яяяяяяяя. Роман. Часть 11. Юродствовать общину.

Никита Янев

Форма: Роман
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 21588 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Содержание.

1. Друг.
2. Как на божественной драме жизни.
3. Телепортация.
4. Роман про приключения героев.
5. Инопланетяне.
6. 1+1=1.
7. Сны.
8. День рождения.
9. Федорчук.
10.Загробная компенсация.
11.Юродствовать общину.
12.Оживить мёртвое дитя.
13.Толстой.
14.100000007.
15.Остров.
16.Пластмассовый заяц-барабанщик спешит на помощь.

Юродствовать общину 1.

Я не люблю комментариев. Как говорил писатель в «Сталкере», одна сволочь обругает – рана, другая похвалит ещё рана. Как противоречивая природа женщины, которая, на самом деле, человек, хоть они мочатся сидя, что приводило Веню Ерофеева в почти религиозное умиление. Как говорит писатель в «Сталкере», и откуда мне знать, что я на самом деле хочу того, чего я хочу, или не хочу того, чего я не хочу.

Да, конечно, очень хочется уйти и быть рыбаком на острове. Но ведь я там был и знаю, что там то же самое. Здесь женщины-парки, лакейщина и чмошество. Там тайга, дедовщина и одиночество. Что лучше? Но ведь каждый выбирает не что лучше, а что он сможет. Никто никого не заставляет самоубиваться. Каждый каждого молит потщиться. Это очень важно увидеть. Лучше всего не в лоб, а по лбу. Современная манера, доставшаяся от постмодернизма и театру, и поэзии, и музыке, и эпосу: «в такие времена всё в радость, даже хор краснознаменный». Т.е, рядом с нежизнью жизнь – вдохновенный подарок. Рядом с ничем всё – одно. Всё ничего, но религиозный чин убирается, причём, чуть ли не самой религией для нужд народного хозяйства и дедовщины.

И здесь опять Тарковский. «Сталкер» выстроен как череда истерик. Писателя, а что могу я? Учёного, или сокровенное не позволит? Сталкера, они же ни во что не верят. Жены Сталкера, несчастье – счастье. А потом оказывается, что это всё жертвы ради чуда. Чудо – Мартышка, дочка Сталкера, она – медиум, но у неё нет пола, её пол – все вещи, девственная плева, сплошная линия горизонта, но смеяться не умеет. Низ, пол, нитка, которая забегает во всякую жизнь и опять убегает. Опять оказалось не чудо, а несчастье. Мартышка не чудо, а урод, клон. Она любит не так как мы. Мы любим до сих пор, для тёплого, чтобы было не так одиноко. Она любит для страшного. Фильмы после «Сталкера» - «Ностальгия», «Жертвоприношение». Мартышка – сумасшедший Думенико, который самосжигается, чтобы показать, что 1+1=1. Александр, который сжигает дом, от всего отказывается, попадает в психушку, чтобы мир был.

После ужаса мы не получаем облегчения, как в случае с постмодернизмом, после ужаса мы получаем ещё больший ужас. Мы с этим не справимся. Мы маленькие. Где тот приз, ради которого? В загробности? В нирване? На звезде? Но я их не вижу, а если вижу, то это не ужас. А у Мартышки это тоже не Мартышка. Мартышка опять инструмент, прибор в руках рук без имени. Потому что у неё нет нашего: жить во что бы то ни стало, чтобы потом умереть, но мы об этом не будем знать, потому что мы об этом не думаем.

Если Мартышка умрёт, значит, она уже умерла. Если она потом родится, значит, она уже родилась. Значит, Бог уже стал другой, как x-хромосома, в которую вошла y-хромосома, из-за того, что он узнал что-то такое, что мы ему рассказали. Вот и весь жанр. Всё, больше ничего не хочу, как сказал Сталкер.

Юродствовать общину 2.

Мартышка новый писатель. Она рассказывает так, что жизнь меняется. Подождите, разве с самого начала это не минималистская задача всякой проповеди, максималистская – переделать мир. Как мы заехали в богословие с нашим искусством? Вообще-то давно. Боюсь что с самого начала. Индейцев, Инопланетянинов, Мутантов, Послеконцасветцев когда на астероиде 016 летели, потому что им пришла эсемеска из рук в руки, что в одном углу вселенной самозародилась ноосфера.

Дальше в эсемеске было сказано: как ноосфера так вмещается такая большая в маленького? Это первое, но не главное. Главное, почему, после её внедрения, одни становятся успешными менеджерами и параноиками, другие пенсионерами-2000, ходят по помойкам и плачут, что все их дети?

Индейцев, Инопланетянинов, Мутантов, Послеконцасветцев разделились в кости. Одному достался запад, угадайте, кому? Правильно, Индейцеву, кровь и семя. И потерял самоидентификацию, потому что так надо было по заданью.

Другому достался восток, угадайте, кому? Правильно, Инопланетянинову, вымочаливать своё я о сущности света, чтобы я вымочалить.

Третьему достался юг, угадайте, кому? Правильно, Мутантову. А зачем надо я вымочаливать, чтобы выбросить его на помойку?

Четвёртому достался север, угадайте, кому? Правильно, Послеконцасветцеву. Я нужно вымочалить, чтобы точить им светы.

Вы всё правильно угадали. Ну, они потеряли самоидентификацию, потому что так сказано было в эсемеске. Смешались с местными, как настоящие Штирлицы. Стали среди них первыми, потому что у них был опыт жизни.

И повели их, дальше – внимание. К чему они могли повести их? Правильно. Молодцы, дети. Так они выполнили задание. Повести они их могли только к тому, что они видели. Не они, разведчики, а они, местные.

Кортес когда приплыл в Мексику, то его приняли за Кеккокацкоатля. А он всех вырезал, потому что ему надо было золото. В этом была его ошибка, он должен был узнать, что для них золото, как настоящий разведчик.

А они не скрывали. Кровь и семя. А что такое кровь и семя? А кровь и семя это не я. А что такое не я? А не я это я. А что такое я? Это свет.

Индейцев, Инопланетянинов, Мутантов, Послеконцасветцев смеялись над Кортесом, когда астероид 016 прилетел за ними перед катастрофой.

Они поплакали перед отлётом. Ясно, что свет станет светом, а тьма тьмой. Но всё равно жалко. Всё так подробно было, как в прозе. Когда ещё снова всё построишь, как Иов, на какой-нибудь Бета Лямбде.

И потом, всё уже будет по-другому. Те руки станут другими. Чего-то не будет. Чего-то главного, родного, живого.

«Ну, вы поняли ловушку»? Сказал Послеконцасветцев. «Нет, ничего не поняли». Сказал Мутантов. «Какую ловушку»? Сказал Индейцев. «Что, на самом деле, ничего не было, и что мы всё сделали своими руками из рук в руки»? Сказал Инопланетянинов.

«Тоже мне, ловушка», сказал Индейцев. «Да я с самого начала это знал, как Кортес, если они простого с астероида не могут отличить от сына Бога», сказал Инопланетянинов. Мутантов очень странно на них посмотрел и сказал.

«Стоп. А кто-нибудь когда-нибудь их видел»? «Кого»? Сказал Послеконцасветцев. «Руки». Выпалили они хором. И оглянулись на эсемеску.

Эсемеска съёжилась под их непротиворечивыми, стальными, бэтменскими взглядами, и от прожитых лет, бабахнула из всех стволов и юркнула в иллюминатор.

«На-а». Сказали Индейцев, Инопланетянинов, Мутантов, Послеконцасветцев. «Теперь начинать всё сначала». И посмотрели на руки, словно их осенило, словно они золотые. «Руки вверх», харкнули они друг другу. Так стояли они с поднятыми руками, пока не расхохотались.

Юродствовать общину 3.

Эсемеска жалась к закрытому иллюминатору, «пустите, подлетаем». «У вас всё живое, а тут +100000007 и -100000007 по Цельсию, не по Фаренгейту».

«Будешь ещё так делать»? Сказали владельцы рук. «Как – так»? Поняли они по губам сквозь толщину. «Вы же сами посылали меня себе, чтобы всё вспомнить после предыдущей катастрофы перед последующей», трясла эсемеска губами и пускала слюни сквозь оргпластмассу.

«Вот и вся ловушка», сказал Послеконцасветцев и открыл иллюминатор. Потом они своими золотыми руками стали крутить шарниры на уровне левой груди и доставать оттуда живые вещи, как эсемеска.

Эсемеска веселилась, как в мультфильмах, «только иллюминатор покрепче закрутите, там жарко, то есть холодно, не знаю, не помню, но очень».

«Ну, теперь ты поняла»? Сказали они. «Хо». Сказала она. Они доставали оттуда реки, имена, лица, лики, как у Лары из плеча в «Докторе Живаго», из полости груди. Идею Бога, женщин, мужчин, ремёсла, города, даже войну и мир. «Потому что мы не знаем всего, как одно с другим переплетается, пока мы подставляем и подставляемся», шептали они.

И начиналась операция. Эсемеска была за приборами. Золотые руки оперировали. Получилась Мартышка, новый Бог, на подлёте к Альфа Центавров. На полу валялись Индейцев, Инопланетянинов, Мутантов, Послеконцасветцев бездыханные, вернее, то, что от них осталось. А что от них осталось? «Комбинезоны». Хрюкнула эсемеска и захныкала.

Юродствовать общину 4.

Вы знаете, я начал отвечать на ваш вопрос и у меня получился рассказ. Как-то меня повело-повело, как того кота. Так что если хотите посмотреть полный ответ, прочесть рассказ, я его опубликовал в «Воздухе». Называется «Юродствовать общину», с картинками.

Мне ведь сейчас по-настоящему надо рифмовать времена. Это делается так, очень просто. Просто текст читается и тогда всё вспоминается и делается живым. Ты пишешь свой текст, если хочешь, и передаёшь дальше. Что всё живое и не умерло.

Что всё оживляет вина, берёт слова и делает их жизнями, потому что читатель едва ли не важнее писателя, потому что он поверил в писателя. Кто важнее, тот, кто любит, или тот, кого любят? Гнилой базар. Кто важнее, эсемеска. Ко мне.

Я поражался на себя. После всех смертей я снова рождался, как гомункул из реторты. А потом я увидел, что я это не я, как Мартышка, а слова. А слова без света – фук, пустые оболочки, как мёртвые пчёлы в толстовском улье.

Что слова это на чёрном шаре дырки. Сквозь них бьёт свет, пробивает чёрную массу шара снаружи. Шар внутри – свет, шар снаружи – блевотина. Блевотина начинает створаживаться в каких-то таких червяков под воздействием света с его ультракрасным и ультрафиолетовым излучением, умеющими сделать всё прекрасным и всё отвратительным. Смотря по тем качествам, которые в них проявляются.

Например, если они чмо, то они смогут стать Богом, потому что они с помощью вины могут одушевить целую вселенную. Например, если они Бог, они могут стать чмом, и это будет такая вина, которая всё переделает. Он вообще откажется от идеи внешнего.

Червячки будут быстро развиваться. Хромосомы – шромосомы, беспорядочно перемешиваясь, дадут новые устойчивые соединения, которые можно назвать случайными, если бы не настенные фрески в Нах – Гамади. Там то же самое, катакомбные церкви и глаза больше лица от вины.

Юродствовать общину 5.

В принципе, это то же самое, не деньги, не понты, не прыжки друг на друге на войне и в мире. Что вы потом будете делать всё время? И все про это знают, хоть в нирване, хоть на лестнице одного Ивана, хоть в ожидании Мойши, хоть на заданье, на каком заданье? на таком заданье, что глаза в кучку, какие глаза в кучку? такие глаза в кучку, все глаза в кучку.

Все знают, но как-то, то одно, то другое, то ничего. То с собакой погулять, то обидели, то 40 лет на работу, то все умерли и ты тоже. Таким образом, проблема убирает себя сама. Что вы потом ничего не будете делать всё время, потому что вас не останется.

Потому что, если вас не останется, ничего не останется, а всё останется, вы это точно знаете, потому что сами остались после кого-то, значит и вы останетесь, и это, конечно, жопа, всё время ничего не делать.

Так вот чем писатели занимались и становились чмошниками, типа актёров, только при жизни. Если я умру, то я уже умер. Если я жив, то я не умру. Что я буду делать потом всё время, после смерти?

Наполнять собой всякие оболочки, как писатель, если я, конечно, свет. Если нет, тоже буду, но это будут пустые оболочки. Наполнять ничем ничего это ещё больше жопа, чем ничего не делать, это делать ничего.

На моём месте все живут, это я фактически, но я ничего не могу дать им, потому что меня нет. Но если меня нет, то и проблемы нет. Значит, всё-таки что-то есть, но лишь настолько, чтобы офигеть, какая же это жопа.

Ну, где-то приблизительно так говорит себе писатель, после того как напишет данный период. И следующий поворот сюжета. Вот что должен чувствовать писатель в жизни, когда проводит себя и своих героев – слова через все униженья, что ты в 10, 20, 30, 40 чмо, а они Бог.

Юродствовать общину 6.

Я оказывается уже в каком-то там круге, интересно в каком, надо Данте читать. А я думал, что я в Мытищах и в жопе, потому что 30 лет о стенку стучишься, в которую всё улетает и ничего не прилетает, а потом она плачет, что она – ты, потому что ты одушевил с твоей тупостью и одержимостью.

Потом из неё прилетает всё в виде образов, как дети тебя и её. А эти красавцы плюются и блюются, что они ничего не чувствуют. Как же они всё почувствуют, если они хотели, а потом почувствовали, что это подстава.

Если ты подставляешься, то ты чмо, если ты подставляешь, то ты опять чмо, только другое. И тогда они решили отмазаться, а то, что отмазка тоже подстава, тем более подстава, это они, конечно, тоже почувствовали.

Но куда же им было деваться, если они себя сами загнали в угол с их манией выживать достойно, как в салоне Анны Павловны Шерер, где никто не говорит главного, про кровь, семя и деньги. И ток-шоу превращается в Интернет с зоной и психушкой.

А мы умудрились подставить не только себя, но и своих детей, не говоря о наших родителях, которые на нас рассчитывали как на последний шанс. Что мы с ними всю жизнь проговорим, и в последний момент тонущую субмарину спасём, как в остросюжетном боевике.

Спасём так, соединим прошлое и будущее зубами, как электрический проводок. И утонем, конечно, для реализма. И будем после этого смотреть видео. Ноги на спинке стула, в руках пульт и кто что любит, семечки, чипсы, виски, кофе. Как вы сюжеты наполняете собой, словно слова светом, как писатели.

Юродствовать общину 7.

Всё делается или всё не делается. Если всё делается, то должно же прийти какое-то указание, что всё делается? Ты хочешь указания или облегчения? Я хочу облегчения, потому что я устал как 300 спартанцев.

В сентябре надену чёрную куртку, в октябре надену вельветовую куртку, в ноябре надену искусственную дублёнку. Хромосомы – шромосомы, спасибо, что отопление не прорвало. Зосима и Савватий, спасибо, что с ума не сошёл. Каштановые седые волосы, спасибо, что сами причесались.

Ангел зачем-то меня разбудил, а зачем? В 3 часа ночи кто-то коснулся во сне, судя по тому, что страха не было. Спячка 5 лет. Я смог написать 5 повестей и 5 пьес. Это большое достижение, дойти до стены и пройти сквозь стену.

Исписал 100, но оставил 10, потому что спячка. Может быть, когда-нибудь потом, когда будут обстоятельства. Деньги, дом в деревне, рыбалка, грибы, ягоды. Буду ухаживать за родственниками, книги читать им вслух. А они будут плакать, и слушать, и вспоминать всю жизнь. Как всё так сложилось, пройти через смерть и запомнить жизнь. Смогу отредактировать.

А сейчас только страх и молитвы, чтобы дерево не упало на дом, чтобы отопление не прорвало, чтобы тёща выздоровела, чтобы дочка выздоровела, чтобы жена выздоровела, чтобы кошка выжила, чтобы мышка не скреблась. Много чего.

Юродствовать общину 8.

Когда нет отзывов это хорошо, когда есть отзывы это плохо. Когда нет славы это хорошо, когда есть слава это плохо. И дело даже не в ругательствах или похвалах, а в том, что если про него говорят, значит, оно умерло.

Зачем же я туда полез, на эшафот? Просто жена сказала, что она так больше не может. Я стал смотреть, где я могу заработать. И я увидел, что я прожил целую жизнь и ничего больше не могу.

Я понял, что этим не заработать, потому что это не кокетство, зато, когда травить будут, станет ясно, что я сделал, что мог. Глупо, конечно, зато красиво, в смысле, со звезды.

А здесь у нас на зоне, ну что за спрос, она за век перебывала всем: зоной, психушкой, ток-шоу, Интернетом. И придуривается, что у неё нет мозгов, чтобы было не так страшно прожить.

А ты ей, что это подвиг, 40 лет на работу ездить, и всё потерять. И как бабушка, и как мама, входить в вечность. Как рыбак, по колено, по пах, по грудь, с головкой. И как рыба плыть по небу и думать, хо, параноики, маразматики, сделали свою работу как смогли.

Теперь пусть эти со взглядом выпуклым, которые в Интернете воплощаются, что ничего не чувствуют, что-то почувствуют, подставить тошно, подставиться противно, а отмазаться нельзя.

Юродствовать общину 9.

Они же очень точные люди. Они почему так дорожат сдрыгнуться? Ну не то, что русские, а вообще все местные. Которые были сначала на зоне, потом в психушке, потом на ток-шоу, теперь в Интернете постепенно начинают быть.

Что такое Интернет? Ну, это человек наизнанку. Ну, вот, я прожил 40 лет и меня оглоушили, что ты можешь? И я пошёл в Интернет и увидел там сплошного Достоевского, истерику с кокетством и порнушкой по всем каналам, а Толстого там нет.

Ничегонетнасамомделевсёравно, от которого Чехов на стену лез, а Тарковский самосжигал своих героев и онкологией заболел. Не слишком ли я взвинчиваю тему? Слишком, слишком.

Итак, 200 лет назад декабристы разбудили Герцена, как писал Ильич в апрельских тезисах. 100 лет назад Толстой новую жизнь начал в 83. 50 лет готовился, родил 13 детей, дал им воспитание с помощью латифундии и стотомника летописи мемуаров, какие люди раньше были, чтобы их не забыли, проданных по сту рублей за штуку.

Вышел из подъезда и исчез. А я, а мне что делать? Покурить и выпасть в осадок? Да нет, не в этом дело, пока летит по небу астероид «Папа, забери меня отсюда, здесь очень страшно», а он летит ровно столько времени, сколько надо.

Надо принять решенье. Что ты будешь делать, как Толстой, который во всех, как зона, психушка, ток-шоу, Интернет за 20-й век, подставить тошно, подставиться противно, а отмазаться нельзя?

Я каждый год перечитываю его последние рассказы «Отец Сергий», «За что?», «Фальшивый купон», «Божеское и человеческое» лет 20 уже.

Одно дело спеть «Он есть свет и в нём нет никакой тьмы», и получить орден за заслуги перед отечеством четвёртой степени, когда одни самосжигаются, как герои Тарковского, а другие кокетничают по всем каналам, как порнуха в Интернете.

А Толстой по подъездам хрустит одноразовыми шприцами под каблуком, то ли киллер, то ли Робин Гуд. В исполнении актёра Максима Суханова, который сначала стал играть всех юродивых, потом бросил. Или ты играешь то, что тебе скажут, или ты с той стороны стены.

Какой стены? Такой стены. О которую автор 30 лет головой бьётся, в которую всё улетает и ничего не прилетает. А потом она через 30 лет рабочего стажа плачет, что она – он, потому что он сумел одушевить, облетев всю обитаемую и необитаемую вселенную.

Как медиум, как Мартышка Тарковского, у которой нет ног, которая когда читает чувственное стихотворенье Тютчева, стаканы по столу ездят, потому что она не экстрасенс, а пророк. Да не ног у неё нет, а пола, намекнул Тарковский.

Ну, в общем, я подумал, что, наверно, это не очень страшно, умереть. Наверно, я зря так подумал, потому что есть вещи пострашнее, чем смерть. Унижение, например. Или смерть и несчастье ближних, причина которых – твоя жизнь.

Но всё равно, это шаг, скорее похожий на просветление, чем на шаг. У меня так было мало раз, я не считал.

В школе, когда подумал, что я чмо, они Бог, потому что застучал. В армии, когда на губе плакал, что девочки с балкона булку белого хлеба сбросили, хотели познакомиться, что несчастье всё равно счастье.

В институте, когда удивился, что меня тоже любят, когда читал стихи, это было видно по глазам загипнотизированным.

В семье, с коляской когда гулял, по силе той ответственности. Можно было 40 лет на работу ездить, а можно было слова говорить, не нужные никому, как одиночество. Я выбрал второе, потому что это был Толстой, который из подъезда вышел и исчез, как декабрист.

В литературе, когда на острове, как поломанная камера на полу валялся, и точно знал, что она всё время снимает, как красиво, то, что было рационально до цинизма.

После литературы, когда все плюются и блююются на травлю слова без славы. И делают вид, что ничего нет. Не то, что Толстого или Тарковского, Максима Суханова или Б.Г. А вообще ничего.

Это такой сложный зоновский, психушечный, ток-шоумный, интернетовский финт ушами. Что то, что останется после ничего, которое до этого было всё, а теперь станет одно, можно взять полностью себе.

А потом им становится скучно. Ну и что? Они выходят на улицу. А там точно такие же. И Толстой.

Юродствовать общину 10.

То, что сказала Мария. Все всех любят и все всем помогают. А сказать об этом нельзя, потому что это работает и его не видно.

Журналы мертвы. Общество мертво. Какой выход? Нужно говорить не о выходе, а об исходе. Исход прост. Местные общины. Пусть без денег. Пусть без власти. Но тем более работающие.

Нужно ли говорить, что жизнь пойдёт за ними? Это плохо, это значит искушение деньгами и властью, но от этого не уйти. А сейчас нужно просто быть ими. Строй общину, Генка, из себя, потом ещё подтянутся люди, сразу вспоминаете вы. Слова, сказанные, не сказанные мамой на каталке в операционной.

Профессиональные цеха тоже общины, тем более общины, ведь настоящие общины выживают вопреки деньгам и власти, которые убивают людей, заставляют играть то, чего нет.

Настоящая община между телами, как на скульптуре, живой – воздух, а скульптура – глина. Поэтому так тяжело одному человеку юродствовать общину, которая себя боится, тогда придётся подставлять и подставляться, а так ничего нет и всё.

Назовём его хоть писатель, он не играет. Игрун, говорил дядя Толя, милиционер на пенсии в деревне Белькова Стрелецкого сельсовета Мценского района Орловской области по уходу за бабой Полей, Фарафоновой Пелагеей Григорьевной, маленькому мальчику с болгарскими чёрными глазами.

А он запоминал свою судьбу, что придётся всё время юродствовать общину. Как баба Поля плакала в 87 лет перед смертью, когда её дядя Толя обидел, который с ней 20 лет сидел в деревне, что это она во всём виновата, что мир такой получился. Это и есть юродствовать общину.

Она не ломалась, зачем бессмертному ломаться перед смертным? Это же не кокетство на ток-шоу. Она передавала эстафетную палочку маленькому мальчику с болгарскими чёрными глазами. А он чувствовал тоску, потому что понимал, что попался.

Сентябрь 2010.

© Никита Янев, 2011
Дата публикации: 28.03.2011 17:42:02
Просмотров: 2788

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.