Сябака
Джон Мили
|
Форма: Миниатюра
Жанр: Просто о жизни Объём: 7262 знаков с пробелами Раздел: "" Понравилось произведение? Расскажите друзьям! |
Рецензии и отзывы
Версия для печати |
|
Во всем виновата сама Кадоша*. "Сябака", как мы ее называли, и она ничуть не обижалась. Еще бы это было не так… смешно! Эта женского рода особь, молодая, в сущности, девушка, удивительно маленьких, гномических, если разобраться, размеров, объявилась во Франции; всего-то-навсего своевременно подняв ручку, объездила с нами чуть не полсвета. В поездах и телегах, в автомобилях и коврах-самолетах, на санках и пароходах… пожалуйте, самое безопасное место! В шикарных отелях и разного рода хибарах, в домах уважаемых граждан и глухих землянках... битте, самое мягкое! В залах парламентов и в кино, на великосветских раутах и в подполье - самое видное, в престижных ресторанах и грязных рабочих столовках - самое вкусное, на пикниках и в парковых ансамблях - самое зеленое; из развлекалова - самое веселое, из мужчин - самых сильных и обходительных... Я не жалуюсь, но... Ну, чем тебе было плохо, чего не хватало?.. Ведь все прощалось и дозволялось!.. Белесо-черные, плохо прокрашенные волосики челкой, несмотря на тысячекратные наши просьбы, по-прежнему закрывали хитренькую твою лисью мордочку; это бесстыдное, шокирующее многих, одеяние (стыдно ж сказать, соски вечно голые и наружу!); это откровенное стреляние круглыми и, прямо скажем, маловыразительными глазками, причем, в любом обществе... Нрава отнюдь не кроткого, скорее, задиристого, ты вечно возвышала свой голос на ближних; только потом уставала, и тогда смешно облизывалась маленьким розовым язычком. В свои уже далеко не детские годы, ты - как ребенок, ей-Богу! - бегала, где хотела, нимало не смущаясь правом приватной собственности, так что вечно за тебя приходилось краснеть. Мы все перепробовали: сначала говорили, потом ругались и угрожали, потом наказывали - били картами - тонкими, географическими - по носу, и даже, в качестве сильнейшего средства, уходя, пару раз оставляли дома. Несбыточные надежды!.. Французский выкормыш, простой и чистый русский язык ты упорно понимать не хотела. После очередной - которой по счету! – проделки опять подлизывалась, снова, и явно хитря, виляла хвостом и тихонько подхныкивала, прекрасно зная нашу к тебе беспредельную любовь. Но есть пределы всякой любви!!! Находясь недолго в Берлине, гостили у знакомых. Прекрасные почтенные особы! И сейчас еще по многим знакам и признакам узнавалось и прочитывалось, как они были умны, красивы в молодости. А как относились друг к другу! Ну, просто по-человечески трогательно было видеть и наблюдать, как беленькая, как лунь, головка старушки клонится к несколько сероватой, с тусклым блестящим отливом, но все еще мощной груди мужа; как нежно мурлычут они, с горячей взаимностью - инвалиды! - безвинно лаская друг друга... Да, так конечно - иного и быть не могло! - отнеслись как к родной. Встретили, щебетали, удивлялись неземной твоей красоте. Лучшая комната, лучшая постель, стариковские воспоминания и волшебные сказки на ночь. Приятно смотреть и слышать, не скрою, хоть давно уж, казалось, привыкли... Берлин нравился нам всегда. Это город для жизни, говорилось нашим друзьям повсюду, город мечты; и, коль не были б непоседы, жить бы нам здесь – не тужить! Просторный Берлин, чистый; раскинулся и стоит, весь пронизан животворным блеском воды, в зеленом убранстве рощ и лесов. Перекресток мира, Берлин, громадный людской муравейник, лишь недавно сломавший - к добру, или нет? - свою главную внутреннюю перегородку. Снуют муравьи: большие, рыжие, с виду неповоротливые - их большинство; поменьше, черные и очень усатые - их много; а также разные разноцветные, маленькие и юркие, непонятным числом под ногами у первых. Каждый тащит что может: кто сюда, кто отсюда. Но сюда, видно, больше, раз строится муравейник, на глазах хорошеет. Мы гуляли по берлинским улицам и проспектам, многократно пересекая еще отчетливые на земле следы безвозвратно ушедшего. Мы грелись на солнечных пляжах Запада и Востока, медленно отходя от ожогов там же, неподалеку, в лесной тенистой прохладе. Мы наслаждались видами города с многочисленных здесь смотровых птичьих площадок, и ели простую, слишком пресную, на наш взгляд, пищу аборигенов. Нам было бы, как всегда, хорошо, если б не тревога за в очередной раз наказанную прелестницу. Накануне она - этак нечаянно, играя, - укусила старичка за палец. От неожиданности и боли дед взвыл, а она, мгновенно поняв оплошность, так и юлила, так и елозила, поминутно бросаясь к нему на шею. Может быть, не правы, но отреагировали мы жестко: тогда, в третий лишь раз, осталась дома. Теплый вечер. Огни Кудама и пронзительная скрипка заезжего бедного музыканта, разноцветные перья и живописные лохмотья местного (повсюду, впрочем, одинакового) молодого отребья, сверкающие под луной серебро и кастаньеты латинов... Алекс... Юные долговязые лица пока еще не тронутых загнивающим духовным прогрессом братьев по нации, облепившие свою телемеханическую святыню... Все позади, мы мчимся в берлинской подземке. Быстрее, быстрее... Как там наша несчастная, обливающаяся слезами, и может, все-таки незаслуженно обиженная крошка? О, милая, милая... Скачем по лестнице вверх, перепрыгивая ступеньки. Тишина за дверью; открываем дверь... И вот, такая картина. Встречает нас милая крошка, как всегда, горячо: бегает между, оглаживает, ощупывает, трется о каждого; вследствие малого роста, подпрыгивает, но, стремясь целовать - почему-то обязательно в губы, - попадает куда угодно. Мы тоже рады, и тоже целуем. Значит - слава Тебе! - не обиделась насмерть, и все в порядке. Вдосталь наобнимавшись, раздеваемся. - Хозяева, Кадошенька, почему не встречают? - ласково спрашиваем мы. - Неужто в постели? а вроде, не поздно... Вдруг резко фыркает, отворачивается; виляя попкой, уходит. Я первый заподозрил неладное, хожу, осматриваю квартиру. В одной комнате нет, в другой нет... Ау-у, старички-и!.. Спальня, туалет, ванная... Вхожу на кухню… не вижу. Да что ж они, сквозь землю провалились?!. Тут поднимаю глаза... Господи, прости, никогда не забуду!.. Крепко обнявшись, спят старички, сладко себе похрапывают - а глазки-то мокрые, сразу видно, - и где бы вы думали?.. на холодильнике!.. Два вопроса в моей голове: как сумели - ведь, туши, слоны?! - это первый вопрос, кто виновен, загнал? - второй. На второй я ответил сразу. В ту же ночь мы уехали из Берлина. Бешеный от сжигавшей меня изнутри ослепительной ярости, я и гнал машину как бешеный. Под утро добрались до места - это между Фонтенбло и Парижем, - где несколько лет тому подобрали свою приемную - никчемную, такую неблагодарную! - дочь. Вот оно, то самое памятное место, где она вышла к нам на дорогу прямо под колеса авто, и запросто так - ну, кроха, ушастик! - подняла переднюю (левую?.. кажется, левую) лапку. И рек я, рыдая в голос, на коленях, в дорожной пыли, гладя упругое тельце, такое родное и теплое, в последний раз: - Прощай же, Кадо, Кадошенька… драгоценный подарок судьбы, дорогая моя «сябака»! Сердце рвется, и плачу. Однако, скажу, запомни: ты снова на родине. Французов мучить да обижать - это пожалуйста, сколько угодно! стерпит, силен француз!.. Русских, иных и прочих... – имей себе, лишь на здоровье!.. Но, чтоб старых, больных, заслуженных... к тому же столичных! немецких котов... Есть же границы!.. поняла ты, дура молодая?!. *«Кадо» (с французского) - подарок © Джон Мили, 2016 Дата публикации: 29.11.2016 20:04:35 Просмотров: 1978 Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь. Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель. |
|