Пластилиново.

Никита Янев

Форма: Очерк
Жанр: Экспериментальная проза
Объём: 30904 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Нам не дано предугадать
Как наше слово отзовётся,
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать.
Тютчев.

Пластилиново.

Нам не дано предугадать
Как наше слово отзовётся,
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать.
Тютчев.

Пролегомен.
Исходить надо из изначальной обречённости. Вот это вот окошко жизни, с ним надо обойтись по грамотному. Сразу 2 известных, а стало быть, метрическая система.
С другой стороны, если всё сводить к одной системе, одному человеку, то всё равно кайф, потому что система минус изначальная обречённость равно окошко жизни.
Итак, пошагово. Кайф, метрическая система, один человек, который равен вселенной. Нас начинает вести.
Современная технология конца света это тотальное искусство, тотальная вера, если угодно.
Девочки, которые взбунтовались против лакейщины, на которых православные кричат, распни, как в римском цирке, а за штакетником уже слоняется некто без лица.
Частная жизнь человека, девочки ещё не знают, они узнают, когда будет поздно. Никогда не поздно, подвиг, преступленье, протягиваешь ладонь, на ладони та и эта сторона света и частная жизнь человека.
Перед этим – невежество, тусня, юродство, предательство, жестокость. После этого – как бабушки на помойках – рассказывать двойнику всё время. Какая удача на помойке возле Ярославки и чего ожидаешь от помойки возле ЦРБ.
А казёнщина, лакейщина, ботаника, чмошество, типа, для тех, кто на волне остался. У нас под водой царство и искусство рассекать время на периоды и показывать друг другу, что ничего не изменилось, стало только дороже, как обнажение и царство Божье.
Сразу выясняется работа. У Шаламова в апокалипсисе – как перестаивается время. У Вени Ерофеева в психушке – что после времени остаётся. У Вени Атикина на шоу – как преодолевается отчаяние, что они плюются и блюются всё время.
Что они не чувствуют, как же они почувствуют, если они отмазались. Что это не про них, они всегда будут, пока не умрут.
Олег Слесарев сразу раскусил, что Веня Атикин это Никита Янев наоборот, анаграмма. Радист с тридцатилетним стажем. Хреновы читатели ничего не почувствовали, потому что это не про их жизнь.
Ну и что, а я его не помнил, вместе служили. Он написал через 30 лет по мейлу, он слишком правильный, а жизнь вся из неправильностей, поэтому он у меня выпал.
Все были, Касымов, урка, Попсик, толстовский юродивый, братья Литовцевы, лукавые царедворцы с Каховки, молдаванин Цветок, величиной с триумфальную арку, литовец Вацетис, земной как формула.
Старшина Беженару, из-за которого Олег Слесарев поднял весь сыр-бор. Стал искать в интернете, потому что через 30 лет понял, что единственный, кто любил.
Что, может, вся армия и вообще земля – голограмма старшины Беженару, потому у них с Марией Ивановной не было детей.
И он всё придумал, про дедовщину, историю цивилизации, дневник Гены Янева под камнем, который все читали, кроме Гены Янева, который просто сбрасывал в загробность посмертное воздаянье.
Олег Слесарев – вот это была проза, а то что ты сейчас пишешь, я не понимаю. Никита Послеконцасветцев – ну и хер с ним.
Итак, прихожане, посмертное воздаянье с нами всё время. Вот чего мы испугались и составили дулю в кармане, что ничего не чувствуем.
Потому что если и в отлучке и окошке человеческой жизни – изначальная обречённость – то на реха тогда вообще самоволка. Что это за свободный выбор выбрать несвободу.
Но ведь он свободный? Свободный, конечно, если все выбрали глухую несознанку в мёртвой точке поколенья, что будут ехать в джипе и плевать лушпайки в окошко.
Что это всё не их жертвы, а для них жертвы, подводные лодки, заложники, дети, адвокаты, автономные республики.
Доезжать до поворота, а за поворотом старшина Беженару с Марией Ивановной униженно бегут за клеткой с аутодафе и кричат в окошко, опишите, опишите, опишите, а то картинка пресекается, как реальность.
Когда Никита Послеконцасветцев это увидел, то придумал такую форму, которую Олег Слесарев не понял, в которой реальность минус загробность равно щенячья нежность.
Придумал он её ещё в армии, конечно. Что ему было делать? В отличии от девочек он был шуганный. Это в генофонде, после всех зон, психушек, шоу, интернетов мужчины не нарываются больше, потому что помнят из генофонда, как все в лицо плюются и блюются, что ничего не чувствуют.
В сущности, это было уже неважно, потому что если вы над водой на спасательном острове несётесь, и если вы под водой в цветных сумерках расчленяете время на прошлое и будущее, как ультразвуковой дельфин, и посылаете по пуповине на прикреплённый остров.
Остров начинает плыть всё быстрей, как торпеда, взрывая буруны на волне. Во сне, когда вы дельфины, вы обрабатываете информацию и говорите, девочки сильнее, а ты со своими буковками не нужен, как бабушка на помойке, как олигарх, который пишет рассказы про благодать на зоне, как Гена Янев, который пишет в дневнике в армии, что все – Бог, а он – чмо, кризис веры, и под камень прячет.
А все ползут следом, и читают, и делают вид, что не читали, деды, кандидаты, духи, а сами запоминают, как девочки в обезьяннике, которые нарвались, что вычитаемое минус остаток равно разница.
А вся разница – свобода и несвобода. Короче, если вы посмотрите на землю сверху из космоса из созвездия Альфа Центавров или Девы, вы увидите такую картину – сплошная вода и острова плывут клином, как торпедоносцы на ученьях.
Пластилиново.
1.
В-принципе, это нечестно, что теперь всё будет по-другому. Конечно, не Бог весть какой опыт – собственная жизнь, но дело вообще не в этом, а в том, чтобы преодолевать. Каждый раз так было.
В 11 лет Гасилин и Старостин нос разбили, себя стало жалко, что папа умер, как это, всё будет, а меня не будет? Наябедничал маме, обзывали женщиной 2 недели, объявили бойкот, из западной группы войск приехал цинковый гроб и контейнер книг, что жизнь на самую драгоценную жемчужину в здешней природе человека разменять велено, кем велено?
Гасилин и Старостин били так в 5 классе после уроков, сегодня бьют в парчике все и Сергей Бездетный Саню Бенду, завтра все и Саня Бенда Сергея Бездетного. Я долго потом восхищался, откуда они знали главный закон зоны, что на зоне все должны расписаться на трупе, чтобы выжить?
Видно, это гены. Я во двор перестал выходить, обиделся на Бога, стал книжки разбирать. В 12 – первое преодоленье, все – Бог, а я – чмо, и как же это красиво.
И что после этого сплошное красиво наступило? Та ради Бога, как говорили в чужом родном ренессансном южном городе Мелитополе, что означало в переводе с южнорусского диалекта на среднерусский, а теперь надо не забыть, зёма. И для этого новое заданье.
2.
Потом было полегче. Фиг, полегче. Потяжелее. Всё время тяжелее, а не легче, просто проталина растёт, как заберега. Сначала «Старик и море» в ельничке в парке, выменянный на «Трёх мушкетёров» на книжном толчке, потом дебютный фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», актёрский капустник про маленького мальчика Гену Янева, что себя жалко, аж до усрачки, мог бы быть любимым, а будешь не умеющим любить.
Потом дружба, наконец-то, в скифо-сармато-казацких прериях на приазовщине возле забора, токарь 1 разряда и раздатчица инструмента на 6 лет старше в поле от Франции до Канады с тоской в животе возле завода «Автоцветлит» за городом после работы. Разговаривают по 5 часов про то, что в жизни бывает то, что не бывает, она имеет в виду любовь, как всякая женщина и человек, ищущий в жизни счастья. Он имеет в виду.
Вы понимаете в чём дело, всё это выяснилось лишь через чёрте сколько лет, как с Гасилиным и Старостиным и главным законом зоны, умри ты сегодня, я завтра. В армии писал дневник и прятал под камнем, все выследили и читали, деды, кандидаты, духи, и никому не сказали. Через 30 лет однополчанин Олег Слесарев написал письмо по мейлу, вот это была проза! «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся, и нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать».
Конечно, ужасная сентиментальность, я думаю, не смог бы читать теперь, но это было про всех, чем они живы, про урку Касымова, который заставлял юродивого Попсика взять в рот на боевом посту, и ударил штык-ножом в спину, когда тот его послал, про Попсика, про лукавых царедворцев Литовцевых с Каховки, про Ивана Цветка, молдаванина-десятиборца, про литовца Вацетиса, рационалиста.
Поэтому, я думаю, Олег Слесарев на 30 лет запомнил, когда уже никто ничего не помнил, так, пластилин какой-то, никто никого не любит, не жалеет, ничего ничего не значит, ничего никогда не было, не есть и не будет. Тут многое от Олега Слесарева, форма должна быть пластичной и пустой, чтобы потом собой заполнить, чтобы потом раскрасить, когда серый пластилин засохнет от температуры сердца.
Это будущие политические реформы, на самом деле, что сохраняли географию, а сохранили ботанику, чмошество, что все сотсюда, что надо всё переделать, а то оно всё поломает, как конец света. Как переделывать будешь? Только нежностью, только любовью. Тут Оля Сербова права.
Потом после армии перетусовался, привёл специальную женщину в дядитолину квартиру, что своей девственностью достался, год проходил по прокисшим метрам, как Гамлет, понял всё про жестокость, прочёл 10 стихотворений Мандельштама и 2 реквиема Рильке и высунул из-под двери книгу стихов. «Когда бы ты, рождён для странных зрелищ, был глубиной невидимого взят, взгляни оттуда, разве не для сна, прекрасного, как явь, и сильного, как небо, из пепла бы ты снова возродился».
Представьте такую картину про соловья и соловьиху. Соловей на семнадцатом колене падает от разрыва аорты в песне любви, и не к соловьихе, собственно, а так, к лесной дороге, деревне, пшенице в поле, кусту черёмухи с влагой на листах, муке в чёрном небе, как глаза. Соловьиха его 17 лет своей кровью кормит за это, потому что Чехов и Никита Михалков ошиблись, неспособность любить – главное проклятье. Лакейщина, фарисейство, жлобство от неспособности любить.
Он потом написал рассказ про придуманного старшину Беженару в армии, что реформы не удались, конечно, потому что это были ненастоящие реформы, мучениками проделать дырку в политике, чтобы не мучаться больше, так не бывает. Вся эта часть под Кишинёвом – это была голограмма старшины Беженару, старого морщинистого хопи. У которого с Марией Ивановной не было детей, и они себе придумали целую боевую часть детей.
Мужской мир, конечно, но Гена Янев там бы не появился со своим дневником про счастье, что счастье это перестоянное несчастье, а несчастье – страченное счастье, если бы они все так не думали, урка Касымов, юродивый Попсик, молдаванин Цветок, величиной с Брестскую крепость, националист Вацетис, таджики, белорусы, Олег Слесарев, братья Литовцевы, короче, 3 поколенья русского апокалипсиса, у которого только одна заповедь, на самом деле осталась, преступление против человечности само себя убивает.
3.
Любовь это когда тело спасает. Было ли легче, когда Никита переехал жить к Марии? Та ради Бога, было в 100000007 раз тяжелее, пока все выживали, как 100000007 раз до этого, ему надо было самообразоваться, потому что для любви надо быть собранным, как десантник, чтобы все дефиниции были по местам, как на штыковой атаке.
Пунктирно. Когда он оказался на острове, который, то всплывёт, то потонет, в зависимости от режима, его по разному называют, Соловки, Беловодье, Алатырь-камень. Короче, когда он очнулся и ничего не помнил, как пьяная проститутка на обочине, как эпилептический припадок, то потом рывками стала возвращаться реальность, как вселенная, как в любви, как в постельной сцене, как дневник Гены Янева, который грязные мальчишки читают, как звёзды.
То надо было любовь запомнить, а это уже не любовь, земляки, это вера, запомненная любовь это вера, а вера это когда всё наоборот, несчастье – счастье, несчастье – страченное счастье, счастье – перестоянное несчастье, чмо – Бог, ударили по левой, подставь правую, потому что в твою голограмму должны все, и ты, и Бог вместиться, а Бог самый маленький на свете, потому что полностью себя перечеркнул, как семечка на асфальте, и назначил свету быть.
Начальника – подставили, потому что просчитали, что на зоне все должны расписаться на трупе, и начальник взял их за фук. Последние – первые, потому что это всё снится бабушке, похожей на маму, прохожей мимо всех помоек в районе, помойки в Леонидовке, помойки на Ярославке, помойки возле ЦРБ, помойке на станции, помойки на рынке.
Всё, всё вообще, тёмная энергия, тёмная материя, хрустальный город в центре метагалактики, термоядерный реактор чёрной дыры вселенной Млечный Путь, термоядерный генератор плазмоида солнца, термоядерный трансформатор кристаллической ДНК земли, которые все вокруг друг друга несутся по спирали, расширяясь, и если она не сумеет сохранить тёплое отношенье, то всё рассыплется, на хер, как гриб-пыхтелка. А если сумеет.
Если сумеет, то легче не станет. Станет тяжелее. Сынки в интернете и так будут плеваться и блеваться, что у них в паху развязалось с понтами, потому что они всегда посередине. Вы скажете, это легче? Это тяжелее всего на свете, когда все у вас на ладони, и вы тоже, потому что это круче веры, быть Богом, сидишь в зрительном зале, как дождь, как сумерки, ты всех видишь, а тебя никто, кайф. А сынки пальцем крутят, притрушенный пиндюк.
Я говорю не про себя, а про жанр. Они когда шугают друг друга концом света, не понимают, что это жанр, что ничего не должно быть, а всё есть. И если хочешь быть на высоте интриги, должен поступать точно так, сынки поплюются и поблюются, как советская армия и обряд проведенья подростков, достигших половой зрелости через лабиринт смерти и воскресенья на острове Соловки, и не только, которые поверили в дешёвку, что никто никого не любит, не жалеет, ничего ничего не значит, ничего никогда не было, не есть и не будет, что умри ты сегодня, я завтра, что на зоне все должны расписаться на трупе, чтобы выжить.
И в скоко тебе 90 лет подумают, как я теперь, и Олег Слесарев, на старшину Беженару, что вот кто реформатор в сиську, спасти личную голограмму от мести, аннигиляции и анестезии. И личная голограмма из пустоты внутри атома, как термоядерный взрыв и мутация, начинает разлетаться по спирали, как расширяющаяся вселенная, чтобы на месте ничего было всё, а не кое-что. Сидят экстрасенсы в ютубе и решают тайным голосованьем, кто пойдёт на галактику 100000007, старшина Беженару, а кто на галактику 100000008, Гена Янев.
А Никите Послеконцасветцеву ещё стоко раз по стоко здесь мандячить, он бы лучше уснул и не проснулся, как папа. Потому что здесь тяжело и страшно, все отмазались за отмазку, что они объективные лакеи, а не субъективные лакеи, что военный и блондинка минус трёшка мицубиси, дача, ницца равно наркоман и одинокая и Гена Янев с голограммой в лабиринте одиночества смерти я.
Ван Гог и Модильяни.
Потому что надо было подготовиться, потому что все эти плюшки раз в 12 лет получались. Это цикл. И самая главная плюшка должна была щас получиться. 48 лет, 2013 год, и всё такое. А ты готов? Нет, ты не готов.
Что ты всё забыл, а потом кое-что вспомнил, а потом научился оживлять то, что ты вспомнил. Как? Так. Что всего нету, а оно есть, если ты его сможешь.
И теперь про страну. Находит отчаянье, что вытворяет лакейщина. Что потом будет? Та ради Бога. То же, что и раньше было. Наркоман Модильяни и притрушенный Ван Гог на всех чашках, всех обоях и всех обложках будут.
А нам что с того? Почему для нас это принцип? Вообще-то мы про страну и преодоленье лакейщины частной благодатью. Ты что, опять всё забыл, как эпилептик? Тяжело без поддержки, мандячишь-мандячишь скоко тебе 90 лет в пустом тумане. И ни одна сука не просунет руку сквозь решётку, что, брат, брат.
Та ради Бога, а дружба, любовь, вера, Бог? Опять всё забыл, придурок? А, да, вспомнил. Ладно, не отчаивайся, зёма. Эта анестезия, потому что очень тяжело, правда.
Все мимо проходят для достойной жизни, и плюются, и блюются, что они не чувствуют, как сынки в интернете, потому что если они почувствуют, то всё перевернётся, а они не готовы, что всё – наоборот, чмо – Бог, начальника – подставили, последние – первые, несчастье – счастье.
И они по своему честны, впрочем, это не значит, что подстава это не подстава, это только значит, что они себя подставляют, это как государственные институты, которые борются с общественными пороками, лучше бы они с собой боролись, казёнщиной на свете, но они не умеют, это частное дело.
Тогда вот что делает писатель, как единственный исповедник, птичастник, отпевальщик, воскресальщик, как лиловая собачка в романе «Война и мир» и не только, когда соль земли русской Платон Каратаев умирает на расстреле, а его некому исповедать, причастить, отпеть, воскресить, все считают сколько переходов до Смоленска, чтобы не думать о страшном.
И тогда лиловая собачка делает вот что, воет в голос, как индейцы майя, что 21 декабря 2012 года - конец света, и все чувствуют что их поднадули с их институтами, государство, церковь, семья, школа, милиция, бандиты, здравоохранение, образование, армия, искусство, трёшка, мицубиси, дача, ницца.
И они пролетают, как фанера над Парижем, военный и блондинка минус трёшка, мицубиси, дача, ницца равно наркоман и одинокая, если бы не их сын, маленький мальчик Гена Янев с болгарскими чёрными глазами с его чмошной, ботанической, лоховской голограммой, что как он оживит, так и будет, как Ван Гог и Модильяни.
Просто это очень простая фишка, элементарная фишка. Не псих Брейвик, который убил 100 и от себя затащился, как начальник, потому что преступление затусовывает подвиг. Не комбат Подсолнечников, который лёг на гранату, потому что подвиг отмазывает преступленье.
А девочки, которые спели в церкви, Господи, спаси Россию от Путина, потому что им осталось отсидеть на зоне, пока все на отмазанном джипе поедут за трёшкой, мицубиси, дачей, ниццей. Потом выйдут, а они – герои.
А они никакие не герои, а сломленные люди, что на зоне никто никого не любит, не жалеет, ничего ничего не значит, ничего никогда не было, не есть и не будет, что умри ты сегодня, а я завтра, что на зоне все должны расписаться на трупе, чтобы выжить.
Ну, кто их встретит? Ну, Ван Гог и Модильяни, муж и сын, и скажут, ну чё? И они скажут, чё?
Мама.
И чё? Ну, чё? Типа, на год посодят. Ну, и чё там? А чё там? Ну, отсидят. Зато будет куда семью увезти, когда бутылки с коктейлем Молотова в статую несвободы начнут швырять в центре через 2 года.
А на периферии ушки на макушке, на картошке, на морошке, на селёдке, на подосиновых, на пятистенке, на русской печке 100000007 лет до нашей эры и раньше всю Лемурию, Гиперборею, Атлантиду, Азию, Европу.
Войдёшь в лес, упадёшь на коленки, и плачешь как допризывник от поломанной целочки, что наконец-то, мама, мама.
1+1=1.
1.
Знаете фразу. Щас таких врачей уже не бывает. Настоящие писатели перевелись. Люди измельчали. Раньше деревья стояли выше.
Вот моя тема. Она называется – папа, Гриша или Вова. В ней я бы хотел показать, что деревья всё выше, просто их здорово вырубают для нужд народного хозяйства.
Про людей не будем, 100000007 закланных в жертву. Когда говорят, что 21 декабря 2012 года – конец света, бульварная тема – всё время забывают, что никогда по-другому.
Се, Аз при дверях, всегда при дверях, всё время при дверях, всё больше при дверях. Жизнь на месте нежизни – вдохновенный подарок – вот что имеется в виду в теме.
Ещё я имел в виду в теме, что это не чистый подарок. Ещё я имел в виду в теме, что это селекция вида.
2.
Богу понадобился человек, чтобы узнать себя. Зачем Богу узнавать себя в человеке, который или подставляется, или подставляет? Для любви, для тёплого чувства.
Папа, Григорий Афанасьевич Янев. Папа, Владимир Леонидович Барбаш. Зачем человеку искусство? Но только так он может увидеть, что же там на самом деле.
Ведь сколько людей, столько правд. Это не утилитарная польза, чтобы нам было прожить уютней, чтобы Богу было комфортней. Сеть магазинов «Кодак».
3.
Представьте такую картину. Раньше вы были звездой, потом вы станете 11 измереньем, у вас на экранах мониторов на космическом корабле в центре метагалактики много всяких сюжетов про экзопланеты.
Как Никитины папа и мама поженились. Папа кололся, а мама была из деревни. Как Мариины папа и мама поженились. Мама была влюблена в другого, а папа был из провинции.
Но я не про это. Надо щадить. Я про то, что надо показывать, иначе тогда не увидят и будут думать, что этого нет. Кто не увидят? За экранами мониторов? Люди? Звёзды? Экзопланеты? Порталы?
4.
Это всего лишь тема. И не надо так распаляться. Иногда в теме дойдёшь до порога, а иногда завалишься на бок, как подстреленная птица.
1000 человек, 20 человек, дело, видите ли, не в этом. Московские театры пришли к зрительным залам, величиной с бытовку. На проправительственные митинги приходили 100000, пока не перестали.
В тарренте и ютубе миллионы бесплатно дают и берут порнуху, искусство, информацию, правду, что кому надо. Есть всего лишь 3 современных формы.
Экопоселения, сейчас это здорово процвело. В Индию, в Вологодскую область, на Гоа. Но дело в том, что в новое ты себя притащишь старого. Началось это в 90-х. Димедролыч, когда личная жизнь поломалась, уехал на Зайчики смотрителем на Соловецком архипелаге.
Но дело в том, что потом Соловецкий архипелаг опять нырнул под воду, когда стал местом паломничества и туризма. Как говорит кастелянша Петербургской гостиницы, когда ей чехи - у вас совести нет, по 450 рублей с носа за комнату с двадцатью кроватями в сутки. «У меня есть прейскурант».
Ещё это похоже на 3 случая из интернета. Комбат Подсолнечников, который лёг на гранату. Девочки, которые спели в церкви, Господи, спаси Россию от Путина, и их посадили в обезьянник и на зону посадят, а православные беснуются, что так им и надо. Псих Брейвик.
Революция, но дело в том, что в революции всегда побеждают те, кто лучше умеют убивать. Это 2000-е, дядечка взял за фук населенье, что все расписались на трупе, потому что хотели прожить достойно, значит, не с достоинством, а с достатком.
Этот случай мы не рассматриваем, потому что это похоже как псих Брейвик убил 100 и от себя затащился, как начальник на площади, что выиграл соревнованье по подложным билетам.
Подвиг сразу начнут продавать за деньги местные, их нельзя обвинить, они во всех поколеньях были местными, это их место. А то, что это нельзя, они не увидят, они натерпелись, они не будут больше терпеть.
Третий случай про девочек – единственный выход. Перестаивать у монитора в хрустальном городе в центре метагалактики, пока зона становится общиной верных, психушка - мастерской возле жизни, шоу - домом в деревне, интернет - пьесой на ладони, за счёт рода, цеха, землячества, жанра.
И это лишь на минутку, что ты видишь, как тебя видят, как искусство. А всё уже по-другому, ты – чмошник, ботаник, лох, тебя на площади забивают лакеи, что они объективные лакеи, а не субъективные лакеи.
Девочки отсидят на женской зоне четвёртого поколенья Экклезиаста третьего русского века после апокалипсиса и ренессанса, выйдут в поле от Франции до Канады с тоской в животе. Подростки бутылкой с коктейлем Молотова статую несвободы закидали.
Плывут спасательные острова, как подводные лодки, во время глобальной катастрофы человеческой природы, которая всё время и всё больше, через 2 года. Ну, что они, возглавят революцию, уедут в деревню, лягут на гранату, всех расстреляют?
Да нет же. Они войдут на остров с мониторами и поплывут внутрь себя как искусство.
5.
В 2000-х Димедролыч уехал директором фирмы в Москву, а в 10-х в Китай монахом. Димедролыч – герой нашего времени – узкий, как шпага, как Андрей Болконский и Коровьев.
В Китае на вершинах Гималаев во время потопа гуру Димедролычу, что надо всё время вымочаливать своё я о сущности света, чтобы я вымочалить, не чтобы выбросить его на помойку, а чтобы точить им светы.
Так что гибель неизбежна, и для цивилизации, и для личности, но это не страшно, потому что не функционально. Ведь ты-то уже улетел в искусство. В смысле, на экран монитора в хрустальный город в центре метагалактики в 11 измеренье.
«Это, если получилось. А если не получилось, на свою звезду в одиночку». Это не я, это гуру. «Ты бы хотел навсегда остаться на экзопланете? Это скучно, экзопланет до жопы. А ты один, и Бог один, и 1+1=1. Ты считать-то умеешь»? Это не я, это гуру.
Пластилиново.
«Название хрустального города вы хотите знать, конечно». Это не я, это гуру. «Названий много. Раньше мне нравилось «1+1=1». Потом я подумал, немного это слишком патетично».
К тому же это не город, а экопоселенье, космический корабль, оснащённый самой современной технологией. Я не верю в технику, Энштейна и Ньютона, я был в армии и знаю, что быстрее всего приспосабливается душа, психика, она такая, как мир.
«Короче, мне теперь больше нравится название «Пластилиново»». Это уже я, не гуру. Я недоволен написанным, мне хотелось просто перечислить судьбы, как в авангардном искусстве, типа поздней прозы Толстого и нарезки кадров. А не заниматься публицистикой на скользкую тему, а ты кто такой, а ты кто такой?
Но это, знаете, как 3 направления в апокалиптической прозе 20 века. Горький, Шолохов, Фадеев, Серафимович – проправительственное направленье, душевная подлость.
Бабель, Булгаков, Бунин, Платонов, Саша Соколов – романтическое направленье, жить с жизнью напропалую вместо замёрзшего народа. Добычин, Хармс, Шаламов, Пастернак, Веня Ерофеев – реалистическое направленье, чисто пластилиново, не превращаться, а превращать.
Ну, я не знаю, все рассказы Шаламова. Мне больше всего нравится его цикл возвращения с зоны, всё время рыдать хочется. Как неизвестный урка заступился за героя в рассказе «Вслед за паровозным дымом». У героя была фотографическая память на лица, он точно знал, что они не встречались.
Чтобы наконец уже было по-человечески хоть чуть-чуть, ну, пожалуйста. Вот это и есть русская мера, хоть она такая же русская как этрусская. Просто по истории так получилось в точке перелома.
Мера мерная и мера преизбыточная в поле от Франции до Канады с тоской в животе в точке невозврата на спасательном острове в хрустальном городе в центре метагалактики в экопоселенье Пластилиново.
Про Б. Б. и А. А.
Даже Б.Б. купился. Чё ж про нас говорить, маленьких. Мы на это ориентированы. Слава это слово, а слово это Бог.
Сначала надо было спасать семью, страну, землю, и на многое закрывать глаза, потом вошло в кайф, пошло в охотку, вы едете в джипе и вам по херу.
Это надо быть чмом, лохом, юродивым, ботаником, далай-ламой, чтобы знать из генофононда, а не из бытовухи, что военный и блондинка минус трёшка, мицубиси, дача, ницца равно наркоман и одинокая, и маленький мальчик Гена Янев с болгарскими чёрными глазами в скифо-сармато-казацких прериях, что все – Бог, а он – чмо.
Он бы и хотел по-человечески, грузчиком в фирме перекантоваться, смотрителем на острове, а получается только это, скоко тебе 90 лет мандячишь в пустом густом тумане, как нуль-реальность за нуль-время в нуль-пространстве, что тело спасает, и ни одна сука не просунет руку сквозь решётку, что, брат, брат. Все плюются и блюются, как сынки в интернете, что ничего не чувствуют, с такими понтами, как будто бы всё чувствуют.
Потом одна девочка в обезьяннике что-то почувствует. Что, что почувствует? Ну, блин, это же казёнщина, если ты – ничего – как же ты всё почувствуешь?
Сделай хоть что-нибудь. Когда никто не видит, плюнься в портрет генсека, наберись в портерной, сиди и плачь на дороге, как пьяная проститутка на обочине, что ничего не получилось, суки, от суки.
На что-то похоже, не правда ли? Выйдите на улицу или просто штору на полсантиметра отсуньте в сторону. Инкогнито, что хотите узнать температуру воздуха. Температура всегда одна.
О, если бы ты был холоден. Не говорю, горяч, хотя бы холоден. Но ты тёпел, изблюю тебя из уст своих. Ангелу Лаодикийской церкви ангел Господень.
А А.А. не купился. Хрен его знает, как это выходит? Что родители Б.Б. были – служащие, а родители А.А. – работяги? Да, нет. Социальное, национальное и вероисповедальное происхождение не причём.

Я есть чистит. Веня Ерофеев и Саша Соколов это наши пророки. Рид Грачёв и Мартышка это наши ангелы. Б. Г. и Бродский это наши святые, которые поломались, но продолжают светиться. А я кто? Я житель. Я знаю свой следующий шаг, смотреть всё время, а больше я ничего не знаю. Если бы все сделали шаг навстречу друг другу, авторы не говорили пошлость, редактора не халтурили, население не было слепоглухонемым для счастья, то было бы прожить легче. Жёлтое золото между глазами было бы слово Бог, все бы его ели и ходили с животами, полными младенцев. Камни бы верещали. Люди не болели бы кокетством и корыстью. Сон был бы явью. А так нас всех удавят. Останется одно дерево на болоте и родит солнце. Чёрные, несчастные трупы зашевелятся под лучами и скажут, круто получилось.

Только схима всё исправит. Дедушка Фарафонов Афанасий Иванович из деревни Фарафоново на Зуше взял за себя бабушку Толмачёву Пелагею Григорьевну из соседней деревни Толмачёво и выселился в деревню Бельково. Достоверно известен только один факт из биографии, был чистоплотен, пришивал красную нитку у одеяла где ноги, бабушка перешивала. Пропал без вести на фронте. Во Мценске в сорок третьем 2 месяца шли тайные переговоры между Жуковым и Гудерианом о перемирии. Все понимали, что одной нации не станет, Скифская война. Когда около млн. попадает в котёл, начинается паника, кто кого отрезал, наши или наших. В Аргентине есть монах в маленьком католическом монастыре в Андах, 103 года. Закрывает глаза и всё видит. Но ничего не отсекает, потому что понимает, что мы ничего не решаем, что человек как камера, только снимает, как красиво, то, что было рационально до цинизма. У одеяла в ногах красная нитка пришита.

Я понял Веру Верную, она просто тащится всё время, как маньяк, что всё живое, после того как всё подожгла, а потом потушила. А все автономны как даосы, в последний момент узнают перед вылетом на Альфа Центавров, что всё наоборот, наши – ненаши, чмо – Бог, несчастье – счастье, но сделать уже ничего не смогут. «Поздно, поезд ушёл, ребята», смеётся главный даос, великое ничто, путь. А Вера Верная обдурила даосов, растянула последний момент на 30 лет. Даосы дошли до линии, а дальше не пошли, дальше не их территория сбора бутылок. Там всё время вина, там всё живое, с лицами, там все всё знают, только придуриваются нерусскими.

Дядечка уехал в Израиль, потом вернулся, был ангажированным специалистом, его юморески читали Аркадий Райкин, Евгений Петросян, Ефим Шифрин, Андрей Миронов, Евгений Леонов. Трудно после этого мыть машины и быть метродотелем. Но дело в том, что здесь тоже всё изменилось. Писатели 30 лет стучатся головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает. Он помыкался по Интернету, толстым журналам, издательствам, тусовкам. И стал тамадой на корпоративных вечеринках, и там была такая минута, которая у писателя на 30 лет растянулась, только у него с той стороны смерти, а у него с этой стороны жизни, что они – он. Обнажённые дамочки с разведёнными ногами, которые сами себя жалят, дядечки-начальники с брюшками. Что они его дети. Мистика. И он пошёл поставил свечку в синагогу, что Бог его надоумил вернуться.

8, 10 августа 2012.

© Никита Янев, 2012
Дата публикации: 20.08.2012 17:29:22
Просмотров: 2593

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.