Исход
Олег Павловский
|
Форма: Поэма
Жанр: Поэзия (другие жанры) Объём: 592 строк Раздел: "Поэмы" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
. ИСХОД ____________________________________ Мне тебя не вернуть – ты прости, проклиная, прости. Мне тебя не забыть и до крови закушены губы, и как старый солдат на заснеженном вьюгой пути я ловлю лепестки и целую гремящие трубы. Ах, какая весна отзвенела как голос в ночи! И кружила пурга лепестками взбесившихся вишен, но в бреду или снах ты как мать напевала – молчи! как невеста рыдала и плакали стены и крыши. Я еще не убит клеветой или пулей шальной, я еще не распят на заре возле ратуши белой, не меня провели босиком по камням мостовой, по песку, по доске, наконец, мое сильное тело не скользило в пучину когда-то манящей волны, где как ребра трещали борта, и корежило драги – там где пела любовь, абордажной страшась суеты, и смеялась мечта на конце окровавленной шпаги… И тебе не забыть ни гортанные крики ворон, ни кошачий концерт, ни органные волны напева – этой музыки громкой как крик, как набат похорон, будто вопли кликуш и стенания плакальщиц белых. Как ему объяснить, что нельзя убивать королей? Как ему рассказать оголтелому всуе народу как встают из руин в серебристых стволах тополей купола городов больше жизни любивших свободу? Ты святая святых на горячем как берег плацу, ты поэзия красок, знамен и ремней портупеи, если нет оправданья, слеза не течет по лицу, если птицы летят, и танцуют, и кружатся феи – это танец зимы, это жизни изысканный бал, где одни королевы и все как одна – Маргариты! это твой паладин поседел и немного устал, это злая старуха и песни разбитой корыто, это клекот орлов понад синим покровом снегов, это страх высоты, – но птенцы вырастают из страха, – ты меня не забудешь, не бросишь, не сбросишь оков, ты прелюдия жизни и жизни высокая плаха. Ты поэзия сердца и горечь недавних разлук – у тебя за окном голосит и беснуется лето – рассыпайся дождем, не грусти, не заламывай рук даже если горьки твои слезы и солоны ветры, даже если друзья говорят, что не ждали беды и мальчишка мой лук натянуть не посмеет однажды, на горящем песке не мои пламенеют следы и галдят женихи на дворе, но и это не важно… Ты моя дорогая, ты звук и надежда – Ассоль! Ты хранящая лампу и кремень, и трут Пенелопа. Ты хранила, как память хранит, и тревожишь как боль золотые сердца и Руна тяжелеющий локон. Ты слова на стене, как троянской колонны – навек в молодеющем мире, – еще доживем до пеленок! Остаюсь. Верный паж Твой. Несчастный как все человек. И счастливый любовник Твоей красотой осененный! 2. Не грусти если боль на поверку не очень-то боль и осколки свистят от когда-то священного братства если лузу на части однажды разбил карамболь, или пепел регалии дважды спадает на лацкан… отгуди как набат, отстучи барабанную дробь! и по панцирям крыш, и по клавишам клавиатуры – отцвети как нарцисс, эдельвейс, словно черная кровь приснопамятной розы в бокале…еще партитуры не написано в мире такой, чтоб рыдали дожди, ливни лили в лицо литургий океанские волны – не проси, не надейся, не верь обещаньям, не жди и не бойся – мечта не оставит и кубок наполнен до краев… и во чреве мехов веселится лозы виноградная гроздь и таинственной косточки терпкость – не оставит следов на одежде и ни борозды злой клинок клеветы на камзоле твоем и на сердце. Ты припомни, как кони фырчат и танцуют в мороз на ладонях твоих площадей и в смятении улиц, и снегурочки шепот, и дом бородою оброс – шевелюрой снегов, гребешками алмазных сосулек! Ты однажды пришел как на праздник в сверкающий мир городов и равнин, и промолвил Господь: – Оставайся… и стоял на вершине в слезах как недавний жуир полюбивший принцессу и горечь прощального вальса. Не беда если руки до крови и шкот как струна – только палубы всхлип, только треск кипарисовых мачт... – я на военной дороге – окрест полыхает война, злобный карлик хохочет, и смерть раскрывает объятья. Отзвенеть как бокал золотого стекла baccarat, проиграть в баккара золотые – последние в мире! отлюбить, как отпеть, отрыдать, отзвучать как вчера отгремели часы в петербуржской забытой квартире… 3 Что за окнами – не холодно, не жарко? Кто за дверью? – не смолкает колокольчик! Если лето не закончится пожаром – значит, осень наводнением закончим! Только берег каменист – сухие кости трав морских его усеивают щедро – будет город залож`ен, все флаги в гости – кто такие разберемся, нам не в первый… Этот город на костях и на болотах – мы до плеч вгоняли в топи эти сваи, развевались фалды тонкого камлота – треуголки за простыми поспевали! Быть балтийцем – это шаркать мостовыми, подметать их то метлой, то шерстью тонкой, мы, балтийцы, – все как есть мастеровые – мы Кроншлодта ненасытные потомки. За глоток сырого ветра по над взморьем, за серебряное зарево залива наши матери платили гордой скорбью, нашей гордостью нам юность заплатила! Наша юность – налегке, не остановишь – только ветер треплет якорные ленты, только девушки смеются, только брови, только косы, только чудные моменты… 4 Ты помнишь? Под вечер в потушенной зале поэты как веды читали свои стихи как молитвы, и взоры листали канонов канцоны и строк тропари. Поэзия слез восхитительных женщин, поэзия снов и бессонность ночей, что простыни рвет и манжеты увечит строкой и слезой, и улыбкой… зачем? Зачем-то живем, догорая как свечи, как те фонари у аптек, как канал, что цветом в гранит и мостами увенчан, что сказкою был и легендою стал. И снова кричат непокорные струны и эхом звучат пароходов гудки, сирены машин и пожар не придуман души и восторга дрожащей руки. И сколько бы перья свои не ломали, как копья ломают, и рвутся как сталь на поле баталии, в звоне ристалищ – пусть души в клочки, но сердцам не устать – пусть парус души искорежен ветрами – просолен волной, закален как булат, и память не смолкнет и не перестанет твердить тридесятое лето подряд – как в старом как город ночном интерменто, как детство, как светлый немецкий мотив под северным небом и в зале концертной воспомнится снова и вновь прозвучит забытый напев этой песенки вечной о горе, о славе – чуть-чуть о любви – о пенье наяд и походке беспечной, про слезы и розы, и скрип vis-à-vis – чтоб вновь по мостам простучали колеса карет и пролеток, трамваев, авто… И Ваш визави с шевелюрой белесой, с седой бородой, в старомодном пальто. 5 Поэзия – это такая забава, опасная шутка – лихая игра, как в омут с обрыва – там искры купавы, карась золотой и плотвы мишура. Поэзия гладью по шелку, по камке, по душам взыскующим, песне взахлеб – шершавой рукой и бурлацкою лямкой – витой бечевой и в испарине лоб. Поэзия – это печаль интермеццо, рулады органа и посвист щегла, поэзия – жуть! и видения детства, тоска одиночки и грохот рулад – по шпалам, дорогам, по чистому полю, по свежей стерне после скошенной ржи, по узкой тропинке наполненной болью и страхом, и памятью, и nostalgie. Поэзия в пении ветреных сосен, в угольях камина и в стоне ночном, она отзовется – о чем ни попросишь, она не простит покидающих дом – навеки, назло, безоглядно, под вечер ли, за старческим плачем, за длинным рублем, поэзия – память души человеческой – ночной полустанок и сторож при нем, и старый обходчик, и деготь из буксы, она в перестуке вагонных колес – дымок паровоза и посвисты узко- колейки, и берег, и речка, и плёс. В поэзии звоны хрустальных стаканов, и белка ручная, и в яблоках еж... Поэзию можно потрогать руками, но будь осторожен, – смотри, обожжешь! ПОСЛЕ ИСХОДА ________________________________________________________ Ты меня не забыла? – и я к изголовью приник, к фотографии в рамке, к пречистому свету лампады… мой кораблик устал, каждый раз уходя на пикник, натыкаться на рифы и скал голубые громады, – а как весело было плясать на зеленой волне! на отрогах багровых от всполохов близких разрывов, – так играет свирель и поет под камлотом и вне золотое кольцо из осколков сердечных и – не… не таких и сердечных, не слишком душевных порывов… Ты моя дорогая! Ты память моя и печаль, и тоска по однажды навечно покинутым домам, где колодезной цепью синела звенящая сталь и полозьями санок не степь обжигалась… и стоном не казался любой даже самый коротенький вздох перед ликами тех… – дай-то бог не забыть эти лики! – пред садовой калиткой и не было в мире садов, где купались в росе, словно эти, Твои земляники… Твой сосуд из стекла и бороздки на нем и печать, и следы сургуча на почтовом мешке, на пакете и видения детства, не нашего – нет, невзначай не подумай что мир, – это только бороздки отметин золотые и все же бороздки маршрута в ничто, серебро тех бороздок опять же на стеклах оконных – паровозы гудков и вагоны колесные то… то и дело стучавшие в такт на твоих перегонах – чтоб горела свеча по ночам за стеклом фонарей! пахло гарью и воском, и прелью лошадного сена, и стояла судьба на часах как жучок в янтаре полюбивший навек эти горькие скользкие стены – эти тонкие стены сосуда по имени жизнь, эти гордые стены кремля и печать караула, и сосуд запечатан, и джины в кружок собрались на пороге дворца возле горных вершин и аулов – мой дворец, он велик и богат, он вместилище тем, мимолетных улыбок и клятв на могилах пророков – исхудали верблюды, и ослик поник и совсем заскучал над покрытым зелеными мхами порогом… – оглянуться на миг, отыскать твой сосуд на песке! драгоценный подарок судьбы и поэзии если ты – сосуд, эликсир и дрожащий журавлик в руке… …да и я не щегол, и твоя не последняя песня. 2. Мой бумажный журавлик! – игрушка моя и смешок, мой бумажный кораблик в линейку из школьной тетрадки! – я еще не постиг, не придумал и вдруг не нашел неразменный пятак на странице с блестящей закладкой – как ее отыскать ту подсказку на тройку в дневник, на четверку лихих вороных к семиструнной гитаре? если песне никак не родиться, не броситься в крик и весна как всегда... на одном из твоих полушарий… – нам бы голос и свет обрести на мгновенье, на раз и едва не успеть, но отправить в лиловом конверте голубиных следов на снегу круговерть и алмаз раскаленного солнца алмаз раскаленный, поверьте… Ты меня провожала, напутствуя или крестя, ты меня обнимала как путника пыльного снова, принимала как есть – не такого, на грани нельзя, на краю перехода в объятия мира иного… ты меня отмолила у бога и черта за труд – за горение глаз и лица искореженность линий, за прорехи в душе и безумства душевных причуд ты меня отрыдала печальнее всех Ефросиний… …ты меня пронесла на ладонях как чудо из тех, что смутить мудрецов и повес не посмеет и все же – я улыбка твоя, ожиданье и кажется смех, если я не забыл и не спутал и, помнится, тоже я смеялся, и пел, танцевал как горячий клинок, повторял нараспев как молитву, а может проклятье жеребцам уносившим, давясь и кровавой слюной и узду закусив, уносившим меня от объятий – – от ростков на душе как дитя не окрепшей любви, от последних на свете свиданий пропащего лета – столько сбитых подков! и поломанных хоть на пари переломанных копий на зависть пажам и поэтам – но когда–то и мы на покой хоть не терпится жить золотым петушком на флагштоке над зданием тира – отлюбить и отпить, как Кощей над мошной ворожить… …или стрелы пускать и слегка фехтовать на рапирах. 3. Нам не время еще расставанья и стиснутых до побелевших и твердых горячих как камень ладоней, не растает как память в ночи, в толкотне поездов день и ночь уносящих тебя и меня от погони, от насмешек и тем о судьбе непослушных мышат и радушных улыбок, и скушных концертов кошачьих, от горячих признаний и клятв, и не дай оплошать от посулов горячих и тем… и не очень горячих… Не растают слова как пломбир на июльском окне, на поющем пчелой на стекле и струне клавесина, нарастая как звук нарастающим эхом, и свет разлетится как зеркало колкими звездами льдинок, и заплачет та девочка, тихую верность храня подоконному мирику роз и вишневых гераней, о потерянном слове в миноре по имени ля – в ледяном как дворец и арена напрасных стараний... Как его отыскать, это вечное слово «люблю»? как тебе рассказать, моя бедная верная Герда как печальному принцу, без четверти – и королю! без пяти и без счета часов и минут… и наверно нет на свете награды желаннее и горячей – растопить огонек в посиневшей от холода печке ледяному как сердце и след на блестящем столе, на ристалище выбора между Сегодня и Вечно – ледяному насквозь, на просвет как алмаз и стекло, и хрустальные грани с шампанским бахвальством бокала… …но растопит слеза всем смертям и посулам назло на расторгнутом вдруг, навсегда… но и этого мало! Лишь бы не было в мире остывших от скуки сердец, замороженных душ за стеклом и за дверцами шкафа, за экраном и скрином, за разумом и, наконец, сочинившим финал… то ли Франц это был, то ли Кафка… Торопите коней, наши женщины нас заждались! и неловких улыбок, и плеч, как и прежде усталых – тех натруженных рук, что держали небесную высь столько лет и веков ни на миг не сходя с пьедесталов – со ступеней в кипении майского ливня и дня, с мостовых и асфальтов, с гранатовых стен парапета, с площадей голубей и… но ты торопила коня, да и я поспешал – нам бы только успеть до рассвета, нам бы ночь продержаться и день под огнем простоять на последнем из всех рубежей на батальной картине – где с поэзией жизни и смерти вдвоем – просто я не успел рассказать… ни строкой и ни росчерком линий не успеть до рассвета, до звона калёных подков, до броска эскадрона поверх ковылей опаленных… …до последних – прости! я вернусь и не вешать замков! я вернусь, как всегда молодой… и немного влюбленный. 4. Мне тебя не любить, – не моим огрубевшим ладоням этот камешек малый из тех, что разрежет стекло, – не меня уносили горячие черные кони темной ночью и синей как злое морское сукно – нам и нежиться… нет! и не нам ожидать в коридорах, мы пороги оставим для плачущих мамок и вдов – мы пороги проходим, мы топчем мышиные норы отпечатками белых как зимнее солнце подков, нам не время считать обещанья как дни до получки, мы устали рыдать над строкой как последним звонком над… такая судьба помахала фарфоровой ручкой, пелериною куклы, а чуть потрясешь – голоском! – нас судьба то трясла, то загадки и сказки дарила и смешок Коломбины и сердца (как водится!) пыл в том спектакле, где ты как-то раз не меня полюбила, да и я про тебя, не поверишь, еще не забыл… . . . . . . . Я вернусь ненадолго – остаться бы здесь навсегда за асфальтовым долом в сиреневых стенах апреля, за отвесными тенями, как голубая вода заливающих день и асфальтовый пол... и колени преклонить пред высоким как мост капитанским крыльцом и отвесными стенами – стоном и гулом воскресным колокольного звона и лика суровым лицом на стене и под сводом, под небом и также отвесно – Деисис! Колыбель и притвор тишины алтаря, панцирь царских дверей и кирас чешуя золотая – как закованный в сталь на дыбы поднимая коня, и дракона и льва и мечом, и копьем попирая… как с кропила пасхальные слезы священной воды, как горячие слезы свечей и лампады мерцанье говорили: – Останься! до дня, до конца, до беды, Иисусовой и… до последних латинских литаний. 5. Я на паперти вороном горькие зерна не жрал, задыхаясь от скуки, тоски и от голода тоже, не молчал и не пел, не воскликнул и не зарыдал – я тебя провожал как Офелию… или дороже той, которая в путь – как меня – провожала не раз, снарядив лишь улыбкой прощальной и горькой до срока – тех, чье сердце дрожало, чей лимб и стрела, и компас в молчаливой истерике и в ожидание вздоха океана... кипит под форштевнем тугая вода – это чайки визжат или серые гуси взлетают? это ржавые цепи и скрип крепостного моста, это факелы замка и шепот шотландских преданий, это в тысячный раз – нараспев, на разрыв, на петлю! – я кольцо твоих рук разрываю как кольца аорты, чтоб кричать и рыдать, и шептать, и молчать – я люблю! ...не молись за меня – я не верю ни в бога, ни в черта – я огни табаков и свечей, я из камня и льда, из стекла лепестков... и колючек, и роз ароматов – закален, уличен, леденел и горел от стыда – я холодный расчет и горячее сердце солдата! Паладины Любви, узнаете? я сед как парик и мукой пересыпан, и солью, и тальком скрипучим! я себя собирал по осколкам и вновь раздарил жемчугами улыбок и смеха… и солнечный лучик что для взора и сердца милее, чем отблеск клинка и стило, и навек сквозь пергамент проросшее слово и поэзия слез и восторга, и слов жемчуга и палящего зноя, и чувств опаляющих словно и заварка крута, и бокалы грохочут как ночь от шампанского выстрела в сердца и ночи причуды – мы умрем от любви! если некому будет помочь… – Ты о чем? – без пяти, без минуты.. скорее посуду наполняй до краев, до конца веселящим как черт и шипения шепотом, брызг золотых эскападой – если горная речка игриво и шумно течет, значит хочется ей, ах !… как хочется стать водопадом! Водопадами слез, поцелуями, глаз огоньков как алмазы и темные в темные ночи сапфиры... – мы срываем оковы, мечтаем и жаждем оков для мятежной души словно звука смеющейся лиры... Эрато! столько лет я в объятьях твоих и мечтах, столько дней и часов я как стражник застыл у порога этой музыки… той, что упрятана в старых часах золотыми ключами в руке вездесущего бога, золотыми ключами для наших мятежных сердец, молодеющих душ с каждым годом во тьму уходящим, золотыми ключами и тайн сундуками, и бес… беспардонною ложью и сказок как прежде манящих в берендеи лесов, в подземелий и ужас и шок, и хрустальных дворцов, и струны разговоров душевных! Я себя растерял и рассыпал, искал и нашел золотые колечки цепи, и креста… и на шею возложил этот собранный из обещаний и слов, из горячечных снов и бредовых надежд, из сомнений драгоценный наряд, и прекрасней не сыщешь оков, эшафотов... – я снова у ног и дразнящих коленей... Эрато! это ты уводила меня по камням, по тропинке лесной и по горной тропе, по сыпучим берегам из песка и обломков разбитых на днях кораблей о коварство скалы или рифов колючих – разве это поэзия? – Да! – отвечала, – и клик карнавала, и танцы на улицах старой Каперны, и следы на песке, на душе, на скрижалях твоих испещренных резцом словно горечью неим...моверной, сладкой болью и горькой разлукой с Мечтой, или вот – на круги своя, на эшафоты, на поиски слова, что растопчет, раздавит – погасит и снова зажжет! Разве я выбирала твои золотые оковы? Разве я напевала тебе, мол, спокойно усни, позабудь о коптилке в лачуге без дров и улова – в той где девушка ждет и очаг, и вздыхает старик, мастеря корабли из обломков и щепок былого? Только то в этом мире имеет и смысл и резон, что горячей слезой и любовью, и сердца биеньем ты найдешь у подножия гор, у каньонов… и взор загорится от страха и радости от восхожденья. Здесь и птицы поют и птенцы здесь щебечут не так, как в искусственной клетке печально поет канарейка, здесь уступы и кручи во мхах и цветах – не чета тем перил переливам и тех перламутров скамейкам, здесь срываются вниз и, цепляясь взахлеб на лету за упругие ветви и ветра веселое пенье, здесь не спрячется злоба и страх не заставит в поту задрожать... – Где найдешь ты больней и чудесней паденье!? Я надежда твоя и подруга, твой смех и печаль, я твоя как Диана в объятиях славного графа – если совесть твоя, если жалость как острая сталь, если нежность твоя до конца, до могильного праха, если боль твоя слаще столетнего меда и смех также звонок как мой, так же весел, лукав и беспечен – значит скоро, вот–вот... от обид и душевных прорех нас избавит гавот или вальс, или девичьи плечи... – Не спеши просыпаться, держись за свою Эрато! как мальчишка расплачся, вздохни как усталый мужчина – я загадка твоя, я девчонка в весеннем пальто и асфальт площадей в знойном мареве летнего сплина. Я твой город и мир на ладони и в шуме машин, шелестение шин и гудков, голосов и сигналов, и горящие окна, и неба ночной креп–де–шин, и фокстрот кабаре, и вино, но и этого мало! я поэзия жизни и счастья короткого грусть, я твоя Эрато и другой называться не буду, я любовь и надежда, и ты про меня не забудь – я люблю, я вернусь – я тебя никогда не забуду... ИСХОД -2 _____________________________________________________________ Вот опять загорелся описанный точно, До мизинца разыгранный город. И там — По горячим следам, по сгоревшим мостам, Под стеклом ювелира и в желобе сточном, Между льющихся лиц и лежалых вещей — Посвети напоследок, найди мою старость, Дай мне руку! Скриплю я, как дохлый Кощей, Но и ты ведь в одних зеркалах разблисталась… _____________________________________________ Павел Антокольский (Вот опять…) Это годы мои, это люди из пепла и стали, это я у твоих, как и прежде дразнящих колен. Стали годы как дни, но мы все-таки не перестали усмехаться судьбе и приветствовать радостный плен. Помнишь, губы твои мне шептали: не жди и не бойся – он с тобой, он в тебе с каждым днем молодеющий мир, – этих гор серпантин и дороги упругие кольца, и прибоя седины, и мол и убогий трактир из поэзии снов и на выдумки сказок богатых, из последнего слова: прощай… не забудь и прости, – слышишь, трубы запели и пыль под ногами солдата оседает как пепел и прахом лежит позади. Говорят полустанки сквозь горечь мазута и гари – мы не делали ставки и прошлого не проиграли. И прожекторов стразы, и сам красноглазый крупье семафорят по-разному в этой игре, как в игре. «Колдовские ли флейты поют, голосят поезда ли? О, скорей! О, спеши! Не печалься! Вокзал недалек...» * Мы мостов не сжигали и книг, и страницы листали… Ты? – как пламя свечи, я – как верный тебе мотылек. Мы пришельцы из снов мастерских, мы вернемся под вечер – и умолкнут цикады, и травы в садах как в строю, – это время любви и крылатый смешной человечек что стрелой на песке и на сердце напишет – люблю… На стекле, на стене, на душе, на крахмале манжеты, на пергаменте светлом в альбомах весталок и дам… Сколько песен и слов недосказано и недопето наяву и во сне, и по весям, и по городам. И сатир козлоногий, и нимфа – комочек миткаля, и осколки разбившихся ваз как осколки сердец разлетелись, и вновь в зеркалах и витринах мелькают наяву… это только Пролог, но еще не конец. Разрыдаются скрипки – их старый извечный мотив – он еще не постскриптум, хоть, в общем, и не креатив. Коль обьятья не крепки в преддверии черной падучей – не повязывай креп и целуй меня, bésame mucho… Ты – поэзия жизни, ты радость моя и печаль, ты надежда моя и надеждою быть не устала. Ты моя Эрато, ты – дорога, я твой календарь – ты моя колея, я заснеженный твой полустанок... Ты дворов проходных маркитантка и громких парадов, чердаков и мансард в поднебесье скрипучая дверь. Посвети напоследок, мне яркого света не надо – есть иголка в яйце, а у каждой иголки – Кощей! Нам, кощеям, не сладко – бессмертным, упрямым, дотошным – нас разделят на классы по вредности и понарошку. Так поднимем бокалы от радости и от кручины – нам, кощеям, все мало и в праздники, и без причины... За твои и мои, – о! прохладные светлые годы! – переулок – курьезную радость котенка, за обложку забытой заманчивой моды, за лист пожелтелый, может быть акварели японской, но с багровым отливом, то в розовый цвет сургуча, или воска излом? но какой прихотливый рисунок… собираясь в танцующем, праздном, слегка горячась, пили капли Абхазии, капельки нежной Пицунды! О, моя дорогая! о, жизнь моя, вечное счастье! разве та не жила, не болела со мной, не дрожала? или ты не дарила – несметно – резной и блестящей за пропахшее лето пропащим карельским пожаром? Мы любили рубинные брызги и поступь Клерже не забыли, а бином Ньютона на полке мышей развлекал… доиграет и наш заводной клавесин, забывая о правилах, сколько останется сил отбренчит… вспоминаешь? как бледная дочка врача проводила по клавишам и поводила плеча- ми и пальцами тонкими терла такие глаза! Утонченная Тонька, и нас образумит вокзал! Уезжая, простимся, что хочешь проси у меня – мы одеты по-зимнему, милая юность моя,– не проймешь, не уколешь и не прикоснешься – о, нет! к негражданской, но боли без разных особых примет… нас манила Манила – огни табаков и свечей, нас помилуют мимы – за гордость и горечь речей! Мы любили не плача и плачем как плакалось Вам, ненаглядная мачеха, родина бабок и мам... ______________________________________ * П.Антокольский (Мы приценимся к ним…) . © Олег Павловский, 2015 Дата публикации: 11.04.2015 07:24:20 Просмотров: 2860 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|
Отзывы незарегистрированных читателейГерман Грю [2015-05-03 23:03:41]
|
|