Хождения Эммы-губернаторши и Миколы-пасечника

Сергей Кузичкин

Форма: Повесть
Жанр: Ироническая проза
Объём: 184521 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Сергей КУЗИЧКИН

ХОЖДЕНИЯ ЭММЫ-ГУБЕРНАТОРШИ И МИКОЛЫ-ПАСЕЧНИКА
В ЕНИСЕЙ-ГРАДЕ И ЗА ЕГО ПРЕДЕЛАМИ

К издателю.
Господин издатель! У тебя есть возможность стать соавтором сего произведения написанного на рубеже тысячелетий и, бесспорно в будущем оцененного по достоинству. Не упусти шанс вместе с автором обессмертить свое имя!

К читателю!
Господин читатель!
Если с первых строк первой главы тебе наскучило чтение первой части, не отчаивайся и переключайся сразу на вторую. Если там найдешь для себя что-то интересное, то вернись к первой части, со второй попытки она покажется тебе гораздо лучше.

ХОЖДЕНИЕ ЭММОЧКИ В ГУБЕРНАТОРЫ

Ироническая фантазия
Сочиненная господином Кузичкиным Сергеем Николаевичем в год 2000 от Рождества Христова в период с июля по октябрь.

Часть первая
ИДЕЙНАЯ

Глава первая
ИДЕЯ
Идея не может возникнуть сама по себе, она должна зародиться в черепной коробке какого-нибудь индивидуума. Не сразу четкая и сформулированная. Вначале расплывчатые предпосылки ее бьются о темечко мыслителя, мечутся в лабиринтах его извилин, соскакивают с кончика языка в виде каких-то словес и фразеологических оборотов, а затем уж...
Затем, в процессе общения носителя зарождающейся идеи с народом: мужчинами и женщинами, младенцами и стариками, крутыми и нищими, власть имеющими и работодателями, она, идея эта, принимает зримые, хотя пока не материальные, но все же черты. Она принимается, находит сторонников и продолжателей способных воплотить идею в жизнь и поиметь на этом ощутимую выгоду. Не всегда при этом родитель и носитель идеи пользуется плодами ее реализации на все сто, но иногда и ему перепадает 0,5 или 0,7 процентов прибыли.
Так было, в принципе, и на этот раз. Хотя на этот раз все было по-особенному. Впрочем, скажут мне: "Все идеи особенные и нет ни одной не особенной", и будут правы.
Но все-таки эта идея была и остается особенной по-особенному. Хотя бы потому, что родилась она мгновенно, ни с того, ни с сего, под напором общественности, бескорыстных людей и тех, кто не может жить без должностей и кресел.
И сама Эммочка скорее всего, ни при чем. Ни причем и Сочинитель этой идеи, и губернатор Сокол (вот уж кто действительно не хотел всего того, что произошло после воплощения идеи, да и самого воплощения). И большинство жителей Енисей-града и Сибирского края тоже вроде бы не причем.
Да, идею позвать Эммочку на губернаторство из Первопрестольной в Енисей-град, выдал Сочинитель, но его на это подтолкнули. Просто насели на него и он двинул мысль. А почему бы не двинуть, когда идей полна голова, но реализовывать их нет денег? А тут взяли и подвернулись реализаторы.
А дело было так...
Глава вторая
КАК ВОЗНИКЛИ ПРЕДПОСЫЛКИ ИДЕИ
Прежде чем начать рассказывать о предпосылках идеи, нужно поведать читателю о том, что представляла собой политическая, экономическая и частично культурно-литературная жизнь Енисей-града — столицы Сибирского края и самого края в начале нового тысячелетия, столетия, десятилетия и пятилетия.
Если поиграть легкими словесами, то политико-географическое и экономическое состояние города и края можно определить как: люди, люминий, люцерна, люсоповал. Эти правильно-неправильные по написанию и звучанию слова, вроде бы имеющие одно основание и частично один корень, сами по себе говорят, на первый взгляд, немного. Но понятие этих слов, учитывая особенности Сибирского края, весьма и весьма ощутимо. Некоторые люди из Енисей-града и Первопрестольной области извлекали из них корни до самого основания. Делали на этом навар, колотили капитал и открывали "зеленые счета" в Швейцарии и Швеции. Наиболее удачливые из них становились сказочно богатыми, а неразумные и менее счастливые либо пополняли число арестантов cледственных изоляторов, либо ложились под кресты и мраморные плиты на погостах необъятной родины. Люминий и люсоповал отождествляли собой промышленную мощь, люди и люцерна — крепость мысли и мышц, молоко, мясо, хлеб.(Хлеб тоже, как же без хлеба).
Государство Рось, в границах которого содержался Сибирский край и в составе которого произошла и происходит эта история, потрясали политические катаклизмы, в большинстве своем происходившие по неразумности государевых мужей и самих государей. Государи меняли политический строй как полотенца для рук: каждый вечер и каждое утро назначали новых премьеров, в результате чего менялись курс мериканского доллара и оптово-розничные цены на базарах.
Сибирский край и его столица Енисей-град, были одним из лакомых кусочков государства Рось. И жизнь края, и города целиком и полностью зависела от решений Первопрестольной. Именно там зарождались планы люминевых и вугольных войн, местом действия которых становился Сибирский край.
В конце ХХ столетия и второго тысячелетия очередные губернские выборы выиграл боевой адмирал Сокол и бои за передел собственности в крае вошли в решающую стадию. Те, кто делал на него ставку надеялись, что через два года он добровольно оставит пост и пойдет в президенты. В период губернских выборов это выглядело вполне реально и логично, но через полтора года после этого, в ночь наступления последнего года тысячелетия, президент страны Рельцин, добровольно отказался от престола и, как бы временно объявил своим преемником премьера Дорогина, назначив выборы президента через два с половиной месяца. Это было неожиданным и внесло сумятицу в ряды мечтателей о государственном троне. Большинство мечтателей временно отказались от притязаний на трон, видя неперспективность своих нынешних намерений. Ситуацию правильно понял и боевой адмирал. Не зря же он избородил тысячи миль по морям и океанам жизни, не зря преодолевал вброд мели и разливы. Так, что в предвыборную кампанию лишь чисто по инерции, без всяких перспектив, вяло ввязалась группка вечных оппозиционеров, делающая видимость, что способна организовать несколько боев за власть с премьером Дорогиным. К заклятым оппозиционерам власти примкнула пара губернаторов, два бизнесмена и одна женщина по имени Эмма.
Эмма эта, или как ее все называли, Эммочка была на вид просто милашка и очарование. Одно время при президенте Рельцине, она возглавляла отдел страны по защите и обеспечению населения. Надо прямо сказать, что некоторых жителей страны она действительно защитила и, наверное, кое-кого обеспечила. Но однажды, поняв, что всех кого хочет, при своей должности и своих правах она обеспечить и защитить не сможет, Эмма с ответственного поста ушла. Когда же объявили последние выборы столетия и тысячелетия, Эммочка решила себя испытать: посмотреть, как она будет выглядеть в компании известных политиков. Группа поддержки и сторонники у нее нашлись. Кроме родственников и близких знакомых, ее кандидатуру поддержали еще несколько неизвестных ей женщин и мужчин. Увы... Их оказалось менее одного процента из числа всех избирателей. В президенты Эммочка не прошла, но кое-где, кое-кем ее смелый шаг был замечен, примечен и отмечен.
Глава третья
ГЕНЕРАТОР ИДЕЙ
Оставим пока в покое ничего еще не подозревающую о непредсказуемом повороте своей жизни Эммочку свет-Лександровну, посылки и предпосылки идей и перейдем к самому предсказателю.
Впрочем, и сам этот предсказатель, почти полгода после избрания нового президента не ведал, что вскоре задвинет такое, что изменит всю ситуацию в крае, а он станет первым рационализатором.
Надо сказать, что человек этот (назовем его Сочинитель) был личностью очень и очень неординарной, известной в определенных кругах своими невесть откуда на него нахлынувшими идеями.
Как, из каких краев или областей необъятной Родины он прибыл в Енисей-град, никто толком не знал, да и знать в то время очевидно не хотел. Но, прибыв в столицу Сибирского края, человек этот довольно скоро стал завоевывать местный информационный рынок. Вначале по отдаленным районам, а потом, когда опубликовал в глубинке полное собрание своих сочинений написанных им к тому времени, смело оккупировал краевые и городские издания. Был период, когда фамилия Сочинителя появлялась в один день, сразу во всех газетах издаваемых в Енисей-граде. Но были и такие моменты, когда его подпись под газетными публикациями почти на месяц пропадала из средств массовой информации. Дело в том, что Сочинитель иногда давал себе передышку (сообщал редакторам: весь гонорар не заработаешь) и, купив пива, шампанского, копченой скумбрии, пропадал на некоторое неопределенное никем время. По одной версии он закрывался в девятиметровой комнате своего общежития и пропивал все деньги до последней копейки. По другой, собирал в кучу всех своих любовниц и пускался в тяжкий разврат. Как было на самом деле никто не знал и все только догадывались. Некоторые в этих догадках уходили очень далеко. В дни отсутствия Сочинителя в редакциях газет, он редко появлялся и на глаза соседей. Проживающие с ним на одном этаже, в одном с ним общежитском блоке видели его скромную спутницу жизни то стирающей в общественной умывальне белье, то моющей там же посуду. На свет Божий Сочинитель выплывал неожиданно. Обычно исхудавший и почерневший, скрывающий под темными очками синяки у глаз, с трясущимися руками. Появившись, первым делом, он россыпью бросал несколько свежих идей редакторам нескольких газет, а затем брался за перо и выдавал ряд нестандартных материалов из разряда пасквильных и ироничных. Постепенно приходя в форму, он сутками писал что-то авторучкой на белых листах бумаги, стрекотал за пишущей машинкой, сидел у монитора компьютера и выдавал, выдавал, выдавал. Прямо- таки шедевр за шедевром.
Один такой выданный им шедевр имел грандиозный успех. Он был размножен на ксероксе, распечатан на компьютере, переписан от руки и долго ходил по Енисей-градским редакциям зачитанным до дыр.
Этот факт заметили и отметили про себя некие деловые люди и доверили ему раскрутку и редактирование нового печатного органа. Когда же орган этот был хорошо раскручен и поимел небольшую популярность, эти некие люди решили поручить Сочинителю еще более грандиозную раскрутку, но тот совершенно неожиданно решил отдохнуть и, уже по привычке пропал на целый месяц. Некие призадумались, очевидно поняли, что для Сочинителя кресло редактора не главное и раскрутку перспективного направления поручили другому человеку. Но Сочинитель нисколько не пожалел об этом. Выйдя из своего, им самим профинансированного отпуска, тут же замахнулся на грандиозное изобретение. Решил создать ХДС. Перепробовав за тридцать с лишним лет в своей жизни не мало, увлекаясь, как ему казалось, серьезно, то спортом, то определенным вероисповеданием, но поочередно охладевая к тому и другому, он решил однажды вдариться в политику. Для этого он и провозгласил христианско-демократический союз.
В государстве Рось союза такого не было, как не было и самих христианских демократов. Были люди называющие себя христианами и многочисленные их течения. Были демократы с их многозначительными партиями и блоками. Но демократов да еще с христианским уклоном не было. Как не было христиан с демократическими замашками. У немцев в Германии были, у итальянцев в Италии тоже. Причем и в Италии, и в Германии эти союзы считались ведущими.
"А мы что хуже? — спросил сам себя Сочинитель, — И у нас ХДС может быть первой при современной-то неразберихе". И начал создавать христианско-демократический союз. Оригинальность этой идеи была в том, что зарождалась она не в Первопрестольной или Северной столице, а в географическом центре государства, в малополитизированном крае. Идея Сочинителя тут же была подхвачена редактором некой "Доргазеты" и газета эта стала рупором нового союза. Мало кто ожидал, но новорожденный союз резко пошел в гору и стал обрастать людьми, деньгами, офисами. Лидер союза на деньги политсовета купил себе черный френч, картуз, восемь модных рубашек, обзавелся секретарями и секретаршами. После того, как он снял офис прямо в здании краевой администрации, ХДС тут же был зарегистрирован, как новое прогрессивное политическое движение. Новое движение росло и подминало под себя некоторые старые. Но так было до определенного времени. Как всегда бывает в государстве Рось. Все вроде бы идет хорошо, хорошо и ничего не предвещает не хорошего, как вдруг наступает это самое определенное кем-то время и — бах! Все останавливается. Кто и по какому критерию определяет для всех нас это время — тысячелетняя загадка государства.
Идея установления в стране безграничного единовластия провозглашенная Сочинителем, хоть и была подхвачена многими влиятельными людьми в крае и государстве, нуждалась в очень больших деньгах. Очень больших денег ни у Сочинителя, ни у его последователей не оказалось и создатель нового политического союза решил попросить их у немцев и итальянцев. И те откликнулись, отправив своим росским односоюзникам марки и лиры. Однако нового лидера подвела его неопытность. Он очень уж доверился по финансовой линии бывшим доперестроечным однопартийцам и погорел. В итоге валюта не дошла до Енисей-града, затерявшись где-то среди Уральских гор, а ХДС распался. Более того, идею Сочинителя подхватил некий функционер из числа новых людей и друзей запада, трансформировал ее под чисто религиозную, раздув до пределов Первопрестольной. Видя такое дело Сочинитель дунул, плюнул, снял с себя френч и картуз, погудел месячишко-другой в пивной и подался репортером в "Профгазету" к одному старому хохлу, с предложением сделать издание для колхозников. И такое издание было создано. Получило оно название "Красная нива" и стало выходить приложением в еженедельнике. А Сочинитель стал мотаться по деревням и весям, собирать материалы в газету и клянчить деньги у руководителей бывших колхозов на содержание своего приложения.
В таком вот качестве его и застало время решительных действий.
Глава четвертая
РОЖДЕНИЕ ИДЕИ
В этом мире всем и вся заправляют определенные силы. Они всегда остаются невидимыми вооруженным глазом, используют кого-то в определенных ими целях, а потом, в случае успеха молча снимают пенки. Случись же неудача – спокойно отходят в сторону, а все шишки достаются тому, кого они использовали, выдвинув в лидеры того или иного движения. Эти самые силы делают политику, экономику, нередко культуру, во всем существующем на планете мире. Захотят – сделают значимой какую-нибудь занюханую и задолбаную ничего из себя не представляющую организацию, раскрутят ее по первому числу, подбросят к небесам. А захотят – развалят целую империю и создадут на ее месте хаос и мерзость запустения. Надумают – выдвинут в лидеры или депутаты высокого уровня какого-нибудь шизика. А шизик этот ничего не подозревая думает, что это он молодец такой, гений, всего на свете добился сам, повел за собой народ и у него все получилось. Ан-нет! Это у тех самых, не видимых глазом сил, все было просчитано и рассчитано. И это у них получилось и если что-то завтра будет не так, то "воздушный герой" лопнет в одночасье и улетит в небытие, а на его место взлетит новый.
Свою роль в расстановке сыграли эти самые силы и в Сибирском крае. В свое время они помогли грозному морскому офицеру – адмиралу в один миг стать губернатором в далеком от моря крае, а потом занялись другими делами и снова захотели перемен. Но каких? На эту тему они не подумали и зашли в тупик. Однако пребывали в неведении недолго. Силы они хоть и темные и не видимые простому глазу, но мысли у них в головах всегда водятся ясные.
Так вот, кто-то там из "темно-ясных", то ли увидел во сне, то ли вычислил с помощью медитации, то ли дошел своим собственным умом, но вдруг выдал "на гора" мысль, о том, что Сочинитель – пророк. И что именно он, этот полуалкаш, полугений, должен нынче же двинуть идею, реализация которой приведет к политической, экономической и моральной перемене в Сибирском крае. В тот же день группа господ под видом доброжелателей и сотоварищей Сочинителя пришла к нему на работу и вызвала на разговор, в конце которого падая на колени, стала просить-умолять дать ей совет на извечный вопрос: что делать?
-- Что делать, дорогой ты наш друг?-- просила рыдая группа из тринадцати мужчин каждый из которых был возрастом под сорок, -- Что же делать, чтобы край стал процветать, а народ зажил счастливой жизнью? Скажи, благодетель.
-- Да не знаю я,-- попытался отвязаться от группы Сочинитель, но один рыжий и настойчивый, сказал:
-- А ты подумай.
И дал хороших денег.
-- За просто так бери,-- прошептал на ухо рыжий, -- А идею выдашь, еще больше получишь.
И группа ушла. А Сочинитель, приехав домой с большими деньгами, сел за письменный стол пересчитать сумму и… был осенен идеей. Как ему показалось на первый взгляд идеей безумной, от которой его по первости бросило в дрожь, а затем в пот. Он не спал всю ночь, думал и размышлял. В пять часов утра за ним приехали и увезли в известное в городе официальное здание, где завели в затемненный большими шторами зал, усадили в президиум и велели изложить свои мысли. Сидевший перед большим количеством людей бывший лидер несостоявшегося ХДС, на удивление быстро, без тени робости и смущения, начал говорить.
-- Чтобы было очень многим хорошо в нашем городе и крае, а потом по всей стране, нужно избрать губернатором обаятельную женщину по имени Эмма.-- Сочинитель сделал паузу, проглотил слюну, обвел взглядом затемненномолчавшую группу людей и продолжил,-- Известную всем политическую личность, но находящуюся от нас на тысячи километров и никогда у нас не бывавшую.
Молчавшие стали молчать еще тише и переглянулись между собой.
-- Только и только ее и никого другого, - сказал твердо Сочинитель, -- Такого поворота событий никто не ждет и это сыграет свою положительную роль.
После этих слов некоторые сидевшие в первых рядах люди закивали головами, а один спросил автора идеи:
-- Вас что-то смущает?
-- Смущает, -- сказал громко Сочинитель, -- Смущает, потому, что я плевать хотел на политику и ваши разборки, я 17 лет не ходил ни на какие референдумы, но я еще уважаю адмирала Сокола и за него на последних выборах голосовал и супруга моя тоже голос свой ему отдавала. Я не могу пойти против адмирала. Что же делать?
-- А что делать? – спросил подойдя близко к Сочинителю один пожилой человек.
-- А нужно сделать вот что, – произнес Сочинитель, словно зомбированный отрешенно глядя в зал, -- Нужно предложить адмиралу такой пост от которого он не сможет отказаться. Может быть министра обороны. И предложить уже сейчас. Он не должен противостоять Эмме. Эмма же должна пройти избирательный отбор со стопроцентным результатом. Другого она не переживет.
-- Чего же хочешь ты, прародитель идеи? – спросили Сочинителя.
-- Несменяемого поста личного секретаря губернаторши и полного контроля над всей краевой прессой, -- не моргнув произнес прорицатель.
-- Хорошо. Ты это получишь. Твоя идея скоро осуществится.
Глава пятая
ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ИДЕИ
И идея осуществилась. Как и каким методом осуществляются идеи, об этом добрая половина ко всему привычного населения государства Рось знает. А вторая половина, если не знает, то догадывается. Народ в стране догадливый. Поэтому автор не будет описывать способы осуществления идеи и подробности событий связанных с осуществлением, а перейдет к тому времени, когда идея уже осуществилась.
То есть ко второй части повествования.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ
Глава первая
УТРО СОЧИНИТЕЛЯ
Сочинитель просыпался в одиннадцать тридцать утра. Лежа поперек семиспальной кровати, он обычно сбивал во время сна в кучу четыре верблюжьих одеяла и семь подушек и когда подавал голос, то горничные и телохранители еще полчаса отыскивали его среди сорока простыней и вышеупомянутых постельных принадлежностей. Когда, наконец его находили и укладывали по вдоль кровати, две самых резвых горничных кидались к его ногам и начинали нежно щекотать пятки. Две других приступали к поглаживанию его груди и живота, а еще одна дородная бабенка-нянька бросалась расчесывать кудри.
-- К вам супруга просятся.—доложила ему первая телохранительница, семитонная Маня, -- Уже добрых два часа ждут.
-- Дай ей триста баксов и скажи, чтобы приходила вечером, -- сказал Сочинитель и Маня, достав из бронированного бюстгалтера баксы, выходила из спальни. Все семнадцать окружающих женщин – телохранительниц: толстенных и грозных, горничных: длинноногих и стройных, неженок: миниатюрных и аккуратных находились у его кровати в обычной своей спецодежде: тоненьких, но пуленепробиваемых трусиках и таких же лифчиках с кружевами.
Приняв пятнадцатиминутную порцию необходимой женской ласки в анфас, Сочинитель затем переворачивался навзничь и ласки вспыхивали с новой силой. Теперь уже на десять минут: от пяток до икр ног, бедрам, в районе ягодиц, по пояснице, лопаткам и плечам. Когда нежные прикосновения заканчивались, ласкаемый объект несколько минут лежал совершенно неподвижно, а затем резко садился на кровати, вскакивал на ноги, подпрыгивал до низко висевшей люстры и бегом мчался в сауну, а после в душевую. Там над ним специальные люди женского рода производили процессы бритья, омовения, макияжа. Завтрак он принимал одетым в длинный бархатный черный халат, сидя один за столом на 140 персон. По приказу Мани ему подавали стакан томатного сока, пучок укропа без соли, глазунью из трех яиц и один банан, на десерт. Прожевав все это и прочистив зубы зубочисткой Сочинитель шел одеваться. В процессе одевания принимали участие все семнадцать допущенных к его телу женщин. Одна подбирала темную с плотным воротничком футболку способную отразить очередь разрывных пуль, другая приносила темные лавсановые брюки, которые не могли бы разорвать летевшие на них россыпи осколочно-фугасного снаряда. Сразу несколько очаровательных дам подавали чудо-френч черного цвета испытанного на непробиваемость реактивным снарядом. Потом на Сочинителя надевали непропускаемые электроток носки и черные туфли способные выдержать взрыв противопехотной мины. Завершением всего одевания были: прорезиненный картуз смягчающий в десять тысяч раз удар бетонной балки весом до трех тонн, и солнцезащитные пуленепробиваемые очки.
С очками особая история. Очки заказала (читай:подарила) Сочинителю сама Эммочка. Сей щедрый губернаторский подарок сделала она ему накануне его отъезда в Северные территории края. До администрации губернаторши дошли слухи, что на Сочинителя готовится наезд от функционеров некоторых группировок. Не то КП, не то ЛД, не то ЯБ. Консультанты по Северу сообщили, что возможен террор и террористы могут заказать выполнение задания снайперам из числа охотников способных попасть в глаз белки с расстояния 330 метров.
-- За бутылку водки и пачку махорки охотников будет хоть отбавляй. Север-то, он по прежнему голодный.-- прокомментировали спецы по антитеррору.
И Эммочка заказала для Сочинителя пулеотражающие темные очки. Очки были рассчитаны не на отбой, а на отвод пуль. Не долетев до цели три метра пули резко уходили вверх или вниз под девяностоградусный угол. Сочинитель опробовал очки в первой же поездке и очки показали на что они способны. Они отвели восемь пуль, а губернская охранка сняла с крыш многоэтажных домов и верхушек коробельных сосен 32 киллера. С той поры обладатель чудо-очков разоружал глаза только в своей резиденции и то, перед погружением в сладкий сон.
Сочинитель уже было собрался выходить из покоев, как Маня доложила, что к нему приехал сын.
-- Один? - спросил Сочинитель.
-- Один. Вы же сказали ему не таскать с собой невестку, с ее неисчерпаемыми желаниями.Теперь он приезжает только один.
-- Тогда зови.
Двадцатилетний сынуля во фраке, бронированной "бабочке" и светоотражающей бейсболке козырьком назад, ворвался в приемную.
-- Папа! -- обратился он к Сочинителю прямо с проема двери, -- Надо срочно загасить два международных конфликта.
Маня поднесла Сочинителю таблетку валидола, ибо тот побелел как хорошо выстиранная простыня.
-- Го-говори...-- выдавил из себя Сочинитель, положив таблетку под язык и обняв сыночка за плечи.
-- Я случайно загнал бронепоезд на основные пути республики Акасии, а он там взял и повредил рельсы и движение поездов по всей однопутной магистрали прекратилось.
-- Давно прекратилось?
-- Месяца два назад.
-- А почему акасы молчат? -- спросил Сочинитель Маню.
-- Правительство республики прислало нам четыре ноты, -- сказала спокойно Маня, -- Но сами знаете - это они для порядку только. Ведь никто давно уже по железной дороге не ездит. Энергетики два года электричество в Акасию не дают. А на тепловозы нет у них солярки. Это ведь не наш славный Сибирский край, где давно все проблемы решили.
-- Подскажите им, чтобы использовали паровозы. Притащили нам бронепоезд, а мы потом затраты покроем. Мне этот броневик скоро нужен, я с него в апреле новые тезисы буду говорить.
-- Уголь в Акасии только бурый остался -- плохо горит, -- заметила Маня.
--- Дровами пусть кочегарят! -- повысил голос Сочинитель,-- Дети у них в школах все равно не учатся -- парты простаивают. Рубить парты на дрова и на топливо паровозам отправлять и доски классные туда же.
-- Указки учительские хорошо горят, -- вставил сынуля.
-- И указки, и высушенные половые тряпки, и швабры, и прочий инвентарь -- все в топку! -- громко говорил Сочинитель, -- Будут знать, как отдельно от нас жить. А если присоединяться надумают, новые школы им построим, с новым оборудованием! Так что давайте, поторопите их с паровозами, не то таможенные пошлины им ужесточим.
-- Спасибо, папа.-- поблагодарил сынок, -- Но только тут еще вот какое дело...
-- Ну, говори, не томи!-- поторопил Сочинитель.
-- Я тут на воздушном шарике с ребятами на оленей охотился. Ну и мы случайно, честное слово, не нарочно, два стада вместе с пастухами загнали к океану. А они там на льдину сиганули, а та того... В общем взяла и оторвалась от берега. И они на ней, с оленями... Дрейфуют теперь...
-- И что?
-- А то, что венкийцы мне теперь летать над их территорией не дают. Как увидят дирижабль, так и пуляют из ружей. Откуда только патроны берут?
-- Они порох из собачьей шерсти делать научились.-- сказала Маня, -- А на заряд соль идет.
-- А что им в качестве компенсации надо? -- спросил Сочинитель.
-- Ясно что. Спиртосодержащей жидкости, -- снова сказала Маня,-- Мы им уже посылали четыре ящика стеклоочистителя...
-- Это который стеклорезом зовут?
-- Но они им посуду мыть стали и очки протирать
-- Они про стеклоочиститель не понимают. Вы им одеколону пошлите несколько коробок. "Тройной" у них за коньяк идет. Или "Цитрусовый". Тот цитрамоном в народе называется. Вещь крепкая, по себе знаю.
Маня сделала запись в блокноте и кивнула: мол, все поняла.
-- Уладим конфликты, -- похлопал по плечу сына Сочинитель, -- А ты кончай давай баловать. Че тебя в Венкию-то потянуло? Своего края не хватает? Сидел бы с молодой женой на берегу озера, рыбу ловил, пил минеральные воды.
-- Она рога оленьи захотела...-- опустил глаза сынок.
-- Рога? Ей что мало рогов, что ты наставляешь?
-- Ну ладно, папа, не надо про это...-- взмолился сын.
-- Хорошо, займись делом. Как только снег сойдет: возьмешь два отряда казаков -- все равно без дела околачиваются по пивнушкам - и отправляйся северные леса исследовать. Деревья по сортам перепишите. Составите картину запасов леса на нынешнее столетие. Будем с етьнамцами торговать. Заодно по лету-осени ореха заготовите. Говорят нынче кедрачу много будет. Орех -- тоже наша валюта.
-- В тайгу что ли ехать? -- поморщился сынок, -- Там мошкары -- тьма, заест заживо.
-- Не заест. Шашек возьмешь дымовых побольше, взрывных пакетов. Только тайгу мне смотри не пожги. А то я тебя знаю...
-- Не пожгу...-- сказал сынуля и начал переминаться с ноги на ногу.
-- Что еще?-- спросил Сочинитель.
-- Маринка хотела у тебя "Мерс" восьмисотый попросить...
-- Слушай, ты где такую автолюбительницу нашел?-- возмутился Сочинитель.-- Полгода назад я вам на свадьбу "Вольво" подарил, а она автомашину на тумбочку под телевизор променяла. "Шевроле" выпросили -- на люстру размен сделала. "Мерс" за холодильник отдаст?
-- Без холодильника тоже плохо, -- сказал сын, -- Кастрюлю с супом на ночь поставить некуда даже...Так на печке и киснет, а утром новый суп варить приходится.
-- Будет тебе "Мерс" .-- махнул рукой Сочинитель, -- Но это последний мой тебе автоподарок. Так и передай своей ненаглядной.
Сынуля засиял и довольный помчался в гараж за новым "Мерседесом" престижной восемисотой модели. Сочинитель же взглянул на часы, поправил очки и дал команду телохранительницам:
--На выход!
Глава вторая
ДЕНЬ СОЧИНИТЕЛЯ
Примерно в тринадцать двадцать кортеж из восьми автомобилей и пятнадцати мотоциклистов двинулся с юго-западной окраины города-- поселка Дачного, где находился особняк Сочинителя и направился к центру Енисей-града.
Во время его движения на всем шестикилометровом маршруте по улицам и переулкам к нему прилегающим, городское движение замирало, и светофоры давали только зеленый цвет. Машина Сочинителя шла в колонне четвертой или пятой. Водительница Леля - мастер спорта по автогонкам, дело свое знала прекрасно. Рядоми с водительницей всегда располагалась Маня, которая с помощью радиотелефона командовала всем движением. Сам же Сочинитель в это время настраивал себя на трудовой день, находясь на заднем сидении авто. Он рассматривал важные бумаги, делал необходимые подписи на нужных документах, которые подавала ему утренняя секретарша -- голубоглазая с прической Мальвины Мариночка, сидевшая рядом с ним.
Заканчивая недолгий путь, кортеж останавливался на улице Публики, у двенадцатиэтажного здания издательского центра. На этих этажах находились редакции всех печатных приложений города и края. Официально на территории Сибирского края была зарегистрирована одна-единственная газета с красивым названием "ЭММОЧКА". "ЭММОЧКА" выходила один раз в год на хорошей импортной бумаге с цветными фотографиями, в прекрасном полиграфическом и графическом исполнении на 126 страницах. Огромный, на всю первую полосу, портрет губернаторши неизменно являлся гвоздем номера. Еще 125 ее фотографий органично дополняли его на каждой отдельной полосе. В обязательном порядке в каждом номере давали фото главы края и все остальные ежедневные, еженедельные и ежемесячные издания, являющиеся приложениями к главной краевой газете "ЭММОЧКА". Среди них были: и старейшая в крае и государстве газета "Красный раб", и появившаяся во времена недостроенного коммунизма молодежная "Красный ком", и возникшие в период псевдодемократизма "Красный проф" и "Вечерний крас". Приложениями к главной газете являлись также многотиражные издания заводов, комбинатов и фабрик. Такие как: "Сибирский бум", "Заводской гуд", "Комб-строй". Среди всех этих и других приложений было одно, которое беспрекословно выделялось среди других. Основное приложение к губгазете: "Красная нива". В былые времена ничем не примечательный вкладыш сельскохозяйственного направления состоявший в "Красном профе" редактировал сам Сочинитель и, естественно, в ранг первого приложения он ввел именно свое детище.
В Сибирском крае и Енисей-граде во все времена любили красный цвет и название "Красная нива" в виде семиметровых металлических букв покрытых светоотражающей пленкой украшало теперь крышу двенадцатиэтажного здания.
Когда Сочинитель выходил из машины, у парадного входа его встречали два вооруженных охранника и дневная секретарша Сонечка, лицом похожая на дочь Аллы Пугачевой. Мощная Маня, в эффектном розовом платье, шустро вбегала на крыльцо и, оттеснив нескольких внутренних охранников, открывала входную дверь издательско-редакционного корпуса. Когда же Сочинитель входил в здание, его по стойке "смирно" приветствовали начальник охраны и лифтер, а два открытых лифта ждали на выбор. Но Сочинитель предпочитал идти пешком и громко и отрывисто объявлял об этом. Вся процессия из 15 человек безропотно преодолевала за ним и Маней 18 ступенек и один лестничный проем. Главный офис Сочинителя на втором этаже. Именно здесь несут службу более половины секретарш Сочинителя-27, и третья часть его охранников-32. Сам офис, не считая приемной, составляет 240 квадратных метров, большую часть из которых занимает рабочий стол -- 160 метров в квадрате.
Пока Сочинитель проходит по коридору, общается с помощью поцелуев с секретаршами и в виде рукопожатий с охранниками, Маня проверяет двери и окна его кабинета и приемной. Когда патрон подходит к своему рабочему месту, все меры безопасности уже соблюдены. Сочинитель входит в кабинет, медленно обходит стол и, плюхнувшись в огромное кресло, едва видимый, растворяется в нем на пять минут. Маня с ходу плюхается на огромный кожаный диван стоящий недалеко от двери, продавив его до самого пола, забрасывает ногу на ногу, бесстыдно оголяя громадные бедра в разрез платья, подкладывает под голову подушку и берет под прицел своих глаз весь метраж кабинета. Как в квадратном, так и в кубическом эквиваленте.
С этого собственно и начинается работа Сочинителя и его первой помощницы.
А в приемной уже один за другим жаждут войти на прием к хозяину кабинета редакторы и отдельные сотрудники отделов и приложений. Первыми спешит увидеть его, а потому торопится спуститься с третьего этажа, где находится отдел свиноводства "Красной нивы", тройка специалистов по поеданию сала: Пашюк, Безразмеренко и Даменко. Они идут с докладом о положении дел в свиноводческой отрасли края и несколькими килограммами свежекопченого сальца. За ними, с четвертого, гремя двумя флягами с медом, тяжело дыша и потея, доходит до приемной известный в крае поэт-пасечник, возглавляющий отдел пчеловодства. С пятого, с перебранкой, по лестничным маршам, подтягиваются супруги Козлотуровы из отдела крупного и мелкого рогатого скота. Потом вереницей тянутся к приемной образовывая веселую очередь растениеводы, механизаторы, удобренцы, прогрессисты и разработчики научных идей. С другой стороны молча в вереницу выстраиваются пессимисты из "Красраба", авнтюристы из "Краскома", очковтиратели из "Вечкраса", патриоты из "Краспрофа" и "Красгаза", вечно ропчущие демократы из "Москома в красе". Все, кто тайно, кто явно несут подарки, все чего-то хотят. Сочинитель никому не отказывает. Все всем обещает, даже подписывает некоторые принесенные бумаги, но некоторых просит повременить с просьбами. Многие кивая, соглашаются, но некоторые проявляют настойчивость. Особенно свиноводы. С присущей ему наглостью, опытный боец свиноводческо-издательского дела редактор Пашюк, настаивает на том, чтобы в столовой кормили людей салом не только в обед, но и подавали его на завтрак. Тем самым уроженец вечно неунывающей Хохляндии надеется иметь прямую выгоду -- сбыть все накопившиеся у него запасы прошлогоднего и позапрошлогоднего сальца по нынешнему курсу валюты. Сочинитель обещает подумать. Он не может сказать "нет" своему бывшему главному редактору, а потому оставляет пенсионеру надежду. Но старик не уходит и просит гарантий.
Видя такую назойливость, в дело вступает Маня.
-- Пора пить чай.-- говорит она, вставая с дивана, и главный свиновод края склонив голову уходит. Зато почти тут же входит Сонечка, а с ней еще три секретарши. Они приносят горячий чай, бутерброды, минеральную воду, томатный сок.
-- Я распорядилась, чтобы к утру подготовили ваш самолет,-- говорит за чаепитием Маня, забрасывая в рот, как семечки, бутерброды, -- Вы не забыли, что завтра вам лететь к Эмме Лександровне?
-- Помню, помню, Манечка,-- улыбается Сочинитель, думая в эту минуту: сколько будербродов сможет проглотить его главная телохранительница за один присест. -- Нынче славная наша Эмма свет-Лександровна проводит время на острове Сардиния. Я там еще не был...
-- Я тоже, -- говорит Маня, проглатывая двадцать первый бутерброд, на этот раз с черной икрой и сыром.
Седьмой год Сочинитель встречается со своей благодетельницей далеко за пределами края. Сразу после избрания ее губернатором, Эммочка почти полгода жила в Енисей-граде. Путешествовала по Сибирскому краю, создавала на местах крепкую прогубернаторскую власть, но потом, неожиданно, все это дело перепоручила Сочинителю, а сама подалась по Европам. На это были свои причины о которых расскажем ниже. Через год после своего избрания, губернаторша стала наведываться в край один раз в месяц, на один день. Узнав, что на вверенной ей территории ее правление проводится в жизнь более чем правильно, она со спокойной душой подалась путешествовать по Африке. Через два года она стала появляться в Енисей-граде один раз в квартал, через три -- раз в полгода, через пять -- раз в год. А потом...
А потом один раз в три месяца с докладом к ней стал ездить, летать и плыть Сочинитель. Такое положение дел устраивало абсолютно всех. И, в первую очередь весь краевой электорат -- население губернии. Само население уставшее при бывшем правителе, от выходок всякого рода заезжих администраторов, теперь забыло о визитах и видела в глаза только одного -- своего в доску, Сочинителя, за что буквально боготворило Эммочку. Более того, население заочно полюбило ее и теперь даже скучало по ней на расстоянии. Поэтому в часы ее выступления перед губернией, записанные на видео, население рвалось к телеэкранам, оставляя все свои дела, а заодно пустыми улицы сел и городов. Примечательно, что во время выступлений губернаторши по телевидению никаких преступлений на территории края не совершалось. Жулики, воры, грабители и редкие насильники забывали на это время о своих гнусных делах и со слезами умиления смотрели на дорогое для всех лицо и слушали божественную речь срывающуюся с прекрасных уст губернаторши, обращенную к каждому жителю Сибирского края, независимо от того имеет ли он прописку или живет здесь нелегально. Устраивало это и саму Эммочку, которая теперь была уверена, что ее избиратели, ее народ, уж ни за что не откажутся от нее, а потому у неё есть прекрасная возможность сочетать сразу два дела: быть губернатором Сибирского края и посмотреть весь мир. Устраивало это и Сочинителя получившего вдруг всю полноту власти в крае и постоянно расширяюшего свои географические познания во время поездок к Эммочке.
А сколько радости дарили друг другу во время кратких встреч Эммочка и Сочинитель!
-- Как, дорогой мой Сереженька, уже прошло три месяца?-- всегда удивленно спрашивала губернаторша своего близкого друга, когда тот приезжал к ней с рабочим, вроде бы, визитом. А потом они долго и жадно беседовали наедине. Иногда беседа заканчивалась под утро и шум прибоя, доносившийся до Эммочкиной спальни. А какими красивыми и романтическими были проводы Сочинителя на место правления! Жаркие поцелуи, оркестр, гвардейцы в форме времен Петра. Сочинитель улетал, уплывал, уезжал от губернаторши вдохновленный, вез речь и тезисы народу Сибирского края. И народ, вдохновляясь от этих речей и тезисов, единодушно продлял срок пребывания у власти своей любимице еще на один срок, еще и еще.
-- Ну что, Сергей Николаевич, будем принимать еще страждущих видеть вас или перед обедом расслабухой займемся, -- спрашивала Маня, когда чаепитие заканчивалось.
Под "расслабухой" Маня имела ввиду массаж эрогенных зон, со всеми вытекающими оттуда последствиями. Расслабуху Маня проводила лично, укладывая Сочинителя на диван, предлагая ему одновременно за занятием разгадать два-три кроссворда.
Сочинителю расслабуха нравилась, но он предчувствовал скорую встречу с Эммочкой, общество молоденьких сардиночек для которых нужно было поберечь силенки и не зная, что делать, спросил Маню:
-- А кто там на прием еще ломится?
-- Да эти самые личности, что раньше называли себя писателями.-- Маня положила перед патроном длиннющий список фамилий,-- Хотят получить лицензию на право заниматься писательской деятельностью в наших газетах. А некоторые желают защитить сертификат качества на написанные ими писульки. Хотят писать и печататься, в общем.
Сочинитель глянул на фамилии в списке. Многие из записанных там были знакомы ему лично. Это были люди из числа редакторов и авторов литературных журналов, что в свое время игнорировали творчество Сочинителя. Не печатали его в бывших своих газетах и журналах или оставались безучастными к его просьбе о приеме в Союз Енисейских писателей. Сочинитель отродясь не был человеком злым, а тем более злопамятным, но факты равнодушного отношения к себе помнил, и, взяв контроль над всеми СМИ в крае, подписал у Эммочки указ устанавливающий печатать в газетах и журналах только тех писателей и журналистов, кому он лично выдавал лицензии на право заниматься творчеством и сертификаты качества определяющие уровень написанных статей и рассказов. Естественно, равнодушно относившихся к его творчеству людей в списках не было. И сегодня, накануне отъезда, Сочинитель не хотел видеть их кислых рож и слушать их нескладных комплиментов, а потому выбрал более приятное занятие -- объявил на сегодня прием законченным и ударился в расслабуху.
-- Пусть дозревают, -- сказал он о горе-литераторах, уходя в Манины руки.
Здесь настало время рассказать читателю немного о Мане-семитонке. Кто она и откуда вдруг появилась в жизни Сочинителя и истории края, заняв там далеко не последнее место.
В бытность свою начинающим редактором сельхозприложения, Сочинитель искал себе корреспондентов и однажды одна пенсионерка из числа начинающих газетчиков, предложила ему кандидатуру своей дочери, сказав, что она у нее студентка, активистка и тяжелоатлетка. Сочинитель пожал плечами, но мама-пенсионерка поняла это по-своему и на другой день привела Маню. Здоровенная молодая девка шла по узкому коридору редакции, а под ней прогибались половые доски и плиты перекрытия, над головой качались плафоны, на стенках дрожала наглядная агитация. Когда же она с трудом втиснулась в проем двери, чуть не вырвав дверные косяки, со стены на стол Сочинителя упал портрет Сальвадора Дали. А когда она сказала полубасом обращаясь к Сочинителю: "Это вы Сергей Николаевич будете?", сама собой захлопнулась оконная форточка, а стекло ее треснуло на четыре части, Сочинитель понял:"Сама судьба прислала ему эту бой-бабу". В то время бой-баба была еще девственной девушкой и о своем головокружительном продвижении в обществе будущего фаворита губернаторши не помышляла. Она просто хотела работать и писать. Однако, увидев Сочинителя: такого маленького, талантливого и беззащитного во френче и темных очках, она вдруг поняла в чем состоит ее земное предназначение. В том, чтобы беречь этого человека, любить его не смотря ни на что, пусть без взаимности и быть всегда рядом. Поэтому она молча подошла к нему, сняла темные, тогда еще не бронированные очки, прижала его к себе мертвой хваткой правой руки, левой отвела его голову назад и поцеловала в губы.
-- Я буду работать с вами, -- уверенно сказала она, -- Зовите меня Маня.
И Маня действительно стала работать рядом с Сочинителем. Мало того, она стала жить рядом с ним, став для него, не смотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, и мамой, и секретаршей, и любовницей, и защитницей в прямом смысле этого слова. Ее нисколько не интересовало мнение супруги Сочинителя, ее ревности она, казалось, не замечала и сердобольная супруга постепенно свыклась с постоянным присутствием Мани.
-- При мне они вместе не спят и ладно, -- говорила супруга подругам, -- А Маня девушка добрая, в обиду моего не даст.
С того времени все командировки и все свои сделки Сочинитель совершал только в компании с Маней.
Он перестал с ней спорить и полностью доверил ей всю организацию своего быта и досуга. Маняня -- как звал ее писатель, была не глупой. В свое время она сделала не мало, чтобы сблизить своего шефа с Эммочкой. А когда это произошло, она внушила губернаторше, что Сочинитель: "такой душечка и просто не может не нравиться порядочным женщинам", отведя тем самым от себя возможный ревностный гнев главы края. Влюбив Эммочку в Сочинителя, Маня подослала к губернаторше гадалку, и та нагадала ей, что любовь Эммочки будет долговечной, а правление пожизненным, только в том случае, если Эммочка как можно реже будет бывать в избравшем ее крае и встречаться с Сочинителем не часто.
-- Тем желанее будут встречи, тем больше он будет любить вас и стремиться вас видеть...-- сказала гадалка и Эммочка поверила ей всем своим бабьим сердцем.
После этого Эмма Лександровна назначила Сочинителя своим первым замом по всем без исключения вопросам, отправившись, по совету гадалки, путешествовать по миру, есть плоды цитрусовых, срывая их прямо с дерев. Это должно было, по словам ворожеи, продлить Эммочке молодость, желание любить и жить долго.
Таким вот образом Сочинитель стал полуофициальным головой всего Сибирского края и так вот Маня-Маняня стала неофициальной первой леди в регионе и городе.
... Расслабуха была в разгаре, когда в дверь постучала и тут же вошла ко всему привычная Сонечка.
-- Прошу прощения,-- проверещала она тоненьким голоском, -- Но к вам, сметая все кордоны, ломится женщина называющая себя вашей любовницей.
-- Где она? -- хрипло спросил Сочинитель. Он лежал на диване полуобнаженный, лицом вниз, а Маня, сидя у его ног, обрабатывала ему поясницу.
-- Уже в приемной...
-- Вот стерва,-- выругался Сочинитель, -- Принесло ее на самом интересном месте.
-- Хотите я ее в окно выброшу? -- спросила Маня, не отрываясь от своего занятия.
-- Нельзя,-- запретил Сочинитель,-- Придется встать и принять.
Сочинитель, крехтя, выбрался из-за Мани, встал и набросил френч на голое тело.
В приемной что-то грохотало, из-за двери слышались громкие голоса и возня, потом дверь резко распахнулась и в кабинет ворвалась возбужденная стриженная блондинка, в короткой юбчонке и легкой блузочке.
-- Почему меня к тебе не пускают? -- кричала ворвавшаяся, пытаясь обогнуть стол и приблизиться к Сочинителю. Однако Маня была начеку. Выдернув из волос заколку, она пустила в ход свою толстую двухметровую косу. Коса, выстрельнув арканом, ухватила руку блондинки и с силой вернула ее на исходную позицию -- к двери.
-- Отпустите меня, отпустите,-- кричала блондинка, пытаясь отделаться от Маниной косы.
-- Спокойно, Марина, -- сказала ей невозмутимая Маня, -- Успокойся, приведи себя в порядок.
-- Почему, почему, ты позволяешь этой девке так обращаться со мной?-- заплакала было блондинка, но тут же забыла про слезы,-- Не называй меня Мариной. Я уже год как поменяла имя.Сейчас я Марсия! Теперь меня зовут как героиню любимого моего сериала. Правда я на нее похожа?
-- Успокойся, Марсия. -- сказала невозмутимо Маня и, развернув блондинку к себе лицом, подтянула ее изогнув косу, к себе, а затем с силой отбросила на диван.
-- Не шуми, -- сказал Сочинитель обращаясь к Марине-Марсии, -- Я же на работе.
-- Знаю я твою работу, -- проговорила уже освобожденная от пут блондинка, перекладывая ногу на ногу, -- Вон брюхо голое торчит. Наверняка со своей кобылицей тут скачки устраиваете.
Марина кивнула в сторону Мани, но та пропустила ее слова мимо ушей.
-- Когда мы познакомились ты любил меня. Обещал взять в путешествие по Греции, а теперь сторонишься...-- снова всхлипнула Марина-Марсия и закрыла лицо руками.-- А я ведь по прежнему люблю и каждый день жду тебя.
-- Не верьте ей, -- сказала Маня, -- В подаренной вами квартире она устраивает оргии с сомнительными личностями вроде бичей-музыкантов. А на вашей машине катается с директором театра.
-- Шпионка! - блондинка оторвала руки от лица, слез как не бывало, -- Шпионишь за мной, да? Гадина.
-- Нужна ты нам, шлюха!-- отреагировала на оскорбление Маня, скручивая косу в прическу.
-- Сама шлюха! -- снова взорвалась блондинка, пробуя было встать, но Маня придержала ее рукой за плечо.
-- А ты что молчишь, что молчишь?-- обратилась блондинка к Сочинителю,-- Убери эту вздорную толстуху!
-- Я тебя сама сейчас уберу.-- Маня схватила своей огромной пятерней непрошеную посетительницу за блузку и потащила ее к двери.
Сочинитель молча смотрел, как Маня швырнула блондинку в руки охранников и захлопнула дверь. Любовь, конкретно к этой женщине у него давно прошла. Как и ко многим другим. А может быть и не было никакой любви и он, лишь с легкой грустью вспоминал время, когда мог запросто, с помощью стихов и вина знакомиться с романтически настроенными женщинами, самостоятельно строить с ними отношения и не спеша переходить в общении от вздохов, ахов, сладостной истомы к физической близости.
Теперь это все осталось далеко, в каком-то кажется уже не реальном близком прошлом. С некоторых пор быстрая любовь для него была исключена. Любую понравившуюся ему мимоходом бабенку, спецслужбы губернаторши сразу же брали в оборот: наводили о ней справки -- от времени и места рождения до ее последних половых связей. Тайно и явно брали анализы, а затем уж, если здоровье девицы позволяло, везли ее на свидание к патрону. Иногда с момента встречи до свидания уходило до двух суток. Часто за это время Сочинитель увлекался уже другой дамой и об обследуемой забывал. А даже если и не забывал, то романтику тайного свидания порой на нет сводили так называемые меры личной предосторожности. До того, как дама попадала в покои Сочинителя ее несколько раз обыскивали, мыли и переодевали и она после такого пристального внимания к ее персоне, представала перед ним как подготовленная к расстрелу: закомплексованная и испуганная.

Так что обоюдного удовольствия свидания эти приносили редко.Поначалу Сочинитель негодовал, но Маня напоминала ему о том, что он не имеет права входить в контакт с людьми из группы риска, что он -- достояние края, страны, и даже мировой литературы. Что он нужен народу и читателям. Что он один, а таких баб сотни, тысячи и миллионы. Убеждения и принятые меры возымели свои действия и любовные похождения первого зама губернаторши были сведены до минимума.
-- Сергей Николаевич, вам сегодня нужно еще посетить детский приют, оставить там пожертвования, а потом быть в городском ДК на презентации книги.-- прервал размышления Сочинителя голос, как всегда незаметно вошедшей Сони.
-- Чьей книги? -- спроосил он тихо, находясь еще во власти воспоминаний.
-- Вашей.
-- Стихов или прозы?
-- Литературных пародий.
-- Пародий? Когда же я успел их накатать?
-- Они собраны за весь период вашего творчества, по газетным подшивкам.
-- Хорошо, Сонечка. Будем сегодня сворачивать работу в офисе.
Глава третья
ВЕЧЕР СОЧИНИТЕЛЯ
Посещение приюта и презентация прошли обыденноскучно. Сочинитель выступил с краткой, но емкой речью, какие он научился создавать мастерски прямо на ходу. Довел до слез воспитателей и остальной персонал приюта, а также часть своей свиты. На презентации же больше говорили за него и про него. Здесь он узнал, что его уже причислили не только к числу живых классиков от литературы, но и в разряд гениев. Это было немного приятно и даже звучало не фальшиво. Потом он раздавал новые книжки с автографами и отметил, что и в приюте, и в фойе горДК появились картины изображающие его вместе с Эммой на фоне городских достопримечательностей.
"Это что-то новое" -- подумал он. Еще год назад во многих учреждениях края можно было видеть портреты только лишь одной губернаторши, а фото его физиономии в темных очках печатались на настенных календарях и украшали стены краевых, городских и районных редакций. И вот теперь кому-то в голову пришла идея изобразить двух самых популярных в крае людей вместе.
"Начало культа"- мелькнула мысль, но тут же забылась. Он снова поймал себя на том, что и эта неожиданность ему приятна. Приятного в последнее время у него, по его мнению, было не так много, поэтому он решил, что за один вечер две неожиданности -- это не мало и тянет на особенность, а значит этот вечер необходимо как-то выделить из жизни. Отметить в кругу друзей, в приятной хорошей кампании.
-- Едем в "Эммочку", -- сказал он после презентации Мане.
Маня раскрыла было рот, чтобы выразить какую-то ее беспокоящую мысль, но тут же передумала, вовремя поняв, что у шефа ностальгия.
"Эммочкой" среди народа и верхушки краевой администрации назывался губернаторский клуб, стоявший на берегу великой реки и представлявший собой 16-ти этажный небоскреб. Именно там Сочинитель проводил встречи на высоком уровне и вечера воспоминаний.
Когда у Сочинителя наступала ностальгия, у всегда спокойной Мани возникало несколько волнительных минут. Она делала все, чтобы хоть не надолго затянуть выезд шефа и тем временем изучить предполагаемый список "ностальгических личностей", каковых хотел видеть в ностальгические минуты патрон. Как правило, это были несколько творческих работников, которых Сочинитель "допускал к своей душе" и кто "понимал его с полуслова и полужеста". В этот круг входили два-три редактора-философа (их не составляло труда найти в любое время суток), несколько вечно полупьяных корреспондентов (этих разыскивали по пивным и явочным квартирам), а также энное количество разного рода безработных бичей проживающих в калининской общаге (которых попросту грузили в кареты неотложной помощи, пропускали через парилку бани, переодевали и загоняли за столы губернаторского клуба). Вся эта группа народа была дорога Сочинителю с времен его запойного корреспонденства. Каждый из них в тяжелое для него время похмелья, спасал его рюмкой-другой спиртного, помогал деньгами и кровом. Это Сочинитель помнил, ценил и никогда не забывал товарищей, хотя бы однажды протянувших ему руку помощи. Всем этим людям с большой душой и ничтожными запросами, он назначил ежедневное пособие в размере стоимости двух бутылок водки. Размер этот колебался в зависимости колебания цен на водку. Но, не смотря на малые жизненные запросы, некоторым пенсионерам из этой группы людей, денег на ту же водку постоянно не хватало.
( Жизнь -- вещь непредсказуемая и некоторые из постоянно получающих пособия, случалось, пропивали месячную долю в долг за один вечер). Принимая во внимание такие и подобные им вещи, Сочинитель время от времени приглашал их всех на банкет, где старался найти время для каждого посетителя, по мере возможности вникнуть в его проблемы, и, разумеется, помочь. И тогда весь вечер, а то далеко и за полночь в губклубе звучали песни Высоцкого и Асмолова, а ряд записей с голосом Валерия Ободзинского крутили по нескольку раз подряд. Друзья Сочинителя гуляли вволю: подпевали исполнителям, пели сами, плясали, пили разнообразные спиртные напитки. Сам же организатор празднества баловался минеральной водой, подпевал в такт собравшимся и ударялся в продолжительные воспоминания. Уже через два часа после начала банкета, кое-кто из собравшихся пикировал под стол, его выносили и отправляли спать "на этажи" -- в номера расположенной в этом же здании губернской гостиницы. Причем, уложив бедолагу спать, служители гостиницы ставили на тумбочку, у его изголовья, графинчик с водочкой, блюдечко с соленым огурчиком и пару бутылок пива в ведерке с ледяной водой.
Справедливости ради, надо сказать, что далеко не всегда Сочинитель коротал свои вечера в губерклубе. В начале своего восхождения в верха он предпочитал инкогнито появляться в различных увеселительных заведениях города неожиданно и в неожиданных одеяниях. Так, дорогие отели города он посещал в образе иностранца или преуспевающего коммерсанта. В кафе он представал перед посетителями в облике военного или преподавателя вуза. В забегаловских пивнушках представлялся водителем-дальнобойщиком или слесрем-сантехником. Такое его вхождение в народ случалось, когда он обманывал своих охранников и уходил незаметно. "Ради чего?"-- иногда он спрашивал самого себя и сам же отвечал: "Ради общения." Ради общения, так необходимого для любого литератора. Ради общения с простым людом, каковое он неуклонно терял все больше и больше вляпываясь во власть. Однако такие "вхождения в народ" продолжались не часто. Один-два-три раза "проколовшись" Маняня сделала выводы. Поняв, что убедить патрона словами невозможно ("Вы нужны народу такой какой есть!", главная телохранительница решилась действовать по-своему. Она разослала своих агентов по всем имеющимся в городе ресторанам, кафе и пивнушкам, усилила негласную слежку за особняком, что не позволяло Сочинителю уйти и общаться с народом "без проблем". Каждый шаг мэтра контролировался и там, где он появлялся, тут же появлялись люди из "группы страховки" в виде случайных посетителей заведений, барменов, швейцаров и, даже девиц легкого поведения. Все случайные контакты Сочинителя рубились на корню. А когда, в исключительном случае, неподконтрольный контакт все же происходил, Маня попросту шла на скандал. Она самолично врывалась в питейное заведение, вышибала своими пудовыми кулачищами двери, сбивала с ног швейцаров и нагло подойдя с группой охранников к отдыхающему в компании с красоткой Сочинителю, рассекречивала патрона. Конечно же, она думала о последствиях. А последствия были. Сочинитель негодовал, изгонял с глаз долой Маняню, велел больше не подпускать к себе на выстрел дальнобойной артиллерии "ни ее, ни ее шоблу". И ее действительно не пускали. Часа два, а то и три. Во всяком случае не проходило и дня, как патрон начинал чувствовать острую нехватку своей верной помощницы, осознавал свою неправоту. В отсутствие Мани у него все валилось из рук, он постоянно терял и не находил нужные ему бумаги, костерил разными матерными словами окружение и, наконец, усмирив гордость, посылал за Маняней. Та являлась без промедлений и всегда, после таких случаев, неожиданно-нарядная, эффектная, излучающая любовь и заботу. И Сочинитель снова проникался к ней симпатией, нежностью и, даже любовью.
" А что нужно больше всего женщине? Чтобы знала, что она кому-то нужна." -- делал он подтверждение давно открытой истине, и благодарно целовал Маню в губы. За преданность, не злобность, за желание всегда быть рядом.
В конце-концов Маня добилась своего: патрон отказался от "вольных загулов" и стал посещать увеселительные и другие заведения только в ее присутствии.
Раза два, а то и три в месяц он активно занимался спортом. Играл в футбол. Такие дни случались обычно на уик-энд и становились всеобщим праздником спорта во всем Енисей-граде. В хорошую весеннюю, летнюю, осеннюю погодку, матчи по мини-футболу устраивались на свежем воздухе. В ненастные дни и зимой в Губернском Дворце Спорта. У Сочинителя была одна постоянная команда, состоящая из его верных соратников и очень редко обновляющаяся. Соперников он тоже выбирал по силам. Из числа бывших футболистов-любителей. Часто спарринг-партнером была команда бывшей администрации края созданная еще при губернаторе Соколе и потерявшая из своих рядов только капитана-губернатора. Сборные: журналистов, объединенного коллектива дорожников и железнодорожников, а так же профсоюзников конкуренции не выдерживали. Но основным соперником нынешней губернаторской чемпионской команды (сокращенно ГубЧК) были спортсмены-ветераны завода люминия. На эти матчи народ валил девятым валом. Поначалу вход на игры был свободным, но после того, как при очередном столпотворении в воротах стадиона были придавлены два охранника самой Эммочки, Маня ввела оплату за посещение игр. Со словами: "Бюджет это выдержит", заломила сразу тысячу баксов за входной билет. Но это слабо повлияло на желание народа посмотреть на футбол высокого краевого уровня. Народу у стадиона нисколько не убавилось и Маня подняла цены на билеты в три раза. Ряды поклонников самой народной в мире игры поредели, но снова не очень сильно. Наиболее преданные футболу болельщики выставили пикет у главного спортсооружения с требованием расширить трибуны стадиона и Дворца Спорта. Нужно было что-то делать и, тогда один из организаторов матчей предложил установить в городе несколько здоровенных экранов и транслировать на них матчи. Такие, сорок метров по диагонали, экраны были установлены в семи районах Енисей-града и в часы трансляций у каждого из них собиралось до 10 тысяч любителей "поболеть". Естественно, это не могло не сказаться на автотранспортном движении в городе. Но возникшие было "пробки" и заторы на улицах города были ликвидированы специальным постановлением администрации города "О прекращении автопередвижений по улицам Енисей-града во время трансляций футбольных матчей".
А матчи, надо сказать, стоили того, чтобы ради них забыть о труде, еде, любви и свиданиях. Матчи всегда были упорными и держали зрителей в напряжении до последнего. Вначале, правда, соперники играли с Сочинителем осторожно: опасались ударить его ненароком по ноге, или (не дай Боже!), уронить его на землю. Заметив это, Сочинитель поставил соперникам сей факт на вид. ("Не в бирюльки играем!), но когда и это не помогло, он начал наказывать осторожных игроков дисквалификацией на несколько игр. Соперники сразу стали играть живее. Потом еще живее и некоторые так оживились, что даже попытались вывести Сочинителя из строя, посредством полузапрещенных (на грани фола) приемов защиты. Маня и это дело не упускала из виду: всех покушавшихся на здоровье патрона хулиганов, аккуратно брала на заметку. И, однажды, когда Сочинитель был сражен в единоборстве с защитником и покинул стадион на носилках, за треть до окончания матча, она разобралась с обидчиком по-своему. Едва прозвучал финальный свисток и игроки устремились в раздевалку, она, как бы случайно оказалась рядом с этим парнем, и сделала резкое движение локтем в область его печени. Видимо она немного не рассчитала, ибо раздался страшный хруст костей и бедному йорику пришлось восстанавливать за свой счет сразу четыре своих ребра. После этого случая, соперники хотя и играли против Сочинителя жестко, но травм больше не допускали.
Однако вернемся к вечеру Сочинителя накануне его отлета к губернаторше.
К приезду Сочинителя, группа бедных поэтов, полупьяных фотографов и бомжей, некогда его знавших, была выловлена в квартирах, подвалах, улицах Енисей-града, вымыта в банях по месту жительства, проверена медиками на СПИД и вшивость и доставлена в губернский клуб.
Пока Сочинитель ехал к "Эммочке", в самой "Эммочке" и на ее подходах, готовилось все необходимое для вечеринки. По специальным каналам уже разошлось сообщение для самых ярых поклонниц зам.губернатора и сотни юных леди и дам среднего возраста стали заполнять подступы к клубу. Когда же машина Сочинителя остановилась возле моста и охранники вместе со спецбатальоном милиции выстроили стодвадцатисемиметровый живой коридор от дверцы авто до дверей губклуба, с разных сторон толпы фанаток потянули руки к Сочинителю из-за спин милиционеров. Цепочка сотрудников, казалось, прочно сдерживала границы коридора, но некоторые мадамы и мадмуазели все же находили в ней бреши и прорывались к кумиру за автографом. Наиболее активные награждали его поцелуями.
Со стороны все эти контакты казались чисто случайными. Однако, как уже наверное, убедился читатель, при таком руководителе всех дел, как Маняня, случайности не допускались. Однажды смекнув, что эти как бы случайные контакты патрона с поклонницами, могут принести не малый доход казне и ей лично, Маня собственноручно расписала круг лиц способных "за прорыв кордона" заплатить определенную сумму денег. Автограф, поставленный якобы случайно в суматохе стоил 100 долларов, а поцелуй, в зависимости от продолжительности, достигал 1000.
Трудно сказать: знал ли об этих сборах сам Сочинитель. Во всяком случае вида он никогда не подавал. Маня думала, что патрон догадывался, но делал вид, что ничего не подозревает. А раз так, то не решается сказать ей об этом, а значит -- это была еще одна ее маленькая победа и укрепление авторитета в его глазах.
Стодвадцатисемиметровое расстояние сквозь ликующую толпу женщин, с остановками на раздачу автографов и лобзания со смазливенькими дамочками, Сочинитель преодолевал не менее получаса. Еще минут сорок он тратил на крыльце и в холле клуба на разного рода приветствия и рукопожатия со швейцарами, официантами, администраторами, музыкантами и приглашенными. Наконец, усевшись за свой персональный столик и сказав привычное: "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались", он выпивал стакан минеральной воды из краевого источника и вспоминал, что по настоящему-то сегодня и не обедал.
В начале вечера всегда первой звучала "Аравийская песня" в исполнении Валерия Ободзинского и друзья-бродяги успевшие хлопнуть по рюмашке-две, начинали подпевать: "А жить уже осталось так немного и на висках белеет седина".
Кушая салат из помидоров и сладкого перца, копченую скумбрию, жареные куриные окорочка и запивая минводой, Сочинитель привычно оглядел собравшихся и, вдруг заметил за дальним столиком сразу троих ему незнакомых людей.
-- А это кто?-- спросил он Маню.
-- Это сторож особняка бывшего руководителя металзавода. Руководитель эмигрировал за рубеж края при бывшей администрации.
-- А эти двое с ним?
-- Его охранники.
-- Охранники сторожа? Забавно. И что они хотят?
-- Охранники ничего, а сторож руководителя эмигрировавшего за рубеж хочет побеседовать с вами.
-- Маня!-- воскликнул Сочинитель недовольно, -- Ты портишься на глазах. Я вечерами не говорю ни о каких делах! Тебе это хорошо известно. Тем более на вечеринке старых друзей!
-- Но завтра вы улетаете к Эмме Лександровне, а у него очень дельное прошение к ней,-- сказала тихо Маня, погладив Сочинителя по левой руке.
-- Сколько он заплатил тебе за доступ к телу? - спросил Сочинитель, переведя нотки голоса из форто в пьяно.
Маня потупила глаза.
-- Его патрон за легальное возвращение в край обещает неплохое вливание в нашу экономику, -- сказала она шепотом, почти не дыша, но так, чтобы Сочинитель мог услышать, -- Я подумала это вас заинтересует.
-- Ладно. Возьми у него письменное изложение его дела, я заберу его с собой.
-- Уже взяла.-- чуть улыбнувшись, так же тихо произнесла Маняня.
-- Тогда заканчивай театр.-- Сочинитель бросил салфетку на стол,-- Ты вполне могла и не тащить сторожа да еще с охраной сюда, а объяснить все на словах.
-- А вы бы слушать не стали. -- уже громче сказала Маня, -- А так они привлекли ваше внимание и сейчас уйдут.
Маня сделала знак рукой сторожу особняка и троица незнакомцев тут же поднявшись со своих мест, легко поклонилась, а затем не спеша покинула банкетный зал.
Настроение однако было несколько подпорчено и Сочинитель распорядился поставить кассету с записями Владимира Асмолова. "Спасибо, жизнь, за праздник твой: короткое свидание с землей",-- неслось теперь из динамиков по залу. А народ уже вовсю веселился и общался. То тут, то там предлагали выпить за здоровье Сочинителя. Хозяин праздника предложил выпить за любовь. Пили традиционно стоя и до дна. Кто не мог стоять, того поддерживали соседи по столику. От сердца понемножку отлегало, но отлечь до конца, не отлегло. Подошел один из охранников и доложил, что к клубу подъехала машина супруги Сочинителя. Стало ясно, что вечер пропал окончательно.
Супруга появилась в черном вечернем платье с красной розой на груди и едва войдя в зал, стала отыскивать глазами столик мужа. Это было не трудно сделать: один из официантов сразу же проводил ее к нужному столику.
-- Ты совсем забыл, что у тебя есть жена. -- сказала она усаживаясь напротив его на услужливо предложенный Маней стул.
-- Я работаю, золотце.-- раздраженно ответил ей Сочинитель.
-- Круглые сутки?-- супруга бросила на стол перчатки и взяла фужер с шампанским поданный Маней.-- Я уже забыла как ты выглядишь, не говоря о том, что не могу вспомнить: в каком году появлялась с тобой в нормальном обществе. А ты как всегда, проводишь время с полудурками и шлюхами.
-- Успокойся, деточка, успокойся,-- Сочинитель нервно забарабанил пальцами по столу,-- Мне нельзя нервничать. У меня завтра ответственная командировка.
-- У тебя каждый день командировки!-- супруга выронила из руки фужер, шампанское пролилось Мане на платье.
Маня услужливо поднесла жене патрона платочек. Сочинитель встал, подошел к супруге сзади, положил руки ей на плечи.
-- Успокойся. Сегодня я вернусь рано.-- сказал он.
Супруга взяла Сочинителя за руку.
-- Я хочу к морю,-- сказала она. Слезы блестели в ее глазах.
-- Хорошо, завтра же поедешь. Я распоряжусь, чтобы тебе заказали номер в лучшем черноморском санатории.
-- Я хочу к морю с тобой. Хочу побыть с тобой наедине на берегу. Чтобы чайки кружили над нами. Помнишь, как тогда на берегу залива?
-- Помню, -- сказал Сочинитель, освобождая свою руку из ее плена, -- Мы побудем с тобою наедине сегодня же...
Супруга слабо улыбнулась и посмотрела на Маню. Телохранительница подарила ей ответную улыбку.
-- Маня, проводите меня до машины.-- сказала супруга.
После отъезда жены Сочинитель впал в хандру. Чтобы как-то отвлечь шефа от мрачных дум, Маня приказала объявить "белый танец" и пригласила патрона.
Танцевать им пришлось одним, ибо кругу приглашенных было уже не до танцев. Кто-то спал уткнувшись лицом в тарелку, кто-то пел что-то сам по себе, кто-то с кем-то о чем-то, не слыша собеседника, спорил. Третью часть приглашенных уже унесли в номера: смотреть новые алкогольные сны.
Маня старалась покрепче прижать к себе патрона, поглаживала ему затылок и спину, пробуждая заложенные в нем природой мужские его чувства. На своих высоких каблуках, она была выше Сочинителя на целую голову и, он во время кружения по залу несколько раз ударившись темечком о ее подбородок, склонил голову ей на грудь. Шея шефа оказалась между двух выпяченных вперед маниных грудей-дынь (большущих, как регбийный мяч), спрятанных под легкий бронированный бюстгалтер, скрытый легким платьицем из легкой материи. О бюстгалтере Мани ходили легенды. Говорили, что там, помимо молочных желез, находится портативный арсенал секретного оружия в виде: электрошоковых шпилек, пакетов со слезоточивым газом и ядом кураре.
В ритме танца Маня ловко прикоснулась к нескольким эрогенным точкам Сочинителя и он обмяк, и растаял. Утопив нос в разрезе ее грудей, коснулся губами тела и прошептал:
-- Поехали домой...
Глава четвертая
НОЧЬ СОЧИНИТЕЛЯ
Голова Сочинителя лежала на коленях Мани, а ноги упирались в дверцу машины. Лежа лицом вниз он впитывал в себя губами весь вкус белого, гладкого Маниного бедра. Одна рука его обнимала Маняню за талию, а другая скользила по телу в районе перехода бедра в ягодицу.
-- У-ой! У-о-о-ой!-- не то вздыхал, не то умолял в истоме Сочинитель.
Маня играла его вихрами и облизывая собственные губы с предвкушением шепотом произносила:
-- Не время, мой герцог, еще не время... Потерпите, ваша светлость, немного... Совсем немного до замка осталось... До нашей опочивальни...
Машина бесшумно подъехала к особняку в Дачном поселке, скрылась за высокими бесшумно открывающимися-закрывающимися воротами, въехала в гараж, находящийся под особняком.
Кинувшаяся было к дверце "Кадиллака" группа охранников, по сигналу Мани сначала замерла, а потом тихонько, на цыпочках, поспешно удалилась прочь.
Дальше начиналась работа Мани и только ее. С трудом, но в одиночку она осторожно вытаскивала Сочинителя из машины, брала его на руки, и, чуть дыша, несла его к лифту, потом по коридору в спальню. Донеся до семиспальной кровати, она ложила его, словно младенца, поперек, подкладывала под голову подушку и начинала раздевать. В это время над ложем загорался мягкий оранжевый свет, а все остальные осветительные приборы гасли.
Вначале Маня снимала с патрона френч, потом обувь, носки, а затем уж бралась за брюки. Когда очередь доходила до рубашки и она наклонившись над ним, расстегивала пуговицы, ползая по постели на коленях, он приходил в себя и ловил ее за руку. Она понимала это по-своему: сбрасывала с себя платье и другую легкую одежду...
В костюм Адама она облачала его под простыней. До костюма Евы она не дотягивала по разработанному ей негласному уставу. Тонкий, но бронированный, легкорастягиваемый бюстгалтер, она по инструкции не снимала никогда. Оказавшись под простыней с патроном, Маня времени не теряла и сразу же приступала к действиям. Действия эти с ее стороы были всегда постоянными, но каждый раз непредсказуемыми. Маня притягивала Сочинителя к себе, крепко сжимала в объятиях, а потом затаскивала на себя. Вначале он лежал не шевелясь, и Маняня, чтобы "разогреть" его, начинала покрывать лицо Сочинителя краткими поцелуями, одновременно работая ладонью в районе спины и ягодиц. Сочинитель сразу "оживал". В нем хотя медленно, но верно просыпался инстинкт самца и он начинал отвечать ей мелким прикосновением губ к лицу, подбородку, шее. Маня, тем временем, подгибала коленки, зажимала тело партнера в области таза ногами, покачиваясь ему в такт. Сочинителя все больше и больше разбирало и он уже обеими руками хватался за бюстгалтер, пытаясь проникнуть под него, и целовал верх ее грудей. При этом он стонал и тяжело дышал. Когда стоны становились громче, а попытки Сочинителя залезть под бюстгалтер настойчивее, Маня проделывала такой фокус. Она, каким-то движением, незаметно расстегивала на куполах бюстгалтера невидимые глазу молнии и являла на свет свои аппетитносочные розовые соски. Совсем обалдев, Сочинитель начинал ловить губами поочередно каждый сосок, а Маня, озорно играя ими, уворачивалась и начинала новую игру.
Расслабляла ноги, втягивала в себя живот, а затем резко выпячивала его вперед, одновременно поднимая таз. С движением живота и таза вверх Сочинитель подлетал, держась руками за бюстгалтер. Вначале ноги его поднимались над постелью сантиметров на 10, потом на 20, потом на 50. А Маня все сильнее и сильнее бросала патрона в воздух и пятки ног его, сделав девяностоградусный угол по отношению к постели и партнерше, наконец, стали улетать под самый потолок. Он по-прежнему продолжал держаться за бюстгалтер, который теперь вытягивался и втягивался с быстротой его полетов. Тело его трепыхалось в пируэтах, ежесекундно, то взлетая, то опускаясь на активную Маню, а голова елозила между ее грудей.
"Ма...Ма...Ма...."-- бормотал он в экстазе и, взлетая вверх только и думал о том, как бы не повредить детородный орган во время краткого приземления и ненароком не миновать цели. Но Маняня, бросая вверх патрона и выгибая свое молодое тело, успевала при его приземлении, не только ровно лечь на спину, но и поймав в ладони мужкой орган, нежно направить его в предназначенное место. Когда это происходило, то оба в такт громко выдыхали и такт этот был слышен далеко за пределами спальни.
Простыни, подушки и одеяла при таком действии разлетались в разные стороны, пружины кровати сжимались до предела, а затем разжимались в такт полету Сочинителя. Но скрипа слышно не было. Только вздохи и выдохи.
"Ма... Ма... ня...ня...я-ааа!"-- уже не стонал, а орал Сочинитель, все больше и больше растягивая бюстгалтер.
"О-о-о-о-ох!"-- произносила Маня.
"Не мо-о-о-о-гу-у-у!" -- кричал Сочинитель, находясь одновременно на грани блаженства и смерти. И Маня, предчувствуя скорую кончину действа, в последний раз, с силой бросала его к потолку, а потом намертво заключала в свои тиски. Руками, ногами, грудью. Еще минуту после этого Сочинитель бился в конвульсиях на теле телохранительницы, а затем испускал дух.
Около получаса оба лежали без движений, с закрытыми глазами. Потом Маня осторожно выбиралась из-под Сочинителя, набрасывала на него простыню, надевала на себя халат и отправлялась в ванную комнату. Еще через полчаса в спальню заходила группа из восьми женщин разного возраста, трое из которых несли кувшины с водой. Этим троим была оказана особая честь -- произвести омовение бездыханного тела Сочинителя, не нарушив его сна. Остальные пятеро наводили порядок по краям постели и вокруг нее. Когда восьмерка удалялась, закончив свои дела, в спальне вновь появлялась верная телохранительница Маняня. Посвежевшее после погружения в воду и обработки шампунем, ее масса так и дышала здоровьем. Маня небрежно бросала подушку поперек постели, доставала из шкафа новое, в упаковке тоже свежее и приятно пахнувшее орехом одеяло, производства Греции, сбрасывала халат и укладывалась на сон в ногах у Сочинителя.
Глава пятая
ЕЩЕ ОДНО УТРО СОЧИНИТЕЛЯ
Это утро Сочинителя 12 марта 2012 года, во многом утро историческое, начиналось для него очень рано. В три часа пятьдесят пять минут Маню потревожила старшая ночной смены и доложила, что супруга Сочинителя в истерике и требует к себе мужа.
--Хорошо, -- сказала Маня, поднимаясь и сладко позевывая, -- Осторожно поставьте ему биостимулятор и подготовьте каталку.
В четыре часа ровно в спальню Сочинителя въехала кровать-каталка управляемая с подножки очаровательной водительницей из числа обслужниц новой волны. Кровать-двухместка остановилась на уровне кровати-семиспалки, очаровашка нажала на педаль и из-под сетки беззвучно вышли два захвата. Через несколько секунд они присосались к матрасу семиспалки и потянули его на двуспалку вместе с досматривающим сон Сочинителем. Тело спящего было без хлопот перекантовано на новое место. После этого Маня, одетая уже в утреннее платье, усаживалась у изголовья спящего и подавала сигнал водительнице. Очарование давило на рычаг и электрокровать отправлялась из спальни в коридор.
Пятиэтажный особняк Сочинителя тянулся бастионом по поселку Дачному и представлял собой замкнутый круг. Общая длина круга составляла семь километров и шестьсот двадцать четыре метра. Спальня Сочинителя находилась на втором этаже напротив окон спальни супруги. Напрямую, по подземному переходу или канатной дороге, это было совсем не далеко. Однако путешествуя по коридорам особняка, супруг до супруги мог добраться преодолев более трех километров извилистого пути. Движение по дуге коридора в одну или другую стороны занимало на повышенной скорости электрокровати не более восьми минут. Но Маня везла патрона на "экзекуцию" к жене целых полчаса. Не спеша преодолевая разного рода переходы и усложняя путь с заездами на посты охраны третьего и четвертого этажей, делала она это не случайно. Во-первых, женская природа ее, пусть подсознательно, но все же вызывала в ней ревность к супруге патрона и так же невольно желала продлить ей муки ожидания. А во-вторых, Маня выжидала, когда биостимулятор начнет действовать в организме Сочинителя. Патрона ждали нелегкие минуты близости с супругой во время которых от него требовалось не мало физических затрат. Хорошо изучив психологию супруги и, примерно зная ее запросы, Маняня, отправляя патрона на подобные свидания, приказывала ставить ему инъекции с двойной дозой биологических стимуляторов.
Не доезжая двадцати метров до "спальни Вероники" -- как звала она про себя покои жены Сочинителя, Маня с тяжелым чувством покидала электротранспорт и усаживаясь на диванчик в холле, под декоративной пальмой, печально провожала глазами удаляющуюся в логово супруги кровать. С помощью тайно установленных спецслужбами приборов она, при желании, могла видеть и слышать, что делала Вероника со своим мужем, какие делала заказы перед поездкой и какие клятвы с него брала, но Маня не делала этого. Она не могла и не хотела видеть унижений своего шефа.
На полчаса она расслаблялась.Сидя на уютном диванчике, она приучила себя к погружению в получасовой сон. Ровно через 30 минут Маня приходила в себя, опускала руку в разрез своего платья, доставала радиотелефон и вызывала Сочинителя. Если первые две минуты ей не отвечали, она включала сирену и трубка Сочинителя начинала выть, звенеть и свистеть. Когда же в трубке раздавалось привычное: "Да-а...", она говорила кратко, но убедительно:
-- Пора.
Ее нисколько не волновало на интересном или не совсем подходящем моменте прерывалось свидание с женой. В "спальню Вероники" бесцеремонно въезжала электрокровать с водительницей-очаровашкой, Сочинителя перегружали и транспорт вместе с пассажиром совершал обратный путь. По пути кровать заполняли горничные и неженки -- процесс щекотания пяток и эротические массажи, ввиду командировки Сочинителя совершались по ходу движения.
В семь тридцать, когда Сочинитель принимал ванну, Маня, потирая мочалкой ему спину, напомнила, что в восемь сорок его ждут благодетели, и Сочинитель заторопился.
Благодетелями с некоторых пор в окружении Сочинителя называли людей из числа продвигавших Эмму в губернаторы. Эти, в прошлом темные, а теперь совсем не видимые силы, вызывали Сочинителя на беседы перед поездками его к губернаторше. Беседы эти теперь происходили в одном, ничем не приметном в городе баре, куда Сочинитель являлся по первому зову в сопровождении одной лишь Мани. Это было условием этих всемогущих людей. Беседы не были неприятными и Сочинителя смущало в них лишь то, что он не знал с кем ведет беседу. В баре его встречал один и тот же человек, провожал в темную комнату, усаживал за столик и удалялся. А потом чей-то голос давал ему наставления, о чем говорить с Эммочкой и на чем сделать акцент.
Вот и нынче, надев парик и джинсовый костюм Сочинитель вместе с Маней, переодетой в мужчину, тайным подземным ходом вышли в двух километрах от особняка и сели в поджидавшие их неприметные "Жигули" шестой модели.
На этот раз голос говорил об исторической миссии которая выпала Сочинителю.
-- Можете сказать Эмме Лександровне, что ее готовы переизбрать на пожизненный срок. Более того, проведена специальная работа и губернаторы Ангарской и Угольной областей, а также Забайкальского и Морского краев, готовы добровольно признать ее руководителем их регионов и объединить свои территории с Сибирским краем. Вам ясно? Получится новое государство в Азии.
-- А как же Первопрестольная?-- спросил Сочинитель.
-- Хороший вопрос.-- сказал голос, -- Мы сделаем так, что Первопрестольная предоставит вам автономию. Вы будете автономны и независимы. Можете писать свою конституцию и создавать свой гимн. Эмма станет президентом, а вы получите президентские полномочия.
-- А получится?-- тихо спросил Сочинитель.
-- Получится. Получилось же с адмиралом, которому предоставили завидную должность в Первопрестольной. Получилось же с решением жилищной проблемы, когда каждая коммерческая фирма строила для города по сто и более квартир в год. Помните: мы обязали каждого владельца магазина построить по нескольку квартир для нуждающихся, а каждый банк выстроить по многоэтажному дому. Получилось... И теперь получится. Наше предложение устроит всех. Скажите об этом Эмме Лександровне. Пусть не сомневается. Через два месяца ей нужно будет прилететь в Енисей-град, а потом отправиться в поездку по новым территориям. Все, аудиенция закончена.
В десять двадцать Сочинитель прощался с родственниками. Прощание перед отлетом было кратким и немногословным. Сочинитель поцеловал супругу в губы, невестку в щечку, пожал сыну руку и похлопал по плечу. Всем остальным он приветливо помахал рукой, перед тем как сесть на заднее сидение бронированного "Мерса". На переднее, рядом с водительницей, уселась Маняня держа в руках папку с секретными документами. Кортеж теперь уже из четырех автомобилей и сорока восьми мотоциклистов помчался по улицам Енисей-града. Сочинитель, поглядывая в окно, вдруг заметил, что весна-то нынче необычно ранняя. Весна дает о себе знать, и люди идут по городу какие-то особенные и радостные. Может быть они, еще не осознанно, радуются грядущим политическим переменам, которые уготованы им в недалеком будущем. А может просто хорошей жизни, что подарили им во время своего правления он и Эммочка.
Сочинитель улыбнулся доброму утру, доброму городу, доброму лицу губернаторши смотревшему на него с многочисленных уличных портретов. Откинувшись на спинку сидения, он вздохнул полной грудью весенний воздух, поступающий в открытое окно автомашины и подумал, что пора бы начать роман о любви, закончить его и получить какую-нибудь литературную премию. От новой мысли Сочинителю стало еще уютнее и он, потянувшись ущипнул Маню в бок и стал думать дальше: теперь уже о предстоящей встрече с Эммочкой и новых минутах ожидающего его блаженства.
Лето-осень 2000 года.
Красноярск.

ПОВЕСТВОВАНИЕ О ТОМ, КАК МИКОЛА-ПАСЕЧНИК
БЫЛ ОДНАЖДЫ РЕДАКТОРОМ “КУЛЬ-СОР-ГАЗЕТЫ”

глава первая
“А Я ДЕВОЧЕК ЛЮБЛЮ...”

Микола-пасечник очень любил молоденьких девочек. Он спал и видел кругленькие попки, стройные ножки, тоненькие сладенькие губки. Чмок! Ах, как ему хотелось обладать всем этим и обладать в больших количествах. (Не смотря на собственное качество, которое, прямо говоря, его подкачивало).
Пасечник Гномусов любил и одновременно ненавидел всех женщин мира. В детстве он слыл страшным занудой и стукачом. Небольшого роста, в круглых очках с толстыми стеклами, он был пронырливый малый, лез ко всем сверстникам с дружбой и с доверием, а потом стучал одним на других, а другим на третьих и, в конце концов сдавал всех с потрохами директору школы. За все его стукачества и кляузные дела дали ему не то учителя, не то ученики кличку Плохиш. И недобрая слава гуляла за ним по всему районному поселку Бе. Никто из детей не хотел с ним дружить добровольно, и Микола покупал дружбу пацанов. У кого за десять копеек, что давал им на кино, у кого, покруче, за рубль — на халву и конфеты, а у кого и напрямую-- за медок.(Благо родители Плохиша имели пасеку). Если же потом кто из купленных друзей пытался отойти от него в сторону, он , косо глядя из-под очков, напоминал:”А,помнишь, я тебе 10 копеек на кино давал? Гони двадцать.” Или:” А, вспомни, я тебе в бутылек из-под кала медок наливал? Вертай обратно”. Вот так и держал при себе послушных пацанов. С девчонками же такие фокусы никак не получались. С ними было сложнее, ибо презирали они Плохиша все до единой, причем не только одноклассницы. Все девчонки школы и поселка обходили его, словно больного чумкой. И однажды, когда Микола первый раз в жизни попытался охмурить заезжую дальнюю родственницу, машинка мужского предназначения у него не сработала. Юная леди, обидевшись, обозвала его дураком, а он поклялся в тот самый день мстить всем бабам до последней, до дней своих последних во что бы то ни стало, влезть в доверие и дружбу всех попавшихся на его пути начальников.
И налег Микола, набираясь сил, на мед и прополис.
Не очень везло в любви Плохишу и в годы беспечного студенчества. Обучаясь на агронома в крупном городе Кра, на берегу речки Ен, он тем не менее успел жениться дважды. Но первая жена ушла, наставив будущему пасечнику рога, а вторая сбежала, украсив ему физиономию. И бедный наш будущий редактор, пряча рога под кроличьей шапкой и кутая синяки шарфом, позорно бежал на педагогический факультет.
О карьерных похождениях нашего героя мы поведаем читателю в следующей главе, а пока продолжим тему маловзаимной любви пчеловода.
Шагнем через годы.
Вполне созрев в половом смысле к сорока восьми годам, Микола не забыл о данной однажды клятве насчет баб. К тому времени он обзавелся благоустроенной квартирой в крайцентре и купил себе на медовые деньги иномарку — с пятых рук вышедший из моды “Запорожец”. Не беда, что его иномарка чихала и кашляла на каждом километре раз по пятнадцать, а лысая резина не могла взять с места, пасечник неуклонно и исправно старался выполнить свою отроческую клятву. Он приставал прямо посреди улиц и переулков к девчушкам от 14 до 17 лет, угощал их конфетками и предлагал прокатиться на бережок речки Ен. Там он угощал их сигаретами и сладенькими мармеладками, а затем склонял к половому акту. Бедные школьницы и учащиеся ПТУ, техникумов из числа полуголодных и живших в общежитиях, плакали, но ложились под дяденьку в очках (некоторые называли его дедушкой), который после сладеньких карамелек, доставал из штанов обмякшую, похожую на хоботок, дурно пахнущую конфетку, облачал ее в презерватив красного цвета и, кряхтя и сопя. пытался засунуть девонькам это чудовище промеж ног или ягодиц.
Когда это у него получалось, он забыв о брошенных на берегу, вместе с использованными презервативами, девчушках, радостно потирал ладони и демонически смеялся:
“Ха!.. Вы отвергли меня в детстве, а я теперь мщу вашим дочкам и внучкам! Ха-ха!...”
Ну, а когда пчеловод заделался редактором “Куль-сор-газеты” (об этом чуть ниже), тут уж у него в руках оказались немалые козыри. Бродя по коридорам городских вузов, он приглашал, якобы для сотрудничества в газете, глупеньких студенток и абитуриенток, зазывал в редакцию и под предлогом разбора написанного Машей или Наташей литературного опуса, лез им под подол, иногда прямо с головой. Когда попытки заканчивались успехом, он совершал половые акты прямо на редакционном полу, успевая в порыве страсти достать из кармана неизменно красный презерватив. А закончив мокрое дело, засовывал отработанную резину в карман бедной жертве.
Впрочем, не все молодухи были так глупы и наивны, как думал Микола, Одна из них, после неудачной попытки, рассказала о домогательствах полового горе-гиганта своей подруге. Та-- родителям. Дело чуть не дошло до судебных органов, но фляга меда, вовремя привезенная пасечником из родного поселка, свела факт попытки полового акта на нет.

Глава вторая
БЕЗ МЫЛА, НО С МЕДОМ
Истина: влезть в доверие к начальству без мыла архисложно. Почти невозможно. Однако у пасечника был свой, давно наработанный план. Во все дела он лез с медом. Пасека, доставшаяся ему по наследству от родичей, давала свои плоды. Полдеревни родственников главного пасечника в очках, трудились с ранней весны до поздней осени возле жужжащих пчелок и качали во фляги медок. Микола же, как ясновельможный пан Брынза, наведывался на пасеку, заправлял стеклянную тару медком и отбывал в крайцентр совершать свои коварные дела и неблаговидные поступки.
Еще после окончания вуза, во времена развитого социализма, вертелся он в молодежных и околомолодежных кругах. Вертелся, пытаясь не скрипеть, и однажды докрутился до кресла редактора заводской газетенки “Электроковшик”. Не беда, что сочинения в школе давались ему туго, что в слове “ещё”, он умудрялся делать сразу по три ошибки (писал “ишо”), желания руководить ему было не занимать. Именно тогда он увлекся чтением газет и журналов и, копируя написанные статьи, стал постигать азы журналистики. Однажды он прочел очерк о директоре табачной фабрики, который в свободное от работы время играл на баяне и сочинял частушки. С тех пор все герои Миколиных материалов, помимо выполнения первоочередных планов пятилеток, неизменно фотографировались с гармониями, баянами и аккордеонами. На худой конец бывший пасечник вручал им в руки скрипки, балалайки или саксофоны и ставил перед фотообъективом. Тем же, кто пытался уклониться от задумок ретивого редактора, Микола грозно сверкал очками: ”Так надо. В парткоме сказали.” И начальники цехов, мастера участков, контролеры ОТК и технички производственных помещений послушно брали в руки музинструменты. Некоторые впервые в жизни.
А фотографии в газете получались веселые, и в дни выхода заводской “брехаловки” простой люд от души хохотал, увидя на фото портрет зама по кадрам с балалайкой, или фрезеровщика у рояля с закрытой крышкой. Ничего, что про редактора по заводу ходили анекдоты, он был горд и, задрав голову, пер вперед, рассчитывая на повышение и прогресс. И, видимо. не избежать было ему повышения, но вот беда: нагрянули вдруг ветры резких перемен. Социализм закончился, и наступила неразбериха. Новому начальству было уже не до Миколы и его гречишного меда. По стране загуляли ваучеры и приватизация. Деньги менялись с такой быстротой, что не все успевали вовремя сменить крупные и мелкие купюры и попадали впросак. Товары то прятались под прилавки, то возвращались на них в изобилии. Газету “Электроковшик” закрыли, и безработный герой наш подался в родную деревню и, склонив голову, побрел на родительскую пасеку.
Долго ли, коротко ли длилось это время-безвременье, для нашего рассказа это не столь важно. Но только однажды вдруг почуял пасечник зуд в ладонях и ощутил тоску по редакторскому креслу, истому по молоденьким девочкам и дефицит общения с власть имущими.
Как-то по дороге от пасеки к дому, Микола глубоко задумавшись сочинил стих. “Вот присела к пчелке птичка — бах! -- Снесла ей два яичка”. “Вдохновение!”-- решил пасечник, и его прорвало. С восьми часов вечера до пяти утра он исписал рифмованными строчками две общих тетрадки по 96 листов и к утру решил податься в Союз писателей. Недолго думая, загрузил он в “Запорожец” две фляги меда, залил четыре канистры медовухи и подался штурмовать с рассветом краевые печатные издания.
А у руля изданий стояли все те же, в принципе, бывшие люди. Только мыслили они теперь по-иному. Конечно, мед и брага помогали пчеловоду открывать некоторые двери, его подарки принимались, но дальше приемной и обещаний дело не шло. Кое-как пристроившись в одной из “Трансдоргазет”, Микола несколько перевел дух и решил начать подходы к мэтрам с несколько иной стороны. Он засел за дифирамбы. Писал о начальстве, идя уже по проторенной стезе. Вручал всем без исключения героям музинструменты. Иногда это срабатывало по-прежнему, но уже котировалось не так как раньше. Когда дело клинило и стопорилось, Микола перестраивался и, по ходу разговора, заставлял вспоминать начальников о родителях и застольных песнях. Если не совсем срабатывало и это, он наводил респондентов на мысль о том, что в их родне обязательно должны быть казаки. Если при беседе присутствовала баночка медовухи, то собеседники общий язык находили. А кто сейчас в России откажется от родства с казаками? Нет (ау!) таковых. У всех нас прадеды, как минимум, были есаулами.
Настругав таким образом штук двадцать брошюрок, безызвестный пока широкому кругу литератор по фамилии Гномусов сделал несколько шагов к заветной цели. Ну, а дальше его понесло. Он решил взять себе литературный псевдоним (Микола Мерзский) и сыграть на национальных чувствах некоторых руководителей.
Теперь, перед тем как пойти к кому-либо на прием, он сначала изучал родословную будущего собеседника, а уж затем, в разговоре, как бы ненароком выдавал себя то за потомка ссыльного поляка, то за уцелевшего в лагерях еврея, то за коренного хакаса. При этом, называясь поляком, ругал русских и жидов, оборачиваясь потомком царя Давида, материл славян и немцев, а представляясь арийцем, костерил продажную Польшу и Ближний Восток.
Не беда, что не всегда попадал он в струю и держал нос по ветру. К своей цели шел прямо и, подслащая в нужных местах медом, проторил себе дорожку к редакторскому креслу.

Глава третья
ОТ “КУЛЬ-СОР ГАЗЕТЫ” ДО МЕСТНОЙ УПРАВЫ

Подкопив деньжат, пасечник Микола решил основать собственную газетенку, назвав ее “Куль-сор-газетой”. ”Про сор в городе еще никто издания не придумал — размышлял пасечник,-- А ежели его еще и в куль поместить, то тему развить можно.” И он пробовал тему развивать. Назвав себя главнейшим редактором, он подобрал себе секретаршу-студентку, снял кабинет в одной из издательских контор и стал привлекать сотрудников. Первым делом тех, кто имел вес в городе. Не брезговал и не именитыми писателями и даже загрузил работой одного вышедшего из пивнушки алкаша, хотя и запойного, но не портившего обедни. На посулы Микола был горазд. Обещал всем баснословные гонорары, и дело завертелось. После первых вышедших в свет номеров газета, о которой Микола протрубил, используя мед и связи, по всем каналам радио и телевидения, стала было набирать популярность и вес. И набрала бы, не будь Микола жадным до тошноты.
Когда пришла пора выплачивать сотрудникам гонорары, у Миколиной семидесятитрехлетней тещи вдруг срочно заболела раковая опухоль на левой груди, и все гонорарные деньги Микола пустил на змеиный яд. Во всяком случае так об этом он сказал всем авторам и попросил отсрочки на 17 дней. Когда же минуло еще две с половиной недели, то оказалось, что очередного тестя пасечника ни с того ни с сего прошиб кровавый понос, и последние деньги, по выражению главреда, пошли на укрепляющие желудок средства. Народ проглотил и эту байку пчеловода. Лишь любитель пива, забывший за время сотрудничества запах взбадривающего напитка и клепавший теперь денно и нощно статьи для “Куль-сор-газеты”, возмутился и пригрозил забрать все свои талмуды. Микола не хотел, чтобы портфель редакции худел, а потому достал из заначки червонец, покормил алкаша обедом и тот несколько охолонился.
Но когда истек новый назначенный к выплате срок, в стране неожиданно закачался доллар и, сгребая все “зелененькие”, Микола рассчитался за работу с писучими студетессами, стаями толпившимися у него в кабинете, карамельками, а серьезным сотрудникам частично выплатил рублями.
Однако пишущий и стряпавший “Куль-газету” народ уже вовсю негодовал, а Микола все сильнее и сильнее прижимал к грудям рубли и доллары. Ох, как он боялся расстаться с ними! Ситуация, однако, назревала, напряжение возрастало, деньги за опубликованные материалы на счет пасечника шли, но расстаться с ними пчеловод уже не мог... Жадность его явно губила, он это понимал, но платить упорно не хотел. Не отдал он обещанных денег и редактору “Трансдоргазеты”, в чьих стенах была выпестована “Сор-газета”. Обманул он двух фотокорреспондентов, долго компосировал мозги верстальщикам и буквально водил за нос любителя пива.
Микола понимал, что долго так продолжаться не может. И, правда, после того как к нему приехали вечером два автоматчика и поставили на колени, ему пришлось отдать названную ими сумму. После этого Микола привез с пасеки четыре фляги меда и стал упорно искать себе “крышу”: поддержку в своем гнусном деле и защиту от наседавших корреспондентов. Куда он только не стучался и не ломился с медом, как только не изощрялся, заминая финансовые вопросы. Как ни крутил кейс с деньгами, достать российские и американские дензнаки ему все же пришлось. Сделав необходимую подпитку нужным людям, он добился, чего хотел. В одной из горгазет ради него произвели рокировку кадров и освободили ему местечко редактора.
Теперь уже главный редактор горгазеты, Микола, вовремя сумевший ретироваться с “Куль-сор-газеты” снова мечтает о Союзе писателей. И, говорят, собирается ради этого посетить с баночкой медку самого популярного в регионе прозаика. Может, найдет поддержку?
А любителю пива долг он так и не отдал. Обескураженный от этого и безденежный любитель пива насшибал где-то с горя средств, зашел в пивнушку и утонул в кружке на целый месяц. Когда же в конце-концов он выплыл, то ему ничего не оставалось, как сочинить гнусный пасквиль на теперь уже ставшего благородным редактора. Пасквиль напечатала одна из патриотических газет города и, прочитав рассказ о своих похождениях, бывший пасечник махнул на него рукой. “Это не про меня,” — сказал он и принялся писать хвалебную оду большому городскому начальнику, в тишине мечтая о редактировании теперь уже губернаторской газеты.
Алкаш же газетчик, проглотив сухую слюну, засел за еще один наигнуснейший рассказ, надеясь достать главреда и вернуть кровно заработанные им гроши.
А что ему еще оставалось делать?

ЭПИЛОГ
Это повествование от начала до самого конца выдумка. Если вдруг кто-то все же узнал в герое кого-то из своих знакомых, то это лишь совпадение — не более того. А почему бы не помечтать? Вон у них в Америке любая кухарка может стать президентом и спать с главой Белого дома. А почему в нашей российской глубинке какой-то Микола пасечник не может дойти с банкой меда до кресла редактора горгазеты, охмурить 16-ти летнюю девку и вступить в Союз писателей?
Вполне, по- моему, может быть.
1999.

НОВЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ МИКОЛЫ-ПАСЕЧНИКА

НОВЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ МИКОЛЫ-ПАСЕЧНИКА В ПРЕДЕЛАХ ЕНИСЕЙ-ГРАДА, СИБИРСКОГО КРАЯ И КИТАЯ

Послание от автора читателям:
Первое повествование о Миколе-пасечнике, сочинённое на скорую руку и изданное в трёх экземплярах для узкого круга читателей, неожиданным образом выскользнуло из издательства и независимо от автора получило большую известность в Красноярске и за его пределами. Оно было растиражировано на ксероксах и принтерах, разошлось по разного рода печатным и не печатным органам, предприятиям государственного типа, разным ОАО, ЗАО и ООО. История о том, “Как Микола-пасечник был редактором “Куль-сор-газеты” вызвала резонанс у читателей разного возраста, самых разных профессий и многие из них пожелали её продолжения. Одни просили об этом автора по телефону, другие требовали, остановив его на улице, третьи призывали к совести, явившись к автору домой или, поймав его в одной из многочисленных редакций города, либо зажав его в общественном транспорте. “Пасечник уже не принадлежит тебе,– говорили и убеждали они, – он вышел из-под твоего контроля и стал нарицательным героем. Он живёт своей жизнью, но написать продолжение ты обязан”. Особенно усердствовали дамы 18-30 лет. Естественно, отказать молодым особам женского пола автор не смог и покочевряжившись два с половиной года, сел и написал “Новые похождения Миколы-пасечника”. Как и в первой истории, все герои нового произведения являются персонажами вымышленными, и за все совпадения имён высокопоставленных лиц и отдельных граждан с реальными, автор ответственности не несёт. Так, что если читателю вдруг увидятся в героях повествования какие-то знакомые ему люди, то это лишь богатый плод воображения самого читателя и не более.

Предупреждение новому читателю от автора:
ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЗЯТЬСЯ ЗА ЧТИВО, ПОДУМАЙ: А НАДО ЛИ ТЕБЕ ЭТО?
Глава первая
Как пасечник был представлен в городской управе
Ночами ему снились пчёлки. Жужжащие, слегка желтоватые пчёлки и длинноногие, пятнадцатилетние, немного недозрелые в половом смысле, девочки.
Но кра-си-вые!
Микола полулежал в кресле, прикрыв махровым полотенцем мужской орган и вытянув на коврик голые волосатые ноги. Красотки, в купальных костюмах восседали здесь же, у его потных ног, а пчёлки с жужжанием осаждали все двадцать семь эрогенных точек Миколиного тела и, устроившись поудобнее, выпускали свои жала. Миколе было больно, но он терпел, стиснув зубы и сжав в левой руке снятые им очки. Чем глубже жала пчёл входили в его уже не молодой организм, тем больше он чувствовал прилив мужских сил, колыхание собственного хоботка в междуножной системе, и целый ряд желаний зарождался и выстраивался по ранжиру в его слегка помутневшем сознании.
“А-а-ах!” – просыпался со стоном на губах пасечник, и сладострастная истома в виде неконтролируемой спермы фонтаном заливала простыню.
– Блиндомет без флористата! – восклицал ощутивший реальность Микола,– Опять забыл на ночь презерватив надеть!
Он включал настольную лампу и смотрел на часы. До приёма в городской управе было ещё шесть часов и семнадцать минут.
“Целая вечность” – думал Микола и громко кричал:
– Маруська! Марусь!..
Так кричал он раз пять или восемь, пока в его спальню не входила заспанная супруга, на ходу застёгивающая на себе халат.
– Ну, чё тебе? Опять стихотворение сочинил? – спрашивала она позёвывая.
– Да какое там стихотворение,– говорил недовольно Микола,–Ты почему мне вчера с вечера презик на сон не приготовила? Опять я простыню замочил.
– Ну, ты совсем уже, Коленька, обнаглел – за две ночи восемнадцатая простыня. Сдурел, что ли? Откуда в тебе столько запасов семени?
– Мне пчёлы приснились...
– А бабы тебе не приснились? – спрашивала супруга, сдирая с Миколы простыню и, забрасывая его трусы в угол, за стиральную машинку, – Ты, что на пчёл слив делал? Трусов так на тебя не напасёшься. А сперму нужно по назначению использовать, а не задарма лить. Не хочешь с женой спать -- иди на пункт осеменения, там за каждый литр деньги дают.
– Да ладно тебе!– отмахивался Микола от Маруси, и пока она перестилала ему постель, шёл принимать ванну.
В этом месте автор позволит себе напомнить читателю о том, что в первом повествовании мы расстались с пасечником, когда он успешно избежал возмездия за невыплаченные и растраченные им гонорары, предназначенные журналистам, работавшим на его “Куль-сор-газету”. Там же, вкратце было поведано и том, что с помощью мёда, очковтирательства и больших обещаний, Микола смог воздействовать на группу авторитетных в городе руководителей производства, которые впоследствии и рекомендовали его в редакторы “Горгазеты”.
Теперь об этом подробнее.
Поняв, что с “Куль-сор-газетой” дело швах, Микола решил бить по самолюбию и тщеславию некоторых руководителей. А если точнее – уговаривал их к юбилейным и другим датам издать об их жизненном и трудовом путях красочные книжки-брошюрки. Написать которые он брался сам. От руководителей требовалось: рассказать пасечнику свою биографию и, главное, перевести на Миколин личный счёт или дать ему наличными несколько тысяч российских рублей. Переводы эти и передачи оформлялись как оплата предприятием за услуги в области информационной сферы и затрат на рекламу. Но услуг этих и тем более рекламы ни главные бухгалтера оплачивающие эти счета, ни другие работники предприятий не видели ни в одном из печатных или электронных средств массовой информации функционирующих в пределах города, края, страны и зарубежья в огромном количестве. Книжки издавались малым тиражом – только для самого руководителя, его родственников и ближайшего окружения. Причём, на издание такой книжицы делец затрачивал максимум третью часть от полученных средств, а остальные три четверти оседали в его карманах. В течение короткого времени Миколе удалось облапошить директора речного флота, руководителя крупной строительной фирмы, начальника транспортной инспекции и ещё некоторых тщеславных боссов. Попытался пасечник подступиться с таким предложением к налоговикам, милиционерам, нескольким замам губернатора и депутатам краевого законсобрания, но понимания не нашёл.
А изданные им книжки были как близнецы. Одна похожа на другую. Начинались они с трудного детства героев, продолжались учебой их в вузах и быстрым продвижением по служебной лестнице. Все Миколины герои обязательно были спортсменами, любили музыкальные инструменты и в молодые годы активно участвовали в художественной самодеятельности, являясь солистами ансамблей песен и плясок. В произведениях обязательной и даже необходимой была любовная тематика, где женщина, влюбившись в героя раз и навсегда, не могла устоять перед целеустремленным мужчиной и рожала ему умных и, разумеется, красивых детей. На обложках книжек менялись лишь лица героев, а в текстах их имена, фамилии и место работы. Всё остальное было написано совершенно одинаково. Наверняка, попадись несколько таких книжиц какому-нибудь умному человеку, он бы сразу понял, что автор клепает сии мемуары шибко себя не затрудняя – поставив дело на конвейер. В общем, были все эти Миколины произведения клёпаны одними и теми же чёрными буквами по белым листам бумаги. Сам же Микола, понимая это, напрягал все усилия, чтобы его герои никогда не прочитали книжки о других начальниках, а были влюблены только в повествования о себе самих.
И действительно, герои-начальники, увидев себя и своих близких в этих брошюрах с цветными обложками, воспаряли над своими служебными креслами, угощали Миколу коньяком и водкой и обещали в случае надобности похлопотать о нём и его нуждах перед кем следует, а также помочь деньгами и продовольствием.
А Микола, намыкавшись в малодоходной “Куль-сор-газетке”, хотел теперь во что бы то ни стало: быть редактором хорошо финансируемой бюджетной газеты, иметь постоянный, в несколько тысяч рэ оклад и руководить коллективом хорошо известных в городе журналистов. Он упорно шёл к этой цели: где надо -- подмазывал лестью, где медком, где пробрасывал прополисом, где другими, как он выражался, пчелопродуктами. (Благо одна северная деревенька в Бир-Улусском районе, население которой состояло сплошь из Миколиных родственников, продолжала полным составом устанавливать ульи, содержать пчёл и качать всё лето медок для нужд своего главного краевого родственника). Ну а там, где дело поначалу не клеилось, и двери для него не сразу открывались, Микола стремился проникнуть, образно выражаясь, через замочную скважину: обольщал секретарш, жён, любовниц и даже детей неприступных руководителей.
И добился своего. Один из руководителей производственно-строительного комплекса решил однажды представить Миколу-пасечника самому городскому Голове и, между делом порекомендовал его на должность главного редактора “Горгазеты”.
Надо сказать, что “Горгазета” эта была чистой воды задумкой и выдумкой самого Головы города. Человека, преданно любящего Енисей-град – город, которым он руководил и который хотел сделать цветущим и лучшим в Сибири, стране, Евразии. Он не жалел бюджетных денег на то, чтобы одеть город в брусчатку и умыть его фонтанами.
– Скоро мы будем выглядеть не хуже Петродворца,– говорил Голова по имени Петро Степанович всем по поводу и без повода, провожая взглядом уходящих на работу укладчиков брусчаток и строителей фонтанов, – И к нам туристы со всего мира приезжать будут. На наше чудо посмотреть и казну нашу пополнить.
Нельзя не напомнить читателю, что ко времени создания и издания первого номера “Горгазеты”, в Енисей-граде уже существовало несколько десятков газетёнок и некоторые из них даже претендовали на роль городских. Однако, по мнению отца города все они не являлись его изданиями, выполняли чей-то конкретный заказ и были, как сейчас модно говорить, ангажированными.
– Нам нужна своя, наша газета! – сказал однажды Голова, и газета появилась.
Произошло это за три с половиной года до того, когда в кресло главреда этой газеты был посажен пасечник. А до той поры с городским печатным органом происходили разного рода метаморфозы. Первая редакторша газеты приложила не мало сил, чтобы собрать, на её взгляд, хороший творческий коллектив, разработать концепцию издания и выпустить в свет несколько номеров. Появление новой муниципальной газеты с большими перспективами и крупной суммой витавшей возле неё, естественно вызвало резонанс в среде других средств массовой информации города, жёлтую зависть и чёрную ревность в журналистской среде. Сразу же объявился десяток-другой газетчиков желающих работать в новом печатном органе или хотя бы на первых порах сотрудничать с ним (естественно за хорошие гонорары), а некоторые из них продвинулись в своих мечтаниях далеко и видели себя его руководителями, постоянно пребывающими рядом с городским Головой.
Как и следовало ожидать, вокруг вновь испечённой газетёнки сразу же заплелись, закрутились, свились в клубок разного рода интриги. Однажды вернувшись из краткосрочного отпуска, редакторша вдруг узнала, что она больше не руководит газетой, и ключи от её кабинета отданы в другие руки.
Редакторша этому факту почти не удивилась и сожалела лишь о том, что уж очень мало пришлось ей быть редакторшей. А была она поражена другим: на её место был назначен в спешном порядке молодой компьютерщик, работавший в её же коллективе. Паренёк этот большими способностями ни в дизайне, ни в верстке не выделялся, а уж от журналистики он был так же далёк, как Япония от Египта. Однако, как потом узнала бывшая редакторша, у этого тихони-мальчика были большие родственные связи. Так это или нет, гадать не будем. Но факт остаётся фактом: смена руководства повлекла за собой частичную смену ориентации газеты (с женской на мужскую) и заменой одной третьей части творческого коллектива.
Но ни замена эта, ни частичная переориентация главного городского органа печати не произвели в Енисей-граде никакого фурора. Муниципальная газета хоть и была заметной на рынке прессы, в число популярных не входила. И даже бесплатная подписка для пенсионеров не смогла поднять её рейтинг. “Там им, в городской управе виднее: что и как,– думали читатели, – а нам без разницы, кто будет редактировать их орган. Сами учредили, сами пусть и реконструкции по усовершенствованию проводят”.
“Ах, как жалко, что не я оказался на месте этого компьютерщика” – немножко посожалели мечтающие о редакторстве, но быстро успокоились, поняв, что их время ещё не пришло.
После замены первого редактора на второго минуло ещё два года, и власти снова решили проделать кой-какие реконструкции внутри и снаружи своей газеты. И главное, поменять редактора. Вот тогда-то и замаячила на горизонте фигура Миколы-пасечника. Первым решил предложить его на столь высокий пост руководитель стройфирмы, к которому Микола пришёл было пожаловаться на беспросветную жизнь в умирающей “Куль-сор-газетке”, на домогания журналистов, которым он задолжал рубли и доллары.
– Спасу от них нету,– сказал он чуть не плача строителю-фирмачу,– Мафию на меня натравляют, убить грозятся. Помоги, если сможешь.
И фирмач, помня о написанной про него книжке, автором которой был этот теперь жалкий на вид человек, решил помочь пасечнику, приехавшему к нему с двенадцатью килограммами мёда. Руководитель проконсультировался с группой таких же, как он предпринимателей-строителей и уговорил их представить Миколину кандидатуру Голове города. Предприниматели и строители, знавшие пасечника поулыбались и сказали “добре”. Многих из них очень веселила манера пасечника приветствовать высокопоставленных чиновников. Неизменно, входя в кабинет какого-нибудь руководителя или его зама, Микола, как японский болванчик, смешно кланяясь, покачивал головой, придерживая при этом одной рукой очки, а другой -- прижимая к груди портфель. Некоторым это Миколино виляние хвостом и гривой очень нравилось, другие, глядя на выкрутасы пасечника в такие минуты, видели в нём человека готового сослужить им любую службу, третьи же откровенно плевались и по уходу пасечника наказывали своим секретаршам и охранникам “на пушечный выстрел не пускать к их приемной этого блюдолиза”.
Этих третьих бывший пасечник не любил. Таких людей он никогда не угощал медком со своей районной пасеки и старался обходить их офисы за космическую версту.
Итак, Микола готовился к встрече с городским Головой. Ночью он, боясь проспать, несколько раз просыпался и звал жену. С самого утра его бил коленный мандраж, а сердце в груди заходилось то в частом перестуке, то в длительном замирании. Пот так и тёк градом по его лицу и пасечник то и дело заскакивал в сортир, чтобы отжать мокрый носовой платочек, протереть стёкла очков и побрызгать на физиономию дезодорантом “Свежесть”.
– Да не бзди ты так, – успокаивал его в вестибюле городской управы руководитель стройкомплекса, – а то ещё в штаны набрыжжешь. Я-то ведь с тобой. Значит: всё чики-чики будет. А ты, видать, и ночью совсем не спал?
– Спал, но плохо. Мне пчёлки снились...
– Пчёлки – это к хорошему, – сделал вывод руководитель краевых строек.
Наконец их позвали в приёмную городского Головы. Огромных размеров приёмная была наполнена множеством людей чинно сидевших на стульях по периметру всего зала.
– Это всё замы, – шепнул пасечнику строитель-руководитель.
Микола тут же схватил в охапку видавший разные виды свой обшарпанный портфель и начал отвешивать поклоны направо и налево. Но видимо впопыхах пасечник обнял портфель не с той, с какой надо стороны и нечаянно нажал на кнопочку портфельного замочка. Портфель открылся, и из него посыпались разные белые и исписанные бумажные листы, газетные вырезки, таблеточные упаковки и пакетики с презервативами.
– Премного и любезно извиняюсь, премного и любезно извиняюсь...– вполголоса запричитал Микола, ползая по большому и мягкому ковру посередине зала, собирая и запихивая бумаги, таблетки и презервативы обратно в портфель.
– Это что здесь за клоунада? – услышал он над собой чей-то зычный голос и, вскочив, чуть не сбил с ног городского Голову.
– А это наш новый кандидат на должность редактора, – оттеснив пасечника, выступил вперёд строитель, – Он первый раз на приеме такого уровня. Волнуется... Скромный он очень...
–- Скромный – это хорошо, – сказал Голова и протянул руку пасечнику,– Ну здравствуй, Миколай Лександрович. Много о тебе уже наслышан.
–- Доброго здоровьица Вам, Петро Степанович! Доброго здоровьица Вам и супруге Вашей, и деткам. Я только за Вас всегда и голосовал. Только и только за Вас...
Микола так растерялся, что не удержал в руках портфель и тот упал прямо на ногу Головы. Голова ещё не успел сделать по этому поводу никаких движений, как пасечник схватил его руку в две свои и стал кланяться в пояс. Поклоны эти были так быстры и так неожиданны, что голова бедного Миколы-угодника шоркала по груди и, опускаясь вниз по проёму расстёгнутого пиджака, тыкала Голову в пупок. Во время восьмого поклона в пояснице пасечника что-то громко хрустнуло и выпрямиться в девятый раз ему уже не удалось. Когда же всех пригласили в кабинет Головы, он так и зашёл туда скособочившись.
– А у вас здоровье в порядке? – видя такой Миколин заход, спросила пасечника одна из немногих присутствующих женщин – заместитель Головы по здравоохранению, когда все усаживались за длинный стол хозяина кабинета,– Хроническими заболеваниями не страдаете?
– Нет, нет, нет!– воскликнул Микола и, не смотря на боль и хруст, вытянулся, как молодой тополь. – Я совершенно здоров, и работать готов!
– О! Да вы ещё и поэт! – оживился зав. городским отделом культуры,– Похвально!
– Да, да. Я поэт,– закивал пасечник,– У меня целых три общих тетради стихами исписаны. Буду скоро в Союз писателей вступать.
– Ну, ну, хорошо,– одобрительно закивали завы и замы.
– А как вы видите “Горгазету” в вашем редактировании?– спросил Голова города.
– Она должна быть в два раза длиннее и шире нынешней, – сказал, не моргнув Микола-пасечник.
– Больше и шире – это хорошо, – согласился Голова, – Я думаю: мы утвердим вас.
– Спасибо за доверие, Петро Степанович! Спасибо!– соскочил из-за стола Микола, в порыве страсти роняя стул, и, укладывая на бок графин с водой, доселе стоявший на столе вертикально, – Я оправдаю ваше высокое доверие. Я оправдаю. У нас будет лучшая в крае газета. Спасибо, Петро Степанович, спасибушко, спасибо! Я про вас оду напишу!
Весь организм пасечника мгновенно пришёл в возбужденно-взволнованное состояние. Он то истерично смеялся, то лез с поцелуями к сидевшим рядом с ним чиновникам, то, соскакивая с места, подбегал к Голове и кланялся ему ниже пояса, тыкаясь своей макушкой в его колени.
– Ну ладно вам, Миколай, ладно... Идите сейчас домой, и подготовьтесь к встрече с коллективом газеты, – то и дело говорил ему не менее смущенный городской Голова.
Но пасечник не хотел уходить: он всё отвешивал и отвешивал поклоны и изощрялся в комплиментах. И только усилиями двух вызванных с вахты милиционеров, удалось вытолкнуть настырного Миколу сначала за двери кабинета Головы, потом за пределы приёмной, спустить его по лестнице и выставить за порог здания городской управы.

Глава вторая
Как Микола проводил пресс-конференцию
Сердце пасечника ликовало. Звёздный час его жизни настал. Вот он, простой деревенский пчеловод, автор трехсот двадцати семи стихотворений и тринадцати с половиной рассказов, назначен на ответственную должность и представлен самому Голове миллионного города.
А мог ли о чём-то подобном мечтать когда-нибудь мальчиш-плохиш из Бир-Улусского района? Или даже редактор “Куль-сор-газеты” любивший прямо на полу молоденьких студенток? Микола сам задавал себе эти вопросы и сам же с ликованием отвечал: “НИ-КОГ-ДА!”
Придя домой, Микола весь вечер и всю ночь до без пятнадцати шесть строил творческо-организационные планы и разрабатывал концепцию своей газеты.
“Теперь, главное, удержаться в этом кресле, а там, глядишь: покатит в масть, и в губернаторскую прессу редактором перейду” – думал пасечник, приходя к мысли: “Для того, чтобы удержаться, нужно окружиться преданными людьми. Теми, кто бы чувствовал себя тебе обязанным и был чем-то привязан к тебе до конца своих дней. То есть, повязан с тобой конкретно каким-то делом”.
За неполных двенадцать часов он перебрал в уме более сотни кандидатур и остановился на семи, как ему казалось, вполне надёжных людях. Среди них были: его жена, его сын и его племянник, считавшийся таковым по первому браку. Не беда, что никто из этого трио никогда в жизни не написал для газеты ни одной строчки, Микола твёрдо был убеждён, что всем им место в его редакции найдётся.
Ещё немного поразмыслив и пофантазировав о будущем газеты, пасечник лёг спать, снова забыв надеть презерватив. Но на сей раз -- обошлось. Он проспал до девяти часов утра и видел сны не связанные с эротикой.
Под это утро ему снились мужики. Они стояли, окружив его, а он сидел в большущем кресле и учил их уму-разуму.
Ровно в десять Микола был в редакции “Горгазеты”, где его должен был представить коллективу редакции один из замов городского Головы. Туда он пришёл с новым на вид портфелем-дипломатом, который приобрёл еще в середине восьмидесятых годов и держал его до случая на антресолях. Теперь случай представился. Там же, на антресолях жена пасечника отыскала синий галстук в жёлтый горошек выпуска 1979 года, и жилетку оставшуюся ещё от костюма сношенного девятнадцать лет назад. Пахнувшие нафталином вещи он побрызгал дезодорантом “Свежесть”, накинул сверху новый, купленный специально для этого случая, пиджак и в таком виде предстал перед коллективом.
А коллектив уже с нетерпением ждал его в небольшом кабинете редактора. Некоторые восседали на стульях, а те, кому стульев не хватило, стояли, подпирая стену.
Пасечник, негромко поздоровавшись, прошёл к свободному креслу и уселся за стол. Рядом с ним, не найдя стула, встал зам городского Головы по связям с общественностью.
Зам понял, что стула ему здесь не дадут, а потому, покашляв в кулак, сказал:
– Представляю вам нового вашего редактора Миколая Лександровича.
– Главного редактора,– поправил зама пасечник.
– Да, главного редактора, – быстро исправился заместитель и спешно предоставил слово Миколе.
Микола выдержал паузу, во время которой внимательно осмотрел собравшихся. Из всей группы стоявших и сидевших перед ним, ему сразу же не понравились трое: высокий рыжий в засаленном свитере, парень в джинсовой куртке с косичкой и полная очкастая бабёнка.
“От этих сразу надо избавляться, а не то они у меня всю энергетику отнимут”, – подумал новый главред.
-- Друзья! – неожиданно для всех вслух сказал Микола-пасечник, чем вызвал некоторое оживление в рядах собравшихся.
– Друзья! – повторил он, но уже видимо сам испугавшись столь громкого обращения, --Я думаю, что мы станем скоро друзьями, коллегами и -- единым монолитным коллективом.
-- Хочется надеяться,-- сказал высокий рыжий, стоящий у самой двери, при этом покашливая в кулак, как это делают обычно в таких ситуациях.
-- Надежды юношей питают, -- улыбнулся Микола, -- А нас будет питать уверенность в том, что мы делаем лучшую газету в городе, крае и в целом по стране.
-- По всей необъятной? – переспросил рыжий, и Микола усмотрел в этом издёвку над собой.
-- Профессиональную газету, -- сказал он, делая вид, что пропустил вопрос рыжего мимо ушей, -- Будем работать и зарабатывать. Много зарабатывать. Петро Степанович обещал дать денежную поддержку. Первым делом мы изменим лицо газеты, сделаем её большой и объёмной.
-- А на сколько объёмов? – снова спросил рыжий.
-- А вторым делом: сменим дислокацию, -- продолжил новый главред, не отвлекаясь на ответы. -- Переберёмся на другой берег реки, ближе к центру города и расширим площадь. Петро Степанович обещал каждому по кабинету дать.
Собравшиеся оживились. Известие об отдельных кабинетах обрадовало их больше, чем весть о возможном повышении зарплаты и увеличении объёмов газеты.
-- Я человек требовательный, но в то же время мягкий, поэт,-- продолжил Микола, -- пишу книги очерков, так, что всем очеркистам и поэтам у нас зелёный свет будет.
-- А на целую полосу очерк написать можно? – спросил парень с косичкой.
-- На полосу очерк можно писать только о губернаторе, Петро Степаныче, да ещё может о директоре металзавода, об остальных полполоски хватит. Так что, молодой человек, рассчитывайте на полполосы.
-- А я как раз хотел о Петро Степаныче жизнь отобразить в разрезе культуры и досуга,-- сказал парень с косичкой, поудобнее облокотившись на стену и сложив руки на груди.
“Наглый этот говорун –подумал Микола – наверное пишет хорошо, надо от него избавляться. Да и от этого рыжего тоже. Вид у него, как у алкоголика. Пусть идут отображают, что хотят в “Профсоюзную газету”. Вслух же новый главред сказал:
-- Я во многих газетах был и знаю, что писать о первых людях краевых городов прерогатива главного редактора.
-- А если меньшей частью? – спросила дамочка в очках, которая была охарактеризована, как ответственный секретарь, -- Если, например интервью на одну колонку?
“Эту тоже куда-то надо убирать. От неё житья не будет, – продолжил мысленную чистку рядов пасечник -- От неё видать мужик сбежал, теперь она всю энергию в коллектив вкладывает”.
-- Посмотрим, -- неопределённо ответил очкастый пасечник и в это время, вспомнив пчёл, поспешил сменить тему.
-- А у меня в районе пасека есть,-- сказал он неожиданно. – Мы можем всем коллективом на природу иногда выезжать.
-- Хорошо, с мёдом все будем! -- то ли притворно, то ли искренне потёр ладони пожилой уже корреспондент и Миколе показалось, что он подмигнул кому-то лукаво.
“С такими запросами половину редакции надо менять” – уже уверенно подумал главред и сказал всем вставая:
-- На этом спасибо. Пресс-конференция закончена. Я думаю, знакомство состоялось. Теперь будем работать.

Глава третья
Будни и праздники пасечника
Прошла половина года. За это время в редакции “Горгазеты” произошли разительные перемены. Как и было обещано городским Головой, штаб его печатного органа был перенесён с одного берега реки на другой. Теперь ближе к городскому центру. Для этого был куплен целый этаж огромного здания, где располагались управление дорогами и целый ряд коммерческих структур. Микола выбрал для себя самый большой кабинет, установил там стол, кресло и уютный мини-диван. Сам главред теперь ходил по коридору и кабинетам своей редакции непременно в кожаной жилетке, не вынимая рук из карманов брюк. Если же нужно было с кем-то поздороваться, то пасечник делал это кивком. Исключение составляли работники управы и краевой администрации. Из бывших сотрудников “Горгазеты” в редакции к тому времени не осталось никого. Первой покинула родную обитель дама в очках. Буквально на второй день она была обменена на секретаря–многостаночника Прозырева, ответственно секретарившего до этого у Миколы в “Куль-Сор-газете” и хорошо знавшего повадки пасечника. Причём обмен был проведен в одностороннем порядке. Прозырев пришёл утром к пасечнику, тот отвёл его на место секретаря, а дамочке сказал, что её ждут в транспортной газете. И всё. Дама даже ни поплакаться, ни проститься не успела, её посадили в машину и увезли на соседнюю улицу.
Вторым был удалён с глаз нового редактора рыжий хам, потом паренёк с косичкой, затем ещё пара сотрудников с “б**дскими глазами” -- как выразился Микола при Прозыреве.
-- Они же мне с такими зенками всю женскую клиентуру отобьют.
Остальные ушли сами. По-хорошему. Получив при этом в обмен на заявления “хороший расчёт”.
На их места были приняты известные в городе люди и их родственники. А именно, поэт-сатирик с женой-аналитиком, всероссийско-известный спортивный обозреватель с сыном-студентом, бывший депутат Верховного Совета СССР с дочкой и внучкой. В состав редколлегии, и на полную ставку был зачислен хорошо читаемый в прошлом писатель, года три уже не живший в городе и не показывающийся на людях, но пообещавший Миколе поддержку в случае чего. Кроме того, на ставку, половинку и четвертушки были приняты многочисленные родственники самого Миколы, его двух жён – бывшей и нынешней, а также три пчеловода с Бир -Улуского района.
Вся эта братия под руководством ответственного секретаря-многостаночника Прозырева создавала в газете рабочий ажиотаж и поставляла четвёртую часть всех печатаемых в газете материалов. Ещё одной четвертинкой снабжала печатный орган городская управа в виде издаваемых для народа приказов, указов и разъяснений городского Головы. Всё остальное приносили так называемые отщепенцы – люди талантливые и в меру разворотливые, но не приспособившиеся жить на широкую ногу и держать нос по ветру. Они, как правило, не имели постоянного места работы, не имели привычки рано просыпаться и спешить к определённому часу на службу, а когда им хотелось отдохнуть и расслабиться, они, долго не думая о последствиях, оставляли все занятия – будь то важные или даже срочные, и расслаблялись. Естественно, отщепенцы эти, были не в ладах с распорядками разного рода изданий и долго там работать не могли – уходили на “вольные хлеба”, перебиваясь случайными заработками. Микола хорошо знал потребности такой публики, умел найти подход к каждому индивидуально, не скупился на посулы и похвалу. Понеся некоторые моральные затраты, при минимуме материальных, он привлекал заблудившийся в лабиринтах жизни народец к сотрудничеству со своим органом. Для поощрений отщепенцев Микола вёл “чёрную кассу”, стараясь стимулировать их сразу. Много средств для этого не требовалось, по сравнению со штатными сотрудниками, “вольники” получали сверхзаниженные гонорары, но скорая обналичка делала своё дело и желающих сотрудничать с новым редактором “Горгазеты” не убывало.
В общем, материалы в газету шли, и газета их печатала. Иногда сразу по нескольку штук в одном номере. Когда конвейер был настраполён и запущен, бывший пасечник и ныне действующий главред, решил, что может позволить себе заняться главным делом своей жизни: покорением девичьих сердец и овладеванием молодых тел. Для этой цели он поставил в свой, огромных размеров кабинет, новый мини-диван, где и проводил беседы со студентессами енисей-градских вузов изъявивших желание писать заметки в Миколину газету.
Там он иногда и проводил в жизнь свои коварные планы, удалив с кабинета секретаршу и, закрыв дверь на два с половиной поворота ключа, вставленного в английский замок с секретом. Поставкой будущих звёзд журналистики занимались родственники-пчеловоды, ежедневно отыскивающие в коридорах учебных заведений и не дорогих кафе, на их взгляд достойных пасечника молодок, и приглашали их к сотрудничеству. Иногда, когда с первого раза дело на половой контакт никак не выходило, Микола назначал потенциальной жертве свидание на пятой в правом ряду скамейке городского парка, поил её пивом и угощал мороженым. После чего садил девочку в служебную “Волгу” и вёз в заранее заказанный номер гостиницы, где уже юной леди ничего не оставалось делать, как только покориться грозно сверкающему очками дяде Миколаю.
Хотя, в большинстве своём, то, что делал не дополучивший в молодости женской ласки пасечник, покорением девичьих тел назвать вряд ли было можно. Скорее, это были посягательства на честь девиц. Ибо Микола, как знает наш читатель по первой истории, не был секс-гигантом и даже более того, страдал половым бессилием и, очень часто дело до полноценного секса не доводил. В таких случаях Микола злился, пыхтел, заставлял девчонку поглаживать ему самые разные места: от мешочков, куда были спрятаны его по-детски маленькие кокушки, до промежутка между ягодицами, откуда во время некоторых тщетных попыток показать мужскую сноровку, с треском выходил угарный газ, от которого партнёрша теряла сознание, а жужащие под потолком мухи и шуршащие под обоями тараканы, стремились срочно покинуть номер гостиницы. Не выдерживали запаха переработанного сала, чесночной колбасы и макаронов с острым кетчупом, которыми обычно заправлялся перед свиданиями пасечник, даже стоящие на окошке цветы. Они меняли цвет, увядали и стебли их, и листочки склонялись с подоконников к полу.
Бир-Улусские пчеловоды, зорко следившие теперь за здоровьем пасечника, после очередных неудачных попыток патрона сделать мягкий пенис, твердым, и облачить его в красный презерватив с ароматом клубники, предлагали ему взять командировку на родину – для восстановления сил. И Микола брал командировку.
Там, на родине, среди дорогих его сердцу берёзок, однажды вдохновивших его на рифмование строк, посреди лужайки, где он валялся в детстве с жеребятами, среди огородных зарослей укропа и конопли, он садился на кресло-качалку, раздевался до трусов, надевал на голову шляпу пчеловода с чёрной вуалью и старался расслабиться. В это время старый пасечник дядька Ляксей открывал ульи и подгонял стайки пчёлок к раскачивающемуся Миколке.
-- Замри! – кричал старый пасечник молодому, и Микола замирал. Лишь зрачки глаз его бегали по орбитам, следя за жужжащими насекомыми, вначале кружившими над ним, а затем пикирующими прямо на него.
-- Терпи! – давал другую команду пчеловод с пятидесятишестилетним стажем. И пчеловод-любитель с двадцатьюдвухгодовым опытом, послушно и терпеливо переносил вначале болючие, а затем ослабевающие пчелиные уколы.
Сила уколов ослабевала и, когда неизменная двадцать седьмая по счёту пчёлка садилась ему на пупок и вгоняла жало в то место, через которое когда-то вошла в него жизнь, пасечник терял сознание. В это время независимо ни от кого наполнялся природной силой самый слабый член Миколиного организма. Он, на глазах дядьки Ляксея увеличивался в диаметре, словно вырастал из междуножной ситемы, краснел снаружи и синел снутри. Напряжение доходило до того, что на самом органе выступали наружу синие жилы и нарастали красные мышцы. Впадающий в бессознательный транс Микола, в это время что-то мямлил, чмокал губами, руки его непроизвольно подёргивались, а очки, покидая переносицу, спадали на двадцать первую конечность. Но никто не тревожил пасечника до тех пор, пока двадцать седьмая пчёлка до конца не выпустит из своего хоботка жало, не оставит его торчать в центе пупка и не покинет гостеприимное место. А уж только после этого дядя Ляксей и ещё двое его подручных родственников брались с трёх сторон за качалку и несли её вместе с Миколой в дом. Там Миколу перегружали на двуспальную кровать, а дядька Ляксей посылал гонца с трёхлитровой банкой свеженакаченного мёда за известной в деревне давалкой Антониной. Жаждущих похоти оставляли наедине и никто не мог сказать, что там происходило, но к закату обычно свидание заканчивалось. Антонина потемну будила дядьку Ляксея, требуя добавки, в виде нескольких литров молока и куска сала и уходила кормить своих многочисленных детишек, довольная то ли от свидания с городским пасечником, то ли от натурального обмена.
-- Я после пчелиной терапии двадцать четыре раза подряд, не вынимая, удовлетворить бабу могу, -- делился секретной информацией Микола в кругу енисей-градских журналистов.
-- Если ты сделаешь бабе двадцать четыре раза подряд, и не вынимая, то тебя после этого, на двадцать один день в реанимацию отправят. Вместе с той бабой… От переусердия. – говорил ему один полупьяный Сочинитель под дружный хохот собравшихся.
Микола смущался, но с ним не спорил. Сочинитель этот некогда считался ему приятелем и даже корпел над первыми его номерами “Куль-сор-газеты”, но однажды вдруг разорвал с ним все отношения и теперь требовал выплаты задолженности, которую Микола отдавать не хотел.
“А зачем? – думал Микола, -- зачем ему много денег? Всё равно пропьёт или пустит куда попало, а мне они нужны-ы-ы”.
Впрочем, в дни своего редакторства “Горгазетой” Микола старался с Сочинителем и подобными ему журналюгами дел никаких не иметь. Без них охотников печататься в газете хватало, а отрицательные эмоции в бесконечной череде праздников души и тела, и будней, похожих на праздники, ему были не нужны.

Глава четвёртая
Путешествие пасечника в Шанхай и обратно
Как-то не первый раз, пребывая в очередном за первый год работы главредом, отпуске, Микола узнал, что делегация избранных городской управой людей отправляется с деловым визитом в Китай, а его в списках избранных нет. “Не справедливо! – подумал пасечник, терзаясь, -- Я их тут всех мёдом и прополисом снабжаю, а меня не берут. Почему?”
-- Наверное, мало мёду возишь и не всем, -- высказал своё предположение дядька Ляксей.
-- Наверное, мало и не всем, -- согласился Микола, -- нужно в колхозе молоковоз напрокат попросить. Дядька, работайте хоть всю ночь, но полный молоковоз мне медку накачайте.
-- Да ты, что: сдурел, племяш? Где ж нам цельную цистерну накачать? Это и ни нашего, ни Пермяковского мёду не хватит.
-- Не такая уж это и большая цистерна. Не железнодорожная ведь, – взялся убеждать его Микола, --ты видел железнодорожную? Вот это цистерна, а автомобильная так себе – цистерночка. Иди, попроси в долг мёду у Пермяковых, и качайте туда что есть. Главное для меня с цистерной подъехать, а полная она или нет, никто проверять не будет.
Микола потёр руки. Идея с цистерной ему понравилась.
Через два дня автоцистерна с надписью “Молоко” остановилась недалеко от городской управы Енисей-града. Это произошло утром, а к обеду возле машины с цистерной выстроилась очередь работников администрации и городского совета, хвост которой заканчивался на третьем этаже главной городской конторы.
-- Больше литра в одни руки не давать! – слышались в середине людской вереницы подзабытые уже с времён перестройки призывы.
Как там дальше протекали события внутри управы, и досталось ли что-то от раздачи самому Голове города и его первым, и вторым замам, автору неизвестно. Говорят, что Голова внешне был недоволен такой раздачей бесплатного для его работников мёда и сильно ругался в приёмной и своём кабинете. Может быть. Но факт остаётся фактом: кто-то из отъезжающих за Великую китайскую стенку срочно заболел и пасечник был включён в желанный список и к китайцам в гости поехал.
Официально Микола проходил по списку как представитель средства массовой информации и был обязан представить отчёт в виде опубликованного материала в своей же городской газете. А неофициально…
Неофициально и в тайне от всех Микола, отправляясь в Поднебесную, преследовал для себя две цели: попробовать на вкус китайского мёду непосредственно на китайской пасеке и на предмет удовольствия попробовать молоденькую китаянку непосредственно на китайской стене, о которой говорят, что она великая. Всё остальное: культурная программа, знакомство с работой китайского органа городского управления, достопримечательностями Шанхая и Пекина, его совсем не интересовало.
К осуществлению второй части своего плана, пасечник приступил уже в аэропорту Шанхая, куда первым делом прибыла делегация. Его заинтересовала китаянка-переводчица, и он буквально приклеился к ней. При каждом удобном и неудобном случае Микола старался прикоснуться к переводчице, то рукой, то плечом, то коленкой. Но поскольку китаянка была выше его почти на голову, коленкой пасечник мог достать ей только до голенища её модного сапога, поэтому больше работал руками. Он совсем не слушал о чём говорит представительница страны ставшей теперь оплотом социализма Енисей-градским делегатам, а лишь ловил сладостные мгновения и считал в уме сколько раз достал до её груди и какое число попыток закончилось прикосновением к части тела расположенного ниже спины. Когда Микола дошёл до цифры тринадцать, китаянка посмотрела на него довольно странно.
“Поняла, что я ею интересуюсь, -- сделал вывод пасечник, -- ещё немного, и она не устоит. Надо ей мою книжку подарить про директора пароходства. Это её должно заинтересовать, а потом уж и в номер гостиницы приглашу”. Однако, едва делегация прибыла в гостиницу, внимание озабоченного Миколы привлекла миниатюрная горничная одетая в национальный халатик. Талия её была перетянута пояском, и это подчёркивало красивую, и, как предположил сибирский пасечник, невероятно упругую грудь. Микола сразу же забыл о переводчице, а также о еде, питье, естественных потребностях и, схватив в руки сибирско-китайский разговорник, стал отыскивать там слова о любви.
О любви в туристическом разговорнике ничего не было, поэтому сибирский гость начал заучивать слова приветствий и знакомств. Слова запоминаться не хотели, и когда горничная вошла, пасечник знал наизусть лишь одно слово: “Чафан”, означающее что-то из еды.
-- Ча-ча-чафан…-- произнес Микола протянув вперёд руки.
-- Да, да… -- закивала головой горничная, и поставила на столик поднос с чашечкой риса и кофе.
-- Любовь…-- произнес пасечник, подходя совсем близко к китаянке.
-- Любоф… любоф… -- продолжала кивать горничная.
-- Любви хочу! – воскликнул Микола, думая, что китаянка не понимает ни бельмеса.
-- Хочешь, так бабки плати. В долларах… А не причитай как шизофреник. – сказала на чисто родном Миколином языке китаянка и у пасечника отвисла челюсть.
-- Т..ты, чё, наша? – промямлил он.
-- Не ваша, но языков несколько иностранных знаю… Как все агенты госбезопасности КНР. С вами, туристами, ухо востро держать надо, чтобы устои социализма не разрушали.
-- А разве доллары не разрушают социалистическую экономику? – уже смелея, задал вопрос Микола, надеясь одновременно показать свою эрудицию и запугать горничную, -- А если я о том, что ты доллары с меня вымогаешь твоему руководству скажу? Тогда как? Видимо тебе придётся сегодня со мной за просто так лечь.
-- Видимо лечь мне вообще, раз так дело поворачивается, сегодня не придётся,-- ни грамма не испугавшись, сказала китаянка, взяв Миколу за галстук в районе воротника, -- А вот тебе, козлина ты провокаторская, придётся мне триста баксов отдать, чтобы я не отдала запись нашего разговора в спецслужбу. Не то тебе, котяра ты не кастрированный, подрыв и “шпионку” точно припаяют, а если я скажу, что ты на мою честь покушался – ласты закрутят и под “вышак” пойдёшь по всем законам социализма. А вышкой у нас считается казнь через повешение. Так, что гони триста баксов и красиво разойдёмся.
“Ни фига себе влип!” – испугался Микола. Ему было жалко трехсот долларов.
-- У меня нет триста… У меня всего двести…-- сказал он горничной, подсевшим сухим голосом.
-- Четыреста, -- произнесла китаянка,-- если ещё соврёшь, пятьсот заплатишь. Я-то знаю, что у тебя, очкастый помпончик, полторы тысячи зелёненьких припрятано.
Китаянка схватила пасечника за край ворота, рубашка сдавила горло, грудь горничной упёрлась в его грудь. Микола захрипел.
-- Отдам… Сейчас… Отдам… Мне только достать их нужно, из укромного места…-- взмолился он, думая о том, что эти самые китайцы ведь и взаправду могут накинуть ему на шею петлю.
“Ой! Только бы выпутаться от этой бабы, я бы больше жене не изменял. Одну бы Маруську любил…-- молился он мысленно, -- От этих чужестранок всяких болезней подхватить можно… Они ведь как надо даже и не моются… Нет-нет, не надо мне ничего! Домой приеду -- только газетой буду заниматься и больше ничем…”
-- Ладно, ныряй в свои трусья – доставай доллары, -- отпустила его спецагентша выдающая себя за горничную. -- Я от такой картины в обморок не упаду, не таких голубчиков видала: и негры были, и арабы, и вашего брата пачками…
Микола скинул брюки и начал рвать трусы в том месте, где Маруська зашила ему зелёненькие. Трусы рваться не хотели, руки пасечника тряслись.
-- Да не гоношись ты! – сказала китаянка, поглаживая его по голове, -- спокойнее будь. Тебя же пока не насилуют. Ты добровольно отдаёшь. Добровольно же?
-- Да… да… добровольно… -- закивал пасечник.
-- Добровольно и, что главное, бескорыстно, – подтвердила псевдогорничная. – К служителям гостиницы и облуживающего персонала женского пола ты не приставал.
-- Нет, нет -- не приставал…
-- В порочащих связях тебя никто не заметил…
-- Не… не заметил…
-- Вот и умный мальчик… Я ж тебя за это даже поцеловать могу.
Китаянка чмокнула Миколу в темечко, в тот момент, когда трусы дали трещину и доллары рухнули на пол.
-- Сам подними, и сам отдай,-- сказала горничная.
Микола поднял зелёненькие бумажки, отчитал триста, протянул вымогательнице.
-- Ну и лапонька, -- похвалила та его.
Затем спецагентша расстегнула национальный халатик, сунула руку под бюстгалтер и достала оттуда портативный диктофон.
-- На звукозапись, -- протянула она Миколе крошечную аудиокассету, -- Но предупреждаю – не балуй. У меня видео остаётся о том, чем мы с тобой здесь занимались. А ещё кино можно посмотреть: как ты к переводчице в аэропорту прижимался. Тоже интересно. Тебя, голубок, мы сразу вычислили – по твоим первым действиям. Сразу и поняли: этот похотлив, нужно ждать от него сюрпризов. А чтобы сюрпризов не было, решили опередить.
“Вот она, вот зарубежная провокация, о которой мне ещё в студенческие годы говорили, когда хотели в Кампучию отправить, -- думал, энергично гоняя мысли под черепной коробкой Микола, -- хорошо, что тогда не поехал”.
-- Ну а какие дальнейшие планы? – спросила китаянка.
-- Какие могут быть планы. Домой я хочу! – воскликнул пасечник, думая о Маруське и детях.
-- Да ты я вижу совсем уж в штаны перетрухал, -- сделала вывод опытная спецагентша, -- Будь мужиком, впереди ещё большая программа. За определённую, скромную плату в баксах я устрою тебе свидание с девочкой лёгкого поведения. А хочешь на китайскую стену тебя свозят?
-- Н-нет! – воскликнул Микола, пряча зелёные обратно в трусы. -- Никуда я не хочу. Знаю я вас!
-- Плохо знаешь, – сказала китаянка и ушла.
-- А мне и знать 6ы не надо вас, косоглазых! – крикнул вслед ей Микола, но тут же вспомнив предупреждение горничной о том, что всё здесь записывается на аудио и видео, громко застонал от досады и одетым, в обутках, бухнулся на кровать. Кровать же, не выдержав тяжести его загнутых в районе носок, не по размеру купленных туфель, прогнулась пружиной почти до самого пола.
Микола не вышел к обеду, чем вызвал беспокойство у руководства делегации. К вечеру его посетил зам городского енисей-градского Головы и справился о здоровье.
-- Да нормально всё, -- успокоил его пасечник, -- я, видимо полёт плохо переношу. Давно не летал самолётами.
-- Ну, отдыхайте, Микола Лександрович, -- поверил ему зам, -- я распоряжусь, чтобы вам ужин сюда принесли.
-- Только это… Пусть наши принесут, а не китайцы… -- попросил его Микола.
-- Ладно, -- согласился заместитель Головы, -- вы только выздоравливайте, завтра у нас обширная программа.
Программа действительно была обширной и на завтра, и на послезавтра, и на остальные три дня, но Микола оставался в трансе. Он шарахался теперь от переводчицы как от прокажённой, избегал встреч с горничной, которая, завидев его, улыбалась, и подмигивала ему, как казалось Миколе, сразу двумя своими узкими глазами.
Было в программе и посещение пригородной пасеки, и восхождение на Великую стену китайцев, и красивые девочки чего-то ждущие на первом этаже гостиницы, но Микола находился в трансе до конца визита, потеряв интерес, казалось ко всему. В эти дни он не только не мог заняться своим любимым делом, но даже боялся подумать о близости с незнакомкой, ибо физически ощущал состояние, о котором поведал однажды соотечественникам певец Вилли Токарев, побывавший в Америке: “Меня на бабу и домкратом не поднять”.
Пришёл Микола в себя только после того, как самолёт приземлился в таёжном аэропорту в двадцати километрах от любимого города Головы, где пасечник служил редактором “Горгазеты”. Вот тогда слетел с путешественника груз пребывания за рубежом Отчизны. Он воспрял и, вернувшись на рабочее место, снова улыбался, и рассказывал подчинённым о том, как он охмурял доверчивых китаянок на Великой для них стене и под стеной, которая кажется снизу не такой и уж Великой. А так же о похождениях в гостинице, на пасеке, в самолёте, многочисленных автобусах и даже на главной площади Пекина, название которой он забыл.
Впрочем, читатель уже достаточно хорошо знаком с Миколой и вполне может представить: что там ещё пасечник мог рассказать тем, кто готов был его слушать весь рабочий день да ещё за это зарплату получать.
Когда же пришло время писать отчёт о поездке в Поднебесную, Микола поступил довольно просто. Как уже хорошо поднаторевший газетчик: он пригласил в редакцию руководителя делегации и устроил с ним пресс-конференцию своих корреспондентов. Так, что ему самому ничего писать не пришлось, и тем самым он избавил себя от тяжёлых воспоминаний, а память --от повторных травм. Примерно месяца полтора спустя пасечника вызвали в горуправу и предложили совершить поездку в Таиланд. Микола не раздумывая и не объясняя ничего, отказался.

Глава пятая
От “Горгазеты” до стенгазеты
А жизнь тем временем похожая на творческое созидание в “Горгазете” продолжалась. Делались кой-какие дела в Енисей-граде. К некоторым из них прилагал руку сам Голова, кое-какие мысли по поводу разнообразия жизни вносила городская управа, кое-какие события неброско освещала городская муниципальная газета. Время медового месяца редактора и печатного издания города затянувшееся почти на полтора года все-таки неизбежно подошло к концу. Этого срока вполне хватило, чтобы распознать характер новобрачных и понять даже далёким от газетных дел управленцам, что совместное существование печатного органа и его руководителя, мягко говоря, не совместимо.
Нет, гром не грянул среди ясного неба. Тучи собирались над креслом редактора едва ли не с того самого времени, как только пасечник в него уселся, но пребывавший в эйфории, по сути своей инфантильный, сознанием живущий где-то ещё в середине семидесятых годов Микола их не замечал. Первыми попытались открыть ему глаза поэт-сатирик и его супруга, но дело закончилось тем, что им пришлось выйти из штата редакции. Затем оставил место заместителя редактора бывший верховный депутат. Он ушёл без лишних комментариев, явно предчувствуя беду, но пасечник не понял, что это был ему звоночек сверху и никаких мер, чтобы обезопасить себя и своих родственников не принял. Более того, потеряв нюх и чувство меры, а также путая собственные денежные средства с муниципальными, Микола привлёк нескольких доверчивых предпринимателей и закатил себе золотой юбилей.
На пятидесятилетие он разослал приглашения всем известным в крае людям, начиная от губернатора и городского Головы, и заканчивая писателями и редакторами имеющих своё слово в печатных и электронных изданиях. Правда, ума посетить пир и почествовать ничем не заслужившего почестей и не имеющего заслуг и больших способностей человека хватило не у многих. Однако, целый ряд считающихся солидными изданий напечатали несколько статей во хвалу пасечника. А один человек, причисляющий себя к известным в крае писателям разразился целым очерком, написанном в стиле тех же семидесятых, под рубрикой “Наш современник”. Другой, рисующий картины художник рискнул, за определённую проплату, изобразить Миколин портрет. Картины, бесспорно художнику удавались лучше, чем лица людей, но для Миколы было не важно, что изображён он был на холсте непомерно полным и с тройным подбородком, главное – его нарисовал член союза художников. А это для пасечника имело особое значение. Как уже знает читатель, знакомый с первой частью нашего повествования Микола спал и видел себя членом писательской организации края. Несколько раз он, будучи в хорошем расположении духа, расслаблялся и видел себя в президиуме рядом с людьми, чьи фамилии он видел на обложках книг, ещё будучи учеником Бир-Улусской школы. Но, что-то никак не получалось, однако пасечник верил, что рано или поздно всё-таки получится.
Перед самым юбилеем супруга пасечника посоветовала Миколе пригласить на торжество некоторых старых друзей из числа бир-улуссцев, а также репортёров из многотиражного “Электроковшика”, где Микола начинал осваивать азы газетного дела, “Транспортной газеты”, где дело это с ним никак не совладало, и, возглавляемой им, до недавнего времени, “Куль-сор-газетёнки”, где он объявил себя корифеем краевой журналистики. Но пасечник советам жёнушки не внял.
-- У меня не ностальгия по дням далёкой молодости, а юбилей. Мне не забулдыги и голодранцы нужны, а значимые люди. Поняла? – объяснил Микола Маруське, -- Мне карьеру укреплять нужно. И потом: что мне могут подарить полуголодные писаки? А начальники-руководители без подарков не придут. Уразумела?
-- Подарки -- дело хорошее, -- уразумела Маруся.
Юбилеем Микола остался доволен. Подарков принесли ему много. Особенно цветов. Денег, правда, как он рассчитывал, не дали. Зато подарили две курительных трубки, портсигар с видом любимого города Головы, несколько авторучек импортного производства, венский стул выпуска ХIХ века, килограммов тридцать записных книжек и блокнотов, бессчётное количество носовых платков и запонок для рукавов сорочек, а также самих сорочек с коротким рукавом. Были среди прочего и продуктовые подарки. В основном водка, коньяк и скоропортящиеся фрукты. Голова с губернатором не явились, но поздравительное письмо от управы пасечнику прочитали. Несколько человек перед началом торжества скромно произнесли заздравные, а изрядно захмелев стали давать советы и наказы. Некоторые, наиболее наглые, не стесняясь, просили мёда и прополиса.
Микола всем обещал, но выводы свои делал. Однако выводы эти на практике применить он так и не успел, потому как сделали свои выводы другие. Относительно его самого.
Вначале он прокололся на одном из депутатов городсовета. Один из замов Головы посоветовал Миколе приглядеться к этому депутату, потому как дошли до него сведения, что тот, в случае его непереизбрания на второй срок, собирается занять место редактора “Горгазеты” и некоторые его хотят поддержать. Микола в свойственной ему манере навёл справки об этом молодом да раннем человеке и сделал вывод, что тот действительно может замахнуться на его место, потому как отношения до депутатства к средствам массовой информации имел. Пасечник решил сделать контр-выпад и нисколько не сомневаясь в поддержке Головы города, напечатал материальчик порочащий депутата. Депутат ответил, Микола не остался в долгу. Депутат включил рычаги давления, а пасечник неожиданно оказался не готов к перебранке. Потому как никаких ценных указаний со стороны управы не получил. Более того, в пылу борьбы и контр-выпадов, Микола потерял бдительность, и одна важная для Головы бумажка в назначенный срок напечатана в газете не была и увидела свет с опозданием на два с половиной дня. Голова остался недоволен и пообещал Миколу наказать, если такое впредь повторится. Пасечник, испугавшись до икоты, поспешил ситуацию тут же исправить: быстренько нашёл виновного и в результате отправил в отставку преданного ему и ловившего до сих пор каждое его слово ответсекретаря Прозырева. Для ответсекретаря такой поступок шефа оказался просто убийственным и равным банкротству, для Миколы же его решение, как ему казалось, было рядовым и, что главное – правильным. Но тучи всё больше и больше сгущались над креслом главреда. Кто-то из его бывших сотрудников сообщил о финансовых нарушениях и непомерно раздутых штатах в редакции, и в контору Миколы нагрянули с проверкой сразу несколько комиссий краевого и городского масштаба. Завидев неладное, родственнички-бир-улуссцы в срочном порядке взяли у Миколы расчёт и потерялись среди деревьев, полянок, гречихи и маленьких домиков для пчёл, называемых ульями. Несколько раз пасечник пытался выйти на разговор с Головой города, печатал его портреты почти в каждом номере, но контакта с первым лицом Енисей-града не получалось. Голова постоянно был занят, а однажды, когда Микола появился в главной приёмной горуправы, ему вручили уведомление о том, что он уходит в отпуск.
-- Отпускные можете получить сейчас, но вот на машине вас уже не повезут, -- сказала ему секретарша, -- Петро Степанович написал указ: служебные машины использовать только в служебных целях. Да, ещё ключи от своего кабинета сдайте пожалуйста… На время отпуска…
“Это конец…” -- понял обречёно Микола, отстёгивая кабинетные ключи от ремня брюк и прощаясь с ними.
Он оказался прав. Когда он вернулся в Енисей-град, то на месте главреда восседал уже другой редактор. Вернее редакторша. Дочь писателя, включённого Миколой в редколлегию, имеющая учёную степень, и в былые времена связанная с прессой, решила вдруг быть поближе к отцу. Далёкая уже от дел газетных, она привела с собой мощную команду давно не пишущих, но ещё имеющих в крае известность, журналистов. Среди них был собственный корреспондент центральной газеты, председатель местного общества газетчиков, сам писатель – отец редакторши и другие полуофициальные лица, писать в газету которые не рвались и, по всей видимости, не собирались, но оклады, которые им назначили их устраивали, и они дали согласие в редколлегии числиться.
“Как все людишки похожи друг на друга, -- сделал философское заключение пасечник, -- И эта про своих не забыла. Посади в кресло какого-нибудь спившегося писаку и завтра половина его корешков будет при хороших окладах. Нет ничего нового в мире, нет бескорыстных людей…”
Примерно месяц спустя в прекрасный летний денёк, недалеко от часов городской управы его, растерянного и выбитого из колеи, встретил Сочинитель. Микола шёл пешком по пешеходному переходу, что с ним не бывало почти два года.
-- Как камень с плеч, -- сказал Микола бывшему своему коллеге, стараясь выглядеть весёлым. – Мне самому надоели эти газетные заботы.
-- А теперь чем займёшься? – полюбопытствовал Сочинитель, заранее знавший, что шапка, которую примерял пасечник, была не по Сеньке.
-- Меня Петро Степанович своим советником назначил. Оставив оклад заместителя редактора. И-эх! Заживу, как хочу: своими мыслями. Мне Голова пятнадцать тысяч выделил на открытие своего дела и пообещал в списке очередников на бесплатное получение квартиры оставить. У меня же сын растёт и дочка, им квартира нужна, а где ж я денег на жильё накоплю? Оставлю этим дилетантам кресло редактора, а они мне квартирку.
-- Логично, -- согласился Сочинитель, прикидывая в уме: сколько мёду перегнал пасечник в управу и нужным людям за время пребывания на посту главреда.
-- А интересно, всем бывшим редакторам своей газеты Голова откупного даёт? – как всегда с иронией спросил он Миколу.
Пасечник не ответил. Они расстались возле главной Енисей-градской гостиницы, пожав друг другу руки, но Сочинитель, в то время редактировавший сельскохозяйственное приложение в одном еженедельнике, уже хорошо знавший Миколу, не мог предположить, что хитрый пасечник уже задумал занять его место.
Дальше события развивались так: Микола ходил по городу в пиджаке при галстучке с портфелем-дипломатом и говорил всем, что теперь он является советником городского Головы и “будет готовить его к новым городским выборам”. Миколу слушали: кто согласно кивая, кто ехидно усмехаясь.
“Какой с него к хрену советник? – выразил всеобщее мнение местный историк-исследователь, -- Что и кому он может насоветовать? Попёрли его с газеты – и все дела…” И все: и доброжелатели и недоброжелатели Миколы с ним
согласились на все сто.
-- Я сделал для тебя, что мог. А уж коль у тебя тямы не хватило в кресле усидеть, извини – это уж твои проблемы, -- сказал ему строитель-руководитель, который двинул его кандидатуру в редакторы “Горгазеты” и к которому пасечник пришёл пожаловаться на жизнь, -- дальше сам думай: как тебе жить и чем заниматься. Я не люблю неудачников.
По Енисей-граду пошли разговоры о судьбе Миколы: кто-то действительно искренне жалел в то время пасечника, кто-то говорил, что не сомневался в его отставке с того самого дня как Микола засел в кресло главреда, а кто-то выражал мысль о том, что у таких, как пасечник в жизни планка не высока и в конце-концов суета разотрёт его, размажет по стенке, и ему снова придётся ехать в Бир-Улуссы, чтобы разводить пчёл. Тем временем раненное самолюбие пасечника беззвучно кричало, требовало реванша и хотело самоутверждения.
Первым делом он решил подсечь Сочинителя и взять сельскохозяйственный печатный орган края, пусть хоть и не имеющий большого размаха, в свои руки и предпринять ещё одну попытку развернуться.
В то время Сочиняга плотно сотрудничал с сельхозакадемиком и его НИИ и собирался посвятить исследованиям академика и института несколько газетных страниц, а также издать книжку к юбилею НИИ. Микола нутром понял, что дело пахнет деньгами и ему нужно держаться академика. Всю эту информацию пасечник получил от своего приятеля недавно ставшим редактором одной отраслевой газеты, с которым Сочинитель и хотел выпустить книжку. Микола предложил молодому редактору откровенно кинуть Сочинягу, и всю заботу об издании отдать ему.
-- Ты же знаешь сколько я книжек написал про начальников, а этот только про алкашей пишет. Не серьёзно… -- убеждал приятеля Микола, -- А потом, когда ты начинал быть редактором я сколько раз тебе советы давал? Ты ж мне прямо в рот заглядывал -- каждое слово моё ловил: что делать в этой ситуации, а что в той… Я ж тебе в советах не отказывал… Помнишь?
-- Помню, -- сказал редактор-отраслевик и согласился на Миколин план.
А через недельку в Енисей-граде появилась газетка под названием “Деревенская весть”, в которой собственно о самой деревне почти ничего не было. Зато первую, вторую и третью страницы украшали фотографии заместителя губернатора по сельскому хозяйству, начиная от его школьных лет, где он с ранцем за спиной, пэтэушных – за штурвалом комбайна и заканчивая нынешними – среди зрелой пшеницы. В следующем номере предпочтение на две страницы было отдано начальнику управления по аграрным вопросам, который был сфотографирован в годы флотской юности, на заседаниях управления и рядом с губернатором. В третьем присутствовал академик и его НИИ. На большее запала пасечника не хватило. Денежки, полученные при расставании с горуправой и от академика закончились, а другие источники не появились. Планы хитрого дельца расстроились: никто ему финансов давать больше не хотел, с гармошкой и на комбайнах на потеху читателям, да ещё за собственные деньги, фотографироваться не стал, а потому карьера пасечника как сельхозредактора оборвалась, не выйдя даже на краевую орбиту. Удручённый Микола занял денег у своего приятеля редактора-отраслевика, по гроб жизни задолжавшего ему за советы, нашел пристанище в сельхозвузе и занялся выпуском стенных газет к праздничным датам и юбилеям.
А что ему ещё оставалось делать, в такой ситуации?

Глава шестая
Как Микола был семинаристом
Не смотря на все перемены в его жизни Миколу всё же не оставляла мысль об осуществлении двух своих заветных мечтаний. Первая из них была не очень великой, вполне даже доступной и целиком и полностью зависела от толщины его кошелька: пасечник ощущал большую потребность в еженедельном физическом контакте с незнакомой ему, взятой прямо с улицы или в студенческой аудитории, девушке. А вторая… Вторая была великой и на её осуществление он готов был положить не только свои денежные сбережения, но благополучие семьи, и всю энергию жизни, и саму жизнь. Он во что бы то ни стало хотел вступить в Союз енисейских писателей. И к этому он прилагал постоянные усилия. Несколько раз он посещал живого классика отечественной литературы живущего на берегу Великой реки и однажды даже был допущен до его кухни, где пил чай и имел беседу с писателем и его супругой. Правда, как редактор городской газеты -- не более. Кроме того, он завёл одностороннюю дружбу с одним из местных некогда известных поэтов. Поэт этот в последнее время зарабатывал на пропитание литконсультациями и написанием текстов песен о родном городе. Дружба заключалась в следующем: поэт пообещал Миколе дать рекомендацию в Союз, и взялся подправить все его рифмованные словосочетания в самостоятельно изданной Миколой поэтической книжке, для того, чтобы, как он выразился “дать ей товарный вид”. Для этого пасечник нашёл поэту скромный уголок в редакции, вручил в руки карандаш и поставил на полное обеспечение. Под полным обеспечением подразумевалось: утром -- бутылочка водки вместимостью 0,25 литра и лёгкая закуска в виде пирожков с ливером, в обед -- 150 граммов прозрачной сорокоградусной жидкости и поедания первого, а иногда частично и второго блюда в компании пасечника, к вечеру -- бутылочка размером в половину литровой и доставка до дому на авто.
Поэту такая работа нравилась, завершать её он не торопился и при каждом новом открытии Миколиной книжки, находил там всё новые и новые погрешности: зачёркивал слова, строчки, а то даже менял на свой лад целые четверостишья. Микола со всеми правками соглашался, с поэтом не спорил и просил его лишь об одном: поскорее заканчивать исправления и нести сборник в Союз вместе с рекомендацией. Но поэт, закончив работу, захотел вдруг праздника, выпросил у Миколы несколько дензнаков и ушёл с семью бутылками спиртного на продолжительный выходной.
Концовка дружеского сотрудничества выпала как раз на время разлучения Миколы с креслом редактора, и уже казалось, что все потуги пасечника и его финансовые затраты из личных редакторских сбережений пропали даром, но тут в Енисей-граде взял да и случился семинар молодых писателей, и Микола, конечно же, используя все прямые и косвенные связи, добился попадания в число семинаристов.
Страна, в которой жил и творил свои дела пасечник всегда и во всём выделялась от остального сухопутного мира. Слово “писатель” имело в ней неземное происхождение, и воспринималась людьми, водящими пером по бумаге, с особой жестокой ревностью.
Если во всём остальном свете человек придумывающий разные истории и записывающий их на бумаге, без всяких там наворотов, называется писателем, а рифмующий строки -- поэтом, и это считается нормальным, и ни у кого не вызывает сомнений, а тем более неудовольства (как к примеру взявший в руки кисть может смело назвать себя маляром, а топор – плотником), то в стране, “где чудеса и леший бродит”, такого допустить не могли. Долгие годы здесь писателем имел право называться только человек имеющий на это специальное разрешение и удостоверение, которое выдавалось в особых случаях. И совсем не важно было то, что половина обладателей этих удостоверений не была известна читателям, а читатели порой охотнее читали произведения тех, кто заветными корочками не обладал, а потому писателем не считался, главное заключалось в том, что если у тебя есть удостоверение – ты писатель, нет – ты читатель, сколько томов не испиши. Более того, основная масса тех, кто брался что-то сочинять рвалась, разрывая на себе одежды, в признанные писатели, и по нескольку лет стояла в очереди за корочками, а те из них, не многие, кто писал на заданные темы и так как нужно, добившиеся права на получение удостоверения, делали всё, чтобы стоявшие за ними в очереди, этого права не добились. Негласный закон этот действовал на протяжении многих десятилетий и на закрытых писательских собраниях нередко подводились годовые итоги: кто из членов, сколько в члены не пустил, скольких молодых и пожилых ретивых он уговорил бросить писать и сколько рукописей не дочитав до конца, или совсем не раскрывая, вернул. Критерием было брошенное в массы каким-то олухом воззвание: “Можешь не писать – не пиши!” и все как один члены (среди них были и те, кто давно сам ничего не писал) его подхватили и в пишущие массы понесли. Признанные писателями любили проводить разного рода семинары, где можно было подзаработать ничего не написав, но зато, покритиковав молодых и не очень шелкопёров, имели возможность высказать своё мнение о том, как и на какую тему нужно сегодня писать, “а лучше всё же не писать, потому как нас, пишущих, и так много, а если все массы писать начнут, то зачем тогда писатели?”
Однако массы писали, и некоторые из их числа благополучно издавались, причём не только за границей. Одним из таких был постоянно болтающийся под ногами у Миколы нищий Сочинитель. Он довольно таки раненько для своих лет -- в двадцать три года, засветился в столице и несколько его рассказов напечатали в сборниках молодых писателей, тем самым вроде бы писателем признали, но бумаг никаких не дали. “Зачем тебе? – сказали ему, -- книжку покажи -- и поймут, что ты писатель. Там на ней написано, что книжка эта писателей. Неужели не ясно?” “Ясно” – сказал Сочинитель и пошёл болтаться со своей книжкой. И вот какой парадокс на просторах жизни он открыл: в провинциях не любят тех, кто высовывается. Рождённые на перифериях люди известными становятся помаленьку: вначале на своих местах, в регионах, а потом, когда там закрепился основательно – двигайся в Первопрестольную. А если, дорогой ты наш товарищ, сразу не разобрался: что по чём, и решил через голову местных авторитетов прыгнуть, то уволь, езжай в эту самую столицу и печатайся там, а к нам не лезь – у нас свои планы и графики, где для тебя места просто нет, хоть ты шедевр мировой величины создай – не поймут и не оценят.
Такое положение дел существовало долгие годы, а когда же всеобщее переобустройство в стране нагрянуло, то и вовсе всё запуталось. Сочинитель болтался по редакциям, подрабатывая в газетках, денег доехать до столицы не находил и издавал свои произведения самостоятельно, не большими тиражами, на простенькой бумаге, с неброскими обложками белого цвета. Понимая всю глубину и ширину сознания своих признанно-пишущих до переустройства сограждан, которые после переобустройства вообще сузили круг писателей до минимума, при этом, создали несколько писательских союзов и, расширили количество членов, Сочинитель не пошёл против рожна и, назвав сам себя Сочинителем, оставил право называться писателями людям с членскими книжками. Он писал книжки про любовь и алкоголиков и однажды председатель союза енисейских писателей пригласил его на очередной семинар, задуманный якобы, как региональный и молодёжный, а по существу призванный помочь признанным, под видом руководителей семинара заработать какие-то деньги. Сочинитель отнекивался и говорил, что на семинарах он уже бывал и даже получал на них награды, а теперь пусть получают другие, но председатель всё же уговорил его и в число семинаристов записал. Так вот этот самый Сочинитель, мало имеющий отношения к нашему повествованию и поведал Миколе о семинаре, и пасечник, как мы уже говорили, приложил все усилия и в семинаристы попал.
Месяца за два до семинара Микола начал подготовительную работу. Он выявил имена будущих вершителей его судьбы, и нанёс им несколько приятных, по его мнению, визитов.
-- Пойду по поэзии, -- решил он, узнав, что одним из руководителей поэтического семинара будет тот самый поэт-песенник, который правил его книжку, -- Проблем не будет. Тут мне конкурентов, при такой поддержке не сыскать. Не зря же я этого друга кормил и поил. Пришло время платить по счетам.
Через пару недель, после того как Микола унёс в дом писателей стихотворную рукопись, он начал сомневаться в своём решении и прозондировал ситуацию в секции прозы.
-- А может мне всё-таки по прозе пойти. Я ведь когда-то строчил рассказики. Да к тому же меня больше прозаиков знает, чем поэтов, -- размышлял пасечник, открывая покрытый слоем пыли чемодан, где хранились его записи сделанные четверть века назад.
Там он отыскал один здоровенный рассказ о колхознице-доярке Нюрке, который перекроил в повесть.
-- Без повести на семинаре делать нечего, – предположил пасечник и углубился в перечитку и перекройку.
Перекройка много времени не заняла. Пасечник решил использовать имя живущего в Енисей-граде классика, вернее его супруги. Для этого он вначале написал ей посвящение, а затем заменил имя главной героини, на имя жены классика. Более, того, чтобы не было никакого прокола, пасечник стилизовал несколько абзацев своего произведения под стиль классика. Почти один в один.
-- Если и найдётся вдруг какой критик и скажет, что написано плохо, я ему абзацы классика для примера приведу, из общеизвестных произведений, и скажу, что у него точно так же как и у меня.
Довольный своей выдумкой Микола потёр руки и понёс вторую рукопись. На этот раз в отдел прозы.
“Пойду сразу по двум направлениям! -- твёрдо постановил он, -- Может где-нибудь да повезёт, глядишь: наберу рекомендаций и в Союз проскочу”.
Перед самым открытием семинара до Миколы дошла информация, что руководство форума поменялось. Это произошло почему-то быстро и неожиданно и насторожило кандидата в члены писателей. Те, кто полгода готовил и организовывал региональное мероприятие, вдруг срочно были отправлены в отставку, а на их место пришли другие и взяли семинар под свою опеку.
“Ясно всё. Своих проводить будут,-- не сразу, но понял смену ситуации опытный пасечник, и призадумался: -- А как это отразится на обсуждении моих произведений? Хорошо это или плохо?”
И вот, наконец, волнительные для Миколы дни семинарства наступили. Пасечник пришёл на место открытия форума часа за два до начала и лично приветствовал низкими поклонами и лёгкими рукопожатиями всех прибывших туда известных и неизвестных поэтов и прозаиков. На открытии ещё раз повторили истину, что “никто не вправе называть себя писателем, пока тебя свыше так не назовут”.
-- А действующим писателем вообще грех всем называться, -- сказала одна известная на край поэтесса, и добавила – Действующих, кроме классика у нас нет.
-- Ну и что, что пишут многие и некоторые издаются. Они всё равно не имеют права называться писателями,-- сказала в заключение поэтесса и пожелала всем “счастливой работы”.
“Вот и пойми их – есть у нас писатели или нет, – думал Микола прокручивая в своём, ещё не остывшем после агонии мозгу, слова поэтессы, -- Самого классика тут нет, а остальные, если не писатели, то как они могут меня в Союз писателей принять?”
То, что признанным поэтом с этой попытки ему не стать, Микола понял сразу, едва увидел состав претендентов. Поэт-песенник ничего практически не решал, а заправляли там люди приезжие. И не просто они. Из соседнего субъекта федерации нагрянули к семинаристам молоденькие задиристые поэтески. Они смело критиковали молодых бабушек и дедушек, предоставивших рукописи на семинар, подсказывая им: где у них хромает рифма, а где “нет души и размера”. Некоторых пенсионеров их речи доводили до слёз, валидола и безвозвратного выхода на свежий воздух.
“Эти кого хошь засмеют”, -- сделал вывод Микола и сбежал к прозаикам окончательно.
А к прозаикам смысл бежать был. Первый день он сидел на обсуждениях рукописей тихо-мирно и оценивал обстановку. Он сделал выводы, что главными действующими лицами здесь были не только местный прозаик перечитавший все рукописи без исключения, не только приезжий из Северной столицы литературный лауреат и по совместительству сопредседатель одного из многочисленных писательских организаций, но и двадцатилетний прозаик-вундеркинд из местных журналистов, писавший полуматершинные рассказы о дебилах и девочках-подростках избивающих беременных кошек. Вундеркинд этот в отличие от чинно сидевших членов жюри, в кресле лежал. И не просто лежал – в процессе обсуждения, он к месту и без места брался размышлять, перебивая остальных о роли современной литературы, о том, сколько человек-писателей нужно иметь в стране на душу населения и о том, что писателей в стране кроме Пелевина не осталось. При этом вундеркинд этот во время двигания своей речи, двигал сразу всеми своими конечностями и ёрзал по креслу, словно чесал спину о спинку устройства для сидения. Бывало, что в начале речи голову его семинаристы видели над спинкой, а ноги на коврике, через полчаса – голова скрывалась и сползала вниз, а ноги раздвигаясь, уползали под столик и пинали обувь сидевших напротив людей. К концу же речи седалище молодого писателя висело над полом, а плечи его находилась там, где должно было восседать место предназначенное для сидения. Где была голова вундеркинда, можно было догадываться лишь по доносящемуся откуда-то голосу. Вначале все слушали кинда с интересом, даже пытались вступать с ним в полемику, но к концу первого же дня поняли, что мальчик обитает своими мыслями далеко в космическом пространстве, в каком-то уродливом зазеркалье и речам его внимать перестали.
Отметил Микола для себя и такой момент: то, что говорили семинаристы о своих коллегах, мало совпадало с мнением руководителей семинара. К примеру, если сами участники высказывались о ком-то хорошо, то едва очередь доходила до руководителей, как мнения переворачивались на 180 градусов. А если семинаристы пытались кого-то ругать, то руководители снова делали наоборот и начинали искать сильные стороны в безнадёжно слабых произведениях автора. Это дело отметил Микола и сделал в своём блокнотике одному ему понятные заметки.
Когда очередь дошла до Сочинителя, то оказалось, что его рукописей никто из руководителей, за исключением местного прозаика не читал. Что касается местного, то он прочёл их за полгода до начала семинара и теперь плохо помнил. Сочинитель попробовал было уговорить руководителей перенести чтение его произведений на другой день, но руководители времени терять не хотели. Получилось так, что Миколин недруг читал вслух для всех одну рукопись, а руководители в это время знакомились с другой, листая её справа налево и наоборот. В результате одна сторона из части семинаристов читавшего поняла и поддержала, а другая, не прослушав одно произведение автора, и не дочитав другое, вынесла расплывчатое мнение об его творчестве. Сочинитель остался неопределённым и Микола снова сделал несколько пометок в блокноте.
“Не-е, мне такая спешка не нужна. Я сделаю так, как надо” – решил пасечник и в перерыве подойдя к руководителям, вручил им свои рукописи, попросил их обязательно прочесть подчёркнутые им места и назначить его разбор на другой день. И хотя руководители согласились, Микола понял, что одной просьбы будет мало, а потому незаметно для других, сделал несколько презентов писателям, а затем, заранее зная, что откажутся, пригласил их на свою деревенскую пасеку. Средство обработки нужных людей с помощью задариваний и обещаний описанное ещё господином Грибоедовым в первой половине ХIХ века, как оказывается, срабатывает и в начале века ХХI –го. Человек, с того времени, пережив несколько социальных революций, по сути своей мало изменился и приятным в свой адрес речам, а особенно презентам остался так же, как и двести лет назад, восприимчив. А когда Микола вышел с рукописью посвященной супруге классика и самим классиком, по словам пасечника, одобренной, тут уж у самого стойкого мастера слова, слов сказать что-то против, не нашлось. Впрочем, некоторые из рядовых семинаристов попытались указать на слабые места произведения, но кто их стал слушать?
Итоги семинара оглашались на следующий день, и весь вечер любопытный Микола провёл в компании руководителей, угощал их коньяком и сухим вином, за рюмкой пытаясь выяснить: попал ли он в список счастливчиков и может ли получить рекомендацию в писательский Союз.
-- Дайте мне рекомендацию, а ещё лучше примите. Мне уж пятьдесят с лишним лет, если сейчас меня не примут, то не примут никогда. А я жене обещал. Примите…Что вам стоит: одним писателем больше, одним меньше – страна от этого не рухнет. А мне почёт. Я ж вас всю жизнь благодарить буду… Примите.
-- Посмотрим, посмотрим…-- говорили захмелевшие руководители, не то действительно прицениваясь к нему, не то просто набивая цену.
Уже совсем захмелев и отпиваясь свекольным соком, заранее заготовленым для случая Марусей, Микола за восемь с половиной часов до официального объявления итогов, ясно понял, что может рассчитывать на благосклонность руководителей.
“Произведение написано в традициях отечественной прозы” – гласило заключение, и Микола получил устное одобрение на вступление в члены одного из писательских Союзов. Во что это ему обошлось – никто в Енисей-граде не знает и вряд ли когда узнает, но едва это произошло, Микола тут же сдал руководителю семинара фотографию, и попросил его не тянуть с выдачей удостоверения.
Мечта пасечника сбылась. Жизнь приняла новый смысл и пошла на новый оборот.
“Теперь уж они никуда не денутся, – поставят мне памятную доску на дверях Бир-Улусской средней школы” -- было первой мыслью пасечника после объявления его членом группы енисейских писателей.

Глава седьмая
Заключительная.
О том, как Микола снова собирается в редактора
Прошла ещё одна половина года. Микола, однако, благодаря известной и хвалёной отечественной бюрократии удостоверения о членстве в писательской организации так и не получил. Дело в том, что те, кто его рекомендовал на семинаре, проживали в других регионах страны и, порекомендовав его, уехали восвояси, а писатели живущие здесь и на форуме не присутствовавшие, об этих рекомендациях ничего не слышали и просили пасечника принести им письменное подтверждение. Пасечник, видя такое дело, вначале как обычно, негромко повозмущался, но в конце-концов написал несколько писем уехавшим писателям и теперь ждёт результата.
-- Я своего всё равно добьюсь, -- сказал он, как-то встретившемуся на улице, Сочинителю, -- я теперь такой же член писателей, как и все эти классики. А удостоверение у меня будет, не сомневайся.
О том, что он член писателей всей страны Микола теперь говорит всем, кто его знает и не знает. Особенно молодым девушкам. А после того, как в сельхозвузе повернулись лицом к прогрессу -- купили ризограф и начали печать стенгазету на нём, пасечник стал называть себя ещё и издателем.
Теперь пасечник, знакомясь с молодыми дамами представляясь известным в крае членом писательского Союза и крупным издателем, предлагает встретиться им у памятника Известному художнику, но сам часто, по причине своей занятости, прийти туда забывает. Иногда он попадает впросак. Как-то, зайдя в одну из контор, и увидев очаровательную секретаршу с открытой грудью он, не задумываясь, назначил ей свидание у памятника, но когда секретарша поднялась со своего служебного места, то оказалась выше Миколы на две головы. Если точнее, то макушка его оказалась под соском груди девы.
“Что я с такой делать буду?” -- испугался признанный член писателей и поспешил из приёмной выйти.
Другой раз, смерив приблизительно рост молодой работницы компьютерного цеха, он подошёл к ней с тем же предложением о свидании.
-- А вас не смутит мой протез на левой ноге? – спросила работница и Микола не говоря ни слова, молча покинул компьютерный цех. Но это всё. Как понимаете, частности и совсем не типичные случаи из числа многочисленных контактов пасечника. Основная масса молоденьких девочек с Миколой ладит, и некоторые даже приходят к нему на свидание. Так, что в целом дела у члена-писателя и по совместительности пасечника идут совсем даже не плохо. Не так давно, по Енисей-граду прошёл слух, что стала в городе у Великой реки образовываться какая-то научная газета, и Микола оказался кандидатом на пост главреда.
“А что мне: про кули и сор я писал, к спорту и культуре отношение имел, всеми новостями города заведовал, теперь я член писателей -- пора и за науку браться. – рассказывает он некоторым своим знакомым.
Так что, дорогие читатели, возможно, очень скоро вам придётся новый печатный орган под редакцией Миколы-пасечника читать. Думаю: интересная будет газетка.
Январь 2002 года.
Красноярск.

© Сергей Кузичкин, 2008
Дата публикации: 11.12.2008 21:28:45
Просмотров: 3356

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.