Сердце и камень, глава 1.

Денис Требушников

Форма: Повесть
Жанр: Просто о жизни
Объём: 17260 знаков с пробелами
Раздел: "Современность"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Памяти Алексея Мамаева
15.XII.1985г. - 31.XII.2006г

Глава 1.

Сорок два дня назад у меня на столе стояла банка, полная воды. На поверхности плавали спички. На дне я установил белую свечу, фитиль находился где-то в сантиметре под поверхностью. На кухне оранжевым светом накаливалась вольфрамовая нить лампочки. Я сидел на стуле, на столе стояла банка. И свеча в ней, которую нельзя было зажечь. Но я все равно открывал коробок, вытаскивал спичку и поджигал ее, вдыхал аромат. С огненным шаром на конце маленькое вытянутое и квадратное в сечении поленце летело в горловину банки. И тухла. Да, теперь я могу сказать, что просто прожигал жизнь. Что-то пытался выдавить из себя, полагал, будто бы мои мысли, труды кому-то нужны, будто бы я – зеркало мира. Но оказался всего лишь его осколком, и то: кривым. Все, что я делал, было направлено во тьму. Я брал идею, воспламенял ее вдохновением или усердием, а после бросал в воду. Лишь оставался аромат от горения бертолетовой соли и сероватый дымок несбывшихся мечтаний и предположений.

Это будет светлая история, так я решил, однако все хорошее познается через плохое, а плохое через хорошее или привычное. Будут события всякие, однако во всем нужно искать свет, добро, в общем, уроки, которые можно извлечь из всего: увиденного, услышанного, прочитанного, даже в моей истории жизни двенадцати дней. Да, я не ошибся, всего двенадцати, а потом будет итог, наступивший для меня лишь через тридцать дней… Месяц. Сколько событий за месяц переживает человек? Как круто изменяется его жизнь, его взгляды? Сколько выпито кофе, выкурено сигарет, отмеряно шагов и выслушано слов? Бесполезно напрягать мозги в этом направлении, бессмысленно считать и вспоминать. Лучше припомнить всех тех, кто оказал на нас влияние словами, жестами, манерами, или о тех, кто по каким-либо причинам остался в нашей памяти: случайный прохожий, лысый бородач в метро или девушка, которая стыдливо смотрит на порвавшийся ремешок на босоножке… Какие чувство они вызывали? Хочется ли нам, чтобы они жили? Может, мечтаем еще раз их встретить? Или желаем найти такие же туфли или серьги? Все эти люди странным образом попадают в нашу память, а оно, в свою очередь, создает по этим минифильмам картину мироздания, наше мнение, идеологию, религию.

В ту ночь я сидел и смотрел на белую свечу в банке, зажигал спички, но думал не о людях. Я размышлял о новом сюжете, новых историях, новых приключениях и разочарованиях. Однако в сознании возникала лишь пустота. Пустота – это водопад мыслей, что мчится вниз и разбивается о черные скалы цветными искрами. Только погода пасмурная, и радуги нет. Пустота – это простое отсутствие радуги, щелчка, святящейся лампочки, Ньютонова яблока, звука из пищалки при включении компьютера (нужное, как писано, подчеркнуть)… Я сидел и пытался увидеть радугу. Но слышал лишь поскрипывание вольфрамовой нити, ночные полеты комара, скрип табуретки, шорох коробка, спичек. И все это так сильно звенело в тишине спящего города, что закладывало уши. Это была та самая звенящая тишина.

Я достал последнюю спичку, тернул ею о «шкурку», и с небольшим замедлением головку обволок желтый шарик, разросшийся до язычка беловатого пламени. И спичка тут же полетела в банку. Коробок был пуст, как и моя голова. Осознание этого с грохотом звенящей тишины вызывало непреодолимое желание закричать от безысходности. Так наступает кризис, переживаемый, наверное, многими творческими людьми. Неизвестность, неверие, отчаяние. Пустота. Одни пьют, другие курят, третьи приобщаются к наркотикам, четвертые идут молиться, пятые выходят из дома и блуждают по безлюдным улицам в поисках своей радуги. Я же сидел и смотрел на свечу, силясь подавить ком самопрезрения, погасить приступ внезапно возникшей ярости и отвращения к себе. Сжал кулаки. Смятый, раздавленный коробок своими ломаными гранями впивался в кожу. Мне нужна была физическая боль, чтобы заглушить боль душевную.

И я закрыл глаза.

Там в туманном мраке накатывались на каменистый берег речные волны. Медленно и беззвучно. Волна за волной. Увидел я небольшой пирс на замшелых деревянных столбах. Вода поднималась по ним и спускалась, отходя обратно к середине реки, где течение быстрее, где свобода и безмятежность. Как время. У пирса находилась небольшая ладья. На высоко задранном носу тускло-оранжевым светом горел масляный фонарь, а на нем безмолвно разевал клюв огромный черный ворон. На веслах сидел седой косматый старик в белой шерстяной рубахе, его плечи укрывали соболиные меха. Крепкие руки обвивали ужи. Старик смотрел на берег, в его ярких синих глазах, обрамленных морщинами, виделись мне мудрость, сочувствие и понимание. Мне казалось, что я стоял на пирсе, одинокий и ненужный, был не на своем месте. Незнакомый берег, незнакомый туман, незнакомые одежды. Это не было не мое время. Да и было ли это вообще в каком-либо времени? Я обернулся. Сам захотел увидеть, на кого же смотрит старик. Из глубины черно-серого тумана выступили две женщины. У одной, идущей справа, русые волосы скатывались на плечи и спускались ниже, на грудь. Белое льняное платье обволакивало выступающий живот. Женщина поддерживала его руками. Ей было жаль, но почему именно жаль, я так и не понял, а других эмоций на ее славянском лице не было. Вторую женщину укрывали черные одежды, и сама она казалась страстной и желанной, игривой и мудрой. Черные локоны развевались на ветру, хотя его я не ощущал, и беременная девушка тоже… Шла богиня спокойно и плавно, лишь бледноватый цвет лица и темноватые губы должны были мне что-то сказать. И я предвкушал, что вот-вот ее красивые губы разомкнуться и эту тишину нарушит ее прелестный голос. Но женщина в черном прошла мимо меня, провела девушку к ладье и помогла ей забраться на корму. Ни слова не говоря, богиня поплыла обратно на берег, откуда и стала наблюдать, то ли за мной, то ли за суденышком. Когда я повернулся к ладье, старик уже налегал на весла. Они опускались в воду, подныривали и поднимались, чтобы беззвучно проскользить по глади и вновь войти в густую, тягучую реку. Масляный фонарь медленно исчезал в тумане, оставляя вокруг себя ореол мутного оранжевого света. Плавность тишины и видения разорвал ужасный скорбный женский крик. Одновременно, старик поднял весла, и капельки воды начали завораживающий танец падения, и резко обернулась беременная женщина. Не понимаю, как я это увидел, но ее лицо исказилось от боли. Возможно, ей захотелось расплакаться, но не смогла. Я тоже обернулся, открыв глаза.

Позади меня располагался коридор. Мне вдруг померещилось, что черноволосая богиня все еще стоит позади, смотрит на меня, чего-то ждет или о чем-то предупреждает. В свете, исходившем из кухни, можно было различить двери в ванную и туалет, шкаф для верней одежды, зеркало и столик под ним, заполненный женским хламом. Никого.

Я вновь повернулся к банке со свечой. Открыл ладонь, поднес ее повыше и стал всматриваться в ломаные грани коробка с разных сторон, поворачивая то кисть руки, то голову.

— Ты скоро? — подкралась ко мне Диана, моя девушка. Она стояла в дверном проеме, опершись плечом о косяк. Ее руки сжимали на локтях ночнушку. — Мне очень обидно, когда тебя нет рядом. Кажется, что постель замерзает, и мне становится холодно, а когда мне холодно, я чувствую себя одинокой. Думаю, это не правильно. Не правильно, что ты оставляешь меня одну. Если ты не хочешь говорить, пусть, я вынесу, но позволь мне тебя касаться. Если не хочешь, чтобы я тебя касалась, просто будь рядом. Мне так спокойнее. Не сиди долго, хорошо? Я прошу тебя…

Забыл предупредить, когда начался кризис, это было даже не сорок два дня назад, а гораздо раньше, я замкнулся в себе и перестал говорить. Хотя лучше было бы сказать: захотел молчать, чтобы не растрачивать утерянные слова, которые давались мне все тяжелее и тяжелее. Молчание – это механизм правды, заставляющий людей, находящихся рядом с тобой либо принимать тебя таким, каковым ты являешься, либо уходить из твоей жизни навсегда. А умение слушать, думается, даровано мне от рождения. Только друзья вдруг стали знакомыми, кроме одного - Даньки. Мы с ним не виделись более двух лет…

Молчаливым меня терпела только Диана, за что я ей очень благодарен. Сейчас, она смотрит через плечо и улыбается. Целует меня в щеку. Говорит, что я – засранец. Впрочем, это сейчас, а тогда ей приходилось нелегко. Я понимаю. Она в меня верила, любила, поэтому терпела и надеялась, что этот период в моей жизни пройдет. Так оно случилось. Но обо всем по порядку. Или как выйдет.

…Так же неслышно Диана ушла. Я сидел, разглядывая смятый коробок, и воображал, как она переставляет красивые ножки, плавно касаясь небольшими ступнями ковролина, как изгибается волнами тонкая ткань ночной рубашки. Да, Диана вызывала во мне желание. Я хотел пойти к ней, лечь рядом, чтобы она тут же положила руку на грудь, прильнула сама, слегка укусив за ухо. Я бы повернулся и… Дальше мы бы забылись, потея и сбивая дыхание, напрягались и расслаблялись. Скрип постели разносился бы по комнате. Это бы ее вновь рассмешило, и начались бы обычные для нас шутливые словесные перебранки. Почему ей так нравится разговаривать во время секса? Но я захотел молчать, и ей в постели становилось скучно и одиноко. А у меня не было идей, не было сюжета, не было героев, о которых можно ей рассказывать. Ничего.

Лениво дотянувшись до гарнитуры, я открыл дверцу. Мусор небольшой горкой возвышался над ведром. Пришлось все-таки встать и аккуратно положить смятый коробок. После я немного постоял у выключателя, но смотрел на свечу в банке, она выглядела толстой, и, казалось, не могла влезть даже в горловину. Мне хотелось об этом написать. И я усмехнулся, полагая, что нашел свою радугу: эту странную полосу света. Свет – это то немногое, что дается человеку безвозмездно лишь на несколько часов день. Но нет, ему нужно больше. Он придумывает факела, свечи, лампочки, и полагает, что свет ему больше не нужен. Человек даже начинает жить во тьме, водит светодиодным фонариком – и беловато-голубой круг ощупывает комнату, подвал, чердак или выискивает тропу в лесу. Человеку нужен свет всего на несколько часов, не больше… Я провел пальцем по переключателю. Тумблер щелкнул, но свет погас. Лишь оранжевая нить во тьме угасала, словно съеживалась.

Ночь обволокла последний огонек.

На ощупь я двигался по коридору. Пальцы касались рельефных обоев с незамысловатыми цветами. Во тьме грани кажутся острее, а рисунок угловатее. И сильнее проступает холод кирпичных стен. Погладил зеркало, и оно слегка покачнулось. Скудный ночной свет отразился странными сумеречными узорами. Однажды, будучи моложе и неопытнее, я как-то съел грибочков; и, проходя мимо зеркала, случайно посмотрел на себя. Начал разговаривать, сам с собой, и осознал, что там не мое отражение, а смерть. Четыре часа я с ней разговаривал, пока меня не оттащила Диана. Она начала нервничать, почему же я так долго не возвращаюсь с кухни. Застав меня у зеркала, оживленно доказывающего шепотом свою точку зрения на вечные вопросы, моя дорогая, скорчив ехидную и недовольную одновременно рожу, повертела у виска пальцем. Да и сам я потом понял, что могло со мной стать. Этот вращающийся тоненький, ухоженный пальчик у виска Дианы, подобно персту Господа, указал мне на путь в дурдом. Больше психотропами я не баловался. Теперь же, вспоминая тот разговор со смертью, думаю, о чем можно было говорить с ней четыре часа? Подводит память. Память как жена: готовит, стирает, изменяет. А без нее еще хуже, хотя кому как. Бывают люди счастливыми и при амнезии.

Вошел в свой кабинет. Им мне служила небольшая комната. Я специально держал ее пустой. Старые, засаленные зеленые обои, коричневый пол, радующий меня деревенским скрипом. И стол, установленный боком к плотно зашторенному окну. Когда-то была люстра, но я решил снять ее тоже. Я создавал в кабинете мрак. Думалось мне, что именно в нем и рождаются искры вдохновения. Ибо, как еще увидеть свет, как не во тьме?.. На столе располагался ноутбук с приклеенным Дианой красным сердцем. Меня оно поначалу раздражало, а потом, по человеческой особенности, привык к нему. Даже нашел в магазине оргтехники красный шнур для подзарядки батарей. Теперь сердце имело хотя бы одну артерию.

Включив компьютер, понял, что писать о свете невозможно. Кого заинтересует дисперсия света, фокусы с иллюзиями, вроде апельсина на синей скатерти, или обманом зрения на подобие того, как тень не является тенью или как две линии параллельны, хотя глаз видит, что они образуют нечто похожее на топографический знак «мост»? Все это нужно показывать, а не писать об этом. Нужно один раз увидеть радугу, чтобы ею восхититься. Разве слепому расскажешь о цветах без привязки к остальным чувствам? Вот и белая страница, обрамленная серыми полосами и синими заголовками окон, казалась мне обманом. Не может она быть снежно-белой. Там есть буквы, слова, предложения, абзацы, только нужно потереть ребром монетки, как область на билете моментальной лотереи, чтобы проступила информация. А как можно стереть свет, когда хочешь написать о свете? Поэтому, схватив себя за голову, я бездумно смотрел на электронный лист. А потом мне захотелось в ярости порвать его, зачирикать, запачкать, заляпать кофе или сделать из него кулек, чтобы сплевывать туда шелуху от семечек. Но страница лишь на экране, с ним ничего не сделаешь; она светит своей пустой белизной. И становится страшно, боязно. А вдруг моя радуга не появится более никогда? Неужели настал предел моему таланту, вдохновению, способностям? И все это из-за бездушного обращения со словом. Пряталось оно, мне казалось, за снежно-белым электронным листом.

Я выключил ноутбук, встал и пошел в спальню. Диана бы поняла, если ко мне пришла бы идея, но ее не было, и свое дорогое, понимающее меня существо расстраивать я не хотел. Диана лежала на левом боку, и тонкая гладкая рука печально покоилась на моей половине постели, словно искала меня, или просто дожидалась. Волнистые вьющееся волосы были раскиданы по подушке так, будто время остановилось, и ветер, развевающий волосы, зафиксировал их. Но нет, Диана выгнула спину, а затем перевернулась на другой бок, ерзая щекой, устраиваясь поудобнее. Милая, милая Диана, моя любимая «школьная учи-тёлка», как ее называют ученики. Они и представить, наверное, не могут, как красив ее носик, довольно громко и размеренно посапывающий в ночной тишине. Полюбовавшись спящей Дианой еще немного, я тоже лег. На удивление быстро пришел сон. Сон – это заменитель отсутствующих мыслей, перелет в иную реальность, где все тревоги и радости облачаются в совершенно непостижимые поутру образы.

Во сне ты идешь по знакомой улице, поворачиваешь голову, там откуда-то берутся песчаные барханы, оборачиваешься, уже нет улицы, по которой шел, теперь там детский сад полный сочных яблок, за листвой проглядывают битые окна непонятного завода. Светит солнце, резко наступает ночь. Кто-то гонится за тобой, всаживает нож в спину, и ты снова бежишь по тому же маршруту, и тот человек снова втыкает лезвие. Или беседуешь с людьми, спокойно различаешь их, даже если одеты одинаково, а чуть после, когда хочешь сфокусироваться на чьем-либо лице – ничего не выходит, лиц нет: густая, гладкая кожа. Иногда вспоминаются фразы, как дежа вю. Именно так мы с Дианой и познакомились. Было это лет десять назад.

Отдыхали мы в гаражах у байкеров, сверстников. Люди все знакомые, местные, в одном районе выросли. Иногда, правда, захаживали к нам друзья друзей. Но надолго не задерживались. В один из вечеров, когда был День Рождения у Коржика, пришло много новых девиц, привлеченных состоявшимся накануне Открытием Байкерского Сезона. Как обычно, пили водку, кто-то пиво, девчонки засасывались чупа-чупсами… да, тогда все пытались резко бросить курить. До абсурда доходило, хоть анекдоты пиши. Идем с Данькой в гараж к Роману, а нам навстречу шли две малолетки. Увидели у нас чупа-чупсы и крикнули: «Пососем!». Мы еще долго вспоминали этот случай; курить так не бросили... В гараже у Коржика играл русский рок вперемешку с Михаилом Кругом. Когда же аккумулятор садился, в ход шел притягательный голос Даньки, в его руки немедленно помещали гитару.

Все о чем-то говорят, кто-то слезно слушает «Беспечного ангела», кто-то просит «Рокера» еще раз спеть. Некоторые отползают в кусты, вторые рычат своими уралами и днепрами по пустынной, заброшенной дороге; третьи перепрыгивают канаву, вернувшись из магазина или ларька, или… или.

Я сидел на большом камне, приставленном к кирпичной стене, и наблюдал. Когда просили, подпевал. Видел, как Коржик передавал ключи Максюте, а сам отправлялся домой, получить подарок от своей девушки. И вдруг, среди этого шума, гама, возни с пластиковыми стаканчиками услышал звонкий голос: «Я - тупая, все теряю!». Девушка ползала на коленях по песчаному грунту, подняв телефон над головой. Заваливалась набок, фыркала, когда экран гас. Подруги ее уже устали ржать. Но фразу «Я – тупая, все теряю!» когда-то где-то я уже слышал и с той же интонацией, но не мог вспомнить где. А потом осознание само пришло, когда мы начали встречаться. Диану, ищущую свой стаканчик, который она оставила возле бутылки с лимонадом, я впервые увидел во сне.

Когда проснулся, посмотрел направо: на фоне белых обоев с сиреневыми лилиями изломы одеяла представали горной грядой. Диана уже встала. Так началось роковое утро.

© Денис Требушников, 2009
Дата публикации: 30.09.2009 04:06:31
Просмотров: 2671

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.