Искажение
Юрий Леж
|
Форма: Роман
Жанр: Фантастика Объём: 454655 знаков с пробелами Раздел: "Все произведения" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Искажение «Изменение, искажающее что-л., неправильность, ошибка». Большой толковый словарь Взгляд из окна. Пролог. "Если долго всматриваться в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя" Ф.Ницше Тихо-тихо, на самой грани слышимости, будто бы где-то совсем далеко, лязгнул замок входной двери, потянуло легким сквознячком и уличной холодной дождевой сыростью из приоткрытой форточки. И будто подтверждая, что ни лязг замка, ни сквозняк не померещились, гулко, на всю квартиру ударила о металлическую притолоку закрываемая дверь. И вслед за гулким ударом, чуть слышно лязгнул замок. По старому, рассохшемуся и затертому паркету застучали острые каблучки, и на пороге кухни возникла Анька: в короткой кожанке поверх какой-то бесформенной сероватой футболки, в очень короткой юбчонке, на любимых своих высоченных каблучищах. Короткие черные волосы на голове девушки были чуть влажными и топорщились в разные стороны, как иголки испуганного ёжика. С натуженным вздохом Анька приподняла принесенный с собой большой пластиковый пакет и, облегченно выдохнув, поставила, почти бросила, его на трехногий стул возле широкого стола, застеленного неизменной, казалось, присохшей к нему намертво клеенкой. За столом, натуральной статуей, со стаканом в поднятой руке и совершенно пьяными глазами, застыл мужчина лет сорока, длинноволосый, с многочисленными серебряными нитями в густых черных волосах, в одежде застрявший где-то между домом и улицей: спортивные брюки были явно предназначены для домашнего обихода, как и старая тельняшка, а вот наброшенная на плечи куртка-косуха и остроносые ботинки на каблуках, украшенные многочисленными заклепками и цепочками, выглядывающие из-под стола, никак в домашний уют не вписывались. – Всё водку жрешь, Дракон? – привычно спросила Анька, начиная извлекать из принесенного пакета и расставлять на столе консервные банки, сверток буженины в промасленной бумаге, упаковку сливочного масла, бумажный пакетик с какими-то овощами. Тот, кого назвали Драконом, будто ожил от такого поименования, продолжил движение руки со стаканом ко рту, резко вылил в себя содержимое и, после секундной задержки дыхания, оттолкнув от себя стакан, прихватил банку с маринованными огурчиками и отхлебнул рассол. Утробно крякнув после глотка, Дракон чуть пафосно утешил Аньку: – Унылая! Пора… как же я могу без тебя пить водку? это спирт… А для тебя там еще коньяк остался… – и он сделал широкий жест в сторону холодильника, при этом чудом удержавшись на своем стуле, так его повело от выпитого. – Может, ты еще и пиво на утро заготовил? – подозрительно спросила Анька, усаживаясь, наконец-то, за стол и доставая из кармана свои сигареты. – И пиво там есть, – согласно кивнул Дракон, – я же не зверь какой, что б тебя без пива с утра оставлять, да и не пью я его, пиво это… возраст, понимаешь, не тот… Не объясняя девушке, в чем же заключается мистическая связь между его возрастом и отказом от потребления пива, Дракон восстановил равновесие, нашарил на столе зажигалку и галантно дал прикурить Аньке, потом и сам закурил, достав из яркой желтой коробки, лежавшей на углу стола, папиросу с длинным мундштуком и удивительно ароматным табаком. – Ну, и чего ждешь? – спросила Анька, выдохнув клуб дыма. – Наливай, что ли… – Дай хоть докурю… – начал было говорить Дракон, но тут же пьяно махнул рукой и, передвинув в угол рта мундштук папиросы, полез в холодильник, выставляя оттуда на стол объемистую, побольше пол-литра, бутылку коньяка, целый лимон и завернутый в пищевую пленку кусок сыра. Своими действиями Дракон не дал спокойно покурить и Аньке, той пришлось, отложив сигарету в пепельницу, вставать за ножом и разделочной доской, усердно нарезать и лимон, сыр, и только что принесенную в дом буженину, доставать себе такой же, как у собутыльника, хрустальный стакан. Все это время Дракон преспокойно, даже с каким-то сладким выражением лица, жевал клюкву, насыпанную в большую суповую миску. Но, увидев, как Анька самостоятельно наполняет свой стакан коньяком, по меньшей мере, на три четверти, спохватился, кинул остатки папиросы в пепельницу и набулькал себе из большой, полуторалитровой пластиковой бутылки полстакана спирта. – Вздрогнули! – сказал он, звонко чокаясь хрусталем… Холодный коньяк скользнул в горло обжигающим и вкусным комом, ощищая рот от сигаретного дыма, оставив на нёбе послевкусие, и растекся по всему телу, снимая дневную усталость, промозглость осеннего вечера, разгоняя кровь, поднимая испорченное настроение, наполняя неожиданно возникшим желанием… … – Ну, вы, соседи, хоть бы дверь закрывали, когда начинаете, – проговорил, заходя на кухню, высокий молодой парень по имени Володька, живущий в квартире напротив и изредка присоединяющийся к застолью Аньки и Дракона. – А ты бы посмотрел, да и вышел тихонько, как интеллигентный человек, – откликнулась на его замечание Анька. Она подняла голову на звук шагов и теперь рассматривала соседа маслянистым взглядом своих пронзительно-хмельных серых глаз, полным похоти и получаемого удовольствия. Володька, поймав ее взгляд, даже закряхтел от накатившего желания и бесстыдного поведения Аньки. Она сидела на коленях своего мужчины, спиной к нему, распахнутая курточка едва держалась на ее плечах, футболка задралась под горлышко, юбчонка тоже ничего уже не прикрывала… и, вдобавок, на столе, между суповой тарелкой с клюквой и блюдом с сыром, лимоном и остатками буженины лежали скомканные беленькие трусики… – Да я бы и вышел, – отозвался Володька, нервно наблюдая, как меланхолично движутся по маленьким, крепким грудкам Аньки пальцы Дракона, – если б мне Лешка не пообещал кой-чего… а мне сейчас как раз и надо… – А то и присоединился бы к нам, – продолжила свою речь Анька, не обращая внимания на слова Володьки, – хотя, нет… ты же еще совсем трезвый… Она внимательно поглядела в глаза парня, и тот невольно съежился, стараясь занять как можно меньше места у дверей в кухню. Его уже не первый раз, то в шутку, то всерьез, приглашали составить компанию в интимных развлечениях, но ни трезвым, ни пьяным Володька на групповуху не соглашался. «Блюдет невинность», – со смехом говорила Анька. Не прерываясь и даже не попытавшись выглянуть из-за спины Аньки, Лешка-Дракон буркнул: – Там, в комнате, зайди и возьми, серебристый такой диск, только на обратном пути мне покажи, а то опять перепутаешь… Высказавшись, Дракон опустил одну руку с груди на бедро девушки и, с легким вздохом, продолжил ласкать её тело. Володька как-то очень шустро, стараясь не оглядываться, скрылся на несколько минут в темной комнате. – Интересно, что он там найдет? без света-то? – меланхолично поинтересовалась Анька. – Надо будет очень, то и под землей найдет, – недовольный тем, что его отвлекли, буркнул Дракон. Почему-то случайное присутствие Володьки во время их интимных игр сбивало Дракону настроение, может быть, из-за категорического отказа последнего присоединиться, или его прямо-таки патологической стыдливости, заставляющей Володьку отворачиваться или даже закрывать глаза при виде полу, а порой и полностью, обнаженной, чужой женщины. – И что ты ему понаобещал такого срочного, что полчаса подождать не может? – продолжила Анька. – Какие полчаса? – возмутился Дракон. – Мы же еще даже и не начинали… – Тогда давай и прервемся на пять минут, пока Володька не уйдет… – предложила Анька, ловко выскальзывая из рук своего мужчины. – И выпьем еще заодно, а то в горле пересохло всё... … Вернувшийся из комнаты Володька застал на кухне уже совсем другую картину. Запах разгоряченных тел и похоти уже забивался ароматами коньяка, лимона и дополнительно нарезанной буженины, Дракон располагался за столом на привычном месте, напротив входа, поближе к холодильнику и с удовольствием курил свою ароматную папироску, Анька, приведя в относительный порядок одежду на себе, сидела полубоком к дверям, допивая из хрустального стаканчика коньяк. И только беленькие, миниатюрные трусики, по-прежнему лежащие на столе среди тарелок, напоминали о том, что происходило здесь всего-то десяток минут назад. Володька, как щит, выставил перед собой серебристый маленький диск, вопросительно глядя на Лешку-Дракона, но тот, увлеченный папиросой и клюквой одновременно, упорно не замечал соседа до тех пор, пока Анька не предложила: – Вовка, сядь за стол, выпей и закуси, а то, как буржуин какой, только по делам и шастаешь к нам… – Да мне некогда, ждут меня, – попробовал отказаться Володька, но к пожеланию Аньки подключился и Дракон, поднажавший морально на соседа и буквально заставивший Володю и присесть, и выпить полстакана коньяка, и зажевать бужениной. – А иначе ничего про диск не скажу, – пригрозил он, хитро улыбаясь. Пока Дракон довольно нудно, как он умел только в пьяном виде, подробно и часто повторяясь, рассказывал Володьке, как пользоваться программками, записанными на диске, Анька, со скуки, уставилась в окно, пытаясь хоть что-то разглядеть в осенних дождливых сумерках, слегка подкрашенных неестественно сиреневым, зыбким светом уличных фонарей. Было там, на улице, нечто, привлекающее внимание, какое-то странное движение… Анька поднялась со стула, привычным жестом, не задумываясь, одернула юбчонку и прошла к окну, мимоходом проведя рукой по плечу Володьки. Но тот, увлеченный рассказом Дракона, не отреагировал на прикосновение. «Ну и ладно, – лениво подумала Анька, – что мне – как в обязанность – Вовку подначивать…». Она оперлась руками на подоконник и, вытянув шею, прижалась лбом к холодному стеклу. Там, на улице, в маленьком уютном дворике соседнего дома происходило что-то странное. Двор был оцеплен доброй сотней высоких, широкоплечих солдат в мешковатой форме серо-зеленого цвета, теряющейся в сумерках, если бы не яркое освещение от фар пары бронетранспортеров и полудесятка больших автобусов, сгрудившихся справа, со стороны выезда на проспект. Из трех подъездов высокого, в девять этажей, дома группы солдат, экипированных все в туже серо-зеленую форму, выгоняли кое-как одетых жителей, и тут же, на маленькой площадке у подъезда, сортировали их, отводя самых молодых, на взгляд Аньки, в сторону автобусов, оставляя возле подъездов тех, кто постарше, или тех, кто самостоятельно передвигался с трудом. Этих тычками прикладов и стволов непонятного для девушки оружия отгоняли к стене и заставляли стоять смирно, ну, то есть, без криков и попыток уйти. При нарушении означенного порядка солдаты действовали жестоко, просто сбивая с ног нарушителя ловкими, отработанными ударами прикладов. Так продолжалось довольно долго, и Анька хотела уже, развернувшись к беседующим собутыльникам, привлечь их внимание к происходящему, как вдруг все солдаты по команде отступили от подъездов, оставив там, под ярким светом, выстроенных возле стен инвалидов, пьяненьких и обкурившихся, да еще с десяток просто пожилых людей. И раздались выстрелы… солдаты стояли спиной к окну, из которого Анька подсматривала за их действиями, и не видно было огня, вылетающего из стволов их штурмгеверов, но хлесткие, будто тарахтение швейной машинки звуки не оставляли сомнений… и кровь… которой окрасились тела стоящих у стен людей… и изломанные жесты пытающихся прикрыться от смерти руками, и раскрытые в безумном последнем крике рты… кто-то из загоняемой к автобусам молодежи вдруг оттолкнул конвоиров, рванулся обратно, к подъездам… и упал от удара в спину маленькой пули… и Анька увидела, как сама бредет к дверям автобуса, жадно поглощающим людей – маленькая, худенькая, в коротенькой юбчонке и кожаной куртке на голое тело, на любимых своих высоченных шпильках, взъерошенная… опустившая голову, уткнувшаяся взглядом во влажный асфальт, что бы не видеть ничего вокруг… или это был доппельгангер… Завороженная чудовищным зрелищем чужой смерти Анька никак не могла оторвать голову от стекла, наблюдая, как медленно прошлись между упавшими телами пятеро солдат с тяжелыми пистолетами, делающие контрольные выстрелы в голову каждому из расстрелянных… Потом, когда автобусы с загнанной внутрь молодежью начали один за другим уезжать со двора, и яркий свет фар постепенно начал ослабевать, солдаты из оцепления принялись деловито стаскивать трупы в середину дворика и складывать их друг на друга, штабелями… и на зловещий штабель из мертвецов кто-то серо-зеленый полил щедро из одной, потом из второй канистры что-то тягучее… и отойдя на почтительное расстояние каратель снял с пояса и бросил на штабель что-то, от чего резко, сразу заполыхали все тела ярко-оранжевым, дымным пламенем… и в нос ударил тошнотворный запах горячего мяса… Анька отшатнулась от стекла. За окном стояла непроглядная, пустая тьма без единой искорки света. А позади, на кухне, вместо «экономического» освещения от маленькой люстры под потолком горел синеватым светом поставленный на стол диодный блеклый фонарик. Володька куда-то исчез, а Дракон сидел на прежнем месте, положив на столешницу сухие, обтянутые мертвой бледной кожей руки. За столом сидел мертвец, давным-давно высохшая мумия, бывшая когда-то Лешкой-Драконом, и иссохшиеся, ломкие волосы, выпадая, устилали стол перед ней. Высохшая кожа обтянула кости лица, и казалось, что мумия улыбается кривой, непонятной улыбкой. «Сколько же он просидел здесь…» – подумала Анька, не понимая, как мог настолько высохнуть, мумифицироваться труп в обычной городской квартире, в дождливую, сырую осень… Хотя, стоп, какую осень? ни за какую осень-зиму-лето так не иссохнет человеческое тело. Анька потрясла головой, отгоняя сумбур в мыслях, совершенно не понимая, что же случилось здесь, на кухне, пока она смотрела в окно за расстрелом у соседнего дома. Анька осмотрела себя: все те же шпильки каблуков, узенькая и короткая юбочка, бесформенная футболка под кожанкой… а вот и трусики лежат на самом краю стола, снятые еще до того, как к ним зашел Володька… она протянула руку, и белесый невесомый комочек распался в пыль от первого же к нему прикосновения… Анька осторожно, зачем-то пробуя ногой пол, шагнула к своему месту, перед которым так и стоял хрустальный, помутневший от времени стакан с буро-красным налетом на дне, это было всё, что осталось от налитого туда когда-то коньяка. А вот возле ухмыляющейся мумии Дракона, в полуторалитровой бутылке все еще плескались остатки спирта… Стараясь не облокачиваться на столешницу, Анька зачем-то потрогала окаменевшие остатки буженины и сыра, сморщенные, высохшие дольки лимона… И ужас одиночества вдруг навалился на нее. Аньке показалось, что в этой мертвой квартире, в беспросветной темноте за стеклом, в тишине, в которой слышно падение опускающихся на пол пылинок, она осталась одна на всей Земле… И кто-то в ее голове читал жуткие, пророческие, страшные слова: «И ни птица, ни ива слезы не прольет, Если сгинет с Земли человеческий род. И весна… и Весна встретит новый рассвет, Не заметив, что нас уже нет». И слова падали, падали, падали, как ритмичные капли из подтекающего крана, вбивая свой сокровенный смысл прямо в маковку… Уже забыв про страх провалиться сквозь рассохшийся, трухлявый пол, успев только подхватить со стола диодный фонарик и лихорадочно подсвечивая им, Анька выскочила из кухни, рванувшись к входной двери, в доли секунды преодолев пяток метров. И остановилась только в подъезде, прислонившись спиной к холодному, стальному полотну двери, изо всех сил зажмурив глаза, будто это могло спасти ее от увиденного в квартире кошмара… В нос ударил резкий, до сих пор не выветрившийся запах краски. Подъезд всего-то третий день, как косметически отремонтировали. Анька осторожно отрыла один глаз, потом второй. Лестничную клетку заливал яркий, привычный свет, показавшийся таким родным и до боли знакомым после тусклого диодного фонарика. «Ах, да, фонарик-то надо выключить, пригодится еще», – успела подумать Анька, заметив ведущие через площадку влажные следы: кто-то промочил ноги в осенней слякоти и теперь срочно добирался домой, шагая через две ступеньки. С верхней площадки, брезгливо огибая мокрые следы, неторопливо спускался огромный черный кот с хитро прищуренными желтыми глазами. Остановившись на паре ступенек выше лестничной клетки, на которой переводила дыхание до смерти испуганная девушка, кот потянулся всем телом и присел, изящно обернув вокруг себя длинный хвост с белесой отметинкой на самом кончике. «Ничего не курила, не нюхала, не колола, – потрясенно подумала Анька, разглядывая застывшего неподвижно, как изваяние, кота. – С простых сигарет и коньяка так не глючит…» Кот зевнул, блеснув белоснежными клыками и розовым язычком, и в этот момент заскрежетал замок, и распахнулась дверь напротив. На пороге стоял Володя, подозрительно щурясь на Аньку, распластавшуюся на дверном полотне и готовую без сил сползти на холодный кафельный пол подъезда. И этот человеческий, живой, настоящий взгляд вернул Аньку к жизни. Звонко цокнув каблуками, она переступила с ноги на ногу и спросила Володьку: – Чего так вылупился? меня без трусов никогда не видел? Шокированный Володька про отсутствие на Аньке нижнего белья и не подозревал, но немного пооткрывав и позакрывав рот, как рыба, выброшенная на берег, все-таки выдавил из себя: – А ты чего на лестнице-то? с Лехой поцапалась?.. – Да то ли кто-то в дверь позвонил, то ли показалось, – махнула рукой Анька, – вышла вот посмотреть, да на него отвлеклась… Она показала на кота, который, казалось, внимательно прислушивался к людскому разговору. – Понятно, – кивнул головой Володька, – а Лешка-то дома? Простой вопрос неожиданно поставил Аньку в тупик. А что, если Володька захочет прямо сейчас зайти по-приятельски к соседям, поздороваться с Драконом? или даже выпить рюмку-другую? а может, Дракон чего обещал Володьке? «Точно, обещал, – услужливо подсказала Аньке память. – Диск с какой-то мутотой, так все тогда и было…». И как теперь ответить? Ведь за дверью твориться такое… – Чего, пьяный что ли? – по-своему понял молчание девушки Володька. – Ага, – сглотнув слюну, коротким кивком подтвердила версию Анька. – Понятно, – вздохнул Володька, – значит, в состоянии нестояния, а лежания… жаль, а то он мне кое-что обещал, хотел вот зайти, забрать, тогда уж лучше потом… – Потом, оно, конечно, лучше, – со вздохом облегчения подтвердила Анька. Хлопнула дверь Володькиной квартиры, и девушка опять осталась одна на лестничной клетке. Впрочем, не одна, кот продолжал сидеть на ступеньке. Анька присела на корточки, собираясь с духом, что бы вернуться в совсем недавно такую уютную квартирку, и со вздохом спросила кота: – Ты-то хоть что-нибудь понимаешь? Неожиданно оживившийся кот бодро соскочил на пару ступенек ниже и наглыми глазищам уставился прямо под юбочку Аньки, туда, где отсутствовали трусики. – Хам, – неожиданно для самой себя отреагировала Анька, – тебе что – кошек не хватает? чего уставился? Кот ничего не ответил, только поднял голову, выразительно поглядев девушке в глаза. «Совсем плохо, – грустно констатировала Анька, – с котами разговаривать начала… Чем, интересно, это кончится? и как с этим бороться?» Анька поднялась на ноги и нерешительно приоткрыла дверь. Внутри было темно, и, казалось, свет с лестничной клетки останавливался, поглощался на пороге квартиры непонятной черной стеной. Чуть подсветив себе диодным фонариком, Анька попробовала разглядеть хоть что-нибудь в такой близкой, полшага, и далекой до дрожи в коленках прихожей. Но ничего увидеть не смогла, оглянулась кот уже поднялся на все четыре лапы, спросила у него взглядом: «Ну, что – идти?», и кот понимающе, отрывисто, совсем, как человек, кивнул ей своей черной головой. Прикрыв глаза и глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, Анька решительно переступила порог и в ту же секунду услышала, как за ней прихлопнулась с металлическим лязгом входная дверь, отсекая свет, запахи краски, сырость осенней погоды и всю её прежнюю жизнь. Где-то кони пляшут в такт, Нехотя и плавно. Вдоль дороги все не так, А в конце — подавно. И ни церковь, ни кабак — Ничего не свято! Нет, ребята, все не так! Все не так, ребята… В.Высоцкий Дома Где-то далеко, в прихожей, лязгнул замок и гулко, на всю квартиру, захлопнулась входная металлическая дверь, ударившись о косяк. «Мальчишки! Вы обнаглели, совсем ничего делать не хотите!» Натурально рассерженный голос Аньки отвлек троих молодых бездельников от увлеченного перекидывания друг другу игральных карт. – Одни беспокойства от этих женщин, – ворчливо сказал один из ребят, аккуратно укладывая карты на столе рубашкой вверх. – Иногда беспокойство бывает приятным, – ответил банальной сентенцией второй. Третий промолчал, сосредоточенно разглядывая свои раскрашенные прямоугольнички пластика. Он был самым старшим в компании и перебивался в последние месяцы случайными заработками, поэтому у него всегда водились хотя бы мелкие деньжата в отличие от друзей, совсем молодых, связываться с которыми не всегда рисковали даже мелкие хозяйчики магазинов и складов на окраине города. Все-таки, закон диктовал не брать на работу подростков, или предоставлять им такие блага и льготы, что лучше б на хозяина потрудилось пятеро взрослых, не меньше молодых нуждающихся в деньгах. Вслед за голосом в комнату, где за маленьким столиком расположились, коротая время, картежники, ворвалась собственной персоной, откинув дверь ногой, Анька. Маленькая, худенькая, с короткой стрижкой «под мальчика», с огромными серо-голубыми глазами – она, в зависимости от настроения, производила впечатление то миниатюрного вихря, то ласковой, постоянно ускользающей из глаз и рук змейки. Уперев извечным женским движением тоненькие, но сильные руки в бока, Анька с презрением оглядела сидящих: – Так и будем тут ждать удачи? – Ты предлагаешь идти за удачей? – осведомился старший, русоволосый, крепкий физически, со странным именем – Варлам. – Или идти за тобой? – поддержал его парнишка помоложе, блондинистый и вихрастый, Сёма. – Или продолжать играть? – закончил общую фразу третий, совсем еще юный Саня, лохматый и угловатый, большой нелюбитель умываться и причесываться. – Предлагаю, – чуть прищурилась Анька, – всем сразу и быстро – разобрать сумки, которые приволокла единственная в доме женщина, и приготовить ужин. – Ты не боишься голодной остаться, если эти минитузики будут готовить? – ухмыльнулся Варлам, вставая и слегка потягиваясь. – Не боюсь, – показала ему остренький розовый язычок Анька, – потому что готовить будете под моим чутким руководством. – А вот еще раз язык покажешь, и придется спать ложиться не евши, – глубокомысленно заметил Саня, сверкнув глазами исподлобья и многозначительно похлопав себя по паху. В самом деле, сексуальность исходила от Аньки волнами, невзирая на внешнюю невзрачность фигурки: маленькая, едва заметная грудь, узкие бедра, мальчишеская попка. Своей женской невзрачности Анька абсолютно не смущалась и даже подчеркивала её одеждой. Узкими, в обтяжку, брючками, легкими топиками, полным отсутствием нижнего белья, ну, и еще каблуками дюймов на десять, как минимум. Только каблуки и позволяли ей смотреть мужчинам в лицо не снизу вверх. – Все – марш на кухню, – скомандовала Анька, – пока я переодеваюсь, разбирайте сумки, сейчас приду, будем суп варить… Что-то мыча, мурлыкая и хмыкая себе под нос, троица ребят медленно, не спеша, прошествовала вон из маленькой, уютной и теплой игровой комнаты, притворив за собой поплотнее дверь. Не то, что бы Анька стеснялась переодеваться перед ними, видели ее и не раз во всяческих видах, но не уважить женское требование они не могли, тем более в таком пустяшном деле. В коридорчике, возле входной двери, где на вешалке разместились их куртки, пальто и шапки, а вдоль стены вкривь и вкось стояли запасные и зимние ботинки и сапоги, парни обнаружили два больших полиэтиленовых пакета, едва не расползающиеся по швам от перегрузки. «Ого, – ободрительно сказал Варлам, – сколько всего Анька приволокла-то…» Семен и Саня перетащили пакеты на кухню, маленькую, грязноватую той старой, въевшейся в потолок и кафель возле раковины грязью, избавиться от которой можно только путем полного и безоговорочного ремонта. Но ремонтом в квартире никто даже и не планировал заниматься. Всю компанию вполне устраивало существующее положение. А вот в пакетах, которые хрупкая Анька притащила из-за тридевять земель одна, без посторонней помощи, оказалось много консервов, несколько кусков какого-то замороженного мяса, картошка, лук, свекла, какие-то приправы, свежие лимоны, хлеб. Едва парнишки успели хоть немного рассовать продукты по полкам, а мясо определить в холодильник, возрастом годившийся им в дедушки, как в кухню вихрем примчалась полная энергии Анька, в длинной, бесформенной футболке, узеньких трусиках, то и дела из-под футболки мелькающих, в толстых и теплых домашних носках. Сейчас, без каблуков, она казалась совсем крошечной, но исходящий от девушки поток энергии не позволял мальчишкам обращать на это особого внимания. «Лама, ставь на огонь кастрюлю, самую большую, что ж теперь, каждый день варить вам? Саня, чисть картошку… сколько-сколько, штук пять-шесть, средних, только покажи мне сначала… ага, сойдут, действуй… Сёмка, давай, чисть две луковицы и морковь, потом морковь на крупной терке…» – А что это у нас будет? – спросил Саня, обмывая в раковине картошку. – Супчик будет, – снизошла Анька, – вкусный… Она в это время вытащила из морозильника один из пакетов с мясом, оприходованный туда ребятами, развернула его на разделочной доске и – тут же замахала руками: – Обалдели, что ли? Это не для закуски! Сейчас вот сожрете, а через час опять потянет, а ну, брысь! Руки прочь от Вьетнама, сволочи!!! Трудненько было отогнать от разложенных на доске сочных, вяленых ребрышек троих голодных мужчин, но Анька не была бы Анькой, если бы не смогла отбить все жалкие попытки аннексии и без того небольшого количества мяса. Ловко орудуя громадным ножом, она разрубила ребрышки на три части и забросила их в кастрюлю с греющейся водой, достала из духовки единственную в доме сковородку, подозрительно оглядела ее и, со вздохом, поставила на огонь соседней конфорки. Через пару минут, плеснув на сковороду подсолнечного масла из маленькой пластиковой бутылочки, Анька вывалила туда же натертую Семеном морковку и нарезанный лук, убавила огонь и прикрыла зажарку крышкой. Под крышкой смачно зашипело, и по кухне стал распространяться вкусный запах поджариваемого лука. Присев к столу, за которым трудился сейчас над картошкой, подстелив кусок полиэтилена для очисток, один Саня, девушка достала с полочки «свою» пачку сигарет и прикурила от услужливо протянутой Варламом зажигалки. – Вот так, ребята, через полчаса будет обалденный супчик, – сказала Анька, глубоко, со вкусом, затягиваясь. – А вы чем тут без меня маялись весь день? Или кто-то еще и заработать ухитрился? – Да так, слегка, – смущенно сказал Сёма, тоже доставая сигарету, но уже из другой пачки, – в соседнем квартале в магазинчике грузчик запил, мы там помогли… ну и всё… – Но без добычи не остались? – ехидно уточнила Анька и тут же попросила Варлама, тоже потянувшегося за сигаретой: – Ну, давай хоть чуть-чуть по очереди курить, опять ведь дым столбом будет, не продохнешь. – Ладно, – согласился Варлам, засовывая обратно уже вынутую сигаретку. В самом деле, в тесном помещении кухоньки, при кипящей трехлитровой кастрюле, жарящемся луке и двух курящих уже было сложновато дышать. – Так и что же замолчали? – поинтересовалась Анька, – какой улов-то? – Не поверишь, – сказал Варлам, приподымаясь со стула и вытаскивая из узкой, высокой стойки справа от себя две бутылки. – Ой-ё! – в изумлении раскрыла и без того огромные глаза Анька. – Мне не чудится? Варлам удовлетворенно хмыкнул, опуская добычу на стол. Две литровые бутылки отличной, известной марки, водки, с оформленными по всем правилам этикетками, с «запором» в горлышке. Такое диво ой как редко попадало на здешний стол. – Еще и денег дали, – влез с комментарием Саня. – Точнее, просто денег дали, а это так, на халяву в руки попало. – Сами бы только не попали, – буркнула Анька, взяв в руки одну из бутылок и с любопытством рассматривая этикетку. – Там чисто было, мы же не водку разгружали, нам такое бы и не доверили, – сообщил Варлам, – мы картошку и крупу таскали… ну, мимо почти таскали… – Классно, – оценила Анька, – значит, давай-ка Лама, тащи из холодильника сайру, я там пару банок принесла, открывай, а ты Сёма, не бездельничай, доставай лимон, разрежь на три-четыре части, оставь так, на тарелке, пока суп вариться, мы успеем… Вот на такие команды парнишки откликались всегда легко и с охотой. Всего-то прошла пара минут, а уже на столе стояли две чайные чашки, граненый стакан, большая пластиковая крышка от несуществующего в доме термоса и особая, мерная, мензурка, предназначенная для справедливого розлива. А еще, Лама вывалил в суповую миску содержимое двух консервных банок, достал из ящика вилки и ловким жестом «свернул голову» первой бутылке. Как ни странно, обычно бестолковые и суетные в кухонных делах мальчишки в этот раз совершенно не мешали друг другу и даже ни разу не задели заканчивающего чистить картошку Саню. – Стоп-стоп, так дело не пойдет, – притормозила процесс Анька, – Санек, ты уже? давай, хлеба нарежь, а я сейчас… Она ловко выудила на большую тарелку выварившиеся кости, плюхнула их на подоконник, под открытую маленькую форточку, что б быстрее простыли, подхватила от Сани разделочную доску с нарезанной картошкой и свалила ее в кастрюлю. После этого Анька, быстро побросала туда же лаврушки, горошкового перца, подсолила и вернулась за стол, где ее поджидали ребята с разлитой по емкостям водкой. Варлам, как старший по возрасту, приподнял, было, свой граненый стакан, но Анька чуть притормозила процесс, подхватив с блюдца четвертинку лимона и выжав его прямо на сваленную в тарелку сайру. «Вкуснее будет», – пояснила она, поднимая свою скромную чайную чашку с розой. – Будем! – коротко сказал Варлам и вылил в рот водку. Все они пили по-разному: Варлам – одним глотком, не задерживая жидкость во рту, Саня в три-четыре приема, Семен – корчась, гримасничая и чуть ли не полоща рот, набранной в него жидкостью. Анька отпила полчашки, резко, по-мужски, выдохнула и тут же подхватила на вилку рыбку, подставив под капающее масло кусок черного хлеба. Семен закашлялся, с трудом одолев нагретую во рту водку, и Саня пару раз, помогая, гулко стукнул ему ладонью по спине. Варлам, вслед за Анькой, уже жевал маслянистую рыбку, сдобренную лимонным соком. «В самом деле, вкусно», – пробурчал он набитым ртом, одобряя Анькину затею. Тем временем, Саня потянулся к мензурке, что бы разлить еще по одной, а Анька вскочила проверить, как остыли ребрышки на подоконнике. А те уже были готовы для разделки и, быстренько допив остаток водки из чашки, не закусывая, Анька начала обдирать копченое мясо с костей, пользуясь любимым, огромным ножом. Измельченное мясо тут же перекочевывало в кастрюлю с кипящей картошкой. Запив выполненную работу еще половинкой из вновь налитой чашки, Анька почувствовала, как стремительно хмелеет. Еще бы, за день она успела съесть пару бутербродов с очень сомнительной колбасой, да еще и набегалась по городу, сначала по службе, а потом уж и по домашнему обеспечению. Но теперь, под сайру с лимоном и черным хлебом после очередных пятидесяти граммов, это было уже неважно. Оторвавшись от закуски, девушка вытащила из-под стола большую банку консервированной в томате фасоли и вывалила ее содержимое в ту же кастрюлю, где продолжала вариться картошка с мясом. – Саня, – попросила Анька, – ты ближе сидишь, как закипит, через пару минут можно и гасить, готово все будет… – Ладно, – кивнул мальчишка, автоматически глянув на висящие в кухне дешевенькие электронные часы с зелеными тусклыми цифрами. Тем временем тоже опьяневший Сёма рассказывал, обращаясь в основном к девушке, как умело и нагло Варлам присвоил сначала одну, а потом и вторую бутылку водки в магазине соседнего квартала. Судя по описанию, подвиг этот достоин был стоять на одном уровне с деяниями Багдадского вора, Робин Гуда и Ваньки Каина. Посмеиваясь над рассказом и перебивающими его репликами, Анька снова закурила, уже не обращая внимания на то, что мальчишки курят вместе с ней. Теперь, после выпитого, дым не мешал никому из них. Вот только утром в кухне будет висеть табачный перегар, смешанный с уже неаппетитными запахами сайры и лимона. – Саня, давай-ка всем тарелки, – скомандовала Анька, заметив, что разговор между парнишками начал залезать в какие-то дебри социальной справедливости, а огонь под кастрюлей погас уже минут пятнадцать назад. Пора было нормально поужинать, ну, или пообедать, если исходить из старинного аристократического распорядка дня. К сожалению, суповых тарелок в кухне нашлось всего две, да еще одна была занята под сайру, но тут уж ничего не поделаешь, пришлось Саньке прилагать природную смекалку и искать среди посуды другие емкости, изначально под суп не предназначенные. При открытой крышке кастрюли аромат томатной приправы к фасоли и копченых телячьих ребрышек забивал все остальные запахи в кухне. Под суп еще раз выпили и принялись дружно хлебать получившееся варево, заедая суп хлебом, иногда чавкая и тихонечко срыгивая, то и дело отваливаясь от тарелок к спинкам стульев со словами: «Вот это дело! Вещь! Прет от такого супчика!» Разнокалиберная посуда, чайные чашки, употребляемые под водку, отсутствие салфеток не смущали компанию. Не то, что бы ребята голодали, или редким блюдом на их столе бывали супчики, чаще на них, супчиках, и выезжали в периоды голимого безденежья, но вот что бы так сразу – и водка, и супчик, и сигарет в достатке – было у них не то, что не каждый день, но и не каждую неделю. Просто совпало удачно, карта легла, или звезды сошлись, говорили об этом всяк по-своему, но, отхлебав большую часть налитого из своих тарелок, ребята вновь освежили содержимое чашек и стакана. Тут у Аньки мелькнула мысль, не перебарщивают ли? мальчишкам-то что, отоспятся, а ей завтра опять с утра пораньше на работу бежать, но потом девушка махнула рукой. Водка хорошая, под закуску, да еще и дома – это тебе не дешевейший портвейн в подворотне стаканами под ядреный дымок дрянных сигарет, выспаться успеет, все нормально будет. Уже дохлебав супчик, доев сайру из суповой тарелки и буханку хлеба, окончательно размякнув от спиртного, всей компанией отправились было в спальню, покурить там, потому, как в кухоньке даже при настежь открытой форточке топор вешать было уже можно. Но Анька притормозила мальчишек, заставив по очереди Варлама и Сёму вымыть сковородку, тарелки и ложки с вилками. Только после этого, выставив кастрюлю с супчиком на подоконник охлаждаться, она и сама пошла в главную комнату квартиры. Во всяком случае, мужская часть проживающих так именно и считала, стараясь бывать в спальне только по необходимости, ночью, или в честь праздничка, как сейчас. Центральное место в большой спальной комнате занимала, как и положено, кровать. Фантастическое лежбище вместимостью человек на десять, а при Анькиной комплекции так и на пятнадцать, было нагло, прямо на глазах у продавцов и покупателей украдено в популярном и дорогом мебельном салоне. Варлам и Сёма, прикинувшись грузчиками, отволокли кровать, якобы для показа покупателю, со склада во внутренний дворик магазина, а там просто погрузили на такую же ворованную машину, за рулем которой сидел Санька, и увезли через пост охраны, решившей, что поденщики, которых фирма нанимала десятками в день, просто перебрасывают товар, не сошедшийся по комплектации, со склада на склад. Потом в магазине всем причастным и непричастным к пропаже намылили холки, лишили премиальных, кого-то, говорят, даже уволили, а вот кровать осталась в полном распоряжении друзей. Конечно, это был просто роскошный матрас без деревянного каркаса, но ребятам, после сна по углам на грудах собственной старой одежды, он казался райским местечком, сбывшейся наяву мечтой. Вокруг кровати были расставлены в творческом беспорядке с десяток разнообразных пепельниц, начиная от хрустальной с отбитым краем, притащенной ребятами с какой-то фешенебельной помойки, заканчивая недавно использованными банками из-под консервов, которые и отмыть-то толком не удосужились, утаптывая окурки в остатках растительного масла. Вот только за такие фокусы, сопряженные с порчей атмосферы, Анька всегда страшно ругалась, а иной раз могла и от души дать по затылку. При всей её миниатюрности, рука у девушки была тяжелая. Мальчишки соглашались с девушкой, что это не порядок, и замоченные в масле бычки категорически портят экологию спальни, на её глазах выбрасывали без пощады «вредные» банки, но уже через сутки-двое на смену им приходили новые. Еще в спальне наличествовал телевизор, который почти никогда не работал, но внушительной черной доской висел в простенке между двумя окнами. И Анька, и парни иной раз с удовольствием забылись бы под какую-нибудь незатейливую музычку, но… давным-давно утерянный пульт управления, если он и прилагался когда-то к телевизору, не позволял пользоваться аппаратом лежа и даже сидя. А еще – потом, после просмотра, его же приходилось выключать, что б не бубнил всю ночь над ухом чумовым голосом, нагоняя тоску. А для выключения – вставать. Короче говоря, телевизор чаще всего просто висел на стене, как декоративная панель, для интерьера. И это пока всех устраивало. В спальню Анька вошла едва ли не последней, по пути подумав, что надо бы еще и в ванну заскочить, что бы завтра утром не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой собраться на работу, а не бегать, как оглашенной по квартирке в поисках того, что наверняка забыла или не успела. Но при взгляде на лежбище разморенная выпитым и съеденным девушка решила, что «успеется, поваляюсь минут пятнадцать и…» Она шагнула за порог и буквально упала на мягкое и упругое ложе, подальше от Варлама и Семы, уже успевших устроиться на противоположном краешке и закурить, с видимым удовольствием затягивающихся и сосредоточенно пускающих дым в потолок. «Все, я обожралась, – томно простонала Анька, – не беспокоить, не будить, при пожаре выносить первой». Мальчишки вежливо усмехнулись привычной шутке. Оправив задравшуюся едва ли не до пупка футболку, Анька поудобнее устроилась на правом боку, но едва только прикрыла глаза, как за спиной у нее «упал» Саня и принялся копошиться и гнездиться, будто строя себе берлогу на зиму. «О, боже! ни сна, ни отдыха измученной душе, – про себя простонала Анька, а вслух добавила: – Если кто-то снова начнет тыкать в меня среди ночи писькой, то получит в лоб и вылетит спать на кухню… – Опять эти грязные намеки? – удивился Саня, наконец-то устроившись, как ему нравится, и щелкая зажигалкой. – И было-то раз, да и во сне, я ж рефлекторно… – Рефлекторно дрочи в туалете, – постаралась оставить за собой последнее слово Анька, – мы с тобой почти кровные родственники, и так уж слишком много тебе позволяю, что б еще и туда залезал… – А ты его уже удочерила? – подхватил тему Сёма. – Усыновила, – поправил Варлам, – для удочерения у него пол не тот… – Зато наклонности соответствуют, – не сдавался Семен. – У самого тебя наклонности, – обиделся, было, Саня, но его поспешила утешить Анька: – Убратила я Саньку, понятно, бестолочи? – А «убратила» это как? орально или… – округлил глаза Сёма. – Побратила, если тебе так нравится, – отрезала Анька, – вот он теперь мне, как брат, потому, пусть о глупостях не думает. – Если детей не делать, ничего страшного и с кровными родственниками нет, – авторитетно заявил со своего края постели Варлам. – А мы, кажется, тут детей делать не собираемся. – Я бы собралась, да только с кем? – съязвила Анька, оживившись от словесной перепалки. – От вас, как отцов, толку нет, да и кто, кроме генетической экспертизы, определит автора? А экспертиза таких денег стоит, что у вас их в жизни, даже во сне, не будет. А не будет экспертизы, не будет и уверенности. А если никто из вас не уверен, то никто и не женится, а я незамужней рожать не буду, бзик в меня такой. – Ну, кто-нибудь женится… – неопределенно сказал Варлам, – мы же к тебе хорошо относимся… – Если хорошо относишься, то женись, – потребовала Анька, приподнявшись на локте и глядя на Варлама. – Не могу, увы, – ответил он, – мне генетическая карта не позволяет. Если попаду в ЗАГС, то оттуда меня увезут только на стерилизацию. – И хочешь, что б я после этого от вас кого-то рожала? – фыркнула Анька. – Названный братец, генетический обломок и неизвестной породы зверек, который тихо молчит… Немного обидевшийся за неизвестного зверька Сема поелозил по простыне, подымая голову: – А чего это я должен говорить? – Женишься на мне? – продолжила матримониальные домогательства Анька. – После Варлама, пожалуйста. – Про Варлама уже слышали, ему генкарта не позволяет. Саня – брат по жизни и по документам, не зарегистрируют. Остаешься только ты, – сурово приговорила Анька. Несмотря на всю шутливую подоплеку разговора, периодически возникавшего между мальчишками и девушкой, Сема невнятно замычал, растерявшись, не зная, что ответить, что бы не спровоцировать друзей. – Ага, вот так-то! – торжествующе констатировала Анька. – Как детей заводить, так не с кем, как замуж пойти, так не за кого, а как просто перепихнуться, так желающих тут полный дом… Кстати, вот у меня все резинки кончились, может, кто-нибудь все-таки покажет себя мужчиной, одолжит хотя бы? А то мне таблетки воровать из аптек как-то не с руки, да и если попадусь – загнетесь здесь без женской ласки и хозяйского пригляда… – Мы резинками не пользуемся, затратное это дело, – сурово приговорил Варлам. – Если только наркошами прикинуться и брать их бесплатно вместе со шприцами. Но там, при раздаче, секут, попадем на карандаш – вовек не отмазаться, да еще дознаватели тут будет шарить день через день. – А как же вы друг дружку удовлетворяете без резинок? – ехидничая, поинтересовалась Анька. – Вот бы посмотреть, да покомментировать, как вы… – Ну, и когда это мы чего комментировали? – возмутился Саня. – Да постоянно, – отрезала Анька. – Особенно ты. – Клевета… – Правда… Перебранка грозила затянуться и превратиться в детскую войну, когда «он ее по голове горшком, а она его по заднице совочком», но Саня, успокаивая названную сестру, протянул Аньке остаток сигареты и банку-пепельницу, что бы не тянуться за ней через полкровати. – Подлизываешься, – подозрительно сказала Анька, принимая подарок. – Смотри у меня… – Тебе же нравится, когда подлизывают, – двусмысленно заулыбался Саня. – Даже если это я… – Мне много чего нравится, – согласилась вдруг Анька. Она замолчала, вспомнив, как совсем недавно познакомилась с милой девушкой, постарше себя, но совершенно неопытной в жизни, особенно в той ее части, что касалась отношений между собой женщин. И такой, как показалось, доверчивой и простодушной, что даже не верилось, что такие еще бывают в это буйное и ни в чем не ограничивающее время. Вот только пока дальше посиделок в дешевой кафешке и прогулок вечерком в скверике дело не двинулось. Ну, не приглашать же подругу в этот бедлам с тремя озабоченными, вечно голодными и ленивыми мальчишками, которые квартирку покидают в самых редких случаях, когда без этого просто не обойтись? «Вот довелось же родиться на свет любящей и мужиков, и баб, – с легким унынием подумала Анька, – нет бы, как все нормальные, ножки развела, удовлетворилась, свела и успокоилась…до следующей случки…» Примолкнув и вытягивая последние капли дыма из окурка, Анька размышляла, куда бы в следующий раз повести новую подружку, и как было бы хорошо, если бы мальчишки свалили из квартиры, хотя бы на сутки, а уж с остальными проблемами будущей встречи она справится и сама… Мечты затуманивали голову, утяжеляли веки, заставляя забыть об окружающий обстановке, шебутных мальчишках рядом с ней, на одной постели… забыть и забыться… всего-то на несколько секунд покинуть эту комнату, перенестись в сладкое предвкушение… Во сне Топот тяжелых ботинок и удар по входной двери прошел как-то мимо сознания, скользнул по касательной и исчез. В подъезде день через день и шум, и драки, и поножовщина случается. Стучат в их, ближайшую от входа, дверь все, кому не лень, бывает и ломятся, но дверь, металлическая, крепкая, сдерживала любой напор, вот только не такой. По квартире, будто тараканы со света по щелям, разбежались-рассыпались бойцы в бронежилетах, с короткими чернеными автоматами, лица спрятаны под шлемами с темными забралами, движения мягкие, осторожные и очень уверенные. «Кухня – пусто… ванна-сортир – пусто… комната – пусто… спальня – вперед». Приподнявшийся на звук Саня улетел в угол комнаты, не успев ничего сообразить, от одного лишь прикосновения к его плечу прикрытой кожаной перчаткой руки «ликвидатора». Варлам, распластавшись у края лежбища, полузадушенный, прихваченный за горло, успел поднять руки в рефлекторной попытке освободиться, но получил несильный, но чувствительный удар по бицепсам и безвольно закатил глаза, пытаясь поймать хоть малую толику воздуха. Успевший вскочить со своей дальней половины постели Семен замер, раскинув в стороны руки, как пришпиленная иголками бабочка, под гипнотизирующим взглядом сразу тройки стволов, сопроводивших его движение. С Аньки сорвали одеяло и резким движением дружных рук перевернули головой к ногам Варлама, и она распласталась маленьким жалким лягушонком посреди постели, в сбившихся трусиках, задравшийся выше пупка футболке, еще не отошедшая от сна, ошеломленная тихим, но могучим вторжением и ослепительным светом фонарей. В наступившей, какой-то зловещей, предвещающей еще большие неприятности, тишине раздавалось судорожное всхлипывание и легкое шуршание елозящих по простыням ног и рук пытающегося вздохнуть полной грудью Варлама, короткие всхлипы Сани и спокойное, глубокое дыхание «ликвидаторов», унимающих адреналин в своей крови. Пришедшая в себя Анька продолжала лежать, чуть раскинув в стороны руки и ноги, прищурив глаза на яркий свет и лихорадочно раздумывая, за что же на их юные и непутевые головы свалились такие ужасы с автоматами и в глухих шлемах? Вообще-то, не совсем законных делишек за мальчишками водилось великое множество, но ни одно из них, да и все они по совокупности не тянули на такую «честь», быть задержанными с применением отряда спецназа Службы ликвидации. В притихшую, как лес перед грозой, комнату, отчетливо ударяя каблуками по старому, вытертому паркету, кто-то вошел, и Анька, скосив глаза из-под ресниц, увидела невысокого, в возрасте уже, мужчину в длинном черном пальто, больше похожем на форменную шинель, но совершенно гражданской широкополой шляпе. Судя по походке и жестам, вошедший имел над «ликвидаторами» власть и не малую. С легкой гримасой брезгливости оглядев помещение, он заложил руки за спину и поинтересовался перед тем, как командовать: – Всех взяли? без происшествий? тогда грузите, женщину – отдельно. – Дать одеться? – уточнил кто-то из старших в группе захвата. Начальник в длинной шинели поморщился, будто бы от зубной боли. Для него такие вопросы были ясны с самого начала, но вот почему-то спецназу приходилось всё понятное объяснять по два-три раза. «И как же работать с такими?» – подумал он мимоходом. Отрицательно качнув головой, главный вышел из комнаты, и тут же двое бойцов, ступая тяжелыми ботинками прямо по кровати, подхватили Аньку, стащили ее на пол, на ходу заковав заведенные за спину руки в наручники. Возле дверей комнаты ее передали второй паре «ликвидаторов», которые, ни слова не говоря, быстро, чуть не в одно движение протащили девушку через квартиру и подъезд к выходу на улицу и с размаху почти швырнули худенькое тельце в раскрытую заднюю дверь спецавтобуса, остановившегося напротив входной двери подъезда. Никто из них даже не заметил, как зацепилась за что-то у вешалки и с треском слетела с девушки разорванная пополам старенькая футболка, и забрасывали Аньку в автобус уже практически голышом, не считать же за одежду узенькие трусики, едва заметные на её теле. Пока ее тащили по квартире, Анька еще как-то самостоятельно перебирала ногами, но уже в подъезде, вспомнив о том, когда здесь в последний раз даже просто подметали и сколько бутылок после этого случая было разбито, она поджала ноги, но двое здоровенных бойцов, обвешанных амуницией и оружием, казалось, не заметили сорока килограмм дополнительного веса, и продолжали тащить девушку, подхватив ее подмышки, словно куль с горохом. Перелетая из рук своих конвоиров в автобус, Анька успела заторможено, как о чем-то совершенно постороннем, подумать, как ей придется сидеть своей голой тощей попкой на мерзких железных лавках внутри зарешеченного фургона (бывала она несколько раз в таких транспортных средствах, правда, совсем молодой и совсем не по делу), но подхватившие ее охранники в автобусе моментально развеяли все вопросы. Втащив девушку внутрь железного короба без окон, они сноровисто распяли ее у ближайшей стенки, сняв бывшие на Аньке наручники и приковав руки едва ли не к потолку, а ноги к нижним, укрепленным в полу кандалам. Внимательно, видимо, по инструкции, а не для удовольствия, оглядев зафиксированную в позе морской звезды, но вертикально, девушку, охранники, пригибаясь, вышли, захлопнув за собой такую же непроницаемую, без окон и даже их следов, дверцу. Единственным плюсом во всей этой ситуации для Аньки оказалась высота автобуса. Внутри его она спокойно стояла, не сгибаясь, пользуясь преимуществом своего маленького роста, и почему-то с ужасом представила, как себя может чувствовать здесь человек высокий, ну или хотя бы чуть выше среднего. Пришлось бы весь путь полувисеть, полусидеть, отклячив зад или подогнув колени, или то и другое сразу. Она не услышала, как заработал двигатель, звукоизоляция в «воронке» была близка к идеальной, но начало движения и особенно поворот со двора на улицу почувствовала отлично. Анька висела в оковах и почему-то думала не о том куда и зачем ее везут, а о том, что сделали с ребятами после того, как утащили из комнаты ее. Забота такая даже ей самой показалась странной, ведь их мало что связывало в жизни, кроме общей квартиры и стола. Саня-побратим, конечно, исключение, но ведь он мужчина, да и не знала за мальчишкой Анька таких грехов, за которые казнят на месте без суда и следствия. А мальчишек тем временем сковали почти так же, как девушку, только еще и соединили между собой дополнительной парой наручников, так что при движении по узкому коридорчику квартиры находящиеся по краям Саня и Варлам все время норовили вытолкнуть вперед Сему. И выводили их не так быстро, предварительно очистив подъезд от любопытных жильцов, наконец-то покинувших свои квартирки на шум и свет «ликвидаторской» операции. Потому у входной двери парни простояли почти десять минут, пока сопровождающие их конвоиры ожидали команды на выход. В подъезде ни один из мальчишек не догадался поджать ноги, в результате Варлам, самый неудачливый, распорол себе подошву правой ноги об осколком стекла, и «ликвидаторам» пришлось повозиться, во-первых, останавливая кровь и бинтуя пострадавшего прямо в автобусе, а во-вторых, обметая остальным ноги специальными вениками, что бы внутрь, не приведи бог, не попали осколки стекла и иного мусора, могущие послужить оружием или средством для самоубийства перевозимых. Мальчишки, а особенно по молодости впечатлительный Саня, едва ли не физически ощущали чертыханья и проклятия конвоиров, вынужденных валандаться с ними, как с малыми детьми, но дисциплинированные на уровне дрессировки «ликвидаторы» не проронили ни слова вслух, только громче, чем во время задержания, сопели и кряхтели, обустраивая мальчишек внутри «воронка». Распяли их так же: руки вверх, ноги шире плеч, но в дополнение к этим неудобствам включили нудный низкий звук то ли контрабаса, то ли неведомого зверя, заглушающий любые слова почти напрочь. Так что даже и пообщаться, то есть высказать друг другу изумление и недоумение относительно происходящего, мальчишки не сумели. Аньку доставили по назначению раньше всех. Вновь перекованную в обычные наручники, двое конвоиров приняли ее из чрева автобуса и поволокли куда-то странными, уступчатыми коридорами, с окрашенными масляной зеленой краской стенами, освещенными тускловатыми лампочками в сетчатых плафонах под сводчатым потолком. Шокированную силовым захватом, утомленную получасовым распятием, на подгибающихся ногах обнаженную девушку втащили в маленькую, хорошо освещенную комнатку с низким потолком, и тут Анька первый раз услышала голоса своих конвоиров, больше похожих на фантастических роботов-киборгов, чем на живых людей. – Приемный лист! – потребовал от стоящих за маленькой стойкой двух женщин вцепившийся Аньке в правую руку «ликвидатор». Одна из женщин сразу же выложили на стойку лист бумаги, а вторая встала к экрану работающего компьютера и бойко застучала по клавишам. Ни удивления, ни уж тем более сострадания к голенькой, промерзшей в автобусе девушке никто из них не высказал даже взглядом. Заполнив какие-то графы, видимо, об отсутствии у поступившей ценных вещей, одежды и обуви, принимаемой на хранение, одна из женщин спросила: – Кто доставил и за кем объект? Голос ее звучал грубовато и скучно. Похоже, служба здесь не отличалась разнообразием, но и никаких развлечений, даже с прибывающими «объектами» позволено не было. – Группа «Зет». Уровень ноль, – буркнул «ликвидатор». – Кто именно? – Группа «Зет», – повторил боец, чуть повысив голос. Женщина пожала плечами и что-то вписала в бумажный лист. Потом оглянулась на товарку, стоящую у экрана, мол, все ли та успела? Увидев ответный кивок, без слов протянула лист бойцу. Анька не успела подумать, что «ликвидаторы» не выпускали ее из рук даже в этом помещении, как они уже поволокли девушку дальше по коридору, как выяснилось – на врачебный осмотр. Молоденький, но такой же молчаливый врач с равнодушными глазами жестом велел конвоирам освободить руки Аньке, но полная свобода задержанной, видимо, противоречила какой-то их внутренней инструкции. Поэтому бойцы, сняв наручники с Аньки, тут же приковали ее к себе рука об руку. «Как сурово, – подумала девушка, все еще воспринимая происходящее, как кошмарный сон, – ведь даже если убьют их обоих, то с такими тушами не сбежишь никуда, а пытаться снимать наручники дело безнадежное…» Она уже обратила внимание, как долго и тщательно колдуют бойцы над стальными браслетами, снимая и надевая их на её руки. Видимо, замки в них были не стандартные. Доктор, профессионально ловко натянув разовые перчатки и оглядев Аньку со всех сторон, что-то пометил в листе бумаги, выданной в первой комнате, и жестом попросил девушку открыть рот. Наличие и качество зубов его удовлетворило с первого взгляда, да и сама Анька никогда не страдала, как другие сверстницы, от зубной боли. А вот после зубов началось самое неприятное. По сигналу доктора бойцы усадили Аньку в стоящее у стены гинекологическое кресло, и врач, быстро сдернув совершенно уже не нужные девушке трусики и выбросив их в стоящую рядом мусорную корзину, зафиксировал ее раскинутые ножки специальными стальными петлями. «Как у них тут все запущено, – подумала, стараясь отвлечься, Анька, – может, кто этого садюгу ногами по голове лупил, когда он плохо там ковырялся…» Ковырялся доктор действительно грубовато и болезненно. Как-то невольно чувствовалось, что на гинеколога он не специализировался, а сейчас осуществляет простой, рутинный досмотр «потайных мест» женского организма. Устало-равнодушная, не обращающая в последний час внимания на внешние раздражители, Анька только поморщилась, молчком переживая неприятные ощущения. Сняв свою подшефную с кресла, конвоиры повернули ее спиной к врачу и силой заставили наклониться. «Фу, ты, гадость какая, а ведь он так ко всем в задницы залезает, привык, наверное», – подумала Анька, ощущая мужские пальцы теперь в заднем проходе. На этом осмотр, больше похожий на досмотр, закончился, и доктор еще какое-то время заполнял, присев за столик в углу, графы в переданной ему бумаге, а конвоиры опять сковали руки Аньки за спиной и подхватили ее подмышки. Девушка подумала, что теперь-то, после всех мытарств в приемной и врачебного осмотра, ее должны были, наконец-то, запереть в ближайшей камере, но бойцы потащили ее дальше по коридору, потом, мимо поста с близнецами её невольных спутников, вниз, по какой-то запутанной лестнице, идущей странными уступами. Путешествие это закончилось в просторной и ярко освещенной комнате с высоким потолком, окрашенной в бежевый, спокойный цвет. В середине комнаты стоял маленький, но высокий стол и простой канцелярский стул, а с другой стороны – стул помассивнее, прикрученный к полу здоровенными болтами. А вот окон в комнате не было, впрочем, отсутствовало и виденное во многих фильмах одностороннее зеркало во всю стену, через которое наблюдают за проходящим допросом коллеги и начальники дознавателей. Аньку посадили на большой стул, закинув скованные руки за его спинку так, что пришлось для начала сильно изгибаться, пока девушка не догадалась, как можно просто сидеть, растопырив пошире локти. Но и этого показалось конвоирам недостаточно. Пока один из них привычно придерживал Аньку за руку подмышкой, второй присел на колено, быстро развел ее ноги и приковал их к ножкам стула. Вообщем-то, поза оказалась не столь неудобной, сколь глумливой: сосками вперед, писька навыворот, но Аньку сейчас такого рода психическая атака мало интересовала. Уже после выхода от врача она размышляла над «космической» проблемой: сказать конвоирам, что ей хочется освободить мочевой пузырь или просто сделать это без предупреждения, на ходу и под себя? Общаться с «налетчиками», как она окрестила про себя «ликвидаторов», ей жутко, как не хотелось, показывать свою нужду знаками – тоже. Анька понадеялась было, что у них в инструкции есть пункт по «выводке для оправления естественных надобностей», но то ли инструкция страдала изъянами, то ли конвоиры именно этим пунктом пренебрегли, но вот сейчас, находясь в комнатке, похожей, как две капли воды, на допросную из дешевых полицейских сериалов, Анька могла думать только о своем мочевом пузыре. «А так им и надо», – решила было она, сдвигая попку на самый край стула, что бы струя не затекла на сидение, но – не успела. Сильно, по-хозяйски, распахнулась дверь, и в комнату вошел тот самый невысокий мужчина, которого Анька успела разглядеть еще несколько часов назад, дома, сразу после штурма. Резкими движениями сняв пальто и шляпу, мужчина бросил их на стол, пригладил привычным жестом довольно длинные волосы, черные, с проседью, и коротко скомандовал конвоирам: «Все – вон!» Замешкаться бойцы не сумели, хотя и приложили все силы, что бы телодвижениями своими дать понять выгоняющему их человеку, что он нарушает все мыслимые и немыслимые инструкции и предписания по работе с задержанными. Выглядело со стороны это довольно потешно и очень понятно. Однако, мужчина не поддался, приказ повторять не стал, а только резко пару раз кашлянул в сторону спецназовцев, подгоняя их исход из комнаты. Наконец-то, оставшись наедине с Анькой, он присел на край стола напротив нее и, покачивая правой ногой, предложил: – Теперь поговорим? – Поговорим, – согласилась Анька, – вот только сначала… И тут из нее полилось. Мощно, от души, просто-таки с аппетитом. Удерживаемая через силу моча с неприятным, каким-то резким запахом била в пол, подымая кучу маленьких, едва заметных брызг. И Анька, испытывая настоящее удовольствие от облегчения, подумала, что как минимум пара синяков ей гарантирована. «А вдруг – извращенец? – с легкой надеждой подумала она, видя, как кривится лицо визитера. – Может, еще разок попросит поссать, на бис…» «Охрана!» – гаркнул мужчина, не вставая с места. И Анька постаралась удержать рвущийся наружу испуг. Она всегда очень сильно пугалась в самый первый момент, когда ее начинали бить, вот и сейчас… Но девушка ошиблась, ни о каких побоях тут речи не зашло. «Прибрать, быстро», – кивнул мужчина на растекающуюся по полу лужу мочи. И охранник, уже не из тех ребят, что возились с ней с момента захвата, а простой, не очень фигуристый тюремщик с бледным лицом, одетый в серый помятый комбинезон моментально приволок откуда-то швабру с намотанной на нее тряпкой, аккуратно собрал разлитое Анькой и исчез, так за все время не издав и звука. – Теперь-то поговорим? – повторил мужчина, сидящий на столе, так, будто бы ничего и не произошло, но в голосе его прорезались неожиданные угрожающие нотки… Анька проснулась неожиданно от болезненного ощущения внизу живота. Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Подтянув ноги, девушка села, прислушиваясь к беспокойному, прерывистому дыханию слева и справа от нее. Слева, обнявшись, как мальчик с девочкой, спали Саня и перебравшийся к нему Варлам, а справа чуть всхрапывал во сне уткнувшийся в подушку Семен. «Что это – ничего не было?» – успела подумать Анька, ощущая сильнейший физиологический позыв. Быстренько проелозив задницей по лежбищу, она соскочила босыми ногами на пол, даже носочки свои, закинутые куда-то перед сном, искать не стала. Почти наощупь, благо, квартирка знакомая ло последнего гвоздя на вешалке, добралась до туалета. И только здесь, с облегчением журча и прижмурив глаза от яркой со сна запыленной, старой лампочки, вспомнила до конца свой жутковатый в своей натуралистичности сон. «Вот надо ж такому привидеться, – подумалось Аньке. – Вроде бы, и водка не паленая, и выпили не до упаду, да еще и закуска такая душевная. С чего бы такое?» Выйдя из туалета, девушка прошлепала босыми ногами на кухню, очень хотелось пить, ведь после вечернего обжорства под водочку, утомленные все почти сразу заснули, и она, наверное, первая, а теперь мучил сушняк, наложившийся на духоту комнаты. В кухне Анька не нашла ни одной кружки, может быть, посуду с выпивкой, кто-нибудь из мальчишек приволок в спальню пока она спала, а потом возвращать их обратно было уже никому не охота. Пришлось наклоняться над раковиной и хлебать вкуснейшую хлорированную воду прямо из-под крана, жажда оказалась сильнее привычки пить из кружки. Утерев рукой мокрые губы, Анька присела на свое любимое местечко у стола, наощупь достала запасную пачку сигарет и спички, которые здесь хранились только для разжига огня газовой плиты. Прикурив, девушка засмотрелась на сиреневый, тусклый свет далекого уличного фонаря. Взбудораженная неожиданным сном, она никак не могла успокоиться и упорно искала приметы привычной, хоть и беспокойной, но знакомой жизни. «Кажется, Варлам две бутылки в магазине спер, – вспомнила Анька вчерашний вечер, – значит, хотя бы одна, но еще тут должна быть, на кухне, ну не успели же мы оба литра за вечер уговорить, пили-то немного». Отложив дымящуюся сигарету, девушка пошарила на заветной полке и сразу нашла бутылку. Выставила её на стол, затянулась пару раз, вновь решая проблему с тарой, ведь даже водички попить было не из чего, что ж тут говорить про водку. Неужели придется во так – из горла, без закуски? Но, как учит народная мудрость, голь на выдумку хитра. Анька, свинтив пробку, прямо в нее же и налила себе два десятка граммов водки, благо, пробка была длинной, вместительной. Рот и гортань обожгло, но Анька мужественно стерпела и налила себе еще троечку таких же рюмочек, прежде чем водку ощутил желудок. Теперь теплая волна начала подыматься снизу вверх, к голове, и девушка, прикурив вторую сигаретку и стараясь успокоиться окончательно, принялась вспоминать вчерашний день. Может, в нем крылась причина кошмарного сна? На стадионе. Притихнув и вытягивая последние капли дыма из окурка, Анька, отвлекаясь от кошмарного сновидения, размышляла, куда бы в следующий раз повести новую подружку, и как бы устроить так, что бы мальчишки свалили на сутки из квартиры… тогда уж она точно сможет насладиться без помех и постоянных оглядываний обществом белокурой красотки… Мечты охватили её, полусонную, полупьяную, цепкой паутиной, настолько показавшейся реальной, что соски Аньки мгновенно вздыбились, заныли приятной и желанной легкой, навевающей безумие болью… … В окно, занавешенное плотными, пыльными гардинами ударил мерцающий и переливающий свет синих, зловещих мигалок, укрепленных на крышах автобусов и легковушек. Где-то далеко-далеко, будто бы в иной, чужой жизни раненым мамонтом взревел и замолк дизель бронетранспортера. И через мгновение все шумы перекрыл резкий, неприятный голос, многократно усиленный динамиками настолько, что даже стекла тихонечко задребезжали, услыхав: «Внимание! Проводится очистка района от асоциального элемента и люмпенов. Всем оставаться в своих квартирах и приготовить документы для проверки. При попытке покинуть квартиры огонь открывается на поражение». И будто подпись под воззванием – короткая, злая очередь из автомата. На постели в художественном беспорядке, расположились очнувшиеся от тяжелого, похмельного сна, взъерошенные, полуодетые, испуганные и мучимые жаждой, перебить которую могли только пятьдесят граммов водки, очумело поводящие друг на друга заспанными, чуть покрасневшими глазами. Во мраке спальни, чуть подсвеченном сполохами мигалок с улице, их силуэты напоминали испуганных, встревоженных крысят в гнезде. Да, вообщем-то, таковыми они и были: прячущиеся от всех, тащившие, что плохо лежит, озлобленные на мир за то, что устроил их в этой жизни так несправедливо. Саня коротко, судорожно зевнул, закопошился, пытаясь поближе придвинуться к названной сестренке, как будто она могла укрыть, защитить его от злобных сил, возникших за окном. Варлам откинулся обратно на подушку, с которой приподнял голову, прислушиваясь к объявлению, а Сёма как-то ловко и шустро переполз в дальний угол лежбища, пытаясь затаиться там. – Песец, – равнодушно сказала Анька, поглаживая себя по бедру, стараясь не думать о своем вещем сне. – Толстый… – Что будем делать? – лениво, будто речь шла не о них, поинтересовался Варлам. Анька попробовала пожать плечами, но мешал братик, прижавшийся головой к левому, и жест вышел скомканный. В эту самую секунду ей было совершенно все равно, что происходит вокруг, казалось, она знала финал и невозможность его предотвращения. – Ловят кого-то, – подал голос из темноты Сёма, – за так бы не приехали. – Всех возьмут, – разочаровал его, лениво проговаривая слова, Варлам, – не уйти, а мы тут все без работы и пособий. – Ты уже попадал? – поинтересовался Саня, кажется, уже просыпаясь и приходя в себя. – Только раз, давно, – нехотя сказал Варлам. – Ушел я тогда с накопителя. Сейчас уже не уйдешь. – Почему? – спросила Анька. Вот ей-то, как раз, ничего и не грозило, кроме учета за проживание в асоциальном месте, работа у нее была, официальная и неплохая. Да и за названного брата она могла вступиться, вот только присутствие Варлама и Семена, явно не зашедших на огонек скоротать вечер сводило на ноль все социальные преимущества девушки. – Попадешь – увидишь, – не стал пояснять Варлам, закидывая руки за голову и тяжко, утробно вздыхая. – Бить будут? – простонал из своего угла Сёма. – Будут, – пообещал Варлам, – но потом. Здесь у них вежливость. Как в сказке. За окном слышался дружный топот десятков ног, обутых в тяжелые, подкованные ботинки. Мелькали какие-то огни, раздавалась беззлобная, но крепкая ругань, звякал металл. Анька попробовала подтянуть к животу ноги, не получилось, мышцы не хотели слушаться, требовали покоя и расслабленности. «Что же теперь будет, – подумала она. – Со мной… с мальчишками». В двери требовательно застучали, и почти тут же щелкнул замок, открытый, видимо, универсальной отмычкой. Для «ликвидаторов», даже работающих вежливо, входная дверь не была преградой. Кто-то протопал в кухню, заскрипели еле слышно открываемые двери туалета и ванны. Распахнулась дверь в комнату. – Ого! Тут они, все в сборе! – выкрикнул появившийся на пороге «ликвидатор». Судя по голосу, это был совсем молоденький мальчишку, может чуть старше Варлама, но он стоял перед распластанными на постели, оцепеневшими от собственного бессилия мальчишками, как сказочный злой тролль: в тяжелых, высоких ботинках, прорезиненном костюме химзащиты, из-под которого топорщился угловатыми очертаниями бронежилет, в шлеме с темным забралом, с мощным фонариком в левой руке и коротким, массивным пистолетом-пулеметом в правой. Здесь и сейчас именно этот парнишка был хозяином жизни. Но, как оказалось, и над этим маленьким хозяином были свои хозяева, побольше и посильнее. Отодвинув плечом замершего на пороге «ликвидатора», в комнату вошел второй, покрупнее размером раза в полтора, без шлема, коротко стриженный с узкими, плотно сжатыми губами и брезгливым выражением лица. – Обколотые что ли? – спросил он, поднимая наизготовку пистолет. – Тогда ухо в остро держать с ними. Наркоши – это сюрприз на сюрпризе. – Не колемся мы, – попробовал сказать Варлам. – А мне все равно, это пускай врачи разбираются, – ответил высокий и тут же уточнил у младшего напарника: – Наших фигурантов тут нет? – Нету, не наше счастье сегодня – объяснил очевидное напарник и тут же скомандовал: – Чего разлеглись? Встать! Оправиться! Одеться! И быстро… – А куда теперь спешить? – спросила Анька, обхватывая руками колени. – Все равно ночь насмарку пошла. – Ты проститутка? патент есть? – ткнул в нее стволом пистолета старший. – Живу я здесь и трахаюсь с кем хочу и как хочу, – разъяснила Анька, начиная наливаться злостью. – Жила, – уточнил старший. – Теперь эту квартиру займут другие, а потом мы ликвидируем и их. – У меня всё в порядке в жизни, и я работаю, – с вызовом сказала Анька. – Ликвидация – это не для меня. – Попалась с этими – значит, и для тебя, – пояснил старший. – Думаешь, нам охота разбираться в дерьме: кто с документами, кто без? кто люмпен, а кто просто сюда пописать зашел? – Зачем же тогда… –- Анька не договорила, всё становилось на свои места, она заняла место, предназначенное судьбой. – Эти тоже местные? – кивнул старший на мальчишек. – Местные, – согласилась Анька. – Больные? психи? есть? – спросил он. Анька промолчала, мальчишки тоже. Саня вообще старался забиться, спрятаться за сестру, что выглядело, учитывая Анькины габариты, смешно, если бы не было так страшно. Варлам и Сема впали в ступор, равнодушно уставившись опустошенными глазами перед собой и не реагируя на разговор Аньки со старшим «ликвидатором». – Эй, босота, вас силком подымать или сами пойдете? – подал голос продолжавший стоять в дверях молодой парнишка. – Не успеете одеться, поедете голышом, как есть… – А зачем нас подымать, начальник, – спросил Варлам, старательно отводя глаза в сторону, – мы же здесь живем, никого не трогаем… – На счет "три" зову выводную группу, – сказал старший, засовывая пистолет в кобуру на поясе и отодвигая ее куда-то на задницу. – Те уже разговаривать не будут… …Анька выпрыгнула из автобуса на серый, растрескавшийся асфальт, освещенный прожекторами, и с трудом удержала равновесие на своих каблучищах. Все-таки шпилька в пятнадцать сантиметров не предназначена для околоспортивных упражнений. Следом за ней выбрался Саня и прижался к названной сестре, как маленький, хоть и был почти одного роста с ней в своих кроссовках. Площадку, на которую из автобусов сгружали свезенных «ликвидаторами» люмпенов, окружал высокий, метра в три, двойной забор из частой металлической сетки. По углам, на сваренных из стальных труб мачтах, горели прожектора, заливая белым, неприятным для глаз светом каждый сантиметр асфальта. В сумраке заканчивающейся ночи, за сеткой, виднелись силуэты охранников с длинноствольными автоматами наизготовку. И – где-то далеко, надрывно и злобно лаяли собаки. Анька поежилась, в курточке на голое тело, в короткой юбчонке значительно выше колен сейчас было довольно прохладно, а одеться потеплее и потщательнее «ликвидаторы просто не позволили. Стоящий рядом Саня обхватил ее за плечи рукой, то ли согревая, то ли опасаясь, что их разделят прямо здесь. Вслед за ними из автобуса вышли еще чуть больше сотни человек, взятых в их квартале, из соседних домов, да еще и подсаженные в пути, когда у «ликвидаторов» сломались сразу два автобуса в колонне, и пришлось срочно, прямо на дороге, распихивать народ в оставшиеся, уже не учитывая никакие писанные нормативы. Автобус, в котором они приехали, был последним в колонне, и пришлось долго и нудно ждать на стоянке, пока приемщики разберутся с люмпенами с предыдущих. Окна в автобусе были наглухо закрыты, да еще и загорожены специальными, приваренными снаружи щитками, духота стояла необыкновенная, но люди молчали и совсем мало двигались, рефлекторно стараясь не привлекать внимания даже в компании себе подобных. Большинство вынужденных пассажиров было молодо и зелено, в такую переделку попадали впервые и заранее уже не ждали для себя ничего хорошего, наслушавшись от старших, живущих рядом, справедливо страшных рассказов про дела «ликвидаторов» и их отношение к люмпенам. Когда из автобуса выбрался последний, и «ликвидаторы педантично проверили салон – а вдруг кто-то спрятался под сидениями? – над переминавшимися с ноги на ногу людьми зазвучал повелительный голос: «Внимание! Сейчас откроется дверь и вы медленно, по одному, пройдете на место сортировки. Запрещается бежать, прыгать, делать резкие движения. Запрещается курить, оправляться, ложиться на землю и спать. За вами ведется постоянное наблюдение. Охрана имеет право применять оружие на поражение без предупреждения». Маленькая калиточка приоткрылась прямо в сетке забора, за ней начинался узкий коридор из толстых металлических прутьев. Поглядев на него, Анька вспомнила, что точно по такому же, но только гораздо ниже, выгоняли в цирке на аренду хищников. По спине, крупными мурашками, пробежала дрожь. «Что ж это – и нас, как зверей, погонят?» На другом конце коридора проходящих встречала пара вооруженных «приемщиков» с автоматами наизготовку, и еще один – безоружный, но с ручным детектором металла, быстро проводящий досмотр. Однако, скорость прохождения резко падала, стоило только приборчику издать звук. Автоматчики отступали на шаг, безоружный просто-таки отпрыгивал, и тут же откуда-то сверху, через динамики раздавалась резкая, оглушительная команда: «Медленно вытащить и положить на землю металлические предметы, отойти на три шага, сесть на землю спиной к «приемщикам». К сожалению, у большинства привезенных в карманах были монетки, на руках часы, многие сохранили еще и мобильные телефоны, калькуляторы, а кто-то, совсем уж предусмотрительный, прихватил аж плоские консервные банки. И все это безжалостно выгребалось при проходе через коридор и складывалось в сторонке на широком металлическом столе. Анька с братом прошли «приемку» чисто, ручной детектор не среагировал на фольгу в паре пачек сигарет и на разовую зажигалку. И мальчик с девушкой, в числе первых из последнего автобуса, оказались в гулком, бетонированном тоннеле, высоком, серовато-мрачном, хоть и ярко освещенном. «Ань, я понял, – шепнул ей на ухо Саня. – Это ж стадион, я тут был пару раз…» Он оказался прав. Футбольное поле, когда-то зеленое и ровное, было разделено на несколько десятков клеток, сооруженных из металлической сетки, приваренной к загнанным в землю стальным балкам. В каждой клетке стояло и сидело по сотне с лишком людей, одетых разнообразно и совсем не по сезону. В ярких лучах прожекторов, заливающих все поле беспощадным, слепящим светом, Анька разглядела и девушек в шортиках, и парней в одних только футболках и трусах, кое-кого из них украшали синяки и кровоподтеки, но были здесь и люди постарше, одетые основательно, видимо, не первый раз попадавшие в «чистку». Но они держались от растерянной, угнетенной молодежи особняком. Иногда к маленьким калиткам, устроенным в сетках, подходили вооруженные «приемщики», кого-то выкликали и уводили с собой, в помещения под трибунами. Позже кто-то возвращался, кто-то нет. Но это предутреннее движение было вялым, не привлекающим внимания, каким-то утомленным и рутинным. Пока еще не уставшие стоять, Анька, Саня, Варлам и Сема сгрудились в своем отсеке вместе с сотней таких же молодых и глупых мальчишек. Девчонок среди них было мало, наверное, с десяток. В основном люди молчали, лишь изредка тут и там в маленьких группах, на которые они разбились, возникали резкие, нервные перепалки, обрывавшиеся так же внезапно, как и начинались. Анька почти сразу, как они попали в клетку, заметила болезненное выражение лица Семы, а потом сообразила, что тот просто пытается справиться с мочевым пузырем, гримасничая и переминаясь с ноги на ногу. «Вот это дела, – подумала девушка, – у него и дома-то так бывало, чуть что, и в сортир, особенно после водки, и как же с этим тут быть? Вряд ли кто выпустит в сортир… значит…» – Саня, – тихонько позвала Анька, – слышь, передай соседям по цепочке, что вот в углу, где посвободнее, будет сортир, что б всем под себя не гадить. Пошли, Сема, мы тебя от «приемщиков» прикроем, поссышь… Так и сделали, аккуратно, не спеша, переместившись в уголок, как бы подальше от света, окружив с помощью соседей Сему плотным кольцом. Анька каблучком выковыряла в земле маленькую ямку, нервно посмеиваясь, что теперь освоила профессию и ассенизатора. Спустя некоторое время, оказалось, что не один Семен мучился такой проблемой, следом в уголок потянулись и другие. Анька шикнула на товарищей по несчастью, что не создавали сутолоки и не рвались к «удобствам» все сразу, привлекая внимание наблюдающих за порядком часовых. И простое до сего момента бытовое действо превратилось в настоящую, захватывающую игру, с перешептываниями, подмигиванием, осторожными перемещениями, прикрытием отсутствующих. Может быть, Аньке и показалось, но всё это отвлекло мальчишек, согнанных в загон от мрачных мыслей, чуток развеяло подавленное настроение. Ну, что же, люди, занятые, пусть и таким, делом, меньше подвержены депрессии даже в подобных обстоятельствах. Потом пришел от соседей тихий разговор, мол, какая-то девка просит, что б ее женщины прикрыли, не может при мужиках… Когда Анька, как-то незаметно взявшая на себя роль лидера, которому до всего есть дело, пробилась опять в угол, там стояла в окружении шести девушек совсем юная парочка: он, хрупкий блондинчик лет пятнадцати, чистенький, даже, кажется, с носовым платком в карманчике отглаженных брюк, и она, еще моложе, вся аккуратненькая, испуганная. «Ты не будь дурой, – посоветовала Анька, – не на курорте, вот сейчас-то мы поможем, а дальше как? Привыкай, что это делать надо просто…» Но девочка краснела, переминаясь с ноги на ногу, и даже пускала слезу, ей сделать это так просто было очень трудно. Анька поймала себя на мысли, что ей не только не жалко юное, стыдливое создание, но эта неуместная, детская стыдливость вызывает в ней приступ бешенства, желание врезать поддых девчонке, плюнуть в лицо пареньку и смотреть, как они будут утираться. «И откуда только берутся такие чистоплюи? и как сюда попадают? – подумала она, отворачиваясь. – Не бывает таких люмпенов, что б оправиться на людях не могли. Кого же тогда пригребли сюда «ликвидаторы»? и зачем они это сделали?» Такими вот отвлеченными рассуждениями погасить взрыв ярости Анька смогла, но вот заставить себя смотреть на эту парочку – нет. Поняв, что ничего не мешает несчастным созданиям, попавшим на стадион неведомыми путями, Анька начала осторожно перемещаться обратно. Вернувшись в «свой» уголок, девушка увидела, что ее друзья приготовились уже к полноценному отдыху. И то верно, ночь была уже на исходе, далекое небо над стадионом посерело, готовясь расцветиться через часок солнечными лучами, нервное напряжение, вызванное задержанием, доставкой, проверками, потихоньку спало, организм требовал отдыха. Но и со сном оказалось все не так просто. Запрет ложиться на землю никто не отменял, и едва человек устраивался под ногами соседей, как откуда-то из темноты раздавалась автоматная очередь. Пули обычно проходили выше сетки, но иной раз запутывались в ней, высекая злые искры рикошетов. Кого-то, похоже, рикошетами задевало. Но «приемщики» оставались равнодушными к крикам и стонам раненых и требованиям их соседей оказать помощь. Ответом бывали новые очереди. Кого-то это пугало, и он начинал метаться по клетке, как звереныш, натыкаясь на соседей, получая от них пинки и затрещины, кто-то равнодушно смотрел на текущую кровь, кто-то пробовал оказать помощь, перевязывая пострадавших. Однако, большинство уже приспособилось к таким условиям. И Анька не стала мудрить, присела спина спиной к Сане, подтянула повыше колени, да и хрен с ним, что кто-то будет любоваться на ее узенькие трусики не первой свежести, пристроила голову на руках и задремала. На сон это, конечно, походило мало, но хотя бы немного отдохнуть позволило. В бегах Анька сексуального насилия над собой не боялась, придумывая для себя – ну, поимеют разок-другой в очередь, не убудет сильно-то, подумаешь, всего делов, что расслабиться надо будет… Но когда выдернули ее из угрюмой толпы, оттеснив соседей прикладами и окриками, то вся обмякла и шла между четверкой «ликвидаторов» едва переставляя ноги. Хоть и храбрилась перед этим, но тут душа в пятки ушла. Да еще, как на грех, вместе с ней прихватили ту стеснительную девчонку, что и пописать на людях не могла. Вот уж кому горько будет. Их привели в просторную комнату где-то под трибунами. Один из «ликвидаторов» несильно пихнул под лопатку стволом автомата, буркнул: «Давай, шевелись…» Тут же с двух сторон подскочили к каждой из девушек по паре таких же, только уже без оружия и брони, в расстегнутых до пупа кителях, плохо выбритые, да еще и с запашком перегара не перводневным. Мылись они последний раз, наверное, тогда же, когда начали пить, от мужских тел тянуло кислым, подпорченным алкоголем потом. Только вот деваться от них было некуда, и Анька расслабилась, пока с нее сдирали курточку, юбчонку, да трусишки, а вот невольная подружка засопротивлялась и получила кулаком в живот и открытой ладонью по затылку так, что клацнули зубы. Пока «ликвидаторы» справлялись с тихо плачущей от боли подругой по несчастью, Аньку уже подвели к странному Андреевскому кресту, установленному почти горизонтально, и ловко разложили, растянув в стороны и привязав к перекладинам руки и ноги. «Отлажено как у них всё, – подумала Анька, чувствуя, как маленькая попка ее почти подвисает пониже перекладины креста. – Да уж … который раз таким делом, видать, занимаются, приспособились, сволочи…» Как ни странно, злости в ней не возникло, только ожидание неприятного, как перед визитом к гинекологу, или зубному врачу. Скромную и побитую подругу также приладили ко второму распятию, еще разок приложив по щеке с размаху, что б не вертелась и не мешала. И только после этого началось… Первым был один из тех, что ее привязывал. Анька старалась не замечать, как он расстегивает форменные брюки, жадным, мутным взглядом разглядывает её прелести, выставленные для всеобщего обозрения, но краем глаза все-таки уследила, как «ликвидатор» откуда-то извлек упаковку с презервативом. На душе странно полегчало, будто презерватив оказался стеной, морально отгораживающей её от насильника. А тот шагнул поближе, чуток помацал девушку за нижние губки, вздохнул: «Сухо все, как в пустыне» и резким движением вставил сразу и до конца. Анька чуть не взвизгнула от боли. По сухому-то пошло, как наждаком. Но – надо было терпеть, ничем не выдавая своего неудобства, что б не старался служивый сделать больнее, неприятнее, теша свои дурные инстинкты. Откуда у Аньки в этот момент взялись такие мысли, она бы и сама не могла сказать, но – равнодушие, хотя бы и внешнее, помогло. К ней отнеслись так же. Вот только мучился служивый все равно долго, то ли сам с похмелья, то ли обстановка такая, но трудился над Анькой минут пятнадцать, не меньше. А вот подруга по несчастью рядышком, на соседнем распятии, повизгивала и просила: «Не надо… не надо… не надо…», распаляя и доставляя своими криками удовольствием тому, кто был в ней. Потом кто-то из толкущихся в комнате «ликвидаторов» догадался дать ей очередную пощечину, и девушка умолкла на полчаса, только тихо всхлипывая и иногда вскрикивая при резких проникновениях. …Потом всё как-то слилось у нее в памяти в однообразное пыхтение и вздохи удовлетворяющихся «ликвидаторов», крики и стоны рядом, на соседнем кресте… руки, тискающие её тело, чьи-то слова, бешеный взгляд совсем молоденького, с оскаленными зубами… выкрики, стоны, опять выкрики… Топот меняющихся местами, звон посуды где-то в глубине комнаты, хохот и запах сигаретного дыма… И от резкого вопля: «Тревога! Всем по местам!» Анька очнулась. «Дежурный! – еще громче проорал кто-то под дружный и слаженный теперь топот почти над ухом Аньки, – приберешь тут все, и девок выгони. Вернемся – новых возьмем». «Бегом… бегом… бегом…кретины! увлеклись тут!» – орал кто-то уже у двери, потом и за дверью… И, наконец, всё стихло, подошедший дежурный развязал мягкие ремни, которыми запястья и щиколотки были привязаны к крестам, и Анька, с трудом, разминая затекшие мышцы, поднялась на ноги. Под крестом валялось с пару десятков использованных презиков, и Анька ужаснулась в душе – неужели столько солдат она пропустила через себя враз? Но потом сообразила, что некоторые презики пустые, а некоторые так вообще просто вытащены из упаковки и брошены неиспользованными. Глупые наблюдения, пошлый анализ использованных презиков помог Аньке сохранить равновесие, сделать вид, что всё это происходило не с ней, да и было ли в жизни то, что уже кончилось? А вот поглядев на продолжающую лежать на распятии невольную подругу, Анька вздохнула и подошла поближе. Девушка лежала, закрыв глаза, изредка сильно и нервно вздрагивая, и Анька с тоской подумала, что теперь придется тащить ее на себе обратно, на стадион, за решетку, а тут и саму бы кто отнес. – Ну, давай, – подогнал их дежурный, сметающий шваброй с пола использованные резинки и упаковки из-под них, притоптанные окурки и пепел. – Подымай ее, и сваливайте отсюда, пока сменщики не приехали. Пожалуй, это был самый лучший стимул для спешки, и Анька, резко схватив за руку подругу, сдернула ее с распятия. Подтащив с трудом передвигающую ногами девушку к табурету возле входа, Анька еще разок порадовалась, что не стала сопротивляться: ее куртка и юбочка лежали на табурете в целости и сохранности, уложенные с чисто солдатской аккуратностью, а рядом, прямо на грязном, затоптанном полу валялась блузка, свитерок и брючки подруги, превращенные в лохмотья крепкими «ликвидаторскими» руками. Скрывая ненужное, обижающее ни в чем не виновную девушку, раздражение и собственные мысли обо всяких чистоплюйках и целках-невидимках, матерно ругаясь про себя, Анька кое-как, непослушными руками, помогла подруге одеться, и сама завернулась в куртку и юбчонку, когда дежурный вторично прикрикнул: «А ну, вон, стервы! Слышите – сапоги стучат? Сейчас повторение вам устроят». Дежурному было наплевать, что устроит пребывающая смена с уже употребленными разок девками, но вот наличие их в комнате отдыха вряд ли понравится офицеру, по инструкции сопровождающему свою группу до места отдыха, и офицерское недовольство выльется-таки как раз на него, дежурного по блоку. Невольную подругу пришлось буквально тащить за собой по гулкому пустому пока коридору в сторону, откуда доносился неясный приглушенный шум собранных вместе десятков тысяч человек. А подругу еще и шатало из стороны в сторону, да она старательно расставляла пошире ноги и пьяно мотала головой, находясь в полубессознательном состоянии. На их появление обратили внимание только близкие, те, кто стоял и сидел рядом с их местами в загоне. Пострадавшая подруга, в знакомом месте окончательно пришедшая в себя, тут же принялась тихо рыдать на груди своего мальчика, пытаясь объяснить ему, что она «ну, ни в чем, ни в чем невиновата…», а он старательно гладил ее по голове и утешал какими-то глупыми фразами, что все будет хорошо, стоит только немного, ну, совсем немного потерпеть… Приятели Аньки повели себя спокойнее, хотя тоже заботливо организовали кружок, а Саня тут же сел, позволяя опуститься на землю Аньке, прислониться к его спине и расслабиться. – Чё там было-то? – шепотом спросил братишка, поворачивая голову к уху Аньки. – Догадайся с трех раз, – грубо ответила она. – Ну, не дуйся на меня, – попросил Саня, – тошно тебе сейчас? ну, обругай меня, хочешь – по шее врежь… – Да ладно, – миролюбиво сказала Анька, понимая, что брат по-своему пытается ее утешить. – Ничего там так было, думала, что хуже будет, а так – всего-то с десяток солдат… Да еще и в резинках, ты представляешь, Сань, видно, презики им в пайке выдают… – Гы-гы, – захрюкал смехом от неожиданного вывода Аньки брат. – Не бери в голову, – больше самой себе сказала Анька, понимая, что если отнестись к происшедшему серьезно, то можно свихнуться, – меня иногда похлеще наклоняли, когда втроем и сразу, а тут – просто в очередь. Плохо, что силком, без охоты, да еще и привязали там, что б не дергалась, руки-ноги затекли… Присевший рядом с Анькой на корточки Варлам прихватил ее руку, уложил к себе на колени и принялся крепко, но ласково разминать мышцы. Почему-то именно эта, такая ненужная, но трогательная забота, умилила Аньку чуть ли не до слез. И это умиление оказалось таким неожиданно чуждым, неподходящим к месту и случаю, что Анька не нашла ничего лучше, как вырвать руку из крепких пальцев Варлама. Глотнув вдруг образовавшийся в горле ком, она строго посмотрела в глаза парня и сказала: – Не делай так больше никогда… Не смей меня жалеть! Варлам убрал руки за спину и недоуменно пожал плечами. Он, конечно, хотел, как лучше, но Аньку трудно понять, особенно, когда она взбудоражена, нервничает и ищет для себя точку равновесия. – Линять нам отсюда надо, – сказала Анька, – плохо будет тем, кто останется, если они уже сейчас такое творят. – И как отсюда уйди? – кисло спросил Саня. – Попроситься у часовых, что б наружу пописать выпустили? – Просто так не уйдешь, – согласилась Анька, – но вот думать об этом надо… постоянно… Ее еще пару раз забирали из клетки для утех солдат, и она шла, внешне равнодушная, спокойная и расслабленная, хоть и было противно Аньке это массовое, бестолковое тыканье в нее членами. Но «ликвидаторы» оставались довольными тем, что девушка не сопротивляется, а даже, кажется, пытается иной раз послушно изобразить удовольствие в ответ на их требования. Конечно, это было не всем по вкусу, кому-то нравилось именно насиловать сопротивляющихся, но бесконечность человеческих вкусов сыграла на руку Аньке. А она не просто ходила из клетки в комнату отдыха «ликвидаторов», иной раз задерживаясь в коридоре по десятку минут, пока кто-то не замечал её, но – привыкшие к равнодушному послушанию с Анькиной стороны, «ликвидаторы» просто выгоняли её обратно в клетку, не задумываясь над тем, что же девушка делала, пока никого не было рядом… И она сыграла на извечном человеческом любопытстве, заставляющем терять инстинкт самосохранения, а не только элементарную осторожность и бдительность. И стоило только намекнуть в кратком разговоре одному из старших «ликвидаторов», что длинноволосый, женственный, большеглазый мальчик, с которым она постоянно обнимается там, в клетке, не совсем, вообщем-то и мальчик, а даже, скорее наоборот, и девочка и мальчик сразу, но только новость эта не для всех, иначе начальство тут же наложит лапу на такую экзотику… но вот если старший сделает так, что бы никто не узнал, тогда вполне можно… и лучше всего, когда его же приятелей-«ликвидаторов» будет вокруг поменьше, ведь тогда точно шила в мешке не утаишь… …Как только за ними захлопнулась дверь, Анька потащила братишку по коридору в направлении противоположном тому, где их ждал любитель экзотики, распаленный рассказом Аньки о тайных достоинствах её названного брата. – Ты куда? – невольно спросил Саня, ускоряясь вслед за сестренкой. – Пошли, надо успеть, пока здесь никого, – сумбурно пояснила Анька. – А как же ребята? – поинтересовался Саня. – Какие тебе сейчас ребята, – резко отозвалась Анька, – самим бы уцелеть, а он про кого-то еще думает, вот выберемся, тогда… Анька в своем эгоистическом рационализме, как всегда, была права, но Саньке все-таки неудобно было вот так просто взять и бросить в клетке своих приятелей, с которыми вместе прожили в одной квартире почти четыре месяца, правда, с Варламом меньше, но сути дела это не меняло. «Ну, ведь не могла Анька всех сразу с собой увести, хорошо хоть меня позволили, да еще неизвестно – зачем, а здесь, сейчас, самое опасное будет, – подумал Санька, оправдывая себя в собственных глазах. – Тут и пристрелить могут, если попадемся под горячую руку. А там, все-таки живые, хоть и в клетке…» Додумывал свои оправдательные мысли Санька уже в узеньком, тесном коридорчике, заваленным непонятным хламом, вроде тумбочек от канцелярских столов, сломанных стульев и пустых картонных коробок из-под соков. – Давай быстрее, – прошипела Анька, раскидывая пинками картонки и подтаскивая замешкавшегося брата к запыленному странному металлическому люку в полу. – А что это? – спросил Саня, с усилием подцепляя за скобу тяжеленный люк и, кряхтя, откидывая его в сторону. При этом в пояснице слабого физически мальчишки будто что-то треснуло от напряжения, и Саня опасливо пощупал себя за задницу. – Лезь первым, быстрей, быстрей, – подтолкнула его Анька, не собираясь рассуждать стоя прямо тут, над люком, куда выведет их это кривая дорожка. Сумрачный, пахнущий чем-то влажным и неприятным, темный колодец, казалось, был бесконечным, но – уже секунд через двадцать шустрого перебирания ногами и руками по заржавленным скобам, торчащим из стены, Саня ощутил твердую почву под ногами. Точнее говоря, это была не почва, а заросший чем-то липким и противным бетон подземного коллектора, но и он порадовал мальчишку определенностью. И тут ему на голову свалилась Анька, крепко приложив острым каблучком по уху. – Ты чего !.. – едва не заорал Саня, но Анька в дополнение приложила ему и хлесткой пощечиной по губам. Братишка не успел обидеться, потому что Анька тут же принялась толкать его по коллекторной трубе подальше от люка. Под ногами было скользко, и что-то неприятно хлюпало, кулачки Аньки то и дело шпыняли в спину и разболевшуюся в полусогнутом положении поясницу, но пришлось смириться и старательно уходить как можно дальше от колодца, по которому они спустились в подземелье. Ему казалось, что ушли они уже очень далеко, и кажется, был еще поворот, а может, это просто так сильно хотелось Саньке, что б поворот в тоннеле непременно был, и в этот момент, заглушая прерывистое, тяжелое дыхание, позади что-то громко плюхнулось в слякоть, скопившуюся под колодцем. Анька едва успела с силой толкнуть Саню под коленки, как по ушам ударил басовым «бом!!». Чем-то, будто с силой горсть песка кинули, стегнуло по стенкам, и трубу заволокло ядовитым дымом. Анька вскочила на ноги, едва ли не пинками подняла брата и теперь уже побежала первой, волоча Саньку за собой, как маленького… В подвале было сухо, прохладно и пыльно, но после вонючей жары коллекторной трубы с ее скользкими стенами и едва ли не живым туманом, жадно приникающим к коже, Аньке показалось, что они с братом вырвались из маленького ада в чистилище. Саня тут же привалился к стене, закрыв глаза и охая вполголоса. А Анька подошла к узкой вентиляционной амбразуре, сквозь которую в подвал прорывались сполохи синеватого света. Там, на улице, под далекими фонарями, что-то происходило. Но оханья брата отвлекали и раздражали, и Анька поинтересовалась: – Сань, ты чего так разошелся? охаешь, как старичок радикулитный, или тебя осколком где зацепило? – Да в порядке я, – признался Саня, – тошно только, да еще спина болит после этого люка… едва поднял его… – Фу, ты, ну, ты, – усмехнулась Анька, – а я-то уж испугалась. А спина твоя пройдет, зато вот живая она и с тобой вместе, а не гниет где-нибудь в яме. – Типун тебе… – не договорил Саня. Его слова заглушил длинный, истошный вой, совсем не похожий на человеческий, полный ошеломляющей боли, тоски и жалости к себе. Саньку этим криком будто подбросило, и он через мгновение оказался рядом с Анькой, жадно и испуганно вглядываясь в темноту. А там, среди столпившихся людей металось нечто огненно-яркое, рассыпающееся трескучими искрами и выло так, что выворачивало наизнанку душу. – Ань, а что это? – спросил Саня, прижимаясь к сестре. – Предлагаешь сходить, глянуть? – ехидно осведомилась Анька. – Да ну тебя, – обиделся брат, но все-таки продолжил, – просто воет уж очень… вот и спросил, а у тебя-то, самой, мурашки не бегают от этого? Анька фыркнула в кулак и слегка приобняла Саню. Ей тоже резануло по нервам, но здесь, в сухом подвале, далеко от стадиона и «ликвидаторов» Анька чувствовала себя в безопасности, во всяком случае, на ближайшее время, пока кому-то из начальства не захочется загнать подчиненных в канализационную трубу. Вой резко оборвался, и яркое пятно среди людей исчезло, будто кто-то погасил его. Анька еще какое-то время всматривалась в метание бледных теней, но потом ей надоело это занятие, и она предложила Саньке: – Давай вздремнем, что ли? А то я как-то притомилась за эти бега… Саня тоже чувствовал себя усталым, но еще сильнее усталости ощущался голод, поэтому мальчишка достал из кармана брюк маленькую шоколадку, которую непонятно как сохранил за все это время пребывания на стадионе, разломил ее пополам и протянул часть Аньке: – Пожуем – и спать… Анька с благодарностью приняла шоколадку, почему-то вспомнив некстати, что у них с Саней сразу после знакомства сложились братские отношения, будто с детства знали друг друга и имели привычку делиться и не только съестным. Пережевывая немного подсохший шоколад, девушка внимательнее, чем в первый раз, огляделась вокруг, пытаясь найти хотя бы что-нибудь, любую мелочь для сооружения лежанки. Но, похоже, подвал был пуст, а перед тем, как она с Саней выбрались сюда, еще и тщательно прибран. Пришлось пристраиваться кое-как, если не сказать хуже, что как-нибудь, прямо на сухом, но удивительно твердом, хотя и теплом почему-то полу. И просто подсунув под голову руку. Позади Аньки копошился брат, пристраиваясь поудобнее, толкая ее коленями, то обнимая, то отпуская. Сон долго не хотел дать хотя бы мимолетное освобождение от усталости, неожиданных, неразрешимых проблем последних дней, от тусклого, но назойливого света, проникающего через амбразуру вентиляционной щели в подвал… По ту сторону «Как хорошо во сне», – с легкой досадой подумала Анька, чувствуя, как затекло всё тело от неудобной позы, как ноет каждая мышца, касавшаяся теплого бетонного пола. Да еще и мальчишка, прижимающийся к ней сзади, ласково, но чувствительно сжимает грудки, бормочет что-то и от воодушевления аж причмокивает, во сне забыв, что сейчас, в хмуро-сером свете наступившего то ли утра, то ли уже дня, на сухом и теплом полу подвала, после проведенных на стадионе нескольких дней, ей как-то было не до сексуальных утех. – Отстань, Санька, – прошипела негромко девушка, сгоняя с груди ласковые и настойчивые пальцы мальчишки. – Вставать пора, да посмотреть, куда мы вчера выбрались… И – пока Санька просыпался, потягивался, скрипя зубами от набросившейся на мышцы боли, и разглядывал в новом свете своды подвала, Анька быстро сбросила с себя куртку и юбчонку и энергичными наклонами и приседаниями разогнала застывшую во сне кровь. Пытаясь растянуть вертикальный шпагат у стены, девушка обратила внимание на вожделенный взгляд Сани, какой-то удивительно новый по сравнению с прошлым, когда она также вот, в одних трусишках делала зарядку дома, в присутствии еще и Варлама с Семеном. Скомкав окончание упражнений, Анька поскорее оделась, что бы не дразнить напрасно братишку, и, не говоря ни слова, вновь выглянула в амбразуру у самой земли. Еще вчера, когда они протискивались через узкий, неизвестно кем сделанный лаз, ведущий от коллектора в маленький тамбур перед входом в подвал, Аньку посетило странное и знакомое ощущение. Да-да, так уже было, когда-то давно, когда она отвернулась от стола, за которым Лёшка-Дракон что-то пояснял соседу Володьке, и прислонилась лбом к холодному оконному стеклу, пытаясь вглядеться в темному дождливой осени. Вчерашняя усталость после побега не дала ей сразу сориентироваться, разглядывая темноту за подвальной амбразурой, да и сейчас видно было неважнецки, улицу затягивало каким-то серым то ли туманом, то ли дымом, но разобрать, что оказались они в незнакомом районе Анька смогла. И это не утешало, рассчитывать на чью-то помощь, увы, не приходилось. Да и еще вопрос: какая же помощь им конкретно нужна? Ну, поесть, да попить – понятно, а дальше? Вернуться домой, где их на глазах всего района увозили «чистильщики»? Это то же самое, что сразу вернуться на стадион. Да и возможно ли это возвращение иначе, чем через обратный поход по коллектору? теперь Анька не могла твердо ответить на этот вопрос. С улицы явно потянуло гарью, причем – не химической, грязной и ужасно вонючей, когда горят брошенные в металлические баки городские отходы, а какой-то чистой, лесной, будто жгут неподалеку сосновые дрова. И тут же замершая улица ожила, будто только и ожидала пристального взгляда на себя. – Раз, раз, раз-два-три! – четкий, военный отсчет раздался из дымного тумана и перед глазами Аньки возник строй невероятных, одетых по-киношному солдат или актеров массовки. Серо-зеленые грубые шинели, брюки-хаки, высокие сапоги, ношенные и запыленные, а на головах неуклюжие помятые картузы с поломанными у многих козырьками и овальными кокардами из потускневшего металла с эмалью. И какие-то длинные, странного даже для Аньки вида, винтовки на брезентовых ремнях, закинутые на спину. Строй по команде кого-то невидимого за серым покрывалом дымного тумана остановился и рассыпался на маленькие, по три-четыре человека, группки. О чем-то неторопливо беседуя, бойцы закуривали странные длинные сигареты с огромным фильтром, некоторые снимали из-за спины винтовки и упирались прикладами в сухую твердую землю. Чем дольше смотрела на них Анька, тем больше они ей не нравились, то есть, не то, что бы просто не нравились. Вели-то себя бойцы очень правильно, естественно и по-человечески, вот только так не могли себя вести киноактеры или участники какой-нибудь ролевки, или реконструкторы из исторического клуба. И в одежде своей, немного разномастной, но единообразной они чувствовали себя так, будто носили её всю жизнь, и со своим оружием бойцы обращались, как с хорошо знакомой, давно привычной вещью. И это было неправильно, потому что современники Аньки не могли так себя вести. И пусть это настораживало, не нравилось своей противоестественностью, но вот никакого страха Анька не ощущала. Почему-то разглядывая толпящихся неподалеку от подвала вооруженных людей в форме, Анька испытала невероятно сильное желание выйти к ним, пообщаться, выяснить, в какой же район города они с братишкой пробрались по вонючей коллекторной трубе. Но тут же девушка сообразила, что появление ее в миниатюрной, едва прикрывающей попку юбочке вряд ли будет воспринято адекватно почти сотней солдат, да еще и таких далеких от привычных Аньке понятий, как должна одеваться женщина. А никакой другой одежды в запасе не было, хотя… – Санька, снимай штаны, – распорядилась сестра, отвлекаясь от амбразуры. – Да я всегда рад, – сделав непристойный жест, начал расстегивать ширинку уже оклемавшийся от сна Саня. Но Анька охладила его любовный пыл: – Не кобелируй, не идет тебе, лучше раздевайся живее, мне выйти отсюда надо… Уже посверкивая голыми ногами, Санька подошел поближе к отдушине, что бы передать из рук в руки сестре свои штаны, и заинтересованно принялся рассматривать отдыхающих бойцов непонятной армии. Анька пристроила на какую-то сухую и теплую трубу, опоясывающую подвал на уровне ее головы, свою юбчонку, влезла в просторные и грязные после вчерашней прогулке по канализации штаны брата. «Бродили вчера не один час по уши в дерьме, – констатировала очередную непонятку Анька, - а что от моих туфель, что от Санькиных штанов – никакого запаха, только грязь, да и та явно застарелая…» Она поискала глазами выход из подвала. «Странно, как же мы его еще вчера не заметили», – подумала девушка, трогая рукой низенькую деревянную дверь, расположенную в низенькой нише в стене совсем рядом с вентиляционной отдушиной, к которой прильнул Саня. Но додумывать было уже некогда, дверь легко открылась, противно проскрипев проржавевшими петлями, и Анька шагнула за порог, в узкий кирпичный колодец с десятком ступеней, ведущих наверх. С каждым шагом усиливался запах дыма и еще чего-то неуловимо естественного, домашнего, знакомого так давно, что уже и забытого. Стараясь ступать бесшумно и осторожно, что на каблучках было не так-то и просто, Анька медленно приблизилась к стоящей ближе всех группке бойцов, не скрываясь, что бы те не подумали чего плохого, но и не привлекая особого внимания, что бы успеть хоть что-то заметить полезное для себя. Но ничего заметить она не успела. – Глянь, девка, – сказал один из бойцов, совсем на вид молоденький, едва ли старше Сани, белобрысый и плоховыбритый, но широкоплечий и высокий, с длинной папиросой в руке. Этой вот папиросой он и тыкал в сторону приближающейся Аньки. Один из бойцов, стоящих опершись на винтовку и спиной к подходившей Аньке, моментально взъерошился, подхватываясь и вскидывая оружие, одновременно дергая затвор, что бы дослать в патронник патрон, и развернулся, направив ствол на Аньку. Правда, тут же, увидев, что девка подходит одинокая, молодая, да еще и без оружия, во всяком случае, с виду, он опустил ствол в землю, не меняя, впрочем, его направления. – Эй, ты чего? – окликнул Аньку второй боец, постарше, цыганисто-смуглый, с выбивающимися из-под пилотки колечками черных волос. – Ты не тифозная ли часом? Анька непроизвольно провела рукой по коротко остриженным волосам. «Черт возьми, откуда я-то знаю про тиф и про то, что тифозных стригут наголо?» – подумала она, но тут же справилась с секундной растерянностью: – Здоровая я, с чего взял про тиф? а волосы состригла – удобнее так… – Ох, и на язык острая, и сама пришла, – обрадовано вскрикнул цыган и замахал руками, – ну, так идти скорей, а то тут скука смертная, хоть языками почешемся, раз на другое времени нет… – А чего это у вас на другое времени нет? – спросила Анька, подходя поближе к цыгану и осматриваясь. Бойцы, курившие и просто разговаривающие друг с другом, начали оглядываться и, замечая девушку, группироваться возле нее. Впрочем, пока все было очень скромно и даже целомудренно по меркам Аньки. – А ты чего это за вопросы такие задаешь? – подозрительно поинтересовался белобрысый, пытаясь привлечь к себе внимание Аньки. – Сама-то откуда здесь взялась? – Да вон, оттуда, – Анька кивнула себе за спину в сторону закутанного дымным туманом дома. – Да там уж лет двадцать, как никто не живет, – нахмурился боец, – да и место это плохое, все знают, а ты говоришь – оттуда? Может, ты и совсем даже не оттуда? – Глянь, и курточка-то на ней какая, – неожиданно поддержал белобрысого кто-то из-за спины. – Кожа тонкая, как сукно, да и застежка странная, не нашенская… – А какая была, такую и взяла, – автоматически огрызнулась Анька и – как оказалось – в масть. – Ты еще на штаны ее глянь, точно не наши, – заржал в голос цыган. Товарищи, чуток присмотревшись к вымазанным в грязи и измятым брюкам Аньки, поддержали цыганский смех. Вообще, на любой непредвзятый взгляд девушка выглядела очень экзотично: взъерошенные, короткие волосы, давно не знавшие расчески и шампуня, изящная по покрою черная кожаная курточка, кое-где отмеченная непонятными пятнами, безразмерные, мятые и грязные, мужские штаны, из-под которых выглядывают острые носки и тонкие каблучки туфелек. Невдалеке, там, где, казалось, кончается затянутая дымом улица, раздались непонятные звуки, будто кто-то ломал в руках сухие прутья, щелкающие очень отчетливо и часто. И тут же в воздухе запели, засвистели неизвестные то ли насекомые, то ли просто маленькие камешки, пролетающие над головами. Но не все они пролетели мимо. На шинели белобрысого вдруг расцвело красное, яркое пятно, и боец успел только странно икнуть, закинув голову, и тут же повалился на бок, как лишенный подпорки манекен. Окружающие Аньку бойцы сообразили моментально, что оттуда, из-за дымной пелены, кто-то стреляет по ним частными, но нестройными винтовочными залпами из десятка стволов. Да и как было не сообразить, если вслед за белобрысым еще пяток человек кулями свалились на землю, и только один из них шевелился, в агонии суча ногами и вздымая пыль. Правда, оставшиеся в живых ловко и быстро сами попадали на землю, сдергивая со спины винтовки, выставляя их стволами в сторону, откуда прилетали пули. Залязгали затворы, зазвенели обоймы, возвращаемые после зарядки в подсумки. Анька продолжала стоять, будто вкопанная, ошалевшая, шокированная и ничего не понимающая. Еще бы, впервые она оказалась под настоящим обстрелом, да и оказалась-то случайно, совсем неожиданно. Анька не сообразила, сама ли она упала или кто-то из бойцов успел ударом в спину свалить ее, но пришла в себя девушка уже лежа носом в пыли и вздрагивая всем телом от страха, когда над головой ее пролетала очередная пуля. Но страх внезапности постепенно прошел, и теперь ничто не мешало Аньке рассмотреть, как упавшие бойцы тоже стреляют в ответ, но странно: зачем-то передергивая после каждого выстрела затвор и заново прицеливаясь в ту сторону, откуда летели пули. И еще – очень странно пролетают минуты боя, казалось, вот только что, мгновение назад, валился на землю окровавленный белобрысый боец, не успевший даже и винтовку-то со спины скинуть, а уже полдесятка его товарищей постреливает в сторону дымной пелены, а позади них слышны дружные уверенные шаги. Анька не успевает оглянуться, но слышит, как позади раздается негромкий, звучный приказ: «Товьсь! Залпом!… пли!!!» И хлесткие, сухие звуки выстрелов покрывают все остальные звуки… … Сильные руки подняли Аньку с земли, и несколько секунд она ничего не понимала, пока не сообразила, что в упор на нее смотрят кошачьи, желтоватые, в крапинку, с маленькими бездонными зрачками, веселые и бесшабашные глаза. Вздрогнув от проникающего в душу взгляда, Анька резко отстранилась, отступив на шаг, и критически оглядела невысокого, худого, но жилистого мужчину в такой же, как и остальных потертой, мятой, но чистой шинели, в картузе, но был этот мужчина чисто выбрит и вместо винтовки держал в руке громоздкий, но узнаваемый по фильмам и книжкам наган. – Бесстрашная, – констатировал удовлетворенно мужчина. – Наша, выходит, девка-то… На той стороне …«Пиджак мне подай», – попросил от дверей Цыган. Анька, лениво развалившаяся в постели, приподняла голову, оглядывая своего временного компаньона с головы до ног. – Хорош, подлец! – восхищенно резюмировала она свой краткий обзор и выскочила из-под одеяла, как была, голышом. Подхватив висящий на спинке стула темно-серый пиджак, Анька, сделав пару шагов, протянула его Цыгану. А тот и впрямь являл собой этакий манекен, разодетый в жилетку и брюки того цвет, что и пиджак, в темно-синюю сорочку и галстук, благоухающим чем-то сногсшибательно парфюмерным, в начищенных до ослепительного блеска ботинках. И длинные, красиво вьющиеся его волосы были чисто вымыты и тщательно уложены, и лицо гладко выбрито. Вот только никакой одеждой, никаким парфюмом, укладкой волос и бритьем невозможно было скрыть хищный прищур серых, ледяных глаз и природную смуглость кожи. И шрам на виске, полученный явно не в детских играх. Принимая из рук Аньки пиджак, Цыган исхитрился поймать пальцами ее сосок и сильно, но ласково покрутить его. Сосок напрягся, и Анька поймала себя на мысли, что готова прямо сейчас повернуться спиной к мужчине и чуток наклониться вперед, в ожидании, когда он расстегнет брюки и направит твердый и длинный орган в нее. Цыган отпустил сосок, ловко надел пиджак и чуть небрежным жестом взъерошил и без того взъерошенные со сна короткие волосы Аньки. – Жди, позвоню, – попрощался он. Анька послушно кивнула и посмотрела, как Цыган выходит из комнаты, подхватывает стоящий на полу роскошный портфель из настоящей кожи с обитыми потемневшей бронзой уголочками и открывает входную дверь. Когда дверь захлопнулась, Анька не стала возвращаться в постель, а звонко шлепая по узорчатому паркету босыми ногами, пошла на кухню, сообразить себе какой-нибудь бутерброд с чаем или яичницу с рюмкой водки. Конечно, с утра пить водку не самое благородное занятие, да еще и для молоденькой симпатичной девушки, но чем же в таком случае запивать яичницу на сале, сдобренную обжаренной копченой колбасой, луком и чесночком? Ну, не мартини же или, упаси бог, шампанским. На кухне Анька быстренько достала из морозилки кусочек сала, порезала его на разделочной доске на тонкие равные ломтики и стряхнула их в большую чугунную сковородку, которая уже нагрелась на газовой плите, пока девушка хозяйничала за столом. Туда же, на сковородку, после того, как сало истекло «соком» и слегка обжарилось с двух сторон, Анька накидала с десяток кусков варено-копченой колбасы непонятного наименования: этикетка была давно утрачена, но по качеству колбаска превосходила все до сих пор Аньке известные. Пока тонкие ломтики колбасы наполняли кухню ароматом, а заодно и поджаривались, Анька лихорадочно быстро почистила луковицу и пару зубчиков чеснока, измельчила их, привычно орудуя ножом, и столкнула с разделочной доски на сковородку, перемешивая лук, чеснок, поджаренное сало и переворачивая ломтики колбаски на другую, еще не обжаренную сторону. Ну, вот, считай, и завтрак готов! Остается разбить на сковородку пару яиц, прикрыть крышкой и убавить огонь, что б яичница все-таки пожарилась, и не сгорела. Да, и самое главное – достать из шкафчика хрустальный стаканчик, а с полочки – тарелку… … Запах жареной колбасы разбудил Аньку. Уже поворачиваясь на бок, она сообразила, что вовсе не в шикарной квартирке на широкой мягкой постели провела сегодняшнюю ночь. И вспомнила весь вчерашний, суматошный, суетливый, ни на что до сих пор происходящее в её короткой сумбурной жизни не похожий день. Сначала стреляли по ним, откуда-то из пелены дымного тумана. Потом подоспели свои и отогнали вражеских стрелков, обзывая их «интервентами» и «буржуинами». Тут Анька и познакомилась с Андреем Васильевичем Крыловым, командиром роты, да и со многими окружающими его бойцами, которых он, так же, как и вражеских, называл «стрелками». Видно, в этом мире таковым было устоявшееся прозвание солдат. Выскочил откуда-то из тумана расхристанный, без оружия и с выпученными глазами мужичок, на звание стрелка ну никак не тянущий, завопил было во всю глотку: «Окружают! Их там сила несметная прет…» Но замолк от ловкого удара поддых прикладом. Двое, по команде ротного, подхватили его под руки, отнесли к стене и, отойдя на десяток шагов, расстреляли равнодушно и просто, будто занимались этим каждый день. А потом, передернув затворы, быстрым шагом поспешили помогать товарищам, устроившимся у палисадника и постреливающим куда-то вдаль… Поговорить толком с ротным Анька не успела, ему было не до случайно встреченной девчонки, пришлось руководить разгорающимся боем, она сочли излишним ходить за ним хвостиком, пристроилась рядом с подраненным Цыганом, молодым, жизнерадостным, несмотря на кровоточащую повязка и разорванные штаны. Он научил её набивать обоймы, и Анька, сообразив, что иного толку от нее в бою пока не будет, сноровисто пихала огромные, чуть не в два её пальца толщиной, патроны в слегка изогнутую жестяную планку. За горячкой боя как-то забылся оставленный в подвале Саня. «Ему там безопаснее», – решила Анька, переключив внимание на происходящем на маленькой площади, окутанной дымным туманом от горящих в округе лесов. Про леса ей успел рассказать Цыган. И про то, что ротный Крылов – человек справедливый и воют уже едва ли не восьмой год, вот только дисциплину требует безжалостно, да и на расправу крут. Услыхав про расправу, Анька передернула плечами, вспомним моментальный расстрел паникера без разбирательства и суда. Впрочем, разводить дискуссии на эту тему времени не нашлось. На площади появился, фырча мотором и гремя пулеметов, неуклюжий, угловатый броневик, похожий на оживший памятник самому себе. Переругиваясь, постреливая и моментально меняя позицию, стрелки отходили за дома, стараясь не подставиться под хлесткие очереди. – Вот ведь принесло это чудо-юдо буржуинское, – ругнулся ротный, появляясь возле раненых, – из какого они его запаса откопали, сто лет таких не видел… и гранат вовсе нет ни у кого, ума не приложу, что с ним делать? – Бутылкой с бензином, – автоматически, не задумываясь ни секунды, посоветовала Анька. – Чего? – ротный, не ожидавший ответа на свои риторические жалобы, присел на корточки рядом с Анькой, смешно завернув полы шинели, что б не пачкать их в земле. – А ну-ка, еще разок скажи… – В бутылку наливаешь бензин, только не под горлышко, так, до половины, вставляешь фитиль – и всё, – проинструктировала Анька, успевшая в детстве пару раз так схулиганить с останками давно брошенной хозяевами старой машины. – А почему не полную? – ухватился за деталь ротный. – Бензин горит, но – слабо, а вот пары бензина аж взрываются, – пояснила Анька. – Так-так, – ротный поскреб чисто выбритый подбородок, – бензина-то взять негде, а если – керосин? – Так какая разница? – пожала плечами Анька. – Хоть спирт, лишь бы горел на воздухе… По её рецепту броневик сожгли через десяток минут, долго никто не мог подобраться на расстояние броска, а ротный людей в бою жалел, на смерть посылать напрасно не любил. После того, как к запаху дровяного далекого дыма примешалась едкая бензиново-резиновая гарь, бой пошел веселее, с явным преимуществом стрелков, подобравших Аньку. И ей почему-то стало весело от их успеха, к которому она приложила не только свои тоненькие пальчики, но и мозги… Ближе к вечеру бой затих окончательно, стрелки начали собираться возле раненых, которых оказалось, по Анькиным представлениям, совсем немного, всего-то семеро, из них только один с пулей в груди, тяжелый, у других ранены были руки и плечи, одному пуля скользнула по голове, вырвав с черепа кусок кожи с волосами. Кто-то организовал в сторонке небольшой костерок. Стрелки устраивались вокруг, первым делом чистя свои длинноствольные винтовки, а кое-кто и разнообразные пистолеты и револьверы, которыми успели воспользоваться в бою. И только потом расшнуровывали небольшие заплечные мешки, доставая оттуда – кто кусок хлеба в чистой тряпице, кто вяленое до жесткости подошвы мясо, кто луковицу или пару картошек. Но жарить и парить свою снедь на огне они не стали, видно, костерок предназначался просто для обогрева, да и для декоративных целей, хотя вряд ли стрелки знали такое слово. Один из них, которого окружающие звали старшиной, достал из странного сундучка, размером с хороший чемодан (и где ж он его прятал во время боя?) непонятную конструкцию из круглой, закопченной банки с рожками-подставками и огромную сковороду. – Примус не узнала? – спросил ротный, потихоньку подошедший к девушке и перехвативший её любопытный взгляд. – Не узнала, – согласилась Анька. – Я тут многое не знаю. – Догадался, – солидно сказал ротный, устраиваясь рядышком и доставая из запазухи металлическую коробку, наполненную, как оказалось папиросками. – Угостишься? – Свои есть, – Анька вытащила из кармана куртки пачку сигарет и только тут сообразила, как дьявольски сильно ей хочется закурить. Днем, когда гремели выстрелы, фырчал движком броневик, и метались по площади стрелки, даже мысли о табаке в голову не приходили. Ротный ловко, но аккуратно, взял из ее рук пачку, раскрыл, понюхал, поднеся к самому носу, улыбнулся, возвращая: – Буржуинское баловство, видел такие как-то, слабенькие они, да и табак в рот лезет, ну, да девкам-то, вроде тебя, нормально будет… с мундштуком ежели… Анька сначала даже не сообразила, что ротный принял её курево за сигаретки без фильтра, про которые она только слышала от старших, но в глаза не видела. Впрочем, разбираться сейчас с сигаретами не хотелось. Она поднялась на ноги. – Мне… надо отойти… – Да вот хоть за угол, – посоветовал ротный, не поняв Аньку, – тут сейчас пусто, кроме наших никого нет, да и часовых я подальше поставил. – Нет, в подвал мне надо, – пояснила Анька. – Откуда к вам вышла. Там же у меня братишка остался. – Малой что ли? – поинтересовался ротный. Анька замялась, как сказать. Для нее Санька был, конечно, малым, младшеньким, которого под пули вытаскивать просто грех. Но тут, в роте, воевали его ровесники, ну, может, чуток постарше ребята, и признаваться перед ними, что опекает великовозрастного названного брата, Аньке вдруг совершенно не захотелось. Она передернула плечами так, как умеют это делать с рождения все женщины, не отвечая ни «да», ни «нет». – Ну, сходи, – согласился ротный, – пусть поест паренек с нами, целый день, небось, там голодный сидит… Вернулась к костру Анька почти через час, уставшая, разочарованная и даже слегка напуганная. Саня исчез из подвала бесследно. Она ощупала едва ли не каждый сантиметр, старательно подсвечивая себе зажигалкой, в поисках возможных следов, отыскала повешенную на трубу отопления перед выходом свою юбчонку, обнаружила несколько гильз от разных патронов, но вот ничего, что говорило бы о пребывании здесь Саньки, не обнаружила. Анька рискнула даже войти в тамбур, ведущий в коллекторный тоннель, послушала, как шумит совершенно не пахнущая жидкость в трубах, но дальше спускать не рискнула, боясь заблудиться и попасть в какое-нибудь странное, более агрессивное к ней время. Ну, или просто побоялась. В то, что Санька сам вышел на поверхность и ушел без штанов куда-нибудь подальше от стрельбы и суматохи дневного боя, Анька почему-то не верила. – не нашелся? – сочувственно спросил ротный, когда она вернулась к костру, но, уточнив возраст и приметы Саньки, успокоил: – Взрослый уже, не пропадет. А хочешь, стрелков своих поспрошаю, может, видел кто что? в бою иной раз на совсем ненужное внимание обращаешь… – Не надо, – отрицательно покачала головой Анька. – Не мог он из подвала уйти. Он же там без штанов сидел. – Это как? – удивился ротный. – На мне его штаны, – пояснила Анька. – Надела, когда к вам шла, не в этом же было первый-то раз выходить… Она прикинула на себя захваченную из подвала юбчонку. И вызвала внезапный хохот у ротного. – Тут ты права, ей богу, – согласился он, отсмеявшись. – В такой вот тряпочке появляться, только в грех вводить. Головастая ты, Аннушка, вот и про бензин в бутылке здорово придумала… – Да это рецепт старый, сто лет ему, – отмахнулась от похвалы Анька, но непонятное удовольствие от собственной нужности этим людям разлилось в душе. – А братец-то твой, значит, по подвалам куда-то ушел, – продолжил ротный. – Говорят, место там нехорошее, люди иной раз пропадают. Только давно уже про это ничего не слышно. У нас ведь война, а тут и без всякой нечисти народ гибнет. Давай-ка так, ночь переспи, а с утра еще разок в подвал наведайся, утро вечера мудренее, да и, опять-таки, говорят, бывало, что пропащие возвращались… Понимая, что ротный больше утешает её, чем, в самом деле, знает о случаях таинственного исчезновения людей в «нехороших» подвалах, Анька почувствовала, что слова о ночевке пришлись очень кстати. В бою, а потом и при поисках Сани, она как-то забыла о своей усталости, о том, что не ела весь день, обойдясь только водой из фляги Цыгана. А сейчас навалилось… – А где тут спать-то? – поинтересовалась она у ротного. – Да в любом доме, – чуть оживился ротный возможностью помочь делом. – Сейчас старшину кликну, он покажет. Он в округе все дома знает уже, хозяйственный мужик… Но добраться до ночлега сразу не удалось. Пришлось заняться отправкой в госпиталь раненых, искать палку для охромевшего Цыгана, помогать стрелкам укладывать на самодельные носилки тяжелораненого, присмотреть, что б у всех эвакуируемых была с собой вода, да хоть по куску хлеба. Прощаясь, Цыган, старательно балансируя на одной ноге, крепко притиснул Аньку к себе, совсем не по-братски щупая за худую задницу, поцеловал в губы и по-доброму засмеялся: «Увидимся еще, Аннушка, я от тебя так не отстану…» Ошеломленная таким неожиданным прощанием, Анька уже с опаской последовала за старшиной, дядькой хотя и солидным, в годах, но шустрым и еще вполне пригодным для безобразий. Но он ничего подобного Цыганской выходке себе не позволил, скорее, наоборот, отнесся к Аньке по-родительски, даже попрекнув отправившегося в госпиталь Цыгана: «Все б ему руки распускать, кобельку чернявому…» В доме, на второй этаж которого привел Аньку старшина, было относительно тепло, а вот воды и света не было. Зато в маленькой, уютной комнате до сих пор пахнущей смолистым деревом, стояла металлическая кровать с хромированными шарами, венчающими спинку. Все остальные спальные принадлежности на кровати тоже имелись, а еще старшина выложил на столик возле кровати подсохший кусок пахучего ржаного хлеба и маленький пласт лоснящегося жиром белого сала. Аньке показалось, что в этой и всех предыдущих жизнях, она не ела ничего вкуснее, чем этот хлеб с салом, всухомятку, в темной, чужой комнате. Старшина ушел, пообещав, что ночью и утром её никто не потревожит, стрелки располагались в других домах, а боев по ночам уже давно не было. Анька умяла хлеб с салом за полминуты, скинула прямо на пол куртку и Санькины штаны, повалилась в постель и уснула, кажется, еще не успев прикрыться одеялом… Во сне она провожала на работу Цыгана, потом жарила колбасу и пила водку, ледяную, из холодильника. Вот с этим ощущением – ледяной водки во рту, и запахом жареной колбасы – Анька проснулась. Колбасу жарили стрелки, расположившиеся едва ли не под окнами домика, где ночевала Анька. Увидев, как она, накинув на плечи куртку, распахнув настежь раму, выглядывает из окна, пытаясь установить источник аппетитного запаха, ротный махнул рукой: – Спускайся, Аннушка! Пора бы и перекусить, как следует, а то вечерком-то только червячка заморила. …Они стояли у странной кирпичной лестницы, ведущей к двери в странный подвал, открывающий проход в иной мир, в иные времена. – А не найдешь, или уйти не сможешь – возвращайся, – попросил ротный, положив руку на хрупкое плечо Аньки. – Будешь с нами буржуинов перевоспитывать… когда словом, а когда и пулей… – И кем я при вас буду? – улыбнулась Анька. – Я и стрелять-то толком не умею… – Да уж не обозной, – усмехнулся ротный, и девушка поняла, кого так величают в этом мире стрелки. – Голова у тебя светлая, на выдумки гораздая, а стрелять научиться легко. Труднее научиться знать – в кого стрелять. А ты уже знаешь. – Конечно, к вам вернусь, если что, Андрей Василич, – ответила Анька. – Куда же еще-то? Я ведь это так, для красного словца спросила. Ну, понимаешь сам… – Понимаю, – согласился ротный. – А если что, зови на помощь. Все придем. Анька кивнула, впрочем, совершенно не представляя, понадобится ли ей в своем времени такая помощь, попадет ли она в свой мир, и как сможет попасть туда сотня стрелков роты Крылова, если уж так случится. – Иди уж, – ротный развернул Аньку и легонько толкнул к лестнице. – Долгие проводы – лишние слезы… Следствие – Ну, что, голуби мои сизокрылые, разобрались вы, в конце-то концов, кого под общую метелку замели, или так – думаете на тормозах это дело спустить? – замначальника службы «ликвидаторов» по оперативной и силовой работе Хромцор своим оппонентам из полулегального подполья и многим фрондерствующим гражданам города внушал прямо-таки священный ужас, а вот для своих, оперативников, дознавателей, сексотов, особенно высокого, «допущенного» ранга, был справедливым и внимательным, заботливым, но строгим руководителем. И в его просторном, светлом и ухоженном кабинете не было ничего зловещего, внушающего потливый страх, если, конечно, человек, здесь находящийся, был честным и благонадежным. А таковыми себя считали все собравшиеся на внеплановое и неофициальное совещание. И старший дознаватель Филин, и два помощника самого Хромцора, и начальник фильтрационного лагеря «Стадион», и независимый, но постоянный эксперт службы Валентов. – Ничего мы на тормозах не спускаем, Пал Михалыч, – ответил старший дознаватель. – Но сам же ты просил без афиширования, потихонечку, что б комар носа не подсунул, не то, что б не подточил… – Потихонечку, верно, – согласился Хромцор, – но только не ко времени разбирательства это относилось. – А мы люди подневольные, у нас-то, как раз, всё по времени выходит, – не стал соглашаться Филин. – Других дел невпроворот, вот и пришлось для этого в служебном графике щелочки выискивать. – А если по существу? – подогнал его главный опер, понимая, что язык у дознавателя подвешен отлично, и не желая превращать их неофициальное сборище в бесконечный балаган реплик и отговорок. – По существу, Пал Михалыч, ничего необычного не было, – начал, получив молчаливое согласие Филина, помощник главного опера по личному составу, кадровик Курин. – Рядовая акция по очистке квартала. Достаточно привычный контингент. Честно говоря, в отчете тогдашнего командира отряда всё отражено точно. Конечно, они действовали не по инструкции, не проверив документы у странной компании, но… – Я сам с «ликвидаторами» беседовал, – подключился к разговору еще один из помощников Хромцора, высокий, худой, с усталыми и добрыми глазами человек. – Представь, Пал Михалыч, в комнате, в одной постели, ночью, три парня-подростка и девка чуть постарше. Что у таких еще проверять? – Хоть бы лицензию у девки-то спросили, – недовольно буркнул главный опер, понимая, что и сам в такой ситуации не стал бы церемониться. – Спрашивали они, – выгородил «ликвидаторов» Филин, – она отказалась, сказав, что проституцией не занимается, а просто принимает дома своих друзей… – Ну, и язык у тебя, Семеныч, – усмехнулся Хромцор, – говоришь, как протокол пишешь, будь уж попроще со своими-то. – Пробовал, не получается, – улыбнулся на старую шутку старший дознаватель. – Профессиональное это, Пал Михалыч. – Значит, никакого сопротивления, ничего необычного при задержании? Всё, как всегда? – уточнил главный опер. – Если верить показаниям участников, то – как всегда, – согласился дознаватель. – Никто не отметил странностей, неожиданных слов, действий. Просто-таки в один голос и «ликвидаторы», и «приемщики» и охрана на стадионе об этом утверждают. – А вот у меня эта девица отличилась, – вступил со своей «арией» хозяин «стадиона» Шарлов. – Сразу после досмотра, в клетке, она оказалась то ли хорошо приспособленной к такому содержанию, то ли специально тренированной. Взяла на себя роль теневого лидера в их загоне, устроила и отходную яму, и очередь по курению, даже пыталась питание распределять, не сама, конечно, но через своих подельников. – А мне показалось, что это только после её побега такое мнение сложилось, – засомневался помощник главного опера Курин. – В процессе содержания на нее никто внимания не обратил. Шарлов злобно скосил глаза на кадровика. «Мог бы и смолчать», – читалось в его взгляде. Конечно, каждый здесь старался выглядеть получше перед лицом начальства, но – в отличие от иных совещаний в верхах – главный опер умел и прощать чужие ошибки, конечно, если они не портили его собственный образ в глазах вышесидящих руководителей. – Обратили, но только не в этом разрезе, – вмешался дознаватель. – По моей информации, её чаще других использовали отдыхающие смены для… э-э-э… удовлетворения интимных потребностей. – Вот ведь канцелярская ты крыса, Семеныч, – еще разок прошелся по выражениям Филина главный опер, – сказал бы проще, чаще таскали в комнату отдыха на перепихнин, а то ведь… Это в самом деле так, Шарлов? – Так, Пал Михалыч, чем-то она «ликвидаторам» угодила в этом деле. Кстати, этим она и воспользовалась. – Не этим, а нарушением инструкции по сопровождению задержанных, – возразил худой помощник Хромцора. – Виновные уже… – начал, было, начальник «стадиона», но худой, повысив слегка голос, не дал себя перебить: – Положено выводить и возвращать задержанных в клетку только вдвоем на каждого из задержанных. Обычно, после этих интимных, как Семеныч сказал, развлечений, девок просто выпихивали коленом под зад, и они ползли обратно под присмотром дежурного уборщика. А тому, в первую очередь, отвечать приходится за порядок в комнатах и спальнях, а уж потом – за задержанных. – Обычная, значит, расхлябанность подвела? – уперся подбородком в кулаки главный опер. – Или еще что-то было? – Было-было, – «успокоил» Хромцора старший дознаватель. – С главным виновником я сам работал, поэтому и расскажу. Ушлая эта девица, подмаслившись к «ликвидаторам» через письку, завесила ему глаза своим, якобы необычным, братишкой. Который ей совсем даже и не брат, а так, мальчишка с улицы, если судить по документам. – Ну, вот, заговорил по-человечески, – обрадовался Хромцор. – Что же там за история с братом? – Если с начала, то девица просто оформила документы, что некий Александр Пронин является её сводным, по отцу, братом. Как это получилось, и кто документы оформлял, пока еще разбираемся. Далее, тому злосчастному «ликвидатору», на которого сейчас всё и свалили, она рассказала «по секрету», что братишка её гермафродит, потому и выглядит девчонкой. Я проверил, это чистой воды блеф, но продуманный и тщательно с психологической точки зрения рассчитанный. Девица надавила на Виркопа, того «ликвидатора», что может дать ему возможность «снять пенки» с такого вот чуда-юда невиданного. Мол, если на хор поставите, как обычно, вся экзотика пропадет, а вот один на один, вернее, при ней…» – Вот бабы, вешай каждую и есть за какое место, – громким шепотом прокомментировал помощник Хромцора. – Виркоп распустил слюни до пола… – закончил дознаватель. – И провалился. На какое-то время он оставил в коридоре, возле их комнаты развлечений, обоих задержанных, которых и привел из клетки один, без присмотра. Расчет-то простой, если по-человечески брать. Ну, куда они могут деться с набитого до предела «ликвидаторами», «приемщиками», охраной, дежурными стадиона? – А получилось, что могут… – задумчиво сказал главный опер. – Семеныч, но ты уверен, что с её стороны это была заранее подготовленная акция, а не просто отчаянная импровизация на «авось»? – Импровизация не получается, Пал Михалыч, – ответил Филин. – Она должна была знать про люк в коллекторные трубы, про размер коллекторных труб. Про это и мы-то толком мало что знаем, ведь есть же и такие, в которых не только человек, крыса не пролезет. – Понятно-понятно, – пробормотал Хромцор, задумавшись, – полезли они, значит, в канализацию, а этот придурок, что их упустил, как-там-его, им вслед гранату и кинул… А почему сразу же сам за ними не полез? Что говорит? – Перестраховался, говорит, – через силу ответил начальник «стадиона». – Решил дождаться подмоги, что б подстраховали… – Ага-ага, – насмешливо отозвался Филин, – и тут же эту подмогу в люк погнал, а сам, заметьте, наверху остался… – Ты хочешь сказать, что он знал? участвовал? готовил? – побелев, спросил лагерник. – Да куда уж ему, да участвовать… – усмехнулся Филин. – Струхнул он первым в люк лезть, вот и всё. А так – чистый человечек оказался, хоть на Доску Почета его вывешивай… – Следствие закончится – вывешу, – пообещал лагерник. – За шею – и на доску… – Ну, да, ну, да, – согласно закивал главный опер, – вешай, никто тебе не помешает. Разбирайся со своими людьми, как хочешь… а вот дальше-то что? – А дальше те, кто спустился, никого не нашли, – пояснил Филин. – Они-то лезли, думали, что трупики достанут, или подранков, на худой конец, а тут – никого. Ушли эти «братья и сестры» по трубе. – Там можно уйти? – уточнил кадровик. – Можно, высокая труба, – поморщился Филин, вспомнив, как сам лазил в это дерьмо и потом отмывался в душевых прямо на «стадионе». – Вот только странно еще одно, никаких следов они не оставили. – Совсем никаких? – удивился Хромцор. – А ты что скажешь, Валентов? Ты же там был. Эксперт, хоть и чувствуя себя своим среди оперативников и дознавателей, чаще предпочитал помалкивать, пока дело не доходило до его епархии. – Следы там были, Пал Михалыч, но, вот Филин правильно сказал, всё равно, что и не было, – эксперт сделал предупреждающий жест, мол, сейчас всё поясню, не торопитесь с вопросами. – Вдоль стен были следы рук, когда беглецы шли, стен касались, потом, в каком-то тамбурочке маленьком тоже было много ими же натоптано и – всё. Из тамбурочка этого они исчезли, как будто сквозь землю провалились. Ну, или из-под земли наверх вознеслись. – В тамбуре, о котором ты говоришь, точно их следы? – уточнил главный опер. – А чьи же? легкая девчонка на каблуках и мальчишка в кроссовках, – ответил эксперт. – Вряд ли там в это же время другая такая же парочка побывала. Следы свежие были, ну, то есть, соответствовали времени побега. – Это меня больше всего смущает, – сказал Филин. – Если их и ждали, приготовив побег заранее, снаружи «стадиона», то почему же следы обрываются в тамбуре? А если это побег-экспромт, то куда же могла эта парочка деваться? – А что за тамбур там? куда ведет, для чего предназначен? – поинтересовался худой помощник главного опера. – Там выход в подвал городского дома, – пояснил Филин. – Дом заброшенный, никто не живет уже несколько лет, хотя – все коммуникации пока работают. В подвале чисто и сухо, хотя и пыльно, так что если бы они оттуда выходили, просто приборкой за собой наследили бы. – Не могли после приборки для маскировки подвал пылью засыпать? – спросил худой. – Ну, это ты уж совсем, – слегка закосноязычил дознаватель. – С такими тонкостями акцию приготовить – это большие специалисты нужны, твоего, допустим, уровня, или вот, как Пал Михалыч. Откуда таким взяться? – А что про прошлое этой парочки нарыли? ну, нового, что мне еще не известно – было что-то? – осведомился Хромцор. – Нет, все по-старому, – доложил кадровик. – Мальчишка этот местный, нашлось несколько приятелей, кто с ним контактировал. Девица появилась ниоткуда. Вернее, откуда-то она появилась, но непонятно. Все документы оформлены уже здесь, в городе, свидетельства о рождении нет, по запросу по месту её якобы рождения, ответили, что такой там никогда не рождалось. На работе у нее, а она успела в трех местах отметиться, никто ничего странного не замечал, разве что, к женщинам она не равнодушна, но сейчас это за странность никто и не считает. – Выходит, появился ниоткуда человечек, а мы и прозевали? – ядовито спросил главный опер. – Ну, разбираемся сейчас как раз, кто и за какие коврижки ей документы сделал, – ответил за всех Филин. – Времени-то прошло всего-ничего, а по горячим следам отлично отработали, оперативно и эффективно. – Отлично и эффективно – это когда результат есть, – отметил главный опер. – А без результата это – пустопорожняя беготня получилась. – Беготня получилось потому, что ты делу официального хода не дал, Пал Михалыч, – бесстрашно обвинил Хромцора старший дознаватель. – Мы вот минутки на это выкраиваем, с людьми встречаемся, беседуем под неофициальные протоколы, которые никуда не подшиваем, а тебе лично, через помощника, сдаем, а свои-то дела тоже вести надо. Вот и сейчас, хорошо бы поднажать с выяснением по документам девицы, а тут в городе, по слухам, Паша-Комод объявился, опять всё бросай и работай с агентурой, сексотами, людьми, кто что видел и слышал… – Неужто сам Комод? – оживленно спросил эксперт. – По слухам, – приподнял указательный палец Филин. – А ты-то что забеспокоился? – Да мне-то от этого ни жарко, ни холодно, – сказал эксперт, – только вот интересно, про этого Комода по управлению такие сказки рассказывают… – Это пока мы его не взяли – рассказывают, – недовольным тоном ответил за всех Хромцор. – Кажется, вы, друзья мои, иссякли, как колодец в пустыне? Можно итоги подводить? Присутствующие промолчали, понимая, что добавлять к уже сказанному, в самом деле, нечего, а вот до итогов по этому делу так же далеко, как до космоса. – Тогда вот что, – встал со своего места главный опер. – Хорошо законспирированная шпионка от вас убежала, или неизвестная еще Жанна Д’Арк из подполья, а может быть и инопланетная агентесса, умеющая не оставлять следов после прохода по вонючей трубе канализации… это сейчас уже неважно. Никакой официальной или неофициальной охоты на эту девицу я не объявляю и объявлять не собираюсь. Темная эта лошадка, можно вместо агентессы нарваться на простую подставу и стать посмешищем на весь город… да хоть перед теми же военными. Сейчас вас всех на Комода переориентируют, вот и старайтесь этот сказочный персонаж обнаружить. Но – во время работы имейте ввиду, что дело мы это не закрыли, особенно – в части её документов. А теперь – идите, голуби мои сизокрылые, трудитесь во славу службы. И после паузы, дождавшись, когда умолкнет шарканье отодвигаемых стульев, добавил, обращаясь к худому помощнику: – Задержись-ка немного, Сережа. Оставшись в кабинете в одиночестве, помощник перебрался поближе к столу главного опера, ожидая от него очередного конфиденциального поручения по службе или просьбы просто сгонять за коньячком и посидеть вместе с начальником за стаканом. В этом смысле Хромцор был большим либералом, предпочитая выпивать не со старшими по должности, а с теми, кому доверял в работе и в жизни. – Им пока это знать рано, – начал главный опер, кивая на дверь, – но ты знать должен. На днях в городе видели эту «агентессу», или очень на неё похожую девицу. Помощник помолчал, понимая, что вопросы о надежности источника в этом случае неуместны. Молчал и Хромцор, деловито разглядывая нечто на телефонном аппарате. – Мне попробовать взять источник на контроль? – поинтересовался Сергей. – Не надо, – чуть поморщился главный опер. – Это из студгородка информация. Была там история, сильно скандальная, потому и зацепили на внешность худенькую девицу с короткой стрижкой. Но – при работе учти. Помощник послушно кивнул, подумав: «А не с возвращением ли Паши-Комода связано и появление «агентессы»? Ой, тут какие дела-то наворачиваются…» – Ладно, а теперь, давай, организуем понемногу, что б расслабиться… И Хромцор потянулся к маленькому сейфу стоящему рядом с телефонами, где всегда держал коньяк и легкую закуску. Возвращенка В комнате было холодно, в окна с огромными щелями задувал ледяной ветер, тонкие, едва ли не фанерные стены не могли удерживать даже то тепло, которое выделяли живущие здесь люди. Не помогало ничего, кроме хорошей порции коньяка или водки под кусочек жирного, тающего в руках сала. Но ни коньяка, ни водки, ни сала у собеседников не было. Один из них лежал на плоском, сколоченном еще во времена паровых машин топчане в полурасстегнутом спальном мешке, когда-то созданном для нужд полярных экспедиций. В таком мешке можно было без вреда для здоровья спать и при минус тридцати на открытом воздухе, заботясь только о том, что бы никакая часть тела случайно не оказалась открытой. Какими судьбами это чудо попало в заледеневший дом, никто бы не решился даже предполагать. Второй же пришел на время, предпочитая жить в более комфортных условиях, и сидел сейчас рядом с топчаном на таком же древнем стуле, стараясь двигаться как можно меньше, ибо при каждом таком даже самом слабом движении стул начинал подозрительно скрипеть и покачиваться, грозя развалиться прямо под сидящим. Одет гость был по-зимнему, тепло и добротно, потому что добираться сюда ему пришлось пешком. Никакой наземный транспорт не мог одолеть буераки и колдобины этого района города. Пожалуй, это было одной из причин, по которой хозяин выбрал для своих особо секретных встреч именно это место, где каждый живущий известен, а каждый вновь появляющийся вызывает рефлекторное подозрение и отторжение у местных. Да и быстро подобраться поближе «ликвидаторам» было затруднительно, а от пешей облавы уходить в отрыв – совсем другое дело. И ощущение собственной безопасности стоило определенных бытовых неудобств. Таких, как затянутая легким ледком кружка с водой, стоящая на узком подоконнике. И стоящее у двери пластиковое заиндевевшее ведро, используемое, как отхожее место. В конце концов, зима в городе редко бывает такой холодной, как эта, да и длится не больше трех месяцев в году… – Слушай-ка, Бродяга, я тут одну девку присмотрел… – сказал гость, похлопывая легонько ладонью о ладонь, как бы проверяя, окончательно замерзли его пальцы или еще что-то чувствуют под перчатками. – У меня проблем с этим нет, – вяло отозвался Бродяга, переворачиваясь со спины на бок и стараясь поймать взглядом лицо собеседника. Лицо было ничем не примечательное, таких тринадцать на дюжину, встретишь в следующий раз и равнодушно пройдешь мимо, даже если он и твой сосед по этажу, с которым видишься по два раза на дню. – А я не для того, – пояснил Невзрачный, – такие проблемы каждый решает сам, а вот для дела нашего она очень может пригодиться… – Для каких же дел у нас девки-то годятся? – нарочито удивился Бродяга, будто бы оживая от зимней спячки. – На панели идеи социального равенства пропагандировать или крысиный яд «ликвидаторам» в борделях в водку подмешивать? – А если по компьютерной части? – Девка? – Бродяга подозрительно прищурился, – фантастика… таких не берут в космонавты. – Посадить ее на почтовый ящик сначала, а постепенно и на контроль ликвидационных бригад перевести. Помнишь, что там Вовка творил в свое время? – Невзрачный выдохнул густой дымный парок изо рта и переключился с пальцев рук на колени: начал их тщательно ощупывать, оглаживать, всячески усиливая тормозящее на холоде кровообращение. – Ведь всегда знали, кто из них и куда поехал… – Такое не забудешь, – согласился Бродяга, – только Вовка наш был с самого начала, да и то мы с его характером натерпелись, а тут какая-то Рыжая Соня от компа, да еще неизвестно, как она к нашим относится. – Ну, про супер-пупер-программупер – это, пожалуй, перебор, – не стал нахваливать протеже собеседник Бродяги. – Но – хорошие отзывы по ее работе имею, толковая девица, перспективная, хоть и молодая… – У кого отзывы брал? – Архитектор хвалил, случайно! – подчеркнул Невзрачный. – С ним конкретного разговора не было. Да еще в двух конторках поинтересовался, через своих людишек. Она там хоть и секретарствовала на подхвате, но и по технике себя показала. – Секретутка… – разочарованно протянул Бродяга, – от них одни беды, стоит только цену повыше предложить – и финита ля… – Во всем виноваты коммунисты и евреи, – сделав серьезное лицо, отозвался Невзрачный. – Это всем известно. – Шутник, – проворчал недовольно Бродяга. – А все равно в секретуток, как класс, я не верю. Даже если эта, твоя, будет исключением. – Её два месяца назад загребли «ликвидаторы», – не обращая внимания на последнее замечание Бродяги, начал рассказывать собеседник. – Вместе с братишкой, он её чуток помоложе, люмпен чистой воды, а она его опекала, да и сейчас, наверное, опекает… – Опять шутить изволишь? – подозрительно спросил бродяга. – Мы своих-то, кто у «ликвидаторов» даже просто на беседе побывал, на полгода на карантин сажаем, это если товарищ верный, а то ведь и сразу – в колодец. – Ты думаешь, я всего этого не помню? – прищурился Невзрачный, очень часто лично проводивший процедуру «в колодец». – И она не наш товарищ. Незачем её было на нас вербовать, когда она к нам никого отношения не имеет. Да и не вербовали её. Помнишь, какой кипеж был у ликвидаторов в конце осени? когда со стадиона двое ребят ушли? Так это она с братом была. Вот так-то. Тогда, крайне заинтересовавшись этим случаем, Невзрачный пристально, чуть ли не под микроскопом, изучал все обстоятельства побега. Полтора месяца потратил, что бы доказать себе самому в первую очередь, что побег не был подстроен для последующей многоходовой операции против подполья. И еще был у Невзрачного собственный интерес, почти личный. Не представлял он до этого случая, как можно уйти из такого охраняемого места живым и относительно невредимым, как это получилось у парочки мальчик-девочка в ту осень. Вот только живыми из них пока обнаружилась только девочка, да и то больше трех месяцев спустя. – И ты сам не нее вышел? случайно? или кто посоветовал? – чуть оживился Бродяга, понимая, что если Невзрачный продолжает разговор, то дело серьезное, и придется по нему, хочешь-не хочешь, принимать решение. – Сам-сам, – успокоил его собеседник. – Началось всё с Архитектора, когда он пожаловался, как ценного кадра «ликвидаторы» у него увели. Самое смешно, что и в самом деле – ни за что. Попалась в ненужное время в ненужном месте. Тогда же Архитектор её и как работника похвалил, даже удивительно было про девчонку такое слышать от него. А потом уж я лично раскручивал, тут проколов быть не должно. – Осторожничаешь, как всегда? – поинтересовался Бродяга. – «Не должно» вместо «не будет»… – На швейцарские часы дают гарантию потому, что они тоже ломаются, – спокойно ответил Невзрачный. – Ладно-ладно, чего это ты обижаться вздумал, – своеобразно извинился Бродяга. – И до чего ты её докрутил? – Докрутил я пока, что очень плохо с ней и братишкой её на стадионе обошлись… – Там со всеми плохо обходятся, особенно перед ликвидацией или высылкой… что примерно одно и тоже… – Согласен, вот только девка эта, бедовая, почти два месяца до стадиона жила в одной квартире с тремя мальчиками сразу. Ну, если, конечно, братишку её считать… Что для неё плохого могло быть там? ну, только если вместо трех сразу пятеро… А она после этого «ликвидаторов» ненавидит, хотя и не говорит никому об этом… – Живет вместе не всегда означает общую постель, – философски вздохнул Бродяга. – Но это простые детали. Если верить нашим же наблюдателям, никто с люмпенами на стадионе не церемонится. Получается, с ней не церемонились с особым цинизмом, но – дали при этом уйти, выращивая будущего мстителя на свои головы? – Ушла она случайно, – ответил Невзрачный. – Так мог бы любой, но – она оказалась наблюдательнее и сообразительнее многих. Для меня только вопрос, как она выбралась из коллекторных труб. И где. – Даже у тебя вопрос? – усмехнулся Бродяга. – Изучение канализационной системы города в мои обязанности не входит, – кивнул собеседник. – Да и там не просто канализация. Там ходов всяких и нор со Средневековья нарыто. Всё это изучать – только время и людей терять. – А после того, как она объявилась?.. – Тут и изучать нечего, – пожал плечами Невзрачный. – Всё известно. И даже парочку трупов я бы за ней записал… – Вот даже как? – удивился Бродяга. – Обычный бандитизм или… – Или, – твердо сказал Невзрачный. – Подробности я пока умолчу. – Твое право, – пожал плечами Бродяга, понимая, что некоторые подробности в деятельности собеседника ему и в самом деле лучше не знать. – И, значит, ты её к нам в боевики метишь после стажировки? – Не надо в боевики, – возразил собеседник. – Стрелять-убивать всегда найдется кому, а вот связь держать, сигналы ликвидаторов читать, да и в будущем, может, и организовывать проникновение в общие сети… – Ну, у тебя, брат, и планы… – засмеялся Бродяга. – Нормальные планы, если думать о будущем, – пожал плечами Невзрачный. – Мы все думаем о будущем, и если бы кто-то мог реально влезть в городские сети и взять их под контроль хотя бы на пару часов, можно было бы в мутной воде поймать неплохую золотую рыбку, – согласился Бродяга. – Но… ты уверен? – Я никогда ни в чем не уверен, – медленно, с расстановкой, произнес собеседник. – Но шанс появился. Попытаться его использовать надо. Тем более, летом мы можем обогатиться таким оборудованием, что «ликвидаторам» придется туго с защитой и своих сетей, и общегородских тоже. – Если будет оборудование, если девица вытянет взлом, если к осени подготовить сотню нормальных боевиков для городской войны… – Бродяга устало прикрыл глаза. – Слишком много допусков. – Ничего не делать проще, – согласился Невзрачный. – Сейчас Леший и Квадра как раз обсуждают такой вариант. Консервация всех и вся лет на пять. – Лет через пять про них, да и про нас тоже, никто в городе уже и не вспомнит, – разочарованно сказал Бродяга. – Значит, будем рисковать? Идти ва-банк осенью? – Риск небольшой… – пожал плечами Невзрачный. – Пятьдесят на пятьдесят. Или получится, или нет. Но вот девка, на которую сделаем ставку, не простая. Удачливая. В наши делах удача – половина успеха. – Ты имеешь ввиду, что смогла уйти со стадиона? – И это тоже. И дальнейшее. Я бы тебе рассказал подробно, вплоть до того, в какое время и каким тоном мне о ней рассказывали, но ты сочтешь это фантастикой, – улыбнулся Невзрачный. – Не буду называть фантастикой потому, что слушать тоже не буду, – отверг намек Бродяга, в конце концов, собеседник еще ни разу не подводил его. – Значит, начинаем? – Ты собираешься вернуть её сейчас Архитектору? – уточнил Бродяга. – По-моему, там самое удобное место, – уверенно ответил собеседник. – Или не так? – Он будет знать, зачем её вернули? Это не есть гут, – Бродяга поморщился. – Лишние посвященные никогда не бывают нужными… – Я сделаю так, что он возьмет её обратно не по нашей просьбе, – решил Невзрачный. – Просто надо помудрить над вариантами. Но это вполне выполнимо, девка эта Архитектору нравилась, в первую очередь, как работница. – А не как работница? – зачем-то спросил Бродяга. – Не в его вкусе, – пожал плечами собеседник, – да и не в моем, кстати, тоже, внешность у нее очень уж на любителя… – Такая страшненькая? – улыбнулся Бродяга, отвлекаясь от серьезного разговора, по которому решение было принято. – Симпатичная, но… – теперь уже улыбнулся собеседник, – слишком похожа на мальчика, несмотря на любовь к высоким каблукам… – Покажешь мне её издали при случае, – деловито сказал Бродяга. – Я уже не покажу. Через пару недель возвращается Вася-Кот, он будет при тебе, а я – уйду в тень, – пояснил Невзрачный. – Любишь ты это, однако, – засмеялся Бродяга. – Что? – Наводить тень на плетень в ясный день… На работе «Анечка, зайди ко мне»… Ну, вот, опять за рыбу деньги! Едва бросив телефонную трубку, Анька по привычке провела руками по подолу несуществующей юбки и глянула в настенное зеркало. Ведь третий год уже, как ушла она с презираемой ей самой и бесчисленными анекдотами обросшей секретарской должности, но, видать, крепко в кровь въелась привычка перед начальством прихорашиваться. Теперь-то не юбчонку одергивать надо, а штаны подтягивать. Она так и сделала, сначала оттолкнувшись рукой стола, возле которого её и застал телефонный звонок. Подтянула узкие, по моде последнего сезона держащиеся на бедрах, брючки, провела рукой по коротко стриженым волосам и зацокала каблуками вон из комнаты, где, кроме нее, скучали или делали вид, что трудятся, еще полдесятка молодых мужчин. Трое из них как сидели, уткнувшись носом в экраны, так и продолжали сидеть, только двое проводили глазами худенькую, мальчишескую фигурку Аньки до дверей. Узеньким коридорчиком Анька добралась до кабинета начальника в полминуты, поскреблась в дверь, вошла, не дожидаясь приглашения. За столом восседал мужчина лет тридцати с замашками мальчишки, такой же вихрастый, в рубашке без галстука, иной раз совсем несдержанный на язык, но иногда дающий подчиненным уроки истинной житейской мудрости. Кроме стола и кресла начальника, в кабинетике с трудом умещались два стула и – старый, весь в подозрительных пятнах, узкий диванчик, который, говорили старожилы, начальник таскает с собой по конторам и кабинетам, как талисман. – Приветик, Володенька, – пропела Анька, разворачивая стул спинкой к столу и без приглашения усаживаясь на него. – Х*лиганка, – почему-то с одобрением сказал Володя, разглядывая девушку, – привет еще разок, хоть и виделись уже сегодня. Как у тебя дела на восьмом объекте? Судя по выражению лица и началу разговора, дела на восьмерке Володю не беспокоили ни капли. О них можно было спросить по телефону, если что-то неясное вырисовывалось в отчетах Аньки. Но отвечать пришлось, иначе – какой же это разговор? –Как деньги перечисляют, так и дела идут, – пожала худеньким плечиком девушка. – Если будут по-прежнему жадничать, то ни к каким срокам мы там сетку не проложим. – Ну, положим, они не жадничают, сами сидят на «вливаниях», – заметил Володя. – Мне от этого не легче, – парировала Анька, – если б еще с зарплатой нашим можно было подождать, то шнуры, переходники и прочую трихамудрию нам никто даром и под честное слово не дает. А о чем ты хотел со мной поговорить, Володь? – Уже поняла, что не по работе? – улыбнулся начальник. – Чего тут понимать-то? – Ну, так жалоба на тебя опять, Анечка, – ласково сказал Володя. Девушка скорчила, было, обиженную мордашку и попробовала плаксиво объявить: – Вот, как всегда… – Как всегда, да не так, – отметил начальник. – Ты послушай… Откуда-то из ящика стола жестом иллюзиониста он извлек бумагу и, стараясь не показывать содержимое Аньке, зачитал: «… после чего предлагала вступить с ней в половой контакт в извращенной форме с участием ее брата и еще двух молодых людей… прибегала к угрозам в адрес моего здоровья… является носительницей различных венерических заболеваний...» Поддерживая рекомендованную ей легенду, Анька продолжала всем рассказывать, что живет по тому же адресу, что и до внезапного исчезновения, в той же компании с Саней, Варламом и Семеном. Благо, что в бывшей «её» квартире вновь поселилась трое мальчишек, правда, абсолютно не похожих на приятелей Аньки, да и девицы их посещали всегда разные. Но отслеживать это дело пока никому было не надо. Сама же Анька ютилась то у случайных подруг в студенческом городке, то у приятелей, не менее случайных, но менее озабоченных, чем автор доноса. Собственное же исчезновение на два месяца объяснила на работе, как и учили, попаданием в больницу для люмпенов, сначала с подозрением на панкреатит, а уже потом – на желтуху. Таковая больница в городе была известна своими жесткими, вплоть до тюремных, правилами, и позвонить оттуда было нелегко. О своих пациентах администрация больницы обычно сообщала по их месту жительства, но – обилие люмпенов предполагало пренебрежительное отношение к этой обязанности. – И что тут нового? – чуть разочарованно сказала Анька, – хоть бы болезни, что ли, перечислил, а то лень самой медицинскую энциклопедию искать… – Новость тут только одна, дорогая, – пояснил Володя. – Это – автор. – Что? неужели сам Лев Толстой восстал из гроба, что б на меня кляузу сочинить? – изумилась девушка. – Из гроба никто не восставал, – делая голос строгим, ответил Володя. – А написал это наш новый сослуживец, Ксенатафтич. – И что? – переспросила, не понимая, Анька. – А то… Помнишь, как я вас всех собирал перед приходом этого Ксена? И что я вам говорил? Вспомни! – Ну, говорил, – Анька наморщила лобик, с трудом переключаясь, – ну, что работать он не будет, а только мешать, что во все дела лезть будет, что б показывали ему все и объясняли по возможности… – И еще я говорил, – перебил ее Володя, – что папа этого Ксена дал нам заказы на двенадцать объектов, вот и ты со своим восьмым с него кормишься. И что Ксен этот – простой «нужняк», которые в каждой конторке сидят и бездельничают, да еще за людьми присматривают. – Ну, а так тут же не по работе, – наивно кивнула Анька на бумагу, которую начальник продолжал держать в руке. – Вот не будь ты такой молодой и ранней, не стал бы вообще с тобой разговаривать, – вздохнул Володя. – По работе, не по работе – какая разница? Вот позвонит завтра мне его папа и спросит: «Ты уже уволил б**дищу, которая моему сыну не дала?» И что я ему скажу? – Не надо «уволил», – попросила Анька, серьезно заглядывая в лицо Володи. – Сам не хочу, – согласился тот. – Но ведь и вам другого начальника не очень хочется? Или не так? – Не надо другого, ты нам нравишься, с тобой работать приятно… ну, и не только работать, – Анька выразительно скосила глаза на диванчик и медленно облизнула губки, как делают это в неприличных фильмах распущенные девицы перед сексом. – Ну, вот, – взмахнул руками Володя, – а будь тут еще кто-нибудь, наверняка решил бы, что я тебя держу только потому, что трахаю… – Или трахаешь потому, что держишь, – машинально продолжила Анька, но тут же спохватилась, – мы же одни, зачем так меня пугать? – Пугать, – фыркнул Володя, – это ты называешь… ну, ладно, и что же нам теперь делать? мне и тебе, что б не увольняться и не попасть под танк этого Ксенового папаши? Что там у вас вообще-то случилось с ним? – Да ничего особенно, – пожала плечами Анька. – Все обычно с этого начинают, ну, пристают к самой симпатичной девушке из сотрудниц, а вдруг обломится? – Сама себя не похвалишь, так, кто же похвалит, – машинально заметил Володя. – Ну, да, тем более я вообще единственная тут женского пола, – согласилась Анька. – Знаешь, все бы ничего, если б он по-тихому, тет-а-тет, предложил бы с ним перепихнуться. Я бы не стала злиться, а может быть, и подумала бы на эту тему, ты же знаешь, я девушка свободная… – А ты вместо этого при всех объяснила ему, сколько человек тебя трахает и сколько еще в очереди стоит, что б трахнуть, – огорченно сказал начальник. – Ему же ребята даже на мою ориентацию намекали, мол, не по мальчикам я… бесполезно, – расстроено махнула рукой Анька. – Вот только этого еще мне не хватало, – схватился обеими руками за бумагу Володя, вглядываясь в текст. – Слава богу, про лесбиянок тут ни слова. – Да и я не лесбиянка, – уточнила Анька, – просто бывает иногда… На работе «иногда» у нее случилось в один из дней рождения, которое праздновали вместе с бухгалтершами. Изрядно выпив и почувствовав себя в коллективе, который не бросает своих, Анька расслабилась и попробовала увлечься высокой и полногрудой девушкой из бухгалтерии. Причем попробовала так явно, что окружающие это заметили и оценили. На следующий день хуже всех пришлось той девушке, бухгалтерше Ольге, до сих пор скрывшей свою ориентацию, да и просто застенчивой по жизни, Анька же на восхищенные комментарии некоторых мужчин только улыбалась и шепотом говорила: «Ну, люблю я баб, что тут поделаешь… но – только в промежутке между мужиками!» – Анечка, умница ты, что только иногда, иначе б на тебя за домогательства еще и от женщин жалобы шли потоком, – похвалили Володя. – И что же ты такое ляпнула этому Ксену, что он нарисовал мне докладную о твоих пороках и недостатках? – Ну, Володя, он же при всех предложил мне показать лесби-секс для него, – откровенно рассказала Анька. – Типа, раз я лесбиянка, то он и не претендует, но желает видеть подтверждение. Вот я и сказала, что он ошибся, мол, дома брат и два его друга так дерут, что про баб и не вспоминается. – А он? – с любопытством поинтересовался Володя. – А он сумничал, говорит, где трое, там и четвертый, – пояснила Анька, – тогда я ему выдала, на всю комнату, мол, с утра только двоим отсосала, а тут уже и третий с куем наперевес лезет… Мальчишки смеялись… – Язык твой – враг твой, – констатировал начальник. – Могла бы и просто про очередь на ушко намекнуть… – Думаешь, отстал бы? – подозрительно спросила Анька. – Отстать не отстал, но на время угомонился бы, – с сомнением произнес Володя. – И что же теперь? – Не, ну, я, конечно, не ханжа, могу ему прямо сейчас минет сделать, – храбро заявила Анька, – а толку-то что? да и не хочется, честно говоря. – Бесполезно сейчас-то, – согласился Володя. – Давай-ка лучше по-другому сыграем. – Как? – оживилась Анька, сообразив, что с самого начала начальник решил ее отстоять, но недаром. Вообще-то, с первых же дней работы еще до двухмесячного перерыва, случившего у Аньки не по её воле, Володя в глаза объявил новенькой девчонке, что всяческие постельные или околопостельные расчеты в конторе не только не приветствуются, но и категорически отвергаются. «Секс возможен только по желанию, а не для достижения каких-то целей», – чуть пафосно заявил тогда Володя. Весь коллектив старался этот порядок поддерживать, при этом интимными отношениями между сотрудниками и на рабочих местах не пренебрегая. Сам Володя Анькой, как женщиной не интересовался, ему нравились грудастые блондинки, а не маленькие брюнеточки «под мальчика», и девушку это только радовало. Она отдыхала на этой работе после тех двух контор, в которых каждый плюгавенький мужичонка считал себя секс-гигантом, а секретаршу – доступной для всех и за бесплатно девочкой. Да и сама по себе работа привлекала и приносила, если уж не радость, но душевное удовлетворение – точно. Когда после возвращения из таинственного подвала девушку нашел некий невзрачный человечек и, поговорив обо всем и не о чем, предложил вернуться сюда, между делом помогая неким подпольщикам обмениваться письмами через общую сеть и иной раз заглядывать в служебные сети «ликвидаторов», Анька, не раздумывая, согласилась. В том, что это не провокация тех же «ликвидаторов», от которых она сбежала со стадиона, Анька не сомневалась. Появилось в ней после путешествия в неизвестный мир некое чувство, позволяющее четко разделять в словах человека ложь безобидную и провокационную, рассчитанную на то, что бы подставить, обвинить другого человека. – Значит, так, – чуть задумался Володя, подсчитывая что-то про себя, – после обеда двое уедут на объекты, Влад и Сережа должны будут в бухгалтерии надолго завязнуть, сверять платежи, Ваньку я позову к себе, пусть тут посидит с часок, а ты, Анечка, разденешься и полезешь к нашему Ксену… – Это как? – не поняла Анька. – Сама полезу? – Вот именно, – торжествующе сказал Володя. – Сама, без предупреждения, после того, как отшила его. Верь мне, он ошалеет от неожиданности. И отбиваться будет! А нам только этого и надо… – Чего надо? – не поняла снова Анька. – Что бы отбивался, – пояснил Володя. – От голой девки, которая сама на него прыгает – он отбивается, да еще и донос на нее строчит, а вот про Леню ничего не пишет… На секунду задумавшись, Анька откровенно заржала над предложением начальника. Их Леня был достопримечательностью конторы не только своей сексориентацией, ну, голубой и голубой, мало ли таких вокруг, но – своей вызывающей, откровенной и пошлой голубизной. Во всяком случае, внешне он напоминал карикатуру на всех педиков и гомиков. И только проработав с ним несколько месяцев, Анька поняла, что это для Лени – защитная маска, отталкивающая, но безвредная, а в жизни он – парень очень даже дружелюбный, компанейский и свой, не способный на подлость. – Под запись хочешь сделать? – догадалось Анька, вспомнив, что все служебные и не очень помещения в конторе были оборудованы видеокамерами. – А ты стесняешься? – удивился Володя, – вроде бы с Ольгой ты про камеры не думала… Да уж, когда, наконец-то, ей выпала удача уединиться с девушкой из бухгалтерии, Анька думала только об ее сладком язычке и умелых пальчиках… – Может, прямо сейчас раздеться и к тебе поприставать? – ответила Анька, – будет с таким же успехом, или как ты объяснять будешь, что я это уже после доноса делала? – Эх, чему вас только в школе учат, – снисходительно усмехнулся Володя. – Я этот фрагментик переставлю куда надо, даже ты сама не определишь, что это врезка, хотя и помнить будешь, что в тот день домой пошла, а не на работе сидела. Анька и правда выпустила из виду, что Володя не только начальник, который подгоняет лентяев и поощряет трудоголиков, решая за них, кто какие деньги будет получать у кассы, но и отличный программист, знающий, как смонтировать хорошее кино из записей обычных камер видеонаблюдения. Да и доступ к камерам и программному обеспечению у него имеется полный. – Володя, я пошла готовиться, – решительно заявила Анька, – но! если этот придурок полезет ко мне, когда разденусь, засвечу в морду, ей богу! – И от меня можешь даже добавить, – посоветовал Володя, – главное, что б он в первый момент шарахнулся от тебя, а потом уж я слеплю, что надо… да, еще, Анечка, погоди, есть вопросик маленько интимный… – И у тебя интим ко мне? – вздохнула Анька, возвращаясь на стул. – Ну, да, я же не хуже других, – машинально парировал Володя. – Тут вот Фербенкс… Анька вздрогнула и вытаращилась на Володю. Фербенксом, – «Просто что б лучше запоминалось», – пояснял он, назвал себя тот невзрачный, что завербовал, чего уж тут, надо вещи своими именами называть, поработать её на подполье. Предположить связь этого загадочного и в чем-то зловещего человека с открытым и безвредным Володей можно было, только обладая, больной и извращенной фантазией. – Фербенкс просил передать, что сегодня вечером тебя встретит человек, будешь с ним с работы на работу ездить, – продолжил Володя. – Для твоей безопасности это. Анька не успела даже открыть рот, как Володя выставил в защитном жесте руки перед собой. – Я только передаю то, что нельзя было электронике доверить. Того человека зовут Паша, Павел. Всё. Искренность слов начальника Анька уже почувствовала. Но в то, что он связан, хотя бы и косвенно, с каким-то подпольем, желающим, то ли перевернуть мир, то ли крепко накостылять «ликвидаторам», верить не хотелось. А Володя, чувствуя стопор в разговоре, продолжил: – И еще, вроде как, ну, вообщем-то, если еще что понадобится, деньги или отгулы по делам, ты не стесняйся, спрашивай, а то сейчас время такое… многим чего надо, да не у всех получается… – Спрошу, – пообещала Анька, после такой неуклюжей концовки она почувствовала наконец-то волнение Володи, и всё встало на сои места. – Вот только денег мне не предлагай без работы, хорошо? Считай, я такая гордая, ладно? – Иди уж, гордая, – успокоился Володя, довольный, что выполнил поручение Невзрачного и при этом сохранил хорошие отношения с Анькой. – Готовься к цирковому номеру… …На рабочем месте, уставившись, как и ее сокомнатники, в экран, Анька задумалась не о том, почему её взялись так плотно опекать подпольщики, а как бы так быстро раздеться прямо здесь, что б сидящий рядом человек сразу и не понял, что она раздевается? Наверное, это было для неё формой психологической защиты… Отдых на чужой свадьбе Разбрызгивая холодную весеннюю воду из-под колес, потрепанный жизнью, старенький автомобильчик подкатился к ярко освещенной изнутри и грязноватой снаружи витрине молодежного кафе. Пока Паша, человек в обычной жизни неторопливый, обстоятельный, расплачивался с водителем, Анька пружиной выбросилась из машины и, нервозно подпрыгивая на своих высоченных каблуках, закурила извлеченную из кармана куртки сигаретку. – Это ты зря, – заметил Паша, присоединяясь к девушке на тротуаре и бережно отодвигая ее подальше от проезжей части, с которой полетели в их сторону холодные брызги от разворачивающейся машины. – Предлагаешь беречь здоровье? – съехидничала Анька, переминаясь с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь. – Не успеешь докурить, – рассудительно сказал Паша, беря девушку под руку и направляя вдоль по узкой дорожке к маленькому заасфальтированному пяточку при входе в кафе. Анька только фыркнула на такое «глубокомысленное» замечание, однако, сопротивляться не стала, с удовольствием шагая рядом с громоздким, похожим больше на медведя, бритоголовым парнем. А он бережно вел миниатюрную девушку с короткой взъерошенной стрижкой к входу в кафе, туда, где в полумраке весеннего вечера тусклыми пятнами горели огоньки сигарет. «Курить внутри запрещают что ли? – подумалось Паше. – Или народ уже угорел слегка от праздника жизни и вышел подышать свежим воздухом пополам с никотином?» У входа переминались с ноги на ногу, жадно затягиваясь и передавая друг другу одну сигарету, трое мальчишек лет по восемнадцать-двадцать, не больше, и с ними девчонка, их ровесница, ярко раскрашенная, взлохмаченная, в короткой юбочке и чьем-то пиджаке, наброшенном на худенькие плечи. Они с откровенным любопытством поглядели на «старика» Пашу, недавно перевалившего через тридцатипятилетие, и его спутницу, хоть и миниатюрную, и в такой же, как их подруга, мини-юбчонке, но держащуюся с уверенностью человека взрослого, побольше пережившего и увидевшего в жизни. – Ну, что? докуришь здесь? – поинтересовался Паша, притормаживая возле обшарпанной двери. Металлическая рама, обитая когда-то давно покрашенной толстой фанерой, была покрыта лишаями ржавчины, и только отполированная многочисленными прикосновениями ручка поблескивала под неярким светом голой лампочки, прицепленной к узкому козырьку навеса перед дверью. – Вот еще, – передернула плечами Анька, – чего ждать-то? Пошли, Паштет… Паша послушно распахнул перед девушкой дверь, казалось, не заметив ни тугой пружины, ни веса последней, и на них обрушилась гулкая нелюдимость длинного коридора с затертым кафельным полом, покрытыми масляной краской стенами. Где-то в конце его грохотала музыка, раздавались то ли вскрики, то ли стоны, топтались по полу десятки мужских башмаков и женских туфелек, ползли оттуда отвратительно-соблазнительные запахи кислятины, подгоревшего комбижира, соевой колбасы. Но коридор, пропуская через себя и звуки, и запахи, оставался фильтром, четко и резко делящим помещение на «до» и «после» себя. – Пойдем-пойдем, – зачем-то поторопила Пашу девушка, звонко цокая каблуками по кафелю. И только приблизившись к входу в зальчик кафе, откуда и доносилась музыка и запахи закусок, Анька решительно бросила под ноги окурок. Покачав головой, Паша аккуратно притоптал его, а девушка, казалось, даже и не заметила этого, приостановившись на секунду, будто готовясь войти и, как перед прыжком в воду, набирая в легкие воздух. В зальчике – низком и обставленном голыми пластиковыми столами на железных ножках – веселилось человек сорок, если не больше. Кто-то танцевал под непонятную, но оглушающую и ритмичную музыку, кто-то сидел за столиками, пытаясь о чем-то говорить с товарищами, а заодно и разливая из-под полы в разовые пластиковые стаканчики нечто крепкоградусное. На столах же, кроме бутылок сухого вина и минералки, сиротливо стояли мисочки с салатами и какие-то блюда не то с колбасой, не то с аккуратно нарезанным мясом. У дальней, глухой стены зальчика были сдвинуты в единое целое пяток столов, и там происходило основное действо этой молодежной свадьбы: сидели жених и невеста, их ближайшие друзья, туда же подходили иногда некоторые из танцующих, что бы выпить с молодоженами и пожелать им счастливой совместной жизни. Но основной массе гулящих было не до них: здесь собрались потанцевать, выпить принесенного с собой, потискать в темных углах девчонок и, может быть, соблазнить кого-то из них на большее. Ловко освободив свою руку от Пашиной, Анька решительно поцокала каблучками к виновникам торжества, змейкой лавируя между танцующими. Паша двинулся следом, стараясь не задеть и не обидеть никого из гостей. При его медвежьих габаритах это, казалось, было делом нелегким, но Паша, в который уже раз, подтвердил, что его сходство со зверем не ограничивается только силой. Пьяненький, растрепанный, со сбившимся набок галстуком жених удивленно поднял глаза на Аньку и тут же оглянулся на стоящий рядом с ним поднос с подарками, на который девушка ловко и эффектно метнула пару золотых монет. Новенькие, поблескивающие жирным желтым цветом, они лежали поверх жиденького слоя старого, потертого серебра, как два бриллианта в окружении бутылочного стекла. – Ой, – икнув, сказал невеста, кукольно накрашенная, голубоглазая блондиночка с уже растрепанными пышными кудряшками до плеч, специально завитыми и уложенными по такому торжественному случаю. Она была пьяна не меньше жениха, но глядела не на подаренные монеты, а на Аньку. – Вот, пришла тебя поздравить, подруга, – сказала громко Анька, уперев руки в боки, и чуток наклонившись вперед. Казалось, она сейчас бросится на невесту и начнет драть на ней волосы, полупрозрачную белую блузку, кружевное белье, чуть выглядывающее из-под нее. Наверное, тоже самое показалось и жениху, и он постарался резко встать, что бы в случае чего защитить свою любимую девушку. Но – встать, да тем более резко – у него получилось плоховато. Выпитое потянуло паренька куда-то в сторону, потом – обратно, и шлепнуло с размаху на стул. Он покрепче взялся руками на столешницу, пытаясь хотя бы с ее помощью принять вертикальное положение, но Анька опередила мальчика. Шагнув за спину жениха, она ловко подняла со стула потянувшуюся к ней невесту, прижала ее к себе, казалось бы, для дружеских объятий, и неожиданно впилась в ее рот долгим, совсем не поздравительным поцелуем. Стараясь загородить от окружающих скандальную сцену, Паша шагнул поближе к обнимающимся девчонкам и обратил внимание, что Анька не просто целует подругу, а еще и откровенно, по-мужски, прямо через одежду лапает высокие, соблазнительные грудки невесты. А та, кажется, прямо плывет от такого агрессивного, нарочито сексуального поцелуя. – Вот так-то, а ты думала, – непонятно сказала Анька, отрываясь от губ девушки, но не отпуская ее от себя. – Ох, – пьяно простонала невеста, – Анька, ты же знаешь… – И не подумаю ничего знать, – резко ответила Анька. – Все равно по-моему все будет… И опять впилась губами в рот девушки. В этот момент из старых, подвешенных к стенам колонок вместо музыки донесся шум и треск, и танцующие начали расходиться с центрального пяточка, громко обмениваясь впечатлениями, с шумом отодвигая стулья и рассаживаясь за своими столиками. Слегка ошалевший жених наконец-то сообразил, что ничего страшного с его возлюбленной никто делать не собирается, но вот такие страстные поцелуи с посторонней женщиной ему не понравились, и он попытался вмешаться хотя бы голосом. – Вы это… присаживайтесь… ну, там выпейте… да… и…это… – проговорил жених, цепляясь неловко и пьяно за бедро невесты. – Присядем-присядем, не волнуйся, – успокоила его Анька, отталкивая руку с бедра девушки, – вот только с Маринкой поцелуюсь еще разок… Паша укоризненно покачал головой, и Анька, поймав периферийным зрением его жест, оторвалась от невесты. – Ладно, – с сожалением сказала она, – потом еще подойду, очень уж Маринка классно целуется… а как она лижет… По счастью, не только жених, но и никто другой за столом не понял наглого намека Аньки на некоторые нестандартные наклонности невесты, а Паша, вновь подхватив Аньку под руку, повел ее подальше от ошеломленной Марины и ее жениха, высматривая на ходу столик посвободнее. – Ну и накой ты здесь цирк устраиваешь? – пробурчал недовольно Паша, усаживая свою спутницу за столик возле огромного, занавешенного измятыми и грязноватыми портьерами стекла. – Собирались же просто поздравить, да и пойти куда-нибудь в нормальное место, покушать. – Настроение у меня такое, стервозное, – пояснила Анька, брезгливо разглядывая не очень чистую поверхность стола. – Лучше было на тебе его разрядить? – На мне не надо, – примирительно согласился Паша. – Ну, вот, а ты всё «покушать», да «покушать», – передразнила его Анька, – и правда, как медведь после спячки, голодный… – Люблю я это дело, – простодушно отозвался Паша. – А тут ведь голодным с такой свадьбы уйдешь. – А ты не снобничай, – посоветовала Анька. – Вот – салата целая миска на столе, огурцы, помидоры, да еще с постным маслицем… – Маслице больше машинное напоминает, – Паша поднес к лицу миску и поморщился, – от такого маслица язву желудка получить можно… – Ой, кого я слышу!!! Как будто не ты в лесах лягушек и червей лопал… – Вот потому и ценю хорошее питание, что приходилось всякую дрянь лопать, – пояснил Паша. – Так сходил на кухню, – посоветовала Анька, – для себя-то они, небось, нормальные продукты держат, вот и попроси, что б тебе сделали кусок мяса… – А тебе? – А мне – два, – засмеялась Анька, нарочито показывая ослепительно белые зубы. – И коньяка хорошего, литра два. – Немного будет? – засомневался Паша. – Нам из них хорошо, если половина достанется, – Анька повела рукой в сторону зала, где продолжалось нищее, студенческое веселье. – Ну, да, еще всех поить тут, – скопидомски поджал губы Паша. – А всех и не придется, – пояснила Анька. – Но невесте с женихом как не налить? и свидетелям? и близким, допущенным к телу? – Допущенным – это как? – поинтересовался Паша, ожидая от девушки парадоксальных высказываний, на которые Анька бывала временами большой мастерицей. – А как я, – пояснила она, – и как вот тот парнишка, ну, который за их столом с краю… и его подруга, та, что рядом… и… – Да тут что же – дружная шведская семья собралась? – засмеялся Паша. – Ох, как далеко этим шведам до наших студенческих семей, – притворно вздохнула Анька. – Ладно, схожу сейчас, – поднялся с места Паша, – а ты тут не забалуешь без меня-то? – Не буду, честное слово, – прижала руки к груди Анька. – Поверил я тебе на слово, как же, – проворчал Паша, отходя от стола, – а то первый раз такое у нас… В безлюдной, холодной и мерзко пахнущей кухне среди заляпанных давно застывшим жиром и грязью плит и плохо вымытых огромных кастрюль Паша не задержался, учуяв перебивающий запахи общепита аромат чего-то явно съедобного, распространяющийся из-под грязно-белой двери подсобки. Не приученный стучаться в чужие двери и не рассчитавший собственных сил, Паша «с мясом» выдернул маленькую внутреннюю защелку, потянув на себя ручку двери. За небольшим, накрытым чистой скатерткой столиком сидели, удивленно выпучившись на появившегося на пороге Пашу, трое: сам заведующий – лысоватый коротышка в помятом костюме, одна из поварих – костлявая и большегубая женщина лет сорока – и сторож-охранник в черном комбинезоне, мужчина хоть и немолодой, но достаточно крепкий на вид. – Я это… прощения прошу, – сумрачно проговорил Паша, недовольный собой за это бесцеремонное вторжение, но извинение его показалось всем присутствующим просто завуалированной угрозой, уж больно легко поддалась ему внешне крепкая щеколда подсобки. – Там вон, на свадьбе-то, – Паша махнул рукой себе за спину, – ни покушать, ни выпить нормальному человеку нечего… я, конечно, понимаю, что студенты и молодежь, да еще и без гроша в кармане, но вот мне бы, да и еще кое-кому, очень бы по кусочку мяса хорошего хотелось бы… – Зинаида, – моментально отреагировал заведующий кафе, обращаясь к поварихе, – у нас же в холодильнике осталось еще немножко телятины? Давай-ка, подымайся, засиделась уже без дела… Костлявая женщина, на повариху совсем не похожая, вздохнув как очень скромно, быстренько поднялась из-за стола и скрылась в углу за дверцей огромного холодильника. – А ты слетай-ка ко мне в кабинет, – продолжил распоряжаться заведующий, протягивая охраннику связку ключей. – Там, в шкафчике, в самом низу, найди пяток бутылок коньяка, да еще захвати минералки, это во втором отделении… Паша только хмыкнул и, посторонившись, пропустил мимо себя охранника, позвякивающего ключами. Такого почтительно-шустрого отношения к себе Паша не ожидал, но – труды, да еще уважительные, должны вознаграждаться, и он полез было в карман, но был остановлен заведующим: – Ни в коем случае! Никаких денег, – замахал тот руками. – Неужели я обеднею от пары кусочков мяса и бутылки коньяка? «Все понятно, он меня где-то видел, – решил про себя Паша, – а вот я его вспомнить не могу почему-то. Как так?» Впрочем, случайных свидетелей его деятельности могло быть очень много, поэтому Паша не стал ломать себе голову, а все-таки достал из кармана пару золотых монеток и аккуратно, но твердо положил их на стол, за которым продолжал сидеть заведующий, оперативно раздавший распоряжения подчиненным. Увидев деньги, коротышка не стал ломаться, едва уловимым жестом смел со стола монетки и поинтересовался у Паши: – А вы этим вот, молодоженам-то, кем будете? или случайно к нам зашли? – Никем я им не буду, – откровенно сказал Паша. – Вот подруга моя малость с невестой знакома, она меня и затащила на огонек, а тут – такая история с едой приключилась… – Да вы не волнуйтесь, – сказала от холодильника повариха. – Через двадцать минут все будет готово, у меня мясо-то не замороженное тут, охлажденное просто… – Ну, тогда я пойду, – сказал решительно Паша, поворачиваясь, – найдете там меня, ладно? – Обязательно найдем, – заверил уже в спину коротышка, – все будет, как надо, не волнуйтесь. Когда шаги Паши по кухне стихли, повариха швырнула на разделочный стол возле холодильника смачно чмокнувшее о столешницу мясо и спросила: – Федулыч, а ты этого мужика не иначе как знаешь, да не просто знаешь… – Уф, – вздохнул заведующий, отирая испарину со лба тыльной стороной ладони. – Лучше б совсем таких, как он не знать, Зинаида. Не повезло мне как-то раз оказаться с этим вот в одном месте и в одно время… – Эк же он тебе запомнился-то, – посочувствовала повариха, припрятывая бабье любопытство куда-то на дно загадочной женской души. – А он тебя и не признал, вроде… – Вот я и радуюсь, что не признал, – откровенно ответил коротышка, судорожно потирая ручки. Тем временем в зале опять гремела музыка, и дергались в странном, на взгляд Паши, танце мальчишки и девчонки, а за столиком возле Аньки сидела невеста Марина и о чем-то жалобно, чуть ли не размазывая по лицу пьяные слезы, уговаривала девушку. Анька, вальяжно откинувшись на спинку стула, лениво затягивалась, стряхивая пепел сигареты прямо на пол, и нарочито небрежно трепала Марину по щеке, мол, не расстраивайся, бывает и хуже. При виде Паши, невеста примолкла, хлюпнув носом, а Анька развязно сказала: – Видишь, Паштет, какие люди пошли, а? как трахаться со всеми пацанами подряд, да лизать девчонкам, так она первая в общаге, а как замуж – так просит, что б мужу ее ничего не рассказывали… А то я одна про нее чего-то рассказать могу… Паша пожал плечами, мол, разбирайся ты со своими подружками и их друзьями сама, и присел за столик, доложив: – Минут через пятнадцать мясо принесут, ну, и коньяк, наверное, прямо сейчас будет… Договорить он не успел, через толпу веселящейся молодежи танком прошел охранник с хрустальными бокалами в руках, которые и пристроил на их столик, после чего извлек из многочисленных карманов комбинезона пару бутылок настоящей минеральной воды и пять – хорошего, многозвездочного коньяка. – Ну, вот это уже другое дело, – одобрительно глянула на охранника Анька, а тот продолжил извлекать из карманов маленькие баночки с черной икрой, консервированными крабами, свежий лимон и шоколадки. Когда баночки были вскрыты, лимон нарезан на непонятно откуда появившемся чистеньком блюдце, а первые бутылки открыты, охранник внимательно оглядел стол и удалился, так и не сказав за время своего визита ни одного слова. Анька, кинув в оставленную на столе миску салата, противно зашипевшую сигарету, приняла из рук Паши бокал коньяка, без тостов и лишних движений влила в себя пахучую, огненную жидкость, бросила следом в рот кусочек лимона и, скривившись от кислоты, скомандовала невесте: – Ладно, тащи сюда своего женишка, надо за вас выпить, что б в койке вам тесно не было… С неожиданно просветлевшим лицом Марина вскочила и бросилась через зал к своему месту, а Паша, тоже без слов выпивший и уже запихнувший в рот пару чайных ложек икры, укоризненно сказал: – Ну, и вот зачем ты так? – Да ей же нравится, ты чего не понял что ли? – вытаращила глаза Анька. – Она же «нижняя» и в постели, и в жизни… кайфует она от этого… – Вот уж не думал, что тебе эти садо-мазо игры нравятся… – недоуменно произнес Паша. – Мне много чего нравится, вот только ты правильно сказал – игры это… – согласилась Анька. – Интересно, где ты такие игрушки цепляешь? – усмехнулся Паша. – Да они кругом, только смотреть внимательно надо, – ответила Анька, подставляя опустевший бокал под новую дозу коньяка. – С этой вот почти полгода назад познакомилась случайно, на танцульках… потом к ней в общагу поехали… такое чудили… ну и еще… А потом она, сам видишь, одуматься решала, замуж потянуло, носки стирать любимому, а может, просто предохраниться забыла, у нее иногда такое случается, что себя не помнит… – Вот не надо интимных подробностей, – нахмурившись, попросил Паша, – сейчас мясо принесут, а ты тут аппетит отбиваешь… Анька понимающе захихикала. – И где же все хваленые тренировки души и тела? – поинтересовалась она. – Вот ведь настырная какая, – пожал плечами Паша. – Причем здесь тренировки, если на отдыхе я сейчас? – Ну, не хочешь – не надо, – согласилась Анька, по привычке гася возможный конфликт в зародыше, то есть, доведя человека до точки закипания и отступив в момент, когда надо бы выпустить пар. – Лучше налей еще коньячку, пока гости не налетели и всё не выхлебали… Вот такое предложение Паша поддержал с удовольствием, набулькав в фужер Аньке и себе и даже задержавшись, вроде бы, в ожидании тоста, но после слов Аньки: «Да ну их, тосты эти, сказки, легенды и прочий фольклор…» с аппетитом выпил свою дозу. Когда костлявая повариха Зинаида принесла мясо, сменив перед этим грязно-белый халат на новый, отлично пошитый брючный костюм, Паша и Анька успели уговорить первую бутылку под холодные закуски. И переход ко второй решили отложить, ибо от мяса, прибывшего на двух больших тарелках в сопровождении хрустящей, отлично прожаренной картошки и зеленого горошка отказаться было невозможно. С легким, но в то же время очень почтительным поклоном, как умеют кланяться только отлично вышколенные профессиональные официанты, повариха поставила блюда с мясом на стол, достала из подвешенной сбоку сумки пару чистых приборов – не из серебра, конечно, но для этой кафешки и нержавейка шла за роскошь – и сообщила Паше: – Начальник наш, Федулов, кланяться велел, и разузнать: не надо ли еще чего? Всегда услужить рады таким гостям. Анька всхохотнула, восторженно поглядывая на Пашу, и потащила поближе свою тарелку с изрядным куском нежной, превосходно обжаренной телятины, а Паша, искренне недоумевая от такой заботы, руками показал, мол, все в порядке, ничего им больше не надо. Так и не удовлетворившая своего любопытства, Зинаида ушла, предварительно выставив на стол майонезницу с хреном и горчичницу. – Ай да Паштет, – одобрительно сказала Анька, пережевывая первый, самый вкусный кусочек мясо, слегка смазанного горчицей. – Здорово ты тут обслугу наклонил, да и быстро как… Паша, хоть смущение отбросил, но тему не поддержал и сказал: – Да их и наклонять не надо было, сами в позу встали, только меня заметили… Анька готова была расширить и углубить тему, но в этот момент к столику, отчаянно пытаясь удержаться на ногах, подошел жених в плотном сопровождении Марины. И всё внимание, и темперамент Аньки переключились на эту злосчастную пару. Уплетая, в самом деле, очень вкусное мясо с картошечкой и горошком, периодически отвлекаясь на то, что бы хлебнуть сто граммов коньяка или глоток минералки, Паша старался не слышать и не видеть, как ведет себя Анька с молодоженами. Вот только трудно было не заметить пьяно-влюбленный взгляд Марины, которым она сопровождала любое движение Анькиных рук, и бессмысленно застывший – жениха, уставившегося на ножки Аньки и иногда шумно сглатывающего слюну, если Анька перекладывала ногу на ногу, демонстрируя ажурную резинку своих чулок. Ни жених, ни невеста не отказались от коньяка, приспособив под благородный напиток пластиковые стаканчики с соседних столов, сполоснув их предварительно минералкой, но вот после второй уже дозы жениху стало совсем не по себе, и он поплыл, заснул сидя тревожным, тяжелым сном. А вот Маринка оказался более стойкой, а может, до этого выпила меньше, но держалась пока, хотя и в ее взгляде осмысленности становилось все меньше и меньше. И в этот момент в зале погас свет. Его и так в последние минуты было совсем немного, в основном от настенных светильников, горевших через один, но тут и они погасли, и только сквозь узкие щели выхода на кухню оттуда пробивались слабые лучи дежурного освещения. – Паштет, не дури, – одновременно со словами Аньки Паша ощутил сильный пинок по голени под столом. – Они специально свет загасили, так им проще раскрепощаться… темнота – друг молодежи, понял? – И что б я еще раз на такие мероприятия с тобой пошел… – пробурчал недовольно Паша, с усилием запихивая в кобуру показавшийся в темноте огромным армейский пистолет, впрочем, телосложение Паши позволяло носить незаметно на себе и гранатомет, как говорили его друзья. – А чем плохо-то? – издевательски подмигнула Анька, прислушиваясь и подымая вверх указательный палец, будто давая команду Паше прислушаться тоже. В темноте, заглушая иной раз звуки непонятной, разбитной музыки, шелестела одежда, шуршали расстегиваемые молнии, слышались причмокивающие звуки и – как апофеоз распущенности – резки, звонкие шлепки друг о друга человеческих тел. Захихикав, Анька вдруг резко притянула к себе сидевшую рядом Марину и что-то явно безобразное, распущенное и горячее зашептала ей на ухо. Маринка вздохнула, будто поднимая неподъемный груз, и едва не сползла со стула. А вот лучше всех себя в такой ситуации чувствовал ее жених, продолжающий спать сидя, только перекинув голову с левого плеча на правое и почмокав губами во сне. – Мне это не нравится, – резко сказал Паша, и Анька сообразила, что он имеет в виду не поведение молодежи на свадьбе, а темноту, в которой неизвестно откуда можно получить удар, на который совсем не рассчитываешь. В принципе на разнузданное поведение Паше всегда было плевать, если это не касалось его самого или Аньки, но вот обостренный инстинкт самосохранения подсказывал, что из затемненного зала лучше выбираться и как можно скорее. – Ладно, не сердись, – примирительно попросила Анька. – Сейчас уйдем отсюда, я только бутылку с собой прихвачу… Слабенько звякнула непочатая еще бутылка коньяка, пристраиваясь куда-то запазуху Аньки, под куртку, которую она не снимала весь вечер, а девушка продолжила: – Может, Маринку с собой захватим? она не против с собственной свадьбы исчезнуть и первую брачную ночь с нами провести. – Нет, – серьезно отказался Паша, – не надо. – Значит, уходим одни, – без привычных возражений подчинилась Анька и посочувствовала подруге: – Придется тебе сегодня только у мужа сосать, как порядочной жене… Пока. Паша, поднявшись с места чуть раньше Аньки, повел ее к выходу не вдоль огромного стеклянного окна, возле которого располагался их столик, и не стал проталкиваться через мешанину человеческих тел на танцпяточке, а увел девушку к дальней, глухой стене с выходом на кухню. Сделал он это на рефлексах, но, как оказалось, не даром. Они прошли почти половину пути до выхода, когда Паша неожиданно резкой и сильной подсечкой свалил Аньку на пол, тут же грохнувшись рядом, прижимая её к стене, прикрывая собой, и зачем-то притянул ее голову к своей груди, не давая толком вздохнуть. Через секунду зал осветился ярчайшей вспышкой на миллион белых магниевых свечей и по ушам ударил сильный рокот шумового взрыва. Оставалось только гадать, как – каким зрением, каким чувством, каким особым талантом – увидел, почувствовал и понял Паша, что в зал от входа летит шоковая граната. И если бы во время он не повалил Аньку и не прикрыл ей лицо, сам повернувшись спиной к взрыву, то сейчас они напоминали бы всех остальных гостей неудачной свадьбы, которые со стонами и криками терли руками ослепшие глаза, хватались за оглохшие уши, а некоторые и вовсе потеряли от шока сознание и валялись на полу. Звуковой удар не пощадил и Пашу с Анькой, но они оставались зрячими и способными к движению. Да и тренированный Паша умел держать такие удары. Но вот уже к выходу из кафе соваться не стоило, их там ждали, вряд ли шоковую гранатку в зал запустил кто-то из оскорбленных замужеством Марины ее поклонников. И Паша потянул мотающую головой и старающуюся выбить пробки из оглохших ушей Аньку в сторону кухни, надеясь, что если и там их ждут, то не так бдительно, в полной готовности, как у входа. И чуть освещенная кухня, и подсобка, в которой Паша застал заведующего, повариху и охранника, и короткий коридорчик к уличной, хлипкой двери были пусты. Сквозь гул и шум в ушах Паша все-таки сумел услышать, как с грохотом и звоном рухнуло огромное стекло, отгораживающее зал кафешки от улицы, и эти звуки послужили сигналом для него. Удар ногой в хлипкую дверь, и веер пуль из армейского пистолета по маленькому захламленному дворику, заставленному пустыми деревянными ящиками и мусорными баками… чей-то громкий испуганный вскрик… обрывки старых газет под ногами… и суетливый, нервный бег по залежалому снегу смешанному с водой… до первого же поворота, когда чуть разгибается спина, так и не поймавшая ожидаемую каждую секунду пулю… и снова бег, теперь уже чуть увереннее… и три каких-то личности у стены дома, то ли прижавшихся в испуге, то ли маскирующихся… и холодный воздух, разрывающий натруженные легкие… и непонятная усталость в давно травмированной ноге… очередной поворот… разноцветные пятна света на снегу… скрип подъездной двери… жаркий кричащий шёпот «Куда!!!» и прерывистый четкий ответ Паши: – Проходной подъезд, сейчас дальше двинемся… А ты здорова бегать на шпильках… – Привычка, – с трудом переводя дыхание и удивляясь хорошей слышимости, ответила Анька. – Жить захочешь, и не так побежишь… босиком по битому стеклу, не то, что на шпильках по этой слякоти… Они стояли, прислонившись спинами к грязной стене, шумно дыша, опираясь друг на друга: огромный тяжелый мужчина с повадками медведя и миниатюрная, хрупкая девушка, – с трудом ушедшие из-под очередного удара судьбы. – Хорошо, что на улице снег еще лежит, – высказался Паша, отдуваясь. – Чем же это? – удивилась Анька. – Да по чистому асфальту твои шпильки на весь город было б слышно, – сделал попытку усмехнуться Паша. – Да по чистому асфальту я бы и босиком пробежать не побрезговала, – отреагировала Анька, оставляя за собой последнее слово по извечной женской привычке. Паша покачал головой недоверчиво, представив себе, как Анька бежит босиком по грязному асфальту, расшвыривая ногами обрывки пакетов, окурки, использованные презервативы и бутылочное стекло. – Кто-то сдал, как думаешь? – спросила Анька, переводя разговор на более животрепещущую тему – Сразу так вот, быка за рога, – усмехнулся Паша. – Тебя в кухне-то не признали? – Очень похоже, что признали, но те вряд ли рискнули сдавать, – сознался Паша, – не такие люди, что б головой рисковать, они просто слиняли из кафе на всякий случай, что б в неприятности не влипнуть. Это кто-то из гостей… – Или хозяев праздника? – хищно улыбнулась Анька. – Ну, жених и невеста, погодите у меня… – Жених-то совсем никакой был, – невольно заступился Паша. – А что бы опознать, да еще и позвонить, куда следует, голова ясная нужна… – Нам сейчас – тоже, – отрезала Анька. – Куда теперь-то? – Теперь-то проще, даже если оцепление какое было – проскочили, – ответил Паша. – Сейчас через второй выход, во двор, а там метров двести по улице до поворота и – тайник наш должен быть. – Идем что ли, – поторопила уже отдышавшаяся Анька, – а как бы нас тут не застукали за перебором версий… – Здесь – пусть попробуют, – хищно улыбнулся Паша. – Народу – никого, и отход на четыре стороны. Тут им не там… – Какие четыре? – автоматически уточнила Анька. – Ты про чердак и подвал забыла, – усмехнулся Паша, – но, вообще-то, ты права. Идем. Он оттолкнулся спиной от стенки и предупредил: – Я из подъезда первый… Ответная реакция На службу старший дознаватель третьей категории, а по старым, армейским меркам – майор Филин не опоздал, хотя изо всех сил старался это сделать. Но вбитая в подсознание годами службы дисциплина заставила его в нужное время прибавить скорость передвижения, однако, нежелание оказаться в своем рабочем кабинете не пропало. Оно возникло еще вчера, перед сном, когда на домашний телефон прозвонился помощник начальника оперативной группы, дежурившей в эти сутки по Управлению, Сева Первушкин. – Тут у нас донос, – сообщил он скорбным голосом, будто зачитывая речь на траурном митинге. – В студенческом кафе на окраине видели Пашу-«Комода». – И ты хочешь, что бы я отдал тебе команду на захват? – язвительно спросил Филин, зная перестраховочную сущность помнача оперативников. – Ну, не обязательно, – замялся с ответом Сева. – Можно же и просто проверить для начала… – И для конца тоже, – невнятно, самому себе буркнул дознаватель, а в трубку спросил: – Кто доносчик? – Не знаю точно, какая-то девица из тех, кто в кафе, – скользко изложил оперативник. – Не постоянная наша… – А может, там и нет никого? – насмешливо уточнил Филин. – Может, – с облегчением выдохнул оперативник. – Так что – не ездить туда? – Высылай группу, – жестко сказал дознаватель. – И больше не суйся по пустякам. У тебя достаточно полномочий, что б такие вопросы самому решать… Возмущение и резкий выговор Владимира Семеновича Филина пропали втуне. За четыре года службы в Управлении перестраховщика Первушкина переделать не смог никто. Вот и сейчас, подъезжая к зданию Управления и пристраивая на стоянку во внутреннем дворике служебную машину, Филин с неприязнью представлял себе, сколько бумаг и во скольких экземплярах написал за ночь и разослал по разным отделам помнач оперативников. В самом здании Управления было шумно и суетно, как и в любое время суток, пожалуй, исключая глубокую ночь, но вот сейчас, утром, ночная смена сдавала город дневной, подходили и получали ключи от кабинетов работающие в нормальном режиме дознаватели, сновали туда-сюда технические специалисты, снабженцы, уборщицы и внутренняя охрана. Не заходя к себе, Филин направился в общий отдел, что бы сразу получить от секретарей направленные ему по рассылке документы, а заодно и забрать в «секретке» материалы по ведомым им делам. Уровень секретности не позволял хранить любые документы даже в кабинетном сейфе майора дознавательской службы, их предписывалась сдавать в секретно-архивный отдел каждый вечер перед уходом домой или в любое другое время, если Филин покидал кабинет более, чем на два часа. Уже в кабинете, бросив на вешалку любимое, изрядно поношенное черное и длинное пальто, бывшее когда-то последним писком моды, но давно уже превратившееся в анахронизм, Филин устроился за столом и, доставая из кармана сигареты, принялся быстро просматривать принесенные из секретариата бумаги. И тут же, на второй из них, выругался вслух. Это был отчет Первушкина о попытке захвата широко известного в узких кругах «ликвидаторов» подпольщика-террориста по кличке Комод. Читать отчет дознаватель не стал, уловив только из раздела «выводы», что захват сорвался, и Комод благополучно ушел из кафе, где его приметили. Закурив, Филин отложил в сторонку все принесенные бумаги и попытался перепланировать рабочий день, понимая, что большую часть его придется теперь разбираться с этим неудачным случаем. Во-первых, следовало опросить тех из оперативников, кто непосредственно руководил акцией на месте, и лучше не самого командира, а его зама, обеспечивающего работу оперативников-«ликвидаторов». Во-вторых… во-вторых, додумать не удалось, помешал телефонный звонок, и Филин, еще не нацепивший служебную гарнитуру на ухо, взял трубку с аппарата, стоявшего на маленьком приставном столике. – Дознаватель Филин! – Владимир Семенович? Доброе утро, – нервный, чуть запинающийся голос своего непосредственного начальника Филин узнал тут же. – Вчера у нас конфузия тут вышла небольшая… Уже знаете? – Если про Комода, то знаю, – ответил Филин. – Да про него, ну и не только… Вообщем, что бы конфузия эта из небольшой не превратилась в большую, возьмите это дело на себя. Ну, с кем надо побеседуйте, бумаги составьте, причешите все, как положено. А срок по делу «Змейки» я вам переношу. На два дня. Вот. Послезавтра по нему отчитаетесь. – Спасибо, – ответил дознаватель. – Постараюсь побыстрее с этим конфузом справиться. – Вы уж постарайтесь, как следует, – пожелал начальник и прервал связь. Не сказать, что поручение начальства вдохновило Филина, скорее, наоборот, вызвало в нем профессиональную подозрительность, но вот откладывание дела «Змейки» его порадовало, как и вообще радует любого исполнителя перенесение сроков отчета на более позднее время. Нацепив на ухо гарнитуру и подключив ее к настольному служебному и мобильному телефонам, дознаватель отправился с электрочайником за водой в конец коридора. Там, возле туалета, обычно собирались любители покурить из числа тех, кому напарники или начальство не разрешали курить на рабочих местах. Поздоровавшись с полудесятком коллег из дознавателей и оперативников, Филин выслушал несколько фантастических версий про перестрелку с применением гранатометов при попытке задержания Комода, и еще одну историю про исчезновение с охраняемого объекта не менее двух тонн медицинского спирта и пары килограмм кокаина, после этого, набрав воды, вернулся в кабинет, заварил себе большую кружку крепкого чая и принялся за работу. К сожалению, большинство участников акции в далеком окраинном кафе уже сменились и поспешно покинули здание Управления, справедливо полагая, что любая задержка после дежурства приведет к внеурочным работам. Да и дежурный на пульте, принимавший сообщение, отбыл со службы, но, каким-то загадочным образом домой еще не доехал. Впрочем, таким же образом иной раз отдыхал от нервотрепки дознавательских буден и сам Филин. А вот один из бойцов «ликвидационного» силового отряда задержался и был тщательно, но дружелюбно допрошен Владимиром Семеновичем. Картинка, со слов «ликвидатора», получалась грустная. Получив вызов, группа примчалась на место, через щели в занавесках разглядела вроде бы похожего на Комода человека в компании сначала одной, а потом и второй девицы. Решились на крайние меры, тем более, в кафе праздновали свадьбу исключительно студенты, люди молодые и небогатые, которым жаловаться на не совсем справедливые действия «ликвидаторов» было не с руки, небось, за каждым водились грешки, если не по экстремизму, то по наркотикам, если не по наркотикам, так по антинравственному поведению… Блокировали здание со всех сторон, отключили в кафе свет, через пару минут подбросили в основной зал шоковую гранатку. Сделали паузу, но тут – через черный ход со стрельбой вырвалась парочка: Комод, теперь уж точно установили, что это был он, а с ним миниатюрная, худенькая девушка на огромных каблучищах. Если честно признаться, то в этот момент «ликвидаторы» откровенно сплоховали. Вместо попыток задержания просто попрятались по закоулкам, спасаясь от выстрелов, которыми подпольщик расчищал себе дорогу. Впрочем, попрятались не зря. Экспертиза показала, что Комод при прорыве использовал армейский «усиленный» пистолет, а его пули метров с десяти и меньше даже спецбронежилеты не удерживали. Вообщем, бравые «ликвидаторы» отсиделись за мусорными бачками, сохраняя свою драгоценную жизнь, а когда спохватились и попытались организовать погоню, то беглецы уже исчезли в лабиринте ночных улиц и переулков. На мокрой каше из талого снега и грязи никаких следов не осталось. Пришлось сворачиваться и возвращаться на базу, оставив поле битвы за дежурными дознавателями, которые трясли студентов, слегка пришедших в себя после шоковой гранаты, на предмет опознания Комода и его спутницы. Старший по этой группе дознаватель тоже отсутствовал, отправившись отдыхать, но Филин смог застать его дома и заставить вернуться в здание Управления, только благодаря тому, что жил дознаватель в соседнем квартале и не успел еще толком улечься, вернувшись с дежурства. Через полчаса, бесконечно зевающий, небритый, с красными глазами и дергаными жестами человек рассказывал Филину свои личные впечатления от разговоров со студентами, многих из которых после воздействия шоковой гранаты были просто не способны давать показания, а пяток человек вообще пришлось отправить в больницу с легкой контузией. «Вообщем-то, никто ничего толком не видел, – сообщил дежурный дознаватель очевидную в таких случаях истину. – Они там из-под полы самогон и ворованный спирт-сырец пили, кое-кто, наверное, и нюхнул что-то незаконное, но все это списывали на действие гранаты. Несколько человек заметили, как к молодоженам подходила девушка в сопровождении человека, похожего на Комода. Потом сами молодожены пристроились за столик, где сидела эта парочка. Если верить этим студентикам, то девчонка при Комоде была то ли главной, то просто выпендрежной проституткой, ну, сами знаете, бывают такие…» – Если она простая проститутка, то зачем же Комод её с собой в отрыв потащил? – задал вопрос скорее сам себе Филин, но дознаватель, тараща глаза от недосыпа, ответил: – Может, решил, как заложницу использовать? или просто внимание оперативников отвлечь. – Не получается, – вздохнул Владимир Семенович. – Все говорят, что она на высоченных каблуках была. Как в таких бегать, если тебя тащат? только тормозить… – А может, Комод её и бросил где-то через улицу? – продолжил строить версии дознаватель. – Стукнул по голове и оставил в каком-нибудь подъезде. Мы же все дома по маршруту не обыскивали, это не один день на такое потратить надо, особенно учитывая, что маршрута-то мы не знали, только направление, в котором Комод ушел… – А вот с автором вызова ты так и не побеседовал? – поинтересовался Филин. – Так не было её, когда мы на место приехали, – пояснил дознаватель. – Во всяком случае, никто по паролю не назвался, может, из опасения, что б перед своими не раскрываться, а может – слиняла уже… – Это вам дежурный на пульте наводку дал, что звонила девица? – Да, он… Филин до приезда дознавателя успел только затребовать запись телефонного звонка и отчет дежурного по пульту, поэтому поинтересовался: – И что именно он сказал? – Да я-то краем уха только слышал, – покаялся дознаватель. – Он командиру группы говорил, мол, звонила девица по паролю «Лиса», сказала, что Комод с подружкой отдыхает в кафе… ну и адрес, естественно. Пароль «Лиса» принадлежал одному из ушедших из дознавательской службы сотрудников, передавших свою агентуру трем стажерам. Поэтому разбираться, кто же конкретно вызвал в кафе «ликвидаторов», пришлось бы долго, если бы не приятная неожиданность. Хлебнувший крепкого чая и окончательно проснувшийся дознаватель вспомнил, что пультовой дежурный добавил еще, что «факт налицо». Фраза, обычная для внутреннего употребления, означала, что данный агент имеет еще и цифровой код, то есть, проходит по официальной картотеке, и теперь вычислить эту загадочную доносительницу было проще. – Записи разговоров со студентами ты в «секретку» сдал? – поинтересовался Филин. – Ну, да, как дежурство закончил, тут же и сдал, – согласился дознаватель. – Вот отчеты по ним писать не стал, много там, да и всё почти одно и тоже «не заметил», «вроде был», «с кем-то видел кого-то»… Думал, после отдыха письменно всё оформить. – Ну, ладно, отдохнешь – оформишь, – согласился Филин, – а вот невеста с женихом, что тебе сказали? Вроде бы, получается, что Комод с подружкой к ним подходил и говорил о чем-то? – Да, - кивнул дознаватель, – вот только жених ничего не сказал, он невменяемый был, не от гранатки, просто перепил так, что ни бэ, ни мэ, ни кукареку. А вот невеста… она рассказала сначала, что подружка Комода её знакомая давняя, мол, пришла ей настроение испортить, чуть ли не свадьбу разрушить, ну, вздор какой-то бабий, а потом вдруг отказалась, заявила, что знать её не знает, ведать не ведает… Тут, правда, скидку делать надо, что невеста чуток совсем получше жениха была в смысле спиртного. Я тогда же пробил её по нашей картотеке, ничего за ней не числится, даже мелочей, вот и рискнул отпустить, что б проспалась… Но – коменданта их общежития и нашего человечка при нем с раннего утра предупредил, что б присматривали. Надеюсь, ничего тревожного не было? – Пока всё спокойно, – успокоил его Филин. В самом деле, Владимир Семенович отлично понимал своего коллегу. Удовольствие ниже среднего общаться с пьяными, контуженными шоковой гранатой студентами, да еще и учитывая общее отношение в их среде к дознавателям и службе ликвидации. Так что придется заниматься этой невестой ему и самым срочным образом. А еще – разыскать и пообщаться с агентессой «Лисой», которая вызвала «ликвидаторов», она-то наверняка знала и могла сообщить куда больше, чем все студенты, вместе взятые… Похоже, что простенький «конфуз» превращался в полноценное розыскное дело, которое за один день не потянуть. Впрочем, как бы то ни было, Филин поблагодарил коллегу, вежливо выпроваживая того из кабинета и желая успеть отдохнуть до очередного звонка от начальства. А сам с большой неохотой включил рабочий компьютер. Ну, вот так сложилось, что не любил старший дознаватель электронную техники и как-то даже не доверял ей, хотя и признавал удобство и скорость работы. А пока жужжал под столом системный блок, и бегали по экрану сполохи загрузочной программы, позвонил одному из резервных сотрудников. – Велемор? Здравствуй. Зайди-ка ко мне, есть тут по твою душу дельце, – пригласил Филин коллегу. – Ты ведь у нас любитель девочек? вот и надо одну пощупать… в переносном смысле… В резерве отдела дознавателей числились только штрафники, но не те, кто заваливал дела по недостатку усердия или от отсутствия способностей к следственной работе, а такие, кто как раз переусердствовал не с тем человеком, в неподходящем месте или в неудачное время. А если говорить откровенно, то в резервную группу прятали тех, кто засветился или перед начальством, или перед вездесущими репортерами не с самой лучшей, красивой стороны. Дознаватель Велемор, любитель молодых девчонок, что никак не мешало его работе, был как раз из таких. Три недели назад он так взял в оборот дочку одного из богатейших людей в городе, что та рассказала ему всё не только о тех, кто снабжал её наркотиками, но и о закрытых для других «клубах», об обществе любителей сатанизма, о собственных экспериментах по садомазохизму. Случись нечто подобное лет пятьдесят-шестьдесят в Германии или другой, похожей режимом, стране, Велемор уже на следующий день погиб бы в автомобильной катастрофе. Но сейчас его просто отстранили от всех дел и перевели в резерв отдела, спрятав от назойливых домогательств отца той девицы, желающего непременно наказать наглого дознавателя, узнавшего про сильных мира сего то, чего ему знать не полагалось. Но вот чего нельзя было отнять у Велемора, так это его профессиональных качеств и особого умения общаться именно с молодыми девушками, при этом не обязательно пугая их карами небесными, а иной раз просто жалостливо выслушивая слезные истории, из которых рождались такие протоколы допросов, что многие коллеги рвали на себе волосы из зависти. И еще – в делах Велемор очень часто присутствовала капризная и редко кого осчастливливающая своим вниманием дамочка – удача. Расстроенный отстранением от дел Велемор пару дней пропьянствовал дома, периодически приглашая для уборки квартиры и прочих интимных занятий знакомых по службе и по жизни девчонок, но потом сообразил, что в качестве резервного дознавателя у него может быть гораздо больше преимуществ по сравнению со штатными коллегами. Во всяком случае, никаких конкретных дел он не вел, по срокам его не подгоняли и в средствах воздействия на подследственных не ограничивали. Впрочем, и в этом случае бывали исключения. – Вот тебе задачка, Иван, – сказал Велемору старший дознаватель, когда тот удобно расположился возле его стола, раскурив с разрешения хозяина, сигарету. – Надо тряхнуть молодоженку, у которой вчера на свадьбе гулял сам Комод… – Ух, ты! – не сдержался Велемор. – В самом деле? Это за ним ночью группа захвата ездила? – Вот и вся наша хваленая секретность, – с укоризной сказал Филин. – Все обо всём знают, утечка идет прямо с самого начала… Ну, да ладно, выезжала группа захвата, да никого не захватила, вот разве что начальственные звездюли, да и те сегодня с утра. Читать я тебе ничего не дам, пока еще нормальных бумаг нету, да и записи неотредактированные, их слушать до конца дня будешь, а мне надо, как обычно, «вчера и скорее». К невесте этой Комод со своей подружкой на свадьбе подходил, а потом и она сама к ним за столик присаживалась вместе с женихом. Только и она, и муж её новоявленный по нашим документам чистые, как ангелы. Это понятно, люди молодые, нагрешить еще не успели, во всяком случае – серьезно. Так что, если будешь усердствовать, учти этот момент. Жених, ну, то есть, уже муж, по предварительным данным, вчера был в сильном перепитии, если сегодня сможешь, и время позволит, поговори и с ним, иной раз у пьяных такое просветление сознания бывает, куда там всем трезвенникам вместе взятым. Там еще есть один нюанс. Это подружка Комода. С ней вообще полная темнота, то ли случайная девица, то ли профессионалка, а может быть и какая-то интересная рыбка случайно в нашу сеть заплыла. Попробуй прощупать про нее подробности, сам-то Комод в этом смысле не так интересен, о нем мы достаточно знаем, а вот эта подруга… Ну, да не буду тебя учить, сам всё знаешь. Живут молодые в общежитии, побеседуешь, если надо и с комендантом, да и наш человечек там есть, подсобником как бы трудится, ну, сантехник-слесарь-плотник и так – подай-принеси. Жевкович Семен его зовут». – Веселое задание, – покачал головой Велемор. – Раскручивать молодоженов с похмелья после разбитой свадьбы, да еще и аккуратно про подружку узнавать… Ладно, поеду, думаю, за пару часов справлюсь. – Не гоню, Иван, – ответил старший дознаватель. – Но – меня начальство давит, сам понимаешь… Филин не стал объяснять коллеге, что начальство пока еще только обозначило задачу, даже не установив официально сроков. Но опыт работы в отделе подсказывал, что когда сроки будут проставлены, то времени на следственные мероприятия не останется, а будет только слабая возможность прикрыть свою горячо любимую задницу срочно, а потому не всегда аккуратно написанными бумажками. А сейчас старший дознаватель торопил Велемора из-за того, что нащупал невнятный, может быть очень и очень случайный, но, тем не менее, интересный персонаж во всей этой истории с неудачной охотой на боевика и террориста Комода. Кстати, себе Филин оставил самое вкусное и горячее мероприятие: общение с «Лисой», которое могло дать для расшифровки всего дела гораздо больше изучения бумаг, черновых записей опроса студентов и предстоящего Велемору визита к молодоженам. Первое брачное утро Остановив машину за квартал от студенческого городка, особого, отдельного от остального города анклава, живущего по своим правилам и зачастую не допускающего «ликвидаторов» разбираться с местными происшествиями, попросту не информируя о них, Велемор отправился пешком разыскивать нужное ему общежитие. Среди снующих туда-сюда студентов дознаватель выделялся разве что возрастом и какой-то специфической ухоженностью взрослого, старого холостяка. Да и то, честно говоря, не от всех. Встречались ему по дороге и великовозрастные особи обоих полов из разряда «вечных студентов», которые давно уже нигде не учились и не работали, но продолжали обитать в студенческих общежитиях на птичьих правах, но с твердой убежденностью, что права их природные, самые что ни на есть законные. «И когда ж они только учатся?» – подумалось Велемору по дороге к жилым корпусам городка при встрече с множеством молодых людей, деловито и не очень перемещающихся по едва-едва выглянувшим из-под снега асфальтовым дорожкам. Впрочем, будь сейчас потеплее, дознаватель встретил бы гораздо больше бездельно шатающихся, а в такую погоду многие предпочитали укрываться в комнатах и вестибюлях общежитий и в многочисленных дешевых и непрезентабельных кафе и столовых, коротая там время до вечера, когда, по умолчанию, и начиналась настоящая студенческая жизнь с вином, картами, девчонками и весельем. Коменданта искать долго не пришлось. На первом же домике в пять этажей с покосившимися дверями подъезда и грязными стеклами окон Велемор увидел старую, затертую и обшарпанную вывеску «Комендант», а ниже ее веселый, но уже потускневший от сырости плакатик «Совет да любовь», вывешенный кем-то из друзей вчерашних молодоженов. Повезло дознавателю еще и в том, что комендант оказался на месте. Солидных размеров, заплывший жирком и абсолютно лысый мужчина перебирал и раскладывал на своем столе документы, непрерывно ворча себе под нос что-то ругательное, но, видимо, не обидное для окружающих стол трёх девушек и одного люмпенского вида мужичка в рабочей спецовке. Конечно, можно было дождаться, пока комендант освободится, а уж потом и приступать к разговорам и предварительным расспросам, но Велемор решил, что появление дознавателя не должно вызвать излишнего любопытства после вчерашнего случая на свадьбе, и, оттеснив плечом одну из девиц, о чем-то яростно и капризно втолковывающей толстяку, молча положил на стол поверх бумаг свое служебное удостоверение, затянутое в черную кожу с серебряными, готическими буквами на ней. Разговор умолк, будто кто-то обрезал его, и вся честная компания уставилась на Велемора с удивлением и недоумением, видно было, что дознаватель, да и вообще люди из службы тут большая редкость. Первым сориентировался комендант, скомандовав девицам: – А ну-ка, выйдете отсюда все! Видите – какие люди ко мне пришли! Замолчавшие девицы комнату покинули со скоростью разбегающихся со света тараканов, а вот пролетарий вышел не спеша и, как почувствовал Велемор, остановился сразу за дверью, закуривая нечто невообразимо вонючее, но все-таки табачное по своей сути. – Вы, это, присядьте, – предложил, было, комендант, но, заметив пренебрежительный жест Велемора, сразу попробовал перейти к делу: – Вы ведь по вчерашнему происшествию? – По вчерашнему, – подтвердил Велемор. – Где молодоженов найти? – Рядышком, – подскочив с места, зачем-то засуетился толстяк. – Через один корпус они. Я им разрешил недельку вместе пожить, пусть… ну, а потом, как положено, каждый в своей комнате, или пускай ищут квартирку где-нибудь в окрестностях. Вы знаете, у нас многие так – числятся тут, в общежитии, а живут по всяким разным местам, а когда доходит дело до всяких происшествий, то с меня спрос: почему не смотрел, почему мер не принимал? А как же я смотреть буду, если они совсем в другом месте живут? – Как их там найти? – перебил словоизлияние коменданта Велемор, перефразируя свой вопрос. – Ой, это легко, вам повезло, сейчас, – опять засуетился на ровном месте толстяк и крикнул: – Семен! В дверях показался окутанный едким дымом только что покинувший комнату пролетарий. – Вот, Семен, подсобник наш, на все руки мастер, он у нас один по всем специальностям, хороший работник и человек отличный, – зачастил толстяк, видимо, от природы не умеющий говорить коротко и по делу. – Он вас и проводит и подождет, если надо, и покажет что надо, если чем-то еще заинтересуетесь… Велемор, не слушая больше коменданта, подхватил со стола свое удостоверение и вышел в коридорчик, плечом вытесняя замешкавшегося на пороге пролетария. «Похоже, я удачно зашел, – подумал он, – хотя бы нашего человека искать не придется…» В том, что этот самый Семен и есть помянутый старшим дознавателем Филиным Жевкович, сотрудничающий со службой, Велемор не сомневался. – Веди к молодоженам, да по дороге расскажи, что про них знаешь, – велел дознаватель, выходя из подъезда. – На опохмелку бы, барин… – юродиво высказался Семен, ехидно поглядывая на спутника. – Ну, не дурачься, – попросил по-хорошему Велемор. – Я тут на минуту, по делу, поговорю с молодоженами и уйду, дело-то выеденного яйца не стоит, а – положено! Так что давай покороче и суть. Дойдем, расплачусь. – А что ж про них говорить? – начал свой монолог агент. – Крайностей не замечено. В городке и он, и она недавно, ну, то есть чуть больше года, но она пораньше прибыла. Наркотой не балуются, во всяком случае, что б регулярно потребляли, незамечено. А так, раз-другой, кто ж из них (Семен жестом обвел окрестные корпуса) не пробовал? У нее родители, хоть провинциальное, но шишки на ровном месте, денег девке не жалеют, общагу оплачивают, учение – тоже, и так, на жизнь, неплохо высылают. У него, по-моему, такие же, или чуток побогаче, только из другой провинции. Вот и всё, если коротко-то…» – Зачем поженились? – уточнил Велемор. – Да как сказать… – Семен немного замялся. – Тут уже из области слухов, так что сильно не бейте, если не подтвердится… Велемор коротко кивнул. Они неторопливо шли по мокрой снежной мешанине, дознаватель, чуть презрительно глядел прямо перед собой, играя роль некоего придирчивого и брезгливого начальника, а Семен, докладывая негромко, изо всех сил жестикулировал так, что б со стороны показалось, будто он что-то доказывает Велемору. Дознаватель отметил про себя эту довольно удачную игру сексота и одобрил её. «Надо будет деньжат ему подкинуть», – решил Велемор, довольный соблюдением конспирации. – Народ говорит, что Марина Хван, невеста, то есть, жена молодая, очень даже не против и с женским полом побаловаться. Ну, тут это у многих, не то, что бы лесбиянка, а так – экспериментируют по молодости. С полгода назад у этой Марины еще с парой подруг даже маленький такой клуб организовался. По-моему, и жили они вместе, в одной, то есть, комнате. Ну, то, что там у них случалось, не знаю, свечку не держал, не прослушивал и не просматривал, тут этого добра и так навалом, некоторые специально на виду сексятся, говорят, так азарта больше. А месяца три-четыре назад случилась у Марины любовь с какой-то пришлой девушкой. Серьезная, как говорили, любовь. Только не взаимная, поматросила та девица Марину и бросила. Ну, жизнь такая, всяко бывает, правда, Марина-то с катушек малость слетела, в разных тут игрищах участвовала, совсем неприличных. А потом вот пару месяцев назад появился жених этот, Петр. С ним проще. Без всяких отклонений, по бабам, да по водке, то есть, по коньяку, конечно, больше. Ну, Марина ему и понравилась, а она, похоже, просто свою любовницу забыть хотела, вот и решила узаконить отношения. Мол, у меня, всё, как у людей, и даже счастье в личной жизни имеется. Но это все, по разговорам, слухам, пересудам…» – Почему им родители нормальную свадьбу не сделали? – спросил Велемор. – Говоришь, шишки, а свадьба в каком-то шалмане местном была. Несолидно как-то… – Так ведь… шишки-то они шишки, но где-то там, далеко, – Семен сделал неопределенный жест, изображая это самое «далеко», – и, видать, воспитание им не позволяет детей до такой степени баловать. Вообщем, лишних денег у вашей парочки не бывает, потому, как жилье и учебу родители перечислением оплачивают, сразу в казну университетскую. А на руки своим чадам суммы, по их меркам, небольшие высылают. Думаю, что б не забаловались от больших-то. Да и свадьба эта… Какая-то… скоропостижная, вот. За неделю всё решили, организовали. Видать, родители и обиделись, что с ними не согласовали, никого не пригласили. Я бы тоже обиделся. – Получается, что ни с каким подпольем эти ребятки не связаны? и на свадьбе случайность вышла? – Так и получается, – согласился Семен, – если с кем из подпольщиков знакомы, то только так, шапочно, «здравствуй и прощай», а уж что бы сам Комод… в это не верю, да и не появлялся он в городке ни разу. Я бы знал, тут язык за зубами держать не умеют. – А вот, что это за девица, с которой у Марины этой любовь была? – спросил дознаватель. – Откуда? что из себя представляет? – Не могу знать, – отрапортовал Семен. – Не из наших, и долго в городке не бывала. Может, заходила на часок-другой, может и переночевала пару раз, но не больше. Тех, кто постоянно здесь ошивается, я знаю. Видать, они где-то в городе чаще встречались, да любовь крутили. – Сам-то девицу эту видел? – Не довелось, по рассказам: маленькая, худая, стриженная, как мальчик. Чем уж такая Марину приворожила, ума не приложу. – Хорошо работаешь, – похвалил докладчика Велемор. – Много знаешь… – Много, да не всегда с толком, – посетовал Семен. – Вот про наркоту эту проклятую, сколь раз докладывал по команде. Бестолку, только хвалят, да премии выдают, а здесь, в городке, один продавец на другого меняется и – всё по-старому. Велемор промолчал, не желая ни объясняться, ни говорить о том, что на наркотиках в службе сидят самые уж никуда не годные дознаватели и оперативники. Не до них сейчас, когда подполье грозит со дня на день вывести на улицы люмпенов и устроить резню не хуже, чем двадцать лет назад в северной провинции. – Вот, пришли, значит, ваше благородие, как велено было, – сменил тон Семен, останавливая дознавателя на просторной лестничной клетке перед длинным тенистым коридором, из которого тянуло неаппетитными запахами просушивающейся обуви, грязного белья, давно немытых тел и застарелого табачного перегара. – По левую руку третья дверь будет, они нынче там теперь жить будут… – Комендант сказал – временно, – уточнил Велемор. – Это у коменданта временно, а так – постоянно, пока не разбегутся, – пояснил Семен. – Здесь же все так и живут: кто с кем хочет, а не по схеме заселения. Ну, да если чего изменится, я сообщу… – И если вспомнишь чего интересное, тоже, – посоветовал Велемор. – И не только по команде, но и сразу на имя старшего дознавателя Филина Владимира Семеновича. Он благодарен будет. С этими словами Велемор достал из кармана пару серебряных монеток не самого мелкого достоинства. – Это ж вроде как премия получается, – довольно ухмыльнулся Семен. – Премного вами благодарны, ваше благородие. Велемор уже не слушал ёрничающего агента, шагая по коридору и брезгливо морщась от запахов, казалось, пропитавших даже стены. Возле дверей указанной Семеном комнаты дознаватель на несколько секунд остановился, прислушиваясь, но в комнате было тихо. Натянув на руки тонкие кожаные перчатки, Велемор аккуратно тронул ручку двери, даже не подумав постучаться или еще как обозначить свое присутствие. Застать опрашиваемых врасплох, в самый неподходящий момент, когда они не ожидают вопросов – одна из первых заповедей службы. Дверь оказалась на удивление незапертой, и тут же в нос Велемору шибанул кислый запах блевоты, дорогой парфюмерии, чего-то спиртного и застоявшегося человеческого пота. Уж до чего неаппетитно пахло в коридоре, но комнатные запахи могли дать коридорным сто очков вперед. «И как же они тут первую-то брачную ночь проводят?» – с отвращением подумал Велемор, понимая, что ничего первого у жениха и невесты в эту ночь не было, ну разве что, невольно участие в акции «ликвидаторов». В углу комнаты, чуть прикрытые от входа маленьким кособоким стенным шкафчиком, стояли сдвинутые вместе две казенные кровати лет двадцать назад сделанные явно из отходов тогдашнего производства, застеленные не очень-то свежим, помятым бельем. Возле одной из них виднелся источающий отвратительные ароматы тазик с остатками вчерашнего свадебного пира. На этой кровати спал, похоже, жених; на подушке, скомканной и обслюнявленной за ночь, виднелась довольно коротко постриженная мужская голова. На соседней подушке, отодвинутой к краю второй кровати, разметались белокурые локоны молодой жены. Велемор прикрыл за собой дверь, защелкнув, на всякий случай, изнутри замок, что бы никто случайно не мешался при разговоре, прошел мимо заставленного разнообразными бутылками стола к окну и с трудом открыл присохшую за зиму к раме форточку. Хлынувший в комнату свежий воздух с улицы, конечно, не разогнал скопившиеся за ночь запахи, но все-таки дышать дознавателю стало чуток полегче. Подтащив к кроватям единственный в комнате расшатанный грязный стул, Велемор присел и несколько секунд смотрел на оголенные девичьи плечи, чуть прикрытые кудряшками, а потом встряхнул Марину со слова: – Вставай, разговор есть. Поначалу девушка даже не пошевелилась, но через мгновение невероятно резво перевернулась на бок, сбросила ноги на пол и села на кровати перед отшатнувшимся от неожиданности дознавателем. Схватившийся было за пистолет, Велемор через секунду понял, что мутноватые, но очень красивые голубые глаза Марины еще спят, а все действия девушка проделала на автомате. Видимо, так её часто будили по утрам подруги или друзья, зазывая на лекции, семинары, коллоквиумы, а она делала вид, что уже встала, старательно досыпая на ходу последние, такие сладкие минутки. – Просыпайся, – погромче приказал Велемор, стараясь не замечать обнаженных грудей девушки, нахально качающих сосками на расстоянии вытянутой руки. – Ох... ты кто? – простонала Марина, даже не думая скрывать свои прелести и только убирая со лба неверным движением прилипшие кудряшки волос. – Петька, что ли, нужен? – И он тоже, хотя, кажется, толку от него не будет, – сказал Велемор, резко махнув рукой перед лицом девушки. Она, просыпаясь, отшатнулась и тут же, сообразив, что напротив нее сидит посторонний, совершенно не знакомый человек, потянула из-под себя одеяло, пытаясь прикрыть обнаженную грудь. Получалось это у Марины плохо, она запуталась, пытаясь привстать, прикрыться рукой и одновременно тянуть одеяло, и девушка, потеряв и без того слабые силы в безуспешной борьбе за приличия, зло сказала: – Чего уставился? Сисек не видел голых? – Твоих не видел, – согласился Велемор, показывая Марине черные корочки удостоверения. – Просыпайся, разговор будет. Все-таки жалея немного молодоженку, да и после разговора с агентом не считая её сознательно причастной к противозаконной деятельности, Велемор отвернулся, подтаскивая стул к столу и рассматривая батарею бутылок из-под сухого вина, дорогого коньяка и минеральной воды и даже почему-то моющего средства для окон. Бутылки из-под минералки преобладали, а парочка оказалась даже не открытой, чем Велемор и поспешил воспользоваться, вскрыв о край стола одну из бутылок и с удовольствием сделав глоток прямо из горлышка. Тем временем Марина расправилась с одеялом, успела даже махнуть по вздыбленным со сна волосам щеткой, набросила на плечи сильно измятую, длинную блузку, служащую ей, по всей видимости, домашним халатиком, и подошла к столу. Не смущаясь присутствия дознавателя, девушка жадно подхватила одну из недопитых бутылок с минералкой и присосалась к горлышку. – Ух, хорошо, – через пару секунд сказала она, возвращая бутылку на стол и одергивая блузку. – Чего вы хотите от нас? вчера же полночи вашим рассказывала всё, что могла. – Вчера было вчера, – философски заметил Велемор. – А сегодня есть другие вопросы. Да и не надо сразу вставать в позу обиженной, не рекомендую. На твоей свадьбе неожиданно оказался такой человек, что лучше бы тебе вообще не знать, что такие люди на свете есть. Поэтому теперь расспрашивать тебя будут долго, часто, дотошно. – Ну, вот еще, – попробовала фыркнуть Марина. – Какой-то дурак приперся в кафешку, так и сразу – на моей свадьбе, такой человек… Получилось законное возмущение у нее плоховато, но не потому, что Марина была неважной актрисой, а исключительно из-за похмельного состояния. Все мысли девушки сейчас устремились в одном направлении: «Как же тошно и плохо… и что б я еще раз… да никогда в жизни столько пить не буду… вот только бы выжить сегодня…» Заметив это, Велемор встал и подтолкнул Марине стул, на который она плюхнулась с огромным облегчением, стоя её слегка покачивало, да еще, как на грех, и тошнить начало. Успев метнуться к тазику в изголовье Петра и упасть на колени, девушка начала звучно очищать желудок. Покачав укоризненно головой, Велемор отшагнул к форточке и терпеливо закурил, дожидаясь возможности продолжения разговора. Через несколько минут Марина, обтерев рот и без того не слишком чистым рукавом халатика-блузки, с просветлевшими, но слезящимися и страдальческими глазами, вернулась к столу. – Извините, – буркнула она, – вчера все-таки свадьба была, вот я и того… – Меня как раз свадьба и интересует, – возвращаясь к нужной теме, поддержал разговор Велемор. – Особенно некоторые гости. – Ну, не знаю я этого вашего террориста, – прижимая руки к животу, со страдальческой гримаской ответила Марина. – И как он пришел – не знаю. Там все приходили, кто хотел, двери-то настежь. Вот он и заглянул на огонек. Может, мимо проходил и выпить просто захотел. Я потом видела у него на столе коньяк… Ох… Девушка, гулко сглотнув, с трудом сдержала очередной позыв к тазику. Но дожидаться, когда она восстановит форму и сможет разговаривать без похмельных страданий, Велемор не мог. – А зачем ты к его столу подходила? – спросил он. – Тебе же положено было на своем месте сидеть, поздравления и подарки принимать. – Да он пришел, когда все поздравления уже кончились, – сказала девушка. – И что же, даже не подошел к твоему столу? не поздравил? – Подходил, – созналась Марина, – только он не сам подходил, это моя знакомая его привела, но ее я тоже не приглашала, у меня с ней… ну, сложные отношения, да и давно не виделись, да и не хотела я ее на свадьбе у себя видеть, но она же как-то узнала, пришла… а мы уже в тот момент выпивши были, и я, и Петя, да и гости тоже, хотя, какие там гости, я сама пятерых приглашала, может, Петя еще десяток, а набилось человек сто, лишь бы погулять, да только мне-то все равно, они с собой всё приносили, а Петя быстро так… – Стоп, – сказал Велемор, чувствуя, что девушку понесло куда-то в сторону. – Из всех гостей меня интересуют только двое. А если уж совсем конкретно, то одна. Давай-ка, про подругу свою поподробнее, и лучше – с самого начала… – С начала… – Марина замялась, оглядываясь на кровати, где продолжал свой тревожно-похмельный, но пока еще безмятежный сон молодой муж. – Не хочешь при нем? – хмыкнул Велемор понимающе. – Ну, не стоит мужчинам всё знать про своих женщин, – фразой из какого-то журнала ответила Марина. – И что ж ты предлагаешь? Отвести тебя в управление прям вот в таком виде? Или мужа твоего куда-нибудь перетащить, завернув в одеяло? – спросил Велемор. – Куда ж его тащить, проснется еще, опять выпить захочет и секса, – вздохнула Марина. – Ну, вообще-то, у нас тут есть на этаже уголок, где посекретничать можно. С утра там обычно свободно. Можно туда… – Хорошо, – Велемор выкинул в форточку окурок, – пошли, посекретничаем. – Я сейчас, – попросила Марина, устремляясь вроде бы за шкаф, но оставаясь при этом на глазах дознавателя. Впрочем, чужой взгляд совершенно не помешал девушке скинуть халатик и трусики, заменив их на короткую юбчонку и бесформенную футболку на пару размеров больше нужного. Ну, и главное – чуть помады на губы, еще раз щеткой по волосам и обязательно посмотреться в зеркало – всё это в генетическом коде у женщин записано, и неважно, в каком они сейчас состоянии, процедура должна быть соблюдена. – Пойдемте, – сказала Марина, возвращаясь к столу и кокетливо, по её понятиям, поводя плечами. Следствие продолжается «Вот ведь, черт возьми, и зачем же я её трахнул, – кисло размышлял Велемор, поспешая по грязным дорожкам студенческого городка к своей машине. – И по делу это не нужно было совсем, и не прельщала она меня такая – помятая, похмельная, только что из-под бочка молодого мужа, который, пьяный-пьяный, а, небось, пару раз её поимел за ночь… А вот ведь как получилось…» Марина вцепилась в дознавателя, как клещ, мол, сил нет, как хочу мужика с похмелья, а Петьку-то не добудишься, он и без похмелья раз в два дня может, а тут после такой гулянки, даже если и проснется – только минералки захочет, а вот умру, молодая и красивая, если мне никто сейчас ничего не вставит… Хорошо хоть «секретное местечко», куда Велемора привела девушка, было, в самом деле, в меру студенческих понятий уютным и уединенным. Впрочем, в то, что в этом местечке Семен Жевкович не поставил казенную камеру наблюдения, Велемор не верил, очень уж сподручно смотреть и слушать за происходящими здесь тайными встречами. Поначалу Марина даже раздеваться потянулась, надеясь превратить случайный секс в полноценное удовольствие, но Велемор просто развернул ее лицом к помятому, потертому диванчику со следами страсти предыдущих уединявшихся здесь пар и наклонил, стараясь не думать, что будет, если девушку опять затошнит. Слава силам всевышним, обошлось без этого, но вот как он-то сам расслабился!!! Даже стыдно было потом, когда Марина начала ластиться, как кошка, уверяя, что такого бурного и внезапного соития у нее еще в жизни не было. Врала, конечно, как почти обо всем в это утро, но красиво. Велемор покачал головой, в очередной раз переживая свое «падение», ну, да ладно, главное-то он все-таки выяснил. Вот только тянуло это главное на очередной виток расследования. «Впрочем, пусть об этом болит голова у Филина, надо бы ему доложить, вот только предварительно выяснить еще кое-какие детальки», – думал Велемор, забираясь в салон машины и запуская двигатель. Выяснение деталей заняло почти час времени, и когда дознаватель связался, наконец-то, со своим старшим коллегой, время стремительно приближалось к обеду. – Дела обстоят так, Семеныч, – по-свойски начал доклад Велемор. – С Комодом точно была знакомая невесты. Имя-фамилия ничего не говорит, по нашим делам она нигде не проходила даже краем, это я уже уточнил по общей базе данных. Пришла она целенаправленно на свадьбу, а Комод был при ней, то ли просто, как ухажер, то ли, как охранник, тут у меня неразборчиво выходит. Зачем пришла: у нее, понимаешь ли, некоторое время назад были отношения с невестой… – Пугаешь меня ты, Иван, – отозвался Филин. – Не иначе, как заговор лесбиянок раскрывать придется… – Там много чего между ними было, не только лесбос, – продолжил Велемор. – Вообщем, как-то эта подруга невесту к себе привязала через эти специфические отношения. Та готова была за ней, как собачка, бегать. Но – подруга вдруг пропала на два с лишним месяца, а когда объявилась, дала невесте от ворот поворот, та, с горя-то, замуж и вышла. Так вот, подруга эта работала в конторе у Архитектора… – Ого! – вскрикнул Филин. – Это точно? – У Архитектора работало в то время всего три женщины, из них только одна подходит по возрасту. Вот так-то. Мало того… – Велемор сделал паузу, закуривая. – Ты это специально время тянешь? – не выдержал старший дознаватель. – Издеваешься в отместку? так хоть скажи – за что… – Нет, прикурил я просто, – пояснил Велемор, в душе очень довольный такой заинтересованной реакцией старшего товарища. – Продолжаю. Появившись вновь на горизонте после двухмесячного отсутствия, подруга эта снова устраивается к Архитектору! Как оно тебе? – Фатально, – согласился Филин. – Архитектор обратно к себе никого не берет, будь это его лучший друг… А эту, получается, взял? – Взял-взял, она и сейчас там работает, – порадовал коллегу Велемор. – Я проверил, у нее сейчас заканчивается третий день отдыха за свой счет, завтра должна появиться на месте. – Думаешь – появиться? – с затаенной надеждой спросил Филин. – К чему гадать, проще дождаться завтра и увидеть, – ответил Велемор. – А пока проработать этот персонаж по нашим каналам, ну, то есть через сотрудников Архитектора. Ты, как начальник, можешь знать, у нас там кто-нибудь есть? Хотя бы уборщица какая? – Нету, Иван, – с грустью в голосе сказал Филин, даже не обидевшись, что его назвали начальником. – Разве что – из личной агентуры руководства управления, а так бы я знал. – Хорошо Архитектор прикрылся, – с уважением отозвался Велемор. – Тогда, может быть, просто с людьми поговорить? Ну, не все же в конторе подпольщики и революционеры, мать их, есть и нормальные люди. – Ну, да нормальные-то, однозначно, есть, – сказал Филин. – Вот только соваться в контору среди белого дня с нашими аусвайсами смысла нет. Даже если подруга эта ни в чем не замешана, предупредят её… – Да ведь она и так уже предупрежденная, – подсказал Велемор. – Думаешь, после вчерашнего она на работе появится? – Если и не появится, то присмотреть дополнительно за конторой именно завтра надо, – согласился с рассуждениями товарища старший дознаватель. – И не одному тебе или мне, а с оперативниками, что б, не дай бог, еще какого сюрприза не выскочило. – Думать будешь? – понимающе спросил Велемор. – Буду, куда ж деваться-то, – пожаловался Филин. Велемор выдержал паузу, как бы не напрашиваясь в помощники, но в то же время и не отказывая, если Филину вздумается озадачить его еще каким-то заданием. – Знаешь что, – после недолгого размышления придумал старший дознаватель, – сгоняй-ка ты к Архитектору. Сейчас ведь время обеда, у него, конечно, это не так четко обозначено, как у нас, но все-таки люди питаться должны. Может быть, кого и перехватишь за столом? Там же куча всяких маленьких забегаловок неподалеку, наверняка они туда ходят, а я тебе сейчас сброшу фото тех, кто, по нашим данным, ни в чем не замешан. – А я и не против, – неожиданно весело согласился Велемор. – Заодно и сам пообедаю за казенный-то счет. – Ты только не перебарщивай с казенным счетом, – предупредил Филин. Сотрудники управления иной раз злоупотребляли разрешенными по инструкции обедами и ужинами с агентурой или при исполнении, выкатывая в бухгалтерию астрономические суммы. Чаще всего начальство сквозь пальцы смотрело на мелкие шалости, но иной раз вступалось за финансовую честь службы, наказывая зарвавшихся оперативников и дознавателей и материально, и морально. Велемор такими мелкими пакостями не занимался, но, памятуя о записи всех служебных разговоров, Филин счел долгом лишний раз выставить себя перед начальством борцом за экономию. – Я много не ем, – моментально уловив смысл назидания, ответил Велемор. – Жду от тебя фото, а пока трогаюсь к Архитектору. … – Ничего о ней не могу сказать плохого, – энергично тыкая вилкой в отлично прожаренные кусочки натурального мяса, сказал Савелий, один из сотрудников, работающих в фирме Архитектора и при этом, по данным управления, никакими связями с подпольем и близкими к нему людьми себя не запятнавший. Да и вообще, человеком порядочным и благонадежным, замечаний со стороны службы не имеющим, ну, может быть, только улицу не по правилам иной раз переходил, да в юности попробовал пару сортов легких наркотиков. Однако сейчас с Савелия можно было писать скучный многотомный роман «Настоящий гражданин, порядочный отец семейства и достойный член общества». Сегодня с утра Савелий был на одном из объектов, курирование которого входило в его непосредственные обязанности, а потому не успел пообедать вместе с сотрудниками конторы, которые вот уже с полчаса, как вернулись на свои места, умиротворенно переваривая комплексные, но дешевые, полусинтетические обеды, оплачиваемые им хозяином. А вот Савелию предстояло покушать за собственный счет, потому он и выбрал заведение чуть побогаче, чем то, с которым у Архитектора был заключен договор на кормление сотрудников. Расположившись за столиком и начав изучать вообщем-то стандартное для кафе такого класса меню, Савелий спокойненько пыхал сигареткой, как тут к нему и подсел уже час маявшийся бездельем Велемор. Начало разговора было стандартным: аусвайс, уверения в том, что служба не имеет к Савелию никаких претензий. И просьба – поделиться своими впечатлениями от работы молодой сотрудницы. – Да мне-то и не хочется от вас ничего плохого про нее услышать, – заверил Савелия дознаватель, заплетая словесные кружева. – Что бы никаких вам государственных секретов не выдавать, скажу просто: вот ищем мы одну девушку, есть такие расплывчатые приметы, что под них полгорода подойдут, но есть и разные маленькие особенности. Ну, не будем же мы хватать всех, сколько-нибудь похожих на словесный портрет и выпытывать, где они были и что делали в определенное время. Да потом еще и проверять их слова. Никаких сил у службы не хватит. Вот мы и пытаемся предварительно поговорить с друзьями, знакомыми, сослуживцами. А вдруг ваша коллега по работе даже близко не та, кого мы ищем, хоть и такая же миниатюрная и невысокая? – Да уж, что маленькая, то маленькая она, – согласился Савелий. – Я таких дюймовочек редко в жизни встречал. Вот только наша-то Анька все время бегает на огромных каблучищах. Я, знаете ли, даже пугался первое время, когда ее видел, так и казалось, что она сейчас со своих шпилек свалится… – А курит она? – подбодрил Савелия наводящим вопросом Велемор. – Да, сейчас же вся молодежь курит, – согласился Савелий. – Не скажу, что бы часто, но иной раз зайдешь к ним в комнату, а там дым коромыслом, смолят все, и Анька тоже. – А вот насчет спиртного? или, там, наркотиков? – Видел несколько раз, когда на работе дни рождения праздновали, но она не злоупотребляет. Выпьет пару-тройку рюмок – и всё. Правда, пьет только крепкое, ну, коньяк или водку. Как-то раз одному товарищу прислали настоящий ямайский ром, так и от него Анька не отказалась, попробовала, вот только потом ругалась, что это не ром, а самогонка обыкновенная… – Может, и в самом деле над вами так пошутили? – поддержал разговор дознаватель. – У нас такие шутки не приняты, – надулся Савелий, поддерживая реноме фирмы. – А ром в самом деле очень специфический напиток. Я, конечно, не знаток, но и самому показалось, что на самогон картофельный похож. В нашем районе такой иногда продают, если вам будет интересно, даже подскажу кто… – Про самогон отдельная история, – открестился от желания Савелия посотрудничать с «ликвидаторами» Велемор, – сейчас вот конкретно ваша Анна интересует. Так что про наркотики скажете? Может быть, замечали что-то? – Нет, ничего. У нас и так с этим строго, хозяин терпеть не может никаких, даже слабых; мальчишек вон, при приеме, предупреждает обязательно, что бы даже не думали курнуть чего или понюхать. Конечно, что Анька после работы делает, сказать не могу, но вот ничего наркотического в ней не заметил. Если, конечно, те симптомы брать, что в телевизоре говорят, ну, про зрачки там, про заторможенность и прочее. Да какая у нее заторможенность. Шустрая она, заводная, расторопная. По работе, сколько я знаю, претензий не было, да и с коллективом сжилась, а это не просто, у нас ведь одни мужчины, да и те в основном – мальчишки. Но и с ними она легко справляется. Нет, никаких романов на работе не замечалось, а что там после… Разное говорят, вот только, не верю я в это, все время кажется, что она сама масла в огонь подливает. Особенно по началу, как только пришла, к ней же только ленивый не клеился, ну, и серьезные люди тоже, такие как я, но – у меня жена, двое детей, зачем мне такие приключения? А Анька тогда так и отшивала ухажеров своих, то брякнет, мол, всю ночь с подругой, извините, лизалась, то про троих своих сожителей, вот и пошли всякие разные сплетни, кто-то её лесбиянкой считает, а кто-то вычислил, что она аж с тремя мужиками одновременно живет. Но – кажется мне, что она так просто от мужчин отбивается, что б не приставали в рабочее время. Видимо, есть у нее уже счастье в личной жизни, а какое, зачем – объяснять не хочет, вот и выдумывает о себе всякие глупости. Политикой она не интересуется, во всяком случае, разговоры об этом не поддерживает, знаете, блондинкой прикидывается, мол, а это как? а там зачем? Хотя умом её бог не обделил, ведет четыре проекта, все успевает, а если и задерживается на работе, такое у нас часто бывает, то только по вине заказчиков. Тут ведь такие люди иной раз попадаются, что плакать хочется. Завтра им проект распечатанный и с подписью шефа вести надо, а они сегодня вечером исправления присылают. И попробуй что-то возрази, скажи, что не успеешь. Сразу про штрафные санкции, про неустойку. Вот и сидим иной раз до полуночи. Где она живет, не знаю. По-моему, никто не знает, она ни разу ни с кем вместе дальше центра не ездила. Говорит, то дела у нее там личные, то встреча с подругой, а чаще просто одна с работы уходит, когда все уже разойдутся или минут на пятнадцать пораньше. У нас с этим строгости большой нет, можно и так, лишь бы дело не страдало…» Велемор слушал и нарадоваться не мог, что совершенно случайно наскочил на такого любителя потрепаться и пополоскать грязное бельишко своих сослуживцев. Ведь большинство людей, завидев черный аусвайс службы, почему-то замыкалось в себе, с трудом выдавая «да»-«нет» на самые простые вопросы. И чем больше слушал Велемор словоохотливого Савелия, тем более убеждался в мысли, что это миниатюрная, шустрая и заводная Анька, старинная интимная подруга невесты Марины, не случайно водит компанию с Комодом. Вот только роль её в подполье пока не вырисовывалась для Велемора. Ну, да дело-то такое, наживное, нарисуется завтра. А если и нет, то пусть вырисовывается и вытанцовывается у Филина. Кажется, свою работу по его заданию Велемор исполнил с блеском. Оплатив обед за двоих и с трудом выпроводив из-за стола Савелия, готового хоть до конца рабочего дня делиться своими знаниями, а заодно и предупредив его о необходимости молчать о встрече, Велемор заказал сверх счета, который припрятал для отчета и возмещения в бумажник, сто граммов коньяка. Конечно, можно было сейчас отправляться в управление и досиживать до конца рабочего дня там, предварительно под запись доложившись Филину о результатах беседы. Но можно было переслать запись беседы на рабочий компьютер старшего дознавателя, а свой доклад сделать по телефону, и посвятить этот вечер себе, любимому. Смотаться, скажем, в какой-нибудь клуб, поглазеть на девчонок, может, и потанцевать, подцепить какую-нибудь куколку на вечерок. Замечтавшись, Велемор незаметно допил коньяк. Желание возвращаться в управление улетучилось с последними каплями благородного напитка. В конце концов, он в резерве, может вообще не сидеть за своим рабочим столом, а только постоянно быть в пределах досягаемости для штатных средств связи, ну, и находится в состоянии пригодном для работы. «Значит, буду докладывать Филину из машины, а потом – отдыхать», – решил окончательно Велемор. Выговор На стенах топорщились грязные, старые обои, в углу, под грудой какого тряпья копошились тараканы, а может, уже и не тараканы, а какие-то сверхмутанты, не поддающиеся отраве, генномодифицированной пище и всеобщей химизации. Из-под потолка свисали лохмотья паутины, из-за двери несло чем-то кисло-кипящим, то ли подогреваемыми прошлогодними щами, то ли разлитой по полу уксусной кислотой. Анька брезгливо посматривала по сторонам, стараясь не особо морщиться от слоя грязи на полу, обрывков газет, сигаретного пепла и странных, окаменевших объедков на подоконнике. Хоть и жила она всю жизнь не в царских хоромах, но вот так запускать свою квартирку, пусть даже и временную, она никогда себе не позволяла, моментально вооружаясь щеткой, тряпками и ведром с водой, ну, а если позволяли обстоятельства, то и пылесосом. А вот на Пашу местная грязища впечатления не производила. Не то, что б он был менее брезгливым, чем его спутница, но относился к чистоте философски: «Кому-то нравиться сидеть в дерьме по уши, вот он и сидит», впрочем, сам садиться в такое вот дерьмо Паша бы не согласился, вот только эмоции выражал не так ярко, как его спутница. Возле стены, завешанной старыми куртками, пальтишками, драными телогрейками, военного образца шинелями разных фасонов и даже старым, потертым плащом от войскового комплекта химической защиты, сидел на скрипучем деревянном – с ума сойти, сколько же лет-то ему!! – стуле длинноволосый, отвратительно выбритый мужчина с впалыми щеками, одетый в жутко поношенный пиджак и затертые брюки. Впрочем, внимательно приглядевшись, можно было обнаружить, что вся одежда этого явного бродяги удивительно чистая, аккуратно подштопанная. А уж если встретиться с ним взглядом… Пронзительные, ясные глаза выдавали этого человека с головой: ну, не бывает у опустившихся на дно бродяг такого твердого, уверенного в себе взгляда. За его спиной, на узком топчане, покрытом какой-то дерюгой, были разложены микросхемы, приборы непонятного назначения, мелкие детали от мобильных телефонов и еще, одни только высшие силы знают, какой электронный хлам. – Не морщи носик, – посоветовал псевдобродяга Аньке, – я бы мог вас в «Метрополь» пригласить, вот только там все швейцары и официанты у «ликвидаторов» на жаловании, и проще было бы сразу с повинной пойти, чем самим себе развлечение со стрельбой и силовым захватом устраивать. Теперь рассказывайте, что произошло у вас… – Ну, погуляли мы, Бродяга, – покаянно сказал Паша, – вот так получилось, что… – Это я во всем виновата, – перебила его Анька, – потащила Паштета на эту проклятую свадьбу, захотелось передохнуть, сбросить напряг, вообщем… – Я виноват, не досмотрел, – не слушая Аньку, продолжил Паша, – можно было предположить, что опознают, вот только не думал, что среди студентов такие люди попадутся, да еще и на свадьбе, когда все пьяные, веселые и невнимательные… – Не правда это… – начала, было, Анька, но псевдобродяга перебил: – Достаточно, я понял, что вы друг друга не сдадите и будете товарища прикрывать до последнего. Теперь – по существу: кто что говорил, кто что делал. И коротко. Паша вздохнул, покосившись на Аньку, и начал доклад по делу, а девушка, едва сдержав полупрезрительное фырканье, уставилась глазами в стену за спиной Бродяги, мысленно примеряя на себя измазанные в земле и саже, заляпанные жиром и машинным маслом шинелки, телогрейки с торчащей из швов ватой и курточки. Прислушиваться к словам Паши ей показалось ненужным, вряд ли он наговорит чего-то лишнего, но, как и в самом начале разговора, постарается основную вину взять на себя. Аньке претило, что её пытаются выгородить, будто нашкодившую школьницу, но спорить и доказывать свое в присутствии Бродяги не хотелось, тот все равно не воспримет, а сотрясать просто так воздух как-то глупо. Рассказывал Паша, в самом деле, недолго и по делу, не исключая, впрочем, мелочей, на которые всегда обращал внимание. Псевдобродяга внимательно слушал, не задавая вопросов и не меняясь в лице, а когда Паша окончил свою речь и хотел было обратиться за подтверждением к Аньке, перебил его, кратко резюмируя: – Получается так, что Паша заслужил орден Синей Звезды с мечами и розами за спасение ценного сотрудника, а также заработал расстрел за недостаточную бдительность и удивительную беззаботность. В итоге плюс на минус дает ноль. И самое плохое в этой истории то, что Анна засветилась в его компании. Анька опять хотела что-то возразить, видимо, в пользу Паши, но Бродяга властным жестом остановил девушку. Она недовольно передернула плечами, но обострять конфликтную ситуацию не стала. – Единственно, что вас хоть как-то реабилитирует – это шум, который из-за вас поднялся. Никаких новостей, пока до меня добирались, вы, конечно, не слышали и не видели, поэтому расскажу коротенечко. Как утверждает телевидение и радио, во время спецоперации «ликвидаторов» в маленьком кафе на окраине города было задержано восемь членов группировки «Черный октябрь», двое были убиты, еще четверо пребывают в больнице в тяжелом состоянии. Погиб один сотрудник Управления, а двое получили ранения. Кстати, Паша, «по неподтвержденным пока данным», ты тоже задержан, и в новостях на это обратили особое внимание. – Гы-гы-гы, – не сдержавшись, высказалась Анька без тени иронии, – в больнице, наверно, тех мальчишек посчитали, что под гранатку в кафешке попали? а меня-то там не поймали случайно? – Зря смеешься, – посуровел взгляд Бродяги. – Тебя уже завтра с утра возьмут на работе, если туда сунешься, так что придется тебе, милочка, переходить на нелегальное положение и пожить с полгодика вот в таких вот апартаментах… Псевдобродяга широким жестом обвел комнату, в которой они находились, и ехидно подмигнул Аньке, мол, брезгуй-не брезгуй, а куда ж ты теперь денешься? – Да ни в жизнь!!! – возразила она, энергично сверкнув глазами. – Тоже мне проблему нашел – придут за мной. Как придут, так и уйдут… – Ишь, как расхрабрилась, – хмуро сказал Паша, видимо, недовольный своим «арестом». – Но вот только лучше в одной комнате с тараканами, чем в стерильной чистоте с дознавателями… это я тебе по своему опыту говорю… Там дураков не держат, умеют расспрашивать так, что молчать не сможешь… – О чем расспрашивать, Паштет? Ну, была я на свадьбе, ну, с тобой… – Анька презрительно скривила губки, – да мало ли с кем я сплю? или нас еще где хоть разок видели? или за мной хоть что-то есть? – А если и нет, то будет, – еще угрюмее, чем раньше, подсказал Паша, услыхав, что Анька «мало ли с кем спит». – Вкатают «сыворотку» и сама запоешь соловьем, о чем знаешь, и о чем не знаешь… – Не запугивай девушку-то окончательно, – меняя тон, добродушно посоветовал Бродяга, – все равно ей попадаться нельзя, даже если себе язык откусит и пальцы переломает при задержании… – Чего это я должна пальцы себе ломать? – возмутилась Анька. – Мазохизмом не страдаю, да и вообще, в постельных играх предпочитаю быть верхней… Паша не сдержался и чуть презрительно фыркнул, понимая, что обижает расхрабрившуюся Аньку, но ничего не смог с собой поделать, слишком уж по подростковому вела себя совсем, кажется, неглупая девчонка. Впрочем, на Пашино фырканье Анька даже внимания никакого не обратила, привыкнув за время общения с ним к легкой иронии в отношении себя. А вот Бродяге тон и слова Аньки абсолютно не понравились. – Ты, видимо, считаешь, что твой побег со стадиона забыт и никому не интересен? – язвительно спросил он. – Могу тебя огорчить: «ликвидаторы» не раскрытые дела в архив не сдают, всё помнят. И сегодня, в студгородке, по моей информации, очень интересовались именно тобой. Паша-то у них личность известная, а вот ты – «темная лошадка», но – пока. Как только кто-то из специалистов сравнит твое описание с описанием беглой девчонки со «стадиона», на тебя откроют настоящую охоту, будь уверена. А вот этого уже мы не можем допустить. Догадываешься – почему? – Кто бы, что бы говорил, – согласилась Анька. – Думаешь, не понимаю, зачем ко мне Пашу приставили? Что бы при случае долго не мучилась, он ведь и двумя пальцами мне шею сломает, если всё остальное работать у него уже не будет… – Не клевещи на товарища, – строго сказал Бродяга, но глаза все-таки спрятал, – Паша тебя оберегает от глупых случайностей. Паша тоже не стал смотреть Аньке в глаза, похоже, она попала в больное место и Бродяги, и своего телохранителя. Впрочем, контролируя почту подполья, поставив сигнальный «колокольчик» на пульт «ликвидаторов», Анька вполне адекватно оценивала себя и свои призрачные шансы попасться когда-нибудь в лапы дознавателей живой. Демонстративно отвернувшись к дверям, Анька предоставила возможность одному из руководителей подполья самому выходить из неприятной ситуации, в которую он попал и по её вине тоже. – Паша, ты ведь сейчас с машиной? – поинтересовался Бродяга после затянувшейся паузы. – С машиной сейчас опасно будет, – ответил Паша. – В общественном транспорте контроль слабый, да и затеряться там проще. – Думаю, Анну надо из города вывозить, – пояснил Бродяга. – Через пару месяцев нам понадобится весь её талант в общении с сетями и компьютерной техникой, а пока – просто спрятать. – Есть куда? – уточнил Паша. – А с чего вы решили, что я вообще куда-то поеду? Не хотите моего мнения спросить? – вернулась в разговор Анька. – Девочка, – пытаясь, что голос его звучал проникновенно, сказал Бродяга. – Девочка, твое мнение для нас исключительно важно и ценно, когда дело касается того, в чем ты асс, но тут ведь ты не в курсе, как скрываться от «ликвидаторов», как заметать следы, где можно безопасно переночевать, а куда лучше и не соваться… – Двадцать лет прожила как-то, – пожала плечами Анька, – да и вообще, моя шкурка – это моя проблема, или мы как-то по-другому говорили зимой? – Безопасность твоей шкурки стала безопасностью нашей организации… – попробовал воздействовать на логику Бродяга. Отлично разбирающаяся в компьютерах и программах, умеющая с лёта расшифровать логику чужой защиты, Анька с собственной логикой была не в ладах. Да и важность задач, о которых только и талдычил при редких встречах Бродяга и кое-кто еще из подполья, начинала раздражать девушку. – Мог бы сразу сказать, что теперь действует блатное правило «вход – рупь, выход – два», – прокомментировала Анька, зачем-то старательно выводя Бродягу из равновесия. Тот психанул, ударив себя кулаком по колену, собрался было в сердцах ругнуться и выгнать вон наглую девку со светлой головой, темной биографией и замашками уличной проститутки, но его опередил Паша. – Сунул бы я тебе по сопатке, – размеренно, глядя в глаза в Аньке, сказал он. – Да вот беда, ты же после этого выживешь, да не просто выживешь, а и меня своим языком доконаешь… злая ты, не буду больше с тобой водиться… И эта детская угроза испугала Аньку сильнее, чем перспектива встречи с «ликвидаторами», чем все нравоучения Бродяги, чем обещания Архитектора-Володи лишить премии… – Я больше не буду, Паштет, – сказала Анька, пытаясь обнять Пашу, но – рук её не хватило, и она просто прислонилась к его широкой груди. Паша осторожно и нежно погладил её по голове. – Все в порядке, – сказал он, через макушку Аньки обращаясь к Бродяге. – Мы сделаем, как надо… – Переходите на нелегалку? – вздохнул было с облегчением Бродяга. Но Анька не дала ему насладиться маленькой победой над собой, тем более, что была она одержана совсем не руководителем подполья, а одним из самых известных боевиков-«исполнителей». – Какую на хрен нелегалку? – возмутилась Анька, разворачиваясь лицом к Бродяге и будто бы прикрывая собой Пашу, хоть и выглядело это забавно. – Вычислять будем, кто Паштета на свадьбе сдал… Несколько секунд в комнате стояла гробовая тишина. Потом Бродяга обхватил голову руками и страстно и болезненно замычал… Звук этот напоминал рев могучего, но смертельно раненного зверя… …– Паша, а ведь меня завтра на работе никто не ждет, – задумчиво сказала Анька, когда они покинули не слишком гостеприимные и совсем не комфортабельные апартаменты Бродяги после совершенно безрезультатного визита, в очередной раз показавшего, что подполье – само по себе, а Анька, хоть и сотрудничает с ним, но – тоже сама по себе. – Ёще как ждут… – засопротивлялся Паша. – Ты не понял, конечно, наблюдение будет, может, и «ликвидаторов» подошлют, что б как в кафе не опозориться, но – не ждут, что я приду. Чувствуешь разницу? – Ты опять придумала какую-то авантюру? – подозрительно спросил Паша. – И почему у Бродяги молчала? – Знают двое, знает и свинья, – подмигнула Анька. – Есть из подполья утечка, причем очень серьезная, это я уже давно просчитала… – И молчишь? не можешь источник вычислить и всех из-за этого подозреваешь? – Из разных источников информация утекает, – призналась Анька. – Если бы у меня была паранойя, я бы сказала, что вся верхушка подполья, ну, или, как минимум, половина её, работает на «ликвидаторов»… – Ну, это уже перебор, – неодобрительно покачал головой Паша. – Вот поэтому я к себе паранойю не допускаю, но и планами своими ни с кем не делюсь, – засмеялась Анька. – А со мной? – улыбнулся Паша. – С тобой поделюсь, – Анька попыталась погладить Пашу по бритой голове, но достать не смогла, а подпрыгивать сочла ниже своего достоинства, поэтому скользнула прохладной ладошкой по щеке. – Слушай, чего я намудрила… Накануне Паша проснулся, как обычно, по внутреннему своему будильнику, который вот уже лет пятнадцать ни разу его не подводил. Из окна в узкую комнатку-пенал дешевого гостиничного номера вливался серый свет раннего утра. Рядом, уткнувшись носом к стенке и вытянувшись в струнку, тихо-тихо, неприметно посапывала Анька, укрытая поверх одеяла тяжелой кожаной курткой Паши. Вчера, весь вечер и полночи, она просидела за экраном компьютера, старательно «ставя мины», запуская вредоносные программы и синхронизируя их по времени, что бы с утра лишить городские власти телевидения, радио, а потом и телефонной связи. Если всё это сложится так, как планировалось штабом подполья, то сегодняшний день наверняка войдет в историю. Давненько подполье не организовывало и не проводило крупных акций, ну, если не считать, конечно, террора и диверсий, но там были точечные удары по отдельным личностям или объектам, вроде бы, простое напоминание о себе, а тут предполагалось едва ли не всенародное выступление против власти. «Всенародного, как всегда, конечно, не получиться, – размышлял Паша, ленясь сразу после пробуждения вскакивать с постели в утренний холод плохо отапливаемого номера. – Но кто-то же все равно выйдет на улицы. И «ликвидаторов» обязательно выведут, охранять порядок и собственность законопослушных граждан. Вот и можно будет от души пострелять. Вот только куда-нибудь подопечную мою на это время пристроить». Как и положено людям практичным и прагматичным, Паша часто мечтал о несбыточном. Пристроить Аньку в тихое место, а самому погулять по взбунтовавшемуся городу и была как раз такая неосуществимая мечта. Эта симпатичная помесь очаровательной миниатюрной девушки с наглым, беспардонным чертенком, плюющим на всех, которая спала сейчас рядом с Пашей, своим поведением оставляла место только мечтам. Вот вчера, после обеда в дешевой и грязной столовке заводского района, где обедали обычно рабочие-сборщики с местного цеха, за несколько часов до начала вторжения в электронные сети городских властей, телевизионщиков и службы «ликвидаторов», Анька исчезла почти на четыре часа, просто попросив Пашу не волноваться. Со времен последней их встречи с Бродягой Паша доверял Аньке кое в чем даже больше, чем себе, но не волноваться в такой ситуации смог бы только киборг, имеющий вместо сердца реактор. И дело даже не в том, что случайное задержание Аньки «ликвидаторами» или их помощниками означало срыв завтрашнего массового мероприятия, а уж к чему мог привести целенаправленный арест девушки, и думать было страшно. На самом деле Паша волновался только за девушку, её целостность и сохранность, плюнув в душе и на подполье, и на его руководство, и даже на тех, кто собирался завтра выходить на улицы и оказывать сопротивление «ликвидаторам». И в этом он признался себе честно после первого же получаса ожидания. А уже через два часа Паша махнул рукой и загнал все страхи куда-то в глубину души. Поделать уже ничего было нельзя, но вот «радовать» штаб подполья, требующий ежечасного доклада об обстановке вокруг них, исчезновением ключевой фигуры завтрашних событий Паша не стал, представляя себе реакцию на свое сообщение. А может быть, тут большую роль сыграла вера в Аньку? Так или иначе, но нахальная девчонка появилась в той же столовке с таким видом, будто только что, пять минут назад, выходила в туалет. Пережевывающий очередную котлету Паша только крякнул укоризненно, когда Анька присела за стол. – Где ты была спрашивать бесполезно… – констатировал Паша. – Ага, – кивнула Анька, весело сверкая глазами. – А я уже думать начал, что лопну от здешних котлет и компота, – пожаловался Паша. – Не лопнешь, – утешила Анька, – в тебя много влезет. – То, что через двадцать минут нас ждут в институте, ты хотя бы помнишь? – А зачем же я тогда вернулась-то? – удивилась Анька. – Дожевывай котлетку, и поехали… бездельник… Паша аж закряхтел от такой несправедливости, но решил промолчать, продолжая делать вид, что ничего не произошло. – Ты завтра всё увидишь, – пообещала Анька, когда они садились в машину. Паша недоверчиво покачал головой. Чего уж там напридумывала за время своего отсутствия Анька, он даже представить себе не мог. И еще он не мог себе представить, как эта девчонка лихо управляется с компьютером, хозяйничает в закрытых, защищенных системах телецентра, радиостанций, а потом – и в электронном обеспечении «ликвидаторской» связи и телефонной станции. Всё это он видел впервые за полгода общения с этим маленьким чертенком. Закинув ногу на ногу и то и дело затягиваясь ароматным дымком сигаретки, Анька с лихой небрежностью знающего свое дело профессионала постукивала по клавишам взятой на колени клавиатуры, присвистывала, углядев на экране что-то знакомое, презрительно фыркала на защитные программы, старающиеся не пусть её дальше положенного простым смертным уровня. Все это действо происходило в маленькой подсобке, на первом этаже когда-то богатого и знаменитого на весь мир института физики земли. Его, как центр управления пиратским налетом, выбрала сама Анька за многочисленные, на удивление хорошо сохранившиеся линии связи. А руководство подпольем одобрило потому, что институт давным-давно перестал быть богатым и знаменитым, сдал почти все свои лабораторные площади в аренду всяким мелким частникам, практически не охранялся. Вошедшие через один из подъездов Паша и Анька не могли привлечь ничьего внимания, таких прохожих здесь ежедневно бывали тысячи. Пристроившийся у приоткрытой двери Паша, стараясь не смотреть на Аньку, контролировал часть коридора, а еще двое выделенных подпольем, но знакомых лично Паше боевиков прикрывали подъезд. Анька к этим мерам предосторожности отнеслась с полным пренебрежением. «Х*лиганов от меня ты отгонишь, – сказала она Паше, когда он расставлял своих временных подчиненных. – А мой взлом никто не просечет до завтра. Тут уж голову на отсечение даю». И в самом деле, никаких происшествий за время вторжения Аньки в чужие компьютеры не случилось. Но, несмотря на внешнюю легкость и профессиональную небрежность в работе, Анька за экраном устала так, что отказалась и от ужина, и от возможности «на посошок» заглянуть в какое-нибудь злачное место, как следует выпить и развлечься. «Думаешь, завтра уже не до развлечений будет?» – критически глянула она на Пашу. Тот только пожал плечами. Предстоящий бунт был совсем даже не первым на его боевом счету, и Паша сейчас, ничуть не сомневаясь внешне в успехе, продумывал безопасные пути отхода из города. Этим заканчивались все предыдущие выступления подпольщиков, и Паша не ожидал от очередного особого успеха. В маленькой, на два десятка номеров, гостинице на окраине города, где не спрашивали документов, не интересовались именами, но требовали в уплату только наличные монеты, Анька так лихо прикинулась профессионалкой, ведущей в номер клиента, что Паша, с неожиданным, легким уколом ревности, подумал, что роль свою девушка учила не по учебникам и наблюдениям за другими. В холодном, узком и плохо освещенном номере Анька повалилась на постель и заявила, что до утра никуда отсюда не двинется. «А в туалет?» – невозмутимо осведомился Паша. «Сам меня туда отнесешь», – отрезала Анька, по-детски показав ему язык. – И не подумаю, – возразил Паша… И тут Анька как будто проснулась, отодвинулась, наконец-то, от бесчисленных цифр, выстроенных в стройные колонки, от плывущего по экрану отсчета времени до объявления внутренней тревоги, от усталости глаз и пальцев… «Если изнасилование – это половое сношение с применением силы, то меня вчера точно изнасиловали», – подумал Паша, разглядывая потолок. Анька была неистовой, жадной, изобретательной до постельных удовольствий, раз за разом оживляя вроде бы окончательно потерявшего силы Пашу. Сначала он удивился, потом затормозил в шоке, но, в конце концов, природа взяла свое. Сейчас, после пробуждения, Паша с легким стыдом вспоминал, что подобного у него в жизни еще не было, слишком уж неприхотлив и нетребователен он был к случайным партнершам, а заводить постоянную связь при своем образе жизни считал нечестным по отношению к женщинам. Да еще и эта концовка, когда Анька, ласково погладив его по груди, отвернулась к стенке и уснула в считанные секунды. «А пусть и изнасиловала, зато – приятно, – ухмыльнулся Паша своим мыслям и воспоминаниям, – жаль, такое вряд ли повторится…» Он был слишком старым со сравнению с Анькой, слишком битым жизнью и циничным, что б не понимать, что девушка просто разряжалась после утомительной и нервной работы. Радовало только, что для разрядки она выбрала его, и этот случайный секс еще больше сблизил этих, казалось бы, совершенно разных людей. Не торопясь, Паша встал с постели, с удовольствием ощущая, как волны холода обрушились на его тело. Холод он не любил, но привык все жизненные неудобства переносить стоически, невозмутимо и спокойно, как бы тяжело это ему не давалось. Бесшумно одевшись и еще раз убедившись, что Анька не собирается просыпаться, Паша выскользнул из номера, аккуратно прикрыв за собой дверь. И только в коридоре начал превращаться в туповатого бандита-быка, взявшего вчера на ночь проституточку и получившего с него требуемое. Таким: чуть насупленным, но довольным и добродушным, – он появился в маленьком вестибюле возле конторки администратора, хозяина и коридорного этой гостиницы. – Какие новости? – вместо приветствия спросил Паша, задержавшись у конторки. – Ночь прошла тихо – самая свежая и хорошая новость, – заученно заулыбался коридорный. – А у вас, надеюсь, тоже всё в порядке? – Да уж, девка – огонь, – проговорил Паша вальяжно, чувствуя на душе неприятный осадок от собственных, пусть и наигранных, слов. – Под утро уснули… – Рад за вас, – отозвался для поддержания разговора коридорный, которому все равно было, как прошла ночь у Паши, каковой в постели оказалась Анька; он больше всего на свете хотел, что бы побыстрее явился, наконец, его сменщик, он же компаньон по содержанию этого маленького притончика, и тогда можно будет с чистой совестью завалиться спать. – Ты, слышь, как тебя, – продолжил свою роль Паша, – а выпить-то у тебя есть чего? А то ведь холодно в номерах, экономите на отоплении… – Что нам выделят… что нам выделят, тем и гостей потчуем, – сказал коридорный, на секунду ныряя под конторку и возвращаясь на поверхность с початой бутылкой коньяка и чистой рюмкой в руке. – Вот, сам иной раз нервы успокаиваю… Паша одобрительно махнул рукой – наливай! – и облокотился о конторку в ожидании. На глаза случайно попался пультик от подвешенного на стене телевизора, и Паша машинально взял его в руку, протягивая вторую за рюмкой. Первый, второй, третий… десятый каналы не показывали ничего, кроме белесой ряби. У ожидавшего и надеявшегося Паши даже вспотел лоб от увиденного. «Неужели? получилось?» – мелькнула шальная мысль, но тут коридорный вежливо отобрал у него пульт и начал самостоятельно щелкать с канала на канал. – Вот ведь, как сглазил, – пожаловался он Паше. – Даже кабельное не показывает, а уж там-то чему ломаться? Паша махнул рукой и в один глоток влил в себя коньяк, стараясь, что бы радость у него из души не выскочила на лицо… Пробужденная им и узнавшая, что её труд не был напрасным, Анька сладко зевнула и, обняв покрепче, потащила Пашу к себе. И они проспали еще полдня, пока… Пока взъерошенные и нервные программисты объясняли своим руководителям, почему невозможно перевести и теле и радиовещание на запасные частоты, уловившие суть происходящего «ликвидаторы» объявили в своих подразделениях тревогу и переход на казарменное положением всем, вплоть до начальника Службы. И хорошо, что успели, потому что через полчаса после этого в городе перестала работать телефонная связь, а биллинговая программа внутренней радиосвязи Службы вышла из строя и, похоже, навсегда. Ближе к полудню кто-то из пропагандистского отдела под страстным нажимом городских властей сообразил: быстренько мобилизовали мающихся от безделья дикторов телевидения, прихватили кого-то и с частных радиостанций, усадили их в машины, оборудованные громкоговорителями, и проехались по центру, разъясняя жителям, что неполадки в работе радио и телевидения вызваны «хулиганскими, действиями некоторых люмпенов экстремистского толка, желающих посеять панику и страх в городе и под шумок поживиться чужим имуществом». Ни к чему хорошему это объявление не привело. Те из порядочных горожан, кто пребывал в это время на работе, сообразили, что их место как раз возле своего имущества, и дружно начали покидать рабочие места, устремляясь домой. Общественный транспорт, естественно, не мог справиться с нахлынувшей в неурочный час массой пассажиров, еще большую сумятицу на дорогах вызвали частники, старающиеся первыми вернуться домой для самостоятельной охраны собственного имущества. Многие, не выдержав томительного ожидания в пробках, выходили из автобусов, бросали свои машины и двигались к дому пешком. Ошалевшие «ликвидаторы», завидев толпы людей на улицах, целеустремленно движущиеся в примерно одном направлении, не совладали с нервами и кое-где применили шоковые гранаты и слезоточивый газ. Еще больше их взбудоражили слухи о том, что посланные в окраинные районы машины с громкоговорителями исчезли без следа. Озабоченные хозяева закрывали, во избежание, магазины, кинотеатры, рестораны и бары, ну, разве что, кроме самых отчаянных, надеявшихся подзаработать в этой всеобщей неразберихе и путанице. Во второй половине дня, когда, наконец-то, схлынул основной поток народа, перемещающегося с работы в свои дома, на улицах стало поспокойнее, и общая нервозность обстановки пошла на спад, ликвидаторы рискнули взять под контроль основные перекрестки в центре города, выставив на них блокпосты, и направили по центральным улицам патрульных с приказом пресекать возможные случаи мародерства и нарушения общественного порядка. На окраины руководство Службы посчитало за лучшее не лезть, мол, потом разберемся, что там происходит, когда наладится связь и уляжется первая волна растерянности. Но растерянность никак не хотела «укладываться». Вслед за телевидением, радио, телефонной связью исчезла и спецсвязь службы ликвидаторов, и даже – такого вообще не ожидал никто – старинная, но вполне работоспособная и сверхнадежная бывшая армейская связь. И если со спецсвязью Службы еще можно было хоть как-то взвалить вину на компьютерных хулиганов, взломавших пароли, но армейская связь с компьютерами никак не общалась и отключена была просто вручную с одного из давно забытых, секретных резервных пультов. Кто-то из самых догадливых в руководстве Службы, по рангу своему допущенный к хозяйственным секретам, послал небольшую группу «ликвидаторов» на склад госрезерва, где, кроме консервов, сахара, муки и керосиновых ламп, находились и старинные полевые телефоны. Группа исчезла, как до этого исчезли машины с громкоговорителями на окраинах города. Но вот беда – склад-то находился в центре, и списать исчезновение группы на происки хулиганствующих люмпенов никак не получалось. Впрочем, об этой попытке хоть как-то обзавестись связью мгновенно забыли. На улицах города начали появляться сначала небольшие, а потом все более и более многочисленные группы горожан, сопровождаемые вооруженными людьми с красными повязками на рукавах. Сперва в эти донесения от блокпостов с окраин центра (вот какая тавтология получается) не поверили, но вскоре, при попытке задержать идущих к центру с окраины граждан, был, то ли уничтожен, то ли рассеян один блокпост, потом – другой. Уцелевшие и сумевшие пробраться обратно, в подконтрольные Службе кварталы города «ликвидаторы», как один говорили, что их атаковали вооруженные люди, хорошо обученные бою в городских условиях, имеющие между собой какую-то связь и требующие только одного: сложить оружие и не мешать свободному передвижению народа к центру. Впрочем, особых подтверждений паническим заявлениям пострадавших от рук бунтарей «ликвидаторов» не находилось. Никаких вооруженных отрядов не накапливалось вокруг центра города, никто не рвался штурмовать телецентр, «Дом Власти», здание Управления службы «ликвидаторов». Не гремели взрывы, не бушевали пожары. Казалось, город замер, ожидая, чем же закончится какое-то робкое, нерешительное противостояние разрозненных групп подпольщиков и растерянных городских властей. То самое утро Утро началось, как и положено у всех нормальных людей, с мелких, пакостных неприятностей. Едва сбросив ноги с кровати на пол, Велемор наступил на пивную пробку, негромко выругался и потратил минут десять на поиски тапочек, которые – он точно помнил – перед сном оставил на привычном месте. Но, видимо, среди ночи ими воспользовалась оставшаяся переночевать баламутная подружка, и запихнула несчастную домашнюю обувь глубоко под кровать, подложив на ее место пробку. Чертыхаясь про себя и старательно протирая глаза, Велемор отправился в уборную, где его ждала очередная пакость в виде закончившейся туалетной бумаги, а потом и в ванную, где, слава богу, ничего страшного, кроме собственного отражения в зеркале, он не обнаружил. Старательно вычищая изо рта последствия вчерашнего, Велемор, не доверяя зеркалу, ощупал скулы, с тоской удостоверившись, что бриться перед появлением на работе придется обязательно, несмотря на подрагивающие руки и абсолютное отсутствие желания. Но – кое-как содрав со щек и подбородка отросшую щетину и ухитрившись при этом ни разу не порезаться – Велемор почувствовал себя гораздо лучше и бодрее, и даже сумел без напряжения и внутренней борьбы вскипятить воду и заварить себе крепкого, ароматного чая из старых, почти неприкосновенных запасов. Еще, на счастье, в холодильнике обнаружился недоеденный вчера лимон, а на столе – почти полная сахарного песка банка из-под растворимого кофе. Глоток… еще глоток… горячий чай, сдобренный лимоном и сахаром – как мало надо с утра человеку для счастья… и на душе полегчало, из головы исчезла непонятная (впрочем, вполне понятная) муть, куда-то далеко и надолго ушла резь из глаз… и пальцы перестали подозрительно подрагивать… но… В самый разгар наиприятственных ощущений избавления от похмельного синдрома на пороге маленькой, компактной и уютной кухоньки появилась взлохмаченная, помятая со сна подруга. – Во, уже похмеляешься, – прокомментировала она очевидное вместо «доброго утра» и, не дожидаясь ответа, пошлепала босыми ногами в уборную. Велемор успел покривиться, но усилием воли заставил себя не слышать звонко бьющей в унитаз струи и шума воды из сливного бачка. «Хорошо хоть кушать не начал», – подумал он, отводя глаза от заветревшего за ночь бутерброда с копченой колбасой. Тем временем подруга, сверкнув голой попкой, перебежала в ванную, откуда опять зашумела вода, но теперь звук этот не вызвал приступа бессмысленного раздражения и тупой злости у Велемора. Он в два приема, стараясь не обращать внимание на сухость и слегка затхлый запашок, проглотил бутерброд и от души запил его сладко-кислым чаем. Из ванной подруга вышла уже слегка причесанной и умытой, хотя помятость на лице сохранилась. Присев возле стола и почти положив на него свои сочные большие груди с крупными яркими сосками, подруга переспросила, зевнув: – Похмеляешься? А как же я? И не успел Велемор хоть что-то ответить, как девушка нырнула головой в холодильник, пошуровала там и, разочарованно вернувшись к столу, уточнила: – Так ты чай хлебаешь с утра… А что, больше ничего не осталось в доме? – Не осталось, – злорадно сказал Велемор. – Ты вчера даже пиво утреннее выжрала… – Да не могла я так… – подруга осеклась на полуслове и шустро бросилась под стол. От неожиданно резкого её движения Велемор даже дернулся, едва не опрокинувшись вместе с табуретом, но девушка уже появилась над столешницей, с восторженным видом сжимая в руке бутылку из-под водки, в которой еще оставалось не меньше трети напитка. – Ну, вот, я же помню, что не всё выпили, – хвастливо заявила она. «Её бы энергию, да в мирных целях», – тоскливо подумал Велемор, наблюдая, как девушка мечется по кухне, доставая из шкафчика стакан, из холодильника – остатки какого-то салата, из микроволновки – засохший и забытый там вчера кусок пиццы. – Ты это… особо-то тут не того… – пробормотал Велемор, с отвращением глядя, как девушка наливает в стакан, а потом вливает в себя водку и начинает энергично чавкать, заедая спиртное. – Меня Магда зовут, если забыл, – хихикнула подруга, не обращая внимание на гримасы Велемора. – Я помню, – согласился Велемор, – ты это… не раскладывайся тут очень-то. Мне через полчаса на службу, так что лучше иди одеваться… – Куда одеваться? – возмутилась Магда, вновь наливая себе водки. – Я сейчас могу только выпить, да еще поспать, а ты – как сам знаешь… Положив ладонь на лоб, Велемор то ли вздохнул, то ли застонал. «Вот тебе еще одно приключение с утра, – сказал он сам себе. – И куда её теперь девать?» – Не кочевряжься, – попросил он подругу. – Я тебя одну здесь не оставлю, и сам не останусь. – Вот вы, мужики, все такие, – заявила Магда, поглотив порцию водки и уже не закусывая. – Как удовольствие получать, так чего хочешь понаобещают… а как девушке просто отдохнуть после вчерашнего, так – пошла вон… – Можно подумать, ты удовольствия никакого не получила… – непроизвольно огрызнулся Велемор, понимая, что не стоило бы этого делать. – А что – мы вчера еще и сексом ухитрились заняться? – изображая блондинку, спросила Магда. – Да какая разница, чем мы вчера занимались, – уже тверже сказал Велемор. – Было или не было… а сейчас тебе одеваться пора. Подруга обиженно надула губки, видимо, размышляя, что бы еще такого сказать грубияну, но ничего толкового не придумала и полезла на холодильник за притулившейся там пачкой сигарет. «Никому верить нельзя… ну, просто никому, даже себе, – тоскливо подумал Велемор, – ведь зарекался уже сколько – не оставлять никого на ночь, а вот на ж тебе, опять…» Пока подруга лазала за сигаретами, он быстренько сунул руку под стол, в потайной ящичек, наощупь достал оттуда несколько монеток, зажал их в руке и положил кулак на столешницу, делая вид, что так и сидел все те секунды, пока Магда не видела его. А она с горестным вздохом извлекла из пачки помятую сигаретку и уставилась на Велемора чуть мутноватыми светлыми глазами, ожидая, что он подожжет и протянет ей спичку, ну или чиркнет зажигалкой. Но Велемор сидел, не реагируя на безмолвную просьбу, будто забыв о застольном этикете, и потихоньку прихлебывая уже остывающий чаек. Презрительно фыркнув, Магда тряхнула грудями и полезла к подоконнику, на котором заметила помятый спичечный коробок. Хорошо хоть, что в нем нашлась парочка спичек, и девушка с заметным наслаждение втянула в легкие дым. – Форточку хоть приоткрой, – попросил Велемор, морщась. Приходя в себя с похмелья, он не мог ни курить, ни пить спиртного, так уж организм устроен. – Холодно, – повела голыми плечами Магда, – продует еще… – Так ты бы оделась, тем более, мне двадцать минут осталось до выхода, – толсто намекнул на тонкие обстоятельства Велемор. – Так я-то никуда не собираюсь, разве что в магазин, за добавкой, – парировала подруга. Она вернулась за стол и поискала что-нибудь, способное заменить пепельницу, но не нашла и стряхнула пепел в мисочку со старым салатом. Велемор поморщился и, разжав кулак, выложил на стол три серебряные монетки, заметив, как при виде их блеснули секунду назад рассеянные глаза Магды. – Вот, возьми на магазин, – сказал Велемор, – только продолжи где-нибудь в другом месте… – Вот так бы с этого и начинал, – ответила подруга. Она провела рукой над столом, и монетки, кажется, сами прыгнули ей в ладонь. Магда быстренько «затоптала» окурок в миске с салатом и сказала: – Я сейчас… Сверкнули ягодицы, уходящей в комнату девушки, и Велемор, наконец-то, остался один, в относительной тишине. По привычке смотреть по утрам новости, он подхватил заляпанный вчера жирными пальцами пульт от телевизора и нажал кнопку, но экран отозвался на включение серой рябью. Пощелкав переключателем, Велемор убедился, что сигнала нет ни на одном их каналов. «Вот еще новость… антенну, что ли на доме отключили?» – подумалось ему. Такого еще не было за несколько лет проживания его в этом доме, и потому в голову полезли мысли одна отвратительнее другой. Но Велемор, понимая, что мрачные размышления его связаны, прежде всего, с утренним состоянием «после вчерашнего», особо не взволновался. «Все равно через час на работе всё узнаю», – решил он, поднимаясь из-за стола. В комнате Магда, честно отрабатывая полученные монетки, искала в постели и под ней свои трусики и лифчик, бормоча себе под нос что-то ругательное, но беззлобное. Стараясь не обращать на нее внимания, Велемор достал из шкафа свежие носки и рубашку и принялся одеваться. Когда он закончил, подруга, плюнув на безрезультатные поиски, напяливала на себя брючки и свитерок. Понимая, что ругаться и торопить ее бессмысленно, Велемор обреченно отвернулся к окну. – Ну, и чего ты застрял там? – поинтересовалась Магда. – Идем, – не отвечая на подкол, коротко бросил Велемор. При выходе на лестницу Магду слегка занесло, и пришлось Велемору поддерживать ее под локоток, пока они не вышли из подъезда. «Специально ведь цепляется за стенки, что соседи видели, с кем она выходит, – зло подумал Велемор, отпуская локоть девушки. – Авторитет что ли так зарабатывает…» – Ты меня до магазина подбросишь? – прильнула было Магда к груди Велемора, но тот резко отстранился и указал в сторону: – Вон он, магазин твой, а мне в другую сторону… – Ну, какой ты грубый, все мужики такие… – завела было привычную песню Магда, но мужчина уже шагал в направлении своей машины, поставленной довольно далеко от подъезда и, при этом, в самом деле, в противоположной от магазина стороне. Магда проводила его взглядом, размышляя, высказать что-нибудь громкое и обидное на прощание или не надо, но потом решила, что магазин для нее сейчас важнее, да и в будущем, кто знает, как сложится, а вдруг этот мужчинка, такой весь из себя этим утром, понадобиться по какому-нибудь нескромному делу. Тяжко вздохнув про себя и махнув рукой, девушка энергично затрусила к вожделенному магазину. Выделенных Велемором денег ей хватит на пару-тройку дней, а потом уже придется думать, где взять еще… А Велемор, усаживаясь за руль, в который уже раз пообещал себе не таскать домой даже неплохо знакомых девочек из бара, а уж тем более, не оставлять их в квартире на ночь. Перекресток миров Похожие на мифических атлантов, закованные в спецброню жилетов, налокотников и наколенников, да и сами по себе отнюдь не маленькие по габаритам, бойцы сводного отряда «ликвидаторов», собранного в пожарном порядке, выстроились поперек улицы, взяв наизготовку короткоствольные пистолеты-пулеметы и расстегнув заранее кармашки с запасными обоймами, шоковыми гранатами и газовыми масками. Они стояли, подпирая плечами сумрачное, серое небо, и казалось нет в мире силы, способной сдвинуть эту шеренгу, заставить бойцов отступить хотя бы на шаг. А позади первого ряда, по флангам, пристроились два «ликвидатора» с готовыми к действию ручными гранатометами, уже заряженными слезогонкой. «Ликвидаторы» добирались до означенного им в оперативном задании перекрестка пешком, благо, от здания управления, где они сгруппировались, это было совсем недалеко, но кто-то остроумный, иначе не скажешь, из канцелярских крыс, распорядился, и к перекрестку подогнали два спецавтобуса для задержанных. Сейчас они скромненько прятались за углом дома, готовые по команде выдвинуться и распахнуть «гостеприимные» двери перед обработанными слезогонкой и кулаками «ликвидаторов» люмпенами, да и вообще, перед всеми, кто попадет под горячую руку. Метрах в двухстах от «ликвидаторов» нестройно толпились горожане, всё больше люмпенского вида, разномастно одетые, молодые, некоторые – с красными повязками на рукавах. Они остановились здесь, едва только завидев выстраивающихся поперек улицы «ликвидаторов» сводного отряда. И хотя с виду горожане были самыми обыкновенными, вряд ли чем-то особым отличающимися от людских толп, недавно прошедших по соседним улицам, внимательный глаз помощника командира отряда выделил среди них особую группу, человек в пятьдесят-шестьдесят, одетую в странные длинные поношенные и мятые шинели серого и зеленоватого цвета, изрядно потертые, помятые картузы, с треснувшими и сломанными козырьками и высокие, запыленные сапоги из грубой кожи. Из-за плеч у них выглядывали странные, длинные, винтовочные стволы с примкнутыми штыками, поблескивающими в начинающих сгущаться сумерках, на спинах горбились небольшие, разномастные, но одинаково потертые вещевые мешки. И стояли эти люди не просто кучкой вокруг своих лидеров или просто более болтливых мужичков, а в некоем подобии строя, хоть и неровного, но, тем не менее, заметного на фоне остальных горожан. И лица у них были не городские, обветренные, морщинистые, плохо выбритые, уверенные в себе – чужие. Среди серых чужаков то и дело мелькали худенькие ножки миниатюрной, коротко стриженой девушки лет этак чуть за двадцать. Она торопливо, но без суеты прохаживалась вдоль строя, о чем-то говорила с мужчинами; то ли поправляя, то ли просто успокаивая себя и их, касалась открытой ладонью отворотов длинных шинелей, и, наконец, замерла чуть в сторонке, на фланге, у самой стены дома, в котором располагался не самый плохой в городе, но сейчас закрытый ресторан. Вход в него выделялся ярким пятном облицованной под дуб широкой двери среди серо-розовых стен домов и декоративным крылечком примерно посередине между бойцами сводного отряда и толпой горожан. К девчонке, спокойно стоящей у стены и разглядывающей выстроившихся «ликвидаторов» с интересом энтомолога, наблюдающего редких, но удивительно гадостных жучков-паразитов, подошел крупный, высокий, бритоголовый мужчина с мягкими повадками медведя и негромко спросил: – Ну, и кто это? – Мои друзья, – беспечно махнула рукой Анька. – Какие друзья? откуда? – не понял Паша. – С обратной стороны Луны, – засмеялась Анька, – не веришь, что ли? – Верю-верю, – поспешил успокоить девушку Паша, захочет – сама расскажет. – Вот только здесь сейчас начнется… может, тебе отойти подальше? – Да иди ты на хер, Паштет, – с радостной улыбкой, ответила Анька, – что тут такого будет? Или думаешь, пуля не догонит, если на полста метров отойти? – Типун тебе на язык, – мрачно ответил Паша, – от пуль не хватало только бегать… сегодня до этого не дойдет, разве что – слезогонкой на нас махнут или водометами… – Нет у них никаких водометов, сам глянь, – посоветовала Анька. – А на пистолеты-пулеметы, кажись, пластиковых пуль не делают. Или я не права? – Добрая ты, а главное – оптимистичная, – посетовал Паша. – Так и предлагаешь у стенки стоять, ждать, пока пули полетят? – Ты уверен, что они в нас полетят? – уточнила Анька. Паша не успел ответить. Со стороны «ликвидаторов» донесся грубоватый голос, усиленный мегафоном: «Граждане! Немедленно разойдитесь по домам. Не поддавайтесь на провокационные лозунги и призывы. Сохраняйте спокойствие. В случае попыток пройти к центру города или оказания сопротивления я имею приказ открывать огонь на поражение!» И как будто в подтверждение слов шеренга стоящих локоть к локтю «ликвидаторов» дружно, на выдохе, шагнула вперед. Хрум-м-м!!! Будто гигантский молот ударил по асфальту. Толпа на дороге заволновалась, вот только никто не захотел расходиться по домам, как призывали «ликвидаторы». Напротив, люди плотнее сбились в кучу, стараясь в опасной ситуации чувствовать локоть соседа, но представляя при этом из себя идеальную мишень для пистолетов-пулеметов, вот только «ликвидаторам» надо было подойти поближе, что б бить наверняка. А странные серые шинели, наоборот, чуть разредили свой строй, отшагнув друг от друга и скинув старинные винтовки с плеч. «Отряд! Вперед – марш! Огонь без команды!» Трудно сказать, для психологического давления или просто по недомыслию командир отряда не отключил мегафон, и все находящиеся на улице услышали его приказ. Казалось, толпа дрогнула, еще мгновение, и люди бросятся бежать, старательно прикрывая руками головы, не слушая никого и ничего, кроме собственного инстинкта самосохранения… «Рота! К стрельбе залпом! Товьсь...» Прозвучало негромко, но как-то очень весомо и доходчиво, так, что команду услышали все. Голос скрылся за лязгом затворов, приклады винтовок рванулись к плечам, примерно половина стрелков шагнула вперед и опустилась на колено, оставшиеся позади них сомкнули строй. Странный среди толпы своей сплоченностью, монолитный строй серых мгновенно ощетинился штыками… «…Цельсь! Пли!» Залп оглушил, заставил многих гражданских присесть в испуге. А сизый пороховой дымок, окутавший строй, на долю секунды скрыл, размазал в чужих глазах серые шинели. И тут же – без команды, зазвучал лязг затворов и звон вылетевших стреляных гильз. Паша замер возле стены с приоткрытым ртом, даже не успев прикрыть Аньку. На его глазах тяжелые старые пули, выпущенные с расстояния в полторы сотни метров, для винтовки – в упор, просто смели шеренгу «ликвидаторов» с асфальта. Ни усиленные бронежилеты, ни специальной формы шлемы не могли спасти от устаревшего, но оказавшегося таким могучим, оружия. «Цельсь! Пли!» Второй залп добил стоявших позади шеренги гранатометчиков, командира отряда, кого-то из его помощников и посыльных. – Охереть… – сказал ошеломленный Паша, но его перебил голос старшего среди серых стрелков: – Рота! К ноге! Вольно! И он, невысокий, худой и жилистый, усталый мужчина с землистым цветом лица, подошел к Аньке, слегка переваливаясь при ходьбе, подобно сошедшим на берег морякам. – Ну, и как тебе, сестренка? – подмигнул он девушке, откидывая полу шинели и доставая из кармана брюк странный металлический предмет, в котором Паша не узнал, но домыслил виденный раньше только в старинных кинокартинах портсигар. Открыв его, старший стрелков вытащил папироску, старательно, но быстро обстучал мундштук о металлическую поверхность и прикурил, ловко спрятав огонек спички в ладонях. – Колоссально! – не скрывая восторга, едва не подпрыгнула на месте Анька. – Это... это… ну, нечто… вот, что это… Она не находила слов, а довольный, как кот наевшийся сметаны, старший, выпустив изо рта клуб дыма, сказал: – А ты вот судила, да рядила, что наши винтовочки против ваших автоматиков… Толпа, первоначально оглушенная и перепуганная дружными залпами серых стрелков, чуток оживилась, и сначала по одиночке, а потом и небольшими группками начала просачиваться к разбросанным по асфальту телам «ликвидаторов». Уловившему это краем глаза старшему такое движение не понравилось, и он резко, внятно и негромко выкрикнул: – Взводный! Старшина! Организовать сбор трофеев, выставить боевое охранение! Бегом, бегом, братцы! Старший тут же повернулся вновь к Аньке, оставив за спиной легкую суету, гулкий стук сапогов по асфальту и шуршание шинелей. Часть его стрелков по указке старшины резво бросилась к поверженным «ликвидаторам» и принялась активно отгонять от тел желающих поживиться оружием и снаряжением горожан. Впрочем, этим дело не ограничилось, стрелки принялись сами собирать пистолеты-пулеметы, обшаривать карманы бронежилетов, стаскивая трофеи к декоративному крыльцу ресторанного входа. В этой суете то здесь, то там взлетали в воздух приклады винтовок, обращенных штыками к земле. Это стрелки привычно и старательно добивали раненых, экономя боезапас. Пару раз, исключительно для проформы, старший бросил взгляд через плечо на работающих стрелков, а потом спросил Аньку, вежливо кивнув на оцепеневшего у стены Пашу: – Это твой, что ли? или как у вас тут водится? – Да у нас по-всякому водится, – улыбнулась Анька и почти прильнула к старшему. – А это мой… ну, друг и даже больше немножко… просто не ожидал он от вас такого, да и я, честно говоря… – А что тут от нас? – польщенный похвалой засмущался старший. – Ну, стрельнули пару раз, разве это дело? вот бывали дела, когда неделю, да по пять патронов на ствол, да штыковая пару раз на день… и из кормёжки – одни сухари с водой… – Ох, я тут балаболю, как маленькая, – спохватилась Анька, – вас же покормить надо, да и на ночлег устроить… Она рванулась было куда-то, зачем-то… но тут Паша остановил девушку твердой рукой. – Вот, – кивнул он на крылечко ресторана, возле которого уже возвышалась приличная горка оружия и снаряжения погибших «ликвидаторов». – Тут и покушать найдется, да и на ночь вполне устроиться можно… – Точно! – обрадовалась Анька. – Паштет, ты гений! Прислушивающийся к их разговору старший спросил: – А чего это у вас тут будет? Дом-то здоровенный… – Здесь, на первом этаже, ресторан, – пояснила Анька, – только сейчас закрыт, сам понимаешь, такие дела творятся, с перепугу многие позакрывались до лучших времен, но там продукты наверняка есть… Сумеем сами себе ужин приготовить? – Было б из чего, – оживился старший. – Эй, Семен и Волька! Давайте-ка, вскройте дверку… То, что старший назвал «дверкой» представляло из себя хорошую стальную дверь, усиленную металлическим каркасом, и взломать её было не так-то просто даже с помощью автогена, но оказалось, что два приклада старинных винтовок, четыре руки стрелков, легкое поминание ядреной матери и какое-то странное приспособление, извлеченное стрелком Волькой откуда-то из-под шинели, справляются не хуже. Изнутри помещения на грохот вскрываемой двери сунулся было затянутый в черный комбинезон охранник, похожий больше на сбежавшую из зоопарка гориллу, чем на человека. Привыкший пугать низким лбом, перебитым носом и глубоко сидящими черными глазами перебравших посетителей и случайно сунувшихся к входу люмпенов, он попробовал было рыкнуть на входящих… Худенький и невысокий, но энергичный и какой-то необычайно быстрый Волька неуловимым, привычным движением перехватил винтовку и, не задумываясь, въехал прикладом в живот охраннику. Тот успел открыть рот и послушно сложиться пополам от удара, как Волька отпихнул его ногой с дороги и прошел в вестибюль ресторана, окликая товарищей: – Это ж гляньте, как тут буржуины-то обустроились… Стрелки, переглядываясь и пересмеиваясь, хлынули в помещение ресторана, толкаясь и беззлобно поругивая друг друга. – Устали ребятки, стосковались по нормальной-то жизни, что б и за столом, и с вилками-ножами… – пояснил старший для Паши, потому что Анька, и это было очень заметно, в таких вот пояснениях не нуждалась. Впрочем, дружное нашествие воинских порядков в роте не отменило; пока одни стрелки хозяйничали на кухне и в баре, занимали места за столиками, покрытыми чистыми, белоснежными скатертями, и распаковывали свои заплечные мешки, которые они смешно называли «сидорами», другие отправились за перекресток в боевое охранение, еще кто-то прошел к черному, служебному входу, а двое заняли места в вестибюле, присматривая за улицей. Паша, скромно облокотившийся на стойку бара, только глазами водил по сторонам, удивляясь, как ловко и слаженно действовали неизвестно откуда появившиеся в городе удивительные стрелки. А Анька, уже устроившаяся за столом вместе со старшим и его помощником по хозяйственной части, старшиной, скалилась в улыбке и подмигивала Паше, учись, мол, как надо… это тебе не наша партизанщина с красными повязками… День забот Уже при входе в здание Управления Велемору показалось, что он попал в растревоженный улей. Конечно, дознаватель в жизни своей никогда не был на пасеке, мёд видел только расфасованным в магазинах, но почему-то именно такое сравнение почудилось ему уже при стандартной проверке документов у входа. По коридорам метались озабоченные коллеги, причем, явно озабоченные не текущими делами, а нарушением сложившегося, устоявшегося за годы порядка вещей. А вот начальства, даже самого мелкого, в коридорах и на лестнице видно не было. Затаилось начальство в своих кабинетах, то ли что-то решая, то ли, наоборот, стараясь ничего не решать. «Ой-ёй-ёй… это ведь получается, что телевизор не случайно работать-то перестал», – подумал Велемор, удостоверившись у дежурного, что ключи от комнаты резервных дознавателей уже кто-то взял. – Погромы на окраинах, – нервно огорошил Велемор сосед по комнате, отлученный от следственных дел за не вовремя случившийся запой. – Люмпены бесятся… – Не просто так бесятся, – угрюмо подтвердил второй коллега, усердно терзая настольный телефон в тщетных попытках кому-то дозвониться. Не отвечая, только коротко кивнув в знак приветствия, Велемор подошел к своему столу, выкрадывая на него из карманов пальто сигареты, зажигалку… В комнату ураганом ворвался маленький, взъерошенный, весь какой-то помятый, будто только-только выбравшийся из толпы дознаватель Федотовский и почти заорал, бешено вращая глазами: – Вы слышали? Нет, правда, что ли, не слышали? Кранты!!! Связи нет. Радио ёкнулось, успели только сказать, что телевидение на профилактике и – отключились!!! – Вот чего ты на нервы действуешь? – ласково, но угрожающе сказал Федотовскому пытающийся дозвониться куда-то сотрудник. – Без тебя тошно, не бегай тут, панику не подымай, скоро её и без тебя будет навалом… – Ага, навалом, – тяжко вздохнув, согласился Федотовский, – а уж как навалит на всех, так опять мы крайними будем в этом дерьме… – Кто бы говорил… – невнятно пробурчал его собеседник, памятуя об удивительной способности Федотовского выходить сухим из воды даже в самых, казалось бы, проигрышных для него ситуациях. – Вот я сейчас думаю… – начал было молчавший до сих пор дознаватель, но договорить не успел. Снова распахнулась дверь, на пороге появился Филин, встревоженный, но уверенный в себе, кажется, дающий своим видом понять всем остальным, что до реальной паники еще очень далеко. – Уважаемые коллеги! Руководство наше распорядилось, во-первых, всех перевести на казарменный режим, так что звоните домой, родственникам или кому еще и сообщайте, что в ближайшие дни дома не появитесь, – проинформировал собравшихся старший дознаватель. – И, во-вторых, все вы, даже ты, Федот, переходите в оперативное, временное подчинение ко мне. Ясно? Ошеломленные объявленным казарменным положением («Это ж надо придумать – на стульях в кабинете ночевать!!!»), дознаватели не сразу и сообразили, что их спокойная и безответственная резервная жизнь закончилась. – Макаров и Федотовский, вам первое мое распоряжение. Выяснить, что твориться в юго-западном районе, где студгородок, – Филин сделал жест, пресекающий возможные вопросы и продолжил: – Ездить никуда не надо. Садитесь за телефоны, обзванивайте местных «ликвидаторов», своих информаторов, можете даже по телефонному справочнику звонить, интересоваться происходящим. Через час – ко мне с четким докладом. С четким! Это что бы без «мэ», «бэ» и «предполагаю». – Э-э… вопрос, – влез Федотовский, – а покурить-то можно перед началом? – Здесь и кури, – отрезал повелительно Филин. – Вы теперь здесь не только курить и обедать будете, а жить до тех пор, пока в городе всё начавшееся безобразие не кончится. Велемор и Санин, пойдемте со мной. – Вот как Велемор, так за телефоном сидеть не надо, – в спину выходящим коллегам пробормотал вечно недовольным всем и всеми Федотовский. Но его никто уже не слышал, кроме оставшегося в комнате коллеги Макарова. Филин быстро шагал по коридору в свой кабинет, не обращая внимания на непривычную, неделовую суету вокруг себя. Велемор и Санин поспешали следом, предвкушая от этого визита какую-нибудь пакость. И были правы. – Вообщем, такое дело, друзья-товарищи, – начал издалека Филин, когда все они расселись вокруг его стола. – Не для распространения, даже среди своих, а то и так уже панические настроения по коридорам бродят… Прошла серьезная кибератака на ТВ, радио и теперь – на нашу связь. Думаю, скоро отключат и все телефоны, как настольные, так и мобильные. – Ох, ты ж, – не удержался Санин. – Это кто ж так? – Ты будешь смеяться, но, похоже, что подполье балуется, – саркастически усмехнулся Филин. – Наше начальство встревожилось… да, ладно, мы все-таки свои, не с улицы собрались здесь, так вот, начальство наше перетрухнуло, но настойчиво уверяет себя и всех, что эта кибератака – простое хулиганство и средство для подполья еще разок, погромче, заявить о себе. Но! сейчас на окраинах люмпены и студенты начали волноваться. Донесений о прямом бунте, неподчинении, сопротивлении «ликвидаторам» пока нет. Но будут, почему-то мне так кажется… – А ты не перестраховываешься? – уточнил больше для себя Велемор. – Как-то в последнее время подполье притихло. Да и с оружием у них напряг большой, насколько я знаю. Три склада за последний месяц наши нашли и ликвидировали. – Да уж, нашли, – хмыкнул Филин. – Это тебе лучше вон, Санин расскажет, как искали и что нашли… – Да я там и не участвовал почти, – замялся Володя Санин. – Нашли по доносу, причем – единственному, без перекрестного подтверждения. А нашли… ну, нашли чего-то там, я же не оружейник, вот только ребята из оперативников, кто склад штурмовал, сказали, что металлолом там был, старье в полуразобранном состоянии. Да и штурма никакого не было, не охранялся этот склад, даже от дураков и уголовников. – Н-да, – критически почесал подбородок Велемор. – А криков было, будто партизанскую дивизию в лесах разоружили. – Так вот, молодежь, – прервал их критические излияния Филин. – Похоже, что всё тут завязано, и надо ждать серьезных беспорядков. – Порадовал, – подал реплику Санин. – Это для вас не главная радость, - иезуитски заулыбался старший дознаватель. – Любые беспорядки нам не страшны. Не нам лично, а системе нашей, потому как, в крайнем случае, введут войска, а генералитет – это вам не наше начальство, тревожащееся, как бы кто чего лишнего не узнал, да сильно богатенькие наши не обиделись. – Да уж, пройдут танками по городу, весь асфальт переломают, заброшенные дома расстреляют, народ передавят, кто на пути попадется, промзону спалят, что б там своих не гробить, а потом будут удивленно разводить руками, мол, как же вы хотели? армия… – прокомментировал Велемор. – А если, не приведи всевышние силы, им кто-то отчаянный пару бэтээров сожжет, то и реактивными снарядами по студгородку пройдутся… – Ох, сколько ж народу-то потом опознавать придется, – неожиданно вздохнул о своем Санин. – Это ж из морга сутками не вылезешь, как три года назад… – Заранее беспокоитесь – это хорошо, – одобрил коллег Филин. – Но если так оно и получится, что наши оперативники обгадятся, и контроль над городом упустят, то потом мы не найдем ни верхушку подполья, ни основных заводил среди студентов и люмпенов. Растворятся они среди пострадавших и беженцев. – Да уж, народу из района в район будет шорохаться… – подтвердил начальственный тезис Велемор. – И пожары начнутся, и мародерствовать будут. Полгорода без документов, без соседей, без знакомых, кто бы личность подтвердил… Только уголовничков, да бывших военных по отпечаткам пальцев и определишь. – Вот-вот, друзья, к этому-то я и веду… Филин встал из-за стола и с удовольствием прошелся по кабинету взад-вперед, разминаясь. Коллеги посмотрели на него с легким сочувствием, понимая, что сидячая работа с документами, свидетелями, потерпевшими, задержанными – совсем не сахар, даже если сравнивать её с беготней, драками, а нередко и стрельбой оперативников. – Предлагаю вам, – подчеркнул голосом первое слово старший дознаватель, – лично поучаствовать в беспорядках и посмотреть, кто и чем там будет заниматься. – Ох, ты ж как, – покачал головой Санин, не в его характере было лезть в авантюры, но ведь и Филин ничего не приказывал. Велемор промолчал, пытаясь в секунды, накоротке, просчитать все выгоды и неудобства предложения старшего товарища. Основным неудобством Велемор отметил возможность стать покойником или инвалидом, всё равно – от рук ли мятежников и мародеров или от снарядов и пуль военных. А плюсом было… да что тут особо думать, половить рыбку в такой мутной воде едва ли не мечта любого дознавателя. Ни тебе законов, ограничивающих каждый шаг, ни тебе надзирателей и начальства, а сколько компромата на людей всплывет во время бунта… Сладкая сказка. Вот потому Велемор всё усиленнее шевелил мозгами, что сказка казалась слишком сладкой, а любое «слишком» уже нехорошо. А еще больше насторожило Велемора следующее действие старшего дознавателя. Филин, присев на свое место, открыл встроенный в тумбу стола личный маленький сейф и выбросил на стол аппетитно звякнувшие холщевые мешочки с монетами. – Вот это – совсем и никому не подотчетные деньги, – пояснил он очевидное. – Будет мятеж, войдут солдаты – это еще вопрос, может, просто побесится люмпен на окраинах, побьет витрины, сожжет десяток машин и тупо разбредется по берлогам водку жрать и баб валять. Но деньги в любом случае очень и всем нужны. – А про связь ты не подумал? – отвлек себя от расчетов Велемор. С одной стороны вопрос звучал, как предварительное согласие, но с другой, если Велемору чем-то не понравится ответ, можно всегда повернуть вспять. – Не нужна связь, – пояснил Филин. – У вас будет полная автономка, до конца всех этих событий, потом уже и писать и докладывать будете. – Если будет кому, – пессимистично буркнул Санин. – Ну, кому-то обязательно будет, – не согласился с ним старший дознаватель. – Философия, однако… – оставил за собой последнее слово Санин. – Хорошо, а какое прикрытие? – снова, вроде бы, согласился Велемор. – Я выпишу вам командировочные предписания на неделю, – выдал Филин явно обдуманную заготовку. – За неделю – очень надеюсь, что раньше, – всё утрясется. Вернетесь в управление с задания, как и положено. А вот внешнее прикрытие выберете сами, уже по месту действия. Что я тут могу подсказать полностью самостоятельным и автономным? – Аусвайсы-то какие-нибудь сможешь нам выделить? – по-прежнему держал лидерство Велемор. – Как-то прикидываться люмпенами с нашими сытыми рожами не очень хорошо будет. – А что бы ты хотел? Только не слишком сложное, – попросил старший дознаватель. – Думаю, на серьезные бумаги у нас просто времени нет, кажется мне, что через пару часиков в городе начнется что-то посерьезнее простого отключения связи. – Хорошие у тебя предчувствия, а главное – оптимистические, – сказал Велемор. – Ладно, пусть тогда хотя бы корочки с какой-нибудь желтой газетки будут, и лучше – внештатников, что бы, по закону подлости, на «сослуживцев» не нарваться… – Такое запросто можно сделать, сам знаешь, – ответил Филин, снимая телефонную трубку и набирая нужный номер. Пока старший дознаватель соединялся с техническим отделом и внушал разволнованным сотрудникам, что, уж где-где, а в здании службы они находятся в полнейшей безопасности, да и семьи их не пострадают, потому как в городе порядок будет наведен к концу дня, Санин спросил у Велемора: – Ты что же, окончательно решился в омут прыгать? – А интересно же, – прикинулся беззаботным Велемор. – Напьемся, поблюем, на люстре покачаемся, – без тени юмора выдал давнюю прибаутку Володя. – На люстре уж точно покачаться придется, – согласился Велемор. – Короче, молодежь, сделаем так, – закончив разговор, обратился к ним Филин. – Сейчас зайдите к себе, соберите вещички, которые здесь бросить без присмотра жалко будет, оденьтесь и возвращайтесь ко мне; без вас, так оно лучше будет, принесут аусвайсы всякие, посмотрим вместе, заполним… Санин, ни слова не говоря, поднялся первым, подхватил со стола мешочек с монетами, подтверждая этим, что он уже приступил к выполнению задания, и вышел из кабинета, не дожидаясь Велемора, а тот как-то нарочито засуетился, пытаясь то ли развязать доставшийся ему мешочек, что бы пересчитать деньги, то, напротив, затянуть потуже узел на горловине… – Мне нужна будет экстренная связь, – сказал Велемор, дождавшись, когда за его коллегой закроется плотно дверь. – Думаешь, что выйдешь на штаб подполья? – чуть язвительно спросил Филин. – Думаю, что смогу лично для тебя сообщить что-то интересное, – ответил Велемор. – Загадками говоришь, – пожал плечами старший дознаватель, но задумался, а через пару секунд придумал: – Фанерная машина у бывшего кинотеатра «Салют». Вообще-то, она не фанерная, жестяная, так что сгореть не сможет, да и на хрен никому не нужна. Закладку сделаешь любую, просто вбрось на заднее сиденье. Можешь писать нашим, внутренним шифром, надеюсь, его подпольщики не знают. – А ты будешь писать? – пристально вгляделся в товарища Велемор. – Буду, – не очень охотно сказал старший дознаватель. – Но – в крайнем случае. – Хорошо, я так напишу, что только ты поймешь, – предупредил Велемор. – А вот отреагировать-то на письмо ты сможешь? – Не выпытывай, никто мне оперативников не подчинял, – пояснил Филин. – Если только в порядке дружеской услуги, но – учти, что в нашей неразберихе на многое надеяться нельзя. – Это я и так знаю, – чуть презрительно оттопырил нижнюю губу Велемор. … – Надеюсь, что отчеты от вас я получу здесь же, – сказал через полтора часа, прощаясь с коллегами старший дознаватель, один из немногих иерархов среднего звена, сохранивших выдержку в самом начале мятежа. – И не позднее, чем через три дня. «Твоими бы устами, да мёд пить», – задумчиво съязвил Велемор, но вслух ничего говорить не стал. Перекресток миров-2 … – А что ж ты хочешь? – риторически спросил Пашу ротный. – Это ведь штатскому человеку против оружия страшно, даже будь оно вот таким, – ротный кивнул на трофейный пистолет-пулемет, положенный на угол стола, – а тем, кто под пулями побывал, что автомат этот? так – пукалка, маузер, только чуток странный, да и бьет очередями. А толку с него? Ну, положим, в этом зале он еще очень даже годится, а вот в поле? или на улице? тут уж ничего крепче винтовочки не придумано. Хотя, по чести-то говоря, в городе карабин сподручнее будет, с коротким стволом, только вот где ж его взять? У меня на роту даже пулемет один, да и тот – горе самоварное аглицкой работы, глаза б мои его не видели… Мы уж восьмой год воюем… Ну, не все, конечно, а только почти полроты у меня с первых дней. Еще с германской. Не знаю, как тут у вас было, а у нас – с августа девятьсот четырнадцатого года. Я сам-то в первый, да и во второй год на войну не попал. Буржуи буржуями при власти, а в военном-то деле у нас всегда специалисты хорошие были, всех и сразу не призывали, вот я и остался, фронту на заводе помогал. Сперва-то просто в учениках – «подай-принеси-прибери», потом, почти полгода токарем за станком… А потом уж подфартило, выучил меня один мастер на сварщика. Дефицитнейшая, я вам скажу, специальность получилась, везде с руками оторвут, где электричество есть. Вот у вас тут хорошо с этим делом, как я погляжу. Хоть и революция, а лампочки везде горят, никаких вопросов. У нас-то хуже было. Вот и пришлось мне с такой дефицитной специальностью в пехоту подаваться. А что? корабли строить перестали – металла нет, угля нет, да и на море-то не воевали почти. А вот на суше… Тогда, еще на третий-то год войны не так плохо было. И с питанием, и с боезапасом. Да и офицеров грамотных хватало, не всех выбили. А потом, за один год, да что там год, за полгода всё как обвалилось. Подвоза нет, пополнения нет, во второй эшелон не отводят на отдых. Да и в тылу оказалось не лучше. Без хлеба, а куда он девался-то вдруг и весь? без начальства, оно с чего-то вдруг решило на всё плюнуть, да тут еще студенты, да всякая шантрапа начала беспорядки устраивать, демонстрации, погромы, бомбы кидать, листовки… Так и смогли неразбериху такую сотворить, что даже стрезву не поймешь – кто за кого и против чего. А пока они, значит, так хулиганили и безобразничали, народ тоже время зря не терял, ну, особенно те, кто в губерниях поспокойнее жили, и от фронта подальше, и от столиц, да и без этих, бунтарских всяких традиций. Начали свои Советы создавать. Рабочих, крестьянских, а потом уж и солдатских депутатов. Короче то если, власть свою делать. В войсках-то такого мало было, то есть, баламутов разных тоже хватало, но им быстро объясняли, что тут не площадь и не улица, что б митинги с демонстрациями проводить, тут воевать надо. А кто не понимал… ну, что ж, разве на войне особо разбираются, откуда пуля-то прилетела? Германцы – вот они – с полверсты, не более. А вот во втором эшелоне – да, там диспуты всякие, митинги шли во всю. А и правда, чем еще народу развлекаться в тылу? синематографа тогда на передвижках не было, книг тоже не слали, вот и сходились мужики, говорили, рассуждали, иной раз до мордобоя. А пока мы-то вот так жили – от атаки до атаки и от госпиталя до передовой, что-то там умники в столицах нахимичили, напридумывали, да и заставили императора отречься от престола. Зачем? А кто бы еще знал – зачем. По мне, так просто деньги народные делили, а император им в этом чем-то мешал, вот и убрали его. Отрекся-то он отрекся, да только в пользу сына своего малолетнего, а к тому брата своего младшего приставил регентом, ну, управителем, то есть до совершеннолетия цесаревича. … Начавший понемногу соображать, что ротный – не актер и не мистификатор, а простой рабочий с механического завода, волею судьбы попавший сначала на германскую войну, потом на гражданскую, а теперь и вовсе в загадочную и трудно понимаемую ситуацию, Паша осторожно, будто боясь спугнуть рассказчика, принял из рук одного из стрелков, забравшегося в бар, пару бутылок дорогущего коньяка, и присел к столу. Анька одобрительно кивнула, а ротный и вслед за ним старшина придвинули к Паше извлеченные из вещмешков жестяные, закопченные кружки. На несколько секунд, пока Паша штопором из складного ножа извлекал из бутылок пробки и разливал ароматную жидкость, установилась тишина, и Анька с укоризной сказала: – Ну, вот, а про меня ты не подумал… Паша чуть смутился, сообразив, что, в самом деле, не захватил стаканов ни для Аньки, ни для себя, но его выручил ротный: – Ты не переживай, сейчас сглотну своё и тебе кружку отдам… – Эх, да ладно тебе, не спеши, – отмахнулась Анька. – Я и так, из горлышка выпью. Главное, что вместе с вами… – Всегда тебе говорил, что она – наш человек, – похвалил ротному Аньку старшина, принюхиваясь к коньяку. – А у нас такой только штабные пили, да и то не всегда… – У нас его тоже не всем наливают, – улыбнулся Паша. – Для богатых напиток… – Теперь уже не только для богатых, – хихикнула Анька, подхватывая бутылку с остатками коньяка и залихватски чокаясь ей с кружками ротного и старшины. Выпив налитое, те солидно крякнули и утерли губы одинаковым жестом – слева направо. Паша чуть завистливо посмотрел на Аньку, присосавшуюся к горлышку бутылки, но повторять её подвиг не стал. Стаканов в баре полно, стоит только руку протянуть, да и спешить сейчас некуда, вряд ли «ликвидаторы» в такой непонятной и нервозной обстановке решатся на широкомасштабные действия ночью. Может быть, главари подполья и воспользовались бы такой ситуацией для собственной пользы, но они пока только начинали анализировать обстановку, сложившуюся после дня хаоса, и самые скоропалительные выводы и решения вряд ли последуют раньше полуночи. А уж от решений до их воплощения может пройти и еще целый день. Паша хорошо знал тех, кто сейчас изображал из себя «штаб восстания». – А что потом, после отречения-то было? – спросила Анька, принюхиваясь к запахам жареного мяса, распространяющимся из кухни. – Да так кавардак и продолжился, – ответил ротный, достал и положил на стол свой портсигар, с выбитым на крышке перекрещенными серпом и молотом, закурил и продолжил исторический экскурс: – Дядя малолетнего императора, Михаил, строгий мужчина был, да и воспитан в старых традициях: честь, совесть, ответственность. А у нас уже в стране, да и не только у нас, как потом выяснилось, вместо чести-совести деньги-богатство на первый план вышли. Вот тогда и объявил председатель правительства нашего, князь Львов его звали, что не будет подчиняться новому императору и регенту. Мол, надо созывать учредительное собрание и всем миром решать, как жить дальше – с царем или без. Кто-то за князя пошел, кто-то против, кто-то сам по себе, вот только за Михаилом и императором мало народу осталось. Ну, не то, что бы совсем уж весь народ совесть потерял, но как-то уж так получилось, что не поддержали его. Ну, снял Михаил свою, ему лично подчиненную, дивизию с фронта и к столице северной двинул. Не знаю уж кому верить, а кого и проверить, но только потом все хором говорили, что из-за этого вот снятия войск и провалился у нас германский фронт. Германцы в наступление пошли, прорвались… Оно, конечно, понятно, почему так разговорились, дивизия-то у великого князя не простая была, и по численности усиленная, и по личному составу из старослужащих больше, чем наполовину, и офицерами укомплектована по всем штатам. А германцы тем временем южные губернии от северных отрезали, ну, не то, что б совсем, а самые удобные, прямые пути оседлали, встали крепко, начали оборону строить, а не просто в окопах отсиживаться, да самогонку по деревням жрать, как до того иной раз бывало. А в столицах-то, вместо того, что б на фронт внимание обратить, стали с Михаилом и его дивизией бороться. А как бороться, если дивизия это с первых дней на войне, а у тыловиков, кроме желания, ничего нету: ни опыта, ни войск обстрелянных, ни офицеров боевых. Это мы уже через год после главной-то революции поняли, а некоторые – и пораньше, что без опыта, без офицеров обстрелянных и боевых – не армия, насмешка одна и балаган». – Когда главная-то случилась? – спросил Паша, все-таки во время рассказа дотянувшийся до стойки бара и прихвативший себе стакан. – Интересно, что ли? – прищурился на него ротный. – Еще бы, – ответила за Пашу Анька, – вот у нас про такое никто не расскажет. И давно уж это было, и – не так все… – Ну, так я к этому и веду потихоньку… Дивизия регента дошла только пригородов, там её встретили хоть и плохонькие, резервные, но все-таки войска. Ну, и вместо того, что б стрелять друг в друга – побратались. Там ведь как получилось? собрали тех, кто вот только с госпиталей выписался, тех, кто по ранению в учебных ротах служил… то ли хитрость такая была, а скорей всего – не стали сами тыловики под пули лезть, вот и бросили на княжескую дивизию таких же фронтовиков. А ведь это ж каким нелюдем надо быть, что б в своего же брата-солдата стрелять? не нашлось там таких в этот момент, хоть и много потом всякого всплыло. Вообщем, остался регент без сил всяких воинских, а уж по гражданской линии ему и так никто подчиняться и не думал. Да и совету министров тоже уже не подчинялись, как-то незаметно, но очень весомо их место рабочие Советы заняли. Ну, и решили в масштабе всей империи, собрать свой, советский съезд в столице. Говорят, на спичках кинули – в какой, решили – в северной столице собраться. Вот тут и случилась главная революция-то. Под шумок, пока Съезд Советов собирался, да размещался, да всякие оргвопросы решал, вылезли откуда-то социал-демократы, ну, та их часть, активная, что и купцов при императоре грабила, к забастовкам подстрекала, про других-то мало что слышно бывало, а эти-то вечно в уголовной хронике, в газетках, именовались… По мне, так они от бандитов простых только лозунгами отличались, да еще и тем, что общак партийной кассой именовали. Они-то и подсуетились, со своими подельниками, да еще кой-кого из солдат, воевать умеющих, подстрекнули с собой и заняли в столице центральный банк, телеграф, мосты. Да и на съезде, те, кто по улицам в это время не шорохался, а изначально только словесами революционными занимался, ну, типа, с чистыми руками, возьми и выкрикни своего председателя правительства. Комиссаром его назвали почему-то, да еще народным. А он-то народ этот самый, ну, вот, меня или, скажем, старшину нашего, дай бог, если из окна по престольным праздникам видел. Ладно, ругаться на них – только время терять. А по сути, то все эти социал-демократы против войны были, и на словах – так за братство народов и равенство все со всеми. А на деле – через пару месяцев после съезда, когда эсдеки во многих советах уже себе места выбили и командовать пытались, их главный комиссар-то прозвищу Тулин решил с германцами о мире договориться. Послал на фронт, ну не на передовую, а, понятное дело, к штабам германским своих представителей. А германцы-то уже чуть не половину южных губерний под себя подмяли, а где еще не успели, так только из-за недостатка солдат и не смогли. Вот тогда, на переговорах, а и сразу после них, все слова эсдеков про мир, да братство, да равенство в слова пустые и обратились. Подписали они с германцами, даже не с кайзером их, а с простыми генералами, что поближе к фронту нашли, бумагу о полной передаче в германскую, значит, собственность всех юго-западных губерний, где германцы на сей момент стояли. И просили до кайзера эту бумагу довести, как знак их мирных намерений. Ну, вот у какого солдата душа вытерпит, когда его родную землю, за которую он насмерть стоял и кровь проливал, врагу отдают, да еще и без особой на то необходимости? Да и офицерам многим, считай, что всем, такое дело не понравилось. Ведь сил-то у нас, у армии, было ой как достаточно, что б германцам шею намылить. Они ж после наступления выдохлись, устали, подвоз растянули, боезапас истратили. А мы – да еще на своей земле… ну, надо было, если по-хорошему, просто перегруппировать войска, кое-кого из генералов поменять, штабных тряхнуть, что б пух и перья полетели… Вот так и получилось в итоге. И среди эсдеков совестливые люди нашлись. И не просто совестливые, а умелые и решительные, один армянчик этот, Тер-Петросян, что ли его кличут полностью, чего стоит. Хоть и абрек бывший, а – свой, из простых. Арестовали, а кого и под горячую руку расстреляли из этих «народных» комиссаров, никаких правительств формировать не стали, объявили по всей стране военное положение, комендантов в губернии и уезды поставили. Так и началась настоящая революция. Все те офицеры, кто и Родину любил, и долг помнил, в войска вернулись, многие в штабы на место расстрелянных пошли. Ведь штабная работа, как её не хай из окопа, вещь чрезвычайно на войне важная, и её спецы должны делать, а не такие вот, как я – от станка. И вот когда мы германцев-то из страны поперли на штыках, выяснилось, что вся эта говорильня о солидарности трудящихся и братстве народов – она для демагогов и студентишек хороша. Тут же, как по заказу, бывшие наши союзнички по войне, бритты и французики, свои десанты высадили. В Архангельске, на севере, в Крыму, на юге, да еще и на Кавказ рванули через Турцию и Персию. Вот и вся цена словам оказалась. Мы – против всей Европы, считай. Да и плевать хотели на русских людей и британские рабочие, и французские. У них своих забот выше крыши, а уж когда винтовку в руки дают, да на чужие окопы гонят – тут не до дружбы и братства, уцелеть бы. И мы вот на всякие там «интернационализмы», «пролетарии всех стран» и другую дурь забыли. Если надо хорошему человеку помочь, вот Аннушке, к примеру, или тебе…» – А я что же, тоже в хорошие люди попал вот, за пару часов? – улыбнулся Паша. Анька брыкнула его ногой под столом, мол, не к месту выяснять начинаешь, но ротный ответил, спокойно и обоснованно: – Так ведь Аннушка с кем попало водиться не будет… она для нас человек не случайный, как все те, на улице. На лице Паши отразилось легкое удовольствие от принятия его ротным в «свои», но в глаза читалось жгучее любопытство и бешеная работа мысли. Паша пытался просчитать, ну, или хотя бы понять, как Анька стала для ротного не случайным человеком. Наверное, ротный мог еще многое рассказать и о безвременной странной кончине императора, и о болтунах эсдеках, и о роли кадрового офицерства, и о том, кто же, в конце концов, взялся командовать в их удивительном мире, но тут на их столик, сдвигая на край опустошенные в ходе разговора бутылки и жестяные кружки, обрушилась массивная, огненно горячая сковорода, полная кусочков жареного мяса и картошки. Аромат от сковороды исходил одуряющий. И только тут Паша и Анька, увлеченные рассказом ротного, заметили, что похожие ароматы витают по всему залу. Стрелки не тратили даром времени, а, пользуясь моментом затишья, от души выпивали и плотно закусывали. А кое-кто уже пристроился в уголке, расставив вдоль стены стулья, и мирно похрапывал, даже не сняв сапог и пристроив винтовку в изголовье так, что в случае пробуждения по тревоге мог легко достать ее и из лежачего положения. – А что ж это они, прям тут, – спохватилась Анька, сглотнув слюну и переводя взгляд со сковороды на спящего стрелка, – неудобно ж так спать… – А что такого? – не понял ротный. – Тепло, сухо… – Да тут, верняк, комнаты есть, ну, для тех, кто вдруг захочет с девочкой уединиться, – пояснила свою мысль Анька. – Там же и кровати, и умывальники, да и вообще все удобства. – Вот откуда ты такие подробности знаешь? – чуть ревниво хмыкнул Паша. – Бывала, вот и знаю, – дерзко ответила Анька. – Я ж не целка-невидимка из закрытого пансионата. – Ты на Гавроша похожа, – неожиданно сказал старшина с первого взгляда не показавшийся ни интеллигентным, ни начитанным. – Был такой во Франции, хулиган, воришка мелкий, а как до дела дошло – не забоялся в бою. – Расскажешь? – вцепилась в старшину взглядом Анька, забыв про мясо, и пояснила: – Интересно же, кем ты меня назвал… Как выяснилось, ни она, ни Паша романов Гюго не читали. Не читал и ротный, сознавшийся, что из французов одолел только «Бовари», да и то от скуки, когда почти месяц царило на южном фронте затишье, во второй эшелон их не отводили из-за отсутствия смены, и ничего иного, кроме оставленного кем-то из отправленных в госпиталь офицеров романа, читать было просто нечего. – А я к тому времени уж так к чтению пристрастился, что жить без этого не мог, – усмехнулся ротный. – Ежели весь роман с начала до конца рассказывать, то до утра здесь просидим, – отказался от роли сказочника старшина. – А ведь еще и ребяток надо бы разместить, как ты подсказала… Старшина поднялся из-за стола, кликнул кого-то из стрелков и вместе с ними пошел осматривать внутренние помещения в поисках вожделенных кроватей с чистыми простынями. Да и умывальники тоже не помещали бы, хотя кое-кто из роты уже успел пристроиться к кухонным и туалетным кранам. Ротный тоже поднялся со словами: « Погляжу, как службу несут, да и подменить дальний дозор пора бы уж…» отошел от стола. Пользуясь неожиданно выдавшимся уединением, Паша моментально притащил из бара бутылку какого-то рома – первое, что под руку попалось – и стаканы и задал горевший все это время на языке вопрос: – Откуда эти вольные стрелки взялись? – Ты же сам все слышал, – пожала плечами Анька. – Похоже, самое начало прошлого века… ну, война с германцами, революции всякие. – А ты их откуда знаешь? – А с чего ты решил, что знаю? – наивно хлопая ресницами, переспросила Анька. Паша тяжело вздохнул, разливая по стаканам, как следовало из этикетки, драгоценный ямайский ром, как бы даже не с самой этой Ямайки привезенный. Слов у него не находилось, что б урезонить эту взбалмошную девчонку, неизвестно каким образом познакомившуюся с неизвестно как попавшими на эту улицу стрелками прошлого века. – Не мучайся, Паштет, – миролюбиво посоветовала Анька. – Я и сама не знаю, как так получилось. Просто сначала я им помогла, а вот теперь они ко мне, ну, то есть к нам, на помощь пришли… А здорово они «ликвидаторов» - то размахали? Я так и думала, что трехлинейка против их пукалок, как пушка против пистолета, только вида не подавала… – Как ты их винтовки-то назвала? – сразу же уцепился за суть случайной оговорки Паша. – Какие винтовки? – опять захлопала глазками Анька. – Тяжело с тобой, – вздохнул Паша и залпом выпил ром. – А я вот всё равно стараюсь, прикрываю тебя, берегу… – Паша, спасибо, – Анька провела рукой по гладкому черепу. – Но, вот я и правда не знаю, как к ним попала в первый раз. А что про винтовки, так они сами их так зовут, я-то и не знаю, что за три линии такие… А ты, Паш, лучше бы сходил, помог ротному с трофеями разобраться… – Он что же – сам не поймет, что к чему? – спросил Паша, не желая уходить от столика, расставаться хоть на несколько минут с Анькой. – Да по огнестрелу-то он сам, конечно, сообразит, но там же еще и гранатки всякие, да переговорники, ну и еще куча наворотов, а ты же у нас специалист, всё знаешь, – ласково заглянула в глаза мужчины Анька. – Ну, ты и хитра, – вздохнул Паша, подымаясь со стула. – И хулиганка, и партизанка, да еще и лисичка… хитрая-прехитрая… Анька весело рассмеялась вслед Паше, а тот, в самом деле, застал ротного над грудой бронежилетов, налокотников и наколенников, пистолетов-пулеметов, гранат и прочего снаряжения «ликвидаторов». – Хреновенькие у них пукалки, – оглянулся на Пашу ротный, повторяя уже сказанное за столом. – Калибр хоть и покрупнее, да вот и ствол короток, и патрон слабосильный, такими только в упор бить. – Для того и предназначены, – согласился Паша. – Что б с близкого расстояния и по максимуму пуль на единицу площади. – И броневые эти жилеты – дрянь, – продолжил критику ротный, извлекая один из кучи и показывая пару сквозных отверстий. – А вот наколенники – да, надо будет постараться на всех моих ребят добыть. Вещь нужная, а то при городском-то бое все коленки себе расшибешь, по камням да асфальту падая. Да и на фронте пригодятся, когда по-пластунски-то ползать, с ними сподручнее будет. А тебя что же, девка твоя выгнала? – Да не моя она, – чуть заметно смутился Паша, сам себе не желая признаваться, как он этого хочет, понимая, что единственная буйная ночь не идет в счет при обозначении «моя». – Присматриваю я за ней, что б не лезла совсем уж огалдело под пули. Она-то, кстати, и попросила, что б я тебе помог со снарягой этой. – А вот это хорошо, – обрадовался ротный. – А то я гляжу вот на гранатки и в толк не возьму – для чего они? да и еще тут есть странные какие-то вещи… Так что – давай, поясняй… Цели и задачи Утром, едва только посерело за окнами затянутое облаками небо, ротный разбудил Аньку, прикорнувшую не раздеваясь возле Паши, на роскошном, но для спанья совсем неприспособленном диване в кабинете управляющего рестораном. Кабинетик был едва ли не самым маленьким помещением и единственным – ну, кроме «б**дских» комнат – в котором можно было уединится. Против «б**дских» комнат категорически возражал Паша, заявив, что там ему будет черте что сниться, и он не сможет выспаться. Аньке, к концу этого суматошного, богатейшего на события и неожиданности дня уже было все равно, где упасть и закрыть глаза, вот ротный старшина и сосватал им отдельное помещение, сообразив, что отнекиваться и стесняться они не будут. Пусть еще не называют друг друга «мой мужчина» и «моя женщина», но недалек срок, когда это так и будет. Чем-чем, а уж житейской мудростью старшина обделен не был. – И чего? уже пора? – спросила Анька, судорожно зевая и по-детски, кулачком, протирая заспанные глаза. – Кто рано встает, тому бог дает, – усмехнулся ротный. – Пойдем, посоветуемся. Анька сунула ноги в стоящие на полу туфли на любимой высоченной шпильке и лихорадочно одернула задравшуюся по самое не балуйся юбчонку. – А чего советоваться-то? – уточнила она. – Да и с кем? – Пришел тут один, пока вы спали, – сообщил ротный, кивнув на Пашу, который демонстративно открыл глаза, но вставать не собирался, мучимый совершенно бессмысленным стыдом перед Анькой и ротным за утреннюю эрекцию. – Говорит, из штаба, погляди на него, а то мы как-то разобраться не можем, что за фрукт такой объявился. «Причесаться или так сойдет? – Анька задумчиво провела рукой по вздыбленным волосам. – Если причесываться, то тогда и умываться придется, а если умоюсь, то еще и завтракать потянет…» Отлучившись «на секундочку», Анька не задержала ротного надолго в узеньком служебном коридорчике и прошла следом за ним в зал ресторана. Штабной, ну, или какой там, «фрукт» сидел за самым дальним от входа столиком, спиной к окну, а рядом заняли места Волька, запомнившийся со вчерашнего дня, и еще один стрелок, пока безымянный для Аньки. Подойдя поближе к ним, девушка поняла, почему ротный так назвал посланца штаба: мальчишка лет восемнадцати, не больше, был одет, ну совсем не по-боевому, в ярко-желтые, измазанные чем-то штаны, короткую сиреневую курточку, опоясанную ремнем с блестками, да и косметики на лицо переложил даже по женским меркам. «То ли клоун из цирка сбежал, то ли голубого к нам занесло, – подумала Анька, подхватывая на ходу с барной стойки бутылку коньяка и стакан. – А я, раз завтракать передумала, хотя бы выпью натощак… говорят, вредно очень… для организма, но – полезно для мозгов, а то ведь с таким посланцем без бутылки не разобраться…» Присев за стол, она моментально набулькала себе коньяка и, не здороваясь, предложила посланцу: – Греться будешь? Нет? Ну и ладно… Зябко передернув плечами, в ресторанной зале и в самом деле было отнюдь не жарко, Анька выпила, резко помотала головой и спросила: – Откуда ты? и чего надо? – А ты кто тут? – ломающимся баском ответил «фрукт из цирка». – Со мной сначала один разговаривал, потом другой пришел, а теперь тебя привели вот. – А ты бы не выпендривался, – ласково посоветовала Анька. – Я вот спросонья злая, тем более, тебя совсем не знаю. Кивну вот мужикам, выведут тебя на улицу, что б здесь мозги с пола не собирать и – привет… От такой саморекомендации «фрукт» слегка ошалел и даже сразу не нашел, что ответить. Анька тоже держала паузу, но не для того, что бы поиздеваться над молодым человеком, а закуривая и предаваясь наслаждению от первой утренней сигареты. По-своему поняв молчание Аньки, ротный, скромно стоящий за её спиной, спросил: – В расход его, значит? – и тут же громко скомандовал: – Старшина!!! Выдели двоих, пусть вот этого… – Нет! – вскрикнул «фрукт». – Нельзя! Я из штаба, там ждут, а вы тут… разве так… и куда же… Кажется, только сейчас он сообразил, что хозяевами его собственной жизни здесь, в ресторанной зале, являются стрелки, их ротный и Анька, как некая атаманша, что ли. И это осознание пробило «фрукта» на откровенность. – Вот, – выхватил он из запазухи конверт, – приказ там, и письмо от Бродяги, он сказал, что его знают тут, и записка про меня… – Мандат, значит? – ротный ловко вырвал из его трясущихся рук конверт и бесцеремонно вытряхнул из него прямо на стол бумажки. – Глянь, Аннушка, чего там… Анька мельком просмотрела документы. На одном листике и в самом деле было написано, что податель сего является связным штаба подполья, и все революционные силы и сознательные граждане должны оказывать ему помощь в выполнении им своих обязанностей. А приказ на уже кем-то сочиненном бланке «Революционного Штаба Вооруженных Отрядов» требовал от отряда номер восемь, имеющего дислокацию в ресторане «Меридиан», прибыть в этот самый штаб для охраны оного. Самым вразумительным и длинным было письмо от Бродяги, того самого, с которым Аньке довелось пару раз побеседовать лично и который оставил у нее не самое лучшее впечатление о себе. Ни к кому конкретно не обращаясь, один из самозваных лидеров подполья писал, что в городе сложилась тяжелая обстановка. Отсутствие связи, сначала сработавшее против «ликвидаторов», теперь не позволяет координировать действия «здоровых сил общества». Связь, хотя бы телефонную, надо срочно восстановить. И еще следует опасаться довольно мощных «ликвидаторских» групп, которые стараются восстановить в городе порядок. Кстати, отсутствием порядка воспользовались преступные элементы; грабежи, убийства происходят повсеместно, но наиболее массово на окраинах города, где «ликвидаторы» не появляются, бросив законопослушных граждан на произвол судьбы. В связи с этим, кроме жизненно необходимой связи, надо еще и наладить охрану штаба, а кому же этим заняться, как не самому боеспособному отряду? То, что стрелков сочли самыми боеспособными по результатам одной только стычки с «ликвидаторами» Аньке не понравилось чрезвычайно. Выходила, что все иные группы подполья от «ликвидаторов» просто напросто позорно сбежали, не вступая в огневой контакт, или, может быть, после короткой перестрелки. И вот теперь, нет, что бы развить успех стрелков, попробовать захватить телецентр или даже – чем черт не шутит – здание службы «ликвидаторов», штаб и самозваный командир-псевдобродяга требуют самое боеспособное подразделение к себе, на охрану драгоценных их жизней. – Знаешь что, мальчик, – ласково сказала Анька, возвращая ему бумаги, – шел бы ты отсюда… обратно, в штаб. И передай Бродяге на словах, что если ему интересно, кто, как и почему здесь так воюет, то пусть приходит сам и смотрит. Да, кстати, если штаб за свои души беспокоится и считает, что с нами безопаснее, то пусть с ним приходит. А у нас есть еще дела поинтереснее, чем просто так шляться туда-сюда по городу. Верно? Анька оглянулась на ротного. Тот, пока еще ничего не понимая, солидно кивнул, мол, верно говоришь, так и надо с этими штабными и теоретиками. Пусть сидят в своих штабах и теории развивают, а уж мы тут и сами справимся – практически. Подошел нахмуренный, но уже совершенно проснувшийся Паша. Взглядом спросил у Аньки все ли в порядке. Она кивнула, мол, да. Паша присел за стол, неторопливо наливая в Анькин стакан коньяка для себя… – Так я что же – так и пойду? – неуверенно уточнил «фрукт», видимо, по дороге сюда уже представлявший себя возвращающимся во главе колонны суровых революционных бойцов, может, и награду себе уже какую намечтал за выполнение особого задания штаба. – Как это – пойдет? А расстрелять? – совершенно серьезно изумился ротный, и Анька едва не зааплодировала ему, настолько естественно и своевременно это было сыграно. Еще пару минут чувствовавший, что всё обошлось и его не будут даже бить, «фрукт» икнул, ошалевшими в конец глазами уставившись почему-то на Пашу. Может быть, рассчитывая найти сочувствие у вновь прибывшего? – Потом расстреляем, когда он весь штаб сюда приведет, – сказала Анька, выбрав самую змеиную свою улыбку. – А теперь – иди-иди, не до тебя нам… На место вскочившего и прижавшегося к стенке, но не рискующего уходить без сопровождения «фрукта» присел ротный, спросил, старательно не замечая посыльного: – И куда же мы дальше двинемся? – Думаю, базу здесь надо застолбить, – солидно покашляв, ответил Паша, сообразивший, что к чему. – Отсюда и будем все операции проводить, сюда возвращаться. Место хорошее. А первым делом надо бы «Дом Власти» захватить… Прислушивающийся «фрукт» осторожно начал отходить вдоль стенки от стола, и когда он выскочил, наконец-то, из зала ресторана, Анька коротким смешком перебила Пашу, продолжавшего громкое разглагольствование на тему дальнейших действий стрелков: – Хорош, родной, он уже тебя не слышит, – и пояснила для ротного, – мы, конечно, штабу и Бродяге доверяем, никто из них к «ликвидаторам» не побежит нас сдавать, да вот только там столько народа крутиться разного, что за всех не ответишь, а своя-то рубашка всегда ближе к телу… – Да уж, у нас так же было в первые годы, – согласился ротный, – и ведь ладно бы продавали или по идейным соображениям шпионили, а то ведь – по глупости болтали, где ни попадя обо всём, что знали… А что ж у вас вот такие-то (кивок вслед посыльному) по улицам так и ходят? не приметил я вчера такого на улицах, народ-то, хоть и странновато одет, но вполне нормально… – Ох, Андрей Василич, и не такие ходят, – вздохнула Анька, – это уж так мир, видно, устроен – если больше выделиться нечем – наряжается, как петух. Да и молодежь у нас не такая, как ваша. – Про молодежь – заметил, – кивнул ротный. – Вчера на улицах молодых-то и не было, считай. У нас на войне повыбило много, а ваши-то где ж отсиживаются в такое время? – На окраинах, в студенческом городке, – вступил в разговор Паша. – Им там удобнее, живут, как хотят. И «ликвидаторы» не часто их навещают. Да и неинтересно молодым «революцию делать». Побузить, стекла побить, магазинчик со спиртным обчистить – вот тут в желающих недостатка не будет… – Стоп. Пора и по делу, – Анька взглянула на Пашу, будто спрашивая разрешения на перехват инициативы, – из ресторана прямо сейчас уходить надо. Базу мы себе подыщем поближе к центру. Ну, и к «Дому Власти», соответственно, даже близко не соваться. Считаю, что надо бы телецентр потревожить, вряд ли там охрана сейчас большая, а при случае обороняться там удобно будет. – А что, – поддержал ротный, – ты нам в свое время этим телевизором все уши прожужжала, а мы его пока так и не увидели, ну, кроме этих ящиков, которые не показывают ничего… Ротный кивнул на небольшой плоский экран, стоящий на барной стойке. Его вчера вытащили откуда-то из подсобных помещений ресторана и попытались включить, но кроме ряби на экранах ничего не увидели, запущенный Анькой в сеть вирус до сих пор не сдался под напором телевизионных программистов. Да и был ли этот напор? Может, разбежались все давным-давно, бросив рабочие места на произвол судьбы. Конечно, в кабинетике управляющего нашелся и флеш-проигрыватель, и записи многих фильмов, в основном из категории «Только для взрослых», но это был тот же синематограф на маленьком экране, а не живые картинки, передаваемые откуда-то прямо в экран. И пусть большинство стрелков с восхищением смотрели цветные, красочные и эффектные фильмы о природе и других городах, тем более, что порнуху ротный отверг категорически, не желая распалять понапрасну своих ребят, сам он страстно желал увидеть «прямой эфир», хотя и представлял его себе только в воображении. Беспорядки Бунт, мятеж, вооруженное восстание народа, как его не называй, если не происходит под мудрым и здравомыслящим руководством профессиональных военных, то обязательно вырождается в погромы, мародерство и бардак в самое кратчайшее время, пока лихие и не очень революционеры в штабах и ячейках спорят о прописных истинах, не в силах принять нужного, иной раз кровавого, но единственно верного решения. …Они шли по улице, опьяненные собственной безнаказанностью, одурманенные чувством вседозволенности, ошеломленные собственной, неожиданно свалившейся на них, значимостью. Среди толпы полуподростков от шестнадцати до двадцати не выделялось сколько-нибудь явных, ведущих за собой лидеров, но все они шли, будто скованные между собой, с единой целью: отвести душу за все те ограничения, что годами налагало на них общество, старшие по возрасту, родители, и которые они считали несправедливыми по отношению к себе, любимым и единственным. Почему ж это нельзя пить пиво и вино на улицах и мочиться на стены домов? Почему нельзя размалевывать эти стены веселыми и смешными надписями? Кто это установил, что одни слова – цензурные, а другие – нет? И почему это молодые должны получать на работе гораздо меньше старых пердунов, которые только и умеют, что учить жизни, делать замечания и доносить начальству? Ведь им, молодым, надо гораздо больше и сразу всяких удовольствий в жизни. Устилая за собой мостовую осколками оконного стекла, битыми бутылками и смятыми банками из-под пива и всяких слабоалкогольных коктейльчиков, разодранными пакетами и пластиковыми упаковками дурацкой разовой еды, называть которую именами собственными язык не поворачивается, они шли, горланя во всю мощь легких непонятные им самим лозунги, хрипя плохо различимые песенки о свободе и удовольствиях, раскидывая по сторонам всё, что попадалось под руку. Кто-то первым пнул подвернувшийся по дороге автомобиль, и вот уже десяток-другой расшалившихся мальчишек били в нем стекла, вырывали дверцы, мочились в салон. «А давай перевернем!», и через пару десятков секунд изуродованная машина лежала вверх колесами, как грустный памятник ушедшим дальше по улице люмпенам. А кто-то из последних, проходивших мимо поверженного автомобиля, догадался чиркнуть зажигалкой и бросить в салон кусок вонюче и дымно горящего пластика… Провожая толпу взглядом, из маленькой, незаметной подворотни вышел высокий худой мужчина в возрасте далеко за сорок, в длинном черном пальто с измазанными грязью полами, в черной, маленькой кепочке. Спутник его, ниже почти на голову, но шире в плечах и мощнее в груди, недовольно морщась, поинтересовался: – И вот этот сброд у нас будет революционерами считаться? Хорошо хоть простые обыватели по домам заперлись, а то тут недолго и до крови… – Кровь уже была, – меланхолично сказал высокий. – Знаешь же, вчера кто-то расстрелял группу «ликвидаторов» почти в самом центре. – Кто-то? – хмыкнул собеседник. – Неужели ж ты не знаешь – кто? – Вот и не знаю, – раздраженно ответил высокий. – У нас нет и не было никогда такого количество боевиков в одной группе… да и боевиков таких нет, что б за несколько минут уничтожить подготовленный специально к разгону беспорядков сводный отряд. – Штаб туда кого-то посылал с утра, ты в курсе? – Как же не в курсе, если с этим посыльным письмо мое ушло, – казалось, что при упоминании штаба высокий разнервничался еще больше. – Толку пока от этого штаба – ноль. – А кому же ты писал, если не знаешь, что там за группа объявилась? – решил выяснить ситуацию до конца его собеседник. – Писал наобум, – еще раздраженнее ответил высокий, видно было, что неподконтрольная ситуация его не просто раздражает, а уже бесит. – В тех краях где-то Комод должен быть, может быть, до него письмо дойдет… – В тех краях и Вирус бродит, за которым Паша присматривает? – вопросительно округлил глаза собеседник. – Связи нет, никто ничего не знает, но руководить пытаются все, – в сердцах махнул рукой высокий. – Штаб все ж таки, какой-никакой… – Должен же кто-то что-то решать… и объявлять об этих решениях, – меланхолично заметил собеседник. – Н-да… и потом отвечать за всё сотворенное и натворенное, – согласился высокий. – Так что в штабе узнали о вчерашнем бое у ресторана… э-э-э, как его там называли? – упорно возвращался к разговору собеседник. – Возле «Меридиана» был бой, – скорчив кислую физиономию, подсказал высокий, – вот только в штабе ничего не узнали. Послали их гонца куда подальше. И не просто послали, а с музыкой. Бедный парень с мокрыми штанами вернулся. И сказки какие-то рассказывает. Мол, в ресторане неизвестные военные с ружьями начала века. Но дисциплина у них – на высоте. Его сразу задержали и расстрелять пообещали за проникновение на их территорию. А вот верховодит у них какая-то атаманша. Девица-малолетка, в короткой юбке. Этот гонец лучше всего юбку запомнил, кретин. – Вот, а говоришь, что ничего не знаешь, – чуть укоризненно сказал собеседник. – Вот только насчет атаманши – это вряд ли. Вирус, конечно, девица боевая и задорная, но… никто её не знает, не зря же такое чумовое прикрытие ей организовали. А раз не знает, то и не пойдет за ней. Значит, или не она, или у нее свой отряд где-то припасен был. Причем, в таких закромах, что даже мы об этом не знали, не то что «ликвидаторы». – Верить-не верить – твое дело, – не стал протестовать высокий. – Она-не она, чей отряд, откуда взялся…только ведь, как ни крути, а там, в ресторане, сила. И мы её не контролируем. Хуже, чем не контролируем. Нас оттуда просто послали открытым текстом. Мол, штаб весь дурака валяет, а если хочет делом заниматься, то пусть приходит к ним, под ружье… – А что не так про штаб? Кстати, контроль – палка о двух концах… – начал было собеседник. Его перебил дружный топот сотен ног, бегущих по улице с той стороны, куда ушла нестройная колонна молодежи, опрокинувшей и поджегшей автомобиль. Те, кто минут десять назад шли победителями и хозяевами жизни, теперь бежали со всех ног с единственной мыслью: скрыться, спрятаться, забиться в щель и отсидеться до лучших времен. Первыми бежали самые легкие на ногу и, естественно, самые догадливые, кто с напугавшим их не столкнулся лицом к лицу, но во время сообразил, что пора уносить пока еще целые ноги. Они вихрем проскочили мимо двух мужчин, поспешно отступивших к спасительной своей подворотне. Там высокий и его собеседник задержались, движимые скорее любопытством, чем необходимостью. Увидав, как к подворотне, тяжело дыша, хромая и плюясь кровью, подбегает очередная партия перепуганных люмпенов, высокий спросил: – Вася-Кот, а нельзя ли кого из этих бегунов спросить, что там случилось? Откликнувшийся на такое странное прозвище спутник высокого коротко кивнул и резво выскочил на улицу. Прямо ему в руки попался один из мальчишек, щуплый, с нездоровым, землистым цветом лица, старательно баюкающий на бегу поврежденную руку. Вася-Кот резко прихватил его за куртку и легко, будто подраненного цыпленка, поволок в подворотню, не обращая внимания на звериное, болезненное поскуливание мальчишки и шарахнувшихся дальше по улице его попутчиков по бегу наперегонки. – Чего вы… я ничего не сделал, просто шел себе… к другу… он тут живет... в соседнем… – едва передохнув, мальчишка начал причитать и размазывать слезы и сопли по лицу здоровой рукой, стараясь разжалобить захвативших его взрослых людей. – Слышь, Бродяга, – уже без философствований и этикета обратился к высокому Вася-Кот, – а ведь это он в машину-то нассал, когда туда шли. У меня глаз набитый… – Не я! не я! не я!!! – вдруг истерично завопил мальчишка. – Нельзя! Прав таких нету! нельзя! нельзя… Вася-Кот, брезгливо поморщившись, грубо тряхнул его за плечи, стараясь заставить замолкнуть и опять подхватить одной рукой другую, и рявкнул прямо в лицо: – Гав! Испугался? Говори быстро, что там, впереди случилось! Жить будешь! И отпустим! – и после маленькой паузы тихо-тихо добавил: – может быть… – Откуда я-то знаю? – плаксиво сказал мальчишка, сообразив, что бить прямо тут или сдавать «ликвидаторам» его не будут. – Там кто-то из наших ювелирку нашел… ну и мы вроде бы туда, только я вот, честное слово, даже и заглянуть внутрь не успел, а тут они как наскочили… – Кто наскочил? откуда? – без нажима, но строго, будто школьный учитель, разбирающийся с разбитым в туалете стеклом, спросил высокий. – Ну, откуда ж я-то знаю? – опять едва не заголосил парнишка. – Наскочили – и всё тут. Рвакле, дружку моему, сразу арматуриной по голове, он там упал и сейчас лежит, наверное, и нас всех сразу – дубинками какими-то, арматурой… а одного даже цепь была, такая, как в кино показывают… – Вот черт, Бродяга, похоже, это просто уголовники их шуганули, – разочарованно протянул Вася-Кот, выпуская парнишку из своих цепких лап. Тот, окончательно уверившись, что попался не «ликвидаторам», да и вообще не представителям власти, решил пока не убегать, с любопытством присматриваясь к высокому и его спутнику. – Пойдем, посмотрим, – предложил высокий, двинувшись из подворотни и совсем не обращая внимания на мальчишку. – Шальную пулю хочешь словить? – ехидно заметил Вася-Кот. – Нету у них пуль, – влез в разговор пришедший в себя и обнаглевший от безнаказанности мальчишка. – Даже ножей нету, а то б всех наших порезали, арматурины у них, дубинки… – Вот видишь, – усмехнулся высокий, – получается, что бояться нечего. – Твое дело хозяйское, – проворчал Вася-Кот и, оглянувшись, спросил мальчишку: – И чего ж вы врассыпную от них кинулись? вас же почти сотня была, если не больше… – Ну, да, сотня, – откликнулся парень. – Мы ж не драться шли, а так это… ну, как бы побузить, может, митинг где какой встретим, поорать, пива выпить. А драться с этими… на фиг надо… там же волки… Уже не обращая внимания на его слова, высокий со своим спутником быстро зашагали по пустынной улице, покрытой мусором и кое-где кровавыми пятнами, следами совсем недавно могучих и свободных люмпенов с окраины. А мальчишка, подумав и почесав лохматый затылок здоровой рукой, медленно затрусил по улице в противоположном направлении. Любопытство любопытством, но второй раз попадать под арматуру и дубинки бандитов ему не хотелось. А вот Бродяга и Вася-Кот – опоздали. Возле разгромленного ювелирного магазина, располагавшегося на первом этаже жилого дома, никого не было, кроме трех бездыханных тел. Орала-звенела на всю улицу сработавшая сигнализация, мигала красная лампочка тревоги, легкий ветерок шевелили клочки одежды и рваные пакеты, которыми был усеян тротуар. Раскидывая их пинками, Вася-Кот подбежал к лежащим, быстро осмотрел их и, вернувшись к высокому, доложил: – Черепно-мозговая, а у второго, похоже, шея сломана, с третьим – не понял что, но тоже не дышит. – А шустро братцы-бандиты с ювелиркой-то расправились, – высокий кивнул на усыпанный стеклом пол в зале магазина и множество брошенных за ненадобностью футляров из-под украшений. – Опыт, – усмехнулся Вася-Кот. – Это тебе не лозунги придумывать и тактику революционной борьбы отрабатывать… – Смеешься? – поднял брови высокий, но продолжить дискуссию не успел. Из-за угла, из маленького кривенького и узкого переулка вдруг зачастили гулкие, раскатистые и какие-то особенно слышимые в тишине замершего города выстрелы. Вася-Кот, среагировав мгновенно, толкнул высокого к магазину, убирая с открытого места. – А это уже серьезно, – проговорил высокий. – Думаешь, это бандиты на «ликвидаторов» напоролись? – Если и напоролись, то не на «ликвидаторов», – возразил Вася-Кот, доставая из-за пояса показавшийся огромным в его небольших руках, армейского образца пистолет. – Звук выстрелов не тот. Не пистолеты, не автоматы их. Совсем ни на что не похоже… – Совсем-совсем? – иронично уточнил высокий. – Ну, если я скажу, что так вот палили из снайперских винтовок, то ты мне поверишь? – Могу и поверить, – неожиданно согласился высокий. – Так вот, на снайперки этот звук тоже не похож, – ехидно резюмировал Вася-Кот, слегка выглядывая из-за небольшого выступа, за который крепилась стальная рама большой магазинной витрины. Высокий задумчиво почесал затылок, сдвинув на лоб кепочку. Выходило, что вернувшийся в штаб утренний гонец не так уж и неправ? Появилась в городе непонятная, третья сила? Тогда почему бы не допустить, что и командует ими разбитная девица, с подачи штаба устроившая Варфоломеевскую ночь, вернее, утро, электронным коммуникациям города. Вот только место и время для размышлений высокий выбрал не самое удачное. Зашуршали по асфальту подошвы, загремели каблуки, и из переулочка к разбитой витрине ювелирного магазина быстрым шагом вывели троих, с разбитыми в кровь лицами, в сильно разодранной одежде, с бессильно повисшими руками, но внимательный взгляд Васи-Кота зацепил среди лохмотьев одного из конвоируемых блеск толстой золотой цепочки. Да и на пальцах другого, которыми тот пытался зажать сильно кровоточащую рану на лбу, отливались жирным желтым цветом перстни. А вот пятерка бойцов, прикладами длинных винтовок гнавшая избитых бандитов, выглядела, как с исторического, живописного полотна. Высокие сапоги, серо-зеленые, длинные шинели, помятые и грязноватые, выглядевшие совсем не декоративными, с маленькими, непонятными погончиками, сдвинутые на лоб картузы с непонятной овальной кокардой, туго набитые, но совсем небольшие заплечные мешки. И – усталые, но довольные лица делающих нужную, пусть и не всегда любимую, работу людей. Бросив взгляд на замерших у стены высокого и его спутника, мгновенно спрятавшего пистолет под куртку, стрелки подпихнули вплотную к витрине избитых бандитов и сами выстроились напротив короткой, но привычной шеренгой. – Вы чего решили-то тут… – попробовал заговорить один из бандитов, но тут же умолк, перебитый негромкой, но внятной командой: «Штыки... примкнуть!» Сверкнули непонятно откуда появившиеся узкие трехгранные лезвия, украсив собой стволы винтовок. «На ру-ку!» Приклад к правому бедру, левой, вытянутой рукой за цевье. «Коли!» Шаг вперед, удар в застывшего в шоке бандита, резкий проворот штыка в ране, шаг назад, приклад к бедру. Старший в этом небольшом подразделении скомандовал спокойно: – Штыки протереть, оружие осмотреть, можно и покурить… А сам направился к остолбеневшим, шокированным, наверное, не меньше бандитов, Бродяге и Васе-Коту. – Вы бы, граждане, шли домой, – посоветовал он, останавливаясь рядом и доставая из кармана шинели пачку обыкновенных, современных сигарет и разовую зажигалку. – Видите, дела-то какие творятся? – А эти-то… – смог только кивнуть на заколотых бандитов высокий. – Мародеры, – развел руками старший. – Говорят, с пацанами тут сцепились с какими-то, ну, да ладно бы драка, да еще по идейным мотивам. А эти в магазин полезли, добро выносить, пока хозяев нет. А потом – прямо на нас и рванули со всей скорости. Вот, кто уцелел, сюда и привели, приговор исполнить. – А штыками-то зачем? – поинтересовался Вася-Кот, быстрее высокого адаптировавшийся к происшествию. – Ну, а чего ж на гниль всякую патроны-то губить? – как-то по-крестьянски рассудительно сказал старший. – Да и маловато у вас тут патронов-то наших, пригодятся в другом деле. И никогда не бывавший в деревне, разве что выезжавший в пригородный лес по грибы в далекие юношеские годы, не видевший живьем крестьянского труда Бродяга неожиданно для самого себя представил, как старший, в изгвазданных глиной сапогах, помятом рабочем пиджачке и старинной застиранной косоворотке сидит сбоку на телеге, свесив ноги, и скручивает из газетной бумаги самокрутку. – Так что, идите, граждане, домой, – повторил старший, половчее перехватывая винтовку и выпуская дым изо рта. – В такое время дома спокойнее… Уже пришедшие в себя Бродяга и Вася-Кот переглянулись, вспомнив об одном и том же, и Вася-Кот, осторожненько так, будто бутылку нелегальной водки из-под полы показывая потенциальному покупателю за спиной «ликвидаторского» патруля, спросил: – А вот командиром-то у вас кто? говорят, баба какая-то или девка… – Командиром у нас Андрей Васильевич Крылов, – сурово глянул на разговорившегося Васю-Кота старший, – давно уж, как он командует, восьмой год пошел. А вы прощевайте, граждане, пора нам… Старший подошел к своим стрелкам, уже обтеревшим от крови штыки и успешно приканчиваюшим сигаретки, национализированные в ресторане «Меридиан». Команд на построение и движение он не отдавал, но стрелки сами дружно затоптали окурки, закинули на плечи свои длинные винтовки и коротенькой колонной, не в ногу, отправились туда, откуда и появились. – Да, Вася-Кот, – провожая бойцов взглядом, сказал Бродяга. – Наши-то боевички не чета этим солдатам. С ними-то, пожалуй, и «ликвидаторы» не сравнятся. – Уже попробовали сравниться, – сделал правильный вывод Вася-Кот. – Вот только – откуда такие в нашем городе взялись, прям, как из исторического фильма… костюмированного… На улицах – То ли город твой какой-то бандитский, Аннушка, то ли везет нам так, что уже четвертую банду на ходу встречаем, – ротный, остановившись покурить рядом с Анькой, вопросительно глянул на девушку. – Вот удивил, – фыркнула Анька. – Да здесь рассадник бандитский, а не город, да и не мой он вовсе… – Ты бы так не шутила, – нахмурился ротный. – Мы вот сюда не бандитов гонять пришли… – А что ж мне – плакать, что ли? Сам же знаешь, что в такие дни всё дерьмо всплывает, вот оно и есть на виду. Нормальные-то люди дома сидят, ждут, когда можно будет на работу пойти, на кусок хлеба для себя и семьи заработать… Анька нервно затоптала окурок, взъерошила волосы и попросила: – Андрей Василич, давай побыстрее к телецентру, а то ведь всех бандитов мы все равно не переловим, а время-то идет, не дай бог, «ликвидаторы» сообразят, что к чему и подтянут своих для охраны. – А подтянут – и хорошо, – засмеялся ротный. – Не придется за ними по всему городу гоняться. Сейчас тронемся, только ребятки вернутся… те, кто бандитов исполнять ушли. «Вот ведь неунывающий человек, – позавидовала Анька. – Четыре стычки с бандитами, две с патрулями «ликвидаторов» – и это только за одно утро, а он и в ус не дует». Впрочем, все эти стычки обошлись без крови со стороны стрелков, вот только Вольке неудачно свалился на ногу сбитый им же прикладом бандит, размером раза в три самого Вольку превышающий. Теперь стрелок прихрамывал и ругался вполголоса, когда приходилось ускорять шаг, но общего темпа продвижения не замедлял. По общему согласию маршрут движения к телецентру проложил Паша, он же и шел в первых рядах, проводником, и в опасные места заглядывал первым, что бы заранее не обнаруживать присутствие стрелков. Анька завидовала ему белой завистью, но послушно шагала едва ли не в самом центре ротной колонны, вместе со старшиной. «Без тебя, Аннушка, нам в телецентре этом делать нечего, – пояснил её местонахождение ротный. – Дойдешь живой и здоровой, запустишь нам это телевидение, вот тогда и геройствуй, сколько твоей душе угодно. А то, что ты у нас личность героическая, все, кому надо, знают». Родившийся утром, после проводов нелепого клоуна-гонца из штаба, план передислокации и захвата телецентра ротный начал осуществлять незамедлительно. Стрелки после побудки и быстрого, на ходу, завтрака с разрешения старшины залил полные фляги спиртным, рассовали в карманы и «сидора» сигареты, найденные в баре, и консервы, конфискованные на кухне, – и были готовы к походу. Про чистку оружия, снаряжение магазинов для винтовок, да и про поддержание самих себя в относительной чистоте и порядке стрелкам напоминать было не нужно. Всё это делалось ими самостоятельно, едва только предоставлялась свободная минутка. Накоротке переговорив перед самым маршем, ротный, Паша и Анька предварительно решили базироваться в маленькой, элитной гостинице совсем рядом с телецентром, предназначенной изначально для разных звезд и звездочек, приезжающих в город на пару-тройку дней исключительно для выступлений на телевидении. Здраво рассудив, что в гостинице наверняка найдется ресторанчик и кухня при нем, командирская тройка решила, что лучшего места искать не имеет смысла, а базироваться в самом телецентре было бы стратегически неправильно. Паша, выбирая маршрут следования к телецентру, постарался вести роту самыми спокойными, неинтересными для «ликвидаторов» улочками и – просчитался. По пути следования было расположено множество мелких складов, точек полуоптовой торговли, которые в наступившем внезапно безвластии, как мёд мух, тянули к себе мгновенно сориентировавшихся уголовников. Кое-кто из них всего-то месяц назад охотно помогал подполью, дававшему им неплохие возможности заработать на экспроприациях, данных о налогах нелегальных богачей, но сейчас все идейные соображения были отброшены во имя единственной цели – обогащения быстрого и гарантированно безопасного. А «ликвидаторы» вовсе плюнули на охрану порядка и присмотр за материальными ценностями, за который им уже успели проплатить некоторые из хозяев складов. Парочка патрульных, попавшихся на пути роты – не в счет. Скорее всего, эти бойцы и сами были не прочь поживиться похищенным, перебив предварительно бандитов или заставив тех поделиться. Несмотря на дорожные приключения, короткие стычки и чуть более длительные приведения в исполнение здесь же вынесенных бандитам приговоров рота выдерживала запланированный темп продвижения. В первый раз, правда, Паша хотел устроить подобие настоящего суда над задержанными парнишками лет двадцати, избившими и связавшими сторожа и вытащившими со склада пару десятков мини-компьютеров, при виде которых у Аньки разгорелись глаза. Ротный Пашину инициативу не поддержал. «Чего зря время-то терять, если у нас всего два приговора: или расстрелять, или немедленно расстрелять!» – неприятно засмеялся он в лицо позеленевшим от страха мальчишкам. А вот ротного поддержала Анька, намекнув, что, разбираясь с бандитами, они тут провозятся до вечера. Но вот смотреть Паше на исполнение приговора не советовала. В чем-то девушка оказалась права, хотя Пашу и не затошнило при виде того, как ловко и быстро двое стрелков закололи штыками парнишек, но в дальнейшем он старался избегать таких мероприятий. Сама же Анька, видимо, закалившись в том самом мире, из которого и позвала на помощь роту Андрея Васильевича, наблюдала за казнью без малейшего содрогания, даже внутреннего. А на вопросительный взгляд Паши ответила: «Не надо сейчас философствования, никто этих…сюда силой не приводил, и грабить не заставлял». Здание телецентра возвышалось посреди хиленького скверика с пожелтевшими по сезону и от бесконечных бензиновых выхлопов листьями деревьев. Вокруг асфальтированной автостоянки перед главным входом прохаживались четверо «ликвидаторов», правда, экипированных не по полной форме, а только в неуклюжие бронежилеты, видимо, уз старых, давно не используемых, запасов. Ротный, поглядев на массивное десятиэтажное здание квадратной формы, покачал головой и спросил Аньку: «Удержим ли? Народу-то не хватит на все этажи…» – Нам все этажи не нужны, – пояснила Анька. – Только первый-второй, ну, и подвал, самое главное… – На первом-втором студии есть, где передачи готовят и снимают, там же оборудование всякое, – пояснил мысль девушки Паша, хорошо знакомый с телецентром, были у него когда планы на диверсионную атаку этого объекта. – А в подвале – запасные генераторы, да и вообще, все технические службы, которые эфир обеспечивают… – Половину не понял, – сознался ротный, – но главное, что весь дом сторожить не придется. А как там, внутри, с охраной? – Сейчас поймем… Пока они разговаривали между собой, к главному входу телецентра подкатил на мотоцикле «ликвидатор». Слов его издалека наблюдатели не услышали, но по жестам сообразили, что требует он к себе кого-то из начальства. Скоро к нему вышел в одном мундире офицер-«ликвидатор», расписался на пакете и принялся его читать, все больше и больше хмурясь в процессе. Потом офицер принялся что-то горячо доказывать мотоциклисту, а тот все время пожимал плечами, разводил руками так, что и без слов было понятно, что он – простой посыльный и за приказы начальства не отвечает, а должен был просто доставить пакет. Выговорившись, офицер ушел в здание телецентра, но гонец почему-то не уехал, а просто развернулся на площадке и встал перед выездом с нее на улицу. Вскоре к нему присоединился небольшой, человек на двадцать автобус «ликвидаторов», с эмблемами, проблесковыми маячками, забранными мелкой сеткой окнами. Из здания неторопливо выползли и лениво погрузились в него «ликвидаторы» охранники, которых, похоже, куда-то отзывали, оставляя в самом телецентре минимум, необходимый не для поддержания безопасности, а для создания эффекта присутствия. – Ой, блин, – зажала себе рот в притворном испуге Анька. – Это ж наша деза про «Дом Власти» сработала!!! Ну и дела, братцы… – Операция «Мрак и туман», – согласился Паша, – при таком темпе сдачи наших секретов, штабу остается только молитвы читать, а не боевыми группами руководить… – С годами пройдет, – попробовал утешить их ротный. – Но нам-то теперь это, ох, как на руку, верно? Анька кивнула. Теперь в телецентре минимум охраны, никто другой сопротивляться не будет, а что бы сведения о захвате сразу же не ушли к «ликвидаторам» своими ногами, достаточно будет двух постов внутри и снаружи. Да еще и всех лишних и не очень работников выгнать на четвертый-пятый этажи, что б соблазна в окна прыгать не возникло. И с гостиницей можно решить одновременно, благо, она находится в прямой видимости от телецентра: этакий уютный двухэтажный домик, стилизованный под готику и обнесенный легким, декоративным заборчиком из металлических прутьев. Там, скорее всего, вообще нет «ликвидаторов», только местный охранник, которого все проживающие считают швейцаром. – Паша, а начинать-то, видимо, нам придется, как бы ты этого ни хотел, – сказала Анька и пояснила для ротного: – Мы же местные, даже если внимание на нас «ликвидаторы» обратят, тревожиться не будут, мало ли кто и зачем идет к телецентру. Не толпа вооруженная, не молодежь бандитская, просто мужчина и женщина… – Хорошо, – согласился ротный, – через десять минут начинаем, я пока пойду, распределю народ, кому куда бежать, что б путаницы не было, да и поближе подойти надо бы… Основная часть роты сейчас располагалась в небольшом дворике между двумя домами, насквозь проходном, со всех сторон просматриваемом, но это не тревожило Аньку. Отсутствие связи гарантирует тайну на несколько часов, а большего им и не надо. Ротный ушел распределять и настраивать бойцов, а Паша попросил Аньку: – Понимаю, что зря говорю, но – не лезь хоть особенно на рожон. Мы у цели, тебе с аппаратурой разбираться, я же твои все блоки и вирусы с компьютеров не сниму… – Паштет, опять вы все вместе говорите одно и тоже, – чуть нервозно отозвалась Анька. – Подойдем к патрульным, делай ты с ними, что хочешь, я просто рядышком постою, а стрелки уже к входу рванут… что ж тут опасного? Видишь, где их ротный накапливает?.. … Лихо стучат по асфальту каблучки, чуть разболтанной, б**дской, как говорит она сама, походкой движется рядом с большим, неуклюжим, на первый взгляд, мужчиной хрупкая девчонка с короткой стрижкой. Патрульные «ликвидаторы» на секунду замирают, но тут же отводят взгляды и продолжают свой бесцельный «бег по кругу», думая, что к телецентру идет очередная парочка идиотов, считающих, что праздник их жизни не могут остановить временные технические трудности с трансляцией. Рутинная работа замылила им взгляд, да и нет у «ликвидаторов» желания ловить детали, иначе б давно уже они разглядели и помятую куртку Паши, которую не оденет ни один уважающий себя мужчина перед встречей с женщиной, и потрепанные, расцарапанные туфли Аньки, в которых она, не глядя под ноги, лазала вчера и полдня сегодня по проходным дворам, хламу заброшенных свалок в промзоне, битому стеклу на мостовых. И на их решительные, настороженные глаза тоже никто не обратил внимания. За это и поплатились патрульные. А Паша, напоминая всем, что медведи только с виду неуклюжие и забавные звери, а в бою – бесстрашные и ловкие хищники, даже особо и не затруднился, свалив одного из «ликвидаторов» зверским ударом в висок, а второго, начавшего в испуге пятиться к дверям телецентра, просто пристрелив. На этом боевые забавы для него, а что еще лучше – и для Аньки, закончились, потому что мимо них уже пробежали, гремя по асфальту каблуками, стрелки, подвернувшие полу шинелей за поясные ремни и угрожающе выставив перед собой трехгранные штыки. Впрочем, как оказалось, и бояться-то этих штыков при входе в здание оказалось некому… Прямой эфир Одновременно с прорывом в телецентр, вошедшие в гостиницу стрелки действовали спокойно и деловито, без излишней жестокости настучав по шее ринувшемуся было останавливать их охраннику. Охранника, посоветовав больше на глаза не попадаться, запихнули в ближайший туалет смывать кровь и сопли с разбитого лица, вот только предварительно отобрали у него и короткую дубинку, и наручники, и электрошокер. Дежурному администратору, пухленькому, лысоватому и совсем не мужественного вида человечку, пояснили, что жилые помещения переходят в распоряжение роты товарища Крылова на неопределенное время в связи с обстановкой. На выдавшего эту тираду Вольку администратор смотрел, выпучив и без того большие глаза, как на заморское, сказочно-удивительное чудо-юдо, которое, с детства известно, где-то там, далеко, есть, но встретить его во взрослой жизни абсолютно нереально. И вот теперь этот детский вымысел нарисовался в образе худенького, хромающего стрелка в помятом картузе с треснутым козырьком и торчащим над правым плечом длинным стволом винтовки. – Давай-ка, дядя, выселять твоих постояльцев, – по-хорошему попросил Волька, словесно выгоняя администратора из-за высокой стойки в углу просторного, застеленного коврами и заставленного пальмами в кадках вестибюля. – А как же их выгонять? нельзя же… у них оплачено, да и люди они не простые, и куда же их – на улицу? – засуетился администратор, сообразивший, что бить и убивать его никто не собирается, а вот в неприятную позицию уже поставили. – Не простые они у него, – хмыкнул Волька. – А простых, значит, на улицу можно? – Да нет, я не про то… не это… ну, я другое имел ввиду, – попробовал исправить собственный ляп администратор. – Вот-вот, сначала сбрехнет не по делу, а потом сам не знает, как выкрутиться, – укоризненно покачал головой Волька. – Пошли, поглядим, может и найдется место и для твоих гостей. Мы же не звери, что б в такую-то погоду, да на улицу… Вместе с Волькой пошли еще трое стрелкой, остальные, оставив у дверей пару часовых, устремились на кухню, откуда распространялись ароматные запахи: по заказам постояльцев повара заканчивали готовить поздний завтрак. Подойдя к двери первого номера, занимаемого очень популярным среди подростков актером, участником многомесячного телесериала, и человеком в жизни непредсказуемым и, иной раз, очень нервным, администратор аккуратненько постучал и, не дождавшись ответа, вопросительно обернулся к Вольке, мол, свое дело я сделал, теперь – ваш черед. – Кто ж так стучит-то? – усмехнулся стрелок, сбрасывая с плеча ремень винтовки. Молниеносное движение, удар приклада – и дверь послушно распахнулась. Волька шагнул в номер, продолжая держать винтовку в руках, а следом, стараясь быть незаметным, но сгорая от любопытства, просочился администратор. Скандала, ожидаемого любопытным служащим, не получилось. Актер, безуспешно теребящий телефонный аппарат на маленьком столике возле кровати, почему-то не понял, что дверь в номер просто вынесли ударом и, оглянувшись, осведомился: – Вы с массовки? За мной, наконец-то, прислали? – За тобой, – подтвердил Волька. – Выходи! Актер подозрительно скосился на стрелка, но промолчал, и только в дверях высказался, но уже в адрес администратора: – У вас безобразная связь, я все утро не могу дозвониться до студии, постарайтесь такого больше не допускать. Несколько ошалевший администратор, только поймав глазами глаза актера, сообразил откуда у того такая равнодушно-спокойная реакция на происходящее: расширенные зрачки полностью покрыли радужку, и глаза нюхнувшего с утра изрядную дозу кокаина актера казались черными, как осенняя дождливая ночь. Ничего удивительного, что пребывая в мире собственных грёз, он не заметил выбитой двери, счел стрелка Вольку человеком из телевизионной массовки, а отсутствие телефонной связи – мелким недоразумением. Выйдя в вестибюль, актер попал в ласковые объятия часовых, приглядывающих за входом через мгновенно освоенный экран системы видеонаблюдения. Часовые же и посадили его на мягкий, удобный диванчик под раскидистым растением, порекомендовав ждать. – А чего ждать? – даже не удивился актер, профессионально привычный и спокойный ко всяким несуразицам, совпадениям и беспорядкам в съемочном процессе. – Скажут, – пожал плечами один из стрелков. А вот с парочкой дамочек, живущих в одном номере и делающим вид, что им всего-то лет под тридцать, пришлось повозиться. – Как это – освободить номер? – удивлялась одна из них, беспорядочно перемещаясь по номеру и все время норовя повернуться к Вольке затянутой в оранжевые шортики попкой. Попка и в самом деле была гораздо привлекательнее её лица, закрашенного косметикой в два, а то и в три слоя. Но Волька, скрипя зубами, отводил взгляд и, стараясь не дотрагиваться до дамочки, теснил её к выходу, пользуясь винтовкой, как барьером. Подруга дамочки, возрастом, может, и помоложе, но одетая так же легкомысленно: в плотно облегающий верхнюю часть тела топик и шортики синего цвета, – пыталась выяснять отношения с администратором. – Здесь же за всё заплачено, мы же не первый раз живем у вас, ну, скажите же этому солдафону, что этого нельзя делать… – как-то неуверенно капризничала дамочка, на которую простецкие манеры и грязные сапоги Вольки произвели убийственное впечатление. – Чрезвычайные обстоятельства, – приговаривал администратор, повторяя маневры Вольки, и с удовольствием выдворяя в коридор капризную парочку, в предыдущие визиты измотавшую нервы персоналу своими неоправданными претензиями. Дамочки слегка подуспокоились только обнаружив под пальмой в вестибюле хорошо знакомого ей популярного актера, молча курившего что-то сногсшибательно ароматичное. Пристроившись рядом с ним на диване, обе начали жаловаться на произвол гостиничной администрации, бездействие своего продюсера и абсолютную неготовность принимающей стороны к съемкам. Актер не слышал их возмущенный щебет, пребывая в странной прострации мира кокаиновых грёз. «Так, в этих апартаментах уже можно полроты разместить, – подумал Волька, поджидая в вестибюле отлучившегося в туалет администратора. – Вот ведь зажрались местные буржуины. Приехали в гости, пару ночей переночевать, а уже без трех комнат им жизнь не в жизнь…Давно их потрясти надо было». Пребывающий в прострации актер наклонился к стоящей на журнальном столике перед диваном пепельнице и, чисто рефлекторно, взял в руку пульт от неработающего, вернее, работающего, но ничего не показывающего, телевизора. Внезапно большой темный экран над стойкой администратора засветился не ставшим за сутки привычным белесым цветом, а яркими красками давно знакомой всем телевизионщикам маленькой студии для актерских проб, расположенной на первом этаже телецентра. На заднем плане кадра переливался золотистым цветом изящный диванчик на тонких ножках, голубели портьеры, отгораживающие половину студии под раздевалку-гримерную. А в центре, за неизвестно откуда появившемся канцелярского вида столом сидела, вольготно откинувшись на спинку стула, Анька. На столе перед ней лежали несколько листов писчей бумаги, пачка сигарет и дешевенькая, блестящая зажигалка. Увидев сюрреалистическую для них картинку, обе дамочки впились в экран, будто бы ожидая услышать оттуда откровение божие. – Звук, – слабо простонала одна из них, будто испуская последнее в этой жизни дыхание, – сделайте звук… Актер не услышал её, продолжая смотреть куда-то в сторону от телеэкрана, но пальцы его жили своей собственной жизнью, а пульт для телевизора оказался стандартным… – Ну, что там? – на весь вестибюль спросила Анька, скосив глаза куда-то в сторонку от камеры. – Пошла картинка-то или всё опять заново? – Кажись, идет, – натужено пробормотал кто-то невидимый. – Ты мне точно скажи, «кажись» хренов… – передразнила собеседника Анька, закидывая руки за голову и сладко потягиваясь. – Устала уже от ваших обломов… и как вы вообще хоть что-то в эфир давали с такими-то проблемами… – Всё, – буркнул кто-то, – ты уже в эфире… – Ох*е… – Анька спохватилась и оглянулась. Установленный за ней экран показывал обстановку в студии и её саму, отвернувшуюся от камеры. – Сволочь, предупреждать надо… – Сама просила сразу в прямой эфир, – огрызнулся невидимый. – Хорош базарить, – одернула его и себя Анька. – Думаешь, людям на наш трёп интересно смотреть? – Да мне всё равно… – совсем уж шёпотом прогундосил невидимка. – Начинай, что ли, по делу, для чего тут весь этот митинг устроили… Анька кивнула и внимательно уставилась в камеру, усевшись прямо и подготавливаясь к выступлению, ради которого она с ротой Крылова и захватывала телецентр. Впрочем, подготовка не заняла много времени. – Вот что, народ, кто меня слышит и видит, – начала Анька. – Давайте-ка, соседям скажите, что телек опять работает, только вот сериалов сегодня не будет. А пусть посмотрят меня, я вам кое-что интересное хочу сказать, а что б по сто раз не повторять и потом испорченного телефона не было, то давайте, зовите к экранам всех, кого можете. И побыстрее. Я вот сейчас покурю, а потом сразу и начну говорить. Закончив речь вполне уместной для начинающей дикторши подростковых реалити-шоу ухмылкой, Анька вытащила из пачки сигарету и прикурила, с удовольствием откинувшись вновь на спинку стула. – Очуметь! – в восхищении прошептал один из часовых, уставившийся в экран, – и ведь правда всё, что она говорила, сам показывает, без всякого синематографа… – И прямо сейчас, – взволнованно подтвердил Волька, обративший внимание на маленький часовой циферблат в левом нижнем углу экрана. – И её саму, Аннушку нашу… Как ни увлечен был Волька показом их общей ротной любимицы на волшебном экране, но краем глаза он видел, как в вестибюле начал накапливаться народ. Из кухни подошли стрелки, пара поваров, а с ними три посудомойки и кухонные уборщицы, все, как на подбор, молодые и симпатичные девицы, хоть и в форменных, но тесноватых для их фигур темно-синих халатиках с очень короткими подолами. Откуда-то сверху, со второго этажа, спустились две горничные с длиннющими ногами фотомоделей, одетые в короткие юбки, обязательные для этого заведения чулки на ажурной резинке и жакетики с глубоким вырезом. Из туалета вышел администратор, а следом, бочком, осторожно ощупывая свое лицо, боязливо выполз охранник. Дамочки на диване рядом с нечаянно включившим телевизор актером замерли, напряженно вглядываясь в экран, на котором Анька заканчивала перекур, небрежно стряхивая пепел прямо на пол. – Ну, вот, – сказала девушка, притоптав туфелькой окурок и выдохнув изо рта остатки дыма. – Теперь уж, кто смог, точно собрались. Значит, и поговорить можно. Конечно, потом это всё в записи покажут, и даже не раз, вот только сейчас это – прямой эфир. Значит, социальная революция, о которой так долго балаболили многие и официально и неофициально, началась. И это главное. Телевидение сейчас под нашим контролем, будем давать новости каждые три-четыре часа. Из радиоканалов включим один, ну, может, два, которые тоже будут только на новости работать. Так что, любители дансингов, танцевальной музыки не ждите. Тоже касается и телефонной связи, пока её не ждите. Мы заблокировали не только телефоны и электронную связь, но и всю «ликвидаторскую» и армейскую. Пусть курьерами пользуются, если им чего узнать надо будет. Так что, дорогие мои горожане, никаких катастроф не произошло. Да и не произойдет, уж поверьте на слово. Электричество никто отключать не собирается, воду тем более. А то, что всякая пакость на улицы вылезла и магазины грабит, так вы сами виноваты. Да-да! только вы. Вот сидите по домам, стережете свое имущество ненаглядное, а завтра за хлебом в магазин пойдете, а вместо хлеба – осколки стекла и прежней роскоши. А хлеб и консервы все загребли шустрые бандиты. И пойдете вы к ним на поклон. Куда деваться от этого? Да в тот же магазин, по очереди, присмотреть за порядком. Что б не грабили, что б машинами не вывозили, а то сами себе трудности создаем, а потом на кого-то всё свалить пытаемся. А тех, кто попробует на нас заработать, ну, пограбить пустые лавки, цены на еду взвинтить, воду перекрыть в отдельных районах, – тех даже и предупреждать не буду. Про мой отряд уже в городе знают. Вчера расстреляли полсотни «ликвидаторов», которые хотели в людей стрелять. Сегодня уже десятка три бандитов. Суда с адвокатами и присяжными у нас нет, приговоров два: или расстрелять, или – немедленно расстрелять. Вообщем, люди, ваша жизнь и счастье – в ваших руках. Не выпускайте его! Это пока всё, ну, вроде как воззвание для всех. Теперь конкретно по делу. «Ликвидаторы» и все их командиры и начальники. Пощады вам не будет. И разбираться с вами, кто и почему таким стал, тоже никто не будет. Бездельники, которые из себя шибко умных корчили в «Доме Власти», на телевидении, радио, и рассуждали, как и зачем нам жить – будут работать на очистных станциях. Кто не захочет работать – там же и жить будет. Кстати, «ликвидаторы», не рыпайтесь в телецентр, а то, как бы не споткнуться по дороге. За ваши же шкуры беспокоюсь… Ладно, люди! Успехов вам в это нелегкое время. Включайте хоть иногда телек, смотрите новости». Камера начала медленно отползать от лица Аньки, охватывая всё большую и большую часть студии… и тут же всё оборвалось заставкой «Вы смотрели экстренное сообщение», красными буквами на бледно-голубом фоне. … Убедившись, что на экране прочно обосновалась заставка, а камера даже и смотрит в другую сторону, на край стола тяжело бухнулся всем телом Паша и пробурчал сердито: – Позорщина получилась… прочитала бы по бумажке… – Да ну тебя, Паштет, – обиделась Анька. – По бумажке дурак сможет, да и не понимаю я, чего там умники из теоретиков написали. Какие-то фазы, какие-то производственные отношения, эволюции, резолюции… По мне – так лучше получилось, а смысл тот же… – И какой же смысл? – поинтересовался Паша. – Что ни хрена никто ничего не знает, но за своей колбасой народ сам следить должен – вот, – подмигнула Анька. – А главное, что нас опасаться надо, если, конечно, кое-кто из «ликвидаторов» смерти не боится. А остальные – пусть нас боятся. – Умная ты, – согласился Паша, – но вот засветилась на весь город зря. Теперь уже не отвертишься, что заставили читать бумагу, в которой ничего не понимаешь… – Да по-любому не отвертеться, – не стала возражать Анька. – Хоть выступай по телеку, хоть не выступай, а так – хоть на пару минут теледивой побыла… – Да уж, что диво, то диво-дивное, – засмеялся Паша, с неожиданной для самого себя нежностью касаясь ладонью стриженого затылка Аньки. – Надо было еще и раздеться в прямом эфире, – мечтательно почти пропела Анька. – Представляешь: голая правда в прямом эфире! Звезда революции и стриптиза! – Вот уж не думал, что ты стриптизом занималась, – пожал плечами Паша. – Не взяли, – вздохнула Анька, – сказали – ростом не вышла, меня на сцене не видно будет… – Ну, и хорошо, а то б трясла сиськами на подиуме перед всякими там разными, нас, грешных, не замечала, – засмеялся Паша. – Про сиськи тоже сказали, – саркастически хмыкнула Анька. – Что их тоже не видно, даже если под носом у мужиков трясти… – Не обижай себя, грех! – нравоучительно поднял указательный палец Паша. Он дал выговориться напсиховавшейся в эфире Аньке, и теперь настал момент для очередного серьезного разговора «на троих». Пора было прикидывать вместе с ротным план их дальнейших действий хотя бы до завтрашнего утра. Подхватив девушку почти на руки, Паша повел ее в дальний угол студии, за ширму, где расторопные и хозяйственные в таких делах стрелки уже организовали что-то подобное штабному столу: пара бутылок коньяка, какое-то мясо на тарелках, порезанное крупными кусками, пепельницы и – снятый со стены в одной из комнат первого этажа план города, подобно сдвинутой на угол скатерти, свисающий с угла стола. За столом сидел снявший шинель ротный, в аккуратной, хоть и помятой, но чистой, во многих местах заштопанной гимнастерке со странными погончиками. Покуривая «трофейную», из ресторана, небольшую сигарку и аккуратно стряхивая пепел, ротный внимательно рассматривал, приподняв за уголок, карту города. Чуток в стороне от стола, на каком-то футуристическом стуле, притащенном сюда из студии, сидел, обхватив винтовку стрелок, видимо, выполняющий обязанности посыльного при командире. Напротив стола, зацепленный за каркас ширмы, висел плоский телеэкран с красно-голубой заставкой. – Ну, ты и наговорила, – улыбнулся ротный входящим, отрывая взгляд от карты. – Прям, на митинге выступать тебе. Анька – вот диво! – смутилась от такой похвалы и что бы скрыть смущение постаралась побыстрее присесть за стол и сосредоточиться на разливе коньяка. Паша усмехнулся, но комментировать ротного не стал, тоже присел за стол и спросил: – Что теперь делать будем? Мы, вроде как, от своих-то, подпольных бойцов и командиров оторвались, пусть помогло на первый раз, но «ликвидаторов»-то в городе много, всех мы не перебьем… – Всех-то и не надо, – успокоил ротный. – Тут, если по карте судить, к телецентру только два удобных подхода, в остальных местах всё далеко просматривается, силы для удара поднакопить негде… ну, если окружные дома не выселять, конечно… – Не пойдут «ликвидаторы» сюда, – авторитетно заявила Анька. – У нас хорошо в первый раз получилось сразу полсотни ихних положить. Теперь точно не полезут, но… – Вот с этого «но» и надо было начинать, – хмуро сказал Паша. – Ты на нас не обижайся, Василич, мы иногда между собой говорим так, что тебе не понятно. – А что ж тут непонятного-то? – искренне удивился ротный. – «Ликвидаторы» не пойдут, зачем им свои жандармские лбы под пули подставлять? дождутся войск регулярных, а уже те… Анька посмотрела на Пашу, в её удивленно-восхищенном взгляде читалось, как в открытой книге: «Я тебя предупреждала, что ротный не так прост». – Если войска войдут, то ни про какие бои разговоров не будет, – нахмурился Паша. – Газы, огнеметы, термитные шашки. Город спалят и не заметят, что здесь жил кто-то. – Вот поэтому в «Доме Власти» сейчас и задумались, что делать, – пояснила ротному Анька. – Для них город уничтожить, что самим умереть. Кому они и где нужны? кем руководить будут? таких руководителей в каждом другом городе – вагон. Да и деньги здесь сгорят немалые, тоже аргумент в пользу против армии… – Хорошо сказала «в пользу против», – засмеялся ротный, но тут же перевел разговор в серьезное русло: – У меня патронов на полдня хорошей пальбы, да и то, если не залповой. Значит, будем из телецентра отходить, как только половину боезапаса израсходуем. – А как же с трофейным оружием? – уточнил Паша. – Тут у «ликвидаторов» много чем поживиться можно. – Поживиться можно, да только для террор-групп человек по пять, которые после акции разбегаются и тихарятся на пару месяцев, – отозвалась с неожиданным профессионализмом Анька. – Для нормального боя с пистолетами-пулеметами за ротой надо эшелон с патронами гонять. – Да уж, – закряхтел разочарованно ротный. – Не для войны такое оружие, это точно. Да и мы сюда не воевать пришли… Паша вопросительно глянул сначала на ротного, потом на Аньку, ожидая пояснения таким неожиданным словам. – А ты думал, придут добрые дяди и всё за вас сделают? – сердито сказала Анька, схватившись за стакан и резко, большими глотками, вливая в себя коньяк. На глазах девушки выступили слезы, все-таки двести грамм не шутка, и она поскорее запихнула в рот кусок мяса с тарелки. Ротный, вслед за ней, не торопясь выпил половинку своей порции, шумно выдохнул и потянулся за очередной сигаркой. – Думаю, сейчас надо половину стрелков в гостиницу отправить, – сказал он, – пусть отдыхают, Волька доложился, что там всё готово, сопротивления не было. А к вечеру, как стемнеет, надо бы хорошую вылазку сделать, что бы, значит, начальству местному служба мёдом не казалась… Немного ошеломленный Паша, выбила все-таки его из колеи реплика Аньки про «добрых дядей», кивнул в знак согласия. – Ну, а вы тут пока посоображайте, да и подскажите, куда ж нам вечерком направиться, – сказал ротный, подымаясь с места. Ответный ход Главный оперативник в этот день остался, пожалуй, единственным полностью вменяемым и способным на принятие адекватных решений человеком среди многочисленного руководства службой «ликвидаторов» и дознавателей в городе. Лишенный, как все вокруг, оперативной и общедоступной связи, Хромцор посредством двух помощников забаррикадировался в своем кабинете, принимая только срочных посыльных от групп, вышедших на улицы и перекрестки центра. Впрочем, исключение делалось и для тех осведомителей и сексотов службы, кто добирался в здание управления с окраин. Остальных бойко отсеивали и заворачивали помощники главного оперативника, принимая на себя бесчисленное количество жалоб, паникерских заявлений, доносов друг на друга, с которыми едва ли не каждый третий сотрудник так и норовил просочиться в кабинет к руководителю. Сам Хромцор с трудом сдерживал душевный порыв плюнуть на всех и выбраться в город, что бы лично убедиться в происходящем, увидеть волну разбегающихся по домам горожан, толпу беснующихся в студенческом городке мальчишек и девчонок, размахивающих черными, красными и зелеными флагами, приглядывающихся к закрывающимся магазинам бандитских налетчиков. Но – нельзя, нельзя, нельзя! Стоит только одному руководителю покинуть здание, как вслед за ним по «неотложным делам» начнут разбегаться и другие сотрудники, кто из малодушия, кто в тревоге за собственное семейство. Во второй половине дня, когда волна первой неразберихи начала спадать, и кое-какая связь посыльными с городскими группами «ликвидаторов» установилась, в кабинет главного опера просочились представители «Дома Власти», обеспокоенные, как им казалось, бездействием со стороны тех, кто их безопасность должен обеспечивать. Личный секретарь, а поговаривали, что и незаконный сын, городничего возглавлял эту небольшую делегацию. Пришлось Хромцору, убивая время в ожидании новостей и изображая в данный момент никому не нужную почтительность к «сильным мира сего», более часа выслушивать попреки и отвечать на них, стараясь при этом не говорить ни о чем конкретно, в то же время, обеляя себя и службу в глазах представителей «Дома Власти». Впрочем, час этот, такой драгоценный в условиях работы оперативной связи, теперь ничего не стоил. Разве что, сразу после ухода делегации к главному оперу помощник пропустил одного из лучших программистов управления с докладом о зловредном вирусе, нарушившим работу телевидения, радио и всех систем связи. – Это гений, ну, или – инопланетянин, честное слово, – рассказывал программист, постоянно сбиваясь на технические и свои профессиональные термины в объяснениях, как же так случилось, что кто-то легко и просто обошел все защиты и пароли, еще вчера казавшиеся незыблемыми. – Он применил принципиально новый подход, ничего не стал ломать и калечить, просто прикинулся туповатым пользователем… – Когда вы сможете восстановить хотя бы нашу оперативную связь? – конкретно спросил Хромцор, терпеливо дослушав восхваления подпольного гения. – Если действовать, как сейчас, то через неделю… или две, – неуверенно ответил программист. – Но можно попробовать не идти по его следам и зачищать вирусы и черви, а сразу выйти на последний уровень защиты и уже оттуда… – Через три дня ни мне, ни тебе связь уже не понадобится, – сказал главный опер таким ледяным голосом, что у программиста по спине пробежали мурашки. – Я бессилен… – у программиста сел голос, – может, это и нельзя сейчас так говорить, но это честно. – Честно – это хорошо, – неожиданно подобрел Хромцор, – спасибо, что ничего не реального не обещаешь… – Я все равно делаю, что только могу, но… – Продолжай стараться, но вот то, что ты ничего пака не можешь сделать, для меня не менее ценно, чем если бы ты уже что-то сделал. Запутанный такой сложной тирадой, программист покинул кабинет главного опера в полной уверенности, что в приемной его уже ждут «ликвидаторы», что бы потащить вниз, в подвалы здания, гораздо ниже его технического этажа, где, по слухам, располагались самые страшные казематы и камеры пыток. А когда ничего такого не произошло, программист еще долго не мог работать, приходя в себя уже на своем месте, возле экрана компьютера. А Хромцор уже беседовал с одним из очевидцев фантастического разгрома сводного отряда «ликвидаторов» у ресторана «Меридиан». И этот очевидец тоже помянул инопланетян, говоря о тех «серых» стрелках, что разметали в клочья отряд, не оставив в живых никого в «ликвидаторской» форме. Внимательно слушая чересчур эмоциональную речь очевидца, главный опер отмечал то, что показалось ему очень важным в описании происшествия. Во-первых, одежда «пришельцев», пусть и странная, но единообразная, более всего напоминающая военную. Во-вторых, ту железную дисциплину и хладнокровие, что проявили они под дулами автоматов «ликвидаторов». Пусть «ликвидаторы» не сделали ни одного выстрела, но… И еще – Хромцора чрезвычайно заинтересовал сбор «пришельцами» трофеев. Он заставил повторить очевидца эту часть рассказа дважды, пока, наконец-то, не сообразил, что в поведении «людей в сером» показалось ему неестественным: то, с каким равнодушие и безразличием они докалывали штыками раненных «ликвидаторов». Главный опер на секунду не мог представить, что участники неожиданно начавшихся уличных боев просто экономят патроны, а работать штыком и видеть чужую кровь для них так же привычно, как для него читать доносы от сексотов. Уже совсем поздно вечером «на огонек» заглянул старший дознаватель Филин, умело и твердо взявший в свои руки власть в дознавательском подразделении и заставивший сотрудников не просто тревожно просиживать штаны на рабочих местах в ожидании, когда же разрешится кризисная ситуация, но – работать с полной отдачей, зачастую даже просто оформляя забытые в текучке документы. – Мне вот что кажется, Пал Михалыч, – сказал Филин, усаживаясь у стола и угощаясь коньяком из Хромцорских запасов. – По очень отрывистым данным боевиками возле ресторана командовала, ну, или принимала участие в командовании, девица, подозрительной для нас наружности. – Я тоже про это слышал, – сознался главный опер, – но за прочими деталями как-то упустил из вида, ты думаешь, та самая, что исчезла после неудачного штурма кафе с Пашей-Комодом? – И та самая, что сбежала со «стадиона», а потом зачем-то вернулась в город, – подтвердил Филин. – Мы же разработку продолжали, выяснили, как она давным-давно, еще до попадания на стадион, разжилась документами. – Давай-ка не торопясь, – попросил Хромцор, доливая себе и старшему дознавателю в стаканы коньяк. – Видишь, какое дело, без связи, как оказалось, и спешить особо некуда. – Да, честно говоря, без вечно звонящего телефона и дерготни начальственной стало поменьше, – согласился Владимир Семенович. – Так вот, если не торопясь, то выяснил я, что девице документы выправляли за взятку, но не просто так выправляли, а под поручительство одного мальчишки, которого и записали её братом. То есть, она появилась вроде бы совсем ниоткуда, без документов, но – с деньгами, причем, достаточно солидными, что бы заинтересовать паспортистов. – Все-таки, ты намекаешь на агентессу? – спросил главный опер. – Нет, Пал Михалыч, не тянет она на агентессу, особенно, если посмотреть на дальнейшее её поведение. Ну, на «стадион» она, допустим, случайно попала, но – ни один агент после побега не стал бы возвращаться в город. Это ведь прямой путь к провалу, тем более, она не просто вернулась, а каким-то образом связалась с подпольем, и Паша-Комод с ней не просто так по свадьбам шлялся. Да и сегодня их опять-таки вместе у ресторана видели. Для агентессы это несерьезное поведение, а вот для любительницы приключений, которая отвечает только за себя и только перед собой…» – Откуда же такая любительница взялась на наши головы, – пробурчал Хромцор. – С Луны свалилась, – без улыбки сказал старший дознаватель. – Иных версий нет, пока мы её саму не возьмем и не допросим, как следует. Ну, или пока она не ошибется и не разболтает о себе какие-нибудь подробности в присутствии наших «ушей». – На это вряд ли рассчитывать можно, – вздохнул главный опер. – Но, я так понимаю, ты предполагаешь строить нашу тактику, учитывая её присутствие в этой странной группировке с винтовками? – Только так, никак иначе, – согласился Филин. – Она, хоть и чужая, но местная. Они – ну, уж совсем на местных не похожи, даже если предположить, что подпольщики ограбили запасники какого-то музея и изображают из себя воинов глубокой древности. Вот такой нехороший сплав получается. – Ладно, согласен с тобой полностью, что надо постоянно держать в уме и девицу эту, и её приятелей инопланетных… – Почему – инопланетных? – слегка удивился Филин такой характеристике. – Да тут уже три человека их инопланетянами назвали, – усмехнулся Хромцор, – один очевидец, а двое – с чужих слов. Очень уж они выглядят, да и воюют с нами необычно, так никто не поступает, как они. – Интересная мысль, жаль, но инопланетное вторжение всё происходящее свалить нельзя, – вздохнул дознаватель, – а то как бы ладненько получилось, а? – Да уж, – согласился главный опер, – появились ниоткуда, а потом – бац! – и исчезли в никуда, такое никакой оперативной работой не вскроешь… Но – инопланетян у нас нету, за группой у «Меридиана» попробуем особый догляд учинить, а вот что в студгородке и промзоне происходит в самом деле, меня очень волнует. Там сейчас самые события разворачиваться будут. – В промзоне – не будут, – уверенно заявил Филин. – Там сейчас некому бунтовать, а к новеньким от подполья там всегда подозрительно относились. Пока проверят в деле, пока сообразят, что к чему… Да и с сексотами у нас там неплохо сложилось, развернут нужную агитацию. – Вот только не говори, что и студентишки тебя не беспокоят, – подозрительно уставился на дознавателя Хромцор. – Беспокоят, конечно, но не так сильно, как тебя, – ответил Филин. – Знаешь, во-первых, у нас там трое кадровиков сидят уже больше года, во-вторых, среди завербованных есть такие людишки, что свой интерес обязательно вспомнят, да и авторитет у этих людишек есть перед местными, ну, а еще… – Клади козырных на стол, – подбодрил его главный опер, – на душе легче будет, что с начальством поделился. – С утра, как только заваруха-то вся началась, я отправил в автономку пятерых своих, парочку из резерва, остальных – действующих, кто потолковее и посвободнее, – старший дознаватель, казалось, неохотно выдает информацию, но так только казалось, потому что теперь, при любом разбирательстве своей деятельности во время кризиса, Филин мог сослаться на согласование своих действий с Хромцором, пусть и чуть запоздалое. – Так вот, есть у меня основание думать, что один из резервных сейчас уже во всю свою силу крутиться у студентов. – У него там личный интерес? или чем-то профессионально задело? – поинтересовался главный опер. – Думаю, ни то и ни то, – пожал плечами Филин. – Но вот интуиция и удачливость есть, вот это его в студгородок и должно подтолкнуть… Хромцор чуть недоверчиво покачал головой, размашисто влил в рот остатки коньяка из стакана, крякнул и потянулся в сейф за следующей бутылкой, подавив нечеловеческим усилием воли вполне понятное желание немедленно сорвать телефонную трубку и указать помощнику Сереже, где нужно искать персонально за ним закрепленный объект. Наших бьют Прогулявшись в перепуганной, ничего не понимающей и потому нервной, но боязливой толпе горожан, спешащих по домам в первые часы кризиса, Велемор почувствовал, что ничего интересного на улицах не случится, ну, может, будут какие-то инциденты, кто-то кого-то затолкает, «ликвидаторы» постреляют поверх голов, а может – и в толпу, но этим всё и ограничится. Попадать в такой примитивный переплет, да еще и рисковать словить пулю или быть затоптанным шарахнувшейся толпой, Велемор счел ниже своего достоинства и направился домой, что бы, во-первых, перекусить по-человечески, во-вторых, сменить костюм на что-то более нейтральное, ну, и продумать в тишине собственной квартиры свои дальнейшие шаги на поприще «автономки». Ему удалось без лихих приключений выполнить все три пункта своего плана, и уже через два часа из дома, где жил солидный, хоть и молодой, дознаватель, вышел одетый в штаны «пузырями», безразмерный свитерок и кожаную, короткую курточку юноша без определенных занятий. Впрочем, то, что юноша этот забрался в стоящий поодаль от дома автомобиль дознавателя, никто не обратил внимания. Велемору повезло, он проскочил перекресток неподалеку от ресторана «Меридиан» когда там только-только начинали обосновываться «ликвидаторы», даже не остановившие его машину для проверки, как стали они делать полчаса спустя. Бросив машину в тихом дворике почти за три квартала от студенческого городка и тихо обратившись к высшим силам с просьбой поберечь его личное и казенное, установленное в машине, имущество, Велемор, держась у стен и стараясь не привлекать к себе внимания, двинулся в уже знакомый ему район. Уже на подступах к студгородку встречались тут и там разбитые витрины маленьких магазинчиков, торгующих преимущественно спиртным и контрабандными сигаретами, разнесенные вдребезги газетные палатки и избитые чем-то твердым и длинным автомобили. Видимо, первоначальная волна студенческой эйфории от вседозволенности выплеснулась наружу, а потом, по мере окончания сил у радующихся свободе личностей и накопления неправедно приобретенного спиртного и сигарет, втянулась обратно, в границы студгородка, что бы немедленно отпраздновать такое замечательное и знаменательное событие. Отпраздновавшие и не успевшие этого сделать шатались по дорожкам вокруг общежитий, размахивали самодельными флагами, обнимались друг с другом, что-то орали высовывающимся в окна друзьям и знакомым. Велемор обратил внимание, что в руках у мальчишек преобладают черные и красные полотнища, а вот зеленый цвет встречается гораздо реже, и обрадовался, как удачно выбрал старенький, потертый красно-черный свитерок. И еще удачнее захватил с собой приобретенные по дороге в еще открытом магазинчике, но уже за чудовищную для обычных времен цену, две бутылки плохонького рома, изготавливаемого в пригороде из обычного спирта, воды и вкусовых наполнителей. Слава богу, что спирт на этом заводике не экономили, и ром получался едва ли не пятидесяти градусным. Вот первую из бутылок Велемор и протянул к неожиданно бросившимся к нему студентам под черным флагом. Они, не слушая друг друга и даже самих себя, тараторили что-то горячо и убежденно про свободу личности, анархизм, как знамя всех свобод, наступающую эру всеобщей любви… Дав ближайшим мальчишкам хлебнуть из горлышка рому, Велемор тут же превратился из неизвестного пришельца в своего в доску парня и с трудом отбился от назойливой компании, зовущей его идти с ними туда, «где свобода, девчонки – и все дают без разговоров». Сейчас у него были немного другие планы на ближайшее будущее, очень хотелось без лишних расспросов найти среди галдящей и шумящей молодежи Семена Жевновича, что бы тот прояснил ситуацию, так сказать, изнутри. … – А что ж ты хочешь, ваше благородие? – спросил Семен, когда в его маленькую, воняющую старыми сапогами, подгнившей ветошью и несвежей водой каморку влез с улицы сначала и неузнанный дознаватель. – Сами виноваты, что студиозы бесятся. Им только повод дай, а тут – связи нет, телек не работает, вот они и вообразили невесть чего… – А откуда слухи-то про революцию, мятеж и прочее пошли? – поинтересовался Велемор, устраиваясь у форточки, во-первых, что бы легче дышалось среди «ароматных» пролетарских хором, а, во-вторых, что бы наблюдать за происходящим на улице. – Странный ты человек, ваше благородие, – хмыкнул Семен, – вроде, и умный, и всё при тебе, а никак не поймешь… У нас ведь как: чего случись, хорошего никто не подумает, а раз нету связи, телек не работает, да еще – главное – никто не пришел, не цыкнул, по столу кулаком не вдарил, что б не шумели, а сидели, как мышки в норе, тихо и смирно, – значит, свобода, братство и революция. А ты – про какие-то слухи… – Да уж, тут наши промашку дали, что на корню безобразие не пресекли, – сознался Велемор, чем несказанно согрел душу сексота; кому ж не нравится, когда твое начальство свои ошибки признает, хоть бы и так вот – опосредствованно. – И что теперь – их никак не утихомирить? или можно просто цистерну спирта подогнать, упьются, а с утра уже не до революций будет? – Тут такой номер не пройдет, – разочарованно сказал Семен. – Организмы-то бесятся молодые, им пьянка всю ночь, да с девками, а на утро – на экзамен, да что б «отлично» получить, дело привычное. А у тебя что же, выходит, цистерна спирта где-то припрятана, а, ваше благородие? – Нету у меня спирта, вот, если хочешь, только ром здешней выделки, – достал из запазухи бутылку Велемор. Жевкович радостно схватил емкость, моментально водружая её на маленький столик. Тут же, как по волшебству, вокруг бутылки образовались стаканы, соленые огурчики и кусочек сала, грубо нарезанный черный хлеб и пара головок чеснока. – А что такого? – поднял брови сексот. – Загляни кто – сидим, культурно выпиваем, закусываем, тем более, рабочий-то день кончился, а на сверхурочные в таком беспорядке меня и калачом не заманишь… Выпив граммов сто рома и со смаком закусив хлебом с салом и соленым огурчиком, пролетарий повеселел, закурил свою ядреную сигаретку и обратился к Велемору уже с более конкретным предложением. – Тут спиртом народ только раззадорить можно, а вот если утихомиривать… Можно их между собой стравить, что б пар побыстрее в свисток ушел… – Как же их стравишь? – навострил уши Велемор, понимая, что сексот, знающий местные порядки лучше него, не шутит. – Эх, ваше благородие, тут ведь каша-малаша у них, у студентиков, то есть, – начал пояснять Семен. – Тут и социалисты, и анархисты, и демократы, а главное – «зеленые» тут… – Которые «зеленые»? – поинтересовался Велемор недоуменно. – Те, что природу защищают? и польза от них какая? – Нет, не те, – хитренько взглянул на него пролетарий, нацеживая себе в стакан вторые сто граммов. – Местные «зеленые» – это которые против всех. У них и лозунг такой «Бей красных, пока не почернеют! Бей черных, пока не покраснеют!». Вот такие тут «зеленые»… – Видел, – не согласился с сексотом Велемор, – вот только они по двору в обнимку и с красными, и с черными ходят… – До поры, до времени – ходят, – подтвердил Семен, легко выпивая ром и уже не закусывая, а занюхивая его рукавом. – А случись что – никому пощады не дадут. Там у них самые дурные собрались, кому лишь бы подраться, да выпить чуть больше, чем соседу. – Так как же их спровоцировать-то? – Да можешь не спешить, ваше благородие, – ухмыльнулся пролетарий, – до ночи никак не получится, ты отдохни пока, выпей вон своего же рому, а то ведь выйдешь во двор, будешь белой вороной среди пьяных, а так – хоть для запаха употреби… Велемор послушно набулькал в свой не очень чистый стакан рома, опасливо посмотрел его на просвет, но – все же напрягся и выпил обжигающий, противно-теплый напиток, скользнувший, кажется, не в желудок, а сразу в мозг. И пока мозг справлялся с неожиданно нахлынувшим опьянением, Велемор слушал откровение сексота: – Ближе к ночи, да и потом всю ночь народишко на улице-то шляться не будет, они уже сейчас едва не все фонари-то побили. Темно, да холодно, кому это интересно? А будут они бузить по общагам, с девками. Ну, тут уж и карты в руки, ведь не обойдется без того, что б кто-то у кого-то девку не увел, или она сама с другим не пошла, или, к примеру, застанет красный мальчишка свою девчонку-скромницу на групповухе с черными… Раньше-то это просто мордобоем заканчивалось, ну, иной раз пяток человек в больницу попадут. И всё, разгораться уж нечему, если просто за девку подрались. А тут – ох, чего сотвориться может… – И что же это они сами на свои задницы приключений найдут или им все-таки помогать надо? – спросил Велемор, уже слегка протрезвев от неожиданно удара ромом по голове и пытаясь достать из кармана куртки сигареты. – Могут и сами, конечно, – с видом независимого эксперта, выступающего в телевизионной студии, сказал пролетарий. – Но если помочь, то и дело быстрее пойдет, да и эффекта больше будет. Жевкович застыл с гордым видом, а Велемор подумал, что ему-то лично провоцировать студентов совсем не с руки, особенно учитывая, что он тут никого не знает, а по голым задницам, если ловить на адъюлтере, не разберешь, кто из них за красных, а кто за черных. Пролетарий сильно качнулся к бутылке, в которой уже на донышке плескался ром, но удержал равновесие и вылил остатки жидкости в свой стакан. – Погоди-ка, – остановил его Велемор, препятствуя фатальному принятию внутрь спиртного. – А помнишь, я тут по весне был, молодоженов искал? – Ты руку-то отпусти, ваше благородие, – попросил оскорбленный в лучших чувствах Семен. – Я, ежели выпью, под стол не упаду… Дознавателю пришлось, скрепя сердце, признать его правоту. Упасть под стол в каморке было невозможно физически. Но пролетарий на самом деле оказался крепче, чем предполагал Велемор. Выпив и быстро зажевав ром коркой хлеба, он едва ли не протрезвел на глазах. – Вот так-то… – констатировал Семен, утирая губы. – А молодых-то я помню, да и твой приход – тоже, в городке-то ваши официально редко появляются. А ты не боишься, что признают? – Не боюсь, я тут всего-то часок и пробыл, да и общался только с комендантом да той девицей-молодоженкой, – пояснил Велемор. – Так как они сейчас? живут дружно? или с проблемами? – Вот ты куда замахнулся, – догадался сексот. – А что ж, с этими может и выгореть, если с умом взяться… У них вот тут как складывается… … Вот уже полночи с Петькой таскался по комнатам и коридорам общаги новый приятель Ван, который, оказывается, был хорошим человеком, раз, у него водилось, будто бы и не кончаясь, спиртное, два, а еще он был таким же, как Петр «черным», то есть убеждений придерживался анархических, но больше с уклоном в синдикализм. Как уж смог пьяный и с трудом шевелящий ногами Петр вычислить этот непонятный уклон, он бы и сам сказать не мог, но звучало это так солидно, респектабельно: анархо-синдикализм, – что Петя через каждые пятнадцать минут пытался снова и снова выговорить эти слова не запинаясь, но постоянно сбивался и начинал сначала. Они вместе уже посидели в комнате одного из лидеров «черных», послушали его убедительные, но сильно нетрезвые речи о том, как «краснюки» предлагают сделать общими всех девок в общаге, собрались было идти то ли бить красных, то ли искать своих девок, что те красным не достались, но тут влез с предложением еще выпить какой-то не очень боевой товарищ и, во время пития чего-то сильно воняющего ацетоном, пояснил, что обобществлять женщин и орудия труда призывают не все, а только самые крайние радикалы из «левых», а потому драться со всеми – это играть на руку мировой контрреволюции, а значит, вести себя неправильно. Присутствующие с такой постановкой вопроса согласились, но тут появились девчонки, тоже очень пьяные и совсем не равнодушные к анархистам. И собрание как-то быстро и незаметно распалось на парочки, милующиеся в уголках комнаты. Когда милование стало перерастать в прямо интимный контакт, Велемор покинул общее собрание и спокойно, без свидетелей, очистил желудок от дрянного спиртного в углу коридора. Вернувшись, он снял Петра с какой-то девчонки, к полному её разочарованию, потому что действие уже подошло к оргазму с её стороны. Петр тоже чего-то бурчал, старательно застегивая брюки, но сопротивляться не стал и дал себя проводить на митинг в актовом зале соседнего корпуса. Прогулка по улице, пусть даже такая кратковременная, как переход из корпуса в корпус, сказалась на Петре благотворно, он перестал икать, выговаривать слово «анархо-синдикализм» и постоянно искать, с кем бы уединиться для продолжения прерванного не по своей воле акта любви. Но вот на митинге ему не понравилось, потому что постоянно приходилось напрягаться, выслушивая кого-то, говорящего с импровизированной трибуны и абсолютно нельзя было высказать свое мнение. Окружающие тут же начинали шикать, повышать голос и даже предлагать выйти протрезветь, что б не мешать нормальным людям слушать умные слова. Конечно, нормальные люди тоже были изрядно подогреты спиртным, иначе с чего бы то им выслушивать всякий бред, несущийся с трибуны, но по сравнению с Петром смотрелись исключительными трезвенниками. Вернувшись в свой корпус, Петя, приложившись к бутылке лучшего своего товарища Вана, неожиданно, как снег на голову, захотел спать и потащился искать свою комнату, где его должна была ждать любимая жена, с которой можно перед сном… «ну, ты сам понимаешь, Ван, трали-вали, туда-сюда… ведь для этого жена и нужна, что перед сном её немножко полюбить… и даже не немножко, а сколько захочется… и лучше – в разных позах…» К удивлению Петра, любимой женой в комнате и не пахло. Он попытался было свалить вину на то, что они вперлись по пьяни в другую комнату, но – Велемор мгновенно узнал пусть и не обладающую особыми приметами комнатенку, в которой когда-то давно пробуждал молодоженов. Вот только Петя такого факта просто не мог припомнить. Зато он припомнил, где спрятал от жены початую бутылку водки и – нашел её, убедившись, что комната действительно его. Оставалось, для полного счастья, найти еще и жену. – И где она может быть? И куда её унесли черти? И где она может быть? – морщил лоб, раскачиваясь на кровати Петр, и в этот момент Велемору вдруг показалось, что все его труды напрасны, мальчишка сейчас упадет на бок и уснет мертвым сном до завтрашнего полудня. Но Петр, как настоящий мужчин а и муж, справился с собой, перестал раскачиваться и выпил еще почти полстакана водки, после чего вдруг сообразил, где же искать ему пропавшую супругу. Конечно, Петя не сам пошел в секретный закуток на этаже, показанный однажды Мариной Велемору. Туда его направил и твердой, дружеской рукой поддержал товарищ Ван. И сам вошел следом. Что бы увидеть, что на знакомом маленьком потертом диванчике изрядно добавилось подозрительных и не очень пятен. И еще на диванчике стояла на четвереньках Марина, а спереди и сзади к ней пристроились двое мальчишек со спущенными на пол штанами. Из одежды на девушке присутствовал почему-то только кружевной беленький бюстгальтер, сдвинутый с грудей аж на живот, и отличные черные чулочки на ажурной резинке. В закуточке остро пахло мужским потом, женской косметикой, чем-то спиртным и чем-то кислым , как бы даже блевотой, но не свежей, только что исполненной участниками не совсем стандартного соития, а застарелой, вчерашней или позавчерашней. Не ожидавший увидеть такого откровенного и похабного зрелища с участием собственной супруги, Петр какое-то время молча покачивался в дверном створе, давно лишенном всяких дверей, потом поискал рукой бутылку, услужливо протянутую ему другом Ваном, гулко хлебнул прямо из горлышка водки и шагнул к дивану. Мальчишки то ли не узнавшие, то ли никогда и не знавшие Петра, и то, что Маринка приходится ему законной по всем основаниям женой, не прекращая таких привычных и туманящих разум движений, сказали едва ли не хором: – Ты погоди маленько, чувачок, сейчас кончим и тебя пустим, она тут всем дает, только подходи… Петр не стал ждать финала, а схватив Марину за белокурые локоны, резко стащил её с диванчика, поломав весь кайф мальчишкам и пребольно пнув упавшую на пол супругу. – Ах ты, шлю… Он не договорил, потому что один из обиженных им, едва не пострадавший еще и от внезапно клацнувших зубов Марины, мальчишек, даже не подтягивая штанов, съездил ему прямо в морду. Удар получился слабеньким, но болезненным, из рассеченной губы Петра потекла кровь, но он уже не заметил этого, пытаясь резко перешагнуть через лежащую на полу Марину и дотянуться до обидчика, но – споткнулся и повалился вперед, стараясь достать ударившего его мальчишку хоть как-то. В этот момент лежащая на полу его жена очнулась от доставляемого спиртным и сразу двумя мужчинами, такого затянувшегося удовольствия и дико, истошно завизжала. А второй мальчишка неожиданно резво для пьяного подтянул спущенные штаны и шагнул к копошащемуся на полу возле жены Петру, занося для удара ногу. Допустить простого избиения пострадавшего от женского коварства товарища Ван не мог и коротким ударом точно уронил мальчишку на диванчик. А еще через десяток секунд поднялись с пола Петр и его обидчик и принялись, пьяно и неумело размахивая руками, тузить друг друга, постепенно выдвигаясь за пределы тесного интимного закутка в коридор и оглашая его матерными вскриками при удачных и неудачных ударах. Удостоверившись, что всё происходит по его сценарию, Велемор легкой трусцой побежал по коридору к выходу с криками: «Наших бьют! Наших бьют! Черные наших бьют! Красные наших бьют! Зеленые пришли, всех бьют!» Прозаседавшиеся – Друзья! Мы весь день ходили по городу, может быть и в ущерб себе, но с большой пользой для ознакомления с обстановкой… Бродяга откашлялся, оглядывая собравшихся за длинным столом, заставленным только пепельницами. Здесь, в комнате переговоров фирмы Архитектора, собрались те, кто считал себя штабом и руководством социального взрыва в городе, ну, или, если хотите, социальной революции, как обозвала это действо по телевидению хорошо знакомая и Архитектору и Бродяге девица Анька. «Вот ведь, пока мы тут сидим и выясняем, где, как и из-за кого провалилось выступление народа, она со своими гвардейцами уже сказала на весь город, что сочла нужным, еще и не зная даже той части информации, что нам сейчас доступна», – грустно подумал Бродяга, но тут же переключился на свой рассказ. – С утра во многих районах оживились люмпены, даже пытались организовать что-то вроде шествий и митингов. Но – лидеров среди них не нашлось, таких, что бы все слушались их безоговорочно. Начинались споры и чуть ли не драки после любого предложения. Чуть позже, но уже более целенаправленно, оживились бандиты. Эти время даром терять не стали, начались грабежи ювелирных магазинов, банков, складов с дорогостоящей техникой. Мы вот заметили несколько раз, что в таких грабежах принимали участие и «ликвидаторы». То ли в доле были уже давно, то ли ухитрились как-то сходу переориентироваться. В нескольких местах произошли стычки между бандитами и люмпенами, к сожалению, все – в пользу бандитов, которые не стеснялись применять оружие. Есть убитые, много раненых, но вот конкретных данных, к сожалению, никто из нас не имеет. После выступления по телевидению нашей сторонницы…» – Говори уж прямо, – вздохнул Архитектор, – никто из штаба ей таких полномочий не давал, да и само это выступление, политически безграмотное, пользы никакой не принесло… – Пользы? – с удивлением вступил в разговор Вася-Кот, устроившийся у дальнего от выхода края стола. – Вот пользу-то как раз и принесло. – Да, во второй половине дня, после этого как раз выступления, – продолжил Бродяга, – возле магазинов, в основном продовольственных, начали появляться группы горожан, пусть и плохо вооруженных, но не дающих бандитам развернуться. Вообщем-то, грабежи, особенно в центральной части, прекратились, люди теперь сами охраняют не только магазины, но свои дома. «Ликвидаторов» по-прежнему не видно на улицах, по моим данным, они скопились в здании управления и вокруг «Дома Власти». К сожалению, мы процессы в городе не контролируем никоим образом. Несколько групп, непосредственно подчиненных мне, установили контроль за телефонной станцией и железнодорожным вокзалом… – Думаешь, вокзалом сможешь воспользоваться, когда бежать придется? – язвительно спросил кто-то из сидящих. Бродяга поискал глазами подавшего реплику. Так и есть, анархист из пригорода, вечно всем недовольный. Чем бы его зацепить? – Бежать пока никто и никуда не собирается, – возразил Бродяга, – а вот анархисты полностью блокировали район промзоны, объявив его своим владением, прямо, как феодалы какие-то. Мы туда даже пройти не смогли. – И нечего вам у нас делать, – возразил Анархист. – Чего вы в промзоне забыли? – Вообще-то, мы по заданию общего нашего штаба… – И что? теперь можно везде лазать и указания давать? Ты лучше скажи, куда ваши хваленые боевые группы подевались? Все газеты писали, что у вас не меньше десятка тысяч… – Вот ведь нашел, кому верить, – захохотал Вася-Кот. – Будь у нас хотя бы тысчонка, город бы уже давно наш был, и не сидели бы мы тут сейчас… – Вот потому к себе и не пускаем, – с неожиданной логикой завершил Анархист. – Не хотим быть под вами. И вообще ни под кем не хотим. – Одно ведь дело-то делаем… – укоризненно сказал Бродяга, стараясь сдержаться и не психануть на наглого и почему-то довольного собой Анархиста. – Какое ж вы дело делаете? – удивился Анархист. – Телецентр какая-то девчонка сопливая захватила, передачи оттуда ведет, «Дом Власти» как стоял, набитый чинушами и «ликвидаторами», так и стоит, на улицах кто-то порядок наводит, но – опять не вы… А вы только вокзал на всякий случай прихватили… – Перестаньте сбиваться на перебранку, – резко выкрикнул Архитектор, на правах хозяина помещения сидевший во главе стола. – Мы же не затем собрались, что бы друг друга в чем-то попрекать. – А зачем мы тут собрались? – удивился Анархист. – Посидим, поплюемся слюной друг в друга и разойдемся… – То есть, нечего было и начинать? – вдруг взъярился Бродяга. – И стрелять в «ликвидаторов», и взрывать их машины, и агитировать за права люмпенов, и открывать глаза на расправы над ними? – Ну, вы и настреляли, и навзрывали, а теперь-то что? – Анархист даже и не подумал сдаваться, и попытки Архитектора вернуть разговор в относительно конструктивное русло на него действия не возымели. Вася-Кот прикрыл глаза, слушая кипящие реплики Бродяги и язвительные, но хладнокровные ответы Анархист. Собрание, посвященное вечному вопросу «Что делать?», вместо обсуждения конкретных мер по захвату, хотя бы минимально возможного, контроля над городом свалилось в банальную разборку «Кто за кого?» Откуда-то с улицы понеслись приглушенные двойными оконными рамами резкие, дробные звуки выстрелов, топот множества ног, крики, потом опять выстрелы. Но присутствующие, казалось, даже не обратили внимания на это, увлеченные собственными словами. А там, на улице, уже звенели выбитые стекла, и кто-то сдавленно, с придыхание, ругался, а кто-то повизгивал, как побитый пес. А Бродяга, Анархист, Архитектор всё продолжали переругиваться, хотя постепенно эмоции ослабевали, но уступать никто не хотел, и к ним присоединились Лесник и Жора, старавшиеся отмолчаться в самом начале заседания. Остальные участники собрания тоскливо посматривали по сторонам, но на чистых, пустых стенах взгляду было не за что зацепиться, видимо, это было придумано Архитектором специально, что бы не отвлекать своих посетителей от того дела, за которым они пришли в контору. С шумом распахнулась входная дверь, обрывая на полуслове дискуссию. Вася-Кот успел подумать о том, что за дверью располагались вооруженные охранники, пришедшие сюда с каждым из собравшихся, ну, кроме Бродяги, для которого охранником служил сам Вася-Кот. И тут же мысли его смешались и запутались. В комнату дружно, чуть мешая друг другу, шагнули ротный в своей неизменной серой шинели, со старинным револьвером в руке, Анька, ставшая за последние часы самой популярной телезвездой города, в коротенькой кожаной куртке, мини-юбке, на высоченных каблучищах и со странной, очень короткой винтовкой наперевес, Паша-Комод, который хоть и старался выглядеть незаметно, но бросался в глаза первым среди этой троицы из-за своих габаритов. Руки у Паши были свободны от оружия, но это могло значить только одно: пистолет он успел запихнуть в потайную кобуру под курткой, потому что без пистолета Пашу мог представить себе только совершенно не знающий его человек. – Сидите? – ехидно спросила Анька. – Ну-ну… Кажется, Анархист хотел что-то ответить, даже раскрыл рот, но не успел. – А чего ж охрану возле дома не поставили? – осведомился ротный, внимательно оглядывая присутствующих. – Не боитесь никого или как? – А в чем, собственно… – выговорил Жора. – Анна! Изволь разъяснить, – потребовал Архитектор, вспомнив, что он не только революционер, но еще и начальник этой девушки. – А чего разъяснять? – пожала плечами Анька. – Мы вот тут, вокруг дома, десятка два «ликвидаторов» положили сейчас. Еще столько же, если не больше, сбежали. Как думаете, они к вам шли чаю попить? – Каких «ликвидаторов»? – удивился Бродяга. – Они все у «Дома Власти», вашего же штурма с утра ждут… – Ты так думаешь? – прищурилась Анька. – И как же они узнали, что мы туда пойдем, а не к вам? – А ведь ты прокололся, Бродяга, – сказал негромко, но очень весомо Паша. – Твой ведь связной к нам в «Меридиан» приходил. Он только и знал, что мы про «Дом Власти» говорили. Ну, и еще те, кому он наш разговор передал. – Шутишь, Комод? зачем такое говоришь? – возмутился Бродяга. – Ты же этого посланца видел. Он здесь разве что только унитазам не рассказал, как вы его чуть не расстреляли, а потом собрались «Дом Власти» штурмовать и весь город захватывать. Сами при нем растрепали всё, а теперь с больной головы на здоровую валишь?! – Плохо, – подумав, решил ротный. – Придется, значит, всех присутствующих, вместе к стенке ставить. Он неожиданно улыбнулся чуть виновато, но добродушно и широко: – Вы поймите, некогда нам разбираться, кто же, в самом деле, вашим «ликвидаторам» стучит. А так, ежели всех разом, просто и надежно будет. Шокированные таким доступным и, несмотря на улыбку, серьезным объяснением штабисты замолчали, подавленные нехорошими предчувствиями. – Вы… откуда? и кто такой, что бы приговоры выносить? – возмутился Бродяга. – А с тобой, Паша, я отдельно поговорю, да и с Анной тоже не помешает разобраться… – На том свете разберешься, – уже сурово сказал ротный. – Нет времени тут с вами возиться. – Почему нет времени? Кто вы такие? И что значит – возиться? – раздались с разных концов стола возмущенные голоса считающих себя неприкосновенными. – А времени нет потому, что провалилось всё, – пояснила, чуть ступив вперед, Анька. – Ты, Анна, говори, да не заговаривайся. Знай меру-то, – попробовал надавить на нее Вася-Кот. – Телевизор ваш – это еще не повод тут указывать, что провалилось, а что нет… – Не повод? – ехидно усмехнулась Анька и тыкнула стволом в Анархиста. – Вот, он повод знает… Анархист, только что красноречиво отбивавшийся от наседавших коллег, смог только по-рыбьи, беззвучно, пару раз раскрыть и закрыть рот. – Вы думаете, он зачем сюда пришел? – продолжила Анька. – Разговоры ваши слушать? Нет, он пришел потому, что в промзоне ему с утра уже делать нечего будет… Туда кто-то умный пару часов назад две цистерны по железке подогнал, одна с простым спиртом, вторая – с коньячным… – Врешь! – попытался вскочить Анархист, но под пристальным взглядом теперь уже бывших товарищей по оружию вдруг съежился, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. – А еще, в студгородке еще вчера ночью драка началась, – беспощадно продолжила Анька. – Между «красными», «черными» и «зелеными». И только к вечеру сегодня закончилась. Плачевно для всех. Потому что из вас никто туда не пошел, а вот «ликвидаторы» догадались своего провокатора направить… – Ты сама-то понимаешь, как бы мы в студгородке появились? – спросил Бродяга. – Они же никому и никогда не подчинялись… – А сейчас подчинятся, – кивнула Анька. – Там половина побитых лежит, а вторая половина, кто на своих ногах, по больничкам окрестным расползлась. Вам этого мало? Вот, послушайте… Она кивнула ротному, тот выглянул за дверь, крикнув кому-то: «Давай его…», и в комнату втолкнули бледного, рыхлого мужчину с синяками на лице и рассеченной бровью, из которой сочилась кровь, придавая ему жутковатый вид. Комбинезон «ликвидатора» сидел на мужчине, как на корове седло, хотя никто из присутствующих, кроме ротного, никогда в жизни не видел живую корову, а уж тем более какое-то там седло. Мотня комбинезона была мокрой, да и половина штанин тоже, видимо, разговор со стрелками пагубно отразился на мочевом пузыре пленного. – Ну, и кто это? – морща нос от резкого запаха мочи, спросил Бродяга, пытаясь как-то взять инициативу разговора в свои руки, хотя после слов Аньки ему больше всего хотелось исчезнуть из этой комнаты, испариться, залечь на дно на месяц, год, как в старые времена, когда даже самые близкие товарищи имели с ним только односторонний канал связи. – А это тот, кто за вашими головами пришел, – пояснил ротный. – Пусть он сам скажет. И ткнул стволом револьвера в живот мужчины. Того передернуло так, будто в руках ротного был кусок раскаленного металла, и приложил он его к обнаженной коже «ликвидатора», а не к грубоватому, но добротному и плотному материалу мундира. – Быстренько, в двух словах, объясни собравшимся… Ротный не успел еще закончить фразу, а пленный уже, захлебываясь словами, слезами и соплями, заговорил, обращаясь то к одному, то к другому, то ко всем собравшимся разом. С трудом можно было понять, что он – дознаватель – никогда ничем честных людей и тружеников не притеснял, работал только с мелкими хулиганами, да жуликами. А тут… Если в первую половину его слов верилось с трудом, то продолжение вообще показалось фантастикой. После телевизионного выступления Аньки с руководством «ликвидаторов» связались военные, потребовав объяснить, что же такое творится в городе. Связных объяснений не получили и поставили ультиматум: «Если к утру арестованных заговорщиков или их трупы не покажут по ТВ и не объяснят всему населению, что бунт подавлен, главные виновники схвачены и в городе восстановлен порядок, то после четырнадцати часов в город введут штурмовую бригаду, мол, засиделись солдатики и офицеры без реального дела». После такого ультиматума забегали все: и «ликвидаторы», и дознаватели, и городские бонзы, – понимая, что после вторжения штурмовой бригады от города останутся обгоревшие развалины, а солдаты при зачистке местности вряд ли будут разбираться кто тут «за», а кто «против» существующих порядков. Кое-как сумели уговорить, приказать, запугать два десятка «ликвидаторов», привыкших разгонять перепившихся подростков и патрулировать вокруг магазинов. Еще неизвестно откуда взялись почти столько же «личных охранников» главного оперативника Хромцора. Во главе спешно сколоченной команды по наведению порядка поставили вот его, дознавателя Артаманова. Первый план был – идти к телецентру и пробовать отбить его у бунтовщиков, но пока обсуждали его, появилась информация о массовой драке в студгородке и, что более ценно, месте сбора главарей восставших. Немедленно все перерешали, Артаманова сделали замом у какой-то более важной шишки, который «личных охранников» Хромцора и привел, его звали Сергеем Вяхором, ну, и двинулись сюда… Вот только информатор их подвел. Обещал, что никакой охраны, кроме пятерки-десятки личных телохранителей не будет, а тут… – А тут – мы, – отпихивая к выходу дознавателя стволом обреза, сказала Анька. – Пришлось пострелять некоторых ретивых. – И ты – ему веришь? – спросил Бродяга. – Так ведь он не сразу всё это рассказал, – засмеялась Анька. – Попросить пришлось, настойчиво… – Вы его пытали? – возмутился Жора, очень любивший перед товарищами представляться противником насилия. Тут уж не выдержал и захохотал даже Паша, старающийся все время держаться в тени. – Да кому надо – пытать его, – возмутилась в ответ Анька, стараясь держать на лице серьезное выражение. – По морде настучали, когда ловили, он же так по улице припустил… А потом рассказали, что с ним сделать может, вот он и расчувствовался… – Вообщем, так, господа-товарищи, – подвел итог ротный. – Воевать тут с вашими штурмовиками мы не собираемся. Но и просто так уйти, предателей не наказав, и город на сожжение бросив, не можем. Значит, вставайте к стеночке лицом и готовьтесь… кто верующий, помолитесь, а кто нет – и так сойдет… «Кажется, это всё серьезно», – мелькнуло в голове Васи-Кота… Он попробовал осторожненько снять со стола правую руку, но тут же встретился с насмешливым взглядом Паши, прямо советующим не нарываться на неприятности раньше времени. Про то, что Паша быстрее всех выхватывает оружие и лучше всех стреляет в подполье ходили легенды, но Вася-Кот в легенды не верил, а с Пашей соревноваться в очном поединке ему никогда не доводилось. И еще – если не попытаться сейчас, то через мгновение может быть совсем поздно… Его рука обхватила рукоять пистолета и даже, кажется, начала движение обратно, как с ужасающим грохотом подпрыгнул обрез в руках Аньки. Совсем забывший про девушку Вася-Кот не успел ничего подумать, пуля попала ему в голову, разбила череп, и горячие, живые еще мозги плеснули в лицо сидевшему рядом подпольщику… Упавшее вместе со стулом тело Васи-Кота все еще дергалось в странных посмертных судорогах, а Анька уже загнала в патронник новый патрон и хищно посмотрела на замеревших в животном ужасе революционеров. – Кто-то еще хочет попытаться? – голос Аньки заглушило падение еще одного тела, это подпольщик с чужими мозгами на лице потерял сознание. – Значит, встали! Медленно, не торопясь! Зашуршали отодвигаемые стулья, подпольщики, считанные минуты назад готовые были приравнять себя к творцам истории, робко, медленно, неуклюже поднимались, опасаясь вызвать гнев этой резкой, сумасшедшей девчонки. У многих дрожали руки, но вот в свою неизбежную и такую близкую смерть никто из них не верил, потому вставшие из-за стола выстроились у стены без всякого сопротивления. Ротный мельком глянул на побледневшего Пашу, на Аньку с раскрасневшимися щечками, сжимающую обрез, шагнул к дверям и крикнул: – Волька! Давай сюда пятерых… Пару десятков секунд спустя комнату заполонили пять стрелков, но без винтовок, вооруженные захваченными запасливым старшиной пистолетами-пулеметами «ликвидаторов». – Паша, – ротный даже прищелкнул пальцами, привлекая внимание, – давай, начинай снимать… Паша покрутил головой, будто бы приходя в себя после сильного удара, достал из запазухи миниатюрную любительскую видеокамеру, стараясь не прикладываться глазом к окуляру, навел её на стоящих у стены и включил запись. Исход Они вышли из-за угла обыкновенного старого дома окраины города, и Анька остановила Пашу возле стены – невзрачной, рябенькой, давно уже не освежаемой косметическим ремонтом. Чуть подальше в стене видна была низенькая и узкая дверь с пятнами облупившейся от времени, потерявшей изначальный цвет краски, ведущая в подвал дома. – Так всё просто? – недоверчиво спросил Паша, вглядываясь в дверь, закрытую на кусок проволоки, обмотавшей старинную, проржавевшую ручку и какой-то металлический стержень, торчащий рядом из стены. – Как всегда, – пожала плечами Анька, – ожидаешь праздника с шампанским и фейерверками, а получаешь стакан водки и крохотный огонек зажигалки за столом на кухне. – А у меня глюки или стена и вправду шевелится? – Паша сделал волнообразное движение ладонью, имитируя замеченную рябь на стене. – Правда шевелится, – серьезно подтвердила Анька, – но – это глюки. Из-за угла дома по одному стали появляться стрелки. Шедший в числе первых ротный остановился возле Аньки. – И как ты только в этих домах ориентируешься? – покачал он головой. – Все прям на одно лицо, да еще ни номеров, ни названий улиц не написано, не то что в центре… – Привычка, Андрей Василич, – пожала плечами Анька. – Родилась все-таки и жила долго в таком же времени, да и дома у нас на эти сильно похожи… Ротный отвлекся от разговора, жестом показав старшине, что бы тот открывал подвал и спускался туда. Скрипнули ржавые дверные петли, старшина обломком кирпича, невесть откуда взявшегося здесь, возле стены дома, и даже позеленевшего от возраста, подпер дверь. Заглянул в подвал и слегка боязливо, выставив вперед винтовку с зачем-то примкнутым штыком, сгорбившись, вошел внутрь. – Мне тоже всегда страшно, – кивнула Анька, проследив взгляд ротного. – Сколько уже ходила туда-сюда, а никак не привыкну. – Да уж, в первый-то раз страху было побольше, – согласился ротный. – Вот же сколько про это ни говорили, а всё равно интересно, кто же такую штуку придумал? Но, видимо, вопрос был риторическим, и Анька промолчала, напряженно следя за подвальной дверью. Через минуту старшина появился у входа, помахал рукой, подзывая к себе стрелков, и теперь уже пятеро скрыли в темноте. – Пошли глянуть, как оно там, у нас, – пояснил замершему у стены Паше ротный, – ежели всё в порядке, то и остальные следом… – Перестраховщик ты, Андрей Василич, – сказала Анька, – что там может поменяться? – Береженого бог бережет, – солидно ответил ротный. Паша, полностью согласный со стратегией ротного, хотел было что-то добавить, больше ободряя самого себя, чем по делу, но из подвала вновь вынырнул старшина и теперь уже громко скомандовал: – Рота, по одному! домой! Марш! Стрелки без суеты, спокойно выстроились в длинную колонну, прикрываемую, опять-таки на всякий случай, пятеркой с винтовками наизготовку, выставленными в сторону возможного появления противника. Маневр, простой и незамысловатый, был отработан четко, как на картинке, и Паша в восхищении только покачал головой. – Ну, вот, – сказал ротный, – через пару минут все там будут… Теперь уж не сглазишь… Не скучно без нас-то тут будет? – Тут сейчас самое веселье начнет, – угрюмо ответил Паша. – Да только без нас. Военных в город уже однозначно не пустят, но сами чистить будут – мама не горюй! Отсюда уходить надо побыстрее, Анька-то везде, где только можно, засветилась, искать её будут – землю рыть. – Так может – с нами? – кивнул в сторону подвала, где один за другим исчезали стрелки, ротный. – Там уж никто не найдет. – А что мне у вас делать? – поинтересовался без всякого желания Паша, считая, что правильным будет – «где родился, там и пригодился». – Как это что? Буржуев бить, нашу власть крепить, рабочую, крестьянскую, солдатскую… – ротный пристально посмотрел на Пашу. Но, похоже, сейчас решал не он. Анька, задумчиво взъерошила волосы на затылке: – А ты мне вместо обреза маузер найдешь? тот, с деревянным прикладом? – спросила она ротного, делая вид, что от наличия или отсутствия маузера зависит её решение. – Германский что ли? – усмехнулся ротный, – который К-96? для тебя поищем – найдем… – Пошли, Паша, – схватила Анька того за рукав куртки. – Здесь мы и правда пропадем ни за грош… – А там? – А уж там мы на гроши размениваться не будем… © Юрий Леж, 2010 Дата публикации: 19.04.2010 21:07:24 Просмотров: 2556 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|