Индивидуальность

Джон Мили

Форма: Рассказ
Жанр: Просто о жизни
Объём: 28236 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Стоя перед витриной ювелирного магазина, он рассматривал золотые безделушки и был совершенно спокоен. Во-первых, я все равно это сделаю, рано или поздно, рассуждал сам с собой. А ждать не имеет смысла. Во-вторых, ведь все продумал, доскональнейшим образом, в деталях, осечка практически исключена. Задача - начать, дальше пойдет как по маслу. Еще раз прокрутил в голове последовательность действий, послушал в ответ очередное тоскливое и отчаянное: "не надо!". Упрямо сжал губы - пора! Поднес руку к виску.
Многочисленные свидетели происшествия в один голос утверждали, что в руках у внезапно упавшего на тротуар человека ничего не было. Хлопка выстрела также никто не слышал. Удивительное дело: срочно вызванные полицией следователь прокуратуры и судмедэксперт внешним осмотром установили, что у погибшего (пожилой мужчина; рост ниже среднего, телосложение крупное; волосы седые, курчавые; особые приметы: нос мясистый, крючком, на темени родимое пятно, несколько напоминающее шестерки или девятки, налезающие друг на друга; документы в порядке, прописан по адресу; не женат, детей нет, данных о родственниках нет) при отсутствии входного и выходного пулевых отверстий, имелись, тем не менее, признаки ранения в голову, как при стрельбе в упор, а именно: вмятина неправильной формы, с обожженными краями и запекшимися капельками крови в области правого уха и небольшая выпуклость в области левого.
Следствие, проведенное по данному делу, результатов не дало и вскоре было закрыто. Покойный был человеком мирным, врагов и завистников не имел. Характеристики с мест работы и проживания самые положительные: добр, отзывчив; в меру умен, усерден. Вскрытие трупа показало, что смерть наступила в результате мгновенного разрушения мозга потерпевшего направленным потоком какого-то излучения большой интенсивности. Несмотря на подключение к делу ученых, природа и источник излучения остались неизвестными.
В связи с ненахождением родственников покойного, хотя поиски еще продолжались, он был захоронен на городском кладбище (сектор, ряд, номер) на собственные, обнаруженные в его однокомнатной квартиренке, личные сбережения. Немногочисленные представители трудовой и жилищной общественности, краткая надгробная речь, поминки не проводились.

Он лежал в земле на глубине два с небольшим метра и думал.
Все прошло очень удачно. Главное, вскрытие, за что все-таки немножечко волновался. Нет, ничего не повредили, зашили аккуратно. Опять же, гроб в яму опускали бережно, а не трахнули, как бывает. Отдаленный уголок старого кладбища, кусочек между двумя сплошь заросшими зеленью и почти разрушенными могилами. Съэкономили, сволочи!.. Ладно, и так хорошо. Тихо.
Он повернулся в гробу, устроился поудобней.
Итак, свершилось. Упорная учеба, многолетняя полезная деятельность, терзания и нервы в поисках пути - все позади. Без сомнения, скоро он найдет, что искал, к чему шел вопреки и наперекор, то единственное, ради чего стоило жить. И даже если этот, с их точки зрения, заведомо неудачный эксперимент, так, как они говорят, и окончится, то, по крайней мере, он проведет его сам, без всякого с их стороны вмешательства. А ведь как уговаривали, настаивали, грозили! По условиям договора, в случае провала он поступает в их распоряжение. Навечно и полностью, без права голоса, без всякой надежды. Ха-ха! Это мы еще посмотрим! Во всех вариантах он уверен в победе. Истоки уверенности?.. Хм. Он вспоминал.

Только-только родившись, он часто выплевывал сиську матери во время кормления, и замирал в неподвижности. Мать рассказывала, что выражение лица при этом у него было чрезвычайно значительное, чуть ли не торжественное. По окончании "сеанса", как они с отцом это называли, расслаблялся медленно, и только спустя некоторое время начинал орать и сучить ножонками, как обычный младенец. Тот период он, конечно, не помнит. Но уже лет с пяти начали сниться необыкновенные сны, каждый навсегда врезался ему в память. Правда, передать их словами не мог; и, когда позже, в школе, на большой перемене, его лучший дружок докладывал свой очередной сон, неважно какой, плохой или хороший, он всегда угрюмо молчал, и от этого у обоих ненадолго портилось настроение.
Еще позже, когда уже запоем читал все подряд, рылся в родительской библиотеке и выискивал названия повкуснее, как-то раз попалась на глаза тоненькая такая книжонка, и с первой же фразы оттуда родился голос. В течении нескольких часов, как завороженный, слушал, а страницы переворачивались, вроде как сами собой. Смысл текста тогда не уловил, но мог повторить его наизусть, хоть подними ночью с постели. С тех пор не был волен в выборе книжек, ходил ли по библиотекам, или брал у друзей и знакомых. Голос со временем сменился другим, потом третьим, потом голоса в голове смешались и он не мог уже отличить их друг от друга. Дошло до того, что чуть ли не каждый абзац очередной книжки читался разными голосами. Зато, по мере накопления информации, он чувствовал, как что-то начинало укладываться в голове, во всяком случае, был в этом некий определенный порядок. Странно, но подчинялся всегда безусловно, никогда не сопротивлялся, как будто знал, что это необходимо. Спорить начал только тогда, когда вдруг внезапно понял: первый этаж его кладовой заполнен, сейчас перейдут на второй. Ему как раз исполнилось тринадцать. И было это так.
Книжка раскрылась на первой странице. Сосредоточившись, он сконцентрировал внимание на руках, с усилием ее закрыл, и, напряженно глядя на суперобложку, задал свой первый вопрос:
- Зачем? - спросил он.
Голос удивленно икнул.
- Зачем это? - повторил по возможности твердо.
Похоже, там собирались с силами. Он слышал шуршание, шелест бумаги, отдаленные вздохи и бормотание.
- Так нужно, - ответил, наконец, голос.
- Почему? зачем? для чего?.. - выстрелил дробью.
- Странно... Мы думали... - В голосе слышалась явная растерянность.
Инициатива была на его стороне.
- Ничего странного, - отрезал он. - Кто это мы? Я обязан знать. Иначе, отказываюсь. Все.
Был очень доволен собой.
- Подожди, чего ты... - заюлил голос. - Мы тебе все объясним... - Опять шорох, возня. Вдруг сильный треск - он закрыл уши руками - больно! - и сменивший тембр голос звучит громоподобно:
- Ты чё, пацан?.. А как счас по попе...
Он испугался. Нет, конечно, не того, что "по попе" - отец иногда брал в руки ремень, потом долго извинялся, - а такой, в первый раз, неприкрытой враждебности и даже угрозы. Значит, сделал вывод, могут заставить силой. («Можем, можем...», - подтвердил голос). Потом стало обидно: ведь не заслужил, все делал как говорили. С другой стороны, размышлял, ничего от них плохого, кроме пользы. Знания, если честно сказать, собственным упорным трудом не добытые, резко выделяли его не только из среды сверстников, но и среди ребят старшего возраста. Учителя удивлялись, шепотом и вслух называли вундеркиндом, надеждой и гордостью школы. А гордиться, в общем, - он это понимал, - пока было нечем. Хотя на любой вопрос в пределах программы, и много-много больше, у него в голове возникал ответ (именно возникал, сам собой), ответ этот не был результатом собственно мыслительного процесса. Приятно, конечно, было смотреть на распахнутые глаза и разинутые в изумлении рты во время всевозможных гуманитарных конкурсов, из которых он неизменно выходил победителем, но хотелось уже самому, без их помощи. Об этом и решил попросить.
- Времени нет, - коротко отрезал голос. – Эксперимент. Задачи другие.
- Что за эксперимент? какие задачи? - жалобно проблеял он. - Почему я?..
- Сейчас не поймешь, поговорим позже.
Ответ, называется.

Через пять лет он был самым молодым в истории университета аспирантом
на одной из кафедр философского факультета. Причем с законченной и принятой к защите кандидатской диссертацией. Профессора говорили, что запросто тянет на докторскую, но уж больно диссертант молод, нельзя. Тему навязал, разумеется, голос: " Индивидуализация личности". Он и понятия не имел раньше, какую гору мусора по этой проблеме нашвыряли великие мыслители прошлого. День за днем голоса разгребали для него эти философские авгиевы конюшни, а он, привычно и споро раскладывая по кучкам, утаптывал навоз в своей памяти.
Еще через несколько лет, защитив таки докторскую на ту же тему (куда бы они делись!), где расширил и углубил, сам стал профессором. Собственный курс и ученики, монографии в специальных журналах. Как-то пригласили на радио. Восторженные отклики на это его выступление порадовали не только радиожурналистов. После серии статей в центральной газете пару раз снимали для телевидения, а убедившись в неослабевающем интересе зрителя, дали вести собственную, на полчаса, еженедельную передачу. Выпустили за границу на философский симпозиум. Там его внимательно выслушали, вежливо похлопали… и он вернулся обратно. Больше за границу не ездил. В своей же стране дела шли отлично. Известность росла, на лекции к нему уже набивалась куча народу, стали предоставлять конференц-зал. Заговорили о новой, главное, отечественной, философской школе. Появились ярые как сторонники, так и противники, между ними велась борьба. Власти почему-то молчали. В дело вмешались политики-позивитисты от оппозиции и предложили сотрудничать. Долго думал. А как только решил согласиться, пришли люди из правительства и недвусмысленно предупредили. Он рассердился и обнародовал это предупреждение. Тут же в его защиту начались манифестации студентов, вылившиеся в стычки с полицией. Рабочая молодежь, доныне о нем не слыхавшая, но всегда с радостью насчет помахать кулаками, тоже вышла на улицы. Профсоюзные лидеры в промышленности, воспользовавшись нечаянной ситуацией, выставили требования о повышении зарплаты и уровня техники безопасности. К ним присоединилось село. В стране начинался самый настоящий бардак. В этих условиях к нему снова пришли, и заискивающим, то есть, кардинально изменившимся тоном, попросили прекратить. В благодарность давали все, что угодно; он истребовал ускоренное строительство давно задуманного Центра Индивидуальной Мысли, что и было твердо обещано. Одного его выступления сразу по всем телевизионным каналам оказалось достаточно, чтобы утихомирить разбушевавшихся соотечественников.
Через полгода состоялось открытие гигантского Центра, выстроенного ведущей иностранной компанией по его собственным чертежам и оборудованного по последнему слову их техники. Отсюда, из собственной радио-телестудии он и его сотрудники беспрепятственно вещали теперь на всю огромную территорию, причем двадцать четыре часа в сутки. Это не могло не дать результаты – всего за три года армия рядовых последователей новой теории увеличилась в дикое количество раз и, согласно статистике, превышала на тот момент половину взрослого населения страны.
Тогда, надавив на правительство, он взялся за государственную систему образования. В программы всех школ, училищ, средних и высших учебных заведений в обязательном порядке включался его курс, все, без исключения, оснащались срочно для этой цели изданными, сильно дифференцированными по содержанию бесплатными учебниками. Через некоторое время эта работа принесла ощутимую прибавку еще в тридцать пять процентов. Неохваченным оставалось теперь только туземное население Крайнего Севера (вследствие крайней его тупости), еще, кочевые племена на южных границах (вследствие их неуловимости) да единицы из тонкой прослойки старой высоколобой интеллигенции, для которых, по их шутливому выражению, «лучше смерть» (пока оставил в покое).
Те годы - это был пик его популярности в качестве, без преувеличения, единого духовного вождя нации. В правительстве и пикнуть без него не могли, все назначения на сколь-нибудь значимые посты в государственные институты власти зависели от него и, естественно, он самолично осуществлял подбор и расстановку кадров. Самолично... лично... лично... Нет, нет... индивидуально.

Он снова поворочался в гробу, на левом боку оказалось удобней всего. Продолжал вспоминать.

Да, в те времена голоса звучали не часто, так, иногда, для мелкой корректировки. Потому, наверное, и обнаглел, то есть, начал отваживаться на собственные мысли. Предмет их не менялся; собственно говоря, ни о чем другом он и не мог думать. Индивидуальность и личность. Все, что он сделал для общества (по их, конечно, инициативе и наущению) – это разделил понятия, отдав явное преимущество первому. Но вот, вдруг начал задумываться: так ли действительно? То есть, конечно же, так... теоретически. Однако, на все ли сто и двести процентов?..
Ведь что, в сущности, рассуждал он тогда, произошло на практике, как известно, теорию поверяющей? что было и что стало?
Было: общество, составленное из индивидов (людей, каждый из которых сам по себе личность), объединенных по некоторым основным, очень конкретным признакам и причинам. По каким именно? Вот: общность места рождения – на одной земле, в одном государстве; общность языка и культуры, впитываемых с молоком матери, а значит, одни и те же нравы, преимущественный порядок мыслей, взглядов, оценок, суждений, претензий… – это все признаки. Общие психологические особенности, характерные для людей, проживающих в одной местности, зависящие от окружающего их внешнего мира и влияющие на человеческую натуру: климат, рельеф и пейзаж, наличие или отсутствие водных, лесных и других ресурсов, плодородие почвы и т.д., заставляющие их быть изначально суровыми или нежными, веселыми или грустными, коллективистами или наоборот; а также особенности общественные, связанные с государственным устройством: уровень расслоения общества, внутрислоевые соц.статус и уровень социальной поддержки, уровень образования, страхования, медицины, и вообще, всей материальной и духовной жизни, заставляющие граждан или испытывать страх за будущее, или безмятежно в него верить; приводящие к одиночеству и нешуточным стрессам в настоящем, или, наоборот, к олимпийскому спокойствию и ощущению надежности бытия… – это причины. В совокупности всех признаков и причин, до того, имелось в стране общество старых и малых, здоровых и больных, ленивых и трудоголиков, если брать грубо, хороших и плохих личностей, так или иначе связанных между собой и потому, все вместе, образующих народ – некую, хоть и не слишком плотную, в дырьях, но - на исторически обозримые сроки - неразрушающуюся структуру.
Что стало: большое число индивидов (людей, каждый из которых внутри себя индивидуальность), веером разлетающихся друг от друга, быстрее, бегом, лишь бы, не дай Бог, не потереться, даже не соприкоснуться своими драгоценными гранями.
Закон, утверждал он, прост: забыть навсегда про Бога. Тогда индивидуальная ценность человека не будет зависеть от его личности; всегда общественной, и потому, грязной, а культивация и осмысление таковой ценности составят единственный смысл и назначение человеческой жизни.
Люди, целиком принявшие этот его закон, довольно быстро завязали пить и курить, потому, через короткое время, наркомания и политическая преступность были сведены к нулю, а количество внебрачных связей к тому же нулю стремилось (впрочем, как и количество браков); запрещенные развлечения, такая зараза, как проституция, зоо- и педофилия, перестали развращать общество. Какой еще «спид»! Практически все пороки, и даже просто недостатки, доставшиеся в наследство от прошлого, были устранены. Это ли не достижения! К тому ж целенаправленно шли! Оставались ничего не значащие вопросы: куда они, свободные граждане, улетали? и где их можно было поймать? Не на рабочих местах - уж точно, там их не было; страна повсеместно нищала и подъедала уже стратегические остатки запасов. Демографическая ситуация скоро стала критической. Статистика говорила о безудержном росте числа суицидов (а там не поймаешь!). Общество стремительно распадалось на составляющие его индивидуальные элементы и только предусмотрительно и наглухо перекрытые границы не позволяли многим ускользнуть из-под юрисдикции. Нет, не то, чтобы очень хотели, а просто в силу органично установившегося разбегательно-центробежного, никак не собирательно-центростремительного, характера нового типа их общественного сознания. Именно на этот случай чуть ли не единственной большой частью общества, которую, планово, не затронули перемены, стали пограничники. Подчиненные фактически лично ему (опять это чертово слово… нет, нет, индивидуально!), обретшие звание потомственных и превратившиеся в грозный и всеми уважаемый клан, они с детства были отстранены от прохождения его курса и обучались в специальных заведениях - принципиальный, очень своевременный шаг, предпринятый им на всякий случай, с целью подстраховки.
Да, интересные наступили потом времена. Народ не вопил, не стенал и не сопротивлялся. Поглощенный собственными проблемами, специфически индивидуального свойства, он молекулярно, если не атомно, кружил внутри огромного ограниченного пространства - только его огромность спасала от неизбежных, в противном случае, людских столкновений. На этих просторах можно было замерзнуть, быть съеденным дикими зверями, расплодившимися в необычайных количествах, или сгореть в пламени лесных пожаров, полыхающих почти беспрерывно – никого это не волновало. Человек-одиночка, борющийся за свою одинокую жизнь – такой вот стал всеми признанный символ новой эпохи.
Так что же их не устраивало в этом постепенно, с такими трудами сложившемся положении? – лежа в гробу, задавался он каверзным вопросом. – Почему мучились и не могли жить спокойно? Ведь он дал каждому своему индивиду по кусочку – ха… кусище! - настоящей свободы, дал исключительные, никем не угнетаемые возможности подлинно индивидуального самоосознания и внутреннего самосовершенствования. А это, он знал, то самое, чего жаждали сердцем, всегда ждали и никогда б не дождались там, за бугром – сюда бы он их не впустил, могли не мечтать.
Был один случай. О нем доложил ему начальник объединенного командования внешних и внутренних погранвойск; трясся, бедняга, как осиновый лист, боялся за свою шкуру. Ничего плохого ему не сделал, он был здесь ни при чем. Вот этот эпизод.
На одной из внешних застав погранцы несли свою обычную службу: обходили дозором вверенный участок границы, бдительно вглядывались, всматривались, не менее бдительно обоняли и осязали. Вдруг замечают: из недалекого леса выходит человек и продвигается в их сторону. Залегли, поджидают голубчика. Ничего не подозревающий индивид подходит ближе и ближе. На расстоянии в несколько шагов, как положено по инструкции, окрик и через секунду предупредительный выстрел в воздух. - Никакого внимания. Тогда звучит команда: «стрельба на поражение», и сразу следом грядет дружный залп. Тут начинается необычное. Вместо того, чтоб упасть, человек продолжает движение, спокойно, вроде бы даже улыбаясь, проходит сквозь строй защитников родины, и, не оборачиваясь, уходит на чужую территорию. Еще один залп, уже ему в спину – никаких результатов. Так и ушел.
Все шестеро членов наряда, во главе с командиром, оказались, разумеется, в гарнизонной тюрьме, проведено служебное расследование. Оно показало,
что, действительно, ребята стреляли, из боевого оружия и боевыми патронами, промахнуться – чтоб вот так, все разом – ну, никак не могли. Один солдат, что пограмотней, обозвал нарушителя «паршивой сомнамбулой», другой – «ходячим трупом».
Это был как бы первый случай подобного рода. Но он подозревал, что имелись другие, возможно, даже и много. Просто начальнички, из страха потерять теплое место, не сообщали. Да, было о чем задуматься. Хотя ответ на вопрос, как такое могло произойти, не составлял для него тайны: все дело в последней, крайней степени индивидуализации сильной личности, когда далеко продвинутая индивидуальность перестает реагировать на окружающий физический мир. И голоса, не говоря толком, что ему в этой ситуации делать, тем не менее, ехидно подтвердили его правоту. Его задача теперь состояла в том, чтобы как-то остановить начавшийся процесс; в противном случае, он пойдет дальше, того и гляди, останешься государем без подданных.
Срочно предпринятые им меры шли в двух направлениях. Первое касалось послаблений в прохождении курса для некоторых контингентов сограждан (конкретно, для сумасшедших и умственно отсталых, как обладателей незаурядной фантазии; а также для чрезмерно одаренных, в качестве прирожденных индивидуалистов). Это, он считал, позволило бы замедлить ход событий. Второе: установка на выявление, отлов и отдельное содержание как уже состоявшихся, так и потенциальных меланхоликов, вкупе со всеми людьми не от мира сего черпающими силы исключительно в самих себе. Эти меры позволили бы избегнуть заражения сверхиндивидуализмом остального, пока еще законопослушного, населения. И вообще, произошедшее показало ему, и он понял, что индивидуализация, а значит, и свобода обычной личности, ни в коем случае не могут быть беспредельными.
Он должен признаться, что его тогдашние размышления и проистекшие из них действия не встретили одобрения, причем, как у голосов, так и у подвергнувшейся вынужденным репрессиям части населения. Голоса талдычили ему о чистоте эксперимента и необратимости последствий того, что он делает (из чего он сделал вывод, что, видимо, каких-то своих целей они уже добились и большего не хотят; еще один вывод: вот, хрен вам!), сумасшедшие и иные вопили о своем праве на образование, а меланхолики и блаженные мутили воду в своих резервациях, нарываясь на крупный скандал и меры уже прямого физического воздействия. Он отдавал себе, конечно, отчет, что предпринятые им меры, если и сработают, то без гарантии от нежелательных повторений (хотелось бы на все времена), скорее всего, только ненадолго притормозят процесс; поэтому напряженно думал и искал радикальное решение проблемы. В один из дней (как раз сообщили об очередном, на этот раз чуть ли не массовом, в разных местах, прорыве границы) оно было найдено.
До сих пор удивлялся он своей непоколебимости (при этом воспоминании аж задрожал, мгновенно вспотел и заерзал в гробу) в проведении экстраординарных мероприятий, нацеленных на решительное и бесповоротное – навсегда - искоренение подобных правонарушений. В основе их лежали теоретическая посылка и проистекающий из нее детально разработанный метод, подсказанные прямым переводом латинского слова «persona», что, как известно, означает - маска, актерская роль. Вот они, вкратце.
Поскольку признано, что человеческая персона-личность является таковой исключительно в силу общественно-ролевых, собственно говоря, актерских функций индивида, меняющего игровые маски по ходу пьесы-жизни в зависимости от внешних симпатий и антипатий зрительского окружения, а человеческая индивидуальность зиждется целиком и полностью на платформе внутреннего самоуважения и завышенной самооценки, то, исходя из его задачи, логично было бы столкнуть и противопоставить их друг другу. То есть, попытаться частично (очень дозированно) разрушить самоуважение, равно, самооценку индивида, в качестве средства разрушения используя навязанную ему сверху, насильственно удерживаемую на его физиономии, никогда не сменяемую и заведомо отвратную маску. Причем использовать ее для начала, в буквальном, а не в переносном смысле.
Короче, он отдал приказ правительству начать подготовку к поголовному медицинскому перелицеванию населения. Кроме, разумеется, пограничников и чиновников высокого ранга. Эскизы рекомендуемых масок, не доверяя госхудожникам, нарисовал сам.
Через несколько лет напряженной работы оно, население (резервации опустели, за ненадобностью он всех выпустил), представляло из себя насколько трагическую, настолько и забавную картинку. По городам и весям бродили двуногие козлы-уроды, с козлятами и без, грязные свиньи и подсвинки, могильные крысы и крысята, разная другая нечисть. Охота к какому бы то ни было общению, если она у кого оставалась, то сейчас отпала сама собой: встречаясь друг с другом, только фыркали и отворачивали глаза. Однако, там, куда они их отворачивали, взгляд встречали хитро расставленные повсюду, и в изобилии (в диком лесу тоже), зеркала, за тончайшими, но железными и прочными - чтоб не разбили – сетками.
Все шло вроде бы хорошо; результаты мероприятий не замедлили сказаться: опасность для государства – сверхиндивидуалисты перевелись, как не было. Кажется, живите теперь спокойно. Так нет!

Он нервно скрипнул зубами, плюнул себе куда-то в ноги и повернулся на другой бок.

Через какое-то время внутренние пограничные службы сообщили, что граждане сбиваются в стаи по масочным (масонским?) признакам. Это означает: козлы дружат с козлами, ослы с ослами, и т.д. Особое рвение в этом деле проявляют жабы, у них уже довольно большая семья. Еще через сколько-то доложили, что шакалы опускаются на четыре кости и дерутся за самок, а собаки с волками - тоже на четырех - совместно воют на луну.
Этого только ему не хватало: вместо цивилизованного нормально-индивидуализированного государства получить какое-то звериное царство, которым и управлять-то зазорно! Тогда, расстроившись, он скомандовал: прекратить. Поняли, дуралеи, совершенно неверно – начался отстрел. И все понеслось в тартарары, быстрее, быстрее... Его лихорадочные попытки спасти положение ничего не дали; озверевшие граждане ломали воздвигаемые кордоны и, хотя и погибали в больших количествах под градом пуль, но уносили таки с собой жизни ограниченного контингента доблестных пограничников. Других, понятное дело, ему взять было негде.
Когда с обеих сторон переколошматили уйму народу, и все зря, то есть, дело зашло далеко, и он понял, что оно, дело, «швах» (понять было просто: чтоб спастись от звериной ярости невольно спровоцированной революции, многие пограничники, из тех,что поумней, и даже некоторые приближенные чиновники, сами начали перелицовываться, платили большие (награбленные или наворованные) деньги; и, интересно, что предпочитали в свиней, очень похоже хрюкали), пришлось бежать. В качестве сверх- и супериндивидуалиста (надев свирепую маску быка и прихватив чей-то внешний паспорт с визой), ему не составило труда просочиться через ставшую в одночасье враждебной границу.
А там поджидала совсем другая жизнь.
Зарубежные люди – никакие тебе не индивидуальности, а просто никчемные личности - и их, так называемое, общество благополучия – очень внешнего, никак не индивидуально-раскрепощенного внутреннего - угнетали его с утра до вечера. Тяжко работая и живя по средствам в убогой однокомнатной квартиренке (что с того, что путешествовал по свету и имел возможность отложить что-то на черный день!), понимал противоестественность такой растительной жизни. Ну, что за судьба? почему такое именно с ним? с человеком, побывавшим на высочайшей вершине индивидуализма и так по-глупому с нее соскочившим? – вот вопросы, которые задавал себе каждый божий день и не находил ответа. Следя по прессе за развитием ситуации в родной стране, где после его побега провозгласили звериную демократию, понимал и то, что возвращение ему не грозит.
Проживши в этом сугубом мире голого практицизма лет десять, вдоволь нахлебавшись чужого общественного дерьма, принял решение на уход. Голоса, весьма недовольные еще прошлыми его деяниями, а тем более, таким поворотом событий, предупредили о серьезной ответственности и чуть не насильно заставили подписать контракт. Он подписал, скрипя сердцем (очень даже слышно) и, одновременно, задаваясь вопросом: где ж они, суки, были, когда все рушилось? Ах, черти!.. Ничего, ничего. Его подземный эксперимент наверняка оправдает самые смелые его ожидания.
Он повторял сам себе (много-много раз, как «Отче наш», дабы укрепиться душою и не допустить колебаний) его суть.
Теоретическая подоплека:
- индивидуальность – она и в Африке индивидуальность, а значит, и во гробу, и на небе – тоже.
Практические действия:
- по истечении положенных мертвому человеку сорока дней вознесусь;
- предстану (как положено, опрятным и чистеньким, чуть-чуть разве что израненным) пред Всевышним; и тут – это важно! - не давая Ему рта раскрыть, скажу (слова – время есть – затвержу наизусть, потому как не дай Бог перепутать): «Боже сильный, Боже крепкий, помилуй, дескать, мя!»;
- коль помилует и отменит контракт – хорошо! - автоматически попадаю в свой индивидуальный рай и там навожу порядки;
- коли нет, и такая судьба (да, да, да... индивидуальная) – прямо в ад… - тоже неплохо: каждую сволочь из них и падлу - каждую! - распознаю по голосу, и тут - вот те крест! клятвенно обещаю: стану главным - слабо им, чертям, не покажется!!!.

© Джон Мили, 2014
Дата публикации: 20.08.2014 23:17:18
Просмотров: 2335

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.