Последние строки А.С.Пушкина

Семён Прокатов

Форма: Статья
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 45109 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Предлагаемая статья была помещена в газете ”Лос-Анджелесский Вестник” в июле 2004 г. Я не раз выступал с лекциями, построенными на материалах статьи, но не планировал повторную публикацию. А прослушав в конце 2007 г. телепередачу ”Дочь Пушкина” (”Мой серебряный шар”), передумал. Энциклопедически осведомлённый ведущий В.Я.Вульф, владеющий материалом, как немногие, обласканный президентом В.В.Путиным главный редактор радио ”Культура”, начал рассказ утверждением о том, что Николай I не любил А.С.Пушкина, унижал его, радовался смерти поэта, а Наталья Александровна Пушкина ”бежала” в Германию. Как же сильны догматы официального советского пушкиноведения, если даже в наше время известный критик, искусствовед, театровед, литературовед, охарактеризованный обозревателем телевизионных программ С.Есиным как человек, обладающий ”мужеством сказать правду об истине”, не избавлен от отвергнутых наукой старых представлений!
Материал несколько переработан специально для ”Планеты писателя”. Посетители сайта, естественно, не имели возможности ознакомиться с ним ранее, так что ощущение повтора исключено.
В статье освещены тяжёлые обстоятельства последнего творческого года А.С.Пушкина-поэта. В ней учтены опубликованные в 1989-1994 г.г. работы С.Л.Абрамович, повлекшие за собой крушение многих легенд и традиционных представлений о А.С.Пушкине. Частично использованы некоторые результаты недавних источниковедческих и текстологических исследований профессора Санкт-Петербургского университета Р.Г.Скрынникова, опубликованных в 1999 г., в которых приняты во внимание полные тексты писем Жоржа Дантеса усыновившему его барону Геккерену и жене Е.Н.Гончаровой, введенные в научный оборот итальянской исследовательницей, профессором Сереной Витале (книга ”Пуговицы Пушкина”, 1995 г.; публикация с комментариями 7-ми писем Дантеса, журнал ”Звезда #8, 1997 г.). С.Витале получила доступ к семейному архиву Геккеренов; оригиналы писем принадлежат наследникам покойного правнука Дантеса, барона Клода де Геккерена.
В последние 15 лет произошёл своеобразный прорыв в изучении жизни А.С.Пушкина. Возможен ли новый прорыв? Да, если будут обнаружены считающиеся исчезнувшими письма жены поэта Натали к мужу.
Не являясь литературоведом-пушкинистом, я не обладаю всесторонними и глубокими знаниями о творчестве и жизни Пушкина. Мне для этого многого нехватает. Я, например, не знаю французского языка, без которого невозможно углубиться в первоисточники. Но как увлечённый любитель я знаком с определённым объёмом вторичной информации, т.е. с работами некоторых пушкинистов, на базе которых делаю свои наблюдения и формулирую возникшие соображения.
Пушкиным наполнена моя память; неудивительно, что я размышляю о нём в очередную годовщину его смерти, хотя статья была написана к 205-му дню рождения.

ПОСЛЕДНИЕ СТРОКИ А.С.ПУШКИНА
Поэты уходят, оставляя после себя Слово. От Державина до Бродского русские поэты сознавали значение своего творчества, которое живёт долго после их смерти, в отдельных случах – всегда. Пушкин писал: ”...весь я не умру – душа в заветной лире / Мой прах переживёт...” Бродский выразил ту же мысль иначе: ”От всего человека нам остаётся часть / речи. Часть речи вообще. Часть речи.” Почему я упомянул Бродского рядом с Пушкиным? Бэлла Ахмадулина сказала: ”Возможно, Бродский – это второе пришествие Пушкина.” Внешне – высказывание о Бродском, но по сути – о Пушкине, о его особом, единственном месте в русской поэзии и культуре вообще.
Имя Пушкина вобрало в себя всё лучшее в русской культуре золотого века. Пушкин вместил не только современную ему, но и предшествующую мировую и русскую культуру, своим творчеством раздвинул горизонты и определил направления развития литературы и литературного языка.
Пушкин, единственный из отечественных поэтов, удостоился высочайшей чести народной – он вошёл в русское сказочное поле наряду со славянскими богатырями. Об этом есть удивительно точные строки у Ксении Некрасовой: ”И Пушкин в пестряди цветной / жил как герой старинной сказки.”
Для старой русской эмиграции, представлявшей элитную часть русского народа – дворянство, интеллигенцию, офицерство – день рождения Пушкина 26 мая (6 июня по новому стилю) всегда был праздником – днём русской культуры.
Мы, нынешняя эмиграция, не унаследовали сословных качеств, между ними и нами пропасть истребления или оскопления самого ценного и значительного, что есть в народе – независимо мыслящей его части, культурного лица нации.
Тем не менее, на протяжении всего столетия русской эмиграции островных литераторов и любителей русской литературы связывают с русской континентальной литературой три мощные категории: русский язык, русская традиция и любовь к России. И хотя мы не придаём такой значимости дню рождения Пушкина, как русская эмиграция первой четверти ХХ века, и для нас эта дата – важнейший повод вспомнить и отметить нашу принадлежность к великой самобытной культуре.

Нас привлекают судьбы исторических личностей, осчастлививших человечество цельностью трудов своих, но противоречивых по характеру, гениальных свершителей, непрактичных и недальновидных в личной жизни, страстных настолько, что их хватало на великие результаты и спонтанные безрассудства – первооткрывателей в мантиях, сотканных из славы, тайны и загадок.
Александр Сергеевич Пушкин был такой личностью.
Довольно часто поэтическое творчество почти неотделимо от поэта-творца; поэзия необыкновенно личностна. Как правило, знание обстоятельств, в которых были написаны те или иные строки, помогает разгадыванию загадок, проступающих из большой поэзии.
Мстительная судьба Пушкина – пример того, как неблаговидные поступки человека рано или поздно оборачиваются злом против него же, хотя и то, и другое приводит порой к великим результатам.
Вот две параллели.
Пушкин мистифицировал сватовство к девице Софи Пушкиной (в замужестве Паниной), своей дальней родственнице, маскируя ухаживания за её замужней сестрой Анной Зубковой, а через 10 лет Дантес мистифицировал сватовство к Катерине Гончаровой, пытаясь зашторить своё увлечение её сестрой Натали, женой Пушкина. Прославленный военачальник и администратор Воронцов, благожелательно относившийся к молодому Пушкину, ввел его в свой дом, а поэт стал домогаться жены графа (которой, кстати, доводился двоюродным племянником); через 12 лет прославленный Пушкин, симпатизировавший молодому Дантесу, тоже открыл для него дверь своего дома, а тот пытался отбить жену у старшего товарища.
Результатом конфликта Пушкина и Воронцова была ссылка в деревенскую глушь, давшая миру немало великолепных творений, а столкновение Пушкина и Дантеса привело к смерти поэта, вернувшей ему увядшую было славу первого стихотворца России.
Отдалённый от нас почти двумя веками бурной истории, Пушкин видится нам не застывшим в камне и бронзе, а, как и его другу князю П.А.Вяземскому, ”дарованием в мутном сосуде” – вдохновенно взлетевшим в творчестве над современностью, но живым, горячим, мятущимся, раздираемым страстями своего времени.

Существует мнение, что Пушкин в последний год жизни ощущал творческую усталость, что обременённый денежными заботами, всё ухудшающимися отношениями с Николаем I, атмосферой непонимания и противостояния в собственной семье, нападками и кознями недоброжелателей и насмешников, искал смерти, по крайней мере предчувствовал её.
Действительно, 1836 г. не был особо плодовитым для Пушкина-поэта. Он занят, главным образом, многотрудной подготовительной работой по выпуску журнала ”Современник” (в том году вышли 4 книжки журнала), ревностно собирает исторические записи и предания, дважды выезжает в Москву для работы в главном архиве, заканчивает ”Капитанскую дочку”.
Наряду с журналистской деятельностью, сочинением крупных произведений в стихах и прозе в 1833-1835 г.г. (”Анджело”, ”Медный всадник”, ”История Пугачёвского бунта”, ”Пиковая дама”, ”Египетские ночи”, ”Сцены из рыцарских времён”, ”Материалы для истории Петра I”), Пушкин пишет по 14-18 отдельных стихотворений в год, в отличие, скажем, от 1828-1832 г.г., когда он создавал по 36-37 стихотворений. В 1836 г. было написано 14 стихотворений и сделано 16 стихотворных набросков; 12 стихотворений из 14-ти - короткие, от 4-х до 28-ми строк (167 строк все вместе; 343 строки всего в этом году). 8 стихотворений являлись либо переложением, либо вольным переводом Байрона, Колриджа, Ювенала, Горация, Яна Потоцкого и других.
О чём были немногие строки этого периода? Прежде всего, знаменитое стихотворение, широко известное под названием ”Памятник”, хотя оно названия не имеет, но снабжено эпиграфом “Exegi monumentum”, что значит ”я воздвиг памятник” – словами из оды Горация ”К Мельпомене”. Не кто-то поставил поэту памятник, он сам себе его возводит своим творчеством, добрыми чувствами, прославлением свободы и призывами к помилованию осуждённых. Ода Горация была переведена Ломоносовым, который воспел бессмертие поэзии, этой же оде подражал Державин в своём стихотворении ”Памятник”, говоря, что его поэтическая слава одолеет смерть.
Её же использовал и Пушкин для создания своего шедевра. Поэт понимает, как много значит его творчество для всех народов России, он перечисляет 4 из них, а в черновом варианте было ещё 3; он знает, что на него будут равняться поэты, пришедшие после него.
В период написания стихотворения завистники считали сочинения Пушкина неблагонамеренными, а жизнь – безнравственной; молва твердила, что муза поэта увядает. Мало кто из современников, на глазах которых рождался русский литературный язык, догадывался о величии и значении творчества Пушкина. Поэт потерял популярность у публики, его печалила людская неблагодарность. ”А Пушкин только созрел”, писал впоследствии Жуковский, ”и что бы он написал, если бы тяжёлые обстоятельства всякого рода, скопленные мало по малу, не упали на бедную его голову тем обвалом, который столь внезапно раздавил его перед нашими глазами”.
Полагают, что стихотворение ”Я памятник себе воздвиг нерукотворный” – прощальное слово поэта и, в то же время, обращение к потомкам. Слова ”Нет, весь я не умру” были восприняты как предчувствие близкой смерти, хотя строки ”Нет, весь я не умру - / Душа в заветной лире / Мой прах переживёт...” явно проявляют мысль автора о творчестве, которое переживёт творца, как и у Державина, о продолжении жизни Пушкина-человека, и смысл этих слов – ”я не умру”.
Понимание смерти как венца жизни присуще многим художникам. Размышлял на эту тему и Пушкин – можно найти следы его размышлений в некоторых стихотворениях 1834-1836 г.г. В качестве примера приводят строки из стихотворения ”Когда за городом, задумчив, я брожу”:
...но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мёртвые в торжественном покое.
Вряд ли эти строки свидетельствуют об интуиции поэта и предчувствии близкой смерти. Стихотворение в целом является противопоставлением деревенской жизни – городской, для чего использовано сравнение городского и сельского кладбищ, желанием поэта уйти от столичной придворной суеты в тишь деревни, посвятить себя полностью семье, писательству, чтению, вести размеренный и спокойный образ жизни, размышлять, обратиться к религии, а придёт время – спокойно умереть.
Пушкин мечтал о такой жизни, о радостях семейного круга, о том, чтоб вырастить детей и иметь внуков, то есть, о долгой жизни в деревне, а не о смерти в ней. В стихотворении ”Вновь я посетил”, написанном в 1835 г., поэт с кристальной ясностью и яркой образностью выразил свою мечту, описывая верховую прогулку ”на границе владений дедовских”:
...три сосны...
...Они всё те же,
Всё тот же их знакомый уху шорох –
Но около корней их устарелых
(Где некогда всё было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зелёная семья; кусты теснятся
Под сенью их, как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ,
Как старый холостяк, и вкруг него
Попрежнему всё пусто. Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастёшь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Весёлых и приятных мыслей полон,
Пройдёт он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
Давайте вслушаемся в последнюю строфу стихотворения ”Я памятник себе воздвиг нерукотворный”:
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Поэт явно говорит о продолжении поэтической работы, признавая над собой как над художником только божью власть, призывая себя не обращать внимания на обиды и клевету, не тратить времени на суету участия в возвеличивании или принижении своего творчества. Нет, это – не прощальное слово, а манифест предстоящей работы. В четырёх строчках звучит в более сконцентрированном виде мысль, высказанная Пушкиным шестью годами раньше в сонете под названием ”К поэту”:
Поэт! Не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдёт минутный шум,
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься твёрд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
В 1836 г. Пушкин понимал свою поэтическую задачу так же, как в 1830-м. Конечно, в 37 лет (а по тем временам это был уже солидный возраст) он сознавал, что молодость, а с ней бесшабашность и безудержность жизни, кончилась, и говорил себе: угомонись, будь мудрым. Одно из стихотворений заканчивается переложением слов великопостной молитвы:
Не дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
С этими строчками перекликается короткий набросок:
Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.
Он был ещё полон сил и желаний, он прямо говорил в одном из набросков:
О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.
Ещё хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья
Для чувств...
Но в то же время поэт относился с самоиронией к сужающимся и ускользающим возможностям амурных углов великосветских салонов, тайных свиданий и неприкрытого донжуанства. Он писал:
От меня вечор Леила
Равнодушно уходила.
Я сказал: ”Постой, куда?”
А она мне возразила:
”Голова твоя седа”.
Я насмешнице нескромной
Отвечал: ”Всему пора!
То, что было мускус тёмный,
Стало нынче камфора”.
Но Леила неудачным
Посмеялася речам
И сказала; ”Знаешь сам:
Сладок мускус новобрачным,
Камфора годна гробам”.
Он оставался таким же ершистым и острым на язык, таким же быстрым на словесную расправу, каким он был в прежние годы. Молодой друг Пушкина, граф Соллогуб, писатель, привёл в своих ”Воспоминаниях” эпизод, случившийся в ноябре 1836 г., когда он вместе с Пушкиным вошёл в книжную лавку Смирдина и ”импровизировал эпиграмму:
Коль ты к Смирдину войдёшь,
Ничего там не найдёшь,
Ничего ты там не купишь,
Лишь Сенковского толкнёшь.
которую Пушкин с необыкновенной живостью заключил: Иль в Булгарина наступишь”. А за год до этого эпизода, после назначения председателя Петербургского цензурного комитета, князя Дондукова-Корсакова, человека невежественного и ограниченного, вице-президентом Академии наук по протекции президента Уварова, с которым, по слухам, временами разделял любовное ложе, Пушкин написал эпиграмму, разящую обоих прямо и скрытым смыслом:
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему он заседает?
Потому что жопа есть.
Предчувствие близкой смерти?
Пушкин смолоду был завзятым дуэлянтом; он постоянно жил с мыслью о возможной смерти на дуэли, она была привычной для него. Он имел репутацию храбреца, не раз обсуждал с друзьями ”непонятное желание человека, когда он стоит на высоте, броситься вниз”. Его манила конспирация тайных обществ, острая журнальная полемика, хладнокровная смерть у барьера, азартная игра – в общем, битва. ”Есть упоение в бою” – писал поэт. Его дуэльный список обширен, он посылал вызовы более 20-ти раз. Часто дело не доходило до оружия и улаживалось, несколько раз противник у барьера отказывался стрелять в поэта, однажды Пушкин решил не стрелять после промаха противника, несколько раз взаимные выстрелы не попадали в цель. Под дулом пистолета поэт всегда вёл себя достойно и спкойно.
Однажды в Одессе гадалка, немка Кирхгоф, предсказала поэту смерть от белой лошади или белокурого человека. Это предсказание беспокоило его несколько лет, но в последние годы он уже не упоминал о нём, возможно, вообще забыл. Человек, постоянно живущий с привычной мыслью о возможной смерти, психологически готов к ней всегда; вряд ли он ”предчувствует” кончину каким-либо не рутинным образом.
Творческая усталость, желание уйти из жизни?
Стихи, написанные Пушкиным в последний год, не оставляют места такому ходу мыслей, как раз наоборот – они проявляют Пушкина полным жизни и желаний, но умеющим сказать себе: я поэт моей России, я становлюсь мудрее и степеннее и не позволю неблагоприятным обстоятельствам помешать моему творчеству.
Что же сделало этот год последним в жизни поэта? Как возникли тяжёлые обстоятельства, по выражению Жуковского, раздавившие его?
Говорят, характер человека определяет его судьбу. В значительной мере это относится и к Пушкину. Задиристый и горячий, он не упускал случая ссору, даже лёгкую, довести до дуэли. Насмешливый и дерзкий, он осыпал эпиграммами сильных мира сего, легко наживая недоброжелателей и врагов, преступая совершенно запретную черту, проведенную высшим духовенством. Влюбчивый и напористый, он осаждал даже жён тех, кто приютил и обласкал его, как это случилось, например, в доме историка Карамзина и во дворце наместника Воронцова, игнорируя соображения морали и правила приличий. Карамзины просто устроили ему головомойку, поставив разыгравшегося юнца на место, а вот всесильный Воронцов надолго упёк его в деревню, отчего, правда, русская литература только выиграла. Азартный и неугомонный картёжник, он мог проиграть хоть невесту, хоть рукопись, наделал крупные карточные долги, приобретя репутацию человека, которому сколько ни дай – всё проиграет. Весьма щепетильный в отношении своего положения в обществе, он женился, не имея достаточных средст, на первой красавице, практически, бесприданнице, обрекая свою семью на постоянную острую нехватку денег. Добрый и уступчивый в семейных делах, он опрометчиво согласился взять в свой дом сестёр жены, то есть, приял на себя заботы об их устройстве. Это означало, что надежды на переезд в деревню, который ликвидировал бы огромные расходы, связанные с велокосветской жизнью, рухнули, не говоря уже о возникших слухах и сплетнях. Правда, сёстры согласились платить половину суммы за наём квартиры из ежегодного пособия, которое Катерина и Александрина получали от братьев Гончаровых; кстати, Натали так и не выделили её доли.
Гончаровы, пообещавшие Пушкину значительное приданое за Натали (500 крепостных в Нижнем и Яропольце, нижегородское имение Катунки, скрыв, однако, что на нём был долг в полтора раза выше его стоимости), обманули поэта. Обещанная часть фамильных драгоценностей была давно заложена у ростовщика, так что зять получил лишь залоговую квитанцию на них. К моменту женитьбы Пушкин выдал векселей на огромную сумму в 25 тыс. руб., что не было тайной для Гончаровых. Они отказались передать поэту какую бы то ни было собственность, опасаясь, что он всё спустит в карты. По обычаям своего времени Пушкин мог отказаться от невесты без приданого, но твёрдо решив жениться, настоял на свадьбе.
Карточные проигрыши поэта положили начало финансовому краху семьи. В середине 1834 г. Пушкин получил заём из казны 20 тыс. руб. и тут же проиграл всю наличность, продолжая играть под векселя, делая новые долги. Пытаясь поправить положение, он заложил родовое имение Кистенёвку, но вырученных средств хватило ненадолго. В середине 1835 г. он написал шефу жандармов, что находится в крайне затруднительном положении, так как половина его 60-титысячного долга – долги чести. Он просил у царя ссуду в 30 тыс. с удержанием из будущего жалования – для погашения карточного долга. По указанию императора деньги были выданы; при этом царь освободил Пушкина от уплаты процентов за предыдущую ссуду и продлил рассрочку на 4 года. Двумя годами раньше двор выдал поэту безвозмездно 10 тыс. руб. – государь несомненно проявлял искренне дружеское расположение к своему историографу, отлично зная, на что расходуются выделенные деньги. Будучи неисправимым картёжником, Пушкин, тем не менее, отвергал с презрением нечестную игру. Друг поэта Нащокин описал эпизод, случившийся в 1835 г. Пушкин обратился к родственнику, князю Оболенскому, с просьбой занять деньги, но тот денег не дал, а предложил играть пополам – и крупно выиграл. Отсчитывая поэту его долю, Оболенский сказал, что ”играл наверное”. Как писал Нащокин, ”Поэт пришёл в ярость и, бросив деньги, в которых крайне нуждался, пулею вылетел из квартиры.”
Следует заметить, что крупные карточные проигрыши не были необычным явлением в среде столичного дворянства. Друг Пушкина П.А.Вяземский, например, проиграл в карты около полумиллиона рублей, чем расстроил своё состояние.
Постоянная нужда в деньгах, большие неоплаченные долги, надвигающаяся финансовая катастрофа мучили поэта. В начале 1836 г. он написал строчки:
Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам.
”Грех алчный” – росотовщичество. Во второй половине 1836 г. сам поэт, а затем и его жена заняли у ростовщика Юрьева значительную сумму, а потом отчаянно пытались выкарабкаться из его сетей.
Пушкин, которого друг Нащокин возил к цыганам, поил их шампанским, не жалея денег. По рассказу цыганки Тани, он однажды поспешно покинул её, говоря: ”Ахти мне, радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждёт!”
С приведенными строчками перекликается набросок перевода десятой сатиры ”Желание” римского поэта I-II века Ювенала:
”Пошли мне долгу жизнь и многие года!”
Зевеса вот о чём и всюду и всегда
Привыкли вы молить – но сколькими бедами
Исполнен долгий век!..
По свидетельству Вяземского, князь Пётр Козловский, сотрудник ”Современника”, переводчик и знаток римской поэзии, настоятельно требовал от Пушкина перевода сатиры. В последний год жизни Пушкин готовился к этой работе. В наброске стихотворного послания Козловскому он написал: ”Я приготовился бороться с Ювеналом”. Любопытно, что поэт сделал единственный короткий набросок перевода именно того места из Ювенала, где говорится о многочисленных бедах жизни.
В июле 1831 г. коллежский секретарь Пушкин был назначен на должность историографа для написания истории Петра I. Он был определён в Иностранную Коллегию и произведен в титулярные советники, что в табели о рангах соответствовало чиновнику IX класса. Ему был положен годовой оклад 5 тыс. руб. Для сравнения, Карамзин, знаменитый писатель и поручик в отставке, при вступлении в должность историографа получил оклад 2 тыс. руб. А 31 декабря 1833 г. Пушкин был пожалован в камер-юнкеры. Восприняв это назначение почти как оскорбление, он писал жене, что царь упёк его ”в камер-пажи под старость лет”. Но в дневнике он сделал спокойную запись: ”Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством. Доволен потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным”. Дело было не в возрасте – чиновник IX класса не мог получить более высокого звания. Да и среди 92-х камер-юнкеров 23 были старше Пушкина. В 1835 г. поэт рассказал Нащокину, что Бенкендорф предлагал ему, в обход правил, звание камергера, что приравнивалось к чину генерала; камер-юнкер приравнивался к штабс-капитану. Но приняв предложение Бенкендорфа, поэт стал бы зависим от шефа жандармов, что вопиюще не соответствовало вольнолюбивому духу Пушкина. Истинная причина его недовольства крылась в понимании психологии света, который, Пушкин был уверен, воспримет это назначение с насмешкой – при исключительной славе и авторитете поэта и при том, что он был удостоен высокой чести – сам император вызвался быть его личным цензором. Точно так же, как и его друг Вяземский, который двумя годами раньше получил чин камергера и долго избегал надевать придворный мундир, Пушкин решил не шить камер-юнкерскую униформу и не исполнять камер-юнкерские обязанности. Его с трудом отговорили друзья. Один из его приятелей, который сам был камер-юнкером, купил по случаю готовый мундир и подарил его поэту.
Обременённый придворным чином, Пушкин всё больше втягивался в водоворот столичной жизни. Он писал Осиповой: ”Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться”. Роскошные дамские туалеты, экипажи, лошади, форейторы, штат слуг в 12 человек, квартира тербовали больших трат. В мае 1836 г. Пушкины переехали из бельэтажа на третий этаж, сняв квартиру из 20-ти комнат за 4 тыс. вместо 6-ти тыс. Через 4 месяца переехали в другую квартиру, последний взнос за которую не смогли заплатить. Расходы жены на наряды были огромны – к началу 1837 г. Пушкин задолжал модным магазинам свыше 9-ти тыс. руб.
Поэта угнетало положение камер-юнкера, В середине 1834 г., будучи в состоянии глубокого смятения от крупных карточных проигрышей, он решился и, как написал в письме к жене, ”на днях хандра меня взяла: подал в отставку”, что явилось опрометчивым шагом; служба была важна для него во многих отношениях. Под давлением Жуковского он через неделю отправил Бенкендорфу письмо с выражением раскаяния, прося не давать ход прошению об отставке, а чуть позже – и второе покаянное письмо. Отставка не состоялась, но этот эпизод стал предметом пересудов, вызвал осуждение друзей. Жуковский писал Пушкину: ”Ты человек глупый... не толко, но и поведения непристойного...”, а затем ”...надобно тебе или пожить в жёлтом доме, или велеть себя хорошенько высечь”.
К концу 1836 г. почти катастрофические финансовые дела Пушкиных ещё более ухудшились. Пушкин заложил фамильное серебро, шали и драгоценности жены, часть приданого Александрины, даже свою шинель. У Натальи Николаевны не было денег на оплату задолженности булочнику, молочнице, аптекарю, кучеру, лавочникам; она брала в долг продукты питания и дрова. Долги всё увеличивались, а траты всё росли. После смерти поэта его долги составили около 136-ти тыс. руб., из них 92 с половиной тысячи – частным лицам. Следует, однако, учесть, что половина русского дворянства жила в долг. На финансовом горизонте Пушкина всё же были просветы: надежда на то, что ”Современник” даст значительную прибыль, да и вопрос о праве на долю в гончаровских имениях всё ещё был открыт. Но главное – это огромный финансовый потенциал сочинений поэта. Первое Полное собрание сочинений, изданное вскоре после трагедии, принесло 262 тыс. руб. дохода, что вдвое превысило оставленные долги.
Конечно, материальная неустроенность и заботы о заработке негативно отражались на творческой активности. В июле 1836 г. Наталья Николаевна писала брату: ”Мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом”. И далее: ”...Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию”.
Взявшись за издание ”Современника”, поэт рассчитывал на 60 тыс. ежегодного дохода, но надежды не оправдались, тираж первого номера не разошёлся, и издателю пришлось сокращать тираж из номера в номер.
Пушкин неохотно приступил к изданию журнала. Необходимо было преодолеть серьёзные трудности, главные из них – отношение русской читающей публики к русской литературе и цензурные ограничения. Основные читатели, дворяне, для которых французский был вторым родным языком, охотно покупали оригинальные французские издания, но и переводы с иностранных языков имели большой спрос, в особенности, в журналах. Наибольшим успехом пользовались ”Библиотека для чтения” Смирдина (5000 подписчиков) и ”Северная пчела” Булгарина (3400 подписчиков), ориентированные на малообразованную публику с невзыскательными вкусами. ”Современник”, задуманный Пушкиным как журнал чисто литературный, без политики, должен был стать лидером литературного движения. Bудучи периодическим изданием несравненно более высокого уровня, он предназначался для образованных дворян, но имел всего 600-700 подписчиков, и немудрено – только 5 процентов российских дворян получили образование в объёме гимназии.
Пушкин сознавал стоящие перед ним трудности и, направляясь в книжную лавку с ”продажным журналом, но неподкупной совестью”, не скрывал неуверенности. Как писал Н.В.Гоголь, имея ввиду ”Современник”, ”...получивши разрешение на издание его, он уже хотел отказаться от него”.
Разрешение на публикацию журнала было выдано в форме резолюции царя на прошении поэта, переданной через Бенкендорфа: ”Государь позволил через ценсуры, о чём уведомить Уварова”. Это означало, что журнал будут цензуровать на общих основаниях, без послаблений; кроме того, требовалось разрешение от церковной и военной цензуры и от Бенкендорфа. Пушкин писал: ”И с одной ценсурою напляшешься, каково же зависить от целых четырёх”.
После доверительной беседы с Пушкиным в сентябре 1826 г. государь вызвался быть первым ценителем и цензором поэта. Современники Пушкина восприняли решение царя как неслыханную привилегию. Адам Мицкевич полагал, что Пушкин был первым в России, кто пользовался свободой печати. Но в действительности общая цензура по схеме автор-цензор-автор была заменена цензурой царя, предполагавшей схему автор-Бенкендорф-цензор из III отделения-царь-Бенкендорф-автор. Вероятно, и сам император не предполагал такого оборота дела. Он поступил так же, как его брат, император Александр I, который освободил ”Историю” Н.М.Карамзина от какой бы то ни было цензуры. Но либеральные времена прошли; глава сыскного ведомства Бенкендорф во многом манипулировал монархом. Вместе с тем в ряде случаев проявлялось участие царя в цензурном процессе. Несмотря на подозрение жандармерии, Николай I разрешил печатать в казённой типографии ”Историю Пугачёвского бунта”, которую Пушкин написал, используя предоставленное ему право работать в архивах над историей царствования Петра Великого.
К началу 1836 г. цензурная привилегия Пушкину была полностью забыта. Министр Уваров (цензурный комитет находился в ведении Министерства Просвещения) распространил цензуру на все сочинения поэта. Цензурные притеснения вызвали его ярость. Кроме эпиграммы на цензора Дондукова-Корсакова он написал оду ”На выздоровление Лукулла” по поводу притязаний министра на богатства графа Шереметева, в которой ославил Уварова на всю Россию, называя его вором казённых дров и пр. Это был необдуманный, опрометчивый шаг. Общество шокировала дерзкая сатира на образованного русского министра, ближайшего помощника царя. В январе 1836 г. Николай I сделал поэту выговор через Бенкендорфа. Бевой генерал князь Репнин выразил общее мнение, написав Пушкину: ”...гениальный талант ваш принесёт пользу отечеству и вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением честных людей”.
Пушкин осознал свою ошибку. Весной 1836 г. он писал: ”Мне самому досадно, что я напечатал пьесу, написанную в минуту дурного расположения духа”. В августе он признался Н.А.Муханову, что раскаивается, написав свой ”мстительный пасквиль”, но дело было сделано – Пушкин напрочь испортил и без того натянутые отношения со всесильным руководителем цензуры. О помощи царя на этот раз не могло быть и речи – досадуя на себя, поэт остался один в атмосфере осуждения против Уварова и Бенкендорфа.
Семейное благополучие, к которому так стремился Пушкин, не состоялось. Красавица Натали была в большой моде; сам царь увлёкся ею и распорядился перлюстрировать письма поэта жене. Убеждение Пушкина в честности и порядочности государя стало улетучиваться. В мае 1834 г., задетый недостойным поведением царя, он записал в дневнике: ”...какая глубокая безнравственность... Полиция распечатывает письмо мужа к жене и приносит их читать царю... Никто не должен быть принят в нашу спальню”. Правда, через месяц раздражение поэта улеглось; он написал жене, имея в виду царя: ”На Того я перестал сердиться, потому что, в сущности говоря, не он виноват в свинстве, его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкнешь к говну, и вонь его тебе не будет противна. Ух кабы мне удрать на чистый воздух”. Пушкин разъяснял молодой и неопытной жене, обожающей придворную жизнь с её блеском и роскошью, балами и успехом, что двор – это настоящий нужник.
Но именно ухаживания Николая I сделали Натали неуязвимой – кто же решится соперничать с государём! Когда в середине 1835 г. Дантес стал искать внимание Пушкиной, у царя уже были другие увлечения.
Письма Натали к мужу не сохранились, но судя по письмам Пушкина к жене, осенью 1835 г. произошёл буквально всплеск ревнивых укоров Натали – это было начало её романа с Дантесом. Поэту кавалергард нравился, он писал отцу: ”Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде...” Пушкин ввёл Дантеса в свой дом, как когда-то Воронцов ввёл Пушкина в свой. Объяснение между Жоржем и Натали произошло на карнавале в феврале 1836 г. Поручик просил её ”пренебречь... своим долгом”. Пушкина сказала: ”Я вас люблю, как никого не любила, но не просите большего... Пощадите же меня и любите всегда так, как теперь”. Поведение кавалергарда не было вызывающим, он делал вид, что ухаживает за Катериной, незамужней сестрой Натали. Конечно, это никого не обманывало, но приличия были соблюдены, и Пушкин не придавал большого значения ужаживаниям Дантеса.
Сам Александр Сергеевич не обременял себя супружеской верностью. Внимание к Натали царя, подчёркнуто жаркая любовь Дантеса проходили на фоне увлечений Пушкина, подтверждающих его репутацию Дон-Жуана, что побуждало и чужих, и близких людей подозревать его в ”неверностях”. Упомянем несколько имён, с которыми связывали имя поэта в последние два года жизни: Долли (Дарья) Фикельмон, жена австрийского посланника, подруга царицы; её мать Элиза Хитрово; графиня Надежда Соллогуб; Александра Россет-Смирнова; Александрина, сестра Натали.
Только одна интимная встреча произошла между влюблёнными Натали и Жоржем, предположительно, в первой половине октября 1836 г. Потерявший голову поручик сделал Натали предложение, которая она, мать четверых детей, не собиравшаяся жертвовать своей репутацией добродетельной жены, сразу же отклонила. Натали хотела выяснить, в самом ли деле Жорж посватался к Марии Барятинской, как о том ходили слухи. Убедившись, что победила соперницу, Натали сразу же уехала. Свидание продолжалось несколько минут. Кавалергард потерпел полное фиаско, что нанесло ущерб его репутации ловеласа, которой гвардейская молодёжь очень дорожила. За три года до смери Наталья Николаевна призналась, что единственное, в чём её уличает совесть, - это ”согласие на роковое свидание... Свидание, за которое муж заплатил своей кровью, а я счастьем и покоем всей жизни”.
Когда в начале ноября Пушкин вызвал Дантеса на дуэль, офицер и усыновивший его голландский посланник барон Людвиг де Беверваад Геккерен искали способа уговорить поэта забрать свой вызов; кавалергард не был трусом, но сознавал, что дуэль с Пушкиным может погубить его карьеру. Для защиты чести жены и чтоб выставитгь Дантеса в смешном свете, Пушкин потребовал в качестве условия примирения женитьбы Дантеса на Катерине, хотя и не верил в такую возможность. По свидетельству С.Н.Карамзиной он до последнего момента ”бился об заклад, что эта свадьба один обман и никогда не состоится” – и проиграл несколько пари. Натали, оскорблённая сватовством кавалергарда к Марии Барятинской, а затем помолвкой с сетрой Катериной, открылась мужу, рассказав о свидании и предъявив письма поручика. Геккерен узнал о случившемся сразу же от Катерины – она, влюблённая в Дантеса и страстно желающая выйти за него замуж, фактически, была шпионкой посланника в доме Пушкиных. Поэт испытывал нервное потрясение, что не ускользнуло от внимания окружающих, которые не придавали значения мукам Пушкина и даже подшучивали над ним. Приготовления к свадье усугубляли гнев поэта. В декабре он писал отцу: ”Шитьё приданого... приводит меня в бешенство...” Пушкин не собирался идти на свадьбу и, как отмечала Софи Карамзина, заявлял, что ”...никогда не позволит жене присутствовать на свадьбе, ни принимать у себя замужнюю сестру”. Натали пыталась объяснить мужу, что не может порвать отношения с родной сестрой. Разногласия в их семье обсуждались в свете и при дворе. Сам царь принял участие в улаживании семейного спора, сделав подарок Катерине к свадьбе 1000 рублей, после чего Пушкин вынужден был сдаться. Смятение и беспомощность поэта проявились и в письме к Геккерену, написаном в середине ноября, непосредственно перед отменой первого вызова на дуэль с Дантесом. Обвиняя посла, своего злейшего врага, он ему же простодушно жаловался: ”Я, как видите, добр, бесхитростен, но сердце моё чувствительно.”
Выйдя замуж за Жоржа Дантеса, Катерина сразу же превратилась в богатую баронессу, невестку посла, проживающую в роскошной квартире семьи Геккеренов, представителей старого аристократического рода Голландии. Пушкины попадали в положение бедных родственников, что было невыносимо.
Трагедия Пушкина была не в кокетстве и легкомыслии жены, как думали современники, а в том, что шестилетняя семейная жизнь рушилась под напором житейских бурь. Его жена дорожила любовью другого – мечты о семейном счастье не осуществились. На вопрос Пушкина, по ком Натали будет плакать после дуэли, жена ответила: ”По том, кто будет убит”; после поединка вдовой стала бы либо сама Натали, либо её сестра, которую она любила. Обрушившись, обломки семейного счастья больно ударили по творческой активности Пушкина-поэта, фактически, погребли её под собой.
Ноябрь 1836 г. был в жизни поэта переломным в буквальном смысле слова. События этого месяца наносили удар за ударом по чести, достоинству и положению в свете, ”раздавили” Пушкина, по выражению Жуковского, поселили невыносимую муку в сознании. Оскорбительный пасквиль, выставивший Пушкина рогоносцем; признание жены о письмах Дантеса, её свидание с ним, показавшее, что её любовь принадлежит другому; скандальное сватовство Дантеса к Катерине, воспринятое поэтом как мистификация, но грозившее родственным общением со злейшим врагом; непонимание и осуждение друзей; непоследовательность в вопросе о дуэли с Дантесом, затем и невозможность, по запрету царя, вызова на дуэль – привычной для Пушкина реакции на оскорбление – всё это было слишком для и без того тревожного состояния души.
Пушкин-поэт отделился от Пушкина-человека и умер в ноябре 1836 г., но жив был Пушкин-дворянин, человек чести. В широко известном стихотворении М.Ю.Лемонтова ”Смерть поэта” хоть и допущены фактические неточности, что, вероятно, объясняется неизвестностью для автора деталей дуэли и смерти Пушкина, но очень точно определена одна из главных черт его характера – ”невольник чести”. Пушкин был в плену очень острого, подавлявшего другие мотивы поведения, чувства дворянской чести, сквозь призму которого воспринимал и жизнь, и смерть. Внешне туманные причины его действий, проясняются, если внимательно посмотреть на них сквозь ту же призму.
История с камер-юнкерством показала, как он ценил свою репутацию человека независимого и неподкупного. Тогда недруги поэта распустили слух, что он стал искателен и малодушен, что добился этого звания интригами и лестью, что придворный чин дан ему, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену, за которой откровенно ухаживал царь. Шитый золотом мундир унижал достоинство первого поэта России, был ему противен и, казалось, превращал его в холопа. Он записал в дневнике: ”...я могу быть подданным, даже рабом, но холопом или шутом не буду и у царя небесного”. Он сказал брату императора Михаилу Павловичу: ”Мы такие же родовитые дворяне, как Император и вы”.
Ноябрьский пасквиль вызвал гнев поэта, хотя внешне он реагировал с достоинством и спокойствием. Писатель Владимир Соллогуб вспоминал, что Пушкин сказал о пасквиле: ”...это всё равно, что тронуть руками говно, неприятно, да руки умоешь и кончено”. Но слухи о тайном свидании красавицы-жены с кавалергардом в сочетании с ”дипломом Рогоносца” компроментировали добродетельную мать семейства и мужа, что требовало немедленного действия – Дантес был вызван на дуэль в день получения анонимного письма. И даже когда Пушкин внял слезливым просьбам Геккерена и обещанию Дантеса жениться на Катерине и отменил вызов, он, по свидетельству Жуковского, готовил месть, которая бросит посланника в грязь, раскроет перед светом его сводничество и подлость. В стремлении защитить честь жены и свояченицы и своё достоинство он был непоколебим. И хотя при жизни его осуждали не только недруги, но и друзья, после смерти даже сам царь признал его правоту, когда в разгар суда над Дантесом, сказал брату Михаилу Павловичу, что Геккерен ”...точно вёл себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина... и всё это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль... Дантес вдруг посватался на сестре Пушкина; тогда жена открыла мужу всю гнусность поведения обоих”. Пушкин, помышляший о том, чтобы ”довести до сведения правительства и общества” вину Геккеренов за позорную историю, мог бы и сам доказать свою правоту, сделав достоянием гласности любовные письма Дантеса к Натали, но для него это было абсолютно неприемлемо.
Мысли, владевшие Пушкиным за полтора месяца до роковой дуэли, обнажились в коллективном четырёхстрофном ”Каноне в честь М.И.Глинки”, написанном - каждый по одной строфе – молодым графом Вильегорским (единственным, кстати, кому Пушкин, умирая, сказал, что любит его), князем Вяземским, Жуковским и Пушкиным, музыка сочинена князем Одоевским, на обеде у Всеволожского 13 декабря 1836г., через две недели после премьеры оперы ”Иван Сусанин” или ”Смерть за царя”, как она тогда называлась Три куплета друзей Пушкина были наполнены такими словами: ”Веселися Русь! Наш Глинка - уж не Глинка, а фарфор!.. Славить будет глас молвы нашего Орфея Глинку... Грянь, труба и барабан, выпьем за здоровье Глинки...” А вот четвёртый куплет, написанный Пушкиным:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не сможет в грязь.
Он не прославлял композитора, не восхищался талантом, как другие соавторы, он говорил о чести и достоинстве, которые ни зависть, ни злоба не затопчут в грязи – он говорил о себе, о гордости дворянина, поэта и мужа. Вслед за выдающимся английским поэтом лордом Байроном Пушкин ставил свою принадлежность к старому аристократическому роду выше творческих достижений. В стихотворении ”Родословная моего героя” он писал:
Мне жаль, что тех родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух;
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух,
...Что в нашем тереме забытом
Растёт унылая трава,
Что геральдического льва
Демократическим копытом
Теперь лягает и осёл:
Дух века вот куда зашёл!
Не правда ли ”демократический осёл” что-то напоминает? А ведь нас разделяет с автором 171 год! Аристократическая гордость уживалась с жаждой свободы, с нежеланием быть зависимым от мнения высшего света, состоящего преимущественно из других аристократов, русских, не очень русских и совсем не русских. В стихотворении ”(Из Пиндемонти)” он писал:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье, вот права...
Не звучит ли это как пророчество сегодняшних свобод, которыми мы пользуемся. путешествуя в Мексику, Канаду, Европу по собственной воле и желанию, наслаждаясь тамошними красотами? Прозорливость – улетающая далеко от своего времени мысль – поражает прикасающихся к творчеству великого поэта.
”Затоптать не может в грязь” – последняя поэтическая строка, написанная Александром Сергеевичем Пушкиным, оскорблённым покровительством представителем древнего аристократического рода, неутомимым волокитой и насмешником, неугомонным картёжником и дуэлянтом, раздражённым должником, рассерженным мужем, преобразователем русского литературного языка, столпом русской культуры, Великим Поэтом, гордым дворянином, человеком чести.
А через шесть мучительных недель – дуэль, смерть и бессмертие.

© Семён Прокатов, 2008
Дата публикации: 28.01.2008 01:55:17
Просмотров: 6405

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Наташа Северная [2008-08-14 15:18:13]

Очень интересная работа. Я не пушкинистка и даже не страстная поклонница. Но такие статьи интерес разогревают...

Ответить