Александр Карпенко [2008-02-15 00:18:21]
Человек меняет кожу...

Мир только дразнит меня призраком счастья, которое на поверку оказывается скучным обывательским идеалом… Когда же всё это мнимое счастье мне надоедает, кто-то мне переворачивает козырного туза обратной стороной, где оказываются боли, тревоги, поэзия. И весь фокус несовершенства мира заключается в том, что эту карту нужно всё время переворачивать, что нельзя отксерить обе её стороны на одном и том же листочке бумаги: одна из них неизменно питается за счёт другой. Мир треволнений и поэзии понемногу истощает силы человека – и тогда человек сам способен перевернуть карту и выбрать маленький рай, который, может быть, надоест ему уже через две недели: ему просто нужна передышка…

Нужно было больше, чем полвека, чтобы декадентские сочинения русских писателей начала ХХ века были провозглашены… величайшим подъёмом и серебряным веком русской культуры. Но никакого парадокса в этом нет: серебряный век завершал накопленное духовными исканиями предыдущих десятилетий, и в нём уже успела накопиться… усталость культуры от самой себя.

Иногда наше действие или бездействие в одинаковой степени не влияют на ход событий – так, как будто мы уже умерли, - но действие способно вызвать у нас обезболивающую иллюзию того, что мы, несмотря ни на что, живы. Поэтому, как ни странно, бездействие требует от человека большей силы воли и большего мужества.

Вера в бессмертие любви – вопрос сугубо религиозный.

Как просто судить зло, когда оно выкристаллизовалось в несомненность и само свидетельствует против себя! Но как же редко зло бывает столь чистым и беспримесным, что оно способно вызвать в нас только ненависть или презрение! В реальной жизни борьба чаще всего протекает между неплохим, хорошим и лучшим.

Что может быть величественнее борьбы с собственной судьбой?! Что может быть безрассуднее?

Чтобы сохранить любовь, её нужно укутать в плед – и бережно, на руках, перенести в мир идеальных взаимоотношений. Но даже в этом воображаемом мире ей нужна пища! Любовь, как и любое живое существо, без пищи долго не протянет!

Вечность – это своего рода провинция, в которой значимость содеянного нами в любой момент может быть сведена к нулю!

Не верьте в неизменную притягательность гения: чья-то гениальность периодически кого-то раздражает и вызывает противодействие.

Даже у тех, кого мы заслуженно называем мудрецами, периоды абсолютного понимания мира чередовались с периодами затмения (пусть даже они в этом ни за что не сознавались!). Причём затмение вИдения у них – это не какой-то периодический провал памяти, а конструктивная работа таинственных сил, которые лишь для того в человеке что-то затмевают, чтобы у него что-то прояснилось в другом месте.

Вообще, «обнажённость» или «очерствелость» души не являются чем-то постоянным для одного и того же человека. Человек не бывает абсолютно чуток или абсолютно чёрств. Я знавал чутких натур, которые были неумолимо черствы в отношении того, что уже перестало быть для них самым главным. Можно привести сколько угодно примеров, когда ранимые и душевные люди вели себя как бесчувственные чурбаны! Поэтому лучше не говорите мне о чьей-то всепоглощающей человечности, будь это академик Сахаров или кто-то другой!

Философ откровения постигает мир не абстрактно, а сквозь призму собственной судьбы. В этом случае его жизнь и судьба являются как бы той невидимой почвой, от которой он отталкивается.

Со стороны виднее? – Поступки, со стороны кажущиеся и странными, и эксцентричными, могут для человека быть и логичными, и самыми естественными. Мы ведь не знаем его изнутри!

Когда мои друзья ведут себя по отношению ко мне неподобающим, непозволительным образом, я всегда остро ощущаю выбор: заявить ли этому человеку о недостойности и предосудительности его поведения – или же, наоборот, промолчать. «Надо будет обязательно сказать ему, - рассуждаю я, - может быть, он сам этого не замечает и делает это не со зла. Узнав об этом, он, конечно же, поспешит исправиться!» Однако возможность сразу высказаться бывает не всегда – и тогда гнев постепенно уступает хладнокровной уверенности в том, что пользы от такого изъявления недовольства – никакой, что указанные недостатки могут быть частью человеческой сущности этого приятеля, а сущность человека – неистребима: она всё равно даст о себе знать в той или иной форме. И потом, эти недостатки иногда делают человека своеобразнее, колоритнее. Да и вообще, любить своих друзей – не значит ли это прощать им те мелкие огорчения, которые они нам время от времени доставляют?

Не стОит идеализировать дружбу: ей тоже порой бывают свойственны и корысть, и взаимные обиды, и гнев, и даже ненависть. Но все проистекает из жизненности.

У нас «полезность» чего либо бывает доказана только когда это интересно большинству. Но разве большинству современников Платона или Аристотеля были интересны их сочинения?! Сейчас же никто не сомневается больше в их «полезности»!

Я не занимаюсь абстрактными размышлениями над трудно разрешимыми философскими вопросами; я даже не берусь вам сказать, постижим ли мир.
Может быть, частично – постижим, частично – нет; я не берусь установить пропорции… Я просто наблюдаю за своей жизнью и всем, что её окружает, иногда размышляю над этим и иногда заношу на бумагу.

Человек, убеждённый в вечности и непреходящести своих несчастий, нередко пускается во все тяжкие. Между тем, ему, может быть, следовало бы всего-навсего чуть-чуть затаиться – и переждать.

Резервы проницательности. – Когда нас «припрёт» необходимость что-то знать, мы «мудреем» до такой степени, что не пугаемся даже печали, проистекающей из такого знания.

Ничто так не преходяще, как великодушие: достаточно мне однажды проснуться в дурном расположении духа, чтобы его как рукой сняло, - я стану мелочен, нетерпелив и придирчив.

Инстинкт самоубийства. – Утратив одному ему понятное счастье, человек может одинаково сильно хотеть и возвращения того, что он подразумевает под этим счастьем, и гибели (если не себя самого, то окончательного и бесповоротного крушения всех надежд на вышеупомянутое счастье). Ему настолько невыносимо это срединное положение между счастьем и гибелью, что любое из них покажется ему слаще той несвершённости, в которой он пребывает. Этот срединный путь между счастьем и гибелью и есть тот путь «по лезвию ножа», которым шли многие поэты.


Показать отдельно