Театр теней
Вионор Меретуков
|
Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза Объём: 5421 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Тит вздыхает, ставит стакан на стол, встает и подходит к окну. Барабаня костяшками пальцев по стеклу, он тихо говорит: – Я давным-давно, еще в детстве, понял, что я особенный. Не такой, как другие... Раф пожимает плечами и, искоса поглядывая на друга, произносит: – Так думает о себе почти каждый... Но Тит не слышит. – Прожита жизнь, – говорит он. – А зачем?.. Зачем жил, так и не понял. А, оказывается, ответы есть. И отсчет надо вести, начиная с великих. Вот Пушкин, например, умер молодым, а он знал, зачем жил... И Лев Николаевич знал, хотя твердил, что не знает. Вообще, по нынешним понятиям, Толстой был презабавный старикашка, загадочный, непонятный, чуждый современным представлениям о поведенческой логике... Как же, успешный, состоявшийся литератор, невероятно богатый, обласканный мировой славой, при жизни признанный чуть ли не дельфийским оракулом, отказывавшийся даже обсуждать вопрос о присуждении ему Нобелевской премии, вдруг под занавес начинает терзать себя детскими вопросами... – Эх, задал бы он их в свое время Достоевскому, тот бы ему ответил! Кстати, толстовское презрение к премиям – уж не гордыня ли это? А это его морализаторство... – Согласен. Не надо было ему уж так прямолинейно всех поучать... Это раздражает даже умных людей, – Тит резко поворачивается к Рафу. – Знаешь, почему, в конце концов, мы оказались у разбитого корыта? – он говорит искренно, с чувством. – Мы писали наши опусы чернилами, а надо было – кровью! Раф задумывается. «Тит, по обыкновению, брякнул банальность. Ох уж эти мне прозаики, вышедшие из хрущевской косоворотки, – они без этого не могут. Шестидесятники хреновы. Оттепель повлияла даже на таких отпетых конформистов, как Тит. Оттепель привела к тому, что большие снега растаяли и обратились в мутную болотную воду. И в этой-то болотной водице, рае для земноводных, соседствуя с лягушачьей икрой и тритонами, и зародилась якобы великая литература. Болотный век. Время пальбы холостыми патронами по постоянно ускользающей цели – в «молоко», которое всегда было обильно разбавлено дешевым портвейном. Диссиденты. Где они теперь? Грохота было много, дел мало. Все ушло в пар. На большее их не хватило. Их деятельность оказалась никому не нужной. Начинали они очень крупно, дерзко, крепко, помпезно, драматично, даже красиво: на Красной площади приковали себя наручниками к чему-то несокрушимому и хорошо вкопанному в землю и тут же прославились на весь мир. Начали хорошо, а закончили абсурдом, тупиком, театром теней в темноте. Искали новое, а напоролись на старую рухлядь. Все вернулось на круги своя. Диссиденты, непрактичные и беспомощные, свято верили в идеалы добра и справедливости и неосознанно рвались к мессианству. Они не понимали, что восседать на вершине будет не тот, кто чист душой, а тот, у кого крепче кулаки и мощнее чресла. Нежных и наивных диссидентов оттеснили иные человеческие особи, ни в чем не сомневающиеся и куда более жизнестойкие. Позже столкновение нескольких противоборствующих сил, среди которых были бывшие партийные работники, криминальные авторитеты, вышеупомянутые диссиденты, случайные игроки-любители и профессиональные авантюристы, не высекло ожидаемую многими животворящую искру. Новых, могучих властителей дум, сопоставимых с Петром Великим, Александром Вторым, Пушкиным или Толстым, на политическом и интеллектуальном небосклоне замечено не было. И после Безвременья вместо прекрасного утра, сияющего прозрачной чистотой, пришло время второсортности, любительщины и пошлости. Пьедесталы без боя захватила воинствующая серость. Самыми богатыми стали самые безнравственные и жестокие. Самыми известными – те, кто громче всех орал о демократии, не зная, с чем эту демократию едят. В так называемом искусстве та же картина.... Место заурядного Вельтмана благополучно занял столь же заурядный, раздувающийся от сознания собственного величия и всезнания Веллер, по которому плачет профессура заведения имени Сербского. Веллер – это верховой кочевник, поющий песнь о том, что видит в данный конкретный момент. Веллер описывает всё, что находит его недобрый червивый глаз. Он всеяден, как енот или свинья. Сжирает всё, что встречает на своем пути. Живет почти по Достоевскому, с той лишь разницей, что готов сожрать не только тигра, корову и траву, но и самого Достоевского. Потапенко превратился в бездушного, прагматичного Акунина, который строит свои «романы» по лекалам и схемам, придуманным еще при царе Горохе. Роль Боборыкина исполняет Маринина, а Донцова заняла нишу мародерствующих графоманов, во все времена полагавших, что они тоже «писатели». Улицкая сидит в кресле (вернее, на его краешке) Блаватской и так же, как и ее предшественница, не знает, о чем пишет. Словом, в стране царит хаос, в котором превосходно ориентируется «человек из народа». Он, этот «человек из народа», знает, что если и есть в чем-то смысл, то, скорее всего, этот смысл не в якобы свежих откровениях, а в древних, избитых истинах, вроде десяти заповедей. Только я бы увеличил количество заповедей, придуманных грамотными, прозорливыми и хитроумными священниками. Придумано хорошо, слов нет. Но, посмотрите, сколько веков прошло с тех пор. Время движется, нельзя же топтаться на одном месте! Заповеди не охватывают всего того, что вытворяет нынче человек... (Фрагмент романа «Дважды войти в одну реку») © Вионор Меретуков, 2012 Дата публикации: 12.05.2012 18:06:00 Просмотров: 2318 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|