Подарок

Виталий Семенов

Форма: Рассказ
Жанр: Драматургия
Объём: 20519 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Подарок

− Юзишь?
− Хайпую. Морозы вот обещают, на целую неделю. А ещё, оказывается, Россия занимает первое место в мире, в процентах к общему числу населения, по смертности от онкологических заболеваний.
− Это не про тебя, закругляйся, подъезжаем.
Владимир Михайлович взял из рук жены планшет и, продолжая рулить, сунул гаджет в бардачок автомобиля. Они подъехали к шлагбауму областного онкологического центра, Владимир Михайлович попросил охранника пропустить их к крыльцу здания, чтобы усадить тяжелобольного пассажира в коляску. Подкатив к самому крыльцу, пошёл за коляской. Потом супруги долго выгружались. Вера Андреевна кряхтела, стонала, ей было очень больно, но наконец, с помощью мужа она переместилась с переднего сиденья машины в больничную коляску.
− Поехали, Веруша, может, сейчас и без очереди, где пройдём.
− Это как получится, я потерплю, мне не больно. Ты себя береги, Вовуша, тебе ещё обратно ехать.
Очередь в регистратуру была огромной, но их пропустили вперед. Оказалось – регистратура не та, надо в другую. Снова очередь, но и здесь, глянув на сидящую в коляске Веру Андреевну, опять все расступаются. Толстая медицинская карта больного, полис, дополнительные справки, направления, паспорт и им дают номерок к врачу. Лифт, запутанные коридоры, дверь искомого кабинета и нескончаемая очередь. Дедушку, хотя на вид ещё и крепкого, но везущего перед собой коляску с бабушкой, смертельно больной бабушкой, пропускают и здесь. Тут нет здоровых, без веских причин никто не будет сидеть у кабинета онколога, но, ни у кого из сидящих, стоящих, бродящих перед этим кабинетом нет таких глаз, как у этой бабушки. Они чуть на выкате, чуть покрасневшие, но главное – они не здесь. Обладатель таких глаз уже не здесь, тело ещё дышит, двигается, человек ещё разговаривает, чего-то желает, на что-то раздражается или пытается шутить. Но любому кто встретит этот не здешний взгляд, становится ясно, что человек уже обречен, он уже, по сути, там, за чертой жизни, и ничто не вернет его обратно. У всех присутствующих ещё не всё так печально, они полны надежд и планов, они верят в медицину, собственные силы и заступничество Высших сил. А эта бабушка… «Идите, идите, вперёд, мы вас пропускаем без очереди». Их великодушие основано на том, что кому-то гораздо хуже, чем им, и вообще с ними такое невозможно, они другие. А умирающую бабушку, по её нездешнему, уже не земному и не вполне человеческому взгляду понятно, что умирающую, лучше пропустить вперед. Чтобы самому не расстраиваться, чтобы продолжать верить в медицину, свои силы и заступничество Высших сил, которые, конечно, помогут, а как же, на то они и Высшие.
Владимир Михайлович поблагодарил очередников за сочувствие и закатил коляску с женой в кабинет онколога.
− Слушаю, - Чернявый мужчина средних лет, с усиками, в белом халате лишь мельком глянул на больную и обратился к сопровождающему, - Давайте бумаги посмотрим.
− Вот доктор, нам сказали, что подозрение на туберкулёз.
− А у меня даже кашля нет, и болят не лёгкие, а спина и ноги.
− И ничего толком не объясняют.
− И чего меня к вам направили, когда мне к хирургу или невропатологу надо?
− И куда нам теперь?
Доктор поморщился и попросил говорить кого-то одного:
− Извините, давайте, только вы будете говорить, - обратился он к Владимиру Михайловичу, - Коляску в коридор вывезите, и всё спокойно расскажете.
− Да, да, сейчас, Веруша, подожди меня в коридоре, так доктор, наверное, лучше разберётся, а то мы и правда налетели на него, галдим и мешаем сосредоточиться.
Владимир Михайлович вывез жену в коридор и опять вошёл в кабинет. Врач, теребя усы и листая карту, обратился к нему:
− Ну, что вам сказать, это ваша жена? Вы, кстати, масочку наденьте, пожалуйста, вот на тумбочке, коробка стоит.
Владимир Михайлович послушно взял медицинскую маску и надел её.
− Мне, доктор, правду скажите.
− Рак легких, четвёрочка. Не знаю, стоит ли делать облучение, химию она уже не выдержит.
Владимир Михайлович сел:
− Как рак, как четвёрочка, как лёгких? Как это?
− Да вот тут всё указано и направили вас правильно, и УЗИ, и анализы, и снимки, всё верно – рак лёгких, четвёртой, последней стадии. Почти полное поражение правого лёгкого, его уже, считай, нет, от печени тоже ошмётки остались, химию не выдержит, к тому же она гепатитом болела, так?
− Да ведь это ж давно было, просто она не могла переваривать алкоголь и ничего жирного. Как лёгкого, ведь она не курила никогда и на химзаводах никаких не работала. Как последняя стадия, а что же на первой, второй нам ничего не сказали, мы ведь давно уже по врачам и анализам таскаемся? Доктор, откуда такая уверенность? Как же это?
− Вы думаете, что рак лёгких только у курильщиков, сварщиков и металлургов бывает? Вовсе нет, она бронхитами болела?
− Да было как-то пару раз.
− Ну вот, где тонко – там и рвётся. Лёгкие слабенькие, туда и выстрелило, и для этого вовсе не обязательно дышать никотином или кислотой. А что раньше не определили, вот такая коварная форма, до последнего симптомы туберкулёза, а потом сразу четвёрка обнаруживается. Метастазы в позвоночник, он уже весь пробит, поэтому и ходить не может. Вы меня слышите?
Да слышит он, слышит, слуховой аппарат у него в ухе дорогой, качественный, работает исправно. Слышит, но никак не поймёт, это же, как говорят в авиации - полный рот земли, то есть катастрофа. Рак последней стадии, Веруша скоро умрёт, его жена, половина его самого, её скоро не будет и исправить уже ничего нельзя, и даже задержать процесс тоже невозможно. Вот сразу, раз и ты обречён. И ни медицина, и никакие силы не могут помочь. И сколько ещё осталось?
− Сколько?
− Что сколько?
− Сколько ей осталось?
− Ну, как я вам скажу, всё зависит от организма, - Начал, пряча глаза, юлить врач. − Чтобы определить можно ли делать облучение… Вот если сдадите анализы у нас, бронхоскопию и УЗИ пройдёте… Но вы ведь не местный, с райцентра… Чтобы без очереди пройти, чтобы бесплатно…
− Сколько?
− Вообще, официально пять тысяч, но если… Я могу вам за меньшую сумму…
Владимир Михайлович стянул с себя маску, встал и, поймав, наконец, взгляд врача, строго отчеканил:
− Сынок, скажи мне, сколько ей осталось? Мне надо знать, мне придётся её провожать. Сколько?
− Я не имею права этого говорить, я…
− Сколько?
− Два месяца, от силы три, облучение ей уже ничего кроме страданий не даст, - Сдался, под строгим взглядом собеседника, доктор. – Вы сможете её сами колоть? Я вам указание на наркотики выписал, вот эту бумажку там, у себя в райцентре, главврачу отдадите.
− Спасибо, за правду - Владимир Михайлович, подойдя к столу онколога, сунул пятитысячную в нагрудный карман его халата, и сгрёб все Верины бумаги.
− Ну, зачем, ведь мы ничего не сделали, ведь я же врач.
− Вот именно, что не святой. До свидания. – И Владимир Михайлович покинул кабинет.
− Ну, что сказали, куда сейчас? – Встретила его Вера Андреевна при выходе.
− Домой, Веруша, домой.
Он оставил её в холле, сходил на стоянку за машиной, подогнал к крыльцу онкоцентра, одел жену, оделся сам и они опять больно и мучительно грузились из коляски на переднее сидение своего старенького «Фольксвагена».
При выезде из города, Вера Андреевна потребовала медицинскую карту. Отговаривать её было бесполезно. И лишь взглянув на обложку, где появилась красная, отчётливая надпись: «Онкология «Д», она отдала её обратно мужу. Молчала, долго, всю дорогу молчала. Владимир Михайлович тоже молчал, и за всю дорогу даже, против обыкновения, ни разу не выругался на лихачей или чайников-недотёп. После шока всегда наступает апатия, они просто молчали целый час.
На подъезде к родному посёлку Вера Андреевна попросилась на «горку». Владимир Михайлович завернул на развилке, въехал по плохо расчищенной дороге на возвышенность, встали. Это место было её любимым. Ради такого пейзажа они и переехали, выйдя на пенсию, сюда, в райцентр. С небольшого холма перед их домом видно на многие километры. Поля, ширь и даль, простор − куда ни глянь, она так любила бывать здесь. Вот и всё – «было», «любила», сидя рядом с ней, ведь ещё живой, он уже думает о своей жене в прошедшем времени. А какая погода – четыре девятки, мороз и солнце, всё в сверкающем, белейшем снегу. И этот белоснежный пейзаж был и будет здесь всегда и тысячи лет до них и тысячи лет после. Пришли, погостили, уж так ли, не так ли, чего-то сделали, чего-то не смогли. И ушли, а вокруг ничего не изменится, и Веруша очень скоро уйдёт, а сможет ли жить после этого её Вовуша? Как, зачем, почему так быстро, внезапно? А пейзаж вокруг всё равно будет белеть каждую зиму.
Стояли недолго, Вера Андреевна смотрела вдаль, как обычно при хорошем настроении, шевелила пальцами – играла какую-то мелодию. Она прощалась с природой, полями, посёлком, наконец, закрыла глаза и попросилась домой:
− Ты устал, Вовуша, поехали, уколешь меня.
Когда Владимир Михайлович вытаскивал её из машины, когда нёс до двери и кровати, он понял, что это их последняя совместная прогулка, что Вера больше не встанет, а данная поездка отняла у неё последние силы. После обезболивающего укола она сразу уснула. Вечером попросила ещё укол, среди ночи ещё. Утром Владимир Михайлович, сделав ещё один укол, взял вчерашнюю справку из областного онкоцентра и поехал в районную больницу за наркотиками. Дали на удивление легко, к счастью, государственная борьба с наркооборотом была на текущий момент в фазе смягчения и даже не обязали собирать и возвращать использованные ампулы.
Дома он покормил жену сладким творожком, напоил чаем. Затем, осторожно ворочая её, поменял на кровати постельное бельё, подстелив под низ купленную только что клеёнку. Устал, запыхался, закончив, в изнеможении прилёг рядом. Они лежали, повернувшись друг к другу, молча. Наконец Вера Андреевна спросила:
− Вовуш, что доктор сказал, сколько мне осталось?
− Да ничего не сказал, ты не гони лошадей, поживём ещё.
− Фломастер, не ври, сколько?
Она всегда его так звала, когда видела, что он врёт. Фломастер от английского «flight master» – мастер полёта, это значит, она не верит и надо сознаваться, Вера не успокоится, пока не добьётся от мужа правды. Владимир Михайлович совсем не мог врать жене, она сразу же чувствовала фальшь и уже давно, да, почитай всю совместную жизнь он даже не пытался её обманывать хоть в чём-то – бесполезно. Ну, крайне редко и всегда неудачно. Но сейчас, как он скажет ей?
− Ведь врач всё объяснил тебе, куда ты уходишь, ответь мне, потом пойдёшь. Стоять пилот, когда мой крайний полёт будет последним? – Она схватила его, пытавшегося было покинуть кровать, за руку, − Вовуш, всё равно ведь скажешь.
− Да не знает он сколько, я его тоже пытал, а он как мокрый уж, извивался много, а правды так и не сказал.
− Фломастер, посмотри мне в глаза!
Посмотрел и сразу же отвернулся, ну, что сопротивляться, всё равно ведь добьётся своего:
− Два месяца, может три.
− До весны, значит, дотяну, до дня рождения точно.
Она отпустила его руку, он вышел из комнаты.
Через час Вера Андреевна позвала мужа, попросила опять уколоть. Владимир Михайлович достал из аптечной тумбочки коробку с привезенным сегодня морфином.
− Что это, ты за ними ездил с утра? Что это за уколы?
− Ну, Веруш, вчера вот выписали в онкоцентре, обезболивающие тебе уже не помогают. Это морфин, он сразу боль снимет, надолго, давай, миленькая, сейчас я приготовлю и уколемся.
− Понятно. Тогда подожди. Вовуша, я хочу подарок на день рождения, обещай мне, что сделаешь это для меня.
− Обещаю, раз ты так настаиваешь, давай уколю.
После укола Вере Андреевне стало легче, и они проговорили до вечера: про подарок, про прощание, про сына и внуков, про то, как Владимир Михайлович скоро останется один. Сыну позвонить, пусть приедет из своей Анголы, попрощается с матерью, поможет отцу, если возможно, то и оба внука пусть приедут, а, может, и правнучку Верунчика, пятилетнюю прелестную мулаточку привезут, уж пусть постараются, ведь в последний раз. Вера Михайловна попросила не сильно тратиться на похороны: домовину недорогую, венков не надо, поминки поскромнее. Вот только очень ей хотелось, чтобы с института кто приехал, чтобы играли, когда закапывать будут. Может морозы к тому времени спадут, и её ученики проводят своего музыкального педагога как положено – живой музыкой. Да, и её любимой ученице, Жанне в Москву позвонить, она, конечно, не сможет приехать, в Большом всё на год вперёд расписано, просто пусть знает. А в последний путь надо надеть белую, концертную блузу и чуть подкрасить губы. А когда всё закончится и Вовуша останется один, пусть он не опускается, бриться надо каждый день, не лениться, супчик готовить, не питаться одной сухомяткой, цветы не забывать поливать, а толстянку поливать только раз в неделю. Контейнер пылесоса надо не просто вытряхивать, а непременно ополаскивать. А пианино и шкаф с нотами обязательно протирать хотя бы через день.
Потом Веруша сказала, что в жизни у неё было четыре главных подарка: сама жизнь, жизнь рядом с любимым человеком, счастье материнства и музыка. И она ещё раз взяла с Вовуши обещание, что он подарит ей пятый подарок в её последний День рождения, кстати, восьмое марта. Так сразу завелось у них – обязательно исполнять обещания данные друг другу. Когда девушка Вера провожала призывника Вову в армию, она пообещала, что дождётся его. Дождалась, честно и верно просидев в девицах два года, как обещала. И потом, все совместно прожитые пятьдесят пять лет, они всегда выполняли обещания друг перед другом. Да, Вовуша всё сделает, как она просит.

Дни и ночи вели по нисходящей. Владимир Михайлович принёс в Верину комнату матрац, одеяла, спал рядом с её кроватью. За два месяца он ни разу не снимал, лишь менял батарейки, свой слуховой аппарат, чтобы всё время слышать жену. Если заворочалась, то поменять подгузник, подмыть, перевернуть. Если застонала, то сделать очередной укол. Первый месяц Вера Андреевна была ещё вполне в разуме, немного ела, осмысленно разговаривала, слушала музыку, подыгрывала пальцами, звонила в институт и родственникам. Постепенно начались провалы в памяти, логике, речи, движения стали неестественными. Последние восемнадцать дней она ничего не ест, третий день не пьёт, уже вторую неделю не приходит в сознание, раскрытые, пустые глаза не выражают ни единой мысли или эмоции. Она лишь иногда пытается ворочаться, значит надо подмыть, или стонет, значит надо колоть. Владимир Михайлович почти не выходит из комнаты, ест консервы, запаренную лапшу, пьёт чай с коньяком. Он ухаживает за умирающей женой, подмывает, колет. Бреется, как и обещал, каждый день, поливает цветы, протирает пианино, считает дни до восьмого марта, надеется, что Веруша дотянет до своего последнего Дня рождения.
Дотянула, доктор всё верно сказал, почти два месяца прошло после визита в онкоцентр. От больной почти ничего не осталось, что ощипанный воробушек: тонюсенькие косточки обтянутые сероватой в пятнах кожей, уже с трудом находятся участки плоти для укола, здесь и там проступающие наружу метастазы, невидящие глаза, заострившийся нос, растрёпанные седые волосы на давно не мытой и некрашеной голове. Владимир Михайлович сидел у изголовья жены: «Верочка, девочка моя, ты ли это?! Веруша, счастье мое, с Днём рождения, родная.» И он расплакался. Заслуженный пилот, ветеран «Аэрофлота» не боялся в этой жизни ничего, он сохранял хладнокровие в любых ситуациях. Не выпускающееся над Когалымом шасси и бесконечные круги до последнего литра топлива; ошибка диспетчера, смена коридора и едва ли не столкновение с другим судном в Индийском небе; отказ двигателя над Чёрным морем; стрельба в аэропорту Лагоса; принуждение к посадке Южно-африканскими истребителями; любая нештатка лишь мобилизовывала Владимира Михайловича. «Железный Вольдемар» прозвали его коллеги. А сейчас «железный» в голос ревёт, прощаясь с Верушей. Лишь теперь он в полной мере осознал, как любил её. Нет, любит, и сейчас и после он любит, а не любил. Кто-то любит за интеллект, кто-то за материальные блага, кто-то за стать, кто-то за характер, кто-то и за то, и за другое, и третье. А кто-то за то, что его любимый просто есть на земле и даже если человека не станет, то любовь не исчезнет, она останется. И когда Веруша уйдёт, разве уйдёт и любовь к ней? Но как тяжело прощаться с любимым, прощаться с частью, лучшей частью себя. Что останется в нём после? Какие-то там дела, обслуживание стариковского, никому уже не нужного тела, всё более тускнеющая память. И любовь, любовь к своей ушедшей части себя, лучшей части, к своей Веруше. Он любит просто её душу, едва тлеющую в этом усохшем беспомощном теле, съеденном раком и отравленном наркотиками.
Зазвонил телефон, Лёшка − едут. Сын везёт к маме на День рождения почти всё своё семейство. Звонит из Москвы, скоро вылет, к вечеру подъедут. Вот же занесло его в Африку. Началось всё с того, что в пятом классе начитался книг про португальских путешественников. Загорелся выучить португальский язык, думалось детское увлечение, а оказалось – ин. яз, командировки, а потом и переезд в португалоязычную Анголу. Раз в несколько лет Алексей Владимирович, сотрудник ангольской нефтяной компании и чего-то там резидент, приезжал навестить родителей, показать родившихся уже в Африке внуков.
Хорошо, что вечером приедут, надо много успеть. Всех надо обзвонить, Жанна из Москвы завтра тоже прилетит, Большой потерпит пару дней без неё, целая делегация из института будет, привезут инструменты, провожать будут с музыкой, а ещё соседи, дальние родственники, помощников будет полно. Целый час ушёл на звонки и переговоры.
Владимир Михайлович собрал с пола и унёс свою бесформенную постель. В ванной набрал таз тёплой воды, налил туда немного водки, захватил небольшое полотенце, принёс в Верину комнату. Достал из шкафа приготовленную для савана одежду. Сел на стул, смотрел на жену. Теперь главное, исполнить данное Веруше обещание, подарить ей последний подарок, в её последний День рождения. И это самое трудное, что будет в его жизни. Долго, два последних месяца морально готовился к этому. В конце концов, убеждал он себя, всё условно, чуть раньше, чуть позже. Для столь безнадёжно больного, умирающего, почти разложившегося тела не имеют значения ни часы, ни сутки продления агонии. По сути человека уже нет, он за чертой. Её осталось лишь провести, обозначить линию. И он был вполне готов к этому, так ему казалось. А никак, вот сейчас, дел-то на минуту, всё легко и просто, закономерно и логично, обещал и выполни, но руки как плети бессильно висят по бокам и не могут, не могут двигаться. Что за предрассудки, что за бред о грехах в голове, о бесчеловечности, преступлении и возмездии, карме и равновесии. Не всё ли равно природе? Чем люди отличаются от общей биомассы Земли? Умеют говорить? Язык дельфинов намного сложнее человеческого. Орудия труда? Их используют не только обезьяны, но даже попугаи и вороны. Социальность? Здесь людям очень далеко до пчёл и термитов. Умение врать? Запутывают следы почти все звери, а уж как насекомые или ящерицы мимикрируют! Может быть, неуемное желание врать себе? А может всё же милосердие? Кто-то из зверей способен на милосердие, не заботу о потомстве или популяции, а просто на милосердие безо всяких условий и причин? А что такое настоящее милосердие, пытаться продлить жизнь тела, которое корёжит от боли, это милосердие или издевательство? А исполнить последнее желание умирающего это блажь или милосердие? А помощь в эвтаназии это убийство или гуманизм?
Уже полдень, вода в тазу остыла, хм, а какая теперь разница, тёплая она или холодная? Надо сделать, что обещал. Вера стонет, пытается ворочаться. Да, Веруша, прости за малодушие, сейчас твой Вовуша сделает подарок, о котором ты просила. Ровно семьдесят пять оборотов вокруг солнца, день в день, нота в ноту, всё как ты хотела. Подарки дарятся днем, сыну и внукам незачем видеть тебя такой, сейчас мы нарядимся и губки подкрасим. Владимир Михайлович встал, порылся в аптечной тумбочке. Нашёл, вот он – шприц десятка. Теперь горсть ампул.
− С Днём рождения, любовь моя, мы скоро встретимся.

© Виталий Семенов, 2019
Дата публикации: 22.02.2019 18:39:55
Просмотров: 1798

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.