Площадь Синьории

Вионор Меретуков

Форма: Рассказ
Жанр: Ироническая проза
Объём: 16171 знаков с пробелами
Раздел: "Все произведения"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Я приступил к написанию романа. На этот раз я не стал формировать его в голове, разбивать на главы и мучительно подбирать нужные слова... Я хотел писать, не очень-то задумываясь над смыслом. Я хотел въехать в воображаемый мир без предварительной разведки.

Я вооружился перьевой ручкой и стопкой бумаги. Настроен я был весьма воинственно. Начал я с того, что написал: писатель – это пророк, откровения которого столь же целительны, как клюквенный морс в знойный августовский день.

Написал и задумался. Хотя не хотел этого делать.

Разумеется, грубейшая ошибка – начинать с открытого нравоучения. Но я вовремя остановился, кое-что подправил и изловчился обратить нравоучение на себя. Написал и несколько раз с удовольствием прочитал.

«Иногда полезно держать в голове некие банальные истины. Тогда у тебя появляется шанс устоять на мостике, называемом жизнью.

Эти истины придуманы разными людьми и в разное время. Вряд ли это настоящие истины. Но без них не обойтись, ибо они помогают сохранить равновесие на этом шатком мостике, который раскачивают силы, чья природа имеет явно инфернальное происхождение.

Мы знаем, что ложь – это плохо. Это истина. Но есть ложь во спасение. Это тоже ложь. Но ложь во спасение – это хорошо.

К чему это я? А к тому, что все наши рассуждения, чего бы они ни касались, сводятся к одному: к безнадежной попытке уцепиться за убегающее время. И это наша самая страшная ошибка. Надо не цепляться убегающее время, а стойко и хладнокровно встречать время надвигающееся.

Конечно, нам бы хотелось, чтобы нынешнее поколение молодых людей было образованней и нравственней предшествующего.

Сейчас, в век двадцать первый, это особенно важно. А важно потому, что этот век, обрушившись на человечество со всей своей научно-технической революционной силой, раздавил те остатки независимого сознания, которые худо-бедно еще сохраняло наше поколение.

Техника, прогресс выдавливают из современного молодого человека духовную силу. Ум заменяется некоей информационной мешаниной и слухами о последних достижений науки и техники в области быта.

Без компьютера теперь никуда. Головы забиваются информацией второго сорта. И эта информация подается как наиважнейшая. Если ты не знаешь, с кем спит Бритни Спирс, ты не современен и с тобой не о чем говорить...»

…Я отложил ручку в сторону. Поднял глаза и увидел серую крышу «Савоя». Я вновь был во Флоренции. В той же гостинице и даже в том же самом номере. Но на этот раз я был один. И пока мне это нравилось.

Мой скверный итальянский никого не удивил. Так же как не удивил и мой итальянский паспорт на имя Паоло Солари. Казалось, это должно было вызвать если не подозрения, то, по меньшей мере, вопросы.

Но как и год назад, когда я пребывал здесь с очаровательной подругой, так и сейчас никто ни о чем меня не спрашивал. Интересно вот что: как только я, говоря по-итальянски, запинался, прислуга тут же переходила на английский. Клиент - он на то и клиент, чтобы ему во всем угождать, особенно в страшные времена всемирного финансового кризиса, который многое поставил с ног на голову.

Вчера весь вечер я бродил по городу. Остановился на площади Синьории как раз в том месте, где меня годом раньше поразил столбняк, - это когда я думал о том, что вижу площадь Синьории в последний раз.

Я решил попробовать поиграть с судьбой в жмурки. Вернее, в русскую рулетку. Только без рокового патрона. То есть со стопроцентными шансами уцелеть.

Я решил, что площадь Синьории подходит для этих целей как никакая другая.

Итак, начнем. Можно ли искусственно сконструировать жизненную ситуацию, доверившись не интуиции, а разуму? Помнится, у отца я вычитал что-то похожее.

Как и год назад, я стоял на тех же камнях и рядом с теми же фигурами мраморных и бронзовых богов и пытался заново вызвать в себе смешанное чувство беспредельной тоски и сопричастности ко всему, что жило и живет вокруг меня.

Я простоял как истукан не менее получаса. Ко мне стал подозрительно присматриваться уличный артист, изображавший живую статую Нерона. Он, видимо, опасался, что я намерен покуситься на его примитивный бизнес и лишить его семью пропитания.

Повторяю, я простоял не менее получаса. И никаких острых,
невиданных ощущений не испытал. Ничто в моей душе не откликнулось на вызовы времени, застывшего в недоумении. Я добился лишь того, что у меня отекли колени.

Снявшись с места и влившись в толпу туристов, я спокойно обдумал результаты эксперимента.

Я пришел к выводу, что в шкуре человека помимо души сидит еще и некая посторонняя субстанция, к советам которой не всегда стоит прислушиваться.

Когда-то один отчаявшийся мудрец сказал, что нами и миром управляет либо абсурд, либо высшая сила, понять логику которой не дано никому.

Кстати, о логике. Я вспомнил, как недоумевал один мой приятель, когда в авиакатастрофе погибла его юная жена с годовалым сыном. Он все пытался понять, кому понадобилась смерть невинного младенца (кстати, с женой ему было все понятно). Он так долго размышлял над этим, что свихнулся и закончил свои дни в доме для умалишенных.

Впрочем, обо все этом я уже когда-то читал… Я говорю о попытках людей докопаться до мотивов, до, так сказать, резонов высших сил.

Теперь, на древней площади, утыканной каменными идолами, я пытался продраться сквозь привычные понятия о теле и душе и понять логику силы, которая некогда на этой же площади позволила мне ощутить себя тоскующей частью огромного, вечного и прекрасного мира.

Но я ничего не почувствовал. Не почувствовал – и все тут. И это было главное.

Но мне было легко на душе. После полугодового заточения даже такая малость, как возможность перемещаться в пространстве в любом, произвольно выбранном направлении, представлялась мне сказочным счастьем.

Я посмотрел по сторонам. И тут мне почудилось, что за мраморной колонной возник знакомый с детства острый профиль, я увидел глаза, печально глядящие вдаль... Отец!

В голове зашумело, вместо людей вокруг меня закружились какие-то неясные тени, голоса слились в единый звук, похожий на рокот прибоя.

Наверно, на миллионную долю секунды я лишился сознания. Придя в себя, я бросился к колонне, к призраку, который был для меня дороже жизни. И тут же понял, что делать ничего не следует.

Мрачный и растревоженный, я вернулся на площадь Республики и расположился в американском ресторане, под распылителем холодной воды. Заказал огромную, похожую на призовой кубок вазу с мороженым, кофе и бутылку виски в ведерке со льдом.

Официант посмотрел на меня расширенными глазами, но принес все, что я заказал.

Я сел так, чтобы видеть окна своего номера. Я знал, что напьюсь, и хотел, чтобы это произошло неподалеку от отеля.

Я надеялся на мимолетное знакомство. Женщина бы сейчас не помешала. Но прежней уверенности в том, что приключения всегда рядом, стоит только протянуть руку, - у меня не было.

Мороженое начало таять. Я налил себе виски. Выпил.

Налил еще… Мне стало очень тепло. Жар исходил из недр организма.

Со мной такое уже бывало. В клинике. Накануне обследования, которое должно было установить, сколько мне осталось... Я тогда подумал: Господи, только бы не сейчас, только бы не сейчас! Ах, если бы мне Господь дал еще хотя бы год...

Мне казалось, что год – это не мгновение, растянутое на 365 дней и ночей, а бессмертие. Я лежал на операционном столе… И чувствовал, как зонд, буравя телесную ткань, проходит по сосуду от бедра к сердечной мышце, в которой в этот момент сосредоточилась вся моя жизнь.

Именно тогда я понял, что у меня есть душа и что душа и сердце это одно и то же. Я был в сознании и с надеждой взирал на врача. А он, сосредоточенно смотрел на экран монитора и видел мою душу…

«Не волнуйтесь, - говорил он, - сейчас вы испытаете нечто необычное… Приготовьтесь. Это не больно. Просто это необычно…»

Тут он на что-то нажал, и внутри меня полыхнуло животворное нежное пламя. Жар разлился по телу, потом затих… «Повторяю…» И опять жар!

И тут я понял, что все будет в порядке, что смерть не наступит ни завтра, ни послезавтра, что мне дана отсрочка… А еще вчера мне говорили, что нужна операция… Митральный клапан ни к черту, сердце сдает… Нужна срочная операция, иначе… Да, операция… исход, процент, будь он проклят, невелик… Господи, как же мне было страшно!

Врач, побаловавшись с моим сердцем, выключил монитор и подмигнул мне.
«Ну что, доктор, жить буду?» - спросил я хриплым голосом.

Врач осклабился: «Казнь откладывается».

Я готов был его расцеловать. Хотя поначалу он мне очень не понравился.

Накануне он заходил ко мне в палату. Мне показалось, что у него не все дома. Это случается с медиками, которые каждый день общаются с обреченными.

Он шумно вошел и присел на краешек кровати. Я отложил книгу, которую пытался читать весь день. Я осилил только полстраницы. Трудно читать перед возможным смертным приговором.

«Как бы вы хотели умереть?» - безмятежно спросил он. Я вздрогнул и сглотнул слюну.

«Ну и вопросики у вас, однако».

Он пожал плечами.

«И все-таки, как?»

Я тоже пожал плечами: «Без страданий. Желательно во сне…»

Врач поморщился.

«Пошлая смерть. И покаяться не успеете… Во сне! Кхе-кхе… Это значит, умереть и не спросить напоследок, зачем жил?»

Он взял мою книгу в руки. Взглянул на название. «Мадам Бовари». Врач покрутил головой.

«А вот этого не советовал бы. Вы бы еще «Смерть Ивана Ильича»…»

Я нашел в себе силы грубо возразить:

«Вы что, с ума сошли? Приходите к больному…»

Он мягко улыбнулся:

«Не просто к больному, а к смертельно больному…»

«Еще одно слово, и я… Сил у меня хватит…» - я приподнялся на кровати.

«Вот такой вы мне нравитесь! - он встал. – Мне почему-то кажется, что никакой операции вам не понадобится. По крайней мере, в ближайшие… - он на миг задумался и, прищурившись, посмотрел на меня, - в ближайшие лет пять, даже семь вы можете жить спокойно, а пять лет, уж не говоря о семи, это, батенька, целая жизнь. М-да, таким образом, повторяю, вы можете жить в свое удовольствие, то есть спокойно продолжать вести свой прежний предосудительный образ жизни… Впрочем, на всякий случай, чтобы окончательно убедиться в том, что с вами все в порядке, завтра утром проведем обследование… мы проникнем в заповедные зоны вашего сердца, вашей души, так сказать, туда, где вы храните ваши постыдные тайны… - он захихикал. - Кстати, до утра ничего не ешьте».

И он степенно направился к двери.

В ночь перед операцией я не спал ни минуты. Несмотря на две таблетки снотворного. И слова врача о предстоящих пяти или даже семи годах спокойной жизни. Я ему не верил. Мысль о том, что, возможно, уже недели через две мне будут вскрывать грудную клетку, вынимать сердце, была нестерпима. Стоило мне закрыть глаза, как перед моим взором представал хирург, который резиновыми лапами мял мое окровавленное сердце.

Я не верил, что выживу. Тем более что процент, и вправду, был невелик.

Той ночью я подумал, что если бы еще совсем недавно мне сказали, что мне остался год жизни, я бы сошел с ума от ужаса. А теперь я был бы рад этому году, как бесценному подарку. А уж если семь лет!.. Я молил Бога: Господи, только не сейчас, только не сейчас!

…Я посмотрел по сторонам. За соседним столиком пила кофе тучная женщина лет тридцати. Вид у нее был скучающий. Я мог поклясться, что она ждала любовника, с которым решила расстаться. И к которому она уже не испытывала ничего, кроме вялого интереса.

Женщина заказала кофе, и тут к ней подошел молодой мужчина. Он равнодушно поцеловал ее в голову и сел рядом.

Через короткое время к ним присоединилась еще одна женщина. Дамы защебетали.

Мужчина посмотрел на меня. Вернее, окинул взором меня и мой столик. Увидел бутылку виски в ведерке.

Тут он заметно оживился и даже потер руки. Подозвал официанта. Сказал ему что-то.

Официант уже ничему не удивлялся. Не прошло и минуты, как перед мужчиной выросло посеребренное ведерко с бутылкой граппы.

Граппа весьма серьезный напиток, он требует к себе уважительного отношения. На моих глазах мужчина выдул бутылку граппы менее чем за час, запивая ее минеральной водой.

В его поведении не произошло никаких изменений. Он редко вступал в разговор со своими дамами, полностью сосредоточившись на процессе питья. Я невольно им залюбовался. Обожаю профессионалов.

Я почувствовал, что пьянею. Опять внутри меня возник благотворный жар.
Я перестал отгонять мысли об отце.

...Все случилось ровно десять лет назад. Как-то под утро я вернулся домой с какой-то попойки и нашел квартиру пустой. Так бывало и прежде. Отец ненадолго исчезал. Потом возвращался. Лицо его после этих исчезновений бывало загадочным. Но на этот раз я сразу понял, что отец исчез окончательно.

Отец был замкнутым человеком.

В последнее время у отца появились деньги. Кто-то сказал мне, что отец играет. И играет удачно.

У нас были разные жизни. Мы редко беседовали откровенно. Были ли мы с отцом разными людьми? Не знаю... Но когда я читаю его записи, мне иногда кажется, что это написано мной и про меня.

Я протянул руку, извлек бутылку из ведерка, обтер ее салфеткой. Салфетка стала прохладной и слегка влажной. Открутил пробку, налил себе полстакана. Вернул бутылку на место. Положил в стакан четыре кубика льда. Подождал, с удовольствием наблюдая, как кубики оплывают и становятся гладкими.

Я поднес стакан к губам и стал медленно пить. И тут со мной произошло нечто невероятное. Хмель вдруг полностью вылетел у меня из головы. Будто я выпил не виски, а некое патентованное снадобье, вроде универсального «протрезвителя».

Все предметы, до этого слегка размытые, обрели четкие очертания. Это насторожило меня. Говорят, такое бывает с начинающими алкоголиками.

Я посмотрел по сторонам. Опять мне показалось, что я вижу острый отцовский профиль.

В бутылке еще оставалось виски. Я не стал его допивать. Я расплатился и вышел из ресторана.

Я поднялся к себе и лег спать. Несмотря на то, что с площади неслись шумы ночного города, песни, распевавшиеся истошными голосами, электронная музыка и гвалт подвыпивших гуляк, уснул я сразу.

Проснулся я посреди ночи. От рабского желания подчиняться чужой воле. Мне нужен был совет, от которого я не смог бы отвертеться. Даже если бы хотел. И я знал, где могу найти этот совет. В записной книжке отца. Среди словесного мусора, который отец выдавал за откровения.

Я возжег светильник – вернее ночник, похожий на лампаду в спальне деревенского священника – устроился на кровати поудобней, положил на колени тетрадь и приступил к чтению.

Я лежал на огромной двуспальной кровати, хранившей, наверняка, немало любовный тайн. Окно было распахнуто, и в комнату долетали звуки живой жизни: музыка, смех, голоса. За окном шумела и бурлила Европа, а я читал, читал, читал...

(Фрагмент романа «Восходящие потоки»)

© Вионор Меретуков, 2011
Дата публикации: 09.08.2011 14:43:27
Просмотров: 3007

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.