Правда...

Анатолий Шлёма

Форма: Эссе
Жанр: Размышления
Объём: 14887 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Правда... Блокада.

Вместо предисловия.
Один человек очень сильно хотел увидеть Правду и рассказать о ней людям. Он по долгу, изо дня в день, молясь, обращался к Богу с просьбой ему помочь её увидеть. Наконец Бог услышал его молитвы и сказал: - Я помогу тебе, но предупреждаю, что Правда тебе не понравится, подумай... Но, человек все равно настаивал на своём, всё равно продолжал просить показать ему Правду... И тогда Бог сказал ему куда идти и где её найти. И вот через много лет поиска, скитаний, испытаний и жесточайшей нужды, человек таки нашел её, Правду... Посмотрел на неё и сразу же отвернулся: - Какая же она страшная... Господи, что же я скажу людям?
- А ты соври...
* * *
...Счастлив тот, кто по ночам крепко спит, кого, - как говорят, - не разбудить даже выстрелом из пушки или мяукающим, прямо в ухо, от голода или от скуки, котом. А еще счастливее тот, кто не видит снов, - ни хороших и не плохих, - который просыпается утром бодрый, свежий, обновлённый, а не такой, весь помятый, как будто его заставляли всю ночь читать или смотреть ужастики с самим собой любимым в главной роли...
...Скоро три часа ночи, непонятно почему, проснулся, ворочаюсь, ...снова никак не могу заснуть... Снова ко мне в голову пришли "умные мысли", - которые, почему-то, стали часто ко мне приходить именно в 3-5 утра, да еще если лежать на спине, запрокинув руки за голову... Лежу и думаю: почему?.. Что я такое натворил, сделал в своей жизни или, наоборот, не сделал, за что теперь расплачиваюсь, почти каждую ночь, таким страшным наказанием, наказанием бессонницей?..
...Когда я еще работал, - до выхода на заслуженный отдых, - то по утрам, когда меня будил будильник и мне надо было вставать и идти на работу, я часто думал, мечтал о тех днях когда я буду свободен и буду спать столько, сколько хочу. Я наивно думал, что вот тогда я оторвусь по полной: буду спать сутками и ночью, и днем... Ээээ... «Мечты, мечты, где ваша сладость...». - На, бери! Спи! Спи сколько хочешь! Ан, нет, не получается.
...В голову лезут какие-то, уж давно забытые, впечатления и смутные воспоминания, глупые мысли и мечты, в общем всякая чепуха, которая возникает в голове, когда ещё не заснул или ещё до конца не проснулся. И я покорно следую за ними, потому, что умение мыслить, фантазировать, мечтать, порой грезить, - когда мне не спится, — это, наверное, и есть самое большое мое богатство. Это так же моё единственное место, где моя душа, моя личность, мой индивидуум, может быть в самой комфортной обстановке: один на один, - при чём, в любое время и в любом месте. Я люблю это моё богатство и его, как могу, храню в себе, стараясь все время его приумножать, тем, что пишу. Иногда, конечно, мне хочется им похвастаться, поделиться, - у меня его ведь не убудет и для этого его мне не жалко, а совсем наоборот, это мне доставляет большое удовольствие, мне это даже очень приятно... Конечно, его у меня можно позаимствовать, им можно воспользоваться, но оно всегда останется моим и его никому не возможно у меня отнять или украсть... Это так же, как женское внимание и женскую нежность. Женская нежность - это то, что женщина отдаёт не всем и даже не всем тем, с кем спит. Нежность не купишь, не украдёшь, не возьмёшь ни обманом, ни силой; и ни с чем не перепутаешь...
...Почему-то вспомнилась цепочка совершенно не значащих, тогда, - да и сей час, - событий и никак не выходит из головы.
...Когда-то я работал бюрократом в одной престижной конторе, сейчас конторы называют офисами... Ходил на работу в галстуке и в шляпе, и с солидным портфелем, так тогда было принято... Тогда "бюрократов" тоже ругали, но уважали, в основном за должность: дурака на хорошую должность не поставят. Хотя ставили и дураков, но их не уважали а просто побаивались, у дурака, как правило, была солидная «крыша», - как теперь говорят... А потом, тогда нас очень хорошо учили, наши троечники сейчас бы были отличниками. При чем хорошо учили не только в школе, в техникуме или в ВУЗе, а и потом. Была целая сеть, программа подготовки и переподготовки персонала во всех областях народного хозяйства. Была уйма всяких курсов, в том числе и курсов по повышению квалификации. А еще были "в моде" различные командировки или просто однодневные встречи-визиты по обмену опытом, - "по обману опытом" - шутили мы между собой... Помню, меня как-то послали в Ленинград, - тогда ещё в Ленинград, - на месячные курсы «по повышению». Мне очень повезло, было лето и не просто лето, а середина лета... Белые ночи...
До этого я никогда не был в Ленинграде, а тут вот такая оказия. Я поселился в студенческую общагу, сходил пару раз на лекции..., и все, ходить перестал... Тогда во всем был сильный крен в сторону идеологии, надо было учить и знать много такого, что для дела, для работы или просто в жизни - было совершенно не нужно, просто бесполезно, - как «трактат об особенностях половодья в условиях вечной мерзлоты» для врача или токаря. Но, без этих знаний было ни как нельзя: Тогда было так: «Партия — это руководящая и направляющая сила нашего общества». Словом, я «положил» на эту силу «... с прибором» и ушел, - в самом прямом смысле, - в город, в непростой город, а в город Ленинград.
...И так я весь месяц, все вечера и все ночи, пропадал в городе. Ходил в театры, в музеи, на кладбища к могилам знаменитым людей прошлого, болтался по Невскому, слушая песни известных и не известных бардов, стихи известных и неизвестных поэтов, участвуя в спонтанно возникающих жарких спорах и диспутах на открытом воздухе, на совершено разные темы: от «коллективизации и до космоса», «митьковал»...
Я хотел, и очень сильно старался, побывать везде, везде куда можно было успеть попасть за месяц. Но месяц — это крайне мало для Ленинграда, пришлось «программу» значительно урезать до мест самых известных и значимых. Конечно у меня были предпочтения, куда я сам очень хотел попасть, но ходил и туда, куда было нужно сходить в обязательном порядке всем, всем(!), при чем не принудительно, например, на Пискарёвку...
...Конечно же, о Ленинградской блокаде я знал еще с детства, еще со школы. Но это было как-то, будто не взаправду, а так, как любая другая информация из книги, из учебника, а не из жизни, не как бы по настоящему. Это меня сильно не трогало, не волновало: что-то было, где-то было, когда-то, очень давно и не со мной - как Куликовская битва...
...С начала я долго ходил по самому кладбищу, среди огромных прямоугольных братских могил, на которых не было ничего, только росла трава, да маленькая каменная табличка, у дорожки, на которой была выбита лишь дата, только год. Больше всех были с датой 1942 год... Было понятно, что людей, - тысячи, сотни тысяч(!) ленинградцев, - хоронили как придется, потому и не было ни крестов, ни памятников, никаких надписей конкретно напоминающих о тех, кто там был похоронен, все (сотнями тысяч) в одной большой, по истине, Братской могиле...
Было тепло и солнечно, и тихо-тихо. Хотя посетителей было не мало, как одиночных, как я, так и организованных экскурсионных групп... Перед монументом, на огромных клумбах, колыхались на ветру красные маки и на всех каменных плитах, и у монумента Родина-мать были цветы, в основном — красные, в основном алые гвоздики...
На выходе, перед тем как идти на остановку троллейбуса, я остановился чтобы вернуться в реальность, прийти в себя и покурить. Я курил и рассеяно глядел по сторонам, на глаза попалась надпись крупными буквами, на фронтоне строгого, прямоугольного здания: «Пискарёвское мемориальное кладбище. Музей». Я, докурив, выкинул окурок в урну и решительно открыл дверь. Внутри был торжественный и скорбный полумрак, все в красных и черных тонах, людей почти не было.
...На блюдце лежал маленький кусочек ржаного, наполовину с опилками, хлеба, но тогда всеми такого желанного, заветного, жизненно необходимого для всех, всех ленинградцев, - всего 125 грамм. А вот и тот самый Дневник Тани, Тани Савичевой, дневник всего в девять меленьких листков, но по объему информации — это целая энциклопедия Ленинградской блокады... Наиболее сильно поражают три последних записи, видно, что она их писала через какие-то промежутки, в разные дни: «Савичевы умерли», «Умерли все», «Осталась одна Таня»...
Через много лет, в силу случайных и каких-то неизвестных и известных мне обстоятельств, — волею судьбы, - я стал ленинградцем, а, вскоре, Питерцем. Я, к этому времени, узнал уже много о самой блокаде, да и о самой войне. Но, как потом выяснилось, что я знал еще очень мало.
Как-то, несколько лет назад, на работе в ночном дежурстве, - как раз накануне очередного празднования Прорыва блокады, - я следил за показаниями приборов и рассеянно слушал наше питерское радио. Ночные дежурства, по двенадцать часов, без радио (телевизоры, на работе, были запрещены), - это как пытка без еды или воды, потому, что это главное средство борьбы со сном. Слушаешь, вникаешь в услышанное и спать не так хочется.
Накануне, сменщик, в очередной раз посетовал и одновременно позавидовал мне, что он, дескать моложе меня, но уже начал седеть, а у меня, хоть я на прилично старше, ни одного седого волоска... Я ему в шутку ответил: - Мол, дорастешь до моих лет и у тебя перестанут расти седые волосы...
И вот я сижу, гляжу в монитор и слушаю всё то, что вещает мне радио... Ближе к полуночи, началась передача, - которая длилась почти всю ночь, - на актуальную в тот день тему, тему празднования очередной годовщины Прорыва блокады. В начале было все как всегда. Дикторы зачитали хронику событий вчерашних и планов на завтра, прозвучал Ленинградский метроном, потом выдержки из документов той поры, воспоминания вперемежку с песнями военных лет, ничего такого особенного, все как всегда. Но.., вот уже ближе к утру, - когда, казалось, что уже все, - кто не на дежурстве, - должны были бы спать, в редакцию начали звонить простые слушатели, простые ленинградцы, со своими воспоминаниями, со своей правдой о той страшной поре.
С начала говорили хоть и о очень грустном, но уже почти всем известном, уже знакомом, но постепенно градус напряжения стал нарастать и нарастать и уже ближе к концу, из приемника вещали о таком, что у меня на голове стали сами собой шевелиться мои не седые волосы. Я не могу это пересказать вам и потому, что не всё, и не все подробности запомнил сам. Но, главным образом, потому, что это нельзя, не возможно передать, я не сумею, это просто невыносимо, это страшно и тяжело, это, как мне кажется, не для простой, обыкновенной человеческой психики, это будет, как изощренная психологическая пытка. Люди, слушатели, в своем большинстве, пересказывали воспоминания своих близких родственников, но были воспоминания и самих очевидцев, чудом как-то выживших, прошедших этот блокадный ужас и кошмар тех для них блокадных будней...
Ведущий передачи никого не останавливал, ни кого не перебивал, все, кто дозванивался, получали возможность высказаться. Нет, надрыва (как сегодня, на многих телевизионных ток-шоу) не было, наоборот, у всех было спокойное, даже подчеркнуто ровное повествование, и был очень доверительный тон, какой-то давно нами забытый исключительно редкий в наших сегодняшних человеческих отношениях, как будто семейный интим. Но от этого сама суть, содержание звучавшего, становилось ещё более значимым, более правдивым, более искреннем. Простые человеческие воспоминания-откровения одновременно были и какими-то запредельно пронзительными, по особенному чувственными, высокими, и совершенно неподдельными и даже как бы естественными и предельно сокровенными одновременно. Длительная (наверное больше трех часов), до самого утра, как говорят театралы, кульминация, - держала меня в таком чрезмерно сильном напряжении, что мне порой казалось, что я уже неадекватно воспринимаю и понимаю окружающую меня действительность: где я, зачем? За чем я это слушаю? Порой мне казалось, что это всё слышу только я один и больше ни кто, только я, что во всём мире, кроме меня и радио, больше никого нет, - что это откровение, только для меня... Время от времени мне хотелось прервать эту муку, просто взять и выключить радио. Но что-то меня удерживало. Мне почему-то казалось, что я их, - блокадных ленинградцев, - так предам, что мне это обязательно надо выслушать, выслушать все и до конца, выслушать со стеклянными глазами, но без слёз, выслушать без рыданий, без надрывных вздохов, только время от времени с трудом сглатывая першащий во рту горько-солёный комок. И мне показалось, что это была именно моя, мне предназначенная, совсем малая доля страданий, именно моя часть того безмерного горя, которую мне необходимо было узнать, пропустить через себя, самому прочувствовать, чтобы потом её обязательно передать тем, которые придут вслед, которые будут еще дальше по времени от тех жутких событий блокады, передать чтобы знали, чтобы помнили...
Какая же она — жуткая правда... Это была совершено голая, совсем без одежды(!) правда. Правда хоть и страшная, даже дикая, но правда такая какая она есть, - настоящая, не причёсанная, правда о блокаде, правда вообще о войне, будь она проклята!...
В эту ночь я узнал и понял многое, и многое стал понимать не так, как до этого, а иначе, по другому, она будто меня переломила. Самое главное, я понял, - и мне стыдно за самого себя, - что я до этого, до этой ночной смены, так легкомысленно что-ли относился и думал об этом всём, этом великом, величайшем событии в истории, в жизни нашего народа. Это событие, как Бородино, как Куликово поле, как Чудский лед, как освобождение от Великой смуты, оно стоит с ними в одном ряду. И мы, - если хотим быть достойными потомками, хранителями памяти о тех, кто не просто отдал за нас свою жизнь, а отдал её в таких невероятно страшных, нечеловеческих муках - мы все должны, - обязаны, - о нём знать всё, всё! И все, от мала до велика, - этим гордиться и помнить.
...Утром, когда пришел мой сменщик, - тот же самый кого я менял накануне вечером, - то он какое-то время с удивлением смотрел на меня. Потом, с тревогой в голосе, спросил: - Что-то случилось? Я спросил: - Что? - Посмотрись в зеркало, у тебя поседели виски...
PS: Великая Отечественная. Для нас, россиян, она была и останется только такая — Отечественная, а не Вторая мировая. И день Победы, Великой Победы, для нас 9 — го мая, а не 8 — го или 10 — го! 8 — го мая празднуют не победители, а пораженцы! И пусть вся Европа, - большая часть которой воевала против нас вместе с Гитлером, - его празднуют когда хотят и как хотят, с своим маком и коноплёй в петлицах. Мы же все равно будем его с гордостью праздновать именно 9 — го мая и именно с Георгиевской ленточкой на груди. И, конечно же, обязательно с портретами наших победителей, портретами наших отцов, матерей, дедов и прадедов!
PPS: Вспомнилось: - У войны не женское лицо... Вот теперь попробуй снова заснуть после таких раздумий...

© Анатолий Шлёма, 2020
Дата публикации: 26.01.2020 16:46:42
Просмотров: 1762

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.