Что если все вскроется и нашу трехлетнюю дочь заберут в приют, как поступили с детьми Розенбергов?» Когда наступал вечер и на небе зажигались первые робкие звезды, спасал только кукольный румянец Джоан, четкие брови над круглыми глазами. Ее взгляд покорял его разрезом широко расставленных глаз и привлекательной линией губ. Она лежала на спине поверх нетронутого одеяла, заложив руку за голову, в разошедшемся книзу халатике. Ее милая улыбка спасала его. «Как я счастлив, что есть Джоан! – говорил он себе по дороге в киоск за новыми газетами. – Главное, мы любим друг друга. Даже теперь, когда из-за меня может случиться непоправимое, жена не попрекает меня». Заметив, что беседует с пустотой, он остановился... Холлы, как и все в США, «дело еврейских врачей» сразу расценили как начало антисемитской кампании. Это также говорило о неблагополучии в Кремле. Пятьдесят видных американских деятелей во главе с Элеонорой Рузвельт призвали президента Эйзенхауэра защитить советских евреев, которых ожидали черные времена. Общественность Америки была возмущена, в памяти еще свежи были воспоминания о визите Михоэлса, который собирал деньги в помощь СССР, а теперь он, жестоко убитый, назывался «буржуазным еврейским националистом». Альберт Эйнштейн направил министру иностранных дел СССР телеграмму с возмущением по поводу разгула антисемитизма. Премьер-министр Англии У. Черчилль выступил с резким осуждением Кремля, американские газеты требовали расследования. В Западной Европе тоже зазвучали протесты. В столицах разных стран прошли демонстрации. Выдающиеся ученые и писатели предупредили о своем выходе из компартий. Сталин же не обращал на это внимания. ХХХ Мы так Вам верили, товарищ Сталин, Как, может быть, не верили себе. Юз Алешковский. «Песня о Сталине» Зимой 1953-го Сталин, считая Запад вечным врагом, недоумевал: «Почему Америка, имея громадное превосходство в количестве ядерных зарядов, не атакует?» Параноик был убежден, что война с Америкой неизбежна. По его приказу было изготовлено более десяти тысяч самолетов, копий американских бомбардировщиков. Было начато строительство аэродромов в Арктике. Сто тысяч военных были посланы на Чукотку. Сталин велел концентрировать войска ближе к Аляске, считая войну неотвратимой. Убийца сидел не в психушке, не тюрьме, а в Кремле... В тот роковой для себя день, 13 января 1953 года, Сталин приказал опубликовать информацию о том, что еврейские врачи «умерщвляли путем вредительского лечения» руководителей партии, а также генералов и адмиралов. Профессор Вовси якобы заявил следствию, что получил директиву из Америки об истреблении руководящих кадров СССР. Сталин был уверен, что «дело врачей» пройдет как в 1938-м. «Никуда они не денутся! Надо только нейтрализовать в Европе и Америке общественное мнение при помощи тамошних коммунистов. Пакт с Гитлером был потруднее. Но ничего, прошел. Запад все проглотит!» -- презрительно считал Сталин. Еще в конце 1952 года американский журнал “LIFE” получил и стал готовить к публикации отрывки из книги чекиста-невозвращенца генерала А.Орлова. Это не было пропагандой с целью запугать американцев, мол, снова «Русские идут!» Знающий секреты кремлевской кухни, Орлов открыто бросил в лицо тирану: «В глазах собственного народа Сталин предстал в своём истинном обличье – жестокий убийца, запятнавший себя кровью лучших людей страны». Сталин не знал жалости. Если для дела коммунизма потребовалось бы пожертвовать собственными детьми, Сталин бы не задумался. Его женой была Россия, его любовью – Всемирная Революция. Сталин сознавал, что, действуя преступными методами, он выполнял в то же время великую духовную миссию – указывал человечеству путь к новой жизни. Мощь красной идеи сплачивала не только громадную Россию, но и овладевала умами всего мира. «В теперешнем положении нужен страх. Он сплотит людей. Если общество не испытывает страха, его надо посеять. Ведь все равно война неизбежна», – думал главный коммунист планеты. Фантазия Сталина, лжеца и мистификатора, в «деле врачей» 1953-го не изобрела ничего другого, как просто скопировать блестяще проведенный им в 1938-ом «суд» над бывшими соратниками и кремлевскими врачами, «сознавшимися» в том, что они приближали смерть руководителей страны. Тогда прихоть озлобленного злодея впервые была осуществлена: на суде фигурировали «признания». Главное было – уничтожить оппозицию, но вдобавок и профессора «сознались», что по заданию оппозиции и иностранных разведок путем вредительского лечения умертвили партийных вождей и писателя Максима Горького. Понимал ли стареющий вождь, что на этот раз промахнулся, что сценарий 1938 года в 1953-м вряд ли сработает? Правда, тогда это был процесс над оппозицией, а врачей заодно пристегнули. Теперь это было особое «дело еврейских врачей». Но почему не пройдет? Разве сейчас он не в большей силе и почете? Он выиграл войну. Ведь никто не посмел пикнуть, когда в 1950-м он расстрелял большую группу партийцев, этнических русских во главе с Вознесенским, одним из руководителей атомного проекта! Куда клонится «дело врачей», золотопогонным соратникам коварного вождя было очевидно. «Вы должны благословлять меня за то, что лагерями ограждаю вас от ярости народной», -- объяснял вождь твердолобым вельможам. В конце февраля вождь созвал совещание и неожиданно для себя обнаружил, что русское окружение от «дела еврейских врачей» не в восторге. Он увидел, что просчитался, сильно расстроился. Несколько дней спустя с ним случился инсульт, почти отнялась речь. Холлы вместе со всем миром следили за сообщениями из Москвы о болезни «красного царя». Вождь лежал на даче и прислушивался. Вокруг тишина, ни звука, лишь стук часов свидетельствовал, что жизнь продолжается. В большой комнате, где царила мрачная торжественность, вместо обычного табачного аромата – густой запах лекарств. Все перемешалось, явь и сон. – Позови... Лаврэнтыя! Где Бэрыя? – еле-еле сумел прохрипеть больной вождь. – Я здэс, товарыщ Сталин. – Лаврэнтый, где же врачы? Нэ тэ, что в турмэ, этим доверать нелзя... Где мой стары... док... Лэвин? – Так доктор Лэвин жэ давно, ещо в 38-м расстрэлан, по «дэлу оппозыцыи». – А профес... Плетнёв? – Плетнев должэн бит в лагэрах, но, вообще-то, врад лы жыв... – Профес... Вовси? – Арыстован. «Ах, да. Он же брат Михолэлса и должен стать главным обвиняемым, подтвердить, что врачи получали приказы от американских евреев. Пусть тогда позовет своего доктора, профессора Этингера», -- пронеслось в голове умиравшего. -- Этын..? – Доктор Этынгэр тоже бил арыстован, но он умэр, – процедил Берия. «Морочит мне голову! Думает, я уже ничего не соображаю... Еще суда не было, а он уже умер!» – Как умэр..? -- хрипел больной вождь. – Умэр в турмэ, на допросах. – Тогда зови... другых!.. – еле прошамкал губами полупарализованный старик, от слов которого некогда содрогались толпы, а обезумевшие солдаты бросались в прорыв на верную смерть с его именем на устах: За Родину, за Сталина – вперед! Он знал, что только от огня рождается огонь и хотел зажечь вокруг себя столько костров, чтобы воспламенить весь мир. Бывший ученик духовной семинарии, ставший великим безбожником, в котором еще теплилась необычайной силы грозная воля злодея, не боялся ничего ни на этом, ни на том свете. Вождь терял сознание: правая рука и нога были парализованы, отнялся язык. Так продолжалось три дня, но жизнь к нему не вернулась. Сталин своей злобой сам взорвал себя. «Дело врачей» стало бомбой, которую тиран подложил под свой трон. Взрыв уничтожил его. 5 марта 1953 года Сталин умер. В последующие дни в Москве состоялось прощание с вождем, унесшее множество жизней. Морги столицы были забиты трупами москвичей, раздавленных и затоптанных толпами на пути к Колонному залу, где было выставлено тело тирана. Россия смотрела и не понимала, что хоронит своего губителя, шелестела сотнями тысяч венков, стонала на последних морозах. На похоронах тирана с трибуны Мавзолея, где теперь под словом ЛЕНИН добавили СТАЛИН, соратники вождя, еще вчера боявшиеся его хуже смерти, каждый день ожидавшие для себя пыток и казней, обратились к миру: «Дорогие соотечественники, товарищи, друзья! Дорогие зарубежные братья! Наша партия, советский народ, все человечество понесли тягчайшую, невозвратимую утрату. Окончил свой славный жизненный путь наш учитель и вождь, величайший гений человечества Иосиф Виссарионович Сталин». Генерал Орлов, узнав о смерти Сталина, огорчился: «Я был страшно разочарован, что он не протянул еще немного,—тогда бы он увидел разошедшуюся по всему миру тайную историю своих преступлений и убедился, что все его старания утаить их оказались тщетными». Из сообщений западных агентств Тед Холл узнал, что в один день с «богом» умер и любимый автор – Сергей Прокофьев. В Доме композиторов скромно прошла панихида. Самые преданные принесли искусственные букеты, все цветы были отправлены Сталину. Живой музыки не было, включили запись: сцену смерти из «Ромео и Джульетты». По улице, против бурлящего потока истеричной массы, которая оплакивала Сталина, двигалась небольшая группа поклонников, неся на плечах гроб великого русского композитора. Арестованных врачей Берия освободил через месяц после смерти «отца народов». Еще через несколько недель наследники покойного вождя, боявшиеся шефа атомных и шпионских дел, арестовали самого Л. Берию. Ходили слухи, что Берия, опасаясь тирана, отравил Сталина. Оценивая роль Сталина в истории, Черчилль метко охарактеризовал его: “Большое счастье для России было то, что в годы тяжелейших испытаний Россию возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени... Когда он входил в зал на Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали и, странное дело, почему-то держали руки по швам... Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставил даже нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов. Сталин был величайшим, не имеющим себе равных в мире диктатором. Он принял Россию с сохой, а оставил ее оснащенной атомным оружием”. Историки утверждают, Черчилль этого не говорил. Казнить, нельзя помиловать! Холлы узнали по радио, что как только председатель Верховного суда закончил заседание и настоял на исполнении приговора, адвокаты Розенбергов сразу же доставили в Белый Дом прошение о помиловании. Оно тотчас же было передано Эйзенхауэру, который собственноручно вынес отрицательную резолюцию. Сообщали, что последние минуты супруги провели вместе. В камеры, где они ждали смерти, принесли два телефонных аппарата, напрямую связанных с кабинетом министра юстиции. Чтобы спасти жизнь жене и себе, Розенбергу достаточно было позвонить и сознаться в шпионаже. С ненавистью бросив взгляд на телефонную трубку, Юлиус, отторгающе, потупился: – Мир запомнит, что мы пали жертвами чудовищной фабрикации... Мы умираем с честью и достоинством – в уверенности, что нас оправдает История. Этель про родного брата, который своими показаниями послал ее на электрический стул, старалась не думать. «Когда-то я любила своего брата, – признавалась она себе в камере смертников, – но я изменила к нему свое отношение». До последней минуты супруги настаивали на своей невиновности. Они не могли видеться иначе, как через разделявшую их металлическую решетку. Между этими редкими свиданиями их соединяли лишь трогательные строки переписки. Обвинение не стеснялось давить на приговоренных, шантажируя их будущим сыновей. Юлиус говорил, что их дети -- гордость и самое большое достояние. Находясь раздельно за бетонной стеной всего в десяти метрах друг от друга, супруги пели песни, знакомые обоим с детства, еврейские и русские. Будучи обиженной на Тэсю, Этель перестала петь так нравившуюся ей раньше «А идише маме». Она исполняла романсы из опер, особенно любимую ею и очень знаменитую в Америке арию Чио-чио-сан, девушки из довоенного Нагасаки. Теперь все знали, что случилось с многострадальным Нагасаки во время войны. Прощальная мелодия Мадам Батерфляй в исполнении Этель – добровольной самоубийцы, бабочки, летящей на огонь, -- озаряла мир кровавым светом мученичества. Этой музыкой Этель выражала свою простодушную, но несокрушимую веру. От этой исповеди у охранников бежали мурашки по коже. Потрясенным тюремщикам было ясно, что Этель уже никогда не увидит того, о ком поет: В ясный день, желанный, пройдет и наше горе, Мы увидим в дали туманной дымок в открытом море. Придет и в нашу гавань корабль сизокрылый, Этель, будучи удивительно молода душою, писала мужу, что ужасно соскучилась по его объятьям. Эротическая фантазия и меланхолия этой несчастной женщины, три года пробывшей без мужа, сгущали сумерки ее жизни, прежде летевшей столь быстро и легко. В камерах смертников они провели два из трех лет в тюрьме, и только однажды со времени заключения под стражу им было разрешено свидание без ограждений. – Этти! – муж бросился ей навстречу, покрывая ее лицо поцелуями, обнимая ее с бешеной страстью. Они потеряли над собой всякий контроль и не могли нацеловаться. Надзиратели были шокированы силой их чувств. «Женщина, которую я приношу в жертву, доказала мне исключительную преданность», – корил себя Юлиус. Накануне Розенбергам было разрешено через ограду сидеть напротив друг друга и поговорить без свидетелей. Они были единодушны. Этель копировала романтические иллюзии мужа, и не жалела своей жизни. Их развели по камерам... Письма Розенбергов к детям и родственникам были явно рассчитаны и на широкую публику. В прощальном письме родители призывали детей утешиться тем, что другие продолжат их дело и завещали помнить, что они не были виновны. Своего адвоката, сыгравшего роковую роль в ее жизни, а верней – в смерти, Этель просила передать кулон с десятью заповедями, цепочку и обручальное кольцо детям, как свидетельство ее вечной любви. Она не винила адвоката в проигрыше процесса и считала себя и мужа первыми жертвами американского фашизма. Она также передавала наилучшие пожелания своему психологу, будучи уверенной, что доктор разделяет ее «триумф». Этель не ощущала ни страха, ни сожаления. ХХХ Холлы наблюдали: адвокат, понимая, что проиграл процесс и обрек на смерть своих клиентов, пытался всеми способами добиться помилования. Пресса сообщала, что сыновья Розенбергов пикетировали с плакатами: «Не убивайте маму и папу!», а тысячи людей, далеких от существа дела, просто из гуманитарных соображений, участвовали в демонстрациях по всему миру, писали Президенту и Папе Римскому. Видные политические, общественные и культурные деятели просили за Розенбергов. Летними вечерами, когда закат, покидая небо, зажигал последний красноватый отблеск, было еще ужасно жарко. Вместе с духотой в адскую камеру через черные окна вползала смерть. «Что будет завтра?» -- Юлиус протер пальцами воспаленные веки. О чем бы Юлиус ни думал, приговоренный постоянно возвращался к возможной казни. Электрический стул с первого дня оглашения приговора два года стоял перед ним неотвязным кошмаром. Его взгляд упал на телефонный аппарат. «А может рассказать им, сознаться? Это спасет Этти, но коварный Гувер захочет узнать про всех!» От такой перспективы он немел. Даже мысли замирали, и по телу пробегала дрожь. В дурманящей жаре на него дохнуло ледяным холодом, он отошел подальше от телефона, связывавшего камеру с офисом министра юстиции. «Признайся!.. Еще не поздно! -- стучало в висках. -- Они все равно всех найдут». «Нет! Нет!!! Архивы русской разведки не откроются никогда, и никогда, даже через тысячу лет, никто ничего не узнает!» -- говорил другой голос. Юлиус всегда верил своему подсознательному чувству, которое подсказывало правильный путь. «Но почему нас должны казнить за чужое преступление? Ведь секрет бомбы передали другие. К примеру, Фукс всего 14 лет получил!» – сверлил внутренний голос. «Да, я шпионил, -- признавался себе Юлиус, -- ну дали бы лет пятнадцать. Лет через десять, наверное, выпустили бы. А Этти? Ее сразу должны отпустить. Она же, в принципе, ни при чем!» «Нет! Нет! Нет!» – пронзительный звон буравил уши, холодело сердце. «Что скажут товарищи?! Какие рожи будут у врагов партии! А русские? Нет! Договор наш скреплен кровью, я своих друзей не выдам, но причем тут Этель?» – перед лицом смерти Юлиус испытывал жестокие муки. Ему было трудно приготовить свою душу к свиданию с Творцом. Юлиус видел себя героем своей любимой книги «Овод». Раньше в детстве Юлиус верил в Бога, но со временем атеизм все перемешал в душе, и теперь, приговоренный, он не знал, как ответить на трудный вопрос: есть ли Бог, и как Он встретит его. Раввин безуспешно пытался открыть Юлиусу глаза на происходившее: - Уже больше трех месяцев, как Сталин умер. Новые руководители выпустили еврейских врачей, признав, что все это было сфабриковано. Но кто знает, что завтра придумают в России? Раввин пытался призвать Розенбергов к молитвам. Ничего не помогало, и 19 июня 1953 года судьба неотвратимо произнесла: "Час смерти пробил!" В нью-йоркской тюрьме Синг-Синг палачи пришли за Юлиусом. Роковая процессия направилась в комнату казней. Там за темным стеклом сидели свидетели. Они приговоренного видели, но Юлиус их видеть не мог. Он был в безрукавке, накануне сбрили его тонкие черные усики. Подошел надзиратель с миской воды, пастой и кисточкой. Выбрил квадратик на голове обреченного, и после этого подвели электроды. Пока их прикрепляли к лодыжкам и пристегивали к кистям, его безучастные отрешенные глаза глядели в пустоту. От капюшона он отказался. После того, как рубильник послал разряд в две тысячи вольт, глаза его, теперь уже белые бесформенные шары, почти выскочили из орбит. Сгорели ресницы и веки. Легкий туманный дымок струился из-под выреза рубашки. Свидетели отвернулись. Запах жженного достиг охранников. Вокруг стояла зловещая тишина. Нарушив гробовое молчание, врач удостоверил: - Он мертв. Уносите. Служители в черном погрузили казненного на носилки. Его труп был убран, и на его место привели жену. На ней было ситцевое платьице в белый горошек. В последнем крике блестящих от нервного напряжения глаз сверкала глубокая боль. Она не плакала, и взгляд казался безумным. Это были глаза затравленного, но не испугавшегося зверька. Этель улыбалась своей бессмысленной улыбкой. Она была околдована. Ей казалось, что ее молодая, украденная у нее жизнь не рухнет во тьму, а пронесется яркой кометой. Она водрузит на самом большом небоскребе в Манхэттэне красный флаг мировой революции и порвет сети, которыми опутан пролетариат! В том, что это рано или позже случится, у нее не было ни малейшего сомнения. Она уже представляла, как забегают, испугаются судьи и тюремщики, затрепещут миллионеры... Но вот мысли вернулись к ужасной действительности, и сердце было просто растерзано. Она даже не взглянула на тюремного раввина. Этель обнялась с надзирательницей, которая два года за ней смотрела. Сняла с шеи цепочку и кольцо, чтобы золото не расплавилось, и отдала ей для передачи детям. Из-под непроницаемой маски непокоренного лица уже выглядывала смерть. Никаких заявлений Этель не сделала. Включили ток. Через минуту доктор подошел к казненной, склонился и испуганно отдернул стетоскоп: - О, Боже, она еще жива! Палачи переглянулись: Этель оказалась живучей мужа. Репортеры зашептались, они поняли, что дозы не хватило. Палачи вернулись к рубильникам, повторили казнь и снова прожгли ее испепеляющим молниеносным жалом. Через несколько минут тюремные служители накрыли ее и унесли, а у свидетелей казни еще долго в ушах звучало: Пусть песня колыбельная качает Меня в тревожном вечном сне, Мелодия мне душу разрывает, Когда в конце ее аккорд рыдает И, тая в леденящей тишине, В моем остывшем сердце замирает... Электрический разряд оборвал жизни людей, которые, по мнению большинства американцев, выпустили из бутылки атомного джинна и тем самым дали старт гонке вооружений. Множество взволнованных толпилось на улицах в часы, предшествовавшие казни. Одни клеймили преступление Розенбергов, другие не верили в их вину и просили помилования. Отчаянными женскими голосами визжала жаждущая убийства площадь: «Сжечь их, сволочей из России! Мы пригрели у себя на груди змеенышей! Это -- заслуженное возмездие!» Этим яростным восклицаниям ответили сверлящие крики считавших, что палачи убили невинных. Противостояние грозило перерасти в гражданское побоище. Отвага, с которой супруги пошли на смерть, их любовь друг к другу, – укрепляли мировое общественное мнение в том, что была допущена судебная ошибка. Розенберги не хотели признаться в шпионаже. Супругам нужно было, чтобы народ, поддерживавший их, продолжал оставаться в неведении. Иначе – катастрофа! Если бы они признались, что Юлиус шпионил, но до атомных секретов не добрался, от Розенбергов отвернулись бы даже коммунисты, верившие в то, что это наговор. На них бы обрушилось презрение, и коммунисты стали бы массово выходить из партии. А остальная Америка просто бы взорвалась от гнева. Розенберги больше смерти боялись, что признание может снять с них ореол мучеников. На это они никак не могли пойти. Если бы они публично признались, это вызвало бы взрыв в американском обществе – хуже атомного. ФБР предполагало, что Розенберг получит смертную казнь, а жена 30 лет тюрьмы. Накануне казни Ламфир по приказу Гувера круглосуточно дежурил в ФБР, ожидая сигнала от начальника тюрьмы на случай, если Розенберг признается. Гувер надеялся, что Розенберги заговорят. Но вместо признания Розенберги предпочли смерть за идеи Сталина. Мать Этели, Тэся, была убеждена, что единственный, на чьей совести смерть дочери – адвокат, который убеждал ее не признаваться, а надеяться на протесты общественности. Мать, узнав о казни, свалилась. Насчет похорон, куда должно было придти более десяти тысяч человек, она сокрушенно высказала сыну Бернарду: – Этти не любила ни меня, ни своих детей. Я не пойду на похороны. Я не участвую в политических митингах. Бернард написал в тюрьму брату Давиду через два дня после казни сестры: «Ты поступил правильно в отличие от Этель и Юлиуса... Они хотели распорядиться и твоей жизнью, и жизнью твоей семьи во имя их вонючих принципов... Поверь мне, Давид, я часами говорил с Этель, но напрасно... Хотя я считаю, что они не заслужили такого жестокого конца, тем не менее нельзя отказать им в праве распорядиться своими судьбами». Позже Холлы наблюдали по телевидению интервью Давида Грингласа, в котором его прорвало: «Мне было бы ненавистно сойти в могилу, видя как Розенберги выбрали смерть, чтобы сделать из себя невинных мучеников. Они могли спастись признанием... Моя жена – это моя жена. Есть нечто большее, чем секс. Моя жена для меня важнее сестры, дороже родителей. Она – мать моих детей». Под Дамокловым мечом От всякой беды есть два лекарства: время и молчание. А. Дюма, "Граф Монте-Кристо" Обычно казни приводили в исполнение ночью, но чтобы не убивать Розенбергов в еврейский праздничный день -- субботу, по радио объявили, что произойдет это в пятницу до захода солнца. В тот вечер Тед и Джоан были приглашены в гости к коллеге Теда. Холлы ехали в это время в машине одни, без детей. Дорога шла параллельно Гудзону мимо тюрьмы Синг-Синг. Было 8 часов, и солнечный кровавый шар потихоньку погружался в дрожавшие зеленые волны. Джоан включила радио, оно всегда было настроено у них на станцию, передававшую классическую музыку. Транслировали фрагменты из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. В заключительной части, перед сценой смерти, сначала звучало грустное раздумье, предчувствие трагедии, но вот под мрачный погребальный звон разверзлась земля, наступило светопреставление. Джоан и Тед очень любили эту музыку. Они ехали, слушая Прокофьева, наблюдали печальный закат, и чувство было тяжелое. С первых тактов музыкальной исповеди Тед и Джоан не могли отделаться от пронизывающего страха. Перед ними проносились образы света и тьмы, жизни и смерти, хрупкости человеческого бытия. Стенания и вздохи, невыплаканные слёзы, горькая скорбь выражались тревожными звуками. Они нарастали. В ожесточённой, не знающей пощады борьбе меркло добро, гибло человечное, торжествовали вражда и злоба. Каждая нота впивалась в мозг и сердце огненным жалом. Под глухие, траурные удары литавр стихал вопль отчаяния и, наконец, запоздалое умиротворение растаяло в бессмертии: There is no monument more worthy of the sight, Than is the tomb of Juliet and Romeo her knight. Музыкальные образы сильно воздействовали на Холлов. – Скажи, Джоан, что лучше музыки передает неотвратимость смерти и отчаяние вечной потери? – Несомненно, только музыка, – согласилась жена. -- Нет повести печальнее на свете, Чем повесть о Ромео и Джульетте. В воображении Теда росла жуткая картина: опускались сумерки, прилетело воронье, покружив, расселось на крыше, подозрительно озираясь вокруг. Стемнело. Пелена в глазах мешала всматриваться в плохо освещенную дорогу. Далеко внизу, где сумерки сгустились, из тумана вырисовывался мост. А позади оставался город, с окнами, мерцавшими, как угасавшие угольки. В глубине потемневшего неба висели густые серые облака, за которыми тянулась темно-лиловая туча. Тед старался побороть захлестывавший душу страх. «Я неуязвим, а этот страх просто противоречит логике», – убеждал он себя. Но рассудок не побеждал... Пыльная летняя духота, прибитая к асфальту дождем, не сникала. За окном мелькали дома, а он продолжал оценивать всю сложность случившегося и неуверенно переставлял ногу с газа на тормоз, вроде новичка, учившегося водить машину... – Бойтесь этого человека! Он очень опасен. Из-за него уже погибли Розенберги. Сети давно расставлены! – жужжал в ушах голос Гувера. – А твоя женушка не права! Ты – все-таки предатель! Ты ведь был физик, не правда ли? Над какой проблемой теперь работаешь? – издевался шеф ФБР. Дождь усиливался. Мысли уносили Теда в Манхэттен, ему причудилось, что его доставили на процесс, и суд над Розенбергами еще продолжается. При входе в зал корреспонденты жадно фотографировали его и Розенбергов. Тед обвел взглядом их злорадные лица. В зале среди зрителей сидели, не поднимая головы, Эд с женой. Теда подвели к скамье подсудимых, но он остановился и не решался на нее сесть. И вдруг у Этели громко вырвалось: – Это не мой муж передал секрет бомбы! Это другой! – Кто предатель? – грозно насторожился прокурор. – Вот он, в зале! Это – Теодор Холл! Этель указала пальцем на Теда и Джоан. Холл шпионил в одно время с Юлиусом, осенью 1944-го... Тед обомлел. Ему было вдвойне стыдно и больно, что все это слышали брат Эд и его жена Эдит. – Я не хочу проблем... у нас... ребенок, – протестовала Джоан. – Дети рождаются каждый день! – невозмутимо возразила ей Этель. – Тед и Джоан Холл! Следуйте за нами, – велела охрана и повела их по глухим каменным переходам. То спереди, то сзади кричали: «Они шпионы!» «Шпионы!» – преследовало прыгавшее, обезумевшее эхо. Прижимаясь друг к другу, они медленно обошли мрачное здание. Впереди у стены Тед наткнулся на полуголое безжизненное тело Юлиуса. Выпирали белые кости ребер и позвоночника. Рядом лежала Этель. Взлетевший с трупа ворон вспорхнул на высокое дерево и принялся чистить клюв. Пробили часы и похоронщики в черных балдахинах внесли в зал прощаний и поставили на дубовый стол, массивные гробы. Рядом виднелся бронзовый канделябр в виде когтистых птичьих лап. В нем служитель собирался зажигать восковые свечи. В это момент блеснула молния, и Тед увидел, как серое покрывало соскользнуло, и гробы оказались пусты. Из них сквозь обуглившийся туман струился дымок. Вмиг перерезало дыхание, холодом дунуло в лицо и зашелестело рядом, оказалось, что ожидание смерти, оказалось страшнее ее. Послышались раскаты грома. Ураган не ослабевал. «Почему же гробы пусты, где же Розенберги? – несвязные образы толпились в голове Теда. – Неужели эти гробы для нас?» – отчаяние раздирало сердцe. Тед вцепился в руль машины и старался думать о чем-либо другом, но мысли все равно возвращали его к Розенбергам. Ветер рвал в клочья тучи, кругом громыхал огонь и рушились стены, как тогда на полигоне. Вдруг дорога осветилась палящим светом, гигантское грибообразное облако дыма взвилось в небо как после атомного взрыва. Ударил сильный порыв ветра. Он сопровождался ужасным ревом, который напоминал, что скоро Страшный Суд и конец света. Головокружение и сильная боль в груди заставили наклонить голову. Он расшатано тряс головой, судорожно подергивая шеей. Впереди неуклонно поднималась грозовая туча. В середине ее сверкали огненные змейки, а по краям кипела изумрудно-зеленая пена. Боковым зрением он заметил, как мелькнуло освещенное окно. Среди причудливых отсветов уличных огней вынырнула длинная фигура Эда. Перебегая дорогу, попав в свет фонаря, он еще больше вытянулся и устремился прямо под колеса. Заскрипели тормоза, заложило уши, Тед круто вывернул руль, и машину занесло... Не успев осознать опасности и как следует испугаться, они с побелевшими лицами вышли на тротуар. Автомобиль зацепил край дерева, острый крепкий сук пробил капот и застрял рядом с двигателем. Водитель и его жена не произнесли ни слова. К счастью все обошлось. Поездка продолжилась. Холлы еще не понимали, что несколько минут назад могли погибнуть. Они были на срыве и только терзались страшной судьбой Розенбергов, сознавая, что Этель и Юлиуса казнили за преступление, совершенное Тедом Холлом. «Да, - признавался себе Тед, - Юлиус Розенберг был шпионом, но ведь не он передал секрет бомбы! Боже, ведь это мы должны были быть на их месте!» ХХХ Примерно через месяц после казни Розенбергов было подписано соглашение о прекращении огня в Корее. США потеряли в той войне около 50 тысяч солдат. Война обошлась обеим Кореям почти в два с половиной миллиона убитых и раненых. Многие ученые оказались не только мыслителями, но и неутомимыми борцами за запрещение ядерного оружия. Эйнштейн с глубоким сожалением говорил после войны: «Если бы я знал, что немцам не удастся достичь успеха в создании атомной бомбы, я бы и пальцем не шевельнул». Еще с довоенных времен Гувер начал собирать сведения о пацифисте Альберте Эйнштейне. Досье о нем разрослось до нескольких тысяч страниц, однако в нем не было никаких доказательств нелояльности Эйнштейна по отношению к США. В 1955 году лауреаты Нобелевской премии составили воззвание и направили его Эйнштейну, который поставил под ним подпись за несколько дней до своей смерти. «Мир полон конфликтов... Но все хорошо знают, что новые бомбы более мощные по сравнению со старыми. Одна атомная бомба смогла уничтожить Хиросиму, одной водородной бомбы хватит, чтобы стереть с лица Земли крупнейшие города, такие как Лондон, Нью-Йорк и Москва... Мы обращаемся как люди к людям: помните о том, что вы принадлежите к роду человеческому и забудьте обо всём остальном. Если вы сможете сделать это, то перед вами открыт путь в новый рай; если вы это не сделаете, то перед вами – опасность всеобщей гибели». Отец «Минитмена» Пока Вернер фон Браун разрабатывал большие ракеты на жидком горючем, руководитель программы «Тор» Эд Холл исследовал двигатели на твердом топливе. Талантливый инженер после глубокого изучения подготовил проект новой ракеты. 4 октября 1957 года в Советском посольстве в Вашингтоне был устроен прием для ученых и военных. Эд тоже получил приглашение. Вдруг посреди приема в зал радостно вбежал посол и ошеломил важных гостей: - Леди и джентльмены! Сейчас над нами, на высоте в тысячу километров, пролетает первый искусственный спутник Земли! В первое мгновение Эд, присутствовавший на приеме, оцепенел. Впечатление явилось новым шоком после появления у русских атомной бомбы. Назавтра американские газеты запестрели заголовками: «Новый потрясающий триумф Москвы!» Спутник был символом освобождения из-под власти природы, приковавшей человека к Земле. Запущен он был советскими учеными. Всему миру стало ясно, Советский Союз гигантскими шагами шел в освоении Космоса. Спутник нанес удар по самодовольству американцев, показав, что русские впереди. Начались лихорадочные поиски адекватного ответа. Через несколько дней подполковника Эда Холла и его начальника, генерала, вызвали в Пентагон. Министр сразу перешел к делу. -- Президент Эйзенхауэр очень удручен отставанием. Надо немедленно форсировать следующее поколение ракет. Вы активно участвовали в создании Atlas, Titan и Thor. Можете предложить что-то новое? -- Пусть доложит подполковник, -- скукожился генерал. -- Слушаюсь, сэр, -- оживился Эд. – Наши ракеты сложны и дороги. Задача -- уменьшить число обслуживавшего персонала. Число людей свести к минимуму или вообще обойтись без участия человека. Надо автоматизировать подготовку ракеты. Предлагаю ракету вертикального хранения в подземных шахтах. Она будет дешевле всех предыдущих и надежней. Она на сухом топливе, досрочная заправка не нужна. Боеготовность будет обеспечена не в днях, не в часах, а в минутах. «No-Man Minuteman» будет достойным ответом противнику. -- Отлично, -- улыбнулся министр. – Только назовем ее не «No-Man Minuteman», а просто «Минитмэн», как наших исторических героев, которые готовы были помочь родине в любую минуту. Cогласны? -- Конечно. Кроме того, чтобы точно попасть в каждую шахту, -- продолжал развивать свои мысли Эд, -- противник должен запустить больше реактивных снарядов, чем у нас шахт. Я предлагаю новую идею: строить также и пустые хранилища, пусть противник думает, что они боевые, а ракеты ограничить в весе, диаметре, длине и сделать мобильными. Они вообще могут находиться в постоянном перемещении на наших бескрайних шоссейных дорогах. Проект понравился. Одобрение поступило через 24 часа. В этом проекте подполковник Эд Холл играл главную роль. Русский “Sputnik” решил все вопросы с финансированием. Фирма «Боинг» была назначена головной по сборке. Все огневые испытания завершились успешно. «Минитмен» обладал прекрасными техническими характеристиками. Было решено также разместить такие ракеты в странах НАТО. В 1959 году сенат объявил программу «Минитмен» национальным приоритетом. Белый Дом утвердил. Усовершенствованная «Минитмен» несла на себе до десяти ядерных боеголовок общей мощностью 6 мегатонн, что превышало мощность всех боеприпасов, взорванных в годы Второй мировой войны. Узнав об этом, русский руководитель ракетной программы С. Королев начал действовать. Собрание ученых он начал с сообщения об американской "Минитмен ", зачитывая бумагу, на которой были расписаны ее характеристики. Королев призвал своих коллег побыстрей включиться в работу по созданию советских ракет на твердом топливе. Американцы намного опередили русских, поставив на дежурство ракеты в шахтах. К этому времени ответ СССР не превышал 150 межконтинентальных ракет. Американское превосходство по ядерным зарядам, ракеты плюс стратегическая авиация, достигало пяти-шести раз. Советская промышленность изготовить такое топливо пока не умела. Первая советская ракета аналогичная «Минитмену» появилась на семь лет позже американской. Эд отмечал существенные недостатки как в своих, так и в ракетах, сделанных на основе «Фау-2»: -- Нет хорошего инджектора, я разобрал мотор и считаю, что его нужно дорабатывать, -- Эд откровенно критиковал ракеты Вернера фон Брауна не потому, что не любил конструктора и считал его нацистом, а потому, что ракеты имели большие недостатки. Эду пришлось понервничать и приложить массу усилий, чтобы заставить свои ракеты летать. Например, с программы Thor Эд вообще был удален. Он и генерал, главный начальник арсенала, испытывали обоюдную неприязнь; они не любили один другого, и генерал выставлял конструктора перед высоким начальством в невыгодном свете. Ведь известно, что у победы много родителей, а поражение -- всегда сирота. Сразу же после отрыва от пускового устройства ракета взорвалась. В течение года произошло еще четыре взрыва ракет и множество отказов при подготовке к старту. Генералы спихнули провалы на Эда. Эти неудачи стоили места полковнику Холлу. В результате генералы сказали, что Эд не желателен на базе Хантсвилл. Его начальник сделал все, чтобы убрать Эда из проекта Thor. Когда подполковник, заместитель Эда пошел к генералу и сказал, что хочет продолжать сотрудничество с Холлом, ему было сказано, что работа с Эдом лишь испортит заместителю карьеру. Потом Эд Холл был послан в Париж для совместного совершенствования ракетного оружия. Полковник Холл представлял военно-воздушные силы на совещаниях и курировал развитие ракет. После программы Minuteman полковник Холл работал с НАТО над улучшением конструкций ракет. «Отец Минитмена» Эдвард Холл за эту ракету в 1960 году получил второй орден Legion of Merit. После выхода в отставку полковник Эд не сидел, сложа руки. Вскоре Холла пригласила на работу United Aircraft Corp. ХХХ Академик Королёв торопился, так как поступили данные, что первыми в космос могут отправиться американцы. 12 апреля 1961 года Королев сказал: "Полный подъем", а Гагарин ответил своим знаменитым "Поехали!" Юрий Гагарин на космическом корабле «Восток» впервые в истории человечества совершил полет в космос, облетев Землю за 108 минут. Советский космонавт стал героем и всенародным любимцем. Нил Армстронг сказал о Гагарине: «Он всех нас позвал в космос». Президент Кеннеди заявил, что для достижения превосходства Соединенным Штатам необходимо высадиться на Луне до конца десятилетия: «Вся нация, каждый американец должен внести свой вклад в осуществление полета». Homo homini lupus est: человек человеку – волк Радиостанции всего мира все еще посвящали передачи новому триумфу русских в космосе – полету Гагарина, когда в Америку стали поступать тревожные сообщения с Кубы. Эмигранты, поддерживаемые американцами, предприняли попытку свержения Фиделя Кастро и потерпели поражение. Кубинцы, используя русских консультантов, с помощью советского оружия разгромили политических противников Кастро. В Вене встретились Хрущев и Кеннеди, однако эта встреча не только не ликвидировала разногласий, наоборот вскоре Хрущев принял авантюрное решение: приблизить ядерный меч к США. В сентябре на Кубу стали прибывать ракеты и самолеты. Американская разведка вначале этого не заметила. 14 октября американский разведывательный самолет сфотографировал позиции советских ракет. Находились ли при них ядерные боеголовки, выяснить не удалось. Обо всем этом доложили президенту Джону Кеннеди. Военные предложили немедленно разбомбить Кубу. Фидель Кастро объявил боевую тревогу и всеобщую мобилизацию. В это время у Эда произошел сбой: при пробном пуске произошла авария «Минитмена». Через день была запущена ракета «Атлас», и для устрашения произведен ядерный взрыв в космосе. Кеннеди рассказал своему народу о русских ракетах с атомными зарядами на Кубе. СССР ответил, что поставка оружия осуществляется «исключительно в оборонных целях». Антисоветски настроенный полковник Пеньковский, которого никто не вербовал, сам захотел стать шпионом. Он имел доступ к сверхсекретным материалам и передал американцам планы размещения ракет на Кубе, что позволило аналитикам точно определить места дислокации, так как разобрать детали на снимках, сделанных с самолета, было трудно. Русский полковник, предложивший свои услуги американской разведке, сообщил ей, что советский ядерный и ракетный арсеналы значительно слабее, чем предполагали в Пентагоне. В один из 13-ти дней смертельного противостояния Эд и Тед прочли отрывки из речи Н. Хрущева, в которой русский лидер заявил, что если США тронут Кубу, то СССР нанесет смертельный удар. Русский лидер блефовал. Хрущев, в отличие от кубинского и советского народа, жизни которых он поставил на карту, прекрасно знал о многократном ядерном превосходстве американцев. К моменту прихода Кеннеди в Белый Дом «Atlas», «Thor» и «Jupiter» уже были готовы к войне. «Titan» и первые «Minuteman» были на подходе. Если бы из ракет, которые стояли у американцев на дежурстве в Европе, в Россию прорвалась хотя бы одна пятая, то к 27 миллионам советских людей, погибших во время Второй мировой войны, прибавилось бы еще 35 миллионов человек. Кеннеди же боялся, что ядерная боеголовка может упасть на Нью-Йорк. Это сдерживало обе стороны. Хрущев поставил страны мира на грань начала Третьей мировой войны. И это после того, что Россия понесла самые большие людские потери во Второй мировой войне. Джон Кеннеди по телевидению объявил морскую блокаду Кубы, а Советскому Союзу было предъявлено требование -- удалить ракеты. В море для блокады вышли 238 американских кораблей. Благодаря Пеньковскому Пентагон знал: какого типа советские ракеты, сколько ядерных боеголовок, сколько их размещено на Кубе и как далеко может зайти хрущевский авантюризм. Кеннеди было ясно, что войну русские выиграть не могли, однако правительство СССР в ответ заявило, что нанесет ответный удар. Мир был ближе к Третьей мировой войне с применением ядерного оружия, чем когда-либо на протяжении послевоенных десятилетий. Некоторые американские генералы называли Кеннеди трусом, испугавшимся России. В самые критические минуты первые десять ракет «Минитмен» были приведены в шахтах в боевую готовность. В разгар кризиса Тед Холл в Нью-Йорке думал: «Черт возьми! Хорошенькое дело! Теперь я каждый день должен трястись, переживать за судьбу жены и детей. Этот лысый черт, этот недоумок, тоже хочет стать генералиссимусом! Хрущев убьет меня и всю мою семью моим же оружием. Хорошо, что Эд организовал ракетный щит от русских. Теперь вся надежда на брата и его друзей». Кеннеди чувствовал за собой силу и был тверд. В конце концов русские уступили и согласились на компромисс, предложенный Кеннеди: демонтаж и вывоз советских ракет с Кубы. В обмен Америка обязалась не вторгаться на остров. Вскоре, согласно договору с Хрущевым, Thors and Jupiters, находившиеся в Европе, вернулись, и Эд встречал их в Америке. К счастью, обошлось без ядерной катастрофы. Через несколько лет число «Минитменов» достигло почти тысячи. ХХХ Шли годы. Русские и американцы следовали принципу: кто владеет космосом – владеет всем миром. Под руководством Вернера фон Брауна численность НАСА составила 25 тысяч человек, из которых десять тысяч были научными работниками. 16 июля 1969 года в космос отправились американцы. «Аполлон-11» навсегда вошел в историю космонавтики, наконец люди побывали на Луне. Теперь Америка торжествовала, подобно тому, как Советский Союз при запуске первого спутника и Гагарина. На поверхность Луны ступил Нил Армстронг -- первый с планеты Земля. Этим человеком был гражданин Соединенных Штатов Америки. «Маленький шаг человека -- огромный скачок для всего человечества», -- эти его слова облетели весь мир. Блестящий успех американцев был для СССР полной неожиданностью. Телевизионные репортажи о первой в истории человечества высадке на Луну передавались всеми странами мира, кроме СССР. Прямая передача была запрещена руководством компартии. Советский народ в мировое сообщество планеты Земля, по мнению Коммунистической партии, не входил из-за того, что первыми землянами на Луне оказались американцы. Национальная задача -- высадка на Луну, которую поставил президент Кеннеди, была выполнена. Для американцев это был праздник. Эпилог Преступление без наказания Раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут!.. Но он не раскаивался в своем преступлении... Ф. Д о с т о е в с к и й. «Преступление и наказание» После казни Розенбергов, которых Холлы считали чуть ли не родственниками, Тед понял, что Америка не шутит, и ему угрожает смертельная опасность. В отличие от колебавшегося Мея, Джоан настояла – Холл отказал Абелю в дальнейшем сотрудничестве и постепенно прекращал связи с русскими. Джоан всегда считала, что ее муж не предавал американцев, и все, что он сделал, было совершено из-за его заботы о гражданах Соединенных Штатов, для всех людей мира. Она питала большое уважение и восхищение тем, что делал муж. Он был яркой личностью, и для нее, простой учительницы, было большой честью находиться рядом с ним, ведь даже посвященный не всегда мог уследить за его умозаключениями. Хотя Холл был убежден, что его не посадят, ведь у ФБР нет доказательств, но все это сделало его слабонервным, всякое могло случиться. Он боялся, что секрет может раскрыться и расследование возобновится. При видимом спокойствии и благополучии над Тедом постоянно висела угроза разоблачения. Тед был постоянно испуган, и горячешные грезы не покидали его. Прочитав книгу Орлова о преступлениях Сталина, Тед был шокирован, но до конца не верил, ибо обвинения были настолько чудовищны, что не поддавались пониманию. Лишь через три года американская разведка добыла, и на Западе был опубликован закрытый доклад Хрущева на съезде партии о зверствах Сталина. Читая его, Холл от обиды плакал. Он чувствовал себя оскорбленным и обманутым, доверчивость Теда была попрана и предана. Из доклада Тед узнал, что в хитрой игре с Гитлером, которую Сталин вел все предвоенные годы, победил фюрер. Тед был поражен, узнав какой огромный, ни с чем не сравнимый урон боеспособности советской армии нанесли сталинские репрессии. За все годы войны на фронтах не полегло и малой толики высшего комсостава от тех, кто погиб в расстрельных подвалах. Сталин истребил опытных маршалов, командиров и комиссаров: из пяти маршалов было расстреляно трое; из 15 командармов – 13; из 243 комдивов – 204; из 106 комиссаров – 99; из 456 полковых командиров – уничтожено 400! Тед очень переживал и, узнав столько ужасного о Сталине, неоднократно признавался жене: – Если бы я тогда знал, кто такой Сталин, я бы никогда не передавал атомные секреты русским. Доверился дьяволу... Сталин мог сбросить бомбы на Нью-Йорк и Лондон... C 1962 года для Холла началась новая жизнь: вместе с семьей и тремя детьми Тед уехал в Великобританию, он хотел забуриться и жить как рак-отшельник. Английская разведка узнала о его прошлом от ФБР. У англичан хватало своих красных в Кембридже и они попеняли Теду: – Для чего вы приехали? Почему Кембридж? Кембриджская «пятерка» плюс Мэй да вы, семеро для одного университета, не многовато ли? – Ваш великий кембриджец сказал: «Знание – сила». Я – ученый, приглашен сюда для важной работы, – парировал гость. Жизнь продолжалась. В лаборатории Кембриджа Тед Холл сделал несколько выдающихся открытий в области биофизики. «Метод Холла», в распознавании при помощи электронного микроскопа пораженных клеток и радиационной их бомбардировки, получил всемирное признание. Узнав об этом, Эд гордился братом, который своим открытием продлил жизнь тысячам людей. Через некоторое время British Secret Service вызвала Теда на интервью. По дороге Холлу казалось, что все вокруг таращат на него глаза. Строгий англичанин жестом пригласил сесть. Следователь зыркнул глазами и, тяжело дыша, с побагровевшим лицом, как можно нахальнее и грознее буркнул: -- Неужели вам нечего сказать нам, мистер Холл? Тед не выдержал и был близок к признанию, но Джоан, боясь последствий для всей семьи, снова проявила характер, но на этот раз потребовала нарушать закон до конца: -- Ничего не говори! Держись своей версии. Это американцы им наговорили. Пусть думают, что хотят. Его губы спеклись, и во рту пересохло. -- Ладно, -- Тед покорно кивнул, согласился, понимая, что тяжкий груз придется нести до конца. И англичанам он тоже ничего не сказал. Жизнь потекла как прежде. Порою накатывалась жгучая потребность увидеть брата, поделиться ним, облегчить боль, но он не решался на это. Через несколько лет в Америке, в Альбакерке, предполагалась научная сессия по радиологии. Тед тоже получил приглашение. Будучи абсолютно уверенным, что его предательство никогда не раскроется, Тед с женой отважились поехать в Америку. Самолет нес их через Атлантику назад, в Новый Свет, в прошлую жизнь... Супруги посетили в Альбакерке собрание Научного Общества, сессии проходили в Университете, где много говорилось о вкладе Теда. После заседаний был банкет, шампанское, поздравления, пожелания, улыбки. А потом ностальгия все же победила предосторожность, и Теда потянуло на место преступления. Супруги пошли туда, где много лет назад на скамеечке, и теперь стоявшей на площади напротив собора, Теда ждала молодая курьерша. Погода была потрясающе хороша, они присели на скамейку, и Тед перевел взгляд вверх. Золоченый крест на костеле возле университетской площади мерцал, пробиваясь сквозь осеннее марево, точно так же, как и в тот далекий день. Точно так же подъезжал к площади автобус и выходили пассажиры. Ничто не изменилось в этом дремотном курортном городке. Отдыхающие и студенты беззастенчиво расстреливали глазами симпатичных первокурсниц. Все бродили вокруг, не обращая никакого внимания на пожилую пару. Тед закрыл глаза и отчетливо вспомнил это щемящее памятное место и ее, улыбающуюся полячку, с журналом LIFE, опознавательным знаком в руках. Завертелись, закружились события, помчались годы, вся жизнь пробежала у Теда перед глазами: детство, родители, Эд, восход черного, кровавого, солнца... Послышался бой часов на башне. Он показался Теду поминальным звоном по прежней, беспечной жизни. Затем послышался шум, ватага мальчишек с гиканьем и свистом промчалась мимо. «Что сказал бы Эд, если бы узнал о моем поступке?» -- задумался Тед. -- Где это произошло? -- голос Джоан вернул мужа к реальности. -- Вот здесь, это было именно здесь, в этом месте. Она сидела на этой скамейке. Здесь я передал Лоне пачку тех роковых листков. Много я заплатил бы, чтобы этого не было в моей жизни! Но, что было, то было. А впрочем, все делается к лучшему... -- Сколько же миль отсюда до Лос-Аламоса? -- Недалеко, пару сот, а что? -- Давай съездим? – предложила жена. Тед посмотрел на нее, будто его окатили ледяной водой. -- Перестань шутить, Джоан, это будет уже слишком... Муж ответил неспокойно, но убедительно, как будто это случилось в другом мире и, вообще, не с ним. Тед давно свыкся со всем, что когда-то произошло, и находил оправдание своему преступлению так же, как герой Достоевского: «Чем, чем, -- думал он, -- моя мысль была глупее других мыслей и теорий?.. Стоит только посмотреть на дело совершенно независимым, широким и избавленным от обыденных влияний взглядом, и тогда, конечно, моя мысль окажется вовсе не так... странною... Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? -- говорил он себе. -- Совесть моя спокойна... Конечно, сделано уголовное преступление...» А в это время курьерша Лона пребывала совсем неподалеку. Вместе с мужем, в разные, разумеется, камеры за свое шпионское ремесло они попали в английскую тюрьму. Теду повезло, что супруги оказались необыкновенно стойкими и не выдали его. В 1972 году Тед увидел по телевидению похороны Эдгара Гувера, который почти полвека пребывал на посту директора ФБР. Американские газеты писали, что Гувер был великим американцем, и ни один деятель двадцатого века не сделал так много для страны, как он. Потом говорили, что друг Гувера, которому было завещано все состояние, уничтожил личный архив покойного. Смерть Гувера принесла Теду некоторое облегчение. Переписка Теда с Сэвилом Саксом в семидесятых годах заглохла, и Холл не знал, в каком состоянии его друг. Вроде бы все было шито-крыто, но от постоянного напряжения Тед стал болеть, и к 1990 году здоровье окончательно предало его. Вскоре Теда и Джоан постиг ужасный удар: третья, взрослая дочь Дебора погибла в автомобильной аварии. Холлы пережили самую страшную трагедию, какая только существует на земле – смерть собственного ребенка. Можно было протестовать, оплакивать, умирать, но это ничего бы не изменило. На сердце было черно и беспросветно. Тед тяжело переживал горе, ко всему добавилась еще болезнь Паркинсона, и ученый неприметно доживал свой век. Но вот пришел 1991-й год. Он принес крах Советскому Союзу, и гласность, еще немыслимая пару лет назад, торжествовала. Многое, что было тайным полвека, становилось явным. Начали публиковаться фрагменты из воспоминаний разведчиков и материалы из архивов. Однако Морис Коэн, уже будучи в Москве, говорил в интервью: «Я уверен, что и через сто лет имя человека, передавшего секрет бомбы, вряд ли будет раскрыто». «Млад» мог быть как никогда спокоен, так как почти никого, кто мог бы его раскрыть, не осталось в живых. Тайна должна была остаться за семью печатями. Все было тихо, но в 1995 году покой был нарушен неожиданной публикацией. Однажды Теда разбудил ранний звонок одного из сослуживцев по Лос-Аламосу . – Привет, старик! Слушай анекдот. Один лох решил раз в жизни сходить на балет и по телефону заказывает билеты. Кассирша спрашивает: – Сколько вам билетов? На Прокофьева? На «Ромео и Джульетту»? – Нет, мне только на меня и на жену. Тед рассмеялся и сказал: – Я давно заметил, что произведения искусства живут намного дольше, чем научные открытия и исторические фигуры. Ты помнишь, при каком императоре жил Моцарт? Никто не помнит. Наверное, лет через двести вряд ли кто вспомнит о Сталине, а автора музыки к «Золушке» и «Ромео и Джульетта» будут знать всегда! – Это ты здорово подметил. А, вообще-то, самая большая б.... теперь не моя гэлфрэнд, а моя память. – Почему? – Она теперь изменяет мне чуть ли не в каждый день! – Ха-ха-ха! Эй, а чего это ты звонишь так рано? – У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начинать? – Валяй с хорошей! – O’кей. В Америке опубликовали фрагменты из «Веноны». – Кто это такая? Что еще за «Венона»? – Это операция по раскрытию русского кода. – Ну и что? А плохая новость? – Там утверждается, что упоминающийся в расшифровках русский агент «Млад» – это ты!!! ...В течение нескольких недель от звонков не было отбоя. Папараци ждали часами у дверей дома, чтобы сфотографировать Теда. Самой большой проблемой стали журналисты. Прежде всего для Теда было важно мнение жены: – Если отказаться от разговоров, это расценят как мою боязнь, как подтверждение обвинений. Что делать? Представляешь, сколько будет злорадства и зубоскальства? – Не волнуйся, – успокаивала мужа Джоан. – Придется согласиться на интервью, но поставь условие: опубликовать интервью через год или два, когда все уляжется... – Понимаешь, Джоан, это ведь еще имеет и политический резонанс. Если я – живой шпион, работавший на русских, это подтверждает, что коммунизм насаждался из Москвы и не был только внутренним делом американцев, не был выдумкой правых. Предстоящее проникало в его мысли и сердце, ложилось на душу, как раскаленная печать. Сначала многие в Кембридже не верили обвинениям, а потом раздались голоса, в том числе и от бывших коллег по Лос-Аламосу, чтобы привлечь к ответственности: «Бросьте! Это – не горе от ума. Это был не гуманитарный акт, а шпионаж. Холл – обыкновенный предатель, он нарушил присягу, преступил закон, предал США и вручил бомбу Сталину. Судить его!» И вот наказание пришло, жизнь превратилась в кошмар: Тед был очень болен, страдал, давал интервью лишь при условии, что не будут расспрашивать о бомбе. Нервотрепка съедала последние силы. Атаковали журналисты. Каждый день он ждал новых публикаций. И они последовали: «Шпионы по-прежнему среди нас!», «Он помогал преступнику Сталину», «Тихий ученый - разоблаченный шпион», «Казнить, как Розенбергов!»... Газеты писали, что Холл заслуживает жалости, потому что тяжело болен, но от этого его преступление с течением времени не становится меньшим. Холл опасался возобновления расследования и возможной экстрадиции в Америку. Тед выдерживал все это только благодаря поддержке жены. С течением времени Холл возненавидел ядерную гонку. Его взгляды сильно изменились с прежних времен. Режим страны Советов, которую когда-то он лелеял в мечтах, в брежневский период он характеризовал как фашистский. Придуманную для себя утешительную басню биофизик позже развеял. В конце концов Теодор Холл все же нарушил молчание. Он заявил, что был слишком молод и самонадеян, не знал многого и не верил разговорам о сталинских репрессиях. Тед не признавал измены, ибо в годы войны СССР и США были союзниками против гитлеровской Германии. Холл лишь с горечью говорил жене, что не мог предположить в Сталине такого зверя и оправдывал себя: – Помнишь, каким я был в 1947-ом? А в 1944-ом мне всего-то было 19 лет, я был неопытный, неоперившийся, слишком самоуверенный. Я действительно ошибался во многих моих взглядах. Мир с тех пор ушел далеко вперед, и я тоже. Но и теперь, после 70 лет, я думаю, что юношеский задор всегда прав. Я конечно уже не тот, но ни в коем случае не стыжусь тех лет. Если я помог избежать новой мировой бойни, то соглашусь принять обвинения в предательстве. Семья Теда искала не теплоты отечества, а страну для места жительства, следуя принципу: где хорошо -- там и родина. Их привлекала Европа. Стареющий интеллектуал становился все более космополитичным, ушел от своего народа, потерял всякий интерес к еврейству. Несмотря на то, что оба вышли из замкнутой еврейской общины, Холлы порвали с детством. Кембридж супругам нравился свободолюбием и терпимостью, но давняя заноза глубоко сидела в нем и мешала радоваться жизни. На обвинения, что Холл ничуть не лучше Розенбергов и заслуживает такого же наказания, Тед искал оправдания, выдвигал надуманные объяснения своему предательству, но извиниться перед Америкой, гражданством и паспортом которой он обладал до конца своих дней, -- так и не догадался. Тед Холл, потеряв чувство юмора и иронии, которыми так искрился его ум в молодости, говорил, что правда заключается в том, что хотя шпионы, вне сомнения, существовали, они никогда не являлись составной частью прогрессивного американского движения. Тед и Джоан говорили, что были бесконечно преданы справедливости и равенству, которые, по их словам, не соблюдались в Америке. Это действительно так: иначе – сидеть Холлу на электрическом стуле. Разве брат мой – враг мой? В тот обычный теплый вечер в Калифорнии Эд с женой, как всегда, смотрели новости и вдруг передали, что по одному из главных каналов будет показан фильм о Теодоре Холле, «парне, который подарил русским атомную бомбу». Вначале Эд с женой подумали, что речь идет о каком-то однофамильце. Семья расположилась поудобней, и взгляды устремились на телевизор. Замелькали кадры военной хроники. На экране была Россия. Мелькнул силуэт Кремля, где находился Сталин. Давний безбожник и разрушитель церквей, во время войны он использовал даже священников, которые, высоко подняв кресты, шли от избы к избе, призывая на последний бой за священную русскую землю. И русские воспряли, в 1944-м они наступали по всему фронту. Бои развернулись уже в Польше и медленно, но верно двигались к границам Рейха. Тяжелое зрелище представляли тысячи братских могил уничтоженного немцами мирного населения, а также сожженные города и местечки. Показали шокирующие разум фабрики смерти, концлагеря, освобожденные русскими. Необычайные морозы, каких давно не было, помогли русским. Эд с женой и детьми увидели массу немецких пленных, голодных, без шинелей, без перчаток, растиравших обмороженные уши и носы. Это наступала расплата. Пронесся перед глазами военный Лондон, и Эду и Эдит вспомнилось, как на беззащитный город падали «Фау», сея разрушения и панику. Эд закрыл глаза, и вспомнилось время, когда он внимательно следил за ракетами, тщательно изучал их. Всплыли ужасные сцены бомбежек, мелькали отчетливые картины. В ушах завыла сирена противовоздушной обороны и ожили смертоносные «Фау». На жилые кварталы Лондона с грохотом рушилась смерть, взметались от земли к небу огненные столбы, Эд пытался заглушить рвущие душу воспоминания. Все расплывалось в тумане. Лондон лихорадило, неумолимо ползли дикие слухи, началась нехватка еды, возникали громадные очереди у булочных... Ему послышался резкий приближающийся свист: ви-и-и-ю-у-у!.. Бах! Бах! -- большой осколок упал прямо перед лобовым стеклом, дым на миг заслонил дорогу. На месте взрыва валялись обломки стен, камни и кирпичи, кровь, грязь, щепки оконных рам и битое стекло. Эд старался увидеть, куда упадут «Фау». В момент следующего разрыва Эд прикрыл собой невесту и едва успел закрыть ее, как вдруг что-то тяжелое сильно ударило его и прожгло насквозь локоть. Раздались крики... Эд открыл глаза. Эдит сидела рядом с детьми, и все продолжали смотреть телепередачу. Авторы фильма порадовали, дав возможность снова посмотреть волнующие кадры высадки союзников в Европе. Зрители видели также бешеное сопротивление немцев. Появился на экране бесноватый фюрер. Его призывы к тотальной войне до победного конца и его «оружие возмездия» кружили немцам головы. Затем показали, как это время в Америке шли к завершению работы по созданию нового оружия, на которое Англия и Америка затратили колоссальные ресурсы. Впервые на экране появился секретный объект и знаменитые ученые, принявшие участие в проекте. Теперь открыто показывалось все, что и где изобретали полвека назад Г. Оппенгеймер, Н. Бор, Э. Теллер и другие. Ученые тогда опасались, что если у Гитлера появится атомная бомба, немцы смогут установить ее на ракетах фон Брауна. Американцы боялись проникновения иностранной разведки, особенно немецкой и японской. Показали, как у входа в пустынный Лос-Аламос, обнесенный колючей проволокой, на вышке маячили автоматчики. На объекте по приказу генерал-майора Гровса, отвечавшего за проект, были введены строгие меры безопасности. И вот запламенела раскаленная бездна под иссохшими небесами... А затем Эд увидел его. Тед был в военной форме. Худой, высокий, с улыбкой на лице. Диктор рассказывал о нем: «В 1944-м году 18-летний выпускник Гарварда прибыл на объект. В сверхсекретном «Манхэтеновском проекте» принял участие Тед Холл, став самым молодым ученым в скалистом Лос-Аламосе -- центре ядерных исследований. Новичку выдали обмундирование, привели к присяге, дали место в казарме. Но на уме у него было другое...» Исторические кадры: радость союзников от встречи в Европе, падение Берлина, подписание немцами капитуляции, -- все это пролетало перед глазами настороженного Эда. Оказалось, что он помнил все до каждой черточки, зарублен в памяти мельчайший штришок. А телеэкран продолжал извергать: «Этот парень, Тед Холл, помог русским. После американской бомбежки японских городов в Советском Союзе мрачно замечали, что жертвенная, кровопролитная победа над Германией, в смысле соперничества с Америкой, оказалась теперь, по существу, напрасной. Американцы были впереди». Дальше авторы программы показали крутой поворот во взаимоотношениях союзников: взаимные претензии, коммунистическая экспансия, «Холодная» война, битвы в Корее и тысячи гробов, прибывавших в США из Азии... «Тед, мой родной брат, помог русским выиграть время и уничтожить американскую монополию! Столько ребят полегло!» -- у Эда потемнело в глазах. Дети посмотрели на отца. Эд молчал, и лишь слезы блестели на его глазах... - Да ему было-то всего восемнадцать! Дети отвели взор, догадавшись: плачет. Возможно, это были слезы боли и обиды. А может быть, невыразимой печали о странном поступке брата, о судьбе громадного таланта, невоплощенного, несбывшейся гения? - Он был так молод, совсем юнец, что он мог понимать? – все, что промолвил детям и жене Эд. «В тот роковой момент рядом не было меня!» -- молча, сокрушался Эд, и на ум ему пришла недавно прочитанная сцена, когда Талейран сказал Наполеону по поводу ненужной казни герцога. О том, чего уже не вернуть, о времени, которое нельзя повернуть назад: «Это было хуже, чем преступление, Ваше Величество! Это была ошибка!» Дети Эда, тоже шокированные увиденным, понимая состояние отца, ни тогда, ни после не задали ему ни единого вопроса. Назавтра был звонок из Англии. В комнате не было ни жены, ни детей. Эд поднял трубку. На другом конце провода, протянувшегося по дну океана, Тед пытался объяснить брату необъяснимое...*** ХХХ Эд Холл дослужился в летных войсках до полковника, изобретая все новые ракеты. Его «Минитмен» оказался настолько удачным, что трижды совершенствовался, переходя в новое поколение. России и Китаю понадобились многие годы, чтобы сделать подобное. Создание ракетного щита по важности приравнивалось к успеху Манхэттеновского проекта. Тед и Джоан знали об этом приблизительно. Лишь когда Эд вышел в отставку, Тед узнал, каких успехов достиг брат. Хотя Эд не был напрямую вовлечен, но часть его технологии была применена в ракетах, запускаемых с подводных лодок и в ракете «Титан», которая служила не только для обороны, но и для космических полетов программы «Gemini». Эд Холл стал победителем самых престижных премий и дважды получил высший орден Америки. Его имя навечно выбито на гранитной Доске почета в Зале Славы музея Космонавтики. После армии Эд 14 лет проработал в United Aircraft Corpоration и консультировал множество программ. Он так же проявил себя и в других областях науки. Эд написал книгу «The Anomalies of Urban Requirements». Уже в то время он предвидел расширение влияния телевидения и компьютеров на жизнь и образование людей. Эд пророчил, что искусство «telefaction» позволит чувствовать и манипулировать предметами на расстоянии посредством «телеперчаток». Эд также выпустил книгу «The Art of Destructive Management: What Hath Man Wrought?», что можно перевести как «Мастерство неумелого хозяйствования. Что же человек натворил». Эд Холл также написал несколько статей по аэронавтике. Через некоторое время Эду довелось увидеть по телевизору выступление сына Хрущева, который, как оказалось, тоже был инженером-ракетчиком. Тот рассказал, что ракетчиком был и сын Берии. - Все перепуталось в мире, - удивлялся Эд, обсуждая новые события со своими детьми. - Сын лидера советских коммунистов, который хотел уничтожить нас, переехал в США и стал гражданином Америки. Да что говорить про сына Хрущева, когда дочь Сталина стала американкой! Вот и пойми: кто - друг, а кто - враг... Погоня за миражом К моменту, когда американцы ознакомили Кима Филби с расшифровками «Веноны» и он сообщил об этом в Москву, то русские уже знали о дешифровке благодаря шпиону, проникшему к криптологу. Ким Филби лишний раз подтвердил, что код разгадан. Русские немедленно поменяли код, но предотвратить чтение Гувером сообщений, посланных в предшествующие годы, были не в силах. Поиск шпионов продолжался. Филби достиг такого авторитета, что его кандидатура считалась наиболее вероятной на пост начальника британской разведки. Орлов сдержал слово: тайну «кембриджской пятерки» до конца своих дней не выдал. Помимо информации о Филби и его друзьях, Орлов сохранил много других секретов. Он скрыл от американских спецслужб, что знал Абеля. Крупнейший разведчик Абель никогда бы не попался, если бы его помощник, азартный финн, не оказался пьянчужкой и не сорвался в штопор. Он ударился в загул и проворовался, просто прикарманил деньги, которые Абель велел ему передать жене Соболя, отбывавшего 30-летний срок в тюрьме. Помощник Абеля пропил и прогулял очень большую сумму, а потом пошел и сдался американцам. В результате Рудольф Абель получил 30 лет тюрьмы, отсидел пять лет и был обменен. После провала легендарного Абеля возникла угроза разоблачения супругов Коэн. У Абеля обнаружили фото Лоны и Мориса, но американцы сразу не поняли, что они курьеры Теда Холла. ФБР разослало повсюду их фотографии. Центр приказал Морису и Лоне бежать, и супруги тайком покинули США. В Москве Коэнов встретили радушно, послали отдохнуть на курорт. Но когда радость встречи прошла и наступили советские будни, Коэн увидел, каково жить под плетью сталинизма. Польская супруга Мориса тоже почувствовала себя неуютно, а потом Коэны поняли, что Сталин может и их посадить. Они попросились работать дальше. Через некоторое время Коэны были арестованы в Англии. Приговор – 20 лет заключения. Последовали девять лет мытарств Коэнов по тюрьмам. В результате Москва обменяла их на английского шпиона. На Абеле и великолепной «кембриджской пятерке» завершился «золотой век» советского шпионажа, и необыкновенные приключения шпионов переместились в Россию. Еще в 1950 году Барр сказал своей любовнице, что хочет своими глазами посмотреть, как строится социализм в Советском Союзе, и уехал. Его друга, Саранта, ФБР допрашивало целую неделю, пытаясь поймать на несоответствиях в ответах. Сарант признал, что был знаком с Розенбергом. Сарант, будучи женатым и имея двоих детей, долгое время был влюблен в свою соседку, бывшую замужем за физиком и также имевшую двоих детей. Любовник попросил о помощи, и она согласилась проводить кавалера до мексиканской границы. Усыпив бдительность ФБР, они тайно скрылись и добрались до Мексики, где русские объяснили легкомысленной беглянке, что если она вернется в Штаты, то ее арестуют. Она отправилась с Сарантом в Россию, где... потихоньку родила ему еще троих детей. Сарант и Барр, оказавшись в СССР, сделали много полезного для новой родины. Сарант руководил созданием центра советской микроэлектроники – Зеленограда. После развала СССР русско-американская трагикомедия продолжилась. Барр отважился приехать в США, но ФБР не проявило ни малейшего интереса к его персоне. Возможно, ранее был заключен договор, что он все расскажет, и за это получил иммунитет. Барр подал заявление, ему выдали новый американский паспорт и назначили давно заработанную пенсию. Барр постоянно ездил из России в США, он умер в 1998 году. Инженер Соболь, отбывший в тюрьме 18-летний срок из 30 обещанных, в 2008 году, хоть с 60-летним опозданием, все же публично признал, что был советским шпионом. Нелегкой оказалась жизнь у Сэвила Сакса. Тяжелые времена наступили для Сэвила, когда его за пропуски и неуспеваемость исключили из Гарварда. Будучи завороженным романтической мистикой шпионажа и рискованной двойной жизнью, он никак не мог приспособиться к реальности. После 18 лет брака он бросил троих детей и жену, сойдясь с ее лучшей подругой. Предал, как его когда-то предала Джоан. Сэвил работал преподавателем, копировальщиком, таксистом, болел и рано умер. После освобождения из английской тюрьмы в Москву приехали Морис и Лона Коэн. Глубоко в душах супругов жила ревность к мученикам-мертвецам, снедала зависть к славе Розенбергов, потому что они, Коэны, передали в СССР намного больше военных секретов, чем казненные. Розенберги гремели на весь мир, а Коэнов знали лишь несколько сослуживцев. Только в конце их жизни Президент Б. Ельцин присвоил им звание Героев России. Лона и Морис похоронены в русской земле, ставшей для них второй родиной. Всю жизнь Коэны мечтали объясниться с американцами. Супруги тяжело переживали, что американцы считают их предателями. Морис надеялся, что когда-нибудь История их оправдает, а Лона неоднократно говорила, что хотела бы быть похороненной в США. Странная ностальгия! Получается, что лежать на кладбище, среди преданных ею американцев, ей было бы уютней, чем среди русских, ради которых она рисковала своей жизнью и столько лет провела в тюрьме. Обычному человеку, наверное, никогда не понять логику предателей-патриотов! В 1999 году, после того, как у Теда обострились болезни, в том числе Паркинсона, и его долго пичкали всякими болеутоляющими лекарствами, изъеденный раком и ужасом Теодор Холл умер. Его жена и дети живут в Англии и поныне. Эду Холлу и его жене Эдите Господь дал долгую, красивую жизнь. Эд умер в 2006 году в возрасте 91 года. Будучи на 11 лет старше, он прожил на свете почти на 20 лет больше, чем младший брат. Жена Эда, Эдит, умерла в мае 2009 года, прожив 96 лет. У них осталось трое детей. Старший сын Давид – физик, средний Джонатан – химик, дочь Шейла – в медиа бизнесе. ХХХ Из новостей США усовершенствовали межконтинентальную ракету Minuteman-III. Пролетев за 20 минут семь тысяч км, она точно поразила мишень. Для навигации была использована спутниковая система GPS. Ушли из жизни многие современники Холлов, но с некоторыми и их детьми удалось поговорить. Те времена пробуждают у них воспоминания о «холодной войне», «охоте на ведьм», о горькой Корейской войне. Многие считают людей, выдавших секрет бомбы русским, преступниками, но соперническое противостояние двух крупнейших ядерных держав все-таки не привело к Третьей мировой войне, призрак которой витал над миром. В этом им видится свидетельство того, что История вынесла этим людям оправдательный приговор. Розенберги, некогда слепо прославленные всем миром, теперь забыты. Отцвел и омертвел их облик. У них хватало ума на измышление химер, но недостаточно было для того, чтобы понять себя. Открыта теперь их тайна, занимавшая миллионы людей, ведь загадка привлекает только до тех пор, пока остается неразгаданной. «Венона» похоронила и загадку Теда Холла, навсегда сорвав покрывало с тайны, хранившейся полвека. Братья Эд и Тед жили в одно время, но в разных мирах. В Америке и сегодня проблем не мало. А в современной России популярности левых мировоззрений способствует высокое имущественное неравенство: миллиардеры и бедняки. Эти и националистические идеи могут стать новой бомбой для России. Примечания: * Документальные фрагменты набраны уменьшенным шрифтом. ** Перевод Леонида Зуборева (Зубарева). *** Информация получена от детей Эда Холла. О Г Л А В Л Е Н И Е Пролог I. ЗАВОРОЖЕННЫЕ II. РАЗВЕДКА И ЛЮБОВЬ III. ПОДРАЖАНИЕ ПРОМЕТЕЮ IV. ПРЕДАТЕЛИ И ПАТРИОТЫ Эпилог L E O N I D Z U B O R E V ATOMIC BOMB FOR RUSSIA Minuteman has achieved a world record: the missile is in service for more than 50 years. US Army plans to use Minuteman-III till 2020-2040. From the news C O N T E N T S Prologue………………………………………………………………… I. LOYAL TO STALIN ......................... II. LOVE & INTELLIGENCE...................... III. TO STEAL A FIRE IV. DECEIVED BY STALIN Epilogue Prologue In August 1949, Russian nuclear test director Marshal Beria appeared in the bunker of a control center, ten miles from the bomb. Dozens of Russian physicists waited for the result of the test in a shroud of fear at the secret testing ground. “Here he is,” said the scientists nervously, watching the approaching car. If the scientists did not succeed, an unavoidable fate waited for all the participants of the project. Stalin would kill the administrators and send the physicists to prison. Josef Stalin was prepared for such a contingency. He already had another team to replace this group of scientists. At 7 A.M. a bright light pierced the morning clouds. A scarlet semicircle of an artificial sun began rising upon the firing range. When a mushroom-shaped cloud placed itself above the sky, a thundering noise reached the control center. Having witnessed the successful explosion, Beria rushed to the chief scientist, kissed him and said, “Had it failed to blow up, this might have been a catastrophe for all of us!” Then Marshal Beria directed a telegram to the Kremlin, “Dear comrade Stalin! Thanks to the efforts of the Soviet scientists and engineers your task to create a Soviet A-bomb has been completed. The construction of the A-bomb has been achieved due to your attention, concern and aid.” The next day Stalin signed an order to reward the supervisor and the chief designer with a Medal of Honor, a cash bonus, houses and motor vehicles. Other Soviet scientists were also given big gifts. Some intelligence officers were among the people who received awards. At the ceremony Stalin told them, “The last war has given birth to a new generation of weapons, first the missiles and second the A-bomb. If we were late by a couple years the American bomb would have fallen upon us.” * * * A month after this event, the President of the United States was still in a bad mood. He was angry with the FBI. Now President Harry Truman had to inform his country and the entire world about the successful testing of a nuclear weapon in the USSR. The next day the headlines of American newspapers shouted: RUSSIANS HAVE THE A-BOMB! STALIN ENDS AMERICAN MONOPOLY! The 65-year old commander-in-chief looked more like a modest bookkeeper in glasses, than a President of the most powerful country in the world. Truman was standing at the White House window, looking at the lawn. However, his appearance was deceptive to those who did not know him. This delicate man possessed a strong will and nerves of steel, having made the decision to bomb Japan with a nuclear weapon four years ago. Nervously tapping his fingers on the table, the President was waiting for the head of the FBI, whom he sincerely disliked. J. Edgar Hoover, a bulky man in contrast to his frail boss, always appeared in an elegant suit and was consistently punctual. Hoover’s colleagues noticed long ago that he had no interest in women, though he was always dressed meticulously. Now some American citizens who shared communist views were detected in the State Department and Truman was afraid that the Russians could find ways to infiltrate the FBI. “If this is true, that he is a gay, then the FBI chief ,who is in charge of our national security, is an ideal candidate for the Soviets,” the President thought. “Hoover will fear publicity, and it would be possible for Russians to recruit him”. Truman was thinking of firing Hoover. Besides that, it was reported that Hoover was considering running for president of the United States. Hoover had arrived at the Oval Office. He instinctively took off his hat and set his tie straight, expecting a confrontational meeting but unaware of the extent of Truman’s anger. “Well, Edgar, how will you explain the appearance of the Russian A-bomb? You have been commanding the FBI for 25 years. Who is the traitor? Oppenheimer? Teller? ” roared the President. “I do not know. We cannot read their messages until we completely break the Russian code,” Hoover answered hanging his head in shame. “Could it be Oppenheimer? Is it true, that he visited Moscow before WWII?” “Actually we do not know, but Oppenheimer’s communistic views are well recognized. At first he approved the use of our A- bomb. Later however, he said that the very day the nuclear bomb is used, humanity will curse us.” “I know that,” Truman gave a sarcastic smile. “Oppenheimer said to me that he and his associates saw “blood on their hands” after I bombed Japan. I told him that hands can be easily washed off in water. You see, Edgar, I’m not Roosevelt. I’m not going to lick Stalin’s boots. During Roosevelt’s meeting with Stalin FDR didn’t mention the future atomic project because he was afraid that he would have to reveal how to make the bomb to Stalin. Roosevelt was too na;ve to believe that there could be cooperation between the two countries after the war, but my doctrine is to extend America’s sphere of influence around the globe. Our chief objective now is to fight communism. Of course, our forces in Europe can’t withstand the Russians, and Stalin can easily capture our military bases there. If you want peace, be prepared for war.” “I must admit, Mr. President, we have some progress in decoding Russian messages, but not enough to identify thus far, who works for Russians,” whispered Hoover, who was not accustomed to such humiliation in front of his boss. The news of the Russian success followed just a few weeks after the Chief of Intelligence and his friend raucously celebrated Hoover’s 25th anniversary at the FBI. “Dear Edgar, you have always been recognized for your keen eye and ability to understand people. Maybe, you’re simply getting old and it may be time for you to have a break? Perhaps retire? You have convinced me, that if the Soviet physicists could create a bomb, it would happen not earlier than in six years. Was it not you who recently asserted that a nuclear weapon is so complicated and the calculations are so immense, that the realization of the project was possible only in the United States? In fact, you mentioned that the Russians do not have an established uranium industry or the required computers. Will you tell me which piece of your report on the Russian project is reliable?” the President asked, mockingly. “A Special Committee deals with the atomic project in Russia. Stalin appointed Mr. Beria as the head of the project, and he remains the chief of Soviet Intelligence as well. Beria allocated approximately ten labor camps for this project. About 300 thousand political prisoners work for the nuclear program. A plant selected to be the control center is located in a small settlement with an unknown code name. The CIA confirms this information. This is all that we know.” “Moscow denies that is has tested the nuclear weapon. Is that not strange?” Truman asked. “They lie. We definitely know the bomb test was carried out,” the chief of the FBI reported. “Our pilots took samples of radioactive elements in the atmosphere. The scientists have determined that the Russian bomb is a copy of “Fat Man”, which was dropped on Nagasaki.” “How many bombs does Russia have now? Zero? One? Several dozen? Do we have over two hundred?” raged the commander-in-chief. “We have almost three hundred, Mr. President,” Hoover answered. “We can destroy hundreds of their cities.” “I was informed that North Korea requested the Soviet Union’s support in invading South Korea,” the President said. “If that happens, I‘ll have to intervene, but I can’t use the bomb against the USSR, or against North Korea. I am now afraid of a reciprocal nuclear strike. Stalin deprived us of a nuclear monopoly! Do you understand this? In addition, they can now begin to accumulate an arsenal. I cannot believe that these provincials could so rapidly make such a sophisticated weapon! This could only have happened because of a leakage of information from our project. The Russians have stolen our invention! As far as I know, the Russians have received information about the German V-2 as well. I am afraid next time you’ll report that the Russians are on the Moon. Now it is no use to cry over spilt milk.” “I agree, sir,” Hoover solemnly nodded. “Now we have to pay more attention to the missiles. Future generations can carry a nuclear payload. Is that correct?” “The first launch of the modernized V-2 was two years ago. The missile created by Wernher von Braun flew 150 miles and broke apart. It is not fit for Europe. Braun is busy with developing large missiles. Our Air Forces is working on a strategic missile by its own staff, particularly Captain Ed Hall. His missile flies further and carries twice a bigger payload than the V-2.” Looking at Hoover, the President recollected a report he had received about the visitor’s ambiguous personal life. He was not married. He liked nobody but his male deputy. People in the FBI knew that they ate their meals together, and socialized in night clubs and went on holiday together. But Truman never cared about that. At the end of the meeting, the President said to the chief of the FBI, “You know, Edgar, I do not care what you do in your free time. All that interests me is how you succeed in your job. Today it is not enough to find communist network cells in the U.S. A. It is necessary to find Soviet spies. However the FBI is busy with the Republican Party’s sex scandals. Your primary task now is to catch Soviet agents. Mr. Hoover, I expect you to use all our resources to find the people who gave away our secrets to the Russians. Until you find the traitors, our national security is threatened. Do not wait for a new surprise. Find the spies or leave the FBI!” The President stood up abruptly, signaling the end of the meeting. The stout FBI chief would usually look boldly into the eyes of the person sitting across him, but today everything was different. “I‘ll do my best. Good day, sir,” said Hoover in a guilt-ridden voice. It was the first time Hoover had seen Truman in such an angry mood. After returning to his office, Hoover called his deputy. Hoover locked the door and told him, “Who is the ‘rat’? Where is he? In Los Alamos, in Chicago, in Tennessee? How can I catch him? If we fail to find him – we will certainly have to resign.” Mr. Hoover and his deputy summoned all the divisions’ heads and after arranging an unprecedented meeting, they ordered the escalation of surveillance, telephone taps, and the inspection of all suspicious letters originating from high clearance personnel. This would not only include all the important scientists such as Einstein, Oppenheimer, Teller or Bohr, – but even regular mechanics involved with the Manhattan project. Hoover ordered the officers, “You have to check all the reports and tips which are five and even ten years old!” I. LOYAL TO STALIN Two Brothers: a Wunderkind and an Engineer Ted was born in 1925. Kholtsberg family waited 11 years for the second son’s arrival. It was great to be a late child, the object of a family’s entire love and attention. The elder brother Ed willingly took responsibility for Ted’s education and he should have been proud of his job: Ted’s progress was above and beyond that of his classmates, and from childhood he demonstrated remarkable talents. Always appearing highly developed, he skipped three years of school. At the age of thirteen under the supervision of his 24 year old brother, Ted had already finished school in New York City. Their father, who was a furrier, was glad he had run away from Russia. Although Theodore Kholtsberg was born in Long Island, the family was soon forced to leave the prosperous area, after the father’s furrier business collapsed as a result of the Great Depression. They rented a small apartment in Queens, NY. It was a 500 square foot one bedroom apartment, with a toilet that was located in the yard. As usual, the brothers spent late hours studying in their room, surrounded by textbooks, used up notepads and Ted’s favorite book “Mysterious Universe”. The elder brother read it many times and only then gave it to the younger one. On a winter evening the lights were turned off in the Kholtsberg’s household. Tomorrow Ted would go to school, while Ed searched for work. Ted was silent; Ed could not hear his brother’s breathing, possibly because he fell asleep. This time Ted was listening to Prokofiev using headphones made by his brother from a telephone. Since he was six, Ed repaired all domestic appliances in the apartment. “Beautiful music!” exclaimed the youth. Ed also loved music, but within reasonable limits. Ed decided to discuss something with his younger brother. “Teddy! I want to ask you about changing our surname. What would you say if I talked to father?” There was no answer, just Ted’s eyes glistening in the darkness. “Listen, Ted, I want to ask you something,” Ed loudly repeated. He sensed that his brother might have fallen asleep, listening to music. “Shut up,” Ted answered in an irritated voice. “Wait, until the music is over.” “This is important,” Ed proclaimed. “Kiss my ass! Wait a bit,” said Ted. Finally, pulling off his headphones, Ted responded, “As far as I remember, I have always loved music.” “Why are you so obsessed with Prokofiev? Is he a Mozart or a Wagner?” exclaimed Ed. “You love simple things: Jewish, Russian songs… I have three hobbies – math, chess and classical music. I adore music. I experience enjoyment by wandering in numbers and sounds. As for Wagner. After I read his essay “Jews in Music”, where he denies the possibility of any Jew to be a genius, including giants like Heine or Mendelssohn, – I don’t want to listen to Wagner’s operas, though his music is good. All these composers are clear to me, while Prokofiev is entirely different: new and interesting. His music is inventive and cheerful, with a delicate sense of humor and sometimes sarcasm. Do you understand?” “This is too complicated for me, I prefer Rachmaninoff. As for Prokofiev, he is too abstract, too modern, it’s confusing for me. I approve your love for chess, but what is music for?” asked Ed. “Don’t you see that music and chess both are connected with math? Many scientists adore music,” explained the youth. “Einstein plays the violin... Music is not a job; it will not feed us… Prokofiev pleases me; in fact two years ago he left the USA for the Soviet Union. In Russia life is fair. There is a future,” the brother asserted. “Certainly, Russians are brilliant. I do not understand why Prokofiev returned to Russia, while Rachmaninoff doesn’t want to come back. You say Prokofiev’s music is abstract? While listening to the melody of the knights from ‘Romeo and Juliet’ I imagine Hitler and the Nazis marching,” Ted whispered. “OK, rest now, let us talk tomorrow,” said Ed. Ted intended to sleep until sunrise. It was going to be a tough day and he needed a good nights rest. He saw in his dreams an urban skyline, worn neighborhood roofs, and then a blue mountain lake appeared. Suddenly he heard… “It’s time to get up, Teddy!” “Yes, mom,” he answered quietly, through his sleep. “It’s time!” The Mother’s hand tenderly touched his head. * * * When family members love each other, the absence of comfort becomes nothing. In 1938, since there weren’t too many cars, Ted and his friends played ball safely, on the dead end of their street. Ted’s peers loved him; he was a natural leader, athletic, and daring. He helped lagging classmates with mathematics, though he was the youngest in the class. It did not please his mother. She was afraid he would lose his competitive edge. She greatly loved her son and was very protective. However, Ted did not share her worries, for he was highly educated under his older brother’s guidance. For years Ed had trained his younger brother. When Ted was seven, he began to study algebra. Ed had a diploma in engineering with two specialties, but in these hard times he couldn’t find a job. “Papa! What would you say if I change the surname to something shorter? It would be Hall. I think the same should be done for Ted. Soon it’s time for him to enter college. Anti-Semitism here is no less than it was in Russia. Mom, where are our birth certificates?” The mother found them in a set of drawers. “Change them if you must,” the father waved his hand. “Indeed. It’s bad here but in Russia it’s even worse,” sighed Ted. “What do you mean?” Ed flared up. “Don’t you know what is going on in Russia? The newspapers and radios report non-stop murders. The soviets are searching for “enemies of the people”. Stalin commits atrocities: he expelled Trotsky out of Russia. He shoots oppositionists.” “Nonsense! You’re still a sucker. You understand nothing of politics. You read the wrong newspapers. Start reading the Daily Worker, and stop picking up old copies of the New York Times. Yes, there is a struggle for the leadership of Russia just like anywhere else. Certainly, there will be rivalry and turmoil, but such is the nature of politics. Everything else is a lie, formulated by capitalists and anti-communists. To understand this, one doesn’t have to skip grades.” Ed passionately supported the Soviet Union, and through these conversations he was able to sway Ted. The older brother’s enthusiasm for Marxism, and dreams about Stalin’s utopia influenced Ted. “Everybody can build a new life in Russia, while here the same can happen as in Germany. Have you heard what the right-wing said yesterday? If the crisis is repeated, the local Nazis will take power here. Believe me, Russia is the only hope,” proclaimed Ed. “Perhaps, Russia will become a country of virtue, where there will be no anti-Semitism.” Subsequently, Ed changed both Ted’s and his last name from Kholtsberg to Hall. Moscow, 1938. Stalin killed the Opposition The beginning of 1938 was an alarmingly dangerous period. As winter night covered Moscow, a storm had strengthened. Snowflakes hardly managed to touch the Red Square, before the ice-cold wind swept them up. Under a lunar glow, the storm carried them above Lenin’s Mausoleum and scattered them on walls of the ancient Kremlin. The blizzard howled, as frost had gathered. The tower clock had already struck twice, yet Stalin's office windows were vividly illuminated. The leader of the Soviet republic worked very late nights, and trained all the assistants to work with his timetable. He called in his office ministers and generals. The future was not promising; World War II could begin any day. The threat was Hitler. Stalin inaudibly stepped on the soft carpet while holding a tobacco-pipe in his hand. He stopped near the map of the world, and contemplated how complex the situation was in the country and abroad. The leader was now 58 years old. His forehead lined by wrinkles, he had already lost some hair, but the faded cheeks did not lose their hardness, nor did his eyes lose their sense of suspicion. He was still strong, and in command of extensive forces, with the support of his comrades-in-arms. Stalin thought, “Hitler is ready for the appropriation of surrounding areas. His idea of Lebensraum is hypnotic to the Germans. In a month or two, he will begin expanding … Who will be first: Austria, Czechoslovakia, France or Poland, and who will be after them? Hitler will not stop, until he takes Europe, then the entire world. And in this time, on the brink of war, it is necessary to gain time. I must form a treaty to deceive him, and yet the opposition wants my downfall”. Stepping inaudibly on the parquet in his soft leather boots, a man approached the officer on duty, who noted his arrival in the registration book. The man took out from his holster a small pistol and surrendered it to the security officer. A male secretary entered Stalin's office to report that the chief of the Secret Service had arrived. The Leader turned his eyes away from the sprawling map on the wall. After the ritualistic ‘How do you do, comrade Stalin!’ the chief of the Secret Service presented a summary of security reports. Stalin went around the table, stopping behind the visitor. The leader pressed on a cigarette, and filled his pipe with the tobacco. As he smoked, a fragrant smoke cloud filled the office. “Do you understand that time is essential? We must urgently put an end to the opposition! We cannot put this aside. It is necessary to begin the trial as soon as possible. Who instructs the doctors to kill our party leaders?” asked Stalin. “The leader of the opposition and foreign Intelligence led the recruitment, I believe,” answered the Intelligence chief. “By appointing you as an Intelligence Service chief, I showed confidence and trust in you, and… And later I will strictly ask for results.” Stalin was afraid of treason, and decided to change the Intelligence chiefs every two years. At the same time Stalin gave a terrible weapon to the Secret Service, torture. During the trial the framed opposition-leaders and showed indifference, realizing their helplessness. The opposition leaders were executed. All this was widely described by American newspapers. Ed Hall and his friends attentively followed the reports from Moscow. They, as other Americans who liked Russia, could not understand why oppositionists so rapidly confessed to the monstrous crimes, and how Stalin attained the confessions. The secret of the Moscow trials remained an unsolved puzzle. On President Roosevelt's request the American ambassador personally was present in the court room. After that, the US ambassador wrote a book giving a favorable view of the Soviet Union. He had attended the notorious purge trials, in which high-ranking Communists, indicted for treason, confessed to their “crimes” in public. These confessions were categorically dismissed as fraudulent by virtually all foreign commentators. The US ambassador concluded that the accusations were true ‘based on his 20 years trial experience’. Seven hundred thousand copies of his book were sold in English, and later translated into thirteen languages. A movie film was made. The ambassador’s main interest was perhaps not justice but the antiques that he used to buy in Russia, for negligible prices, which Stalin allowed him to take out of Russia to America. Soon Ed read the report of the American correspondent from Moscow, that Stalin removed his sequential chief of the Intelligence service, who without delay “confessed” to spying. Stalin appointed Beria to be the new Chief of Russian Intelligence service, and ordered him to strengthen the economic and scientific spying reconnaissance. It was necessary to be up to date in the new scientific ideas and developments of armaments in the Western countries. Stalin also ordered Beria to expand cooperation with the American Communists. “The rich capitalists will sell us the rope that wе will use to hang them. All methods justify the victory of the revolution. We must learn to use our rhetoric and charisma to increase the number of our supporters abroad.” Stalin said. “But how will we find them?” Beria asked. “You underestimate the attractiveness of the idea of socialism,” smiled Stalin. “Those that identify with communism will search for and eventually find ways to our diplomatic and intelligence officers abroad. You should skillfully handle and direct them.” * * * October 20, 1938 was a glorious day for Ted. It was his Bar Mitzvah – the passage into manhood. A ‘son of the commandment,’ according to Jewish custom, is an adolescent who reaches the age of thirteen. From this day on, Ted was responsible for all his actions, the good ones and the bad. “How do I pronounce my vows and undergo this religious rite when in reality I am an atheist?” Ted asked the Rabbi. “We like all kinds of boys, non-believers as well,” the old man smiled. As such, not to disappoint his parents, Ted started taking Hebrew lessons from the Rabbi. The traditional rite of passage includes a speech by the adolescent in front of the entire community. The youth must then in the presence of witnesses, hold the Torah and read the appropriate rites. His father must stand nearby, while the relatives and guests bring gifts. But Ted was mischievous and refused to abide by the synagogue rules. He devised ridiculous rhymes, instead of the mandatory text, to amuse the children. Ted insisted on preparing the speech himself. That day, the Rabbi congratulated Ted and described the future responsibilities of the young man. In his reply, Ted spoke of the dangers of Hitler and war. Ted proclaimed: “We have to eliminate poverty, greediness, and racial intolerance!” Guests, who arrived to congratulate Ted, were astonished by the unusual speech of the adolescent. Ted’s elder brother, Ed said, “The times nowadays are difficult and very alarming. Ninety percent of people in our community are Russian Jews. Most are religious.” “The latest economic crisis has frightened Americans. I often hear people discuss political events,” Ted frowned. Listening to the conversation of the sons and of surrounded friends, father added, “Evil paupers dream about millions of dollars, but they are lazy to take an extra step towards making money. Usual lazy people! Damn them. Let us better play the cards or chess!” And chess playing began. It was a special world of the rivalry of the brothers. In spite of a young age, Ted was a dangerous adversary and often won. Ted easily conquered contemporaries, invited to the birthday, and then all together took up arms against Ed. While considering the following move, Ed told the children, “Chess were invented in India several thousand years ago. Ancient legend assigns their creation to a certain Indian. For his invention he asked the Rajah for a reward – as many rye grains, as will be on the chessboard, if on the first box place he will put one grain, on the second – two, on the third – four and so forth...” Ted gripped the piece of paper and calculated that it was more than entire harvest in the world. The boys were astonished. The game continued. “Move the horse!” the friend advised Ted. “No, move the elephant!” squealed another one. “The Royal Family must keep together, out of danger. A King, although weak, is the main figure. Pawns are soldiers, they as donkeys are brought down into the heap. You have to construct a defense. This indeed is a war game”, Ed taught the surrounding boys. “Be careful, boys, this is very suspicious! Ed has something planned. Here is a trick. This is not a simple horse, this - insidious Trojan horse, there is something in it. We have to attack!” “Well you are too sharp!” Ed did not give the brother a chance to finish phrase and won the game. “This is a lesson to you!” The loss did not upset the youngsters. Then the brothers’ mom served tea and coffee, with domestic pirogues and tasty pastry, “What will the young men drink, Tchaikovsky or Prokofiev?” That sounded funny because Tchaikovsky in Russian stands for “tea” and Prokofiev meant “coffee”. “You know, mom, I’d love ‘Prokofiev’ with milk”, said Ted. Then the guests started to play cards. “What kind of game? Fools?” “Certainly!” said Ed. “Without fools it would be a boring world,” Ted agreed. Then they brought in a gramophone and old records. They listened to the Gypsy’s “The black eyes” followed by Russian songs and then “America the beautiful”… The brothers sang. When the party was over and the brothers remained alone, Ed said, “Well, I will tell a secret.” “What happened?” “I joined the Antifascist Club. Do not tell Mom,” Ed warned, giving his brother a Communist periodical. “We did not let the local Nazis rally yesterday. Hitler’s anti-Semitism can also infect America.” Berlin, 1939. Super Weapon for Super Monster After Albert Einstein established the concepts of relativity between space and time, he tore apart the established theories of science. With the advent of Einstein's formula, E = mc;, there was a fundamental realignment of ideas about the structure of the Universe; that the formation of planets and stars was based on atomic transmutations. Many thought that if Einstein was right, then the Earth was a dangerous island which consisted of explosive mixtures. Discussing these points, scientists found a source of temporary relief, “Thank God people thus far are like children, who do not yet know where the matches are hidden!” Long before Hitler, there was a group of physicists in Germany, the “national researchers,” who declared that the Einstein’s theory of relativity was a “Jewish bluff”. They rejected “Jewish physics” of Einstein and Bohr. However, the majority of German scientists explained to their students that there is neither “German” nor “Jewish” physics. Science can only be correct or incorrect. Nonetheless, Anti-Semitic propaganda was about to explode in political fanaticism. In 1939 it was announced that nuclear fission of uranium was discovered in Nazi Germany. Soon the Germans constructed a reactor. The experiments showed the possibility of a chain reaction. Ed Hall knew about that from his friends, University students. In the summer Ed Hall learned from the newspapers that the German scientists declared, “Actually, we are on the way to Atomic bomb, but we are not Nazis. We are Germans.” Some of them figured that Hitler would lose the war, and that their task as scientists was to remain in Germany to preserve scientific values. In 1940 German scientists calculated that from a heavy isotope of uranium it was possible to come up with a new element, plutonium, which was more suitable for the construction of a bomb. The Nazis expanded their research, and Germany was at the forefront in the development of a nuclear weapon. At the same time, the Wehrmacht had already occupied several European countries. In June 1942, the German Military Minister held a conference in Berlin to determine the prospects of creating the A-bomb. The Minister asked, “Is it realistic to construct the bomb?” The scientists assured the Minister, “The outlook is completely real.” “How long will it take?” he asked. They answered, “Three or four years.” The Minister reported this to the Fuhrer. The answer in no way satisfied Hitler and the project was almost shutdown. The German army was not going to rely on the bomb, since it would be necessary to redirect valuable technical and financial resources as well as scientific personnel, that could be used in war efforts. As early as 1936, Hitler decided to expand missile research in Peenemunde, the island in the Baltic Sea. In the forest, among the sand dunes, more laboratories were built. A member of the Nazi party, SS-Sturmbannf;hrer Wernher von Braun, became the facility’s scientific leader. He managed to create a 15-meter-long missile, capable of carrying a ton of explosives to a distance of 100 miles. The world's first strategic missiles, called the V-1 and V-2 were successfully tested, and in 1939 Hitler attended the launches in Peenemunde. The collaboration of German scientists with the Nazis procured strong criticism from foreign scientists and strengthened their suspicions of the fact that they as well as von Braun made a pact with Hitler. The German scientists feared that the Americans and British are better funded and they will create the bomb first and drop it on Germany. The Germans acted decisively; suddenly the occupiers increased the export of uranium from Czechoslovakia. At this time the German scientists were thus far unable to create the A-bomb for two reasons. First the Germans incorrectly calculated the critical mass of uranium 235. Secondly, Germany lost their “Jewish” physicists. But the efforts to create the new weapon did not cease completely. In 1942, the Minister of armaments for the Third Reich permitted the development of a uranium reactor for their naval ships. Hitler allowed financing only for projects that promised immediate results. In contrast to Hitler, the British and Americans understood the importance of the creation of a nuclear weapon, and not only actively worked on its development, but also tried in every possible way to prevent the Germans from completing their uranium project. Although the British Intelligence Service was assured that the Nazis were not heavily invested in the creation of the A-bomb, Germany nonetheless had about fifty scientists who continued the work on it. By the winter of 1941-1942, the German and American scientists were approximately on the same level of progress. II. LOVE AND INTELLIGENCE Changes in World History In Germany, a prolonged period of obscurity had begun with fascism overshadowing a country of great culture. A month had hardly passed since Hitler came to power, when a telegram from Berlin ordered the immediate discharge of Jewish professors. Some of them were not just theorists who manipulated symbols and numbers. They won the right to be called German patriots for having fought and suffered on the frontlines of World War I. But neither these reasons nor the petitions signed by twenty two professors, including German Nobel Prize winners, saved Jewish scientists from dismissal. Some prominent scientists were initially untouched by the Nazis due to their reputation, but they were proud enough to ask for a resignation. “We, Germans of Jewish origin, are now considered to be strangers and enemies of the state,” declared the scientists. Albert Einstein also did not want to stay in Germany. He accepted a proposition to work in New Jersey and hence relocated from Berlin to the Institute of Advanced Study in Princeton. The father of contemporary physics moved to the United States. As a student at the College of the City of New York, Ed Hall constantly read what American newspapers wrote about the arrival of the “father of contemporary physics.” Einstein used to meet with American students, and they bombarded him with their questions. Ed tried to save every report and gathered all articles from newspapers with the scientist’s answers, “Mr. Einstein, what is your view of the world?” “Our limited mind is not capable of understanding mysterious forces, which move the constellations in the Universe.” “What role does religion play in your life?” “Each good will person has to fight for the implementation of humaneness in his own small world.” “What influence Christianity made upon you?” “In the childhood I studied Torah and Talmud. Later I read Bible too. I am a Jew, but the bright personality of the Christ from Nazareth impressed me greatly.” “Mr. Einstein, do you believe in historical Jesus?” “Definitely! It is impossible, reading the New Testament, not to feel the real presence of Jesus Christ. His personality breathes in each word. No myth possesses such a powerful vitality.” When American scientists learned that the Germans were trying to create the A-bomb, they decided to use Einstein’s reputation to draw attention to the dangerous project. The scientists feared that the Nazis would create the bomb first. Albert Einstein had signed a letter to the President of United States, F.D. Roosevelt August 2nd, 1939 President of the United States White House Washington, D.C. Dear President Roosevelt: Some recent work by E. Fermi and L. Szilard, which has been communicated to me in a manuscript, leads me to expect that the element uranium may be turned into a new and important source of energy… Now it appears almost certain that this could be achieved in the immediate future. This new phenomenon would also lead to the construction of bombs, and it is conceivable, though much less certain, those extremely powerful bombs of a new type may thus be very destructed. A single bomb of this type, carried by boat and exploded in a port, might very well destroy the whole port together with some of the surrounding territory… Next year Einstein sent another letter to Roosevelt, “Since the outbreak of the war, interest in uranium has intensified in Germany. I have now learned that research is being carried out in great secrecy there and that it has been extended…” * * * The Soviet-German Pact of 1939 shocked America. Very few approved, while others condemned it. Ed and Ted realized that Stalin had bought time to be prepared for Hitler’s attack… For his interview at Columbia University, Ted arrived with his mother. Due to his age, he was not accepted and was advised to wait. Ed insisted that Ted should send an application to Harvard. The university had always searched for true talent and promised to accept the brilliant 16-year old. On a blistering day of June 22, 1941, Ed slammed open the door of his apartment. “War!” “What war, with whom?” “Hitler has attacked Russia!” “I bet America won’t get involved. Considering we didn’t help England, Congress will never approve participating in the war because of Russia,” Ted answered. Ted and Ed closely followed the news from Moscow, with great empathy for Russia. To their joy, the Germans were stuck somewhere in the vicinity of Moscow, despite the successful beginning of their blitzkrieg. Further events developed with an improbable pace. Unexpectedly, Japan had made its devastating attack on Pearl Harbor, and Roosevelt declared war against the Empire. Subsequently, Hitler as a Japanese ally, had to proclaim war on America. Ethel Greenglass and Julius Rosenberg Mr. Greenglass arrived to the United States from Russia. The head of the family had been fixing sewing machines for years from dawn till night. The times of economic prosperity had ended with the “Great Depression” and the family could hardly survive. Only by 1938 the life of Greenglass family had slowly adjusted, though times were still rather difficult living in New York. Tessie was a housekeeper and looked after their three children as well as her husband’s eldest son, from his departed wife. The Greenlasses lived in a poor neighborhood in Manhattan, having settled in a neglected house with no heating. In order to pay the rent, the head of the family worked as a super. He took care of the apartments in the evenings and his wife fulfilled yard-keeper duties. The 23-year old daughter Ethel helped her mother raise David and Bernie. She had a strong will and an artistic gift for drama, music and singing. Tessie like all Jewish mothers, paid little attention to the different political chatter in the yard, and devoted herself to family matters. The mother considered her daughter’s singing, a frivolous activity, seeing no practical value of music in the girl’s future life. Unlike the Russian province where she was born, Tessie found everything different in America. The booming sounds of the street would constantly penetrate the house. Tessie had never before heard such noises in her life. Furthermore, something was constantly happening to her, but Tessie was not easy to scare. Tessie spoke Yiddish with her children, and sometimes a bit in Russian. She only knew a couple of English words. Outside, Tessie tried to live as though she was still in Russia, communicating with the same Jewish people, the same women. It was Sunday. Tessie was with her daughter Ethel, 16-year old David and 10-year old Bernie. On the way to the flea market they met a former neighbor from Russia. “Hi!” “Hello! Haven’t seen you for ages!” answered an astonished Tessie. “Oh! You speak rather well.” The former neighbor bantered on the account of Tessie’s English, “Come on. I do not need it. Why should I rack my brains? We live in such a place where no English is needed.” “How many children do you have?” “Three, all grown up. My husband, God willing, has a job… It’s a sin to complain. I am in America since my youth, for about 20 years. We arrived here some time before the Russian revolution.” “Do you remember how difficult it was for Jews to enter a secondary school in Russia?” “Oh, yes,” exclaimed Tessie, “just for this the anti-Semites should die! It is good that we have left, let the revolution remain in Russia; we do not need it here. Did you hear what is going on in Germany? What Hitler does against the Jews? There will soon be a war, remember my words. We are lucky to live in America!” “Yes, but the climate in New York is bad,” interrupted the neighbor. “Certainly, the summer heat in Manhattan is hellish. We go by subway to Brighton Beach or to Coney Island. The children love to swim,” said Tessie. During the conversation the neighbor noticed Tessie’s golden “Star of David,” which originally belonged to her husband’s first wife. “Do you ever go to the park?” “Rarely, I am very busy with the family and the house. Ettie assists me a lot; she helped raise David, now she takes care of Berniе. Ettie is an amateur singer; she often goes to the club, and not only joins the choir, but also sings solo.” “Yes, I love Jewish and Russian songs and arias as well. Since school, the teachers predicted a musical career for me,” Ethel entered the conversation. “But the main thing is that Ettie already has a job! She helps her father support us, later Ethel will go to college,” the mother said. “Well, and what about a boy-friend?” “Not a problem. She will find one in the club. There are a lot of boys there.” “Good luck!” * * * The “Communist Club”, where strikers collected donations, hummed like an overfilled beehive. Hard work, low wages, intolerable conditions in American enterprises; all these problems were discussed there. Julius took an active part in the association. Every member was a socialist supporter. They were seeking a job, health care and affordable housing. Julius took part in a charity concert and was now reading a poem on the stage. The verses were pleasing and the public enthusiastically welcomed his performance. After applauds, Julius bowed and went to the hall. It was there that Julius saw Ethel. She was singing the famous aria of “Chio-chio- sun,” about the tragic love of a girl from Nagasaki. Julius immediately recognized Ethel, for they used to go to the same school. He was stunned, listening to her performance of the aria from “Madam Butterfly.” Ethel made a deep impression upon its listeners, as the tearful melody filled their hearts, “One beautiful day we’ll see a puff of smoke on the far horizon. And then the white ship enters the harbor, roars its salute.” “Bravo!” The public feverishly shouted. “Wow, she has become really beautiful!” exclaimed Julius. He waited until Ethel went down the hall and approached her, “What have you been up to, since school? Do you work?” She answered and asked him, “How are you doing? Do you still live in NY?” They were both children of Jewish immigrants, who left Russia in search of better lives. They had much in common. Julius was three years younger, his father was a tailor; the mother was a housewife, and altogether there were five children in the family. They lived poorly, sharing and dividing everything, including bread, soup, and eggs for the entire family. There was no hot water in the house and the toilet was in the backyard. Ethel and Julius joined the Young Communist League while still at school, having been inspired by the Russian revolution. Ethel had worked for three years in a transport company, until she was fired for organizing strikes. After secondary school, Julius Rosenberg finished college as an electrical engineer, but civil motives were on top of his priorities. The surrounding destitute and social inequality made Julius very receptive to Communist ideas. Ethel Greenglass possessed a beautiful voice, but could not afford any further education since she had to work and provide for the family. She succeeded in getting employment as a secretary-typist, and she spent her evenings in socialist clubs. Although Julius had met Ethel many years ago, it was only now that their friendship developed into love. The bride’s parents liked Julius, and in 1939, the young people were preparing for their wedding. At this time Julius Rosenberg was 21 years old, and his bride was 24. The parents had spent all their savings on the wedding and even went into debt. “I want this wedding to be just as good as everyone else’s,” Tessie told the neighbors. “But we have no money.” Tessie set up a very conservative wedding party at their home. Ethel’s father, her brother Bernie, David and his girlfriend Ruth, stepbrother Sam, – were all happy for her. Ethel’s brother David and his girlfriend Ruth extended their best wishes. David kissed his sister, “Ettie! Happiness to you!” added Ruth. “Long live the newlyweds and their parents!” David exclaimed. Couple days later, Tessie met the neighbors. They congratulated her, “We wish you and your family a happy life in this hard time, in this crazy world!” “Lest us all live and let Hitler die!” Tessie answered. Other than figures like Hitler and Stalin, Tessie was not familiar with politics. Yet she felt with all her heart that a misfortune was approaching her family: a great tragic catastrophe. * * * During a large meeting in Central Park, a Communist friend introduced Rosenberg to a Soviet engineer; a man who arrived from the country “of socialism, freedom and equality”. Soon Julius Rosenberg was recruited and agreed to collaborate. The “engineer” proved to be an experienced intelligence officer. The covert operations had started. Immediately after America entered the war against Germany, Julius applied to join the US Army to fight in Europe. However, due to his weak health he was assigned to the army communication battalion in New York. During the war, the young family attentively followed the events and closely watched the fate of Russian Jews in occupied Europe, and USSR. In 1942, Julius became a chairman in the local department of the Communist party and conducted sessions in his apartment. After a year of training, Julius obtained the post of an engineer in the Army. This was especially important because Ethel expected the birth of their first child. In 1942 the young family was finally able to rent a separate apartment in an inexpensive neighborhood in Manhattan. The birth of their son was a marvelous event for them, but it did not change the lifestyles of the young parents. Ethel had now many problems and sleepless nights, which were compensated by the smiles and laughter of the baby. Grandmother Tessie was a great source of aid. She dedicated all her love and attention to her grandson. David and Ruth often came to help bathe the child while the brothers, Sam and Bernie constantly brought new toys and played with the child. In 1943, the Soviet intelligence agent again met Julius and advised the young father to leave the Communist party and go underground. Julius ended his subscriptions to Communist newspapers and terminated any open activities. Convinced by his ideological righteousness, Julius had decided to render assistance to Russia. He tried to obtain top secret information for the Soviet State, and disclosed what he did to his wife. What was Rosenberg’s motivation? Was it money, ideology, blackmail or ambition? Undoubtedly, it was ideology, although ambition played an important role as well. Even though during the war years Julius tried to conceal his membership in the Communist party, he was discovered by the government by 1945. The young specialist was discharged from the Army. Unable to find a job, Julius started a business with Ethel’s brothers, David and Bernie; a small machine repair shop. In the mornings, Julius hurried to the workshop, constantly searching for decent work. Nevertheless, he was glad to have this job, for many could not find any work at all. During his years in the City College of New York, Julius’ public activities prevented him from being a successful student: he graduated in 79th place, out of 85 graduates. He actively kept up his friendships with former classmates. Together they were captivated by photography and traveling; they discussed current events and arranged family picnics. From Rosenberg the Russians received extremely valuable information: one of his spies worked with radar systems. He was a talented specialist and served in a scientific research center, where top secret engineering was conducted. From the other, Rosenberg received documents of calculating machines, which processed the missile itinerary. From the third one he received more that a hundred technological secrets. Another engineer regularly informed Rosenberg about the advances in radio engineering, and also about the production of chemicals. Between 1943-1945 Rosenberg provided information on numerous scientific developments to the Russians. These documents were considered highly valuable in Moscow. The U.S. Communist party named Communism as “American dream”. At this time, Stalin made the decision to use communists around the world for espionage purposes. It made them vulnerable to accusations that they were agents of a foreign power. Harvard In 1942 Lieutenant Ed Hall began his military service in the US army. After the Japanese attack on Pearl Harbor, he was commissioned as a second lieutenant and sent to England, where he supervised the repair and maintenance of Boeing B-17 bombers. Ted, at this time, began his studies at Harvard. In his letters to his older brother, Ted asked, what impression Churchill made upon Ed, what was the difference between British and Americans and many other questions. In Harvard, Ted had difficulty communicating with other students. He was not seventeen yet, while other students were between 20 and 25. The ancient University buildings were three hundred years old, with classrooms and the abundant library occupying half of Harvard’s area. Especially impressive were the archaic edifices, which were reminiscent of old cathedrals. The green lawns, the splendid sport arenas, the sprawling dormitories, – were all pleasing to Ted. Roaming the University in warm evenings, Ted studied the ancient walls and pondered how much knowledge had passed down within its confines. How many bright minds had trained here for three centuries? As such, Ted had decided to study something innovative and fascinating. The University town awoke early. The cleaners thoroughly swept the streets, while shop owners readied their stores. Merchants had set out their freshly baked goods on tranquil streets untainted by typical NY noise. Ted was on his way to the library when he noticed a guy with a deformed left hand. “A strange guy, perhaps he is a poet or an artist,” Ted thought. This young man was tall, broad-shouldered, with hazel eyes and wavy hair. He was wearing a cap, grey shirt and crumpled dark-blue jeans. The guy was walking in the same direction. He suddenly approached Ted and began a conversation. “Hi! Are you a student here?” curiously asked the boy. “Yes, and you?” “Me too. Where are you going?” “To the library, to exchange some books.” “Me too,” said the youth. “My name is Saville Sax, but you can call me Savy.” “Nice to meet you, my name is Ted Hall.” Ted jabbered, shaking Savy’s hand. “Your surname does not sound Jewish, probably abridged?” “Yes, originally, my last name was Kholtsberg. I can speak Yiddish, it is my native language. I know all its subtleties, words, and even profanities. In the evenings, mom used to read us Sholom-Aleykhem’s stories. But later my native language was displaced by English. I still love Jewish songs, and sometimes insert Jewish sayings into my dialogue. But gradually I’ve stopped using it, now I speak mostly English and I’ve also forgotten my Russian.” “I love English culture,” Savy pronounced. “Any ethnic features remain visible to the world especially in works of art,” added Ted. “Take musicians, for example. Prokofiev has even in America remained a Russian phenomenon. I think that the psychological inclinations help to bring out nationalities. Therefore Bloch is a Jewish composer; Prokofiev is Russian; Wagner is German. The same idea can be extended to paintings: French impressionists, Shagal, Americans… But, honestly, deep inside I feel I’m a cosmopolitan, a citizen of the world.” The youths quickly became friends, studying, playing the guitar, and discussing current events. Ted listened to his friend’s passionate speeches, having found a kindred spirit in Savy. Neither of them had picked their majors and passionately searched for answers to their hard life, which had let them cross paths due to their poor upbringing and desire to succeed. Ted was generally not afraid of anything; he had great confidence in his abilities. After listening to a couple of lectures on electrical engineering, Ted realized he was more interested in physics, particularly atomic theory. Nuclear physics became an interest that he was always enthralled by. “I was born in 1925. My father is a furrier and I’m his second son,” said the youngest student of Harvard to his new friend. “On the request of my older brother, Edward, my parents named me Ted, since he loved teddy bears. My mother supported the decision, since she always trusted him. Guess how much older he is than me?” “5 years?” “11 years,” answered Ted with a smile. “Now Ed serves in Britain, he is awarded with the Legion of Merit for inventing a quicker way to repair the Boeing B-17. He is not just a first class pilot; he is an outstanding engineer. He found a girl friend there, with the same name as his. She is an English girl, not Jewish. Her name is Edith. She is a nurse and an ambulance driver. Can you imagine a girl driving during the bombings?” “Really? Wow!” “She had been the best tennis player at College and it’s helped her succeed.” “Of course it helps.” “I think they will get married soon… In 1929 during the Great Depression, my father left our unpaid house in Long Island and he rented an apartment in Queens. Our immigrant friends from Russia came around our home to listen to folk music and sing old songs. Mostly we were mesmerized, listening to stories from this unknown country.” “Do you see what is going on in Russia?” asked Savy. “Yes, Hitler is a killer,” said Ted. The young men had genuine concerns about the situation. It was not possible to ignore it by any philosophical ratiocination. “By the way, I’ve been in love with mathematics since childhood; I’ve never had any problems at school. My brother frequently brought home different literature, I read it all. He is very devoted to leftist ideas. For me, who came from an immigrant family, it was a great honor to enter Harvard. I am probably the youngest here.” “Yes, you probably are.” “The girls here are not interested in me; they say I’m still a child. Listen, Savy, move into my dormitory. There is a space for another roommate.” “Okay!” * * * Only a couple of dozen out of three and a half thousand students were fond of Communist ideology, which was like swimming against the tide. Among them were Ted and Savy, with their iridescent hopes for Russia. In Harvard, Ted was as good as his classmates, who were also brilliant and took difficult classes. Soon, Ted like others, began skipping lectures and joined Savy to play ping-pong and baseball. Ed wrote a letter from Britain, informing Ted that he was going to get married. The brother responded with a couple of congratulatory lines, and at the same time Ted reported that he had difficulty selecting a profession. Ed advised that it was necessary to pick something practical relating to physics. In Harvard, Ted was busy; he liked to study late at night in the University library. He studied the scientific articles of Einstein and Bohr, Heisenberg and Oppenheimer. Ted and Savy also joined a group that was being trained for guerrilla warfare, and were hoping to become paratroopers. Ed continued his service in England, where he assisted in the battle against the Germans as part of the Air Force. In Harvard, everyone spoke about city of Stalingrad; students were enthralled by the Russian courage. Ted wrote to his brother, that after the University, he would immediately join the Army. However, thus far he was constantly preoccupied with his studies. In the summer of 1943, when Ted arrived from Harvard to New York for vacation, his mother fell ill and subsequently passed away. Ted wrote to his brother informing him that their father was in deep depression following her death. The brothers were distraught. In October, Ted wrote a letter, telling his brother that he stopped being lazy, quit playing the guitar, and completely focused on studying theoretical physics. Since America was at war, the University campus was full of soldiers and officers. Ted was ready to join, but did not have the sufficient discipline, including maintaining his appearance, which was messy and unshaven. He was constantly late for classes, and due to his vivid imagination he was lost in day dreams. When Ted intended to leave for the front, he was suddenly called into the dean's office. “The scientist Robert Oppenheimer, who is our famous alumni, is looking for people to work for him. He seeks capable young scientists and we recommended you. Are you interested?” “Certainly. But I have not finished the University yet!” “That’s OK, complete your diploma and you may go. It might be an interesting project; we hope you will be pleased.” The War Years: 1941-45 Hitler promised the German public they would become a pure nation, from which all “defective, non Arian peoples” would be expelled. Hitler’s ideology was like a seed planted in fertile soil. The German people had already been poisoned by bigotry and nationalist fever. The British hated both Hitler and Stalin. The Soviet regime was standing by, watching the destruction of England by Hitler. The Russians would happily share the British Empire with the Germans. The Soviet government sent Hitler congratulations with every strike on England. Until June 22, 1941, the Great Britain was the only one battling Germany. One hundred thousand British souls perished during the bombings of their cities. Stalin found a common ground with Hitler, more than with the steadfast democracies of the West. Hence this led to the formation of the Russian-German pact. After dividing Poland with Stalin, German troops came face to face with the Russians. Hitler occupied vast territories after attacking the USSR within a short time; the Wermaht approached the Russian capital, but was met with heavy resistance on the outskirts of Moscow. In September of 1941, the first snow fell in the Russian capital and by October all the roads to the capital were blocked by a thick layer of snow. The frost reached -40C in December. The tanks’ motors wouldn’t budge and the Germans were freezing. On November 7, 1941 Roosevelt signed the lend-lease act to help the Russians since their losses were three times higher than the Germans’. By the end of 1941, Russia began losing her two main advantages: population and territory. Suddenly an unexpected “gift” was presented to Stalin by Japan. On December 7 it assaulted Pearl Harbor. On December 11, 1941, Germany joined Japan in waging war on the United States of America. German officers were surprised: in spite of Hitler’s declaration of war against the USA, the Empire of the Rising Sun had not done the same thing to the Soviet Union! This gave Stalin an opportunity to relocate the troops from the Far East, and use them against the Germans on the other front. The crushing defeat of Germans in the suburbs of Moscow signaled the eventual failure of the quick war - blitzkrieg. United States and England extended aid to the USSR, although they understood that a coalition with Stalin entailed signing a deal with the devil. Not long time ago Stalin was Hitler’s partner. However the beginning of the war exposed great atrocities. Millions of Germans participated in crimes against humanity. The SS troops consisted of about 900 thousand out of the German army. The crushing defeat of the German troops in the environs of Stalingrad was one of the most glorious accomplishments of WWII. The battle lasted two hundred days and nights. The Red Army counterattacked and destroyed the enemy. The Russians surrounded and captured 300,000 German soldiers. The three-day mourning in Germany showed that city of Stalingrad became a turning point in the war. But Hitler did not intend to surrender. The Fuehrer had been informed of the great successes in the construction of rockets. He stated that he now confidently looked into the future, and “the weapon of retribution” would change the situation in favor of the Third Reich. The capital of Great Britain underwent repeated German bombings. Many inhabitants were evacuated and the subway stations served as air-raid shelters for the rest of the people. Thousands of London citizens gave up their lives. Many suffered injuries and lost their homes. The Germans sent their barrages in the daytime in order to increase the number of victims. American pilot Ed Hall and his English war time bride Edith spent their wedding day modestly. She was in her uniform. Ed only noticed a stronger than usually, clove aroma of the perfumes and her enamored eyes sparkled more blissfully under the downy eyelashes. They were registered in the marriage division of the municipality. Then they were photographed with their witnesses. They dined in a caf; with two friends, and then a husband and a wife took a two-story bus on its regular route around the city. There were less people on the street than usually. The passengers were concerned with their own problems and turned little attention to a Lieutenant in Air force uniform, holding by hand, a young nurse with accurately combed hair, in a dark green color military shirt, with the necktie and a side-cap. The Halls mostly saw fellow military servicemen. There were torn posters all over the city streets, with policemen standing next to them. The harmful mixture of fog and smoke was felt everywhere, it hung above London. The concentration of toxic smog choked the inhabitants. In the center, especially near Piccadilly, historical buildings were covered with camouflage nets and the fountain sculpture had been securely wrapped. In the middle of the Trafalgar square, the newly-weds saw the covered monument of Admiral Nelson, who had commanded the English fleet in the battle in 1805. The London gallery looked pitiful without its usual patrons. Nevertheless, near the Buckingham palace, some people excitedly watched the changing of the royal guard. The downtrodden feelings of war were felt all around. Yet time moved on, Big Ben still ticked with the unrelenting pulse of life… Ed Hall thoroughly studied German missiles. Once, while Ed visited his wife’s medical aid station, an anti-aircraft siren suddenly went off. An immediate barrage followed: several V-2 rockets hit Western London. Death spread across the residential areas, as rockets levied destruction across the district. Ed followed Edith to her ambulance. Anxiety, a broken Air force and the absence of any viable protection from the rockets, put the people of London into panic. A screeching siren approached, from a distance. A large bomb fragment landed directly in front of the car windshield, covering it in dirt and dust. Edith slammed on the brakes, but then changed her mind and pushed on the gas. The machine twitched, the engine started to die out, but the car kept going. On the next street Edith stopped the ambulance, which was enveloped in a cloud of smoke. The explosion left fragments scattered all over the road. Once the dust had settled, one could see a dozen people lying on the road without any signs of life, apparently dead, with blood flowing onto the street. The fire from the adjacent building illuminated the scene. Volunteers and passer-bys helped the wounded who were covered in blood, mud, and glass fragments. Edith immediately went to work: she determined the priority of the injuries, cleaned wounds and directed the volunteers. In minutes, several Red Cross automobiles arrived. Ed was in the process of helping his wife when a familiar roar approached. Ed was not frightened; he raised his head slightly to see where the V-2 would fall. Like an arrow, the rocket swiftly rushed to its unknown destination sending debris and havoc on its way. At the moment of explosion, Ed covered his wife. Suddenly a heavy fragment struck Ed on his shoulder. “Ed, dear! Are you alright?” Edith rushed to him. Cries were heard everywhere. First he noticed the pain on Edith’s face and then he saw the blood on his sleeve. A huge funnel of smoke climbed to the sky from the center of a two-story house. An entire section of the building had fallen, but the basement remained intact. After clearing the debris, Edith ordered the establishment of a temporary aid station. “Von Braun has reached me here,” thought Ed. The volunteers helped Ed into the basement with the other wounded. “Let me see it,” said Edith and carefully started to bandage her husband’s injured arm. After composing himself, Ed got up and joined Edith. As he walked, dust and mud fell from his cap and uniform. Later, Ed and his colleagues made a thorough inspection of the fragments of the missile. After recovering the pieces, the British reverse engineered the rocket. “The V-2” carried a warhead that weighed more than one ton. The British acquainted Ed with diagrams of the V-2 and the construction plans of the German base. The prints were sent to London by guerillas. The following week 600 English bombers attacked the German base and destroyed it. The Germans had decided to renew missile production at an underground plant deep in the mountains, next to the concentration camp Dora. In the summer of 1943 in Hitler's office “Wolfsschanze”, Werner von Braun made a report about the “weapon of retribution”. Hitler met the missile genius for the second time and they both reviewed footage of the project. Hitler was astounded by what he had just seen. The Fuehrer gave the 31-year old engineer the title of professor, and access to unlimited labor resources. Braun personally selected the workforce in the death camp of Bukhenvalde. Having missed the opportunity to develop the A-bomb, Hitler saw the necessity of building these rockets to hinder the Allied plan of opening a Second front. The Fuehrer directed all his resources toward his last hope. 1300 rockets were launched in the direction of London. The V-2s killed almost 3000 civilians and left 6500 with critical injuries. The psychological aspect of the bombings on the British citizens had much greater effect than the killings themselves. An American general told Captain Ed Hall, “Our informants indicate that Werner von Braun is working on improving the V-2. He is designing the V-3, which would have the capability of reaching United States. Brown has proposed to Hitler that the missile could hit New York, an endeavor called “Project America.” However, the German failures on the Eastern Front had diverted them from working on the enhanced missile. Nonetheless, the V-3 project is not buried. In fact there are rumors that the Nazis intend to send rockets with specially trained kamikaze pilots ready to die.” In 1943, Britain and America promised Stalin that they would open up the Second front. General Eisenhower, the commander-in-chief of the joint troops, decided to land five divisions of troops on June 6, 1944. The task was complicated by volatile ocean weather on the Atlantic. By the beginning of the assault the allies had more than 8 thousand aircrafts and more than 6 thousand warships, transport and landing vessels. Captain Ed Hall headed a small American landing group, which was specially trained at a British base. On June 5th, many groups like Ed’s, departed from South England late in the evening. The flight over the English Channel passed without incident due to the superiority of the Allied air force. The transport ships were ready for the D-Day invasion. Ed and his unit were dropped several kilometers behind the beaches of Normandy. They landed, but were dispersed around the area. In the darkness they slowly found each other. The enemy revealed itself in time and engaged the American soldiers in a fierce firefight. At dawn, the Allied planes and ships brought down a barrage of bombs and artillery shells on the coast of Normandy. Anti-aircraft batteries opened fire, killing parachutists before they could land. Machine gun bursts swept the whole area: Ed’s unit entrenched itself and covered the right flank of the landing force. The Germans were strong enough to resist. Soon the water was stained with blood. The debarkation lasted for several hours. The invading army penetrated the German defenses, moving through barbwire, mine fields, and enemy ground fire. Death met them everywhere. The parachutists had arrived a day earlier, to support the assault. Now, together they moved through the French countryside, from one house to the next. Each farm was fenced in with high hawthorn bushes that stretched along the roads. Enemy forces could be in any location, their visibility covered by rain. The unit did not stop; they advanced through mud under the cover of darkness. As the invasion progressed, the tanks landed too. The ravines were a fatal trap for heavy armor and infantry; the narrow space made them perfect targets for the Germans panzerfausts (grenade launchers). German snipers were hidden everywhere among thick trees, unwilling to give up their positions. Each tree, leaf and twig seemed suspicious. Yet, the French resistance fighters helped the Allies navigate the area. Ed and his men were passing through a grape farm. Germans were hiding behind the bushes and suddenly one soldier ran out of his shelter to attack. Ed was faster and succeeded to shoot him. Other Germans ran away. The enemy soldiers lost their formation and raised their arms in surrender. This was only one stop; a long and bloody journey was waiting for Ed’s unit… The losses were significant, but the landing succeeded. On June 11, 1944 Stalin sent Churchill a telegram, “It is evident, that the mass debarkation, undertaken on immense scales, succeeded completely. My associates and I cannot but recognize that the history of war does not know another similar battle”. Hitler did not intend to surrender. The military reported to the Fuehrer about the successful creation of a new generation of rockets, submarines and aircrafts. This gave Hitler the basis to make a statement, “I look into future confidently. ‘The weapon of retribution’, which I will soon have available, will change the situation in favor of the Third Reich”. Now the rocket “V-2” made by Wernher von Braun could carry a warhead more than one ton. The bloody offensive of the Russian Army against the Germans saved London, Moscow and New York. The cities could have been completely erased from the face of the Earth by von Braun’s V-rockets. There were rumors the Germans were constructing an A-bomb that could be carried by a von Braun’s missile. During the heavy fighting, Ed and his unit moved slowly to the boundaries of the Third Reich. * * * David Greenglass was very happy to marry his beloved girl Ruth. He loved her black hair, smooth white skin, and her eyes. She captivated her young husband, who embraced his wife with adoration. For him she was everything. David Greenglass was a mechanic in the Army, periodically arriving to New York to see his wife and relatives. David and Ruth shared many common views on life. “I love you very much. I hope with the affection of Communism our life will be very happy,” he wrote to his young wife. He dreamed that socialism would propagate around the world after the war. He had read many books about the Soviet Union and the history of socialist thought. In August 1944, David was moved to Los Alamos, New Mexico, where physicists were working on the creation of the A-bomb. According to the calculations of the director of the Manhattan Atomic Project (MAP), the first bomb would be ready by spring of 1945. Approximately at this time, the Russian intelligence officer met with Julius Rosenberg and asked him, “We need an apartment for photographing documents and other necessities. Maybe, you know, where can I find it?” Rosenberg recollected, “Listen, my brother-in-law, David, no longer lives in the apartment which he leased earlier. Maybe, you can use it?” The officer inquired, “Where is your brother-in-law now?” “I do not know accurately, somewhere in the state of New Mexico,” answered Julius. “He works as mechanic at a military base.” “Who is David to you?” “The brother of my wife.” “Fine, but can we trust him. Isn’t he too young to keep secrets?” Julius guaranteed that his brother-in-law could be trusted, “I bet my life on it! David Greenglass is a reliable person, a devoted Communist.” Ruth’s recruitment went rather smoothly. The Rosenbergs invited her to dinner. After the dinner Julius asked his sister-in-law, “Say, Ruth, what is your attitude toward the Soviet Union and how deep are your convictions?” Ruth answered, “I am certain our only hope is socialism. For a long time I have been captivated by Soviet Russia.” “Do you want, in this case, to help the Soviet Union?” “Me? How I can help?” “I know how, but it is necessary to ask David first.” Ruth became angry, “David will approve any of my decisions.” On her way back from Albuquerque to New York, Ruth brought her first report, which she memorized by heart. Besides the general description of the object, it contained the names of some scientists who worked on the Manhattan project. III. TO STEAL A FIRE The Nuclear Secrets After Hitler attacked the Soviet Union, scientist Klaus Fuchs made his decision to help Russia. Fuchs informed the Russians about the plans of creating an A-bomb. A Soviet intelligence officer in England asked the scientist, “Why did you decide to transmit this information to the Soviet Union?” The scientist answered, “I know a lot about the new studies. Not everything, but a lot. Russia is seriously behind. It should be ahead of Hitler, otherwise – kaput.” He gestured a cut across his neck and quietly added, “I want that everything I provide to you will take place on Stalin’s desk.” “Do you need money?” “No, I will not take any. I do this as a humanitarian act. You should have the bomb for safety. The West wants the Soviet Union and Germany to dissipate and destroy each other in a fatal struggle. I will try to report to you only the results of my own studies.” The following week, the intelligence officer again met with Fuchs. He asked the scientist to tell about himself. “I am an ethnic German,” Fuchs said. “My father was a priest. I studied math and theoretical physics in the University. I joined the Communist party in Germany. In 1933, after Hitler came to power, I immigrated to Britain. Here I received a PhD and began to work under N. Bohr's management. I was granted British citizenship and was invited to work in the laboratory on the creation of the British A-bomb.” Fuchs received an invitation from Oppenheimer, the head of the laboratory in Los Alamos, to continue his work in the USA. Soon the scientist obtained a visa. Fuchs met with the Soviet agent and reported on the forthcoming trip to America. In the United States he made contact with an agent of the Russian secret service, who was a hospital pharmacist. Fuchs began working in the laboratory in Los Alamos. The construction of the bomb was conducted by the brilliant scientific mind of Robert Oppenheimer, who did not resemble a dry narrow minded specialist. He could quote classics in different languages, and had a passionate intellectual curiosity. He was now traveling all over America, trying to convince leading physicists to work in his secret laboratory, at the edge of the desert. Prominent scientific minds such as Edward Teller, Leo Szillard, Enrico Fermi and many other researchers assisted on the project. Niles Bohr had only joined the group after leaving Denmark. He was one of several physicists who escaped Nazi persecution. The laboratory also had collaboration with some American Universities which carried out special tasks for the project. A Major General was appointed as the chief supervisor over MAP. He recruited five hundred agents for security purposes. Unprecedented measures were taken to implement a regime of secrecy. Special permission was required to gain access to the Los Alamos facility. All incoming and outgoing mail was subject to censorship. The project was to remain in a shroud of secrecy. Only about ten people from the entire staff, knew about the final objective of the project. The State Department initially was not aware of MAP. Even Harry Truman, the Vice President at the time, was not informed on how much was spent on its development. * * * The diplomat from the Soviet consulate, who conducted the operation, met his messenger in a New York restaurant. The messenger was recruited a long time ago. The Soviet Intelligence even had paid for his College education. The assignment was not clear to the messenger. It contradicted the rules of espionage. The displeasing messenger did not understand and asked, “What did you say? Should I bring the packet to New York?” “No,” answered the controller, “you must go to Albuquerque.” “OK, but you have never given me such a task, to deal with two different sources. Let someone else go to Albuquerque.” “Unfortunately we have nobody to go. The mission is vitally urgent. We entrust this to you.” “Alright.” After meeting Fuchs, the messenger had to see Mr. Greenglass. The Soviet diplomat gave the agent an envelope with five hundred dollars and half of a card as a secret pass. The messenger knocked on Greenglass’ door in the morning. A large man in pajamas opened it. “Can I see Mister Greenglass?” “I am David Greenglass.” “I am sent by Julius.” “Come in.” In the apartment, David nervously took out the second half of the secret card, and matched it. The messenger was offered a cup of tea and a sandwich, which he promptly refused, longing to finish the mission as soon as possible. It turned out, however, that the report was not yet prepared, and David asked the messenger to come back later in the day. He arrived three hours later. This time the meeting lasted less than five minutes. With some awkwardness, the messenger gave David an envelope with money. A day earlier he offered to give Fuchs one thousand dollars. Fuchs coldly rejected the proposal. However, Greenglass was more open to compensation, and willingly accepted the envelope. By touch he felt it was a significant sum. “Is it sufficient?” “It is enough,” answered David. “OK. Next time I will bring more.” Before a Bloody Sunrise In January of 1944 Ted arrived in the highly secure perimeter of Los Alamos. The eighteen year old boy was about to participate in the top secret Manhattan atomic project as the youngest scientist in nuclear research. Ted was waiting for his scientific supervisor, while listening to music being played on the radio. The building was a former school which was converted into a laboratory. The job immediately pleased Ted; he was fond of the assignment and did his best to fulfill his duties efficiently. He had a fervent desire for America to obtain the weapon against Hitler. Full of admiration, Ted listened to Niles Bohr lecture while Edward Teller and other great scientists were discussing the A-bomb construction. They expressed different views on whether A-bomb should be just a threat. The discussions on this problem flared up behind closed doors in the laboratory of Los Alamos. The Jewish scientists who escaped from Germany had lost relatives and friends in Europe. The researchers felt an obligation to avenge their families. They tried to make the bomb as fast as possible and made no secret of their desire to drop it on Germany. The level of education of the surrounding physicists and their brilliant works made a great impression on Ted. The scientists had long discussions on whether there’d be stability if the U.S. would share its weapon secrets with Russia. The Americans feared foreign intelligence infiltration, especially by the Germans or the Japanese. The Major General who was in charge for the project, maintained tight security: no steps were taken without permission. There was to be no contact with outsiders, including friends and spouses, and any trips to relatives had to be reported! The security agents monitored the personal lives of the scientists as well. Ted couldn’t stand the atmosphere. He didn’t like the surveillance and always criticized the strict way of life in Los Alamos. In a short course of time, Ted gained the reputation of a trouble-maker. He forgot to salute and say “sir”. He did not want to live in the barracks, and he stayed for the night with friends at the dormitory. He was born with a naturally gifted mind, but at the same time he couldn’t properly fit into his surroundings. Ted looked at the great scientists at Los Alamos, not as at bronze statues, but as accessible geniuses… Ted’s 19th birthday approached. He had previously asked permission and was allowed to go to New York for several days. In NY he took a trip to the cemetery with his father, to his mother’s grave. Ted’s extended his worries about the preparation of the bomb to Savy, who stated, “I think we have to rapidly report this to the Russians. It is necessary to share this with them.” “Come tomorrow morning, we will go to Manhattan. I know, where the Soviet Trade Office is located,” Ted said. Ted’s Midsummer Nightmare Ted could hardly sleep after his shifts at Los Alamos. In his dreams a time machine transferred him to other epochs and dimensions. He was lost between the past and the future. Newcomers from other worlds took him away to other planets… Once Ted was coming back to the barracks late at night, he was very tired and intended to go to bed. The day had been a long one. Thousands of shining stars were visible to Ted’s eyes, but he knew that there were far more in the infinite space. In the dim light of the constellations, there were billions of them. These stars were not visible even with a telescope. Ted knew that the dark planets were created long ago, from cooled stars, and in their depths nuclear reactions continued to rage! Suddenly a strange object appeared on the horizon and drew Hall's attention. An unknown apparatus was approaching the Earth. Its speed was so momentous that the ship looked like a ray of light. The ship was suspended above Los Alamos. In the main laboratory Oppenheimer was registering its radio signals. The chief director ordered to switch off the alarms and cancel the preparation to fire. Ted and other scientists observed with wonder, how the magnificent creation shot off a reconnaissance module. This large capsule was controlled by two pilots in space suits. The bright module smoothly landed on the ground. Armor-protected doors opened and a strange mechanism, similar to a tank came out. “They are creatures from other worlds!” shouts spread across the test range. The space invaders had met the homo-sapiens at last. The other worldly guests could only guess how many people have been killed throughout Earth’s history. Any civilization has to overcome tribulations in its evolution. The guests deciphered and translated the human languages to communicate. Ted clearly heard their conversation, “We do not know what kind of civilization they have now. Maybe they are still wild cannibals. Did we have such an epoch on our planet? When did we have socialism?” one of the aliens asked the other. “Well, it was 386 million years ago. They still have much to learn. I think they are still primitive,” the pilot answered. It turned out that the space ship arrived to discuss the consequences of the coming nuclear test explosion. They had observed the preparations far from Space. Only Major General and Mr. Oppenheimer held talks with the guests. After the meeting with the newcomers, Oppenheimer ordered over the radio for all scientists to gather in the assembly hall the next morning. No one on the range fell asleep that night. At 9 A.M. about three hundred scientists occupied the seats in the main hall. In the morning Hoover urgently arrived to the meeting from Washington with instructions from the President. The scientists’ families arrived as well, including Ted’s brother Ed with his wife Edith. Ted Hall stood still in expectation. Oppenheimer appeared. He directed his view toward the sky and began his speech, “Ladies and Gentlemen! Dear Friends! Today is a great day! Yesterday we informed the governments of the world of the arrival of our guests from another world. Mr. Hoover just came and brought us the letter from President Roosevelt. Stalin and Churchill also sent us telegrams. A new way of life is coming! The Soviet Union agreed to join the USA and the rest of Europe. We will create a unified single country - the United States of the Entire Earth. The surrender of Germany and Japan will come in several days. We will have to select the President of the World and to appoint a World Government. It could be Roosevelt; it might be Churchill or Stalin! This will not be easy, but I am sure that surprising prospects will open before us. Finally the people of the world will not be afraid of war. A long-awaited peace will descend upon our suffering planet! Now the world governments will not need to conceal the findings of our scientific experiments.” Niles Bohr put up a question, “I am interested in the ethical and moral issues of continuing the creation of nuclear weapons?” “Germany will soon surrender, and the issue will be forgotten forever. Nobody needs bombs any more,” the leader of the project answered. “The United States of Earth is a remarkable idea!” Oppenheimer went on. “The greatest step in human evolution! The nuclear and space collaboration of the great powers will come true! The Soviet Union and the United States with free Europe will bring splendid scientific developments. The day of the first Soviet-American-European expedition to Mars will come soon!” E. Fermi, E. Teller and K. Fuchs also rose up questions. At the end of the meeting Edgar Hoover approached Ted, “I know what you intended to do. You see, Mr. Hall, everything is OK now, and there is no need for you to talk to the Russians…” “Get up, Ted!” Saville tried to wake up his friend. “Get up! It’s time to go.” Ted jumped, looked around with his sleepy eyes. His mind was still traveling on the edge of consciousness. He jumped out of bed, dressed and washed his face. * * * Seeing how nervous Ted was, Saville said, “Take a tip from me, old friend. Don’t take it as treason. This is a correct decision. We live in controversial times. A famous French diplomat used to say ‘Treason is a matter of time frame.” “To betray in the right moment means being wise?” “You may construe it as you like.” “Aren’t we making a mistake? Wouldn’t we regret it for a very long time?” “It will be a mistake, if we do nothing…” During the entire trip to Manhattan, Ted was full of doubts. He could not stop thinking whether his brother will approve of the act. “What will Ed say? Will he understand the motives?” The young scientist thought, while embarking himself on the dangerous path of espionage. The friends walked from the subway to the street, and traveled several blocks along Fifth Avenue. It was one of the most stylish and busiest avenues in New York, lined with foreign consulates, clothing stores, restaurants, and hotels. “I am glad to be here. It’s rare for me to see the high-rise of the Rockefeller center.” “Look, Ted, the developer dared to complete such a grand project under an economic crisis.” The friends gazed at the skyscrapers. It was said that 30 artists worked on decorating the Rockefeller center. However, their attention was not on the statue of Atlas, who supported the heavens, but on his mythical brother, the rebellious Prometheus, who had stolen fire from Olympus and brought it to the mortals. “You know, Ted, the statute of Prometheus was placed here ten years ago, and I look at it each time, as if for the first time.” They approached the bronze figure, and Saville loudly read the inscription carved in the red granite wall: "Prometheus, Teacher in Every Art, Brought the Fire That Hath Proved to Mortals a Means to Mighty Ends." “What a cruel twist of fate! What irony! The gift was for the benefit of mankind, yet millions have perished in a blaze of fire, and how many more will in future wars!” Ted reacted. “By the way, I read, that the paintings on the building walls were made by the artist, who was a Communist,” said Saville. “He painted a 100-meter fresco and named it “On the Crossroads.” Among others the artist had portrayed Marx and Lenin, but Rockefeller was dissatisfied and the picture was changed.” “I think the fresco is about us. We are at the crossroads also,” Ted said. Soon they were in Manhattan near the Soviet Consulate. The friends noticed a man, who was gathering paper boxes. They approached him carefully and the story of their espionage had begun…. Step by step Ted and Savy became entrenched in the spy craft. The Russian intelligence agents taught them to contact the Soviet Consulate with codenames like, Communist – “countryman”, Los Alamos – “camp”, MAP – “Enormous” and so forth… Ted’s friend Savy, who served as a messenger for Ted, returned to Harvard to continue his studies. The Russians sent Ted another messenger – young Polish lady, Lona by name. She and her husband were recruited and agreed to work for the Soviets. The young Americans became Soviet messengers, betraying their own country… The train ride to Albuquerque was long. Green foliage flickered through the window. Lona finally arrived and stepped out on the platform. Passengers rapidly dispersed around the terminal. Lona approached the newspaper stand and asked for the direction towards the University. She went the opposite way and rented a room, as far as possible from campus. The young man would arrive from Los Alamos to Albuquerque once a month, on Sundays only. She had been told he looked like a student. Lona came to the appointed place by bus and was waiting for Ted who had to give her secret information. However, Ted did not show up. The first several days Lona wasn’t nervous. She was sitting on the bench, and for hours watched the students arrive and depart on the bus. Lona read books, and just waited. But then she panicked. It was very dangerous to remain in the small town; the health resort was under secret service observation. Nevertheless the messenger decided to wait. The last Sunday came. “If he is late for another half-hour, I’ll have to leave,” said Lona to herself. She was holding a bright periodical LIFE in her hands as an identification mark for Ted. Finally Lona saw a young man running toward her. Being short on breath Ted apologized, “Sorry, I could not come earlier.” The encounter acted quickly. He threw into her bag some ten pages of his notes and ran away. The whistle of the train was heard and a policeman helped the girl get onto a railroad car. “Never was I so close to the electric chair!” thought Lona. When the Russians studied the messages, they quickly realized that “Mlad” transmitted seriously valuable materials. Lona met Ted several times. Ted also gave her a report about an upcoming test of the A-bomb. The Russian Secret Service immediately informed Stalin. Lona’s husband considered Fuchs to be the most reliable and most valuable of all the agents. He said to his wife, “Mr. Fuchs is a balanced, composed man, with an antifascist past. I am sure he is a real scientist. But I cannot accept this boy Hall, the son of a furrier, to be a genius? No, I can not believe it!” The two covert agents on the “MAP” project for Moscow were German physicist Klaus Fuchs and the young American Ted Hall. The authenticity of the information was confirmed by two independent sources. The information from Hall came to Moscow earlier than the information from Fuchs. In the Soviet consulate in New York, the cipher clerks worked round the clock, transmitting signals from America to Moscow. Russian radio operators knocked out dots-and-dashes, sending secret information, obtained under a great risk. The keys kept knocking --.-…---.--…-..---....-.--.-…38650, 35468, 32487, 24359, 12374… On the other end, Russian Intelligence department was anxiously waiting for the reports. Subsequently, Russian authorities sent other numbers in the other direction. Americans were trying to eavesdrop on the coded messages. They could not read them and Mr. Hoover ordered just to record and to store them. The most intricate technology could not decipher the Kremlin plans. Ted gave the Russians a detailed sketch of “Fat man”, the bomb which was dropped on Japan. When Beria reported to Stalin about Ted, the chief of Soviet Intelligence considered the young scientist to be very suspicious. Beria suspected misinformation in Ted’s messages, considering that Americans deliberately exhausted Russian resources by leading them to dead ends. Beria skeptically reported to Stalin about the young source and his descriptions of the plutonium bomb, “It is very suspicious; Ted Hall is too young…” “Give these materials to our scientists to read. We’ll see, what they are going to say,” Stalin ordered. Ted informed the Russians about the American development of an “implosion”, a revolutionary new idea. Hall, inadvertently, gave a hard time to the translators, because there was no analog to the word in the Russian language. Russian scientists were of high opinion regarding the stolen information. Having examined the message schematics, they decided to create a uranium reactor to produce plutonium. This radically changed the direction of their studies. The Plutonium bomb could have a larger explosive force with smaller weight. Since Russian scientists could not reveal their sources, they claimed that the breakthroughs were their own discoveries. Allied Victory over Germany and Japan Shturmbanfurer SS Werner von Braun was the chief rocket designer for the Germans. During the last years of the war he produced several thousand V rockets. Many of them exploded in London. In the concentration camp named Dora, near von Brown’s plant, worked 60 thousand prisoners. 20 thousand of them perished. In April 1945, the Nazis were forced to leave the camp and the plant. Ed Hall obtained an order to come for the seized rocket plant, and search for German missile engineers. In January 1945, his group obtained a list of personnel to be detained before they could be seized by the Soviet troops. Braun was №1. On April 12, Ed Hall saw the desperate hell by the name of Dora. Several miles from the concentration camp, the Germans constructed an enormous rocket plant exploiting the forced labor. According to the concept, the existence of the plant as well as the camp was top secret. The camp would forever torment Ed’s memory: the dark oblivion of the buried shelters and the scattered twisted corpses. There was a mountain of emaciated skeletons in striped uniforms with marks on the breast, soiled by blood and dirt. The Germans had squeezed out the last drops of life from their workers. Dora was a branch of a bigger camp named Bukhenvald. The prisoners entered the new camp Dora after several months, and lived under brutal circumstances. Any disturbances, such as dereliction of duty, suspicion of sabotage, led to collective executions by hanging. Braun personally selected the qualified slave laborers. The SS, with their arrogant belief of racial superiority, monitored the camps. Many times Ed tried to imagine what the missile plant looked like, which he now saw with his own eyes. Beyond a wooded hill, Ed surveyed the assembly areas for rockets, which had a width of more than 15 meters. The underground production was stopped several days before his arrival. By that time productivity reached 35 rockets a day. Hundreds of freshly constructed rockets were preserved on the underground platforms. For two days before the arrival of the Americans, the SS did not feed the prisoners. After heavy drinking, the SS started liquidating the camp. Toward the evening, thousands of prisoners were killed and buried. They simply did not have time to shoot the rest. The remaining workers looked like zombies. One described to Ed his bitter history. At Dora he worked on digging a tunnel into the remote mountain, later he worked at the plant. During the liquidations, he hid under the corpses of his comrades until darkness and crept away into the bushes. Ed and the soldiers witnessed how many were killed in the tunnels. Ed ordered the captured Germans to remove and bury the corpses. Then Ed with his special unit selected a hundred assembled rockets and prepared them for the trip to the United States. Werner von Braun was found at the ski resort. American soldiers detained him and several hundred of his colleagues. In the autumn of 1945 the genius with his the V-rockets was sent to America where he went on to making bigger missiles for the US and engaged in designing “Jupiter” and “Saturn”. After the war, Hall was assigned to an Air Force Base in Dayton, Ohio, where he worked on liquid-fueled rocket engines. While there, he built a rocket which was twice more powerful than the German V-2. Major Ed Hall began designing the “Atlas” and “Titan” with his colleagues. Hall emerged as a technical leader, particularly in the rush to develop rockets using solid, not liquid fuel. Like his brother, Ed had his own set of eccentricities. Colonel Hall treated generals as morons with doubtful intellectual ability and lack of honesty. He got away with it because the authorities considered him to be too valuable to be punished. * * * Ed and his brother knew that at the end of World War II the Soviet people lost about 27 millions human lives, while thousands of cities and villages were destroyed. They read in newspapers that on July 17, 1945 the Potsdam conference began in a suburb of Berlin. The meeting was held after the war ended in Europe and the relations between the powers acquired a more complex nature. The Great Powers wanted to solve questions of the reconstruction of Germany on a post-war democratic basis. They wanted to disarm it, and force it to make reparations for the material damage the Nazis caused. It was also necessary to punish Nazi war criminals, who brought innumerable suffering to humanity. Roosevelt died three months later and the delegations were headed by Truman, Churchill and Stalin. The personal interactions of the leaders of the three Great powers were an important aspect at the conference. Churchill asked Truman several times: “Any news from America?” “Not yet,” answered the President… * * * No one went to sleep that night at the range. The testing was planned for 4 A.M. on July 16, 1945. At this time all inhabitants of the distant towns usually slept, and an explosion might be noted by a very small number of witnesses. The darkness was necessary for photographing. It was a very hot night, but suddenly it began to rain. Oppenheimer intended to put the explosion off, fearing radioactive fallout, but Major General knew that the President was waiting for the news in Potsdam. This would give Mr. Truman very important leverage in negotiations with Stalin. The upcoming explosion strained the nerves and brought out superstitious fear in the testers. They dreaded that they would anger nature itself. Ted, like everyone else, was extremely tense, “What would the first nuclear explosion look like?” Most of the scientists were confident in the accuracy of their calculations, but there were some who had doubts the bomb would explode. Ted constantly heard the theoretical soundness of the process, but practicality was a different matter. At this moment, Christian and Jewish scientists turned to their faith. Ted, an atheist, had no one to relate to. Enrico Fermi oddly joked on the eve of the test, “Dear colleagues, I propose to make a bet. Would the bomb wipe out just America or the entire Earth? This is an interesting scientific experiment, since in the case of failure it would be established that the nuclear explosion is impossible.” The last two hours prior to the testing went especially slow. Oppenheimer decided to detonate half-hour before sunrise. The bomb was not dropped from an aircraft, but had to be detonated on a platform, on top of a 33-meter steel tower. Thirty minutes prior to “zero hour”, the soldiers who guarded the bomb, left their post and quickly used their Jeeps to escape to the shelter, where Ted was standing. The light from the flares had been extinguished for observatory aircraft. They were also used to illuminate the area for possible Japanese saboteurs. Ted would forever remember the atomic testing. It was 200 miles south of Los Alamos. With a couple of seconds left, the nervous tension had reached its limits. Ted was looking directly forward. The officer shouted on the radio: 5, 4, 3, 2, 1, “detonation!” – and a dazzling light had appeared from the horizon. The whole desert was flooded by a sharp light from a bloody sun. The reaction changed colors from gold to purple, violet, gray and blue. Immediately a ruby-colored mushroom began to form. Ted, watching through his black glasses, saw the wild rush of sand, and the terrible cry of birds reached his ears. “Oh, Lord, we have awakened the devil!” An edgy thought pierced Ted’s mind. The appearance of a hand-made sun was noticed afar almost 200 miles away. Ted saw the gigantic cloud rise from the earth's surface. It consisted of flows of incandescent gases, tons of dust, and vapors of iron. In five minutes it reached a five-mile height. The smoke covered the sun. The Earth shuddered; it inflated and slowly crawled upward. The shock wave tore away the side-caps from all the staff. The air burst to the sound of a powerful thunderstorm. As a result of the explosion the ground was fused and a crater had formed in a thousand foot circle. A gigantic funnel was formed in the epicenter. Yellow sand curdled and became glassy. The steel tower, 500 feet away from the bomb, with a height of 15 feet and a concrete base, was completely evaporated. Most of the testers had one thought in their minds: “Wow! We are world rulers! The scientific problem has been solved. The fission of the atomic nucleus has become a historic reality”. A new question arose: to what purpose would the weapon be used? Ted was one of the witnesses of the birth of the atomic era. The ominous semicircle, which illuminated the desert brighter than a thousand suns, would stay with him for his entire life… * * * In the middle of the conference, Churchill and Truman obtained the staggering coded message, “The baby was born!" This meant that the project in the desert of New Mexico was carried out. The A-bomb was created. Next day, after the end of their meeting, Churchill observed that the President of the United States approached Stalin and they began to talk with the participation of their translators only. Churchill attentively controlled this important conversation, expecting that the eyes of the Russian Red Tsar would flicker with a flame of curiosity. Much later the Halls read Churchill’s recollections, “I was perhaps five yards away, and I watched with the closest attention the momentous talk…. What was vital to measure was its effect on Stalin… Evidently in his immense toils and stresses the atomic bomb had played no part. If he had the slightest idea of the revolution in world affairs, which was in progress, his reactions would have been obvious… But his face remained gay and genial and the talk between these two potentates soon came to an end. As we were waiting for our cars I found myself near Truman. "How did it go?" I asked. "He never put a question," he replied. I was certain therefore that at that date Stalin had no special knowledge of the vast process of research upon which the United States and Britain had been engaged for so long...” Churchill drew the conclusion that Stalin had no interest in the news about the A-bomb. The British Premier was deeply mistaken… Stalin was so calm because he had known about the coming tests. The first one to inform the Russians about the A-bomb was Ted Hall. The Allied Potsdam declaration warned Japan that the united forces, which were now approaching, were immeasurably more powerful than the Nazis. Allies issued a call to the government of Japan to proclaim an unconditional surrender, but did not mention the A-bomb. The US decided to use their new weapon in Japan in case the ultimatum was declined. The next day the Japanese newspapers reported that the American declaration, whose contents were transmitted on the radio and scattered in leaflets, was rejected. The Japanese Premier stated at the press conference, “We reject the requirements of Potsdam Declaration and we will vigorously wage war to the end.” Now President Truman had to decide, where and when to use the A-bomb. Truman consulted this matter with Churchill. The Prime Minister said that if the bomb could bring the war to a conclusion than his vote would be: Yes. Simple calculations showed: in order to bring down the Japanese resistance, it was necessary to battle for each yard and sacrifice the lives of thousands of American soldiers. On August 6, 1945 the summer sun came early, lighting up the skyline of Hiroshima. A light fog made it difficult to tell where the horizon ended, and the sky began. At 8:15 in the morning, the A-bomb exploded over the city. A gigantic fireball, with temperatures reaching more than 4 thousand degrees, appeared above Hiroshima! Fire and radiation proliferated immediately, creating a wave of death and destruction. One single bomb destroyed the entire city. 180 thousand people out of 300 000 inhabitants of Hiroshima suffered from the explosion. Nothing remained of those who were near the epicenter, the explosion literally evaporated people. Animals and plants disappeared. Pavements and asphalt melted. The subsequent fires turned the buildings into ash, burning down hundred of thousands of houses. Human imagination could not comprehend that one bomb could cause such a loss. Several minutes after the explosion an unusual rain started to fall. Large black drops landed on the ground, but it did not end the fires and only strengthened the panic. People walked like ghosts in intolerable pain, trying to find help. Some lost their eyes, crawled along the streets, trying by memory to find the way to the river to quench their terrible thirsts! The Japanese finally transmitted the brief report to their capital: “Hiroshima is destroyed by one bomb; the emergent fires continue to spread!” On August 7 Japanese radio transmitted: “The enemy began to use new weapons… But, if we take the appropriate measures of protection, we will know how to reduce the damage. In any case we must not yield to this ploy of the enemy”. The Governor of Hiroshima called on the population, in spite of the great loss, not to give up and to overcome their sufferings in order to continue the battle for the Emperor. In Tokyo they did not want to believe that only one bomb completely destroyed the city. The Japanese were convinced that Truman’s statement was propaganda. On the fourth day of the President’s journey by ship from Germany to the US, historical news arrived. Truman was having breakfast in his cabin, when the Defense Minister told him that the bomb was successfully utilized. Truman ordered champagne and pronounced, “Gentlemen, recently we have dropped a bomb on Japan… It is an atomic weapon.” The Halls brothers were on the opposite sides of the Atlantic, when they learned about the bombing of Hiroshima over the radio. The President announced, “By 1942 we learned, that the Germans feverishly search for the method of using atomic energy as an instrument of war. But they did not succeed". In the morning of August 9, 1945 a plutonium bomb destroyed Nagasaki. 74 thousand people perished. In the evening, the Oppenheimer’s voice was transmitted by radio across Los Alamos. He asked the scientists to come to the movie theater, which was the largest hall in the range. Sometimes dancing was held there with live music. Ted went with the others. Oppenheimer appeared on the stage and proudly announced some details of the bombing. At the end of the speech he couldn’t hide his feelings of retribution and said, “It is a pity we created it too late to use it against Hitler.” Ted and the rest of the scientists fell silent. During the same day, the Soviet Government declared war on Japan. On August 14 the Japanese people for the first time heard the voice of their ‘God’, “The Empire of Japan agrees with the conditions of joint Declaration. The enemy began the use of a new weapon of unprecedented power. This fatal bomb caused irreparable damage to our country and took away thousands of innocent lives. If we continue to fight, this will lead us not only to the complete destruction of Japanese nation, but also will give a start to the eradication of entire humanity.” The Second World War had ended with the capitulation of Japan. * * * The majority of spy volunteers were Jewish, but there were a sufficient number of non-Jews that were absorbed in socialist ideals. Mr. Fuchs, the “Cambridge Five” and A. N. May were the most involved of all non-Jewish spies. The Soviets succeeded in organizing the recruitment of “the splendid Cambridge Five”. The spies began transferring information a bit later in the project, but their results were astonishing. The primary task of the Soviets was to penetrate British intelligence agencies. Kim Philbi was recruited, and then with his help others were enlisted. All of the “Cambridge Five” had privileged English aristocratic parents and some of them were known to be homosexuals. However, the most important of all Englishmen was Kim Philbi, whose father was an Arabian scientist and who originally was a Christian, but later converted to Islam. He was also a shrewd businessman with main interests in oil. Kim Philbi proved to be one of the most promising spies for the Russians. However, in terms of passing atomic secrets, there was another famous Cambridge student who did not belong to the “five”. At the beginning of 1930, young Allan Nunn May became a member of the Communist circle. Allan successfully acquired his PhD in physics. In contrast to many, Mr. May did not belong to the Cambridge elite. In April 1942, Allan May was invited to participate in the English atomic program, and soon he made contact with the Russians in England. In contrast to other agents, Nunn May did not experience the personal gratification of undercover work. Spying caused him enormous pain, and he conducted covert operations only out of a sense of duty. “It is like being a toilet cleaner - it stinks, but someone must do it,” said Allan May. * * * In 1945 eleven most important German physicists were detained and sent to England. While they were under house arrest, the Intelligence Service learned from the phone taps in their villa, what kind of research and work they accomplished during the war. When BBC transmitted the news about the bombing of Hiroshima, the physics exchanging their opinions, “If Americans made a uranium bomb that means all of you are losers!” said one of their associates. Another scientist was agitated, “If the Americans made it, then it is terrible. In my opinion they made a mistake having used it.” The first one did not agree, “Perhaps it was the fastest way to end the war.” Thanks to the secret hearings, Intelligence Service learned that morals were not an issue for the German scientists during the war against Russia and the USA. Before the Germans learned of the Hiroshima bombing, they were sure that their accomplishments were paramount. * * * On the morning when Ted came back from New York to Los Alamos he was ordered to come to a large building, which was the Security Office. “Is this letter yours?” threateningly asked the Captain and showed a photocopy to Ted. “Yes,” confirmed Ted, immediately recognizing his handwriting. Ted’s face turned white. “Did you sign the obligation not to disclose state secrets?” “Yes.” “In your room we found a Communist periodical. Are you a Communist? Why did you in a letter to your brother mention the name of a secret scientist? Instead of sparingly describing your life, you portrayed your laboratory in detail. Do you know that this is strictly forbidden?” “It is my fault, I did not…” “Why does your brother’s wife Edith, who just gave birth, suddenly ask in a letter, “I heard that you work at a place, which produces a huge bang. Can you send one to us?” What is this joke?” “She incorrectly understood me…” “You are disturbing and disputing with authorities. The Commission will examine your case and will draw conclusions despite the fact that your supervisor is very pleased by your work.” In two weeks Ted was informed that he was fired. They demanded that he must leave Los Alamos immediately. The job was over. Ted went to NY and told Savy what happened. A bit later Ted began his service in the US Army. Now he was in a soldier’s uniform and was waiting to be sent somewhere to serve. He spent a bit more than a month in the Army and was discharged. At this time, Edward Teller who worked at a Chicago Laboratory needed some physicists. The job was also secret in nature. Ted did not tell Teller about the dismissal from Los Alamos. Ted just showed Teller the reference letter from Oppenheimer. Ted was hired, while Savy found a simple job in Chicago. “Cold War” Half a year later, Ed and Ted were shocked to read about the relations between the Great Powers. On March 5, 1946 Churchill arrived in Fulton. He was very concerned by Stalin’s actions and decided to use this opportunity to express his views to the entire world: “A shadow has fallen upon the scenes so lately lighted by the Allied victory. Nobody knows what Soviet Russia and its Communist international organization intends to do in the immediate future, or what are the limits, if any, to their expansive and proselytizing tendencies. I have a strong admiration and regard for the valiant Russian people, and for my wartime comrade, Marshal Stalin… It is my duty however to place before you certain facts about the present position in Europe. From the Baltic to the Adriatic, an iron curtain has descended across the Continent… The Communist parties, which were very small in all these Eastern States of Europe, have been raised to pre-eminence and power far beyond their numbers, and are seeking everywhere, to obtain totalitarian control. From what I have seen of our Russian friends and Allies during the war, I am convinced that there is nothing they admire so much as strength, and there is nothing for which they have less respect than for weakness, especially military weakness… the Western Democracies stand together in strict adherence to the principles of the United Nations.” Stalin gave a clear answer: “People spilled their blood for five years of the brutal war for the freedom and the independence of their countries, but not for replacing Hitler’s supremacy with Churchill’s … Certainly, Mr. Churchill is not pleased with the course of events, and he is appealing to using force… Enemies will be mauled the same way they were mauled in the past.” The “Cold War” had started, and soon only memories remained of the collaboration between the allies. Friends turned into enemies… The Russians said that the “Cold War” began from Churchill's speech, when for the first time, he mentioned “the Iron Curtain”. However, the actual confrontation began when the Red Army entered the states of Eastern Europe. Soon the crisis in Korea had escalated, turning the “Cold War” into a hot conflict. Truman was examining the possibility of utilizing the atomic weapon in order to deny a Communist victory. The FBI chief assured him, “Russians will be able to make their own A-bomb perhaps in five or six years…” “I believe you, Edgar. You proved to give a reliable source of information during your long service in the FBI,” the President said to Hoover. A former SS officer and a member of the Nazi party, who gave consent to the death of thousands of people at his underground plant, Werner von Braun was given a free pass for his crimes. The rocket creator, who proposed to destroy New York, became the chief American missile designer. In 1945 the army allowed more than a hundred German engineers to work under von Braun’s management. After the Nazi defeat, their scientific developments had fallen into the hands of Americans and Russians. In the Soviet Union the same type of work was being developed by Russian engineers, among them was Sergey Korolev, who brought rocket segments and design plans from Germany. At this time Stalin deliberately aggravated the situation. Experienced intelligence officer Rudolph Abel was sent to the USA. His father was a German, but his Soviet mother taught him the Russian language which he successfully used to establish a strong spy network with Russian emigrants. Stalin gave the order to draw plans for diversionary operations in the United States on military bases, storage facilities, and oil reserves in case of war. Russian agent Colonel Abel recruited several American Communists, who agreed to produce acts of sabotage in the USA. * * * It is better to have а Jewish state, which all hate, than Auschwitz, the entire world grieves on which. Rav M. Kakhane. A total of about 60 million people perished in the Second World War, six million of them - Jews. 1,685,000 Jews battled in the Allied armies during the course of World War II, half of which died. There were 500 thousand Jews, who were in the Soviet Army, 200 thousand of them died. The resurrection of Israel confirmed the truth about the immortality of Jewish people. The revival of the State of Israel after two thousand years, was considered supernatural by the entire world. The event brought out enthusiasm in all Jews, the predictions of ancient prophets seemingly coming true. Ted and Ed, like all other Jewish people, hoped better times were coming. When Americans realized that Stalin was not much interested in the revival of Israel, they started the process without the USSR. However, Stalin eventually changed his mind in order to undermine British influence in the Middle East. It was clear that the Arabs would be against the formation of a Jewish state. In November 1947, United Nations took the side of Jewish people and voted for the formation of the Jewish state. Stalin explained to his comrades, “We will agree with the formation of Israel. This will be a splinter in the ass for the Arab states…” After realizing Israel would not agree to carry out orders from Moscow, Stalin began to commit atrocities. As a result of his campaign, anti-Semitism became an official policy of Communist party of the USSR. Ted’s Marriage They met randomly. Ted read an announcement about a student group and told Savy about it. Savy answered that he would join him later. The meeting was scheduled for 12 o’clock. Ted arrived earlier and was waiting for Savy, who arrived with a girl unknown to him. “Well! We are lucky, we are not late!” exclaimed Savy. “About a dozen members, not too many!” “Do not worry,” the manager said, showing their places at the table. “A dozen members will be sufficient.” While the manager explained the club’s rules, Ted observed the 17-year old girl who came with Savy. She was sitting opposite him with a beautiful face and bright hair. After the meeting, Ted approached Savy. “My friend Joan,” Savy proudly presented her. “Ted Hall,” the physicist gave her his hand. When they were in the street, Ted asked the girl, “What do you think of the group?” “I do not know. I have not decided yet if I will remain in Chicago,” answered the girl. Ted was staring at her for the entire meeting. “Well, we are in a hurry,” said Savy and disappeared with the girl. Joan was happy with Savy. He would tell her Ancient Greek myths, as if he saw them in a real life. She listened to his story tales in astonishment. “In the far space, indifferent to the passage of time, among the scattered stars, one could hear an audible whisper of the Titans. They were angry with Prometheus, because he had stolen fire from the Gods,” Savy was telling Joan one of his favorite stories. “Prometheus stole fire from Olympus and gave it to the mortals. For this Zeus ordered Prometheus to be chained to a steep cliff, and each day ravens would come and peck out the hero’s liver, which grew back again each night. Pandora was created from the will of Zeus as punishment to the people for Prometheus’ theft. Gods presented Pandora with excellent clothing, irresistible appearance, sound mind, craftiness and eloquence. On the wedding day Zeus directed Pandora to guard a box, which contained all human defects, misfortunes and diseases. After obtaining this box, the curious Pandora opened it, in spite of being prohibited to do so. Thereby, she unleashed human suffering upon the world. Only Hope remained at the bottom of the box…” At a meeting of the group, Ted again arrived first. He was only twenty years old and liked to focus attention on himself. He came up with nothing better than to pour Joan and Savy with a water pistol that he brought. The girl began to squeal and rushed out of the room. “What a foolish boy!” Savy exclaimed angrily. “As for me, I like him,” Joan responded. “The meeting is too dull,” Ted justified himself before his friends. After the gathering, Ted and Joan got to know each other. Joan studied Russian and Italian languages and she was going to become a teacher. She entered the University of Chicago, at the age of 15 and already passed her third year. She passionately loved music and spent entire days listening to the classics. Savy and Ted had now started spending much time with her, and developed a deep friendship. As days went by, it became apparent that they could not live even two days without each other. Together they went to the cinema, which frequently showed Russian movies with Prokofiev's music, who was one of their favorites. Eventually Joan started to like Savy’s friend Ted. He was an educated fellow, who knew how to support a conversation, was delicate and tactful. Her intuition did not fail her. She saw in him a staggering intellect and vulnerability. Step by step Savy was removed from the picture. The amorous triangle was filled with too much passion, quarrels and treason… Ted fell in love with Joan at first glance. He began to believe in happiness; to dream about a family, having children and a calm marital life. Joan told him about herself, about her mother and brother. Ted was sincere with her. In this girl he immediately felt dignity and a clear mind. Ted decided to act: he made an offense, with the determination to fend off his best friend. “What is the pain of one person in comparison with happiness of two?” Ted justified this important step in his life. Ted and Joan had frequent encounters. After work Ted hurried to meet her, and they departed for entire evenings to the coast, to sit by the waves. They went for walks to enjoy the nightlife of Chicago. Their friendship developed into love. The charming girl entered Ted’s soul because they were kindred spirits on the notions of life. They frequently carried out assignments for the local department of the Communist party. Ted was truly happy. “Joan and I, although inseparable, are completely different: she is an ocean storm, and I am an unapproachable cliff,” Ted wrote to his brother Ed. Ted and Joan fell deeply in love and could no longer live without each other. Savy noticed the change in Joan and approached them for an explanation. “I am in love and I don’t want to lose it! I am happy!” Ted told his friend. “As far as I see, you will not separate?” “Are you jealous?” “Yes, I am jealous!” said Savy. “I fell in love with him,” Joan entered the conversation. “You understand: I love him.” Savy turned his head. He nervously tousled his hair with his hands. He leaned down, grabbed his elbows and began to cry. “It’s out of the box Savy,” she said. “You must deal with this. Ted is my future husband, not you. I must now think about him.” Savy was not able to deal with the situation, and ran out in anger. “Enough of this,” Ted finished. However, for Savy the deep, hopeless feeling continued. His passionate innocent love was broken, and difficult days were ahead. The past was not forgotten. Joan’s mother asked her, “What did you find in Ted?” “I fell in love with him. We can speak and understand each other,” explained the daughter. “We walk to the concerts, we listen to music, and he has a huge collection of it. We converse about politics, about art, about everything. We go to carnivals, we dance. The main thing is that we speak the same language. Ted is a very good boy, he’s something special. I love him. I decided to connect my fate with Ted’s”. Savy lingered in despair until he became acquainted to a girl named Susan, a young likable Irish girl… * * * Joan knew everything about Ted. Almost everything. He told her about his father, about his brother Ed, who was now designing missiles. Since they were going to spend their lives together, it was time for him to reveal more. This time, as always they were sitting on the sofa, listening to music, and Ted suddenly began to expose his secret life. “You know, Joan, I must open up a secret.” “Go ahead! Probably, you are already married?” “Don’t be ridiculous.” “What is it then?” “Promise, you will tell neither mother nor brother.” “I swear.” Ted jumped from the sofa, checked all around and asked in a whisper, “Can I hope that there is no microphone here?” Joan and Ted recently watched a movie, in which a microphone was hidden in a lamp. Joan looked at the lamp, and calmed Ted down. “Have you heard about the recent developments in nuclear energy that everyone is talking about?” Ted asked her. “Yes.” “People have long ago learned how to use wind force and falling water, then coal, oil, and later electrical energy. Over billions of years the Sun has given us huge amounts of heat and light. Do you know from where it obtains so much energy?” “No.” “Don’t worry; the brightest minds did not suspect until recently, that the source of the solar energy and other stars are nuclear reactions, from which atomic energy is freed. The reserves of this energy on the Earth are also immeasurable; its conversion to peaceful needs offers humanity boundless possibilities. Concepts have been born that atomic energy will create a new world, entire utopias can be built: to improve climate, to melt Polar ice, to use the atom for improvement of harvests. But besides peaceful plans there are terrible ones as well. After the bombing of Japan everyone knows that America possesses a bomb of unprecedented force.” “Certainly, much has been said of that in the media,” said Joan. Ted continued, “You must know my views: much prior to the bomb testing, I already came to the conclusion that it will be the right thing for the USSR to have this weapon too. This will control the weapon’s use. Last year, from Los Alamos I went to New York, where I celebrated my 19th birthday with the family. The next day Savy and I visited the Russian Trade Office in Manhattan and we saw a man, who was packing boxes. We chatted. That man sent me to a Russian agent, who told me to write down everything I knew.” Joan was shocked; she jumped off the sofa and looked at Ted, directly into his eyes, “Do you intend to transmit information to the Russians?” Ted answered, “I have already made this choice. I wrote a note and gave it to them. It was a list of the scientists, who worked in Los Alamos, and I reported where and what we accomplished.” “But is it not a treachery against your country?” Joan was astonished. “You know, Joan, what can happen, if this powerful weapon is used! I was there during the testing. As a specialist, I can assert that humanity already took a step toward the threshold of sanity after developing it. The bomb was aimed not only at the enemy, but at the millions of innocent civilians. Therefore I want not only our government to manage the fatal weapon, but Soviet Union as well. There must be balance in the world, for fear of reciprocity. People say: a weak peace is better than a strong quarrel. Do not think that I arrived at this thought too quickly.” “Well, then what?” “That Russian told me to come to the park on Coney Island, in Brooklyn. You were there, weren’t you?” “Sure. Many times. We lived earlier in Brighton Beach, near the shore.” “So, you do remember the boardwalk, and the park “Astroland”. “Of course, I do. It is always full of children. I love that place. I was there often with my parents and friends. I adore the attractions, especially the Ferris wheel and the Trip to the Moon; you can see the skyscrapers in Manhattan.” “I enjoy it also.” “So I arrived there, in Astroland, and this journalist brought with him an intelligence officer from the Soviet embassy. While we walked around Coney Island’s Luna Park, we talked and I agreed to collaborate. I was tormented between the desire to carry out my debt to society and the fear of being caught.” Ted was scared that Joan, after learning of his acts, would refuse to let him stay in her life, maybe even cause a scandal by revealing his treason to the entire country. This stunning news did not turn the girl against Ted. Vice versa - it convinced her of his virtues. She was captivated by this man, who combined intellectual vivacity with idealistic fanaticism. Ted convinced her that he made this decision because the United States could become a fascist power. She saw that her groom was not an obedient slave. He was confident in his righteousness, and he would obey nobody’s orders. At that time Ted did not enter the Communist party yet, although he greatly sympathized with leftist ideas. Besides, he shared his ideals and was inspired by his friend Savy. “We have good people in the Government, but we have in America a lot of immoral men as well. Savy and I feared that the bomb could fall into the hands of the latter. I flatly refused compensation from the Russians. My motives were humanitarian. I heard with my own ears, how Bohr indicated that he spoke with Churchill and Roosevelt, attempting to convince them to share the atomic secrets with Russians in order to establish mutual confidence. In America any economic crisis can lead to fascism, as it happened in Germany. I do not want war, but balancing the weapon is necessary for peace. I am confident in my contributions,” concluded Ted. This was the only time, when Ted and Joan spoke about espionage in the apartment. They believed that the Soviet Union was a good, moral country, in consideration that American propaganda said the opposite. However, Ted saw himself as Prometheus, who stole fire from gods… The wedding ceremony was carried out in the synagogue hall. There were three wonderful musicians that stirred the crowd. The clarinet, violin and accordion played Jewish melodies. Everyone was joyous. A cover on four sticks, called the Khupa, symbolized God’s protection over the young lovers. The male guests were in white yarmulkes, round Jewish caps. After the wedding oaths, the Rabbi pronounced his blessing. Then the groom broke a bottle of wine, which symbolizes the weakness of human happiness. The husband and bride were seated in chairs, and the guests raised them into the air, honoring the couple. The Rabbi sang psalms and made a short speech, addressing the newly-weds and the guests. “Whose wedding is this?” people asked curiously. “The boy is from New York” “And how much is the dowry?” “Well, you know, nowadays a dowry is not in fashion,” the man answered in Yiddish. A meal was served in the small hall. For the wedding supper, the guests were served stuffed fish and fried goose. Then the dances had begun. Guests approached the musicians and ordered their favorite music, and politely invited their dance partners. This was not a religious wedding, but some traditions were observed in order to please the parents. Guests approached and congratulated them, “Mazl tov!” * * * Ted’s personal life with his young wife flowed gracefully in Chicago, bringing them both joy. They had complete compatibility and mutual understanding. Ted and Joan began to drive to the bay, and had renewed their daily walks. Ted managed to relax and by nights he could sleep serenely having Joan near him. In the mornings the room was still dark and only the rays, broken by the blinds, illuminated her figure. He gently felt her skin under the moonlight … In spite of the different levels of education, Ted and Joan had mutual respect for each other. They were equal. Neither he nor she dominated each other. There was no place for grief or gloom in their romance. In 1949, Ted and his wife entered the Progressive party, which represented trade unions and protected colored people from discrimination. Saville with his wife Susan also lived in Chicago. In 1949, Saville told Ted that a Russian intelligence officer wanted to meet him, but Joan said to Ted, “No. It is enough. You promised before the marriage.” The Russian agent, Colonel Rudolf Abel, continued to insist. Ted and Savy yielded. The Russians wanted the continuation of collaborations. Ted arrived home and told this to his wife. Joan heatedly told Ted after supper, “I thought we agreed. No more. I’m pregnant and do not want any problems!” * * * President Truman’s declaration of the testing of the Russian A-bomb in the USSR Ed and Edith heard over the radio. They were very surprised by such a big progress in Russia. Ted and Joan heard Truman’s declaration over the radio also. Having heard the stunning news, the couple was very excited, but they kept silent, because they never spoke of such things in the house. They only exchanged glances, finished supper, and left to the street where they spoke about the Russian bomb. They needed to discuss what had occurred, and came to the conclusion that the appearance of the bomb in Russia was OK and Ted helped make it happen. The young physicist felt satisfied. Saville was also happy. The next day they all bought newspapers. The headlines shouted, “THE RUSSIANS HAVE THE A-BOMB!” Joan said to Ted, “That is it. The game is over”. However the Russian intelligence had different plans. Russian Colonel Abel called Lona, and they again left for Chicago to see Ted Hall. Ted told Abel, “The time is different now: the war is over, the Soviet Union has conquered and the threat of fascism has passed. You should not fear America now. You have the bomb also, and I will return to my work.” Knowing that Ted wouldn’t be enticed by money, the clandestine recruiter attempted to persuade Ted by leaning on his Communist ideals. Colonel Abel proposed that he escapes to the USSR, but Ted refused. Colonel Abel was very disappointed by his visit to Hall, but nothing could be done. Ted was firm in his resolve to end contact, just as he had felt a strong tendency to help Russia five years ago. The scientist’s mood had changed since the start of the “Cold War”. He was no longer bringing balance to the world but engaging in pure espionage. He met the Russians several more times but in Ted’s mind his job was done. * * * In contrast to Ted Hall, Julius Rosenberg entrenched himself so deep into espionage activity that he no longer distinguished it from his personal life. Ethel knew about that, she shared her husband’s views and approved his actions. Soon Ethel gave birth to their second boy. Time flew forward quickly and the sons grew up. Tessie took up all the responsibilities of helping her family and did all she could in her daughter’s apartment. The grandmother and the grandfather came to play with the kids constantly. David and Ruth often frequented the Rosenbergs, so did their brother Bernie. Stepbrother Sam was in the US Army and could only send letters. The elderly Mr. Greenglass in spite of being 70 years old, continued to fix sewing machines. Tragedy came suddenly! Tessie’s husband felt ill, and went to bed. The doctor, having attentively examined his heart, immediately determined that the matter is hopeless. Tessie sent a telegram to Sam, who was able to come for the last hours of his father’s life. After he died, Tessie covered the mirror with a dark cloth, in mourning. Ethel, David and Bernie had a hard time handling the death of their father. Sam, as the eldest son, immediately pronounced a death prayer. The family rarely went to the cemetery, only on anniversary - yortsayt. David was called to the Torah and he read, “I believe with my entire heart, let his name be blessed!” Life continued, the eldest son of the Rosenbergs went to school. However, Julius intensified his covert activities, strengthened connections with his sources and transferred more secrets. During the war years Rosenberg obtained information on more than a hundred scientific developments. A scientist from a physics laboratory transferred secret information to Rosenberg, who regularly informed Moscow about radio engineering. The data was highly valued in Moscow. A reliable code was the only method to preserve the content of Soviet communications in secret. The Soviet Union tried to gain momentum in stealing American secrets, using the fact that the world was still in euphoria from Hitler’s crushing defeat, from the encounter of Americans and Russians in Europe, and from the capitulation of Japan! Luck came to the Americans in the most unexpected way. The Hall brothers were shocked, having read about a Russian cipher clerk in the Soviet Embassy in Canada who knew a great deal about Soviet espionage, relating to atomic projects. Documents in the hands of the cipher officer indicated that nine espionage groups acted in Canada. It was difficult to determine why he did so, but the Russian officer decided to remain in Canada with his wife and two children. The Halls like all Americans waited for the news everyday. The cipher clerk had stolen from the Embassy approximately a hundred undisclosed sheets of paper and hid them under his jacket. He also took the chief’s notebook. Information was leaked to the FBI and an investigation had begun. The clerk’s attempt to flee, placed the entire work of Russian reconnaissance in Canada under threat. Consequences proved to be catastrophic. Soon the Halls learned from the news that A. May was arrested in England. He confessed to the fact that he transferred some materials about the A-bomb. The Russian code used in Canada became accessible, but the one in New York remained an iron nut… * * * After obtaining a report with regard to the testing of the American H-bomb, Stalin perceived this as an American attempt to prepare for war with the USSR. In his long years in power, Stalin became affiliated with the most prominent people of his time, not only with political figures, but also with writers, cultural icons and distinguished scientists. From all of them he received nothing but spite and malice. He acted among them as a wolf amongst the sheep. He ordered the Russian scientists to overtake America in technological progress. They did everything possible. The scientists worked on a range, which combined a research laboratory, experimental plants and a large prison camp. Prisoners built the labs, test floors, roads and houses for the scientists. All this allowed the Soviet Union, in spite of general deficiency of resources after the war, to erase the American nuclear monopoly in relatively short time. Before the testing of the Russian A-bomb, Stalin invited the scientists to his office. The General Constructor looked into Stalin’s eyes: the dictator’s gaze was so strong-willed, that the scientist couldn’t turn away. The Leader already knew that the prototype was the only nuclear weapon in the country’s possession. Stalin asked him, “Is it possible instead of one bomb to make two, let say, weaker or smaller?” “It is not,” the General Constructor raised his eyebrows, “Technically it is impossible!” IV. DECEIVED BY STALIN Venona: The Steel Code is broken! The FBI assembled messages which Russian intelligence in NY had been exchanging with Moscow, since 1939. The Americans could not decode them, and besides there was not enough time for it. All efforts were put into the breaking of German and Japanese ciphers. All the Russian messages were simply stored in the archives. Later several specialists got down to studying these radiograms. The project was given the code name "Venona". The task proved to be an exceptionally difficult one. Soviet cipher clerks used a single-time system: the cipher was never repeated. Correct coding was the only method to keep the content of Soviet communications in secret. Soviet intelligence officers, who worked in Soviet Consulate in NY under diplomatic cover, relied on the durability of the adapted cipher system, which was stronger than the German and the Japanese. But all that has been invented by a clever man, can be cracked by another one, who might happen to be smarter! Immediately after the Japanese attack, Mr. Gardner, who was fluent in several languages, was mobilized to military service and participated in the cracking German and Japanese ciphers. After working on the Japanese code, Meredith Gardner learned the Russian language and led the operation of solving the messages. After Germany engaged in war against the USSR, the volume of communications grew rapidly. In the most desperate period of the war, the Russian cipher notebooks were duplicated. This error turned out to be significant and helped the Americans. The cipher analysts noted that the code had been used several times, and hope grew that this code could be broken. The idea was similar to the one in “The Adventure of the Dancing Men,” one of the short stories of Sherlock Holmes. One day a loud scream “Eureka!” was heard from Mr. Gardner’s office. Meredith Gardner read one phrase of a message. The first breakthrough was achieved. Soon Meredith managed to read the radiogram in which the list of scientists working on the “Manhattan project” was mentioned. The Americans learned that agents of the Soviet Union were active in Los Alamos. It was rather complicated to identify the names in the messages: most of the real names were under pseudonyms in the reports. A long investigation was necessary to establish who was “Liberal”, “Wasp,” etc... When Mr. Hoover received the fragments of the decoded messages, the first person he talked to was his close friend. People in the FBI knew him as Hoover’s alter ego. “Whom should I appoint to be in charge of this most important case?” “I suggest the head of our Counter Intelligence Department.” Hoover was shocked by the information he obtained, and decided to talk with the man who made the breakthrough. When the head of our Counter Intelligence Department entered the office of the Director of FBI, he saw the chief standing behind the desk in a vibrant blue suit. Hoover greeted the agent with a firm and joyless handshake. His associate was giving drinks and cigars to a young man with a black bow tie. “Counteragent, allow me to introduce the code breaker Meredith Gardner,” it was unusual to see Hoover in his white shirt and neat tie to be so nervous and excited. “This gentleman has made the first step to break the Russian code. The Federal Bureau of Investigations appoints you to be in charge of this important assignment. From now you will be working with Mr. Gardner very closely. I hope that the results of your work will give us an opportunity to report some good news to Mr. President.” Next month Gardner asked Hoover to find the coded messages sent by the Russians from previous years. Mr. Hoover promised, although he was not confident, that he would be able to obtain them, considering that four years had passed. The FBI Director sent an order to New York. Soon afterwards, Mr. Gardner received a bundle of messages. After two weeks Gardner arrived at Hoover’s office. The decoder appeared to be more excited than ever. “When will you bring me some good news?” Hoover asked impatiently. “I have some! It turned out that the archive messages had been coded by the same cipher, which I had already partially read. The message indicates that somebody named Fuchs transmitted information to the Russians on how to split uranium.” “At last,” Hoover could hardly hide his emotions. The same week Hoover informed British Intelligence and they began their own investigation. They invited Klaus Fuchs for a conversation. At first, Fuchs did not want to talk, but English investigators knew how to break him, and in several days he confessed. The FBI sent a lot of photographs for identification to England, but Fuchs did not name a single agent. The British court convicted Fuchs, and the spy was sentenced to 14 years in prison. Fearing a leakage of information, the chief of the FBI did not like to collaborate with foreign intelligence agencies. He did not like the British, he despised Frenchmen and he hated Germans. But now he did not have a choice. It took only a couple of days for Hoover to make an important agreement with the British IS and he called for his inspector, “The head of Counter Intelligence Department” the chief angrily said, “the code is almost broken. This is an unbelievable success over the years. But where is the result? There are a lot of names mentioned in Venona. And where are the spies? Who are they? I want you to fly to London and question Fuchs in prison. Do I make myself clear?” Klaus Fuchs did not like the Americans. He respected the Englishmen more than Yankees. The American investigator said to Fuchs, “I made a long journey from America, Mr. Fuchs, in order to see you.” It was to no avail; threats did not matter to Fuchs any more. “I do not know anything. There was no need for you to come,” Fuchs answered. “I told the English investigators everything I knew.” Fuchs had no idea how the Americans found him. Seeing that Fuchs did not want to talk, the head of US Counter Intelligence Department casually mentioned, “Listen, Herr Fuchs. If you don’t want to talk, that’s your business. You have a right for that. We are not going to prosecute either you or your sister. But it’s a pity that you do not want to help the country which gave refuge to her. I was informed that she’ll soon be granted US citizenship, as she had married an American. Is it true?” “That’s right.” Fuchs understood the hint… and gave the description of a messenger whom he knew as a chemist or pharmacist in a Philadelphia clinic. The FBI immediately found the man. While searching his belongings they found a map of Albuquerque. At the very beginning of the interview he assured the FBI, that he had never been there. “Where did you get the map of Albuquerque from?” the agents asked the man. Under fear of severe persecution, the man answered, “Okay, I will tell you everything. I am precisely the person you are searching for.” The messenger made a long confession starting with the moment he had been recruited by the Russians. He had an excellent memory, and revealed a significant amount of information. The “Venona” documents showed that the American Communist Julius Rosenberg worked for Soviet Russia. His five agents, the engineers, supplied him with data about the newest secret technologies. Soviet intelligence agencies were not only hunting for atomic secrets, but also they attentively followed general scientific development. They were interested in everything: alloys for tank armor, artillery and ammunition, aircraft construction, radars, etc. “Venona” said that Julius Rosenberg recruited David Greenglass, who sold the strategic secrets of the United States to the Soviet Union. During the war David worked as a regular mechanic in Los Alamos - the top secret area, where physicist Robert Oppenheimer and his associates created the first A-bomb in the world. The FBI ordered the messenger to describe the Greenglass house in Albuquerque. The FBI agents found David’s house. Soon agents acquired the photograph of the tenant. The FBI showed it to the messenger, “Is this the one?” “It is him, this is the person who I visited in Albuquerque,” the messenger said. * * * The nickname of Ruth Greenglass was “Wasp”. She went to the atomic center in Los Alamos to see her husband. She returned from there with his approval. A long jail term, if not capital punishment, loomed on Ruth’s head. In May of 1950, Julius Rosenberg rushed to see his relatives. Having found nobody at home he slid a newspaper under the door of Greenglass’ apartment. On the front page there was an article of the messenger’s arrest. His name didn’t mean anything to the Greenglasses, but they recognized the man on the photograph immediately. Half a year ago the newspapers informed about Klaus Fuchs’ arrest and now the article said that the messenger was cooperating with Mr. Fuchs. The next morning Julius arrived again and with horror described that Fuchs was in contact with the same messenger who knew David Greenglass. “This is very dangerous! You should hide,” demanded Julius. “Why us?” objected David. The Greenglasses did not want to leave, especially because Ruth gave birth to a baby. The Soviets took measures for their evacuation. They wanted the Greenglasses and the Rosenbergs to go to Mexico, and from there to Russia. David and Ruth received money from Julius for the departure. They decided to pretend that they had left, to wait in a secure place for Rosenbergs's departure. Then they wanted to return home. On June 16, 1950 the newspapers said, that the FBI arrested David Greenglass. He confessed immediately; David threatened to commit suicide, if the FBI would arrest his beloved wife. He explained that in case of his death, there will be no one to testify against Julius Rosenberg. He stated that he gave some secret information about the A-bomb to his brother-in-law Julius Rosenberg. Rosenberg met with the diplomat from the Soviet consulate many times. Their group of "Volunteers" consisted of more than a dozen activists. Mr. Hoover learned that Rosenberg obtained some information about the atomic bomb from his wife’s brother. It was enough for the FBI to accuse Rosenberg of betraying the USA. As such, Fuchs's confession led the FBI to the messenger who gave away Mr. Greenglass. He in turn led them to the Rosenbergs. The FBI wanted Rosenberg to give them the names of those who were involved in covert operations with him. The message sent from New York to Moscow on November 14, 1944 informed about recruiting Ethel’s brother and his wife. Since Ruth was recently recruited and she did not have an underground pseudonym yet, she was mentioned by her real name. Mr. Hoover was satisfied with the head of Counter Intelligence Department job. The stubborn counteragent and the shy cryptologist formed a good team and found more new names in the encoded messages. But their luck eventually ran out. On one unfortunate day Hoover’s secretary informed him that the head of our Counter Intelligence Department urgently needed to talk to the boss. “What’s up, old man?” Hoover asked with some trepidation. “Big trouble, sir. A big problem! The Russians have changed their code.” When Hoover’s associate visited his friend, he found the boss in distress, broken and upset. It turned out that there was only one small step from victory to defeat. “Calm down Edgar, relax. The code breakers will try to crack the new code, and we have plenty of material to catch those who have been already mentioned in previous messages. Of course, it is a big pity that we couldn’t utilize the broken code more extensively. It is very interesting how they learned about the decoding! Do you think there is a rat inside the FBI or the CIA?” The FBI chief switched the conversation to the Rosenberg’s trial, “The fact that the Russians learned about Venona is a great blow for us. Something similar happened when the Russians stole the plans for our A-bomb. It will take a long time until our code breakers can crack the new one. Once gain, we are blind and deaf, while the Russians go on spying. As far as Rosenberg’s case is concerned, I have to admit that there is not enough evidence. The messages are not fully decoded and the court would not accept them.” “Unfortunately, you are right, my friend,” the deputy said. “Your only success, I would say, is the confession of David Greenglass. But he could say at any moment that we had forced him to ‘confess’ under duress.” “Yes,” Hoover agreed, “we have to keep in mind that the case will be tried in an American court, not in a Soviet one. In Stalin’s “court” everybody would confess. They would rather die to save their families and stop their own suffering.” The FBI Questions Ted and Saville The FBI read an encoded telegram sent by a Russian resident on November 12, 1944 from New York to Moscow. The message reported that Theodore Hall, a 19-year physicist, graduate of Harvard University, voluntarily came, and met with Soviet Intelligence. This was one of the eight encodings about Ted. Since Ted had not received a pseudonym yet, he was mentioned under his own surname in the first message. Subsequently he was given the nickname “Mlad,” which means “youth”. His elder friend Savy obtained the pseudonym “Star”, which means “old” in Russian. Russian Intelligence valued “Mlad” and wanted to keep him for as long as possible. Everything was quiet, until “Venona” exploded. As soon as the American counter-intelligence learned that the Soviet agent “Mlad” was Theodore Hall, the FBI began to observe Ted Hall and his friend. The information gave the impetus for further investigation. It turned out that Ted transmitted to Soviet Intelligence detailed description of the process of purification of plutonium. As the surveillance reports revealed nothing, the chief of the FBI gave an order to interview “Mlad” and “Star” separately. The FBI did this delicately, not to scare away the remaining spies. “Venona” clearly showed that Ted was implicated in espionage, but to prove this was not a simple matter… The Rosenbergs had already been arrested and waited for their trial, when on a Friday morning FBI appeared at Ted’s job. They took Ted away from his laboratory, where he was working on his PhD. The agents transported him to the FBI office. Saville, who had been kicked out of the University and worked as a taxi driver, was detained on a street. The questioning lasted for several hours. Ted was permitted to call his wife, and he pronounced in a low tone only three words, “I am detained.” “Mlad” and “Star” had agreed previously, that if interrogated, they would simply deny everything so that their stories would not contradict. “Mlad” did not break during his questioning. The inspector was agitated by Ted’s impudence, which he acquired from youth as he entrenched deeper into Communism. The investigator showed Ted the photograph of the Russian journalist, with whom Ted had met. “Would you deny that you met this man?” the investigator asked. With a poker face, Ted answered that he never saw him. At the same time Ted was confident that they would not let him go. Saville was questioned in the room next door. They showed Ted a picture of Julius Rosenberg. Ted said that he never met this person either. As far as David Greenglass was concerned, Ted said that he might have seen him in Los Alamos, but never spoke to him. He said the same about Fuchs. “What are they going to do, while we are locked up here? Could they learn about my secret?” Ted thought. Nevertheless they let the friends go home that evening. When Ted left the FBI, he was ordered to come back Monday morning. They requested that he think about any possible affiliations with the spy network. Saturday and Sunday passed with great anxiety. In the apartment there was nothing to incriminate him to the bomb, but the Halls had a lot of Communist literature. The Halls gathered all the books, newspapers and periodicals, packed them into boxes and carried everything to their car. Then they put their one year old daughter into the car and drove to the bridge above the Chicago channel. On entering the bridge and determining they weren’t followed, they quickly dropped all the boxes into the water. At the time Joan maintained a list with information on local members of the Communist-like Party and it was necessary to pass the list into reliable hands urgently. Members of the Party were frightened, when the Halls transferred the documents to them. But the couple could not explain the reason for the strange alarm. On Monday morning Ted went to the FBI, as it was ordered. Joan was sure that he would not come back. During the weekend Ted decided that the only way out was to keep denying everything. His confidence confused the FBI agents. They did not know what to do with Ted. Edgar Hoover was tormented by grave thoughts, “It has been almost three years since the Russian code was broken and the Russians immediately found that out. That’s why they have changed the code. The old one has not been cracked completely and the partially decrypted messages will not be accepted in court. Everything could collapse and I again will make a fool of myself. We cannot take any chances and we cannot afford to lose Ed Hall because of his brother’s covert operations. Ed is a valuable rocket specialist.” On Hoover's behalf, the head of Counter Intelligence Department called to Chicago, “The Chief does not want you to mention Venona! If Ted Hall and Seville Sax do not collaborate and do not want to confess, let them go to hell! Just watch them and follow them everywhere.” To Hall’s disbelief, the agents let them go. They did not arrest him. There was no evidence, and it was not possible to accuse Ted, since he did not want to confess. The investigators could not mention the encrypted messages and the FBI needed a witness to testify in court. Conversely, in the Rosenberg’s case, the FBI had David Greenglass. Since Ted and Saville were not going to confess and a witness was not found, the friends were out of danger thus far as it was impossible to build a case. Several weeks later official charges were brought against Julius Rosenberg. After reading about this in the newspaper, Ted became frightened for the first time… It was late and darkness fell, and Ted was in bed recalling the details of his encounters with the Russian contacts. Joan now kept the window closed. When the light went out, a persistent sense of fear enveloped Ted. He tried to sleep. In his sleep the people, which Ted feared in reality, appeared to be amiable. Saville, who had a passionate love for poetry, sometimes read to Ted his own verses: Judge the man you see before you. Look deeply past the appearance Till his view absorbs your view. See the government through you, through him, The sky, the sun, the streets, the avenues. Through you, through him, look deep And see what is in you is in him. Then as you condemn him, you condemn yourself. Ted was an unusual man, may be not as strange as Saville, but in his sleep there was more aspects of reality, than in his everyday life. He dreamt of a huge prison building covered in shadow, with dark brick walls. However, life continued. It was necessary to get accustomed to living in anxiety. Sometimes he thought that his mission was done, and there was nothing to fear, yet Ted often considered disappearing or running away. “What do you think, Joan, from the point of view of the Americans, am I a traitor?” Ted asked Joan. “I do not think so,” the wife answered. Now without the possibility of accusing Ted, the FBI put their anger out on the Rosenbergs. “Oh, my God, they will kill the Rosenbergs!” Ted was terribly nervous. “I do not consider you to be a spy,” said Ted’s wife, “the spies are Russian intelligence officers, and their American contacts. But you are a scientist; you shared the information with the Russians, because you considered it to be necessary.” Ted Hall was a scientist. The force, which compelled him to transfer secrets to Russia, was the Communist ideology. But it did not cancel the fact he was a spy. “You know, Joan, I do remember Fuchs in Los Alamos. He is a very serious scientist. It seems to me I saw Greenglass, the mechanic, there also, but I never saw Julius. It is completely clear to me that the machinist, Rosenberg’s brother-in-law, had no access to the bomb, nor could he have understood its design. For that he had to be a researcher and not a regular one. I feel with all my heart that Julius nevertheless is involved in something, and they hold his wife as a hostage to put pressure on him”. Ted and Joan watched all this in horror, each day anxiously opening the newspaper. Russian agent Colonel Rudolf Abel proposed that the Halls escape. “Do you want to escape to Russia?” Ted asked his wife. “A good idea. I’ll think about it,” Joan said. “What about you?” “No, I do not want to go anywhere; it is difficult for me to leave America. Besides, Ed will be in trouble, since he’s on secret military projects.” “The USA vs. the Rosenbergs” At last, counter special agent plucked up his courage to send Hoover a message, “It is now believed that David Greenglass and the individual described as «Caliber» are one and the same person. His wife Ruth has the code name “Osa”. David Greenglass, during his interrogation by the FBI named Julius Rosenberg, his brother-in-law, as the man who had recruited him to spy for the Russians. Hoover forced his colleagues to work 24 hours a day to obtain further information. He regularly informed the President of the United States. In June, Julius Rosenberg was interviewed by the FBI for the first time. He was the next link in the chain. But unlike the others, he proved himself steadfast and he wouldn’t give in. After the interview they let him go. Next month the Halls read in newspapers that Mr. Rosenberg was arrested. The judge placed the bail at $100,000, an enormous amount of money. Two days later the FBI questioned the engineer who was one of Rosenberg’s activists. They did not arrest him and three days later he left his wife and two children, and escaped with his lover who left her own two children. They flew to Mexico and later to the Soviet Union. Another friend of Rosenberg having learned of Rosenberg’s arrest, immediately disappeared. The next one also ran away to Mexico and attempted to purchase a ticket to Europe from there. On the request of the FBI, the Mexican cartel pushed him into a car and delivered him to Texas. Soon he appeared before American court. After Tessie Greenglass learned that her son, daughter and son-in-law had been arrested, she was crying her eyes out. She sensed that it all would end up in tragedy. * * * In June 1950, radio broadcast urgent news in all languages: a war broke out in Korea. President Truman gave the order to the US Navy and Air force to support the South Korean troops. In autumn “Chinese volunteers” moved to the Korean front. In fact, they were regular troops of the Chinese army. The Halls like all American people heard about preparations for a new war. Mr. Hoover was very angry and even frightened by the spread of Russian espionage in the United States. Two weeks prior to the beginning of the Korean War, Hoover proposed to the White House that they detain a large number of Americans suspected of espionage. Hoover wanted Truman to grant him the authority for mass arrests in order to secure the country. The list included about 12 thousand US citizens. To make these arrests, they would need to circumvent the notions of “presumption of innocence” and “material evidence”. In America, if there is no evidence, then it is not possible to make a case. It is necessary to present a legal basis, with material evidence for support. Hoover requested the President take into custody the suspects and grant them an open judicial hearing so that the judge would not be constrained by the aforementioned issues. The President refused… Soon American scientists assured the FBI director that Russia would only succeed in designing the A-bomb not earlier than in 5 or 10 years. The Russians had already tested their first nuclear device, which put them in the “Nuclear Club” and as a result these events escalated the “Cold war". The prosecution did not leave any doubt that it intended to ask for death sentences. The trial became a sensation not only for America but drew the attention of the entire world. Fearing capital punishment for his wife and for himself, David Greenglass named his sister’s husband as a spy. FROM DAVID GREENGLASS, THE WITNESS FOR THE PROSECUTION David Greenglass agreed to be a prosecution-witness against his sister, in exchange for immunity for his wife. He answered the questions before the court. - Did the messenger come back in the afternoon? - Yes. I gave him my report in an envelope and he gave me an envelope, which I felt, and realized there was money in it, so I put in my pocket. - How much was in the envelope? - My wife and I counted it later. There was $500. - Have you prepared a sketch? - Yes. Mr. Greenglass was asked about Julius Rosenberg’s visit in September of 1943. - He came up to the apartment and he got me out of bed, and we went into another room so my wife could dress. - What did he say to you? - He wanted to know what I had for him. I told him "I think I have a pretty good description of the atom bomb." Greenglass testified that Rosenberg asked him for a written description of experiments underway at Los Alamos. Greenglass said that he would prepare the descriptions. Rosenberg gave him $200. - How many pages would you say it took to write down all these matters? - I would say about twelve pages or so. Mr. Greenglass also testified that his sister Ethel Rosenberg, in his presence, typed the secret information on a typewriter while he and Julius clarified the language in David’s draft. Greenglass then testified that Julius bragged while Ethel was typing that he had stolen a proximity fuse. - Did Julius tell you what he did with that proximity fuse? - He told me he took it out of his briefcase and gave it to the Russians.... - You knew at that time, did you not, that you were engaging in the commission of a very serious crime? - I did. - Did it occur to you at the time, when you finally said to your wife, "I will do this" and then transmitted to her certain information, that there was a possible death penalty for espionage? - Yes. - Did you think of your wife with regard to the fact that she may be a defendant in a criminal proceeding? - I did. - Did you have doubts when you took the money? - I had plenty of headaches and I felt that the thousand dollars was not coming out of Julius Rosenberg's pocket. It was coming out of the Russians' pocket. It didn't bother me one bit to take it or the $4,000 either. - Do you bear any affection for your sister, Ethel? - I do. - Do you realize a possible death penalty in the event Ethel is convicted? - I do. RUTH GREENGLASS In November 1944 Ruth visited her husband, while he was working as a mechanic in Los Alamos. It was during this visit that Ruth asked David to give any information on the project to Julius Rosenberg. During the testimony she confirmed that Julius had asked them to leave the United States, and gave them money for the trip. When asked what she did with the money she answered that they hid it in a chimney… FROM THE ANSWERS OF JULIUS ROSENBERG - What are you being charged with? - Conspiracy to commit espionage to aid a foreign government. - And amongst those witnesses did you hear your brother-in-law, Dave Greenglass, testify? - Yes, I did. - And did you hear your sister-in-law Ruth Greenglass testify? - I did. - Did you ever have any conversation with Mrs. Ruth Greenglass, with respect to getting information from Dave Greenglass, out of the place where he was working? - I did not. - Did you know in the middle of November 1944 where Dave Greenglass was stationed? - I did not. - Did you know in the middle of November 1944 that there was the Los Alamos Project? - I did not. . . - Did you ever give Ruth Greenglass $250, for her to go out to visit her husband in New Mexico, for the purpose of trying to enlist him in espionage work? - I did not… - At any time prior to January 1945, had anybody discussed the atom bomb with you? - No, sir. - Did you know anybody at all in the Russian Consulate office? - I did not, sir. - Do you owe allegiance to any other country? - No, I do not. - Were you a member of the Communist Party? - I refuse to answer, on the ground that it might incriminate me. FROM THE ANSWERS OF ETHEL ROSENBERG - Where are your children now? - They are at a temporary shelter in the Bronx. - Have you seen them since you were arrested? - No, I have not. - Did you know that your brother was working on the atomic bomb project? - No… - Your brother David was the youngest in the family? - That's right. - And you are six years older than he is; and what was the relationship between you and him? - Well, he was my baby brother. - Did you love him? - Yes, I loved him very much. - Did your husband at any time ever mention to you that he was engaged in any spying or espionage work, transmitting information received from various sources to the Russians? - He wasn't doing any such thing. He couldn't possibly have mentioned it to me. - You saw your brother, didn't you, in January 1945? - Yes, I did. - Did you help him join the Communist Party? - I refuse to answer. The Rosenbergs pleaded the Fifth Amendment in response to all questions concerning their membership in the Communist Party. FROM THE PROSECUTION “In the center of this wheel, Rosenberg, reached out with the tentacles of an octopus... This description of the atom bomb, destined for delivery to the Soviet Union, was typed up by the defendant Ethel Rosenberg... Just like on every countless occasion, she sat at that typewriter and struck the keys, blow by blow, against her own country in the interests of the Soviets…” FROM THE DEFENSE “Any man who will testify against his own blood and flesh, his own sister, is repulsive, is revolting, who violates every code that any civilization has ever lived by. He is the lowest of the lowest animals that I have ever seen, and if you are honest with yourself, you will admit. This is not a man; this is an animal... Well, maybe some people enjoy funerals; maybe some people enjoy lynching, but I wonder whether in anything that you have read or in anything that you have experienced you have ever come across a man, who comes round to bury his own sister and smiles. Tell me, is this the kind of a man you are going to believe?.. Ruth Greenglass has never been arrested. She has never been indicted. She has never been sent to jail. Doesn't that strike you as strange?.. Greenglasses had to put the finger on somebody who was a clay pigeon; and Julius Rosenberg is a clay pigeon; because he was fired from the Government service, because it was alleged that he was a member of the Community party; and he was the guy who was very open and expressed his views about the United States and the Soviet Union, which may have been all right when the Soviet Union and the United States were Allies, but today it is anathema. This man was a clay pigeon” VERDICT “We, the jury, find Julius Rosenberg guilty as charged. We, the jury, find Ethel Rosenberg guilty as charged.” FROM THE JUDGE’S STATEMENT “Citizens of this country who betray their fellow-countrymen can be under none of the delusions about the benignity of Soviet power that they might have been prior to World War II. The nature of Russian terrorism is now self-evident. Idealism as a rational dissolves . . . I consider your crime worse than murder. Plain deliberate contemplated murder is dwarfed in magnitude by comparison with the crime you have committed. In committing the act of murder, the criminal kills only his victim. The immediate family is brought to grief and when justice is meted out the chapter is closed. But in your case, I believe your conduct in putting into the hands of the Russians, the A-bomb, years before our best scientists predicted Russia would perfect the bomb. It has already caused, in my opinion, the Communist aggression in Korea, with the resultant casualties exceeding 50,000 and who knows but that millions more of innocent people may pay the price of your treason. Indeed, by your betrayal you undoubtedly have altered the course of history to the disadvantage of our country. The evidence indicated quite clearly that Julius Rosenberg was the prime mover in this conspiracy. However, let no mistake be made about the role which his wife, Ethel Rosenberg, played in this conspiracy. Instead of deterring him from pursuing his ignoble cause, she encouraged and assisted the cause. She was a mature woman - almost three years older than her husband and almost seven years older than her younger brother. She was a full-fledged partner in this crime.” THE SENTENCES: The judge determined the measure to punish Julius and Ethel Rosenberg was capital punishment – the death penalty. At the end the confession of Ethel’s brother got him 15 years in prison. Two Years in the Death Chamber The news about the theft of the bomb, shook up the American society. There were those who trusted the news, and those who didn’t believe it. Communists gathered in Manhattan and led huge demonstrations to defend the Rosenbergs. This only fanned the flames. Fathers and mothers, brothers and sisters of those who were killed in Korea wanted retribution. People began to gather long before the assigned meeting time of the Communist party. Young and old men in spite of sweltering heat gathered in Manhattan, from all corners of the city. The columns of people stretched for miles. More than a hundred thousand people assembled. The roar of the crowd was over the limits of nervous tension. The meaning of the event had reopened fresh wounds! Ted and Joan also arrived. Ted anxiously held his wife’s hand. Both kept silent. The preparations were over and public appearances began. Communists and trade-union activists asserted that Rosenbergs were innocent and the US Government orchestrated this situation to slander the Communist party. Excitement levels rose and in hysteria people screamed out, “The Russians are coming, the Russians are coming!” The Halls together with the crowd scattered, providing space for the approaching mounted police. A column of government-supporters appeared behind them. The police maneuvered, attempting to avoid havoc and preserve order. It was very dangerous to provoke the agitated masses. People from the opposite side began to shout, “Death to the Rosenbergs! Let them hang! Fry them!” Vengeance boiled in people’s hearts, the blood pressure rising! They wanted justice. Many people were holding posters demanding death. Hypnotized by the huge spectacle, the crowd could not be calmed. The women, who lost their husbands and sons in the new Korean War, cried and shouted, “It is not necessary to fry them, there will be a lot of stench! Let’s hang them and send the corpses to Russia!” “The death sentence must be carried out!” shouted those who lost relatives, with tears of vengeance in their eyes. Across many other cities, participants gathered at demonstrations to demand US national security. A wave of hearings started in the Senate Committee. Americans were agitated by the fact that their secrets had been stolen by Russians, who were former US allies. The Communist Party of the United States served as an umbrella for the Soviet intelligence. Many people blamed the Communists, and put the blame on the deceased President Roosevelt. For two years, the lives of the fanatic Communist couple were in danger. Ethel’s life was used as leverage against Julius Rosenberg. The FBI considered that the loving husband would cooperate so that his wife would survive. The prison rabbi attempted to alter the idealistic views of the USSR supporters. The Rabbi told the Rosenbergs about the mass persecutions of Jews in the country of socialism, particularly the “doctors’ case”. The Rosenbergs refused to believe him. Mr. Truman’s presidency was coming to an end, and he left the dilemma of pardoning the couple to the new President, Dwight Eisenhower. In consideration of the Korean War, Eisenhower saw the Rosenbergs’ acts as sheer treachery that indirectly led to the death of thousands of Americans. Julius said that the death sentence did not surprise him. He thought it had to happen that way because it was necessary to end the hysterics in America and allow the public to accept the Korean War. The Rosenbergs wrote to the President that they were innocent. The decoding, which confirmed the couple’s guilt, was on the President’s table next to the Rosenbergs' petition for pardon. “Appreciation” of the Tyrant Stalin obtained the nuclear weapon mostly thanks to Jewish scientists and Jewish intelligence officers. In light of Jewish contribution in the Soviet revolution, scientific progress, and culture, Stalin had betrayed them. The Soviet “Jewish Antifascist Committee” was Stalin’s idea, first of all, for donations in favor of the USSR. During the war the Committee visited the USA and gathered millions of dollars. Nevertheless an anti-Semitic campaign had begun in the Soviet Union. From 1948 the Jewish Antifascist Committee began receiving requests to permit Soviet Jewish volunteers to protect Israel. The demonstrations in Moscow occurred in connection with the arrival of the Israeli ambassador Mrs. Golda Meir. Stalin accused the Jewish Antifascist Committee of “nationalistic activity with connections to the American intelligence agencies”. Russian security agents withdrew Yiddish literature from the libraries. KGB began to arrest Jewish writers and actors, naming them “cosmopolitans”. The Jewish theater and all other Jewish establishments were also closed. Stalin tried to distract the Russian people from their poor standard of living, shifting fault to “the imperialists, who construct intrigues against Russia”. The Communist Leader feared his own people. He was hiding behind his numerous secret agents, and created an even larger atmosphere of fear. He destroyed a large group of high-ranking Russian ethnic leaders in St. Petersburg (Leningrad). These executions suggested that Stalin was not so much anti-Semitic, but simply a reckless bloodthirsty monster. The tyrant was glorified by thousands of followers; some fervently believed in their leader, while others feared for their lives. A few even proposed to begin a new era of chronology starting with Stalin’s birthday. In 1952, Stalin secretly killed 13 members of the Jewish Antifascist Committee in the basement of the Secret Service office. Soon after WWII, Stalin began to consider America to be the main enemy. After witnessing what kind of nationalistic fervor Hitler obtained by elevating anti-Semitism, Stalin decided to use the same leverage. He insisted that all Jews were American spies. At the end of his life, the leader of the world proletariat was rather ill, but nevertheless, he almost daily met the officers of the Secret service. Stalin personally gave them instructions: who must be arrested, who must be questioned. On January 13, 1953, Russian news agencies announced the arrest of a group of “Jewish doctors”. The 37 physicians were accused of “harmful treatment which shortened the lives of the Russian leaders”. The doctors, according to the publication, were connected with a covert American terrorist organization. The “doctors’ case” was planned, in an effort to lift the influence of the old party guard. Furthermore, the deportation of Jews from various cities to Siberia was planned. The Russian people began to fear visits to any Jewish doctors. Gradually the “Jewish doctors’ case” went out of control. In the United States there was a sharp negative reaction. In New York mass demonstrations took place. Albert Einstein and other public figures wrote publications in protest. In effect, Stalin was fulfilling Hitler’s will. The Fuhrer finished his political testament with the call, “Above all I charge the leaders of the nation and those under them, to meticulous observance of the laws of race...” On January 30, 1953, the Halls read the US newspaper compared Stalin with Hitler, “Stalin announced a war against Jews all over the world. Moscow is advocating the persecution and destruction of Jewry wherever it is possible. In Russia we see a Slavonic model of Hitler”. To Halls it was clear that to name Stalin a regularly anti-Semite in the conventional concept of this word, was difficult. Stalin had many Jewish companions-in-arms. His children were married with the Jews. The facts show to the Halls that Stalin was not an anti-Semite in the conventional concept of the word. Hitler had no Jews around him. Stalin had many Jewish comrades-in-arms. Stalin’s children were married to Jews. As far as cultural repression was concerned, Stalin bestowed the same cruelty on Russians… The “Shortcomings” of the American Constitution On a February morning of 1953, the car of the director of the FBI rolled to the White House. In the next five minutes the new President of the United States, Dwight Eisenhower, whom Hoover did not hate like the previous one, received the chief of the FBI, who reported the latest intelligence data. When Hoover finished the report, the President exclaimed, “You see, Mr. Hoover, what a headache we have because of the Rosenbergs! Did you see on television yesterday huge demonstrations in New York, here in Washington and abroad? Stalin is probably rejoicing in Kremlin. Almost every day, they protest behind the White House fence.” “What can we do, Mr. President? Should we let the Rosenbergs walk for depriving us of a nuclear monopoly?” smirked Hoover. “This family has stolen a fantastic amount of money, which we have spent on the “Manhattan project” with Britain. With that type of capital we could have restored war torn Europe! Furthermore, the CIA has provided information that nobody has seen Stalin since the announcement of the anti-Jewish “doctors’ case”. Stalin was absent from some important meetings. In general, our analysts deem that the communist leader is sick.” “Is it true? This is interesting. As far as the Rosenbergs are concerned, it seems they hope that public opinion might force me to grant them mercy.” The President looked through the window to the White House lawn. The demonstrators were marching along the fence, exercising their freedom of speech. President Eisenhower continued, “If I show mercy, what will the parents of our dead soldiers say? I think the Rosenbergs fear shame more than death. They are afraid the public will learn they were spies who stole certain atomic secrets, but nothing of big importance.” “I think Ethel possesses a strange and, I would say, wild nature, Mr. President.” “Precisely Edgar, Ethel proved to be stronger than her husband.. Is she the leader in their family?” Eisenhower asked Hoover. “I believe so, Mr. President,” the chief of the FBI confirmed, “Although we have no proof she is directly involved in the husband’s operations. Besides, she seems to have psychological problems. At the time of her arrest she had been already seeing a psychologist every week. Now we have permitted him to see her in prison twice per month. The doctor consults her free of charge, but he seems to influence her rather negatively according to the reports.” “Do not interfere, let him treat her,” muttered the President. “And do not touch her attorney. What a character he is! As you earlier reported he is a devoted Communist. Nevertheless, do not touch him. Frankly speaking, I do not know what to do with Ethel.” Mr. Hoover responded, “I’d rather they stayed alive. They can provide useful information if they live. Otherwise I would never discover who the spies like are. I have information about dozens of very important spies, whose activity I cannot prove in court. Including those, who actually transferred important secrets to the Russians.” “I can not help you. I am not going to violate the Constitution. Although I could never assume that we have so many Communist admirers here.” “Without your permission I cannot summon 12 thousand Communists that are somehow involved in anti-American activity.” Hoover was agitated. “For instance, look at this boy Ted Hall, who I know for sure had transmitted secrets to the Russians. I can’t do anything! As far as I was informed, he switched from physics to medical radiology…” “That’s good. By the way, is he a relative of our rocket designer?” President asked. “Ted is Ed’s younger brother. I have to admit Ed has the best references. I am sure he has no idea about his brother’s betrayal. Ed Hall has recently been awarded the Goddard Prize for his contribution to missile construction. In any case we conduct constant surveillance of all our secret scientists, including Wernher von Braun. If I were the president, I would forbid the existence of the Communist party here,” said the chief of the FBI.” “First you have to become a president, Edgar. Indeed we have a lot of problems with the Communists, our people are very angry with the Rosenbergs. We lost many boys in Korea, and since the Russians have the A-bomb now, we fear reciprocity. Otherwise, I would wipe out all the Chinese “volunteers” in Korea. If I let the Rosenbergs out today without protection, the crowds will burn their apartment in New York. The parents of our lost soldiers in Korea will seek vengeance. But if we do not execute them, we will have to let them out in 15 years or even earlier according to the law. All the petitioners who defend them, Einstein, Picasso and many others, also trust them. They do not know the reality of the situation. I wonder what they would say after they read the “Venona” reports. What damage these spies have done! Look what Rosenbergs' letter says. Ethel suggested I should ask my wife, the mother of my only son, to make a decision on the couple’s fate. My only son is now in Korea fighting against world Communism. Perhaps, Stalin is testing us to learn about the decoding?” “No, sir. That’s not the case. Unfortunately, Russians have changed the code.” “That’s a pity”. “It is,” said Hoover. “Do you think the Russians could blackmail the Rosenbergs?” “Maybe. Russian agents have killed some defected Russian intelligence officers in the U.S. So why couldn’t the Russians blackmail the Rosenberg family by threatening to murder their children? We know that Stalin killed Trotsky and other opposition leaders together with their relatives, including wives, sisters and children!” “I do not really know what to do with Ethel. It turns out that her younger brother sent her to the electric chair. I have no idea what to do with her. Did you prepare an official FBI recommendation?” “The FBI recommends capital punishment to Mr. Rosenberg and 30 years of prison for his wife. I share this opinion and I am going to sign the official document. We do not ask for the death penalty for a mother of two children,” Hoover said. “You, Edgar, do not have children, as I understand,” the President sarcastically looked at his visitor, fully aware of Hoover’s personal life. “My son and tens of thousands of young Americans risk their lives every day. Almost fifty thousand of American boys have lost their lives. The Rosenbergs helped Stalin destroy our atomic leverage in the world. I am afraid of a retaliatory attack and cannot use the bomb in Korea. So will you let me have my own opinion on how to punish these traitors!” Мom Each evening the Halls together with entire America watched the TV news about the Rosenbergs' trial. Ethel’s mother was also repeatedly showed over TV. Now it seemed that any minute Tessie could lose her mind. Her tortures lasted day and night. Tessie visited her son in prison once per month. “David, my son!” She began to look for something in her bag, finding a handkerchief. She repeated in an undertone, “Oh, My Lord, why have you left me?” David incoherently muttered, “Mom, don’t cry. I know it’s hard for you, but there is a chance that Ettie will remain among the living. Do not lose hope.” “Dave, why did you spy?” “It just happened, mom. You were the first who advised me to immediately confess. Julius started all this. He is guilty of everything…” The mother wiped her eyes and asked her son, “How to convince Ettie to confess?” After the visit to prison, the mother was entirely broken in spirit, her maternal heart aching. Tessie was not the only one to condemn the views of her daughter. Tessie’s son Bernie and stepson Sam, were also shaken by the behavior of their sister. Tessie did not cease to thank God for He had taken her husband prior to the tragic arrest of their children. The Rosenbergs brought out hatred and criticism from the majority of Americans. However, Ethel wanted to be the symbol of Communist ideas, the symbol of a martyr. Sam was a serviceman in the Army for seven years and did not stay with the family. He arrived from the Army in order to see his sister in prison. After meeting with her, he was completely downtrodden. He arrived home and asked his brother Bernie, “I do not understand. Is Ethel a Jewish mother of two children or a fanatic spy, who placed her Communist responsibilities before her country and her own children? How does she manage to withstand a two-year imprisonment, each day expecting the execution? David revealed the truth about Julius and his own espionage, but I’m not confident, it was Ethel who typed the report. There is no doubt that Julius was a spy and offered David to join.” “We have to thank Ruth for many of the problems,” Bernie answered. “You see, he will do everything for her!” Sam concluded. Ethel really had some psychological problems, letting herself think that she had become an inept mother. Even before her arrest, she had difficulty controlling her son, becoming angry at the whole world, and her relatives too. Expecting her eventual arrest, Ethel began to visit a psychologist five times a week. With time she had become close to the 42 year old psychologist, who had become her spiritual teacher. Ethel requested permission to renew her consultations with the doctor. The authorities did not object. The psychologist arrived every two weeks to consult her, thereby reinforcing her illusion of being a hero. So it happened: Ethel wanted with all her resolve to please the doctor and mesmerize him. Their bond soon strained the limits of a typical doctor-patient relationship. She wanted to appear as a heroine, famous like Jeanne d'Arc. The Rosenbergs’ attorney promised that their case would become famous around the whole world, and so it did. When international committees “Freedom for the Rosenbergs!” were formed in 24 countries, the couple was caught in a trap. There was no way out, the entire world was focused on their case. All great public figures, renowned scientists, artists, writers and politicians gathered to defend the Rosenbergs. Sam, Ethel’s stepbrother, tried to convince her that it was time to think about her future and that of her children. He still hoped to persuade her to collaborate with the government. After their conversation, he met Tessie. He said that in his opinion Ethel and Julius deserved the death sentence. He wrote to his sister, that he visited Tessie and saw the nephews. Sam wondered how Ethel so successfully swayed her children into believing the myth about their parents’ innocence. He also wrote to her that it was very difficult for Tessie to look after the grandsons. Sam called upon her to forget her wild ideology, and to fight for her family. He promised to help her, so she could eventually become reunited with her kids. In February 1953, Tessie as usual came to prison during visitation hours. She spoke to her daughter for an hour and a half. Ethel at first was calm, but then started to argue because the mother took David’s side. The mother promised to send a letter to the new President of the United States. After returning home, the mother called the FBI to try to save her daughter. Then she met with the attorney to convince him to advise her daughter to confess. Tessie was aware of the real situation from her son David, who was serving his term in prison. The next time the mother went to prison was with Ethel’s brother Bernie. However, Ethel was so busy with various matters that she forgot about her son’s 10th birthday. Tessie, wishing to save her daughter, advised Ethel to divorce her husband. Ethel answered that she does not want to see her mother any more. This time Ethel called her mother a witch! Tessie went to see David in prison and asked her son, “What is it going to be? How to explain this to Julius, since Ettie does not understand that this will all end in their deaths?” David said to his mother, “This is in no way simple, mom. What does it mean to confess? It is not easy for Julius to simply say: Yes, I confess I am a spy, I worked for the Russians. For Hoover it is not enough. He wants Julius to name others, and testify against his accomplices in court as a witness for the prosecution. They want the whole chain of Russian agents.” Since Julius’ mother was very sick and could not provide any help, Tessie looked after the grandsons ever since the Rosenbergs were arrested. The children were misguided and nervous, constantly hearing all around them about the possible execution of their mother and father. Tessie said to her daughter, “If you confirm the words of your brother that your husband is a spy, they will free you and you will be able to look after your children. I am sick; I am completely out of energy.” When the daughter refused, Tessie declared, “I cannot look after my grandsons any longer. I cannot manage them. I will send them to an orphanage.” Ethel blamed Tessie for not being a loving mother. She still did not forgive her for being unsupportive of her artistic talents, thus diminishing her abilities. The judge, who determined the measure of punishment for the Rosenbergs, was the youngest Federal Judge in America. He spent many hours praying in a synagogue before carrying out the sentence. Weeping, Tessie met him one day begging for her children’s lives… “Your Honor,” Tessie said, wiping tears from her face. “In front of you is the saddest mother in the world. I am a widow. My husband died not long ago. My son is condemned for 15 years in prison and my daughter and her husband are waiting for their execution. My grandsons are without care, I do not have the strength to look after them… I will simply perish. Have pity. I cannot have any influence upon Ethel. She does not want to listen to anybody, except her attorney and her psychologist.” The judge answered, “Mrs. Greenglass, I am very sorry, but I cannot discuss these matters out of court…” The word “mother” is the most important word in the world. The first word that children pronounce sounds similar in all languages. Only a mom has the best and most affectionate hands. A mom has the most sensitive heart; the most sincere one, it never falls out of love, it is never indifferent. Despite how old the children are, they always need their mother’s kindness. Tessie tried to educate all her children properly, so that it would be possible one day, to proclaim, “I am proud of my children!” She failed. “I tried to persuade Ettie to confess, I did all I could,” Tessie said to herself. “Thousands of young men perished in Korea. Their blood demands vengeance. Their parents will not rest. Of course, they will demand payment for the sins of my children.” It was most difficult for her at night. Strange sounds permeated her bedroom. It was as though someone was walking on the stairs to her room and the bolted door opened. “I can’t help her,” cried Tessie in bed, overwhelmed by misery and helplessness. Her daughter and son-in-law came in her dreams alive and dead each night. They had no eyes; only a bottomless dark void stared at her from their empty sockets. Horror penetrated her heart, and she understood that death is approaching. “Help, My Lord!” She attempted to recall a prayer but her lips disobeyed. Instead she heard from her daughter, “I am not guilty! Leave me alone! My brother killed me! You did not save me!” “Where will your grave be? I knew that this would happen!” reckoned Tessie. In Tessie’ eyes her daughter was obsessed with becoming famous. Tessie understood that the most terrible thing for Ethel and Julius was to become deprived of fame. Tessie could not stay in the apartment. She walked along the streets at night while people who knew her turned away from the mother of traitors. Neighbors hid, lowered their heads, and silently walked in a different direction. An agent from the FBI warned her, “You’re in the streets again, Mrs. Greenglass. Look, they can kill you, especially those, who lost their sons in Korea. People do not know that you condemn your children’s actions!” The next morning she went to the governor’s office and said, “Kill me! My son and daughter have become enemies of the United States. I am a mother, I consider myself guilty for what they’ve done. They may be traitors, but I love my children…” The days were passing. Every first Monday of the month, Tessie went to visit Ethel in prison. The mother sat next to her daughter, weary of her daughter’s abnormal state. Ethel, thirsty for glory, spoke audaciously to her mother, “I was born in this world to captivate people!” Tessie watched through the prison window at the skyline of New York, the city, where she found love, and gave birth to her daughter and sons. The rays of the setting sun colored the skyscraper walls with a bloody paint; the window glass reflected an ominous glow. The entire city seemed to suffer from fear of an A-bomb attack. Tessie endured the knowledge that her daughter and son-in-law were guilty of this. They were so devoted to Communism that they were ready to die for it. Being so desperate the mother wanted to escape somewhere. Without fatigue she wrote petitions. She hoped the new President would pardon her children. * * * Ted and Joan read about “the Rosenbergs case” with great anxiety. They saw the photographs of Rosenberg sons in the newspaper, and the fate of the children especially frightened them. Joan was disturbed that they could take away her child. In contrast to Joan, Ted accurately knew, where death would come from and how it would unfold: an armchair with elbow-rests, a high back, and belts for restraining. Their hands fastened to the elbow-rests, and their feet tied with special clamps. The electricity would pass through the helmet. Their heads would be shaved before the execution, and another current would go through their ankles. Two switches would go down simultaneously by different executioners so neither would know who carried out the gruesome task. Ted had once read that in some cases the eyes left their orbits because of the high temperature, skin would char and hair sometimes caught fire. With horror he imagined the gloomy chamber of death where they would kill Julius and his wife… “Did you see the execution of the elephant?” Ted asked his wife. “No, but I’ve heard something. It seems this happened in New York, in Coney Island’s Astroland, in Luna Park?” “Yes. The circus elephant went berserk and killed three people including an abusive trainer, who tried to feed her a lighted cigarette. It might have happened because the “actress” felt lonely and boring in the circus without her husband. And of course the trainer offended her.” “What a son of a bitch that trainer was!” “The elephant was sentenced by law court to the capital punishment. Though great inventor Edison was against capital punishment, he developed an electric chair. At that time Edison proposed “humane” method. Two thousand that purchased tickets came on Sunday to the Luna-park in Coney Island. There were 15 thousand who desired to watch, but the authority feared for the order. Can you imagine the blood-thirsty crowd, that wanted bread and circuses only, just like in ancient Rome?” “Well, what happened further?” “They tied a chain around the elephant’s neck and put on sandals made of copper as electrodes on her feet. Edison connected them with his power station and the elephant was electrocuted with 6,000-volts. Clouds of smoke appeared from under the soles of the elephant; the huge animal was shaken and collapsed to the ground. She died “without a trumpet or a groan", within seconds. Spectators were dissatisfied by such a brief show, by the execution of a dangerous ‘public enemy’. The execution was a public spectacle, and Edison even filmed the event. I saw the movie in the cinema, there in the Luna-park…” “It is difficult to say, who is the “enemy” and who is more dangerous: the elephant or the people? The elephant with her family could live a happy life in African prairies and harmed nobody.” “Indeed.” “What’s your opinion, does the government consider me a ‘public enemy’ also?” “Don’t say stupidities…” Time flew. This time Ted failed to pass security clearance. As a result Ted was discharged from the laboratory at Chicago University and found research work at the Institute of Radiology in Sloan-Kettering hospital in New York. However, he could not work peacefully. His conscience gnawed at him. He felt guilty about the fate of the Rosenbergs. He asked Joan, “What should I do?” When he could not suffer any more, he turned to the Russians. Hall asked about the encounter with the people of the Consulate of the USSR. Ted asked them for an opinion, “Should I go to the FBI and confess? What if I go to FBI and say: you intend to execute the wrong people! The Rosenbergs did not transfer nuclear secrets. I did it.” The Russians did not approve of the idea. “This will give you nothing. They will place you next to the Rosenbergs.” However, Ted went on suffering. He kept rereading CRIME AN PUNISHMENT by Dostoyevsky, “The criminal strictly judged himself, but his conscience found no especially terrible fault… He considered that his confession had been a mistake”. * * * The life of Ed and Edith was filled with mutual love, which had not tarnished through the years. The difference in their ethnic origins never spoiled their relations; they had sincere respect and mutual understanding for each other. Ed’s emotional connection to Edith evolved from the harsh times in England and transformed into a loving trust that he knew she would never betray. When Ed was not at work, they spent every minute together. An athlete and a tennis player, Edith gave birth to three children. Ed spent much time in service, while his wife looked after the children. The Americans learned in 1952, that an anti-Jewish campaign had began in the Soviet Union. Ed and Edith as well as Ted and Joan did not believe it. The couples were shocked to hear the news of the “doctor’s plot” in the winter of 1953. It was incomprehensible to the Halls. The news from Russia left them distraught. The brothers were completely confused and pondered in dismay, “How can this occur in a socialist country? Where are the ideals of the Russian Communist revolution?” Long ago Socialist ideas led Ed to the numbers of left-wing intelligentsia; he even wanted to enter the Communist party. The first signal, which rotted something, was the pact of Stalin with Hitler. Its consequence Ed experienced on himself, warring on the side of England, which fought alone against Nazi Germany. The questions, to which Ed earlier had paid little attention, now began to slowly disturb him: repressions and executions in the Soviet Union, trials with no jury, without any proofs, prohibition to the activity of any political parties, the absence of free press and persecution on the religion. Ed’s wife Edith was absolutely indifferent to the Communist ideas. Gradually husband began to regain vision; he was disappointed by Soviet model of Communism especially in the course of the framed shameful “Kremlin doctors plot” and lost his belief in the Soviet Union. Ed understood that there is no validity in the USSR. Ted also suffered a lot, as he had helped Russia so much. Dream that socialism can get along with democracy proved to be nonexistent. To lose the illusions was painful for him. Ted greatly feared for Joan. She changed considerably, she was scared. He never remembered her to be so cautious. She did not permit speaking about the bomb even in the car, thinking there were microphones everywhere. Ted was afraid the FBI would learn everything, but tried to mask his fear. In his alarming dreams, Ted envisioned an approaching catastrophe. “What if everything is revealed and the authorities will take away our three year old daughter to an orphanage, like they did to the children of the Rosenbergs?” he thought. When nightfall came and the sky lit up the timid stars, Joan’s smile saved him. She revived him with the smile of her beautiful eyes. “I am happy to have Joan” Ted told himself, as he waited to buy a newspaper. “The main thing is that we love each other. Even now, my wife never reproaches me, though anything can happen.” * * * In January 1953 Stalin officially declared the “doctors’ case”. The US immediately predicted that the “the doctors’ case” would be the beginning of an anti-Semitic campaign as a sign of plight showed up in the Kremlin. Forty nine prominent Americans headed by Eleanor Roosevelt called upon President Eisenhower to protect the Soviet Jews. The Jewish community of America was disconcerted. Albert Einstein directed a telegram to the USSR concerning the rise of anti-Semitism. Winston Churchill expressed his sharp criticisms to the Kremlin. In Western Europe protestors marched to the streets and demonstrations took place. Prominent scientists warned that they would leave the Communist party. Stalin paid no attention to that. * * * In the winter of 1953, Stalin considered US as his #1 enemy. He was puzzled, “Why does America, having huge superiority in the quantity of nuclear weapons, does not attack?” The paranoid leader was convinced that a war with America was inevitable. On Stalin’s order more than ten thousand Tu-4 aircrafts, copies of American V-29 bombers had been assembled. He also ordered the construction of airfields in the Arctic. One hundred thousand servicemen were sent to Siberia. Stalin ordered a concentration of troops near Alaska. Stalin believed that he was carrying out a great spiritual mission. Russia was the first country looking forward to a new way of life. The power of Communist ideas spread not only among its populace, but also captured the imagination of the entire world. At the end of February 1953 the leader called a conference and he unexpectedly revealed that his Russian associates were not happy with “the case of the Jewish doctors” and showed no enthusiasm for it. He was severely upset. Several days later he suffered a stroke. The Halls like all the people in the world learned the news from Moscow about the illness of the “Red Tsar”. Stalin lay in his country-house and listened. All around was silence, not a sound, only the mantle clock testified that life continued. In the large room, in his gloomy solitude, instead of the usual tobacco aroma there was a vivid scent of medicine. Stalin was trapped between reality and sleep: “Guards, call Beria! Where is Beria?” “I am here, comrade Stalin.” “Call doctors!” mumbled the half paralyzed old man. During the war, crowds of soldiers would charge having heard his voice and thus perished with the words “For Stalin!” Stalin’s spite led to his ultimate downfall. “The doctors’ case” became the mine, which the tyrant placed under his own throne. On March 5, 1953 Stalin died. “Dear comrades, friends! Dear foreign brothers! Our Communist party, the Soviet people, all of mankind has suffered a grave, irreparable loss. Our teacher and leader, a great genius of humanity, Joseph Stalin has finished his glorious life,” the tyrant’s comrades announced during the burials. The arrested doctors were freed by Beria a month after the death of “the Father of the peoples”. Three months later the heirs of the deceased leader arrested the chief of the atomic and espionage matters, Marshal Beria. There also were rumors that Beria had poisoned Stalin. To Be or Not to Be? The Halls learned from the evening news about the Rosenbers. The Chairman of the United States Supreme Court called an emergency meeting and insisted on the delivery of the sentence. The Rosenbergs’ attorney immediately sent the petition to the President; it was quickly directed to Eisenhower, who put the negative resolution in effect. The couple spent the final moments together, before the execution. In the room, where they waited for their death, the prison authorities put two telephone sets, directly connected with the Minister of Justice. In order to save their lives, it was enough for the Rosenbergs to confess to espionage. After looking at the phone, Julius Rosenberg said, “Human dignity can not be sold. The world will remember that we fell as victims of American imperialism. We die with honor and confidence that History will justify us.” Ethel tried not to think about her brother, who sent her to the electric chair. “Once I loved my brother,” she whispered, “but I have changed my feelings.” To the very last minute the couple insisted on their innocence. They could see each other only through a metal net. When they did not see each other in person, they communicated through correspondence. He wrote to her that the dramatization of their deaths had not broken him, but on the contrary, made him stronger. She responded that she madly loved him. The authorities used their son’s future as leverage against the parents. In a letter to the attorney, Julius wrote that they would willingly meet their death in the name of peace and prosperity of all people. Without seeing each other, the Rosenbergs sang songs they knew from childhood: Jewish and Russian ones. Ethel stopped to sing a famous Jewish song “A Yiddishе mamе,” because Ethel’s mother wanted the daughter to confess. Ethel sang romances and arias. She especially loved Chio-Chio-San. Being amazingly young at heart, she wrote to her husband that she missed his arms where she belonged. The couple’s love knew no bounds, and they believed they’d be together throughout eternity. Julius and Ethel were permitted to see each other behind a visitor's screen. Only once were they permitted to see each other without the separation of a metal screen. "Ettie!" he cried. They rushed to each other and held each other in a tight embrace, covering each other's faces with kisses. On the evening of their execution, Julius and Ethel were permitted to sit on opposite sides of the screen and have a talk without witnesses. Forty minutes to their execution, they were again taken to separate chambers. In the farewell letter to their children the loving parents asked their kids to believe that life was worth living. They assured them that their parents were not guilty. Ethel asked her attorney, who played a fateful role in her life, (it is more accurate to say in her death) to give her a locket of the Ten Commandments, her chain as well as her wedding ring to the kids. She did not blame the lawyer for losing the case and said that History will absolve her and her husband. The couple considered their family to be the first victim of American fascism. She also requested the lawyer to tell her psychologist that she admired him with all her heart. Ethel hoped that he shared her “triumph” as she did not feel any regrets. * * * The Halls watched how the Rosenbergs’ attorney, realizing that the case was lost and that execution was on the horizon for his clients, attempted by all methods to attain a pardon. The Rosenbergs’ sons picketed everywhere with posters “Do not kill our mom and dad!” while thousands of people gathered for humanitarian reasons to participate in demonstrations throughout the world. They also wrote to the President and to the Pope. In the evening of June 18, 1953, as sunset left the sky and the last rays of light lit up the horizon, the situation was dire for the Rosenbergs. From the first day of proclaiming the sentence the electric chair was a constant nightmare for two years. Julius looked at the telephone… Rosenberg thought, “Should I confess? This will save Ethel, but Hoover will want to know everything!” He became frozen from this prospect. “Confess before it’s not too late!” The idea knocked in his head. “The FBI will find all your assistants anyway.” “No! No!!! The archives of Russian intelligence will never be opened. Never ever, and, even through thousands of years, people will learn nothing!” he heard another voice. Julius always trusted his subconscious, which usually suggested the right way out. “But why are they going to execute Ethel for somebody else’s crime?” his internal voice spoke. “Yes, I spied,” Julius acknowledged to himself, “But Ethel? She is not guilty at all! They must immediately let her go.” “No! No! No!” The shrill was ringing in his ears. “How happy will the enemies of the party be if I give Hoover the names of my friends! No!” Earlier in his childhood, Julius believed in God, but over the course of time he had abandoned his faith. Now before death, he did not know how to answer the difficult question, “If God existed, how I would be judged. What will God say? Actually, I do not care as I am an atheist.” In prison the Rabbi unsuccessfully attempted to convince Julius that his belief in the Soviet Russia was foolhardy, “It’s been more than three months since Stalin died. The new Russian leaders have freed the Jewish doctors, after recognizing they were framed and the whole case was set up. But who knows what could happen in Russia tomorrow?” The Rosenbergs did not want to listen to the Rabbi’s pleas. On June 19, 1953 in the New York Sing-Sing prison the guards took Julius from his cell. The fateful procession was directed to the chamber of executions. There, behind the dark glass, 14 witnesses were watching. They could see the condemned man, but Julius could not see them. He was wearing a T-shirt. They had shaved off his thin black moustache. The guard came up with a cup of water, a paste and brush. He shaved a small square on Julius’ head and electrodes were applied to him. The switches gave out two thousand volts; the eyes became white formless spheres, as though they jumped out from their orbits. Eyelashes and eyelids were burnt. Silence spread out… In a couple minutes the doctor broke the somber atmosphere, “He is dead. You may take him away.” The prison attendants put Julius’ body on the stretchers. The corpse was removed. Ethel was next. She was in her white cotton dress. She did not cry, and her demeanor seemed careless. She had the eyes of a hunted animal, but not a frightened one. Ethel smiled with her numb lips. She was sure that her young life would not collapse into darkness. She thought her spirit would let her erect a red flag on the largest skyscraper in Manhattan. It would bring the signal of the world revolution! She had no doubt it would happen. But soon her thoughts turned to terrible reality, and her heart was cut into pieces. She did not look at the Rabbi. Ethel embraced the prison matron, who looked after her for two years. She removed a golden chain from her neck as well as her ring. Death stared directly in her face. Ethel made no statements. The switches turned on… In a minute the doctor approached her. Suddenly he jerked back his stethoscope, and exclaimed, “Oh, my God! She is still alive!” The executioners exchanged glances. Ethel proved to be more tenacious than her husband. Reporters whispered they understood that the dose of electricity was not sufficient. The switches were again pulled down, and the execution was repeated! The electric chair cut short the lives of the couple, which, in the opinion of the majority of Americans, opened the Pandora’s Box which lead to an arm’s race. The crowd was restless in the streets in the preceding hours of the execution. Some blamed the Rosenbergs, others did not believe in their guilt. The Rosenbergs could not confess to espionage. They wanted the people who supported them to believe they were innocent or at least speculate so. Otherwise it would be a catastrophe. They would receive disdain from the public, and Communists would start a mass exodus from the party. America simply would burst from anger. For the Rosenbergs there was a fear greater than death: they were afraid to lose their image as martyrs. On the night of the execution, a representative of the FBI was on duty, based on Hoover’s orders. Everyone hoped that the Rosenbergs would talk. The FBI had data on dozens of spies in this network and it would be a triumphant breakthrough for them to reveal their contacts. But instead, the Rosenbergs preferred death to confession. The courageous couple was blind. They refused to recognize the grief that Stalin brought to all, including Jews. They did not want to hear the criminal activities of their exalted leader, who they wholeheartedly believed in. * * * Ethel’s mother was convinced that the only person responsible for her daughter’s death was her attorney. He has persuaded her not to confess, and to seek the help of the world’s public. The mother was very sick after learning of the execution; she told her sons that she will not attend the burials, since she thought Ethel did not love her, or the children. Before the funeral day she said, “I will not go! I do not participate in political meetings.” Bernie approved David’s confession. Bernie wrote to his brother who was in prison that the Rosenbergs wanted to be not only the masters of their own lives but also of David’s and his wife’s. “They wanted you to die for their “stinking” ideas. Believe me, David, for hours I spoke with Ethel, but in vain,” wrote Bernie, “Although I consider that they did not deserve this severe end, nevertheless they had the right to choose their destiny.” Much later the Halls watched David Greenglass in a TV interview, honestly say, “To me it would be detestable to be buried, seeing that the Rosenbergs chose death for martyrdom. They could have confessed… My wife stated before the jurors, that Ethel had printed a report. What was I to say? To say that my wife lied? My wife is my wife. She is dearer to me than my whole family. She is the mother of my children.” Under Damocles’ Sword Usually the hour assigned for an execution is at night, but in order not to kill the Rosenbergs on a Jewish Saturday, the execution occurred on Friday before the sunset. At this time, Ted and Joan were invited to visit Ted’s associate from Sloan-Kettering Hospital. They went by car. The road was parallel to the Hudson River near the Sing-Sing prison. It was 8 o’clock, and Joan switched on the radio. The station began transmitting Prokofiev’s “Romeo and Juliet”. Joan and Ted greatly loved this music. They were driving, observing the moody sunset, and their feelings were melancholy. From the first sounds of the musical masterpiece, Ted and Joan could not rid themselves of a penetrating fear. Juliette’s death sequence reminded them of the frailness of human existence. Each score sound entered their heart like a jagged piece of glass. For never was a story of more woe Than this of Juliet and her Romeo. The music strongly influenced the Halls. “Say, Joan, what better music is there to express the inevitability of death, and the desperation of eternal loss?” “Undoubtedly, only this music,” the wife agreed. Ted’s imagination grew dark. He could hardly see the badly illuminated road. Far below, the bridge appeared out of the fog. The city was behind them. In the depth of the darkened sky thick gray clouds came into view. Ted tried to overcome his fear. “The FBI would not touch me, this fear contradicts all logic,” he was convincing himself. The trees were flickering by the car’s window, and Ted continued to evaluate the complexity of the situation. Ted could hardly switch his foot from the gas pedal to the brake as though he was a student driver… “Fear him! He is dangerous. The Rosenbergs already perished because of him,” Hoover’s voice hummed in Ted’s ears. “Your young wife is wrong! You are a traitor. You are a physicist, aren’t you? Do you have a job?” Hoover asked scoffing. The rain gained strength. Ted’s thoughts took him back to Manhattan; he imagined that the trial was still in process. The court sessions of the Rosenbergs case still continued. At the entrance of the courthouse the photographers waited for him and the Rosenbergs. Ted saw their gloating faces. The guards brought him to his seat but he stopped and hesitated to sit down. In the corner he noticed Ed and his wife Edith sitting with their heads down. And suddenly Ethel yelled, “It was not my husband who gave out the secret of the bomb!” “Who is the traitor?” the prosecutor asked. “Here he is. His name is Theodore Hall!” Ethel directed her finger at Ted. “Ted Hall was spying at the same time as Julius.” Ted was bewildered. “I do not want problems, we have a child,” Joan protested. “Babies are born each day!” Ethel objected to her. The sound of thunder was heard outside the car. The hurricane did not weaken. Ted was in control of the car but he tried to think about anything else. In vain his thoughts returned to the Rosenbergs. Suddenly the road was illuminated by a burning light; a gigantic mushroom-shaped cloud appeared deep in the sky, reminiscent of a nuclear explosion. Strong wind had struck and was accompanied by a terrible roar. Ted felt chest pain and leaned his head. A tall figure resembling Ed, appeared at a crossing point, illuminated by the explosion. Ted stepped on the brakes and lost control; the car twisted and turned…until Ted pulled over. Not yet realizing the danger they were really in, the couple continued their trip with pale faces and silence. They were more concerned and tormented by the terrible fate of Ethel and Julius who were executed for a crime they did not exactly commit. “Yes,” Ted thought, “Julius Rosenberg was a spy, but it was not he who gave the Russians the secret of the bomb. Oh my god! I must have been in his place!” * * * Approximately a month after the Rosenbergs’ execution a cease-fire agreement was signed in Korea. The US lost approximately 50 thousand soldiers in the conflict. Both parts of Korea had suffered two and one-half million losses and injuries in the war. Many scientists proved to be not only great thinkers, but activists for the containment of nuclear weapons. With deep regret Albert Einstein spoke after the war, “If I knew that the Germans would not succeed in the creation of the A-bomb, I would not send a letter to the President, asking him to order the beginning of the A-bomb construction”. In 1955 the Nobel Prize winners composed the document and sent it to Albert Einstein, who placed a signature under it, and thus became one of the participants of this historic act just several days before his death. The manifesto on refusing to use the nuclear weapon was made public in London, “The world is full of conflicts… Everyone knows how powerful the new weapons are. One A-bomb destroyed Hiroshima, one H-bomb would be sufficient to erase from the face of the Earth the largest cities, such as London, New York and Moscow… Most specialists unanimously assert that a war involving H-bombs can completely destroy mankind.” Colonel Edward Hall – the Art of Constructive Management While Werner von Brown was developing large rockets with liquid fuel, the leader of the program “Thor,” Ed Hall, was analyzing engines with solid fuel. The talented Colonel Hall, after a detailed study, prepared a design of a new rocket. On October 4, 1957 a meeting was arranged for American scientists and servicemen in the Soviet Embassy in Washington. Ed was among those who had received an invitation. Suddenly the Soviet ambassador ran into the hall and joyfully declared to the stunned guests, “Ladies and gentlemen! Now above us, at a height of a thousand kilometers, a Soviet satellite is orbiting the earth! We call it Sputnik” At first Ed and others present at the event were shocked. It was the same reaction as when the Russians tested their A-bomb. In October of 1957, American newspapers again shouted the headlines, “New triumph for Moscow!” The Satellite was a symbol of breaking nature’s boundaries, a concept that was riveting to the world’s public. It became clear to everyone that the Soviet Union was dominating the space race with an alarming rate. The Sputnik impacted American complacency with their way of life, showing that the Russians were in the forefront of technological development. The U.S. government started a search for answers. After several days, Lieutenant Colonel Ed Hall and his supervisor were called into the Pentagon. The Defense Minister went straight to the point, “President Eisenhower is very distraught by the Russian success. It is necessary to immediately advance the creation of a new generation of rockets. You actively participated in the creation of Atlas, Titan and Thor. Can you propose something new?” “Yes, sir,” Ed answered. “I propose a new rocket with vertical placement in the underground silos. It will be cheaper than previous designs and more reliable. It will utilize solid fuel, and constant maintenance will not be necessary. It‘s possible to prepare the rocket without human intervention. The combat readiness will be provided not in days or hours, but in minutes. It will be a worthy answer to the enemy. I call it “No-Man Minuteman”. “Excellent,” the Defense Minister smiled. “Let us instead of “No-Man Minuteman”, call it just “Minuteman” in the name of our historic heroes.” “Ok. Also I think we can build many empty silos,” Ed went on. “Since multiple missiles were needed to ensure the destruction of one of our silos, the enemy had to build more missiles than we have targets. We can also reduce the weight and the length of the missiles to load on heavy trucks. We can drive and store them along the highways.” The project was approved within 48 hours, with Lieutenant Colonel Ed Hall as the head of the project. The success of the Russian Satellite insured that the project was going to be unquestionably financed by the U.S. government. Boeing was given the assignment of assembling the rockets. All firing tests were completed successfully. The “Minuteman” possessed excellent technical characteristics. The rocket was transferred into production, and in 1958 it was part of U.S. official armament. The authorities decided that the rockets would also be placed in the NATO alliance. In 1959, the US Senate declared the “Minuteman” program a national priority. The White House affirmed the program by putting thousands of rockets on standby alert. The improved “Minuteman” would carry several nuclear warheads with a total power of 6 megatons, which exceeded anything that was used during World War II. After learning about the U.S. technological advancements, the Russian head of the Soviet rocket program, S. Korolev, began to act. He gathered a group of scientists to discuss the missile after learning of its design. Korolev issued a call to his associates to create a Soviet solid fuel rocket. The American missile advantage with regard to nuclear payload was about five to one. Soviet industry was not able to produce such rockets yet. It took the Russians seven years to make a rocket like Ed’s “Minuteman.” Ed’s deputy Colonel Francis Hale said, “There would not have been a Minuteman program without Ed Hall.” His burden was not easy, which might have been because of his brother. Ed later withdrew from the Thor program, having difficulty dealing with the Redstone Arsenal supervisor. The administrator apparently expressed his feelings to the General and Ed was no longer welcome at Huntsville. Colonel Hale went to the chief, and asked if he could continue working with Ed, but he was told that it would not help Hale’s career to do so. * * * Russian chief designer Korolev was in a hurry. Academician Korolev was in a great hurry, since there was data that the Americans could be in the Space first. On April 12, 1961 Korolev sent Yuri Gagarin into Space. Aboard the spacecraft, Yuri Gagarin became the first human to complete the flight, traveling around the Earth for 108 minutes. The Soviet cosmonaut became a hero. Neil Armstrong said of Gagarin, “He called us all into Space.” President Kennedy said that for the United States to achieve space supremacy it was necessary to land on the Moon by the end of the decade. He called for the entire nation and for each American to make a contribution to the realization of the flight. Homo Homini Lupus est: Man is a Wolf to Man The radio stations of the entire world still continued to devote all their attention to Russia’s new triumph, when alarming news from Cuba reached United States. Immigrants, supported by Americans, attempted to overthrow Fidel Castro. The Cubans, using Russian consultants and Soviet weapons, destroyed Castro’s political enemies. Russian Premier Khrushchev and President Kennedy met; however, this encounter did not settle their differences. Vice versa, Khrushchev made the tough decision to place Russian nuclear rockets next to the US. In September, rockets and aircrafts began to secretly arrive in Cuba. The American intelligence at first did not notice this, but soon spy planes photographed the positions of Soviet rockets. The nuclear warheads were noticed and reported to President John Kennedy. The military proposed to immediately bomb Cuba. Some USA generals called the President a coward. Fidel Castro declared a state of alarm and general army mobilization. At this time, Ed’s project had run into failure: one of intercontinental “Minuteman” rockets fell down mid-flight. Next day “Atlas” rocket was sent into Space and a nuclear explosion was set off to show the strength of the United Sates. Kennedy made a statement to the American people about the Russian nuclear rockets in Cuba. The USSR responded that the delivery of weapons was made exclusively for defensive purposes… In Moscow there was a Russian Colonel wanted to become a spy; no one recruited him. He had access to top secrets and gave away the plans of the location of rockets in Cuba to Americans. This allowed Pentagon analysts to accurately determine where they were situated, since it was difficult to see the missiles in photographs taken by the spy aircraft. A spy reported to the CIA that the Soviet nuclear and rocket arsenal is considerably weaker than it had been assumed by the Pentagon. On one of these days, Ed and Ted Hall read fragments from Khrushchev's speech, in which the Russian leader stated that if the USA attacked Cuba, then the USSR would deliver a retaliatory attack. It was a bluff. Khrushchev, in contrast to the Cuban and Soviet people, knew perfectly well of the overwhelming nuclear superiority of the Americans. When Kennedy entered the White House as the new President, “Atlas”, “Thor”, “Jupiter” and “Titan” were ready put into action. The first ten “Minutemen” were almost ready. If one out of every five American rockets, which were equipped in Europe, would reach Russia, up to 35 million people would be dead. That number would join the 27 million Soviet people killed during World War II. Russia suffered the largest human losses in the war. However, Kennedy feared that Russian nuclear warheads could fall on New York. The fear controlled both sides. Khrushchev placed the world on the brink of World War III. John Kennedy declared a naval blockade of Cuba and demanded that the Russian rockets be removed. 238 American ships had left their naval bases. Thanks to secret operations, the Pentagon knew what type Soviet nuclear warheads were placed in Cuba and how far Krushchev’s brashness could go. Kennedy knew that the Russians could not win the war; however, the USSR threatened a powerful retaliatory attack. The countries of the world were closer to nuclear war, than in any other postwar period. In the critical minutes of the conflict, the first ten “Minuteman” rockets were primed and ready to launch. In New York, at the height of the crisis, Ted Hall thought, “My God! Now I might be responsible for a terrible fate for my wife and children. The bold Russian devil Khrushchev will kill me and my entire family with my weapon! Thank God that Ed has organized a shield against the Russians. Ed and his friends are our only hope now.” Kennedy refused to back down. He finally proposed a compromise: dismantling and removing the Soviet rockets from Cuba in exchange for the promise that America would not invade the island. The Russians agreed. Soon, according to the agreement with Khrushchev, the “Thors” and “Jupiters” located in Europe returned to America. Fortunately, the crisis was solved without a nuclear catastrophe. In the next several years the number of Ed’s “Minuteman” reached almost a thousand. Some years passed. Russians and Americans were guided by the idea that he, who is the leader in space, controls the entire world. Under the leadership of Werner von Braun the number of NASA employees reached 25 thousand people; ten thousand of them were scientific researchers. On July 16, 1969 “Apollo-11” left for its space mission. N. Armstrong, M. Collins and E. Aldrin entered into the world history. Armstrong and Aldrin stayed on the Moon for 21 hours. America was celebrating, the same way the Soviet Union did when it launched its first Satellite and Yuri Gagarin. The first person to step on the surface of the Moon was a citizen of the United States of America. “That's one small step for man, one giant leap for mankind,” these were the words of Neil Armstrong that echoed around the entire world. The American success was an unexpected contingency for the USSR. Telecasts about the achievement were aired in every country except Russia. The live telecast was forbidden by the top establishment of the Communist Party. The Soviet people did not belong to the world community according to their doctrine. The national task placed by President Kennedy was accomplished. For the Americans this was a national victory and a holiday. Epilogue The Crime Without Punishment Usually a burning repentance brings visions of hanging or drowning… But he did not regret his crime. F. DOSTOYEVSKY. CRIME AND PUNISHMENT. After the Rosenbergs' execution, Ted understood that in America a fatal danger threatened him. Thanks to Joan, Ted Hall refused to collaborate any further and gradually ceased communications with the Russians. Joan always considered that her husband did not betray the Americans, and everything he did was justified because of his concern for the citizens of the United States, and for all the people in the world. She had large respect and admiration for her husband. He had a great mind, and since she saw herself as a simple teacher, she felt it was an honor to be with him. Although Hall was convinced that he would not be caught because the FBI had no proof, he was still unnerved by the situation. He feared that the investigation might be renewed. The threat of being exposed constantly loomed over him. Ted was scared and was tormented in his dreams. After reading about Stalin’s crimes, Ted was shocked; it was hard to believe the charges were so monstrous. Then Khrushchev revealed Stalin's atrocities to the public; his speech was published in the West. Reading it, Hall almost cried because of the severity of his leader’s offences. He felt insulted and deceived. His trust and beliefs were crushed. Ted was stunned, after learning about the scale of Stalin’s repressions. Ted greatly suffered and repeatedly acknowledged to his wife, “If I had known then, who Stalin was in reality, I would have never transferred atomic secrets to the Russians… I trusted the devil… Stalin could easily drop bombs on New York and London.” A new life began for Ted Hall following 1962. After a couple of years in Greenwich, CT, the family with their three children left for Great Britain. British Intelligence Service learned of Ted’s past from the FBI. The British had enough of their own “red Communists” in Cambridge and asked Ted, “What did you arrive for? Why Cambridge?” the agents asked, “The Cambridge Five” and Doctor May, isn’t that too many?” Ted answered, “A great Cambridge educator once said, “Knowledge is power”. I am a scientist and am invited here for important work,” He was allowed to stay and in a Cambridge laboratory, Ted Hall made several salient discoveries in the field of biophysics. “The Hall method,” the use of an electron microscope to analyze and treat cells, achieved world recognition. When Ed learned about that he was very proud of his brother achievements, that prolonged life to thousands of patients with cancer. After a certain time British Intelligence Service called Ted for an interview. He was now almost broke and was on the verge of confessing. His wife Joan, feared the consequences for the entire family, “Don’t tell them anything! Keep your version of events. Let them think that they made a mistake.” “Okay,” Ted obediently nodded his head. He understood that he would have to bear his heavy burden to the very end. He said nothing to the British, exactly as he did with the Americans 15 years earlier. Life moved on, as before… Some years later, a scientific session on radiology was planned in Albuquerque. Ted obtained an invitation. Being absolutely confident, that his treachery would never be discovered, Ted with his wife decided to go to America. The Aircraft carried them across the Atlantic Ocean, to their past life… The husband and wife attended the scientific gathering in Albuquerque. The session marked Ted’s outstanding contributions in the medical field. The meetings were held near the University. Nostalgia had conquered caution, and the couple decided to visit the scene of the crime. Ted and Joan went to the spot where many years ago, the young Lona waited for Ted. The bench where they met was in the same area, opposite the cathedral. Ted and his wife sat on the bench, and Ted shifted his gaze upward. The gilded top on the church shined through the autumn haze, exactly as it did on that distant day. The same bus picked up, and dropped off, the students from campus. Nothing changed in this sleepy town. Students wandered all around, paying no attention to the elderly couple. Ted shut his eyes and remembered the courier distinctly. The young Polish girl Lona smiled, holding an issue of LIFE magazine, as an identification mark. Ted’s entire life ran before his eyes: childhood, parents, Ed, the rise of the mushroom cloud… “What would Ed say if he would learn about my act?” Ted’s thoughts took him far away… “Where did this occur?” Joan's voice returned her husband to reality. “Here. It was precisely here, in this place. She was sitting on this bench. Here I gave Lona the bundle with those crucial papers. What would I pay for this to have never happened! But, what is done cannot be undone.” “How far is Los Alamos from here?” “Not far, couple hundred miles” “Let’s take a trip?” proposed the wife. Ted gave her an icy stare. “Stop joking, Joan, that would be too much,” the husband answered calmly, as if these events had not actually happened to him. Ted wanted to forget what once had occurred, and found justification of his crime in Dostoyevsky’s hero, “Why was my idea so irrational? If one looks upon the situation independently from a wide point of view, my actions are not so strange… It does not seem so ugly. Is it a crime? Anyway my conscience is calm, even if I had committed a transgression”… Time changed. Now Hall's messenger, Lona, and her husband were serving their terms in the same British prison. Ted must have been lucky that the couple proved to be unusually steadfast and they did not expose him out, or any other secrets. In 1972 Ted saw Edgar Hoover's funeral on television; this man was the director of FBI for almost half a century. American newspapers wrote that Hoover was a great American and no one contributed to the country as much as he did in the twentieth century. They also said that Hoover bequeathed all his possessions to his friend and had asked him to destroy all his personal archives. Indeed, Hoover’s death brought a certain relief for Ted. The correspondence between Ted and Saville stopped, and Hall did not know in what condition his friend was. Though everything was quiet, Ted became ill because of constant stress, and by 1990 his health had finally betrayed him. A terrible event had occurred to the Halls in 1992: their third daughter perished in an automobile accident. Ted’s heart was heavy and he quietly lived out the rest of his life. In 1991 the Soviet Union had reached its end. Freedom, which was unthinkable a couple of years before, was celebrated openly. Half a century-old secrets became available. Fragments of materials from the recollections of intelligence officers and from the archives, began to be published. However, in Moscow it was said in an interview, “the name of the person, who gave the secret of the A-bomb, will not be revealed for another hundred years”. “Mlad” should have been at peace, since almost no one, who could uncover the secret remained among the living. Everything was quiet, until in 1995, the Hall’s lives were disrupted by the unexpected. Once Ted was woken by a phone call from one of his colleagues at Los Alamos. “Hi, old man! “Oh! why do you call so early?” “I have two pieces of news: good and bad. Which would you like first?” “Begin with the good.” “Some sections of ‘Venona’ were published in America.” “What is ‘Venona?” “That’s the operation involving the disclosure of the Russian code.” “And what is a bad news?” “The bad news is they say the Russian agent ‘Mlad’ is you.” For several weeks the phone did not stop ringing. The reporters waited for hours at the doors of the family house in order to photograph Ted. Journalists became a huge problem for Ted and he asked his wife, “If I refuse to do an interview, they will infer that it’s a confirmation of my guilt. What should we do?” “Do not worry,” Joan calmed her husband. “If you agree to do an interview, you can place certain conditions on it. The interview could be published a year or two later, when everything settles down.” “You understand, Joan, this still has political significance. If I worked for the Russians, this confirms that Communism had spread from Moscow, and it was not a fabrication of right-wing characters.” At first, people in Cambridge did not believe the charges. Later people, including Ted’s former associates at Los Alamos, demanded revenge, “This was not a humanitarian report he transferred, but pure espionage. Hall is a traitor, he betrayed his oath, transgressed the law, deceived his country, and entrusted a nuclear weapon to Stalin. He must be taken to court!” From this moment, Ted’s life became a nightmare. Ted was very sick. He suffered, gave an interview only when they promised not to question about the bomb. Journalists went on an attack. Each day Ted waited for new publications. And they followed, “Spies Among Us!”, “Ted Hall Helped the Criminal Stalin”, “A Quiet Scientist is Exposed as a Spy”, “He Must be Executed like the Rosenbergs!” Some of them angrily demanded, "This son of a bitch should've been shot!" Newspapers wrote that Hall deserved pity, because he was heavily sick, but this didn’t lessen the severity of his crime. Hall feared the renewal of the investigation from the FBI and possible extradition to America. Ted could overcome all this, only because of the support of his wife. At the end of his life Hall began to hate the nuclear arms race. His views strongly changed from the previous times. The Soviet regime he once cherished, he started to characterize as a Fascist one. Not long before his death, Theodore Hall broke his silence. He finally stated that he was too young and self assured; and did not believe the rumors of Stalin’s repressions. Ted did not recognize treason, for he believed that USSR and USA were allies against Hitler during the war. Hall spoke with his wife in bitterness about what kind of a beast Stalin really was. He recognized that he could easily have been swayed by wrong views. Nevertheless he stated that though he was no longer the person he used to be, he was by no means ashamed of himself. The old intellectual became evermore of a cosmopolitan; he distanced himself from his native people. Despite the fact that he came from the Jewish community, Hall was no longer affiliated to his childhood traditions. The family did not want to live among the Jews. Cambridge was pleasing to the family with its love of freedom and tolerance. Ted searched for the charges’ validation that he was better than Rosenberg and did not deserve the same punishment. He tried to provide explanations for his betrayal, but never apologized before America. He was a citizen of the USA and he possessed an American passport until the end of his days. Ted Hall lost his sense of humor and irony, which he had possessed in his youth. He said that while spies no doubt had existed, but they were never an integral part of American progressive movement. Ted admitted that to prevent American monopoly on nuclear weapons, he contemplated a ‘brief encounter with a Soviet agent just to inform the Russians of the existence of the A-bomb project.’ Ted said, “If I helped prevent WWIII, I accept the charge.” Ted and Joan stated that there had been no validity and equality, observed in America. This is true. Otherwise Ted Hall would have been placed on the electric chair. Is My Brother My Enemy? It happened on a regular warm California evening when Ed with his wife Edith watched the evening news. Suddenly an announcement said, that one of the main channels would show a documentary about a person named Hall, “a man who presented the Russians the A-bomb”. Ed and his wife had thought that it was somebody else with the same name. The family was sitting comfortably and their attention was fixed on the television set. The movie started, depicting wartime Russia. The silhouette of the Kremlin flickered on screen, where Stalin was once located. The old atheist was a destroyer of churches, and a murderer of priests. Nevertheless, he convinced the clerics to move from one house to the next with their raised crosses, calling upon the people to fight for the Soviet Union and the Russians resisted the German invasion. In 1944 the Red Army finally prevailed, pushing the Nazis from their borders to Warsaw, and then to Berlin. The extraordinary cold helped the Russian Red Army and froze the Germans in their tracks. The film depicted thousands of communal graves of innocent civilians, destroyed cities, towns and villages. This made a heavy impression on Ed’s family. They saw the shocking photographs of death factories, concentration camps, which were liberated by the Russians and Americans. The family watched the German prisoners, hungry, without their overcoats, without their gloves, with frost-bitten ears and noses. The Russian retaliation was in full force. Ed closed his eyes and saw London, when “V-rockets” fell on the defenseless city, bringing destruction and panic. Ed recalled the time, when he attentively researched the rocket designs. The terrible memories of the bombings resurfaced, and he felt forgotten pain. His ears were bursting from the anti-aircraft sirens. Ed opened his eyes. Edith was sitting next to the children, and the family continued to watch the telecast. The frenzied Fuehrer appeared on screen with his “weapon of retribution”. He called for total resistance against the Allies. Then the family watched the creation of the nuclear weapon. For the first time on screen, the former secret project and its famous scientists appeared. Now everybody could see the place where the nuclear bomb was born. The scientists had feared that if Hitler obtained the A-bomb first, he would put it on Werner von Braun’s rockets. They saw the entrance of Los Alamos compound enclosed by barbed wire and machine gun towers. The film had started talking about the project’s tight security. Then Ed saw him. Ted was in military uniform. Thin, tall, with a smile on his face. Ed’s dear brother. The announcer said: “In 1944, the 18-year old graduate of Harvard, Ted Hall arrived at Los Alamos, to participate on the top secret “Manhattan project”. He was the youngest scientist in the rocky Los Alamos desert, the very center of nuclear research. He was given a uniform, took an oath, and given housing in the barracks. However this man had something else on his mind.” Then the documentary depicted the fall of Berlin, the exhilaration when Russians and American troops met in Europe, the Germans signing their capitulation. All this flew before Ed’s eyes. The announcer continued: “This man, Ted Hall, helped the Russians.” Then the producers depicted the sharp turn in Allied relations; accusations and claims, the “Cold” war, the battle in Korea and thousands of coffins that arrived to United States from Asia… “Ted, brother! Did you really help the Russians? So many American soldiers lost their lives in Korea!” Ed wanted to scream. Ed’s eyes turned dark. Ed’s children looked at their father. He kept silent with only tears in his eyes… Possibly, they were tears of pain and betrayal. They were tears of inexpressible grief of a strange act by his brother, of wasted potential, of a displaced genius. “He was so young, just a youth, what could he understand? If only I was with him at that fateful moment!” Ed admonished himself. Ed recreated a historic scenario in his head, when a minister approached Napoleon, “This was worse than a crime, Sire! This was a terrible mistake!” What had happened could not be undone. Ed’s children were shocked by what they had seen. They understood the state of mind their father was in. They never approached him about the subject again. The next day Ted called from England. There was no one in the room, neither Ed’s wife nor his children. Ed picked up the phone. Ted attempted to explain to his brother the unexplainable…*** * * * Ed Hall, in contrast to his brother, elevated himself in the Air Force to a rank of Colonel. He was developing newer and better rockets. His “Minuteman” proved to be of such good quality that three new generations were put into production. It took years for Russia and China to make similar progress. The creation of the “Minuteman” rocket was considered of equal importance to the success of the Manhattan project. Ted and Joan did not know much about Ed’s job, as it was top secret. Only when Ed resigned, Ted learned of his brother’s achievements. After Minuteman, Colonel Ed Hall worked with NATO to develop an intermediate-range ballistic missile. The result was the European version of such a weapon. Although Ed Hall was not directly involved, part of his technology was used in the U.S. Navy's Polaris missile, which could be launched from a submarine, as well as the Titan III and IV rockets, which served not only as ICBMs, but also as launch vehicles for Gemini astronauts. Ed Hall received numerous prestigious awards and twice received the highest order of America. He was called “The father of Minuteman” and was granted the second Legion of Merit for the rocket in 1960. He worked for several Aircraft firms, and in 1999 was elected to the Air Force Space and Missile Hall of Fame. After Ed left military service, he worked 14 years for the United Aircraft Corpоration and consulted on many projects. He was also interested in other fields of science. Ed wrote a book on «The Anomalies of Urban Requirements». At that time he foresaw the influence of television and computers, on the education and lifestyle of future generations. Ed prophesied that the skill “of telefaction” would make it possible to feel and manipulate objects, at a distance with the help of “telegloves”. Ed also released a book “The Art of Destructive Management: What Hath man wrought?” Furthermore, he wrote several articles on aeronautics. At a certain point, Ed watched Khrushchev’s son gave an interview on TV. It turned out that the son was also a missile engineer, as well as Beria’s son. “Everything is changed in this world. The Russian leader Khrushchev wanted to destroy us. Now his son moved to our country and became a citizen of the USA. Khrushchev’s son did it after seeing Stalin’s daughter became an American citizen. How to tell now: who is a friend, and who is an enemy?” Ed shared his opinion with his children. * * * … As soon as the Americans acquainted Kim Philbi with the “Venona” encodings, he reported his findings to Moscow. Kim Philbi confirmed to the Russians that their code had been broken. The Russians ordered to change the code, but they could not prevent Hoover from reading previous communications. The search for the spies went on. At that time Kim Philbi reached such authority, that he was considered a candidate to be a chief of British MI-6. At the end of the day Rudolf Abel was arrested in the USA, and sentenced to 30 years in prison. He served five and then was exchanged for an American spy pilot. After the arrest of the legendary Abel, the threat of being discovered had risen for Lona and her husband. The FBI found in Abel’s papers a photo of Lona and her husband, but did not realize immediately that they were Ted Hall’s couriers. The FBI sent out their photograph everywhere. Some time later they were arrested in England and were sentenced to 20 years of imprisonment. Actually, Abel and the splendid “Cambridge five” completed “the golden age” of Soviet espionage. * * * Life proved to be difficult for Seville Sax. He went through tough times after leaving the University. Bewitched by the mysticism of espionage and a dual life, he could not adapt to reality. After 18 years of marriage he left his wife and three children. He preferred his wife’s best friend. Savy betrayed his wife, as he once was betrayed by Joan. Saville Sax worked in different professions; he was an instructor at a school and a taxi driver. He fell ill and died early. His son who is a PhD in philology later wrote about his father. Ted Hall died in 1999, in Cambridge, England, at the age of 74 after a lengthy struggle with cancer and Parkinson's disease. His wife Joan and two daughters live in Great Britain. Ed Hall and his wife Edith lived long and beautiful lives. Ed Hall died in 2006, at the age of 91. He lived almost 20 years longer than his younger brother. Ed’s wife, Edith, died in May of 2009, after living 96 years. They are survived by three children. The eldest son David is a physicist, Jonathan is a chemist, and the daughter Sheila runs a media business. * * * Gradually, it became clear in America as well as in the USSR what Stalinism and Communism were in fact. To people who remember the Rosenbergs case it brings out recollections of the “cold war”, the “hunting for witches”, of bitter times of the Korean War. Many considered the people who gave the secret of the A-bomb to the Russians are criminals. Yet the long-standing conflict between the two nuclear powers did not lead to World War III. Some see in this the evidence that life had some justification for Ted and the Rosenbergs. Some of the spies’ children are proud of their parents; others consider their fathers made huge mistakes. Someone ingeniously noted that if a man at the age of 20 is not a Communist, he does not have a heart. But if the same person at the age of 50 is still a Communist, he has no brains. People all over the world learned about Stalin’s transgressions. Tens of thousands left the Communist Party. It is very possible that the Rosenbergs could not confess in spying, because they were threatened the Russian agents would kill their children. The Hall brothers had different fates. Ed and Ted lived simultaneously, but in different worlds. That page in world history is over. Yet never say never! Difficult times can always come back. The crises can return and fanatical ideologies like Communism might resurface. It is not easy today to determine the relations between the United States and Russia. There are very few now in Russia, that see Americans as friends and partners. Majority consider Americans to be rivals and even enemies. The number of countries with access to nuclear weapon constantly increases, and the A-bomb now threatens the entire world, including U.S. and Russia. But what could be a reason to steal a new “bomb for Russia”? Notes: *The fragments from the documents are printed in italic. ** The information came from Ed’s Hall children. Illustrations: The Brothers: Ed and Ted Hall Prometheus, by sculptor P. Menship Ethel and Julius Rosenberg, by R. Guttuso Colonel Ed Hall and Ted Hall Dan.Zuborev@verizon.net SYNOPSIS In August 1949 the Russians tested their own A-bomb. “How could it happen?” - President Truman made a reproach to the FBI chief J. Edgar Hoover. “Just a month ago you and the CIA assured me the Russians needed at least 5 or 6 years to make a bomb!” The samples of atmosphere taken by American pilots showed the Soviet bomb to be an exact copy of a “Fat Man” which President Truman dropped on Japan in 1945. It became clear that the secret of the bomb had been stolen. Soviet spies were among the American scientists. Truman ordered Hoover to find the spies at any means. The operation named “Venona” broke the Russian code. Having read the messages sent by Russian Intelligence for the last decade, the FBI uncovered some of the spies. To prosecute them was not easy as the Russian code was not completely deciphered. “Venona” proved that one of the spies was Julius Rosenberg. He had conspired with his wife’s brother, David Greenglass, who was an ordinary mechanic at Los Alamos nuclear center. Mr. Greenglass provided the Russian Intelligence with an approximate sketch of the design of the bomb’s detonator. As a result, Ethel and Julius Rosenberg were convicted of espionage and executed by electrocution. In reality the detailed plans of the bomb were given to the Russians by two scientists, who were not aware of each other’s complicity. One got 14 years in prison. The other’s name was Ted Hall. He is the main character in the book. He was not charged at all and escaped punishment. The title of the book could easily be “Crime without Punishment”. How, and why it happened, is the underlying subject of the book. Ted’s brother Ed honestly served his country. Col. Edward Hall was one of the U.S. foremost rocket engine experts, and generally acknowledged as the "father" of the Minuteman intercontinental ballistic missile program for which he won a second Legion of Merit and placed in the Hall of Fame. When Stalin died and his crimes were exposed, all the volunteers who were obsessed with Marxist-Leninist ideals realized how brutal and totalitarian his regime was in reality. Ted Hall learned about it and suffered greatly. He found himself deceived and betrayed. Ted Hall during his life in NY and then in Greenwich, CT was afraid to be exposed. In 1995 Venona code breakings were published and all Hall’s colleagues learned who was really responsible for the covert operations at Los Alamos. Some people demanded Ted Hall to be prosecuted. Ted Hall could not stand that and died couple years after publications. © Леонид Зуборев, 2014 Дата публикации: 27.04.2014 00:33:17 Просмотров: 14495 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|