Путь к Воскрешению (главы 1-3)

Денис Требушников

Форма: Роман
Жанр: Историческая проза
Объём: 26934 знаков с пробелами
Раздел: "Средневековье"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Введение:
Я ни коим образом не хотел оскорбить суннитов, шиитов и представителей иных ветвей Ислама, я только рассказываю о низаритах исмаилитах в контексте окружавшей их действительности в конце XII века, на который приходится пик учения ал-кийама (Путь к Воскрешению).

По моему мнению прозвище "хашишийин" - в русском понимании недостаточно страшно для определения убийц, ставших знаменитыми по всему Старому Свету. Для меня убийство в здравом рассудке кажется более ужасным, нежели убийство под психотропными или наркотическими веществами.

Я постарался совокупить историческую реалию с вымыслом, и по средством этого изложить учение Хасана II (Ала-закрихи-салам), а точнее Сирийскую интрепритацию под редакцией Горного Старца - Рашид ад-дин Синана, о котором сложено больше мифов и слухов, чем о легендарном Хасане ас-Саббахе - первом правителе Аламута (Алух Амут).

+-+-+-+-+-+-+-+-+

Глава 1. В сени кипариса обретаются мысли.
«Дух непоколебим: понапрасну катятся слезы»
Вергилий

Наш господин Рашид ад-дин Синан – мир ему – закончил диспутировать с уже невеликими правоведами, которые прибыли из Дамаска. Он превзошел их по разуму и логике, так что кара последует за ними. Теперь, должно быть, господин объявляет им места, в которых их предадут небытию, ибо нет неверного учению ал-кийама из тех, кто достоин называться человеком порядка, а следовательно, его душа не подлежит Воскрешению.

По прошествии послеобеденной молитвы мы отдыхали. Здесь, в саду ал-Джирска близ Масьяфа, находились многие мои товарищи. Всего их было около ста человек. Фида’и благоговейно ожидали приказаний нашего господина – мир ему. Тишину нарушали птицы, облюбовавшие низкие деревья; лошади – хорошие ал-Джазирские и абиссинские скакуны, - которые фыркали, мотали гривами и разрывали узкими копытами каменистый берег оазиса. Вдали слышался привычный шум Масьяфа, а вблизи наше ожидание нервировал хруст скорлупы орехов. Их вместе с медом нам предложили после молитвы, чтобы наши помыслы всегда находили разумное объяснение.

Среди нас были новые фида’и, которые лишь недавно завершили обучение. Они, подражая остальным, молчали, но когда на выезде из ал-Кафы показались сорок правоведов со слугами, загомонили и принялись обсуждать, кому же выпадет честь убить или умереть в покушении на того или иного мудреца. Не скажу, что я видел на лицах бывалых фида’и радушие к мута’аллимам, но и порицание их необузданной спесивости в строгих чертах не замечалось. Мы знали, что возвышенные чувства, ликование перед убийством пройдет, как когда-то подобное случилось с нами.

Я видел, как прошли Воскрешение многие мои товарищи, с которыми пришлось обучаться. Их души теперь познают истину в раю: они слились с наибом, нашим господином – мир ему, - и маулой имамом: Мухаммедом ибн Ала закрихи-с-салам – Аллах да благословит его и род его и даст им мир. Работа фида’и сопряжена с опасностью. Умирают семь из восьми убийц, и один из ста достигает седой старости. Нам, бывалым, не везло. Мы не очистились до конца, а следовательно, Аллах – да воссияет Его величие – зрит, что мы недостойны слиться с маулой имамом.

Я помню первое убийство после четырехлетнего обучения. Единственный образ, хорошо запомнившийся мне. Восьмого раджаба 581 года хиджры мы прибыли в Самарканд, переодевшись шафиитами. Нашей целью было убийство местного торговца коврами – Мухйя ибн Фатх ибн Расул абд Мухаммед ал-Аджам. Он – да будут внуки его сынами ослицы, съевшей свинину – выдал суннитам наших людей. Тогда погибло много верных, которые не были фида’и… Мы устроились подмастерьями в три разные кузницы и наблюдали за жертвой вплоть до шестнадцатого рамадана. На следующий день – праздник Воскрешения – было намечено убийство.

Утром, когда базар не заполнился толпой, я подковывал мула и увидел, как Абд Али Мустафа Адам набросился на Мухйю ал-Аджам – да будет проклят его род. Воины кади схватили фида’и уже мертвым. Решив, что покушение провалилось, он воткнул кинжал себе под подбородок. Самарканд сразу наполнился слухами о нашей мести. Ошибкой второго моего товарища – Хусейна ибн Раджаб ал-Джазир стало то, что дом торговца коврами начали охранять телохранители самого владыки города. Фида’и не успел убить себя после провала. Его схватили и потащили на площадь, все судьи спросили у верховного кади, как обойтись с Хусейном. Правовед обратился к избитому фида’и:

― Готов ли ты раскаяться и провозгласить закон?

― Да! ― выкрикнул истерзанный Хусейн.

Площадь погрузилась в громкий рокот голосов. Я же в это время – да простит меня Аллах – украл лук и две стрелы. Когда верховный кади призвал людей к тишине, мне оставалось натянуть тетиву.

― Тогда, ― продолжал правовед, ― пусть вернет всех, кого он сбил с истинного пути.

Я знал: - это означало, что Хусейн обязан был сообщить о наших крепостях, деревнях и тайных общинах в суннитских городах. Мне пришлось убить предателя первым, пока его уста молчали. Второй стрелой я убил Мухйю ал-Аджам.

Далее я скрывался в Хорасане, затем в Гирд-кухе, позже, когда пересекал Рудбар, заехал в Алух Амут, где встретился с самим имамом – Мухаммедом ибн Хасан Ала закрихи-с-салам – Аллах да благословит его и род его и даст им мир. Лишь после этого, огибая Халеб и ал-Джазиру вернулся в родную Кафу в Джабал-Бахре.

С тех пор прошло пять лет. На моих руках смерть десятков неверных. Я тогда понял, что фида’и обучается не четыре года – его обучение длиться всю жизнь. Когда сказал об этом нашему господину, он вписал меня в «риджал ал-джихад» - люди священной войны. С того момента, где-то два года назад по возвращении из Халеба, я стал проверенным, бывалым, фида’и; мог просить большей платы за убийство и отвергать покушения на незнатных людей. Я стал благородным, ад-дином – «опорой веры»…

Наш господин – мир ему – подошел к нам и начал называть имена фида’и и мудрецов, затем места, где правоведы должны кануть в небытие. Большинство из нас отправилось в паре. Последним наш господин обратился ко мне с присущим ему величием в позах, которое, впрочем, теряло смысл перед риджал ал-джихад, но я восхищался учителем, как и всякий член нашей общины.

Он сказал:

― Музаффар ад-дин ибн Юсуф ал-Кафа, да освятит тебя Аллах, как солнце освещает северные земли по лету; да растопит Аллах лед твоего порядка и даст мир…

Я склонился перед ним, ибо он наш да’и, он – наиб имама.

― Музаффар, ― продолжал господин, ― тебя я – владыка того, что есть – повелеваю убить последнего старца, очень почтенного мудреца, к которому я – владыка сущего – питаю симпатию и уважение. Его имя должно осесть на устах людей противодействия в Дамаске, но не должно слишком быстро дойти до слуха великого Салах ад-дина и тем более франков.

Я кивнул, не поднимаясь с колен.

― Его имя – Насир ад-дин Ахмед ибн Джабал. Запомни его.

После этого господин поднял меня. Я смотрел в его мудрые глаза. Учитель, по-обычному, возвышал подбородок - горделиво и властно.

Он заговорил снова:

― Музаффар, с тобой должны пойти двое. Они будут твоими слугами, так сказал я – владыка милости, дарующий прощение и ясную истину. А ты, как благородный человек, обязан проследить за слугами, оберегать их жизнь и веру от посягательств неверных, но так же, как их господин, должен карать и требовать уважения.

― Я запомню, господин.

― Помни и следующее: правовед должен вначале рассказать все верховному кади Дамаска, и лишь потом умереть ночью в своем доме. Если вернешься, нареку тебя Тамам-кунанда – Завершителем.

― Сила! ― крикнул я старый девиз.

― Музаффар, от тебя последнего зависит моя репутация, или же еретики сочтут меня лжецом.

― Он умрет, как Вы, господин, ему сказали.

― Иди и старайся не приближаться к Маркабу, там франки. Остерегайся отрядов Салах ад-дина, хотя он у стен Акры. И оставь стороной Крак-де-Шевалье.

― Благодарю за совет, господин – да освятит Вас Аллах!

Так начался мой путь к ал-кийама, путь к Воскрешению, о котором говорил имам, подтверждая словами Иисуса: «Я путь», ведь Иоанн, по учению Хасана Ала закрихи-с-салам – да освятит Аллах его могилу – говорил, что он учит не об Аллахе или о почитании Аллаха, но разъясняет саму Его сущность. В познании Аллаха, как истины, даже будучи мертвым – наш путь к Воскрешению, ал-кийама. Это батин, тайный смысл, закрытый для неверных.

― Аллах да освятит твой путь, Музаффар! ― сказал мне на прощание наш господин – Рашид ад-дин Синан – мир ему.

Глава 2. Лики матери для двух сыновей.
«Кто из нас двоих был безумен, когда ты принес мне лекарство?»
(Баба Саййид-на) Хасан ас-Саббах

Когда правоведы собрали пожитки в Масьяфе, где их расположил наш господин, и скрылись в горах, я нашел первые пары. Это были молодые фида’и, у которых лишь начала отрастать борода. В их глазах читался триумф и предвосхищение… Знаю, что они меня возненавидели – я умерил их пыл, сказав:

― Что толку от ваших трудов, когда они закончены лишь наполовину?

Это должно было их образумить. Убивать Музаффар ад-дина в их планы не входило, поэтому, как я и рассчитывал, мута’аллимы приняли мои слова за совет, а следовательно, я поставил себя выше их и опытнее, что должно было укрепить мой авторитет; он, в свою очередь, сыграл на руку мне.

Я спросил одного, где его пара убьет первого правоведа?

― Господин – мир ему – сказал, что завтра после полудня мудрецы остановятся в Химсе.

― Это хорошо, ― смекнул я, но виду, что перебил, не подал. ― Наш господин – умный человек. Если они прибудут после молитвы в Химс, то на ночь остановятся в единственном оазисе по той дороге… Там есть дом, где вы притворитесь хашишийинами…

― Пусть алкоголь обожжет твой язык! Аллах запрещает курить гашиш! ― дерзко воскликнул мута’аллим, и его злости не было предела.

― Я тебя прощаю за то, что меня перебил, но с твоей дерзостью я не смирюсь. Поэтому, если хочешь жить и убить еще десяток человек, как минимум, во имя имама и Аллаха, будешь делать, что сказал я! Лишь тогда помолюсь, чтобы Аллах освятил твое имя… Итак, вы притворитесь хашишийинами. Вот эликсир, ― я передал склянку с вытяжкой из горных трав, ― этим смажете глаза, и они станут мутными, как после гашиша, но разум останется чист и ясен, как золото Аламута.

― И что это даст? ― спросил меня мута’аллим.

Я рассказал им свой план: во-первых, фида’и должны убедиться, что правоведы действительно остановились в оазисе; во-вторых, исполнить мое поручение; а в-третьих, уже в Химсе под вечер убить первого мудреца. Мои рассуждения дали им пищу для разума, но разжег аппетит я:

― Позволь надеяться объятому страхом.

Фида’и молча оседлали лошадей и навьючили их пожитками. Несколько юнцов отъехали, но один, тот, с которым я разговаривал, остался. Сначала он попросил прощения у Аллаха и у меня, если оскорбил, и лишь затем, когда развернул скакуна вслед остальным, спросил:

― Ты, Музаффар ад-дин, опытный фида’и, так дай мне последний совет на сегодня: что делать, если неверные попытаются схватить нас?

― Наш господин – мир ему – однажды сказал, что если две лани бегут в разные стороны, а ты голоден – то беги за хромой.

Теперь я видел в его взгляде те крохи мудрости, которые должны избавить его разум от страха перед смертью.

― Сила! ― крикнул он мне и вздернул поводья абиссинца, пуская его с места в галоп.

Со стороны Крак-де-Шевалье подул ветер, тот благодатный ветер, который укроет фида’и от чуткого нюха смерти у суннитов. Солнце по-прежнему занимало почетное место в зените – Али – благословение ему – смотрит и освещает наш путь. Время на приготовления оставалось вдоволь – я решил выехать, когда небо над Маркабом и Джабалом озарится багровым свечением, поэтому вновь прилег в сени молодого кипариса. Мне нужно было обдумать план убийства. Приказав слугам съездить в ал-Кафу за предоплатой, сам, закрыв глаза, начал размышлять. Если те фида’и последуют моим советам, в близлежащих деревнях и городах расползутся слухи. Это хорошо, когда тебя боятся пуще самой смерти.

Далее, представлял я, путь правоведов будет пролегать по ночам, а следовательно, спать станут после утренней молитвы. Фида’и разберутся, если действительно отправили парочку ад-динов. Ко времени приезда в Дамаск, кади сами найдут Насир ад-дин Ахмеда, чтобы тот опроверг или подтвердил слухи. Знаю, ночью его дом примутся охранять. Будет сложно, но у меня есть слуги…

Шорох камней привлек мое внимание. По привычке, я не стал выдавать осведомленности. К тому же, этот запах, а человек заходил с подветренной стороны, мне прежде доводилось вдыхать – так готовят курицу только в одном месте: деревне ал-Мадждал, - а следовательно, тщетно подкрадывающийся фида’и врагом не являлся. Ни один суннит, каков бы ловкий или сильный ни был, к Масьяфу бороду не сунет.

Я притворился, что ничего не чувствую, словно сплю; однако разум, вскормленный на орехах, меде и кориандре, просчитывал возможные действия, улавливал шорохи и всякие изменения воздуха и тени, выстраивая полноценную картину. Убийца был уже в двух шагах. Долгая скачка и тяжелый желудок после курицы вызывали у него отдышку. Человек явно не намеревался убить меня, скорее хотел проверить реакцию.

Он только замахнулся кинжалом, как я проговорил, не открывая глаз:

― Всего три убийства в Ирак ал-Аджаме за полтора года… и от тебя несет шалфеем и розмарином с мускусом, теряешь навыки, Бахрам.

Открыв глаза, я увидел перед собой довольное лицо, пересеченное багровым рубцом. Два года назад фида’и еле вырвался из лап Нур ад-дин Махмуда в Халебе. Не без моей помощи… Теперь Бахрам, как и я – его брат, благородные убийцы. Фида’и был одет по-дорожному: в широкие штаны и длинную желто-коричневую рубаху из хлопка, прихваченную на поясе широким синим кушаком. От жары Бахрам, как простой бедуин, носил, придержанный кольцами, хлопковый платок-плащаницу, концом который прикрывал лицо от песчаных бурь. Сейчас он откинул его, чтобы я смог насладиться видом его черной окладистой бороды, подстриженной на греческий манер, что говорило о том, что недавно он выдавал себя эллина.

― Ничто не ускользнет от твоего слуха, Музаффар, но, как и прежде, забываешь приветствовать брата. Аллах Малик Салам!

Он убрал кинжал в ножны, спрятанные за бархатным кушаком.

― Царь Мира – Аллах, ― ответил я. ― Бахрам, тебе же должно быть известно, что за словами скрывается глухота… Присаживайся.

Он присел рядом, как обычно, перекрестив ноги; я подумал, что его слишком часто отправляют в Персидский Ирак.

― Я слышал, что безбородые тобой недовольны.

― Мне до них нет дела – я готовлю почву, чтобы обронить в него семя.

― И кого тебе поручили из тех старцев, что я встретил по дороге?

― Самого мудрого.

― Да, так всегда бывает, долгоживущий умирает последним… Музаффар, скажи ты мне, что твориться у франков? Кухистан полон слухов! Говорят, Салах ад-дин отомстил за сестру и подбирается к Акре.

― Он уже полтора года осаждает порт. В ал-Джазире молвят, что Папа отправил еще людей на наши земли. Месяц-два будут в Акре. После смерти Рено де Шатийона, Гвидо заперся в Иерусалиме, откуда его пытаются выкурить не только отряды Салах ад-дина, но местные бароны…

― Ого! Вот где можно будет разжиться деньгами!

Я с упреком посмотрел ему в глаза – счастливая маска слетела, и на его лице отпечаталась суровая действительность. Сколько я знаю Бахрама, всю жизнь, он всегда превозносил деньги выше учение ал-кийама. Мой брат был сложен так же, как три великих мясника – свиноеда: Рено де Шатийон; патриарх Иерусалимский – Ираклий; и Жерар де Ридфор – магистр тамплиеров. Бахрам хороший убийца, но когда-нибудь его погубит любовь к золоту и крови.

― Знаешь, чем ты страшен, Музаффар, - серьезно проговорил он. – Ты действительно веришь в Воскрешение. Ты должен был умереть еще два года назад, в Халебе, когда спасал меня, но, видимо, Аллаху ты еще нужен живым. Когда я вернусь домой, мать будет радостна по мне, но по тебе, всегда будет скорбеть при твоей жизни…

Он встал и, прежде чем скрыть лицо, выкрикнул на прощание:

― Аллах Малик Салам!

Ответа Бахрам не получил. Преспокойно подошел он к своей бурой кобылице и махом вскочил на коврик, служивший подобием седла.

― Музаффар! Да освятит Аллах твое имя на стенах Тира!

С этими словами фида’и, как бедуин, хлопнул ладонью по крупу животного, заставляя лошадь подниматься в ал-Кафу по крутому, каменистому склону, в объезд проложенной дороги.

Бахрам ад-дин Махди ибн Юсуф ал-Кафа, каким бы ни был он сребролюбивым, в его словах всегда оказывалась пророческая правда. Наш господин – мир ему – скажет, о новом моем прозвище. По воле имама, хотя об этом стараются не говорить, второе имя присваивают раньше, чем сам начнешь в него верить и ему соответствовать. Бахрам это знал или предугадывал; и за такую способность он получил имя Махди – Мессия, ибо его слова призывают переоценивать ощущаемую реальность.

Глава 3. Две стороны динара.
«Что обостряет наши страдания и наслаждения: это – сила действия нашего разума»
Мишель (de) Монтень

Когда слуги вернулись, я все еще размышлял, однако теперь мой разум пытался осознать слова и поступки Бахрама. Тридцать-сорок лет назад любая бы мать желала скорбеть о сыне при жизни, но теперь, с приходом ал-кийяама, это право узаконено, так чтО в отношениях с братом изменилось, я не понимал, а главное, не хотел. Лучше наоборот: забыть вовсе его жажду к мирским благам и предаться стремлению к собственному Воскрешению.

Слуги, видимо в будущем из них получатся достойные имама – Аллах да благословит его и род его и даст им мир – фида’и, ни монеты не взяли себе. Люди и сунниты, прочие неверные и франки, особо сведущие в вопросах грабежа, не отложили отпечатки жадности и праздности на безбородых и смуглых лицах моих слуг. По существу, после четырехлетнего обучения в предместьях Афамиии, как мне стало известно, путешествие в Дамаск будет самым долгим для них. Когда-то самым длинной дорогой мне показался путь из Самарканда, и хочу надеяться, что этим мута’аллимам не придется пройти через предательство, воровство и бегство… Однако из всей суммы предоплаты не хватало двух динаров. Я спросил, где они, чтобы слуги воспринимали меня, как подобает: за господина, который в состоянии наказать или помиловать. Таким вещам фида’и должны учиться с младенчества.

― Бедуин выпросил по одной монете с нас.

― Он назвал имя, чтобы вы смогли его найти и отомстить?

― Нет, господин. Но он сказал, что если мы захотим его найти, нам следует искать тебя, господин.

Я задумался над тем, какую же игру задумал со мной Бахрам. Не успел он вернуться домой, а мне хоть начинай курить гашиш, чтобы выкинуть его из головы. Брат прекрасно знал слухи, но решил проверить меня, а следовательно, он сильнее меня. Бахрам преподал урок слугам, чтобы задумался я о том, что известно ему о будущем, какие испытания ниспошлет мне Аллах, и как они будут связаны с братом? Это тяготило разум даже в сени молодого кипариса. Спасения от этой слабости я не знал, оставалось подчиниться судьбе, но быть при этом в здравом рассудке для того, чтобы я обрел новое имя – Тамам-кунанда, Завершитель.

― Мы виноваты перед тобой, господин, ― прервал мои мысли слуга. Он пал на колени и протянул кинжал.

― Если мы поступили неправильно – накажи нас, ― с этими словами склонился и второй слуга.

Бахрам знал, что они сделают, и знал, как отвечу я. Пусть его домыслы сбудутся, пока. Взяв кинжал, я проговорил:

― Накажет вас Аллах, я же заставлю вас запомнить провинность.

Теперь мне оставалось свершить задуманное. Я поднял их с колен и кинжалом оставил по неглубокой ране на груди. Это не так больно, сколько обидно. Я мог бы разрезать кожу между пальцами, но тогда это привлечет внимание в будущем. Этого я допустить не мог, иначе удачу можно сбрасывать в пустой колодец, а следовательно, такие знаки на открытых участках тела губительны. Чем меньше думают, что ты фида’и, тем больше шансов закончить работу.

― Да освятит Аллах твое имя, господин Музаффар ад-дин.

― Закат ждать не будет. Азиз, найди пастуха овец: возьми горсть помета и лечебную траву. Маджлад, ты приготовишь сменную одежду себе и Азизу. Мы отправимся к ночи… Найдете меня в Масьяфе.

Слуги разбрелись по указанным делам, мне же предстоял пеший поход. Подобрав искусно сотканный коврик, я уложил его в холщевую сумку, затем вышел на дорогу и под палящими лучами солнца двинулся к замку. Мне нужно было побыть одному, обдумать, что же хотел сказать Бахрам?

Если брат знал слухи о Салах ад-дине и осведомился о том, что знаю я не меньше, чем Махди, то почему же он упомянул Тир, когда сам пожелал разбогатеть в Иерусалиме? Кому же Бахрам собирается помогать? Король Гвидо де Лузиньян слишком слаб без побратима: Рене де Шатийона - и недальновиден, чтобы заручиться поддержкой нашего господина – мир ему. Король Ричард заперт в Акре. Салах ад-дин мог нанять Бахрама, но для чего? Освободить Иерусалим? Вероятно. Однако сунниты не столь опрометчивы, чтобы, сняв осаду с Акры, сразу влезать на стены Иерусалима. На Салах ад-дина это не похоже. Кухистан полон слухов… Нет, не мог брат вернуться из Алух Амута с греческой бородой! Остаются только франки. Кто-то из них собирается всерьез насолить королю Гвидо.

Что ты задумал, Махди? Неужели тебе нужна моя помощь? Каков хитрец! Выговаривая меня, предупреждал об опасности: Аллаху я нужен живым. Не Аллаху я, брат мой, тебя я нужен живым… Куда тебя втянули деньги?

Зачем ты вернулся, Бахрам?

Масьяф встретил меня благосклонно. Массивные врата были открыты, сквозь них просматривалась обычная жизнь. Люди мотались по своим неотложным делам. Торговцы кричали, зазывая толпу; шумели покупатели, сбивая цену. Невдалеке, в загоне, объезжали высокого черного жеребца с сильными копытами и с лоснящейся в лучах вечернего солнца длинной гривой, спускающейся до широкой мускулистой груди. Конь мотал головой, противясь тому, чтобы на него набросили уздечку. Он лягался, вставал на дыбы, норовил красивыми крепкими зубами вцепиться в руку коневоду. Я подошел ближе. Мне нужен был конь, а лучшего жеребца не найти. Крутой стан, широкий круп, бойцовский норов – он прирожден к долгим, быстрым скачкам, при этом вполне способен вынести до трех человек. Недостатком же являлась его необузданность, а следовательно, свирепый характер, доходящий до дикости, граничащей с безумием. В остальном, конь был великолепен.

Жеребец меня увидел и застыл, разглядывая и поражаясь моему спокойствию к его выходкам, в то время, как другие люди галдели, то восхищаясь, то продолжая делать ставки. Коневод живо набросил на него уздечку и привязал к столбу. Развлечение окончено, и торговец подошел ко мне; его вспотевший и усталый вид меня не интересовал.

― Отдам за пол цены, всего пятьдесят динаров.

― Торговаться будешь с робкими [христианами]. Я возьму его за десять динаров, и в придачу к этому франкское седло с толстыми подпругами.

― Господин, Вы верно хотите меня ограбить! Да такой жеребец всю жизнь вам прослужит верой и правдой. Говорят, что у Али – благословение ему – такой же был.

― Мне нет дела до твоих родственников. Десять динаров и не киратом больше. Соглашайся, за большее не выручишь.

― За пятнадцать…

― А теперь скинешь пять динаров за то, что оболгал Али – благословение ему! Ибо продаешь коня одному из риджал ал-джихад.

― Так бы сразу и сказали, господин, что на благое дело коня покупаете. Берите за десять, коль вам угодно. И да освятит Аллах Вашу душу. Коня кличут – Файд.

― Вдохновение… Это хорошее имя.

Люди говорят, кони чувствуют душу человека. Если слабак – нападают, если ищет смерть – забивают копытами. Файд в моих глазах увидел бесстрашие и равнодушие к смерти. В конечном счете, мне даже после смерти представится возможность познавать Аллаха, ведь я не делаю посредника между собой и Аллахом, как сунниты приняли такую киблу в виде камня Каабы в Мекке. Я свободен от идолов, и Файд понял, кому будет доверять жизнь и подчиняться. Лучшего хозяина он найти бы не смог.

Отплатив торговцу, я спросил у него, долго ли он намерен оставаться в Масьяфе, на что коневод ответил мне:

― Здесь мой дом, я буду здесь до смерти.

― Я пришлю слугу, он оставит у тебя послание и даст два кирата. Можешь выкинуть послание через два дня.

― По кирату в день, а не маловато…

― В схватке между жизнью и смертью, нет места торговле, ― ответил я.

Оседлав Файда, я одобрительно похлопал по шее и мерным гордым шагом пустил его к переписчикам в небольшую библиотеку. Я употребил слово «небольшую», ибо с моей точки зрения не каждый город или крепость может предоставить обучающемуся столь богатую и величайшую библиотеку, какую я видел в Алух Амуте. Но с точки зрения библиотеки в Масьяфе для крепости это подходящая коллекция книг, бОльшая, чем, к примеру, в Крак де Шевалье. Таким образом изменятся может количество, а не суть вещей, ведь ценность того или иного предмета определяется точкой зрения смотрящего на этот предмет.

Ко мне, только вошедшему под своды библиотеки, подошел старик с седой бородой и неприятными складками морщин по всему лицу. Одевался ученый муж в просторный белый халат. Черные глаза излучали мудрость и уважение ко мне. Только образованный человек мог заходить в библиотеку. Обученными грамоте людьми среди молодых и зрелых, являлись фида’и, а нам людям священной войны, особое уважение. Наш путь краток и сложен, а главное, рационален.

― Аллах да освятит твою душу! – провозгласил ученый муж. ― Чем могу помочь знатному господину и слуге нашего господина – мир ему.

― Мне нужен лист тростниковой бумаги и принадлежности.

Я написал записку Бахраму о том, чтобы через восемь дней ждал меня у западных ворот Дамаска. Уходя, я отдал принадлежности старику со словами:

― Аллах Малик Салам.

― Узнаю фида’и, ― ответил он. ― Ни благого слова, пока действительно не поможешь ему. Да освятит Аллах душу твою. Малик Салам Аллах.

У выхода, не решаясь войти в библиотеку, топтались мои слуги в черных ночных одеждах, головы их покрывали платки, удерживаемые кольцом. Воистину, если хочешь пересечь земли людей противодействия, то лучше вообразить себя бедуином, но на площадь крупного города легче проникать под видом дервишей.

― Как вы нашли меня? ― спросил я у слуг.

― Господин, ты купил коня, а такой конь в городе приметен.

― Теперь вы поняли, почему я порезал вам грудь?

― Да, господин. Для нас благо, что именно ты учишь нас, наказываешь и заботишься.

― Ладно. Азиз, отвези это послание торговцу коней. Он предупрежден. И дай ему два кирата… Мы будем ждать тебя на склоне.

― Как прикажете, господин.

© Денис Требушников, 2008
Дата публикации: 08.04.2008 13:51:19
Просмотров: 3064

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.