Четвёртая встреча
Сергей Кузичкин
|
Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры) Объём: 53332 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Сергей КУЗИЧКИН Красноярск ЧЕТВЁРТАЯ ВСТРЕЧА рассказ * * * Вечером шестого он звонит ей после девяти. В десять она заканчивает свои дела в салоне, и они договариваются встретиться через час на станции метро. -- Где тебе удобнее? На Калужской или на Проспекте Вернадского? – спрашивает она. -- Всё равно, -- отвечает он, а она решает, что лучше на Калужской. Надев тёмно-синий пуловер на выстиранную вчера рубашку, освежив лицо тройным одеколоном и положив в сумку бутылку красного вина, он выбегает в мартовскую темень. Бежит вдоль плохо освещённой улицы имени грузинского поэта Шота Руставели. Скользко, ветрено и совсем не чувствуется, что зима закончилась. В прошлом году в это время по столице уже во всю гуляла весна, а нынче где-то задерживается. Зябнут руки, и он на ходу надевает перчатки, поправляет на плече ремешок сумки, посильнее натягивает на лоб фуражку. В принципе бежать ему не так далеко: до метро три троллейбусных остановки. Для бывшего спортсмена и репортёра, привыкшего к сибирскому размаху это не расстояние. Вот уже и станция. Успешно миновав турникет и дежурного милиционера, он сбегает вниз по движущемуся эскалатору, и с ходу успевает юркнуть в вагон, прежде чем за спиной закрывается автоматическая дверь электропоезда. Поехал. На Менделеевской переход на Новослободскую, дальше по Кольцевой: можно до Проспекта Мира или до Октябрьской. Он едет до Октябрьской. Там снова переход, новая линия, новая электричка, расстояние в пять станций -- и только тогда он на месте свидания. В одном из переходов несколько женщин продают цветы: розы, тюльпанчики, мимозы. Он покупает мимозы. Жёлтенькие, весенние цветы, с кружащим голову запахом. Как раз, что надо. Небольшой недорогой букетик. Конечно, приличия ради, можно купить в подарок какую-нибудь безделушку: всё-таки канун 8-го марта. На женский праздник, международный в мировом масштабе, государственный и повальнонародный для Державы, принято что-нибудь дарить женщинам. “Ладно, -- успокаивает он себя, -- и так уже далеко зашёл, пора остановиться. Она и без цветов меня встретит и хорошо приветит”. Последний отрезок пути кажется непосильнодолгим, и он, то и дело, поглядывает на часы, понимая, что за час не укладывается. “Ничего подождёт”, -- думает он, не сомневаясь, что так и будет, хотя неловкость за опоздание на свидание к женщине всё же тяготит. Наконец Калужская. Он хочет быть спокойным, но не получается. Нетерпеливо вглядывается в мелькающие лица, стоящих на платформе людей. По времени она должна уже быть. Он специально сел в первый вагон, чтобы проехать от начала до конца платформы. Её не видно. Может, сменила наряд? Решила удивить его? Вполне возможно, хотя навряд ли... Зачем? Его уже давно мало что удивляет. Ей тоже нет смысла сегодня производить на него впечатление. Это в салоне ей надо быть привлекательной, а он и так знает, что она хороша. В любой одежде и даже без неё. Красивые стройные ножки, изящная фигурка, чуть смугловатые щёчки, тоненькие губки, серо-зелёно-грустные глаза. По глазам тогда он и выбрал её. Хотя и по фигурке тоже, и по росту. Но, глаза решили всё. С красивой фигуркой, в его вкусе, там были ещё две-три девчушки, с подходящим ростом пяток, но таких глаз, такого взгляда не было ни у кого. Взглянув ей в глаза с расстояния двух метров, он увидел… На условленном месте он её не видит. “Ничего, подожду, -- успокаивает он себя, -- Наверное, застряла в переходах метро”. Но червячок сомнения уже шевелится, выползает из глубин души и медленно, просверливая сердце, ползёт к сознанию. “А может специально не торопится: хочет, что бы я хоть немного понервничал. Нет! Это на неё не похоже… И, что мне нервничать? Кто она мне? Не расстроюсь, если совсем не придёт. А чтобы не пропал вечер поеду на Коломенскую, к двум надёжным подругам, всегда готовым принять одинокого, исстрадавшегося без любви мужчину…” Он уже нескрываемонервно смотрит на часы. Они должны были встретиться полчаса назад. Но её нет, а он опоздал минут на двадцать. А что если она уже была здесь? Подождала с четверть часа и ушла, как раз перед его приходом? Решила, что у него поменялись планы. Левая рука его по привычке тянется к мобильному телефону. Может позвонить или послать сообщение? Указательный палец правой руки набирает привычные цифры. Но… Мощности его “Моторолы” не хватает, чтобы держать связь с внешним миром из подземелья. Остаётся ждать, прогуливаться по вестибюлю станции и всматриваться в лица девушек спешащих к эскалатору из прибывающих уже не так часто электропоездов. На часах 23.40. “Жду десять минут, и ухожу, – говорит он себе решительно, но тут же даёт отступного, -- А может подняться наверх и всё-таки позвонить? Нет, нет! Это уже не в какие рамки… Уйду в 23.50. Или на пять минут позже. Это уже не важно. Через час в метро никого не останется, поезда перестанут ходить уже минут через сорок…” Он начинает жалеть, что потратился на мимозы, что таскается с ними, как провинциальный лох. “Хорошо, хоть догадался взять с собой пакет -- есть куда убрать букет. Со стороны не сразу понятно, что там, в лёгкой сумочке”. В 23.47 он решается в очередной раз пройтись туда и обратно, а потом уехать. Хватит ждать. Сделав два шага от центра в левом направлении, он вдруг останавливается и, неожиданно для самого себя, развернувшись, решительно направляется к подошедшей электричке. -- Привет! Давно ждёшь? Она появляется неожиданно. Который уже раз для него неожиданно. Как будто, специально где-то стояла и ждала – «до последнего»: когда он потеряет терпение, и только заметив, что он действительно уходит, вышла из укрытия. Но ведь он хорошо видел эту небольшую группу людей идущих от правого спуска в метро, а вот, что среди них была она, не разглядел. Почему он не узнал её? Да это она. Галя. Галина. Галочка. Через месяц ей будет двадцать четыре. Сегодня она, как и в прошлый раз: в чёрной кожаной курточке, вязаной шапочке, джинсах. “Почему не заметил?” -- Привет… -- отвечает он, после небольшой паузы. -- Да, нет, жду не долго, минут десять, а может семь… Растерянность скрыть не удаётся, но она будто не замечает его смущения. -- Я была здесь полчаса назад…-- говорит она спокойно. -- Тебя не было… Подождала немного, поняла, что задерживаешься, решила домой ненадолго съездить, подготовить кое-что к встрече. Знала, что поймёшь, подождёшь и не обидишься. -- А что мне обижаться… -- Вот и я так думаю,… Ты ведь у меня хороший… Они поднимаются по эскалатору вверх, он пробует улыбаться. Он у неё… Вот как уже. Всё просто. А она у него… Ещё три месяца назад они не знали друг о друге, а теперь… А что собственно теперь?.. * * * “А что теперь-то будет, Алёшенька? – спрашивает она. Он молчит. Она встаёт с постели, надевает сначала юбку, потом блузку, садится за стол у окна. Руки её быстро заплетают волосы в косу. -- Три месяца уже как я голову с тобой потеряла. Встречаемся тихонько… Думаешь, никто не замечает. Зажжённую свечу не спрячешь – огонёк далеко видно. И про нас тоже догадываются, только молчат пока. Года ведь не прошло, как я мужа схоронила, а как забрюхатю, что тогда? Срам, какой… С мужем не родила, а тут от работника своего принесла… Не венчанная…” Завязав ленточку бантиком на кончике косы, она закрывает лицо платком. Он не поймёт: плачет она или нет. “А какой срам? – говорит он, тоже поднявшись и застёгивая ворот рубашки, -- Никакого срама нет. Уйдём в Суетиху жить. Там у отца с матерью домик есть… Там дорогу строить будут, говорят каку-то железную, по которой паровая машина ходит. Я на стройку пойду… И повенчаемся… Нам можно: ты вдова, я не был женатый…” “А родня? Моя? Его? Разве они дадут? Разве можно без благословения? – она открывает лицо, в глазах слёзы, -- И зачем я тебя тогда не прогнала? Зачем поддалась? Стыд потеряла…” Он хочет найти хорошие слова, сказать ей, хочет ободрить, успокоить, но, глядя на её крепкую фигуру, налитую под блузкой грудь, тугую толстую косу, сползшую по плечу на грудь и колышущуюся в такт её частому дыханию, не находит что сказать. Нет, он никому не отдаст её. Она его. Она должна быть его. Он решил так, когда увидел её в первый раз. Увидел молодую жену богатого человека, к которому пришёл наниматься на работу и понял, что больше не может без неё. И она смотрела на него, не так, как на остальных лесорубов, живших у них во дворе, ночующих и харчевавшихся во флигеле. Однажды, встретившись наедине, они заговорили друг с другом просто, без смущения, о каких-то пустяках и почувствовали взаимную симпатию. Потом они встречались ещё несколько раз, когда он уже с бригадой жил в лесу, на деляне. Встречались вроде случайно, кивали и улыбались друг другу. Потом появились причины. Он стал вести учёт заготовленного леса и не один раз приходил в дом, отчитываться перед хозяином. Потом… Потом его хозяин и её муж погиб. Случилось это на спиле. Хозяин приехал к заготовщикам: ходил возле стеллажей готового леса, осматривал новую деляну, и, зачем-то один без приказчика, пошёл смотреть: как пилят лес и угодил под падающую сосну. Приехавший из города следователь допросил всех работников, но виновных не нашёл. Определил происшествие несчастным случаем. После похорон хозяина, бригада лесозаготовителей, получила расчёт и разошлась: кто домой, кто искать другую работу, а он остался. Остался по её просьбе – помочь ей по учёту. Жил некоторое время во флигеле, а после, по её совету, перебрался в домик на лесоучастке. Она приезжала несколько раз туда с подводами, за лесом и он помогал ей заниматься сбытом. Однажды скорее нечаянно, чем нарочно он коснулся её талии и не смог убрать руку. Она не отстранила его от себя и не отвернулась от поцелуя. Он встаёт, подходит к ней, берёт за руку, горячую, гладкую, нежную и смотрит в глаза. Даже через слёзы, он видит искристый свет её души. За эти глаза он отдаст всё на свете, только не её. Ни эти светлые глаза. Ни эту горячую согревающую его жизнь руку, ни эту косу волос, пахнущих свежим хлебом, ни жаркое её дыхание, ни вкус её поцелуя. Никого ему больше не надо. Ни отца с матерью, ни сестёр. Только её. Он, торопясь, целует ей руки, щёки, глаза... Нет ничего слаще горьковатых её слезинок. Он не хочет, чтобы свидание их заканчивалось, не хочет, чтобы утро переросло в день, не хочет, чтобы их встреча сменилась разлукой. Он не хочет, чтобы она уходила. Она тоже не хочет уходить. То он, то она с тревогой поглядывают на висевшие над кроватью ходики, стрелки которых не двигаются как обычно, а бегут. “Что будет? Что с нами будет?…” – шепчет она, отвечая ему, горячим дыханием своих губ. “Всё будет хорошо, всё будет, Наденька, хорошо… Всё у нас будет…” – говорит он тихо. * * * “А что здесь будет, девушка?” – спрашивает он, небольшого роста, симпатичную девчушку, с вьющимися из-под пилотки до плеч волосами, отмечая про себя, как идёт ей, военная форма: гимнастёрка, юбочка, даже кирзовые сапоги хочется назвать сапожками. “Военная тайна”, -- отвечает она, улыбнувшись. Он видит её впервые. Она стоит у дороги, а за её спиной суета: девчонки в военной форме под командованием мужчин-офицеров разгружают с полуторок вещмешки, ящики, брезентовые свёртки, ставят палатки. Она смотрит на него, опирающего на самодельную трость – обыкновенную берёзовую палку, с перевязанной правой, без сапога, ногой, простоволосого, но побритого и с медалью “За отвагу” на гимнастерке. Их взгляды встречаются, пересекаются, и время останавливается. Ничего нет в мире сейчас, ничего не было до этой встречи, ничего не будет потом. Есть только два мгновения, два человека, два взгляда. Две души истомившиеся в долгом поиске друг друга по Вселенной, наконец, встретившиеся и замеревшие от ожидаемой, но нечаянной встречи. Он смотрит ей в глаза с расстояния в полтора шага: искристые, живые, весёлые. Вглядывается в них с наслаждением, проваливается в их глубину и видит там, глубоко, Великую, и не понятно почему, знакомую ему, Вечную печаль. Его сердце бьётся: быстрее, быстрее, быстрее… Лицо покрывается красными пятнами, дыхание прерывается. Она… Она. Она! Кричит душа его, стучится настойчиво в сердце: сильнее, сильнее, сильнее… Рвётся из тесной грудной клетки… “ ОНА! ОНА-А-А!!!” Он смущённо, перекладывает трость в левую руку, а рукавом правой потирает медаль. “А мы с вами раньше не встречались?” – произносит он, глотая слюну, банальнейшие слова. Она продолжает смотреть в его глаза, глаза ещё минуту назад незнакомого человека, светло-зеленые, с тёмными точечками запекшейся крови на зрачке, и видит давно знакомый свет. Он невидимый для других лучится в его взгляде и в нём тонет яркий солнечный день, дорога, поляна, деревья, люди, нежный, тёплый свет, освещающий и освящающий их. Время останавливается, и она понимает: ради этой встречи. Она хочет глотнуть воздуха, но не может, боится спугнуть остановленное мгновение. “Не думаю… -- тихо произносит она, после длившейся тысячу лет паузы, и время, отдохнув, снова начинает свой ход, постепенно увеличивая разбег, сжимая тысячелетие до прожитого мига, -- Я из Рязанской области…” “А я сибиряк… Правда, мои предки из-под Калуги вышли: дед Транссибирскую магистраль строил и семью в Сибирь привёз, -- справившись с волнением, говорит он, -- Жаль, что не встречались… Вы так на одну девушку похожи..” “Невесту вашу?” – спрашивает она, сама, удивляясь своей смелости и заданному вопросу. “Да нет. Невесты у меня пока никакой нет, -- говорит он, смутившись, словно извиняясь, -- Девушка одна мне часто во сне снится... Вы на неё похожи”. “Может это я и есть? Та девушка, что вам снилась!” – она смеётся, громко, легко, естественно и снова удивляется самой себе, что ведёт себя так с незнакомым вроде бы ей человеком. Но ей так приятно быть с ним. Ей хочется быть с ним. И даже не важно как его зовут. “Наверное, Сергей”, -- думает она. “Меня зовут Сергей,-- говорит он, -- А вас?” Ему хочется, чтобы её звали Лена. Так, как его младшую сестру. “Лена”, -- говорит она. Он готов, к тому, что она назовёт это имя, но всё равно вздрагивает, когда она произносит ожидаемое им слово. “Лена. Ле-на…”, -- повторяет он про себя. Ему хочется, чтобы время снова остановило свой ход. Чтобы замерла минута их знакомства и растянулась до размеров Вечности. Чтобы исчезло всё, кроме неё. И война, и суета, и люди… Нет, люди могут остаться. Они им не мешают. Ему хочется, чтобы она стояла вот так перед ним долго-долго, всегда, а он говорил бы и говорил... Не важно что. Слова не важны. Важно то, что они встретились. И время, внимая его мольбе, вновь замедляет ход. На этот раз лишь слегка, остановившись. Только на столетие замирают на лету птицы, оставаясь висеть в небе, ветер стихает, спрятавшись в листве деревьев, травы, вытянувшись в полный рост, стоят не шелохнувшись, замолкает мотор у машины-полуторки, появившейся из-за поворота, обрываются голоса людей, и люди останавливают движения на целых сто лет… Но он не замечает промчавшегося подаренного им столетия, и невидимое и всесильное время, встрепенув планету, снова входит в привычное русло. Она вздрагивает, когда он произносит своё имя, тревога и сомнение, что его зовут как-то по-другому, уходят и тёплая волна накрывает сердце, вызывая добрую улыбку. Скрыв тревогу улыбкой, она в ответ называет своё имя. Ей хочется, чтобы он вот так смотрел на неё, бесконечно долго, здесь на этой зелёной солнечной полянке, у лесной дороги, а эта минута их знакомства всё длилась, длилась и длилась. Ей мало столетия и тысячелетия. Она не хочет с ним расставаться, не хочет уходить. “Зачем уходить? – спрашивает она себя, -- Куда?” И сама же отвечает: “На войну, разгружать машину, ставить палатку, ухаживать за ранеными. Война идёт”. Она чувствует, что ещё минута -- и они расстанутся, что сейчас её окликнут, позовут, и она уйдёт, а он не сможет её удержать. “Я не должен расставаться с Леной, -- думает он, -- Не должен и не расстанусь. Пусть война, пусть. Она ведь кончится… Мы должны быть вместе. Везде. Всегда… Только бы она не уходила!” “Лена! – кричат ей девчонки, из кузова только что подъехавшей автомашины, -- Иди ящики разгружать. Ну, нельзя человека оставить ни на минуту. Оставили её вещи охранять, а она себе на посту жениха нашла”. Дружный девичий хохот возвращает их из Вечности в реальность проходящей жизни. “Мне надо идти, мы тут летний госпиталь размещаем. Раненых много с передовой поступает”, – говорит она. “Мы ещё увидимся, -- кивает он, понимая, что ей действительно надо идти, -- А наш госпиталь вот, рядом. Я буду приходить…” “До встречи”, -- говорит она, и, повернувшись, идёт к машине. “Я с нетерпением буду ждать встречи…”, -- думает он. * * * -- А я с нетерпением ждал нашей встречи, -- говорит он, когда они выходят из метро и направляются к остановке маршрутного такси. Она молчит. При неярком свете фонарей, ему не видно её реакции, но он уверен, что произнесённые им слова ей по душе, хотя могла бы что-то и сказать… -- А ты скучала? Или на работе не до того? – спрашивает он, понимая, что нервозность скрыть не удаётся. -- Ты можешь мне не верить, но я скучала, -- говорит она не останавливаясь. -- Более того, несколько раз открывала твою книгу, перечитывала понравившиеся места. Вчера так увлеклась в метро, что не заметила: как у меня кошелёк вытащили. -- Да-а…Действительно, увлеклась… Придётся с гонорара возместить убыток, -- реагирует на её слова он, томясь в догадке: шутит она или говорит правду? В маршрутке полно народу, но два места для них есть. -- Сойдём возле супермаркета, -- говорит она, -- Надо что-нибудь взять перекусить. Ночь длинная… А у тебя в пакете и сумке, как я понимаю, не еда. -- Вино и мимозы, -- его голос звучит неуверенно, -- Хотел тебе там, в метро ещё цветочки вручить, но потом подумал… -- Правильно подумал: дома подаришь, -- обрывает она его, -- У меня тут на каждом углу полно знакомых, могут это истолковать не так как надо. Они выходят, не доезжая одной остановки до её дома. Она заходит в супермаркет, оставляя его на крыльце. Возвращается минут через пятнадцать. -- Взяла колбасы и белого хлеба. Будем пить вино, закусывать бутербродами и смотреть на мимозы. Похоже, ей нравится оставлять его в самых различных местах, а самой уходить ненадолго, по каким-то срочным делам. За их короткое знакомство, она несколько раз делала так. В первый раз, это случилась, когда они пришли к ней на квартиру, второй у подруги, третий возле Третьяковки… Они переходят улицу у светофора и направляются к кирпичной пятиэтажке под номером двадцать два. Первый подъезд её. Он замедляет шаг и отстаёт. Она решительно подходит к двери, набирает код на цифровом щитке, открывает дверь и заходит. Он ждёт десять минут, успевая за это время прогуляться за угол дома и обратно. Смотрит на часы, затем по сторонам и, убедившись, что во дворе никого, идёт в подъезд. Дверь её квартиры на третьем этаже приоткрыта. -- Ну, здравствуйте, этому дому, -- говорит он тихо, переступив порог. * * * “Здравствуйте, этому дому”, -- говорит она, переступая порог его родительского крова, небольшой избушки, с низким потолком. “Здравствуйте”, -- отвечает отец, плотный, среднего роста с сединой в бороде пятидесятилетний мужик, приподнимаясь из-за стола и теребя пуговицу косоворотки. “Здравствуйте, -- тихо вторит ему мать, ещё не утратившая красоты женщина, в светлой кофте и повязанном цветастом платке, -- Проходите”. “А сёстры где?” – спрашивает он. “На заимке, у тётки Валентины. Сенокос сейчас в разгаре”, -- говорит отец, снова садясь за стол. Мать присаживается рядом. Он подаёт ей руку, ведёт к столу. Они садятся напротив родителей. “Вот, невестку вам привёл, -- говорит он, глядя на отца и мать, -- Надеждой зовут”. “Знаем, сынок. Слух впереди тебя идёт, -- говорит отец спокойно, -- Знаем, что увёл ты вдову из дому, где работником у её мужа был. Без благословенья и разрешения её родителей. Теперь братья её ищут тебя, -- отец кивает в сторону Надежды, -- объявили вором. Говорят, что силой её взял, силком увёл. Грозятся тебя в тюрьму посадить. К нам позавчера урядник приходил, спрашивал, когда ты объявишься. А как придёшь так, чтобы к нему ехал, не то тебя под арест возьмут и силком увезут, с охраной, в каталажку”. Она вздрагивает, он снова берёт её за руку. “Наговор это! Как силком, когда вместе мы собрались и ушли? Что им надо? Что им за дело до неё? Она сама теперь знает, как ей жить! Вдова уже – не девка. Самостоятельная!” -- возмущается он, крепче сжимая ей руку. “Ой, Алёша! Говорила же я не надо нам торопиться!” – вырывается у неё. “Как не торопиться! Ждать когда брюхо расти будет?” – говорит он, оправдывая их побег из села. “Господи! Грех, какой! Грех!” – мать поднимается из-за стола, прижав ладони к груди. “Успокойтесь, хоть вы, мама! – говорит он и тоже встаёт, -- Мы в городе были, с попом разговаривали. На следующей неделе повенчаемся. Всё будет по закону. И благословения попросим и у вас, и к её родным поедем”. “А что сразу-то не пошли к её родителям?” -- спрашивает отец. Он один невозмутимо сидит, сложив руки на стол. “Хотели, чтобы они смирились сначала…” “Как бы хуже не было, – говорит отец, поднимаясь, -- Ладно, мать, хватит причитать. Подавай на стол. Что уж теперь? Что будет, то будет… Теперь не наша воля…” * * * “Что будет, Серёжа, то и будет. Будет как судьбе угодно. Пока война идёт, не наша воля”, -- говорит она, прижавшись к нему, легонько теребя его за чуб. Они стоят у окна, в палате госпиталя: бывшем коридоре, где рядами несколько кроватей с тяжелоранеными. Она в белом халате, он в гимнастёрке “Я думаю, что судьбе угодно, чтобы мы были вместе. Ведь не зря же встретились…” – говорит он. “Нас собираются отправить дальше в тыл. И вас, я слышала, тоже. Говорят, что немцы готовят прорыв. У нас объявили повышенную боеготовность. В любую минуту могут дать приказ. Вот я, тут написала адрес моих родителей. На всякий случай, если разлучимся. Напиши, они сообщат, где я, -- она подаёт ему сложенный в четверо тетрадный листок, -- И ты напиши мне свой адрес”. Он расстёгивает карман гимнастёрки и достаёт конверт. “Вот, это письмо от матери, я письмо возьму, а на конверте адрес”. Она торопливо прячет конверт в карман своей гимнастёрки. “Ты торопишься?” – спрашивает он. “Нет, не очень, У нас пока ещё есть время…” * * * -- У нас есть время: уйма времени! Целая ночь! – восклицает она, -- Ты пока выпей чаю, прими ванную, а я к соседке забегу на минутку. -- Ну, это уже не серьёзно, Галя, -- говорит он, чуть раздражённо, -- Снова какие-то уходы-приходы. Каждый раз. Давай сегодня без этого. -- Не получится, Андрюшенька, милый. Мне надо. Не скучай… Чайник где, знаешь, ванная тоже. Он, сняв в прихожей куртку и фуражку, покорно идёт на кухню. Слышно, как за ней закрывается дверь, защелкивается замок. Знакомый стол, стулья, чайник, электропечь. Вот и фотоальбом. Раз уже пять-семь им перелистанный и пересмотренный. Там она на фото, начиная с полуторагодовалого возраста, детских яслей и заканчивая недавно сделанной фотографией. Эффектная причёска, голливудская улыбка, неприкрытая грудь. На многих фото стоит дата и указан возраст. “Галя первоклассница. 7 лет”, “Галя в пятом классе. 11 лет”, “Галя перешла в десятый класс. 16 лет”. Он смотрит на даты и думает, что по сравнению с датами его школьных лет, её были, чуть ли не вчера. Она родилась через год после того, как он отслужил в армии. Её отец всего на два года старше его. “А мать, наверное, младше” – думает он, глядя на фото крашенной моложавой блондинки. Вот также три месяца назад Галина впервые привела его сюда и оставила одного. …Декабрьская хандра повела его от литературного института на Тверскую, а оттуда к Триумфальной площади. Второй год учёбы на Высших литературных курсах подходил к середине, до наступления Нового выпускного года оставалось десять дней. Припорошенный снегом поэт Маяковский стоял на постаменте. Стоял также как и сорок лет назад, когда у памятника собирались и читали свои стихи молодые полные амбиций люди, и сотни их поклонников восторженно приветствовали каждое сказанное ими слово, а с крыш окружающих высотных домов плакатные надписи беззвучно, но зримо славили народ и партию. Четыре десятка лет спустя поэта окружали те же высотки, но теперь их крыши латинскими буквами призывали покупать товары зарубежных фирм. Сорокапятилетний слушатель литературных курсов с писательским билетом в кармане, написавший уже не мало, но известный пока небольшому кругу читателей, и имеющий с десяток поклонников своего таланта, шёл и думал о том, что его земляк Валентин Распутин, в его годы, уже миновал пик литературной славы, но зато другой писатель-сибиряк Виктор Астафьев, до зенита в его возрасте ещё не доходил. Кружил лёгкий мелкий снежок, куда-то спешили люди, торопились машины, а он стоял у памятника и думал о судьбе поэтов двадцатых годов, увы, уже оставшегося в прошлом двадцатого века, думал о громких стихах шестидесятников и тихой лирике Николая Рубцова, чью книгу стихов «Подорожники» он юношей купил в газетном киоске родного сибирского городка в середине семидесятых. Купил, прочёл и сделал открытие: после Есенина на Руси тоже были хорошие поэты. Потом ему вспомнились Достоевский и Бунин, затем Маркес и статья Астафьева в одной красноярской газете: «Маркес, не умирай!». Больной Маркес пока не умер, а вот Виктор Петрович три года как почил. Он вспомнил холодный день декабря в начале нового тысячелетия, сплошной туман над незамерзающим в сорокаградусный мороз Енисеем и большую очередь людей, тянувшуюся от городской администрации вниз по каменной лестнице к краеведческому музею, где стоял гроб русского писателя-патриарха. Ему повезло: долго мёрзнуть не пришлось, он спустился вниз по лестнице, пристроился к группе репортеров и быстро оказался в здании музея. Народ шёл медленно, как в мавзолее, входя в одну дверь и выходя в другую. В колонне он прошёл на приличном расстоянии от гроба, но лицо человека ему хорошо знакомого было видно отчётливо. Он видел вблизи его не единожды, но не был лично знаком. Он знал многих начинающих литераторов, которые отправляли свои рукописи Астафьеву по почте или, набравшись смелости, отдавали в руки при мимолётной встрече. И Виктор Петрович добросовестно читал каждую из них и многим отвечал письменно, некоторых даже приглашал к себе на чай в деревенский дом или городскую квартиру. Он не решился беспокоить классика, не смотря на то, что некоторые известные люди, ценившие его литературные опыты, советовали непременно показать Петровичу рассказы. Может, он зря пренебрёг их советом? Проститься с Астафьевым приехал тогда и губернатор края Александр Лебедь. С генералом он общался несколько раз, вёл спортивную страницу и публиковал рассказы в его газете «Честь и Родина», несколько раз мог обратиться к нему с просьбами личного характера, как это делали некоторые другие журналисты, но не обратился. Прошло совсем немного времени после похорон Виктора Петровича, и солнечным весенним деньком город на Енисее прощался уже с Александром Ивановичем. В упавшем губернаторском вертолёте тогда погибли шесть человек, и снова по городу на несколько сот метров тянулась траурная очередь, теперь уже к Большому концертному залу краевой филармонии … Он стоял у памятника ушедшего молодым поэта и думал о Судьбе и Вечности. Над Москвой уже смеркалось, снежок осторожно, но плотно ложился на площадь, улицы, дома, на одежду. Он вздохнул глубоко и, как это часто делал, тяжело выдохнул, морозный воздух тут же превратился в лёгкую дымку и закружил клубком у лица. -- Вы помните какие-нибудь его стихи? – неожиданно спросила стоявшая рядом молодая дама, и взлетевшие в небеса его мысли вернулись на землю. Он не сразу понял, что вопрос задан ему. Девушка была в спортивной куртке, джинсах, вязанной белой шапочке. Кудряшки тёмных длинных волос её касались плеч, а мелкие снежинки на них были похожи на жемчуг. Она не смотрела на него: лицо её было обращено к памятнику, но вопрос к нему. -- «Светить! И не каких гвоздей! Вот лозунг мой и солнца!» – Произнёс, он негромко, но с пафосом пришедшие в его голову слова поэта, думая о том, что не обратил внимания: стояла ли эта дамочка у памятника до него или подошла позже. Девушка повернулась к нему. -- «Крошка сын к отцу пришёл. И спросила кроха: «Что такое «хорошо» и что такое «плохо»? -- процитировала она строки из другого стихотворения Владимира Владимировича, -- Я почему-то только это со школы запомнила. А ещё видела на одном медицинском плакате: «Фрукты и овощи перед едой -- мойте горячей водой!». Под этим тоже подпись «В. Маяковский» была. Девушка засмеялась, потом спросила: -- А вы, наверное, поэт? -- Не знаю, к сожалению ли, к счастью ли, но я уже давненько слова в рифму не складываю, -- сказал он честно, тут же пожалел, подумав, что может показаться не интересным незнакомке и быстро добавил: -- Занят другим, не прибыльным сегодня делом: пишу бытовую прозу. С минуту они молчали, разглядывая друг друга. Он силился понять: имеет ли эта дамочка отношение к литературе, и почему она заговорила с ним. Незнакомка тут же дала ответ: -- Я тоже в восьмом классе стихи сочиняла, в тетрадку записывала, а потом поняла: ерунда получается, бросила. А сегодня иду по Тверской от Белорусского вокзала, тоскливо на душе, вдруг, вас увидела и почему-то подумала: вот поэт стоит… -- Ну, не совсем поэт… -- смутился он. -- А что такое бытовая проза? – спросила она, заметив, видимо его смущение. -- Бытовуха… Чаще это про жизнь человека обыкновенного. Не олигарха, не сыщика, не героя-любовника. Погони, стрельба, и убийства там редко случаются…-- начал объяснять он, чувствуя возрастающую к ней симпатию. -- А я Шукшина люблю читать. Рассказы у него прикольные. И в кино он хорошо играл, -- сказала девушка. Они снова помолчали. Он прикидывал: стоит ли её пригласить в какое-нибудь недорогое кафе или попрощаться, сославшись на занятость. Но девушка, не дав ему времени на долгое обдумывание, неожиданно предложила: -- А давайте прогуляемся немного по Большой Садовой. -- Давайте, -- согласился он. Они шли неспешно по правой стороне улицы, говорили о чём-то незначительном, он отвечал рассеянно, больше спрашивая себя: надо ли продолжать общение. За длительные расставания с ожидающей его в Сибири супругой у него было несколько предпосылок завести любовные романы, но он не делал этого. В былые годы легко влюбчивый, он избегал теперь близких длительных знакомств, тем более с дамами из числа поэтесс, критикесс и пишущих прозу, по опыту зная, что они, как правило, хозяйки никудышные, а как бабы просто вздорные, способные уморить до смерти любого мужика. Довольно насмотревшись в жизни, он теперь полагал, что женщина, преданней и лучше, чем его проверенная временем жёнка, привыкшая ко всем его выходкам, ему вряд ли встретится. Да и откровенно говоря, уже не хотел, чтобы встретилась, поэтому ограничивался кратким общением с дамами, не претендующими на вечную любовь и больше ценящими в мужчинах способность произвести сиюминутную оплату за развитие интереса к ним. Интерес к дамам не мучающих себя вопросами нравственности у него был ещё и по творческой линии. Года два назад он закончил написание цикла историй из жизни людей прочно связанных с употреблением крепких спиртосодержащих напитков. Несколько лет до этого, изучая вопрос: «Пить или не пить?», он так глубоко влез в тему, что не единожды терял ориентиры: не редко начиная питие с первым встречным и, бывало, обнаруживал сам себя среди ночи то в кочегарках, то в сторожках на стройке, то на совхозных мехтоках, то в квартирах малознакомых ему людей. В конце концов, практическое раскрытие алкогольной темы закончилось для него серьёзным подрывом здоровья и борьбой за продолжение жизни в реанимационном блоке краевого наркологического диспансера. Написав книжку про пьяниц и пьянство, он взялся за изучение более тонкого, по его мнению, вопроса: близкого отношения мужчины и женщины посредством денежных знаков. И если характер пьянства он исследовал в большей степени по глубинкам, то проникновение в новую тему, получило неожиданное продолжение на столичном уровне. В Москве недостатка в интересующих его дамочках не было. И если бы в его карманах постоянно находилась подходящая сумма денег, то душевные разговоры в сочетании с практическими занятиями могли происходить каждый день и даже по несколько раз на дню в любом районе столицы. Но нужная сумма у слушателя высших литературных курсов водились не часто, а потому исповеди девушек по вызову или работающих в специальных салонах он слушал время от времени. Почти ежедневно гуляя по улицам стольного города, он сделал неожиданное открытие. Как в былые времена, изучая тему пьянства, иногда сам того не желая, он почему-то часто оказывался в местах бойкой продажи пива, вина и водки и быстро попадал в поле зрения любителей выпить, так и теперь, по какому-то, только ведомому им определению, дамы ищущие заработка и удовольствия, всё чаще угадывали в нём интересного для них мужчину. Да и он за полтора года прожитые в столице почти безошибочно научился определять склонных на любовь за деньги дамочек возрастом от семнадцати до тридцати, в какие бы они одежды не одевались и как высокомерно, на первый взгляд, себя не вели. И, теперь прогуливаясь по Большой Садовой, он подумал, что может быть… Догадка стала разгадкой через несколько шагов. Не прошло и половины часа с начала общения с незнакомой дамой, как она, не спросив его имени и не называя своего, на подходе к Садово-Кудринской, спросила: -- А вы не хотели бы пообщаться с молодой приятной девушкой в более близких условиях? Он не удивился -- не ошибся и в этот раз, и, не замедляя шага, задал встречный вопрос: -- Какая сумма нужна для этого? -- Пустяки,-- негромко засмеялась она, -- Символическая. Специально для вас -- тысяча двести. Он вздохнул, и по привычке сделав глубокий выдох, сквозь вьющийся у лица морозный воздух, произнёс: -- Я согласен. Куда пойдём? -- Тут не далеко салон, -- дамочка показала за угол, -- Вы постойте возле магазина спорттоваров, минут через десять к вам подойдут. -- Хорошо, -- он остановился под вывеской магазина, -- Тут? -- Да, -- сказала она, -- Как ваше имя? -- Андрей. -- Хорошо, Андрей. Подождите недолго. Дамочка, махнув ручкой в перчаточке, нырнула за угол, а он остался ждать кого-то того, кто приведёт его в салон, как было обещано, к молодой и интересной, и он оставит там тысяча двести рублей. Конечно, же, он, взрослый мужчина не мог не думать о том: надо ли ему это? Что такого необычного и непривычного для него он сможет увидеть в салоне? Какие новые ощущения сможет пережить там с дамочкой, которая думает о нём лишь как об источнике заработка и ждёт -- не дождётся, когда выйдет определённое время? Поверхностные поцелуйчики, отточено-стандартные движения, разыгрывающей чувства красавицы на час ставшей твоей, могут взволновать разве, что юнца или доставить короткую радость уже давно потерявшему силы старикашке. Близкое общение за деньги в течение определенного времени, что спринтерский забег за собственный счёт зрелого спортсмена-любителя в компании чемпионов. Чувствуешь себя в роли статиста -- победа тебе не светит, а затрат физических, моральных, материальных не мало. Он заранее простился с названной суммой, прикидывая: в какой области жизнедеятельности нужно будет опять ограничить себя на ближайшее время. Ничего хорошего это не сулило. В пору было плюнуть и уйти. Но он не уходил. «Раз судьба привела сегодня сюда и поставила у крыльца магазина спорттоваров, кого-то ждать и что-то ожидать, то это неизбежно», -- полагал он. А сумерки уже сгустились над зимней столицей. По Садовому кольцу мчались автомобили с зажжёнными фарами, на другой стороне улицы за садом «Аквариум» светились огни над театром сатиры и концертным залом филармонии, а снежок продолжал кружить в свете электрических фонарей и падал и падал под ноги. Как и сказала дамочка за ним пришли через десять минут. Высокий парень в спортивной куртке, без головного убора, вышел из того же переулка, куда свернула дамочка. -- Вы Андрей? – спросил парень и в ответ на его кивок, предложил: -- Пошли? Они свернули в переулок, перешли на другую сторону, вошли под арку, оказавшись во дворе высотного дома, подошли к первому подъезду. Парень набрал код, открыл дверь. Высоко подниматься по старой лестнице в обшарпанном подъезде не пришлось. Они остановились на втором этаже, парень ключом открыл дверь квартиры. Симпатичная высокая женщина, лет примерно тридцати, с улыбкой во всё лицо, в мини-юбке встречала у порога. Широкая прихожая, мягкая тёмно-синяя дорожка под ногами, яркий свет над головой. Всё, как и в других подобных заведениях. Из комнаты на кухню пробежали две девчушки в купальниках, улыбнувшись зашедшему на их огонёк новому клиенту. -- Проходите, проходите! У нас можно чувствовать себя, как дома, -- высокая мадам пригласила его в небольшую, уютную комнату. Широкая кровать, объёмные подушки, яркое цветное покрывало. В углу у кресла торшер с мягким, приглушенным светом лампочек. На тумбочке музыкальный центр с бегущими по дисплею зелёными квадратными и прямоугольными огоньками. Комнату наполняют негромкие музыкальные переливы, льющиеся из небольших колонок. -- Раздевайтесь, присаживайтесь, -- предлагает мадам. Сейчас придут девочки. Выбор за вами. У нас самые лучшие в городе девушки. Вам какие больше нравятся: полненькие, стройненькие, блондинки, брюнетки? -- Мне ласковые, нравятся, -- говорит он, устраивая верхнюю одежду на вешалку у дверей. -- Вы пришли по адресу, -- мадам прибавляет блеска в глазах, -- У нас все, до единой, ласковые. Других просто нет. Мадам ещё раз улыбнувшись, удаляется, а он, приводит причёску в порядок и присаживается в кресло. Девушек восемь. Они несмело заходят в комнату, выстраиваются вдоль стены. Одна крашеная блондинка, другая каштанка, третья с фиолетовым волосом. Остальные вроде бы более естественны. Одни в купальниках, другие в коротких халатиках. Весь товар на показ: у всех грудь наполовину открыта, ножки ровные, фигурки аппетитны. Его знакомой среди них нет. Он уже понял: у неё другие обязанности. Ходит по Тверской и Садовому и ловит на крючок, таких, как он – не понятно, что потерявших и что ищущих, готовых клюнуть на новую приманку, и затягивает в салон. Вот и он попался. «Ну что теперь, раз попался?» -- смиряется он и уже с вожделением глядит на предлагаемый ему, за его деньги, товар. Теперь надо не продешевить. Выбрать -- не ошибиться, чтобы потом меньше разочаровываться. Девчонки стоят и смотрят на него. От его выбора зависит, кто из них станет сейчас немного богаче, поэтому все улыбаются. А он смотрит вначале на длинную шатенку, думая, что если разложить её на этой кровати, то вся она не войдёт: ноги наверняка будут торчать ещё сантиметров на десять и получить удовлетворение, неспешно проглаживая дылду ладонью от щиколоток до пупка, будет не просто. Потом переводит взгляд на пышненькую каштаночку с круглыми бёдрами, по опыту зная, что мягкие толстушки добры по натуре и, если их немного приласкать, то они становятся такими женственными, сердечными, любвеобильными… Хоть женись. Пышечка улыбается добродушнее других, и он уже собирается показать на неё и даже поднимает руку… Но тут замечает ЕЁ. Вернее, её глаза. Серо-зелёно-грустные. Она стоит среди таких же: похожих на неё ростом и фигуркой двух симпатичных девушек, ничем, на первый взгляд, не отличаясь от них -- стройненькая в чёрных шёлковых чулочках, в наброшенном на плечи лёгком халатике, с распущенным волосом: чуть ниже плеч и тоже, улыбаясь, ждёт его решения. Он ловит её взгляд, нет, скорее, она притягивает его, и душа его, вырвавшись из-под сердца, уже летит в открытое пространство её глаз и растворяется в серо-зелёно-прозрачной грусти. -- Вас как звать?… -- не говорит, шепчет он, глядя ей в глаза, не замечая как остальные семь девушек, молча идут к выходу, оставляя их вдвоём. -- Галя… Потом они делают то, что обычно делают в таких салонах. Он обнимает её, она прижимается к нему. Они сидят и лежат, разговаривают полушёпотом о вещах обыденных. А время идёт, и он и с каждой уходящей минутой чувствует и понимает, что физическое удовлетворение не причина прихода его сюда, что его выбор Гали не случаен, что вот это время, этот час их свидания, давно предрешён, он пришёл сюда, потому, что не мог не прийти и не уйдёт отсюда просто так. Но, самое интересное то, что эта обыкновенная, в общем, девушка, чистосердечно рассказывающая о себе и своих поклонниках – посетителях заведения, ему почему-то близка и знакома и она сама понимает и чувствует это. -- Нам надо встретиться ещё раз, -- говорит он, когда час свидания истекает. -- Непременно, -- соглашается она, -- Можно у меня дома… Она записывает на листочке блокнота номер своего телефона и протягивает ему: -- Соскучишься, позвони, договоримся. Он кивает и уходит, поцеловав её в губы, что не принято в салонах любви, и она не уклоняется от поцелуя. Он долго не может заснуть, его переполняют нахлынувшие вдруг волнения, а когда удаётся задремать, видит её: то в длинном платье начала прошлого века, то в военной форме второй мировой войны. Утром он звонит ей, и едва объяснив, причину звонка, слышит: -- А вы мне во сне приснились… От этих простых слов, он едва не теряет сознание и торопливо, сбивчиво прощается. А через пять дней он звонит ей снова, и они договариваются о встрече. Она назначает ему свидание в метро на Калужской, встречает и приводит к себе домой. Он впервые попадает в её квартиру, и едва они заходят за порог, она вдруг вспоминает, что забыла купить продуктов, оставляет его одного на кухне, с фотоальбомом. Он спокоен, хотя на дальнем плане сознания, крутится мысль о том что, возможно, он оказался в ловушке и сейчас может произойти всё что угодно: войдут милиционеры и спросят: что он тут делает, и как попал в квартиру? Ворвётся настоящий или мнимый муж и предъявит свой счёт… В общем, есть варианты, и есть риск. Без риска он не может, риск допускает, но предчувствие подсказывает: всё будет как нужно. Он несколько раз перелистывает альбом, смотрит в окно. Наконец щелкает замок и входит она: -- Правда, я не долго? -- Не долго… -- Ну и вот, хорошо, а я колбасы взяла, масла. Бутерброды делать будем. Он любуется её ладной фигуркой лёжа на диване: стройной талией, волосами, спадающими на небольшую, но красивую обнажённую грудь. Она раздевается перед ним, без стеснения и уходит в ванную. Пока шуршит вода и играет негромко магнитола, мысли его летают в облаках, и он весь в предчувствии того, что сейчас, ещё немного, и произойдёт событие, меняющее его дальнейшую жизнь. Может быть самое главное. Она приносит горячего чаю и ложится рядом: влажная, упругая, живая… Он касается губами её левой руки, правой она гладит его по волосам. -- А ты мне приснился солдатом. Будто идёт война, а ты раненный в госпитали… Ходишь с палочкой, хромаешь… Он замирает. -- Что с тобой? – спрашивает она. -- А в том сне, ты была медсестрой? -- Да! – удивляется она. -- А мы с тобой там встретились? -- Встретились. Где-то в лесу, у дороги, на какой-то яркой солнечной полянке… Он вскакивает и говорит возбуждённо: -- Я почему-то так и подумал! * * * -- Я почему-то так и подумал, -- говорит он, -- Подумал сегодня утром, что ты придёшь, что дадут нам свидеться. -- Но ведь не правильный суд, не правильный, Алёшенька, -- плачет она, -- Свидетели эти дали ложные показания. Не было ведь тебя тогда на свале, и не мог ты быть зачинщиком убийства. Не было никакого убийства, а несчастный случай это был… В маленькой комнате свидания, при каталажке, в полицейском участке уездного городка, они сидят напротив друг друга разделённые широким столом. Кроме них в комнате ещё надзирающий за ними полицейский. Он стоит у двери, покашливает в кулак и делает вид, что не слушает: о чём говорят осужденный и дамочка на сносях. -- Я буду писать, я подам прошение в губернский суд, на имя губернатора, в Петербург…-- причитает она. -- Ничего нам не поможет уже, Наденька, -- говорит он, обречённо, -- Всё они решили, всё они рассчитали. Мы с тобой были по-ихнему полюбовники и твоего Василия сговорились убить. Хорошо, хоть тебя оставили в покое… -- Всё это братья мои! Всё они! -- она продолжает всхлипывать, прикладывая носовой платочек к глазам, -- Зачем они всё это делают? Захотели разлучить нас и разлучили. И свидетелей ложных нашли и судье посулили, видать… -- Свидание заканчивается. Больше не положено. Прощайтесь, -- говорит надзиратель. В дверях появляется конвоир. -- Я буду ждать тебя, Алёшенька! Буду ждать! И ты помни… Помни, что у нас ребёнок. Мы будем ждать! – она встаёт и наклоняется к нему через стол. -- Нельзя, барышня! Нельзя близко к осужденному, -- говорит подошедший к ней надзирающий, -- Вы ему не супруга законная. Нельзя! -- Береги себя и ребёнка, -- говорит он не громко, поднимаясь. -- Я жена тебе, жена! Запомни и верь! – кричит она. -- Пойдёмте, барышня, пойдёмте, -- тянет её за рукав пальто надзиратель, -- Свидание короткое, потому и закончено уже. Его подталкивает конвойный. -- Береги себя! – на этот раз он кричит ей в след, и она оборачивается в дверях и смотрит на него: ещё близкая, но уже безвозвратно далёкая. Он предчувствует безвозвратность, предчувствует, что видит её в последний раз. И смотрит, смотрит, смотрит… -- Береги себя…-- срывается уже шёпотом с его губ. * * * -- Береги себя! Береги, Леночка! – кричит он, уже забравшись в кузов отходящей полуторки, -- Мы ещё встретимся с тобой. Обязательно встретимся! -- До свидания, Серёжа! Я буду ждать тебя! -- Лена-а-а-а… Полуторка набирает ход, она бежит за машиной, потом останавливается, делает ещё несколько шагов и машет, машет, машет… Его уже не видно. Он где-то там, среди десятка раненых сидит в кузове грузовика. Ещё мгновение-другое и он скроется из виду, исчезнет из её жизни, растворится среди других и будет далеко-далеко. Ещё мгновение и… И может она больше не увидит его никогда? Может… Нет не может! Иначе, она уверена: время бы снова остановилось. Но оно шло, шло, ей казалось: быстрее, чем прежде -- бежало, подгоняя людей и принуждая их быстро думать, торопливее делать свои дела. Вслед за первой машиной, мимо неё проходит вторая, потом третья, четвёртая. Госпиталь один и второй срочно эвакуируют, подходят всё новые и новые машины – грузят и увозят оборудование, медикаменты, медицинский персонал. А фронт уже рядом: слышно как рвутся снаряды. Ближе, ближе, ближе… «По машинам!» -- это кричат уже медперсоналу. Это кричат ей. «Неужели мы больше не увидимся?» *** -- Неужели они больше не увиделись? – спрашивает она, прижимая к нему своё молодое желанное тело. -- Увиделись, в начале будущего века, -- говорит он, поглаживая её ещё не высохшие волосы. -- Ты говоришь о нас. А те? -- А те? Я думаю, что тот невольник выжил и в тюрьме и на каторге. После революции, в гражданскую воевал за красных. Вернулся в родное село, но не нашёл ни её, ни ребёнка… Нет, он её не нашёл, хотя искал… Как думаешь: почему не нашёл? -- Потому, что её уже не было. Она тяжело переносила разлуку. За зиму много болела, исхудала, постарела, ребёнка не вынесла, а весной она сорвалась в реку… -- Случайно? -- Может случайно. Но жить она без него уже не хотела… Тогда не редко девушки из-за несчастной любви в реку бросались… А он, мне кажется, жил долго… -- Да, он жил долго. Вначале горевал, но потом женился на молоденькой девушке. Работал на железной дороге. Прожил лет восемьдесят. Дождался внуков и даже правнуков. Они и сейчас живут там, в Сибири, его внуки и правнуки. -- А медсестра с солдатом тоже ведь не встретились, -- она прижимается к нему ещё теснее, а он обнимает её и прячет лицо в её волосах. -- Не прошло и часа после их расставания, как машина с ранеными попала под авианалёт. Всё кончилось печально. -- А она прошла всю войну. После разыскала его мать. Потом вернулась в Рязанскую область. Всю жизнь прожила одна. Семейная жизнь не сложилась, детей не было. Как многие одинокие женщины-фронтовички, потерявшие суженых на войне, с возрастом от одиночества стала пить. Умерла в конце семидесятых в больнице. -- Слушай, -- говорит он, подняв голову и глядя ей в глаза, -- Как это всё трагично. -- Не всё трагично. Мы ведь – это они. Мы живём, и мы вместе… Мы любим друг друга… Она обнимает его двумя руками за шею. -- Мы должны любить друг друга за них и стараться быть вместе всю жизнь. -- Но мы не можем побыть вместе даже один день, одни сутки! – пытается возмутиться он, но она гасит его возмущение поцелуем. -- Пока не можем, пока, Андрюшенька… -- шепчет она, -- Но обязательно наступит наше время. Если не сейчас, то в следующий раз… Как и в ту, первую их ночь, ей несколько раз настойчиво звонят на то на мобильный, то на стационарный телефоны, и она, уходя на кухню, по полчаса с кем-то объясняется. С кем, он не спрашивает. Он лежит спокойно, иногда вставая, чтобы попить чаю или сходить в ванную. Вся суета для них кажется теперь мелочью. Они вместе. Хотя он знает, что и в этой жизни им не придётся быть мужем и женой. Во всяком случае, в ближайшее время. В ближайшие годы. У него в Сибири есть преданная ему жена, которую он не вправе оставить. У неё, есть ребёнок – пятилетний мальчик и, как он догадывается, близкий молодой человек. Возможно даже -- муж и возможно даже -- отец её ребёнка. Он иногда допускает мысль, что занимается она столь рисковой работой с ведома этого человека. Понять нравы двадцатилетних столичных жителей, всю жизнь проживший в провинции сорокапятилетний человек, ещё, или уже, не может. Они не говорят на эти темы и, навряд ли когда заговорят. Он уж точно не спросит. Каждый раз в шесть часов утра, кто-то настойчиво звонит в дверь. В первый раз это его напугало, сейчас уже привык и понимает, что работа у неё действительно рискованная, и её проверяет то ли сутенёр, то ли тот самый близкий человек: хочет убедиться, что всё в порядке. Она подходит к двери, переговаривается с человеком и тот уходит. А он понимает, что ему дают, знак: пора. Он встаёт, смотрит в окно. Со второго этажа, в незамёрзшее стекло видно как во дворе метёт позёмка. Надо идти. Он собирается, а она в это время отвечает на очередной телефонный звонок. Он проходит в прихожую надевает куртку, натягивает фуражку, берёт сумку. Потом возвращается на кухню. На столе в стеклянном кувшине стоят его мимозы, подаренные вчера ей. Она продолжает говорить по телефону, кивая на чайник, он отрицательно мотает головой, оставляет на столе три тысячных бумажки, целует её в щёчку, говорит: «пока», и уходит. Он уже не видит, но чувствует как она, не отрываясь от телефона, машет ему в след. Жизнь продолжается. А на улице метёт по-зимнему. Сегодня суббота, дворники не спешат выходить во дворы и пешеходных дорожек почти не видно. Он идёт прямо от её дома. Редкие машинёшки пробегают по пустынной улице, пешеходов вообще не видать. Он жмётся от холода, то и дело протирает уши и пальцы рук. Пройдя несколько кварталов, он выходит на улицу Удальцова и, прибавив шагу торопиться к проспекту Вернадского. Здесь уже попадаются навстречу люди и метель, кажется потише. Наконец станция метро: турникет, эскалатор, поезд. В вагоне человек пять. Он садиться поудобнее. Можно теперь отогреться, подумать о предстоящих занятиях на курсах, о недописанном романе. Двери закрываются, электропоезд срывается с места и, гулко набирая обороты, ныряет в темноту проёма. «Кто же всё-таки Галочке звонит? – неожиданно спрашивает он себя мысленно и тут же успокаивает -- А не всё ли равно?» У неё своя жизнь, у него своя. Да, скоро у неё день рождения. Надо не забыть, поздравить и, наверное, купить подарок. «Не наверное, а точно: купить», -- решает он улыбнувшись, уже зная, что именно купит. 2005-2006 Москва-Красноярск © Сергей Кузичкин, 2008 Дата публикации: 09.12.2008 20:56:09 Просмотров: 3243 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|