Убийство на Покров день

Татьяна Буденкова

Форма: Рассказ
Жанр: Детектив
Объём: 34323 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Таких историй, если поискать по Российским просторам, много можно услышать. Но уходят из жизни очевидцы, странными, неправдоподобными кажутся события. И только в сердцах потомков былое...быльём не порастает.

Это письмо пришло по почте к своему адресату в августе тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Конверт выглядел странно: без обратного адреса, подписан ручкой с чернильным пером. И хотя буквы плясали и цеплялись друг за друга, почерк, которым был написан адрес, удивлял: выработанный почерк много писавшего человека с нажимом и волосяной линией.
В конверте лежала четвертушка писчей бумаги, на которой тем же почерком, убористо было написано:
"Уважаемый Михаил Константинович!
В наш отдел поступило письмо, в котором вы спрашиваете проводились ли как-либо следственные мероприятия в селе Корсаково Тасеевского района в октябре тысяча девятьсот двадцать седьмого года? Официальный ответ, вероятно, получите несколько позже этого письма.
Однако я располагаю информацией, которую не изложишь в двух словах, поэтому предлагаю встретиться в сквере на лавочке возле памятника Сурикову в семь часов вечера. Буду ждать вас каждую пятницу в течение следующих трёх недель.
С уважением, Бобыкин Феофан Савельевич, бывший особоуполномоченный по территории Дзержинского и Тасеевского районов".

Михаил читал и перечитывал бумажку. Да, прошлое их семьи хранит ужасную трагедию. В тот вечер он особенно настойчиво убеждал мать рассказать о давней драме.
- Ты пойми, сынок, он же числится по документам враг народа, расстрелянный за вооруженный мятеж. Не буди лихо, пока спит тихо.
- Раз дед не был бандитом, значит, воевал за свои убеждения!
- Миша, это громкие слова. Дела будут куда прозаичнее. И вообще, дед не воевал.
- Как не воевал? Тогда я совсем ничего не понимаю!
- Как там было на самом деле, кому теперь есть дело? Сочтут так, как числится в бумажках! Кто знает, как аукнется на тебе, на внуках?
- Мне есть дело! Это мой дед! - нервничал он. - Плох или хорош, но он мой... дед. И я должен знать правду.
- Хорошо. Я расскажу всё, что помню. А уж ты решай сам - как быть? Только Миша, последние слова деда были, что главное - детей сберечь. Вот и моя мама, ваша бабушка, нас берегла, а я за вас опасаюсь.
- Мама!
- Садись, рассказывать долго.

Она какое-то время молчала, потом заговорила тихо, будто вслушиваясь в далёкое прошлое. А он, то вставал и ходил по комнате из угла в угол, то сидел напротив, держа в своих ладонях руки матери. Иногда она замолкала, пила воду. Михаил пытался накапать корвалола в рюмку, остановила рукой.
- Не перебивай... Это... это было на Покров день. Помню, листья с деревьев уже облетели, а снег ещё не выпал. Да, точно. Проснулась и сразу к окну: вот-вот ждали снег! Должна бы радоваться, а я видела чёрную землю и плетями повисшие голые ветви плакучей берёзы. Младшая сестра тоже прильнула к стеклу. Мне тогда десять исполнилось, значит шёл тысяча девятьсот двадцать седьмой год. Считай, чуть ни полвека прошло, а помню, будто вчера было.
На столе накрыли чай. И только собрались садиться, в дверь громко постучали. Прибежала соседка, сказала, что в правление ночью приехали человек десять вооруженных людей. С раннего утра по дворам идут, выгребают всё, что им вздумается. Взамен какую-то бумажку выдают, мол, для пользы государства реквизируют, а не грабят. Бандитам не до бумажек. Значит точно - власть. А времена тогда были... да ты и сам знаешь какие.
- Знаю, мама, знаю. И пишут, и показывают по телевизору.
- Артисты в кино снимутся и домой, на отдых все: кто раненных и кто убитых играл. А в жизни убитых хоронят, раненные кровью обливаются, болью захлёбываются.
- Мама, при чём здесь кино? Давай про деда.
- Да, так вот, соседка рассказывала, что уже две подводы чужого добра нагрузили. Скоро и до нас доберутся. Бедных дворов в Корсаково не было. К поселению тайга близко подходит. Края богатые. Так что в любой дом заходи - есть чем поживиться. Отец снял со стены ружьё, подержал в руках, поставил в простенок и вышел за дверь. Против власти с оружием - себе дороже. Пошёл узнать, чья власть пришла? Менялись то белые, то красные, то ещё какие. Я видела в окно, как к нему присоединился сосед, потом ещё один, и они направились вдоль улицы. Всё-таки трое - не один.
Мы с сестрой на ларе у дверей пристроились. Ждали, вот-вот отец вернётся. И тут как в дверь бухнут раз, другой и валились в дом три мужика. Один огромный в кожанке. Следом за ним не так уверенно, ещё двое. Отвратительный кислый запах с собой принесли. И с порога вместо здравствуйте:
- Ну что, Семёныч, начинай реквизицию. А ты Пётр Андреевич, пока бумагу этой дамочке выдай. Да укажи, что заодно проводим обыск, поскольку муж этой дамочки является организатором контрреволюционного мятежа в Корсаково, - командовал самый мелкий из них и хлипкий мужичок. Командовал, а сам с опаской на этого самого Семёныча оглядывался. А Семёныч первым делом нас с сестрой с ларя согнал и давай выгребать всё, что там было. А мама то к одному кинется, то к другому, говорила, что нет у нас тут никакого мятежа и быть не может.
- Твой муж и его подельники задержаны. Вечером допросим и определимся со степенью вины, в соответствии с данными нам чрезвычайными полномочиями. А ты, дамочка, вижу тоже контрреволюционно настроенная? Как думаешь, Семёныч, не задержать ли и её? Детей в приют определим, а то растут как буржуйские выкормыши!
А Семёныч хозяйничал будто у себя дома. И уже связывал в тугой узел собранную тёплую одежду:
- Мужик-то он как, он ить и бежать может при задержании, тут уж поневоле придётся оружие применить. А этих соплюх... - поскрёб пятернёй затылок, - им ведь на телеге место надо, а его и так в обрез, - кивнул на объёмный узел. - Раз заговор раскрылся, придётся всё Корсаково обыскивать и... реквизицию производить, - и поволок узел из дома.
Вечером ветер дул холодный, порывистый. Мы пришли к правлению. На крыльце человек с ружьём. Только мама на крыльцо ступила, он затвором лязгнул. Стоять пришлось долго, пока на крыльцо вытолкнули двух человек, это были соседи. За ними двое с берданками. За углом дома раздались выстрелы и буквально через несколько минут вернулись двое с оружием. Один из них тот самый Семёныч. Мать кинулась к нему. Выслушал её, кивнул:
- Говоришь, возместить желаешь, оказать содействие трудовому народу, в обмен, значит, на жизнь твоего мужа? Передам твою просьбу, рассмотрим, рассмотрим...
И мы опять стояли. От холода и страха за отца тряслось всё внутри. И тут на крыльцо Семёныч вышел:
- Ну, что, рассмотрели мы дело Грунько... И вынесли отдельно, персонально так сказать, решение.
Я держала маму за руку, и почувствовала, как она вздрогнула. А он достал из-за пазухи бумажку, чертыхнулся, выплевывая догоревшую до губ самокрутку, потряс этой бумажкой в воздухе:
- Так что, вот - заменили мы ему расстрел на повешение. - И запихнул бумажку за пазуху. Дверь распахнулась, на крыльцо вышел отец. Из одежды на нём оставалось только нижнее бельё. Мама закричала и кинулась в ноги шагавшим за отцом вооружённым людям. Один из них был Семёныч. Он прикладом оттолкнул её в сторону:
- Радуйся, что сама жива и дети при тебе. А то у вас ружьё изъято. А энто уже вооруженный мятеж против законной власти!
- В тайге живём. Охотничье ружьё. Он и пошёл безоружным!
Но мать никто не слушал. Отца подвели в старой берёзе, возле которой лежали соседи в нижнем белье с расползающимися красными пятнами на груди. Семёныч поставил табуретку, перекинул верёвку. Я голос отца с тех пор часто по ночам слышу:
- Агафья, встань. Не унижайся. Сбереги себя и детей наших. И помните, всё помните!

Михаил всё-таки накапал матери корвалола. Она выпила, промокнула белым платочком слёзы.
- Отец ещё что-то говорил, но в память врезались эти слова. И ещё, будто сильно ветер загудел. То ли правда так сильно дул, то ли мне от невыносимого переживания казалось. Накинули на отца петлю, Семёныч примерился к табуретке, мать прижала к себе наши лица, чтоб не видели... Но я всё понимала и... не могла не смотреть. Это были последние минуты жизни моего отца, твоего деда. Иногда ночью, вдруг эта картина встаёт перед глазами, и я включаю свет, чтоб исчезло мучительное видение.
Ольга некоторое время молчала, Михаил не торопил мать. Он давно перестал метаться по комнате, просто сидел напротив неё.
- Может не надо пока больше?
Она покачала головой:
- Второй раз по тому же месту - только больнее будет. Потом Семёныч подогнал подводу.
- Влезай, - ткнул маму, посадил нас с сестрой. Мама, молча, покачала головой, и пошла пешком.
- Не кочевряжься! А то и сама за супружником последуешь!

Подъехали к нашему дому. Семёныч подождал пока мы вошли в дом, протиснулся следом.
- Что, - говорит, - думаешь, за так жисть твою и соплюх энтих спас? Не я, лежали бы рядком с другими под той берёзой. Так что, обещала оказать помощь - придётся раскошелиться. - И осмотрелся как у себя дома. Чего ещё утром не утащил? Мама села на стул, сложила на коленях руки и уставилась куда-то в одну точку. Печь давно протопилась. Дом выстыл. Мы с сестрой, не раздеваясь, сели на диван. А Семёныч собирал все, что только можно было вынести из дома, и таскал на телегу.
Я не узнавала свой дом. Ещё утром на столе поблескивал самовар и я любовалась рисунком на своей чашке.
- Ну, что? Вроде всё. - Семёныч огляделся вокруг. И вдруг увидел над притолокой входной двери, на полке лежали три клубка шести. Попробовал достать, но клубки упали на пол и раскатились по комнате. - Ладно, носки своим соплюхам свяжешь. - Хлопнула за Семёнычем дверь, мать, молча, растопила печь. Кивнула мне - следи. Сняла с кровати простынь, свернула её, забрала лопату и вышла со двора. Не было её долго. На печи согрелась вода, я напоила сестру. Вернулась мама ночью. Этой же ночью на улице выпал первый снег.
С тех пор каждый год на Покров день твоя бабушка ходит к одинокой берёзе на краю Корсаково. И разговаривает с ней, будто та живая. А берёза голыми ветками машет, шорох слышно такой, словно шепчем что в ответ. Я как-то подсмотрела за матерью, даже мороз пробрал.

Более двух лет миновало, как вдруг приехали милиционеры, даже некоторые вещи в дом вернули. Того самого Семёныча привезли. Собрали всех скопом, и давай спрашивать: не вспомнит ли кто эту личность? А он по-прежнему в кожанке и хорохорится. Вот и пойми бандит он или властью поставлен? Но твоя бабушка меня и сестру спрятала. Ведь тогда в Корсаково более десятка вооруженных людей наведывалось, ни один изверг Семёныч. Укажешь на него, а дружки придут и опять нам кровью умываться. А у каждого за спиной семья, дети. В Корсаково так и сочли, что это дело рук Советской власти. А уж что они там меж собой выясняют - поди, разбери? Вещи кто какие признал - разобрали. А указать на этого Семёныча никто не решился.
Ольга замолчала. Она смотрела на сына и искала подходящие слова, чтобы хоть немного успокоить его.
- Я... я этого так не оставлю, мама.
- Знаешь, я как-то прочитала в книжке про самураев, возможно, не точно запомнила, но мне эти слова помогают: "Помолитесь о душах врагов ваших - ибо не знают они, что уже мертвы". Вот и твоя бабушка, о какой справедливости или мести могла думать, оставшись одна с двумя малолетними детьми на руках? А какие времена были? Ты из книжек знаешь, а я их пережила. Твоя бабушка меня и мою сестру вырастила, выучила. У нас дети, её внуки. Ты вон, копия деда! А ударилась бы в месть - погубила бы всё потомство. Да и дед твой на краю могилы велел ей: детей сохранить! И она строго следовала его наказу!

"Для начала надо разобраться по существу вопроса, - думал Михаил.- Может в архиве какие-нибудь сведения сохранились?" И направил туда запрос. Ответом была та самая четвертушка бумаги в конверте. И теперь кое-как дождавшись назначенного дня, Михаил торопился к памятнику Сурикову.
На лавочке высокий, худой человек, склонившись к асфальту кормил голубей. Птицы топтались по его начищенным до блеска туфлям, и хватали крошки прямо из рук.
- Здравствуйте. Вы Феофан Савельевич?
- Здравствуйте, уважаемый Михаил Константинович! - распрямился старик, привычным жестом отбросив со лба седую прядь.
Михаил ожидал увидеть тщедушного старичка, а этот человек, хоть и был далеко не молод, однако выглядел собранным и подтянутым.
- Да. Я Бобыкин Феофан Савельевич, бывший особоуполномоченный по территории Дзержинского и Тасеевского районов. В настоящее время в силу возраста на добровольных началах продолжаю трудиться инспектором в спец. фондах, веду бумажную работу.
Бобыкин встал, и некоторое время всматривался в лицо своего визави. "В своём возрасте он ещё не носит очки", - подумал Михаил.
- Вы располагаете временем?- поинтересовался Бобыкин.
- Да, конечно!
- Тогда слушайте. Должен вам официально сообщить, что в селе Корсаково Тасеевского района в октябре тысяча девятьсот двадцать седьмого года никаких следственных действий не производилось, а значит, обысков и изъятий имущества тоже никто не производил.
-И... это всё, что вы хотели мне сообщить?
- Хм. Не спешите, молодой человек, не спешите. И так не успеете оглянуться - жизнь минует, как сон, как утренний туман. А уж сегодняшний вечер ... или вы заняты и спешите?
- Нет, я никуда не спешу. И буду очень внимательным слушателем. - Удивление - это маленькая толика того странного впечатления, которое производил Бобыкин. Ещё и этот романтический флёр...
- Рассказ будет долгим. Как я вам писал, в двух словах изложить не получится. - Феофан Савельевич осмотрелся по сторонам:
- Если вы не против, можем прогуляться по аллеям. Мне кардиолог прописал перед сном пешие прогулки.
Они бродили по аллеям. Говорил в основном Бобыкин. Изредка Михаил о чем-то спрашивал его. Иногда Бобыкин замолкал: то ли вспоминая, то ли просто набирался сил.
- Феофан Савельевич, может, в кафешке присядем? - Опасаясь утомить пожилого человека, предложил Михаил.
- Нет, нет! Спасибо. Так поздно я не ужинаю. Сидеть в духоте - тоже без пользы. Да и дома меня никто не ждёт. Так что, я продолжу, с вашего позволения.
Получив копию вашего свидетельства о рождении я удостоверился в вашем кровном и справедливом интересе. И счёл своим долгом изложить события, участником которых я был и которые имеют непосредственное отношение, как я думаю, к вашему деду. Времена те давние, так что ничего приукрашивать не буду. Не осуждайте старика, ведь мне и так нелегко ворошить далёкое прошлое.
Осенью тысяча девятьсот двадцать девятого года оказался у меня под следствием мелкий, трусливый мужичонка. В его доме при обыске обнаружили вещи явно ему не принадлежащие. Особенно мне запомнилась двустволка 16-го калибра с горизонтальным расположением стволов, центрального боя, курковая, с ореховой ложей и надписью Henry Pieper. - Феофан Савельевич привычно отбросил со лба спадающую седую прядь, прищурился вспоминая:
- Это ружье бельгийского производителя для того времени редкое и дорогое, не могло принадлежать такому человеку, каким являлся мой подследственный. Вот с этих примет всё и началось. Когда я прочитал в вашем запросе, что у вашего деда среди прочих вещей было изъято ружьё, описание которого в точности совпало с тем, которое проходило у меня по уголовному делу как вещественное доказательство, я заметил, что это не единственное совпадение, а ещё совпадают время и место действия. И подумал: не многовато ли будет совпадений?
Он помолчал, задрав голову вверх, выставив старческий кадык.
- Хм, собаки кошку на дерево загнали. И что теперь?
Михаилу было не до кошки. Он пожал плечами:
- Слезет... как-нибудь.
- Ну так вот... Был я тогда молод, крепок телом, черноволос и черноглаз. Это теперь у меня седые пряди свешиваются с головы и голос не тот, да-а-а, не тот уже. А тогда, ежели кого звал из кабинета, то слышали на проходной. Так что допрос вести мог самым серьёзным образом. История эта настолько врезалась мне в память, и задела душу, что я постараюсь изложить её вам в лицах. Если вы располагаете временем?
Михаил кивнул головой, искоса глянул на собеседника, завидуя его памяти. Видимо Бобыкин уловил этот взгляд:
-Хм, я не помню, что на завтрак ел, а что было много лет назад - будто только вчера случилось. Старость, молодой человек, старость ... бывает и не такие фортели выкидывает. Так вот, спрашиваю, значит, я своего подследственного:
- Гражданин Левин, ты вошь, паразит на теле рабочего класса, либо будешь содействовать следствию, либо пойдешь под расстрел!
- Так не моё всё это, не моё! - Сразу же заскулил мужичок: - Это всё он, паразит, его всё энто имущество!
- Либо говоришь чьё, либо считаю тебя грабителем рабочего класса!
- Да всё из-за брата моей жены Федота Семёныча Кокорина... ох, если бы вы видели мою жену, вы бы поняли мои страдания.
Вместо упорного сопротивления и отказа давать показания, такая разговорчивость здорово удивляла и настораживала. Как знать, что на уме у этого пройдохи?
- Я же говорю, чужого, упаси Бог, никогда!
- Упасёт, если я тебя спасу. А это будет только в том разе, если перестанешь юлить и начнёшь всё излагать обстоятельно!
- Так я что? Я и говорю, что брат её Семёныч больно на руку не чист! В дом к себе впускать опасаюсь!
- Ну, теперь не волнуйся, в твою камеру не попадёт!
- Как же, что же... за что же в камеру? Я же как на духу...
- Вот и давай как на духу. Слушаю.
- До этого случая Федота долго не было. Я уж думал, укоротил Бог его век, но он объявился самым неожиданным вывертом. Приехал в кожаной тужурке с маузером на ремне и полной телегой всякого добра. Там и детские, и женские одёжки. Чьи? - спрашиваю. А он:
- Твоё какое собачье дело! Умолкни! Не то зарою в твоём же нужнике и объявлю, что сбежал контра!
А я думаю: "Нужник у нас глыбкий... на три семьи рассчитан".
- Это к делу не относится. Давай по существу, - веду допрос, не отступаю.
- Как же не относится? Как пить дать утопил бы в нужнике. У него рука не дрогнет!
Левин трясся и уверял, что принял бы смерть в нужнике, ослушайся Федота. А Федот попрятал вещи на чердаке в доме, ружьё завернул в тряпицу и зарыл в погребе. Сам же уехал в город и долгое время не показывался.
Однако странные вещи иногда происходят в жизни. Э...э, вы обратите внимание на обстоятельства гибели Левина, потом, в финале, так сказать.

Рассказывал Бобыкин эмоционально: подыгрывая своим словам мимикой и жестами.
- Вам бы в театр, актёром, Феофан Савельевич, - слушать его действительно было интересно. И отчасти это делало рассказ не столь трагичным, чего, правду говоря, опасался Михаил.
- А я и играют в театре. В самодеятельном, правда. Дома-то одному... вечерами... помер бы давно. Так вот, не сбивайте, пожалуйста, с мысли...
Значит, тут мой подследственный так заскулил, так закрутился, утверждая, что ему и так, и так смертушка пришла, потому как по глупости лишку сболтнул, а ежели и далее язык за зубами не удержит, то и до завтра не доживёт! Меня такой поворот дел сильно удивил. Что может с ним приключиться в камере, куда доступ имеют только работники ОГПУ? До полночи я с ним бился, но выяснил, что этот самый его родственник Федот Семёныч Кокорин устроился работать как раз в ОГПУ. Времена были смутные, всё могло быть. Но мог этот Кокорин и наврать своему родственнику, чтобы припугнуть. А если нет, то выходило, что в наши ряды самый настоящий бандит и убийца затесался! Посадил мужика в одиночку, дежурному велел строго-настрого никого к нему не допускать. Да и не осталось никого к тому времени в отделе. Ночь, темень, домой на другой конец города тащиться, прилёг в кабинете. Молодой, спать мог в любом положении, ни то что теперь, на мягкой постели не спится. Простите, отклонился от темы. Так вот, ночью слышу, вроде голоса в дежурке, а сон меня так разморил, что слышать, слышу, а окончательно проснуться не могу. И тут грохнул выстрел, тут уж я как пружина подскочил.
Арестант в камере закрыт. Кроме дежурного в отделе никого. Но ведь стреляли! Я дверь тихонько отомкнул, приподнял чуток, чтоб петли не скрипнули, и выглянул аккуратненько. А там дежурный на полу распластан и человек в кожанке у него по карманам шарит. Я с дуру возьми да крикни: "Стой! Руки вверх!" А в ответ выстрел! Стрелял, гад, на голос, умел и любил это дело, как потом выяснилось. Метку эту на теле с тех пор ношу. Тут уж мне ничего не оставалось, как стрелять на поражение. Однако старался по ногам, живой, гад, нужен. Так что у него две моих метки тоже остались. Вызвал по телефону врача и оперативников. Однако помочь нашему дежурному было невозможно. Выстрел этот гад произвёл в упор. Дежурный подпустил его близко, потому что видел перед собой милиционера. Ещё до приезда ребят и врача, я обыскал стрелка, при нём было Удостоверение личности работника ОГПУ на имя Ивана Ильича Евдокимова. Евдокимова перевязали и, сказав, что жив будет, врач уехал. Ранения и у меня, и у него неопасные оказались. А вот деть его было некуда, кроме как посадить пока в одну камеру с моим задержанным Левиным. Только Евдокимов сделал шаг в дверь камеры, как Левин затрясся весь, с виду даже сменился, побледнел, в самый угол забился. Мне показалось, будто он умом тронулся, заговариваться начал. Сидит в углу и скулит:
- Не убий Семёныч, Христа ради прошу! Ничегошеньки - то я про тебя не рассказал.
А потом подполз ко мне:
- А говорили, что он со мной в одну камеру не попадё-ё-ёть... - и чуть не плачет. Какой бы не был, но мужик всё-таки! И чтобы так! Тут Евдокимов возмутился:
- Вы что меня с сумасшедшим... в одну камеру?! Меня, офицера ОГПУ? Вы ещё разберитесь, может этот ваш дежурный предатель трудового народа!
Но я-то того дежурного не первый год знал! Надёжный мужик был. А этот Евдокимов убил его, как раз плюнул. Тот даже пистолет из кобуры не вынул! Теперь ещё грязью поливает. За что? К чему? А Евдокимов, тем временем, пристально так на Левина посмотрел. Видел я как-то на картинке: удав, собираясь лягушку заглотить, смотрит на неё, так вот Евдокимов на Левина именно так и смотрел. Нутром чувствую, что-то не так. Но что?
- Убийца ты. Сиди, не вякай, - цыкнул на Евдокимова. - А ты Левин, пошли со мной.
Левин, сидевший в углу, прямо на четвереньках кинулся вон из камеры. Возле дверей подскочил, и чуть не бегом ко мне в кабинет.
У меня, было, мелькнула мысль, в Евдокимове мой подследственный узнал своего деверя Кокорина. Опять же, откуда ему тут взяться? Чтобы вот так лоб в лоб столкнуться? Но чего же тогда, так испугался Левин? Евдокимов был в форме. Мало ли что могло трусливому Левину в голову втемяшиться? Тут важно правильную линию допроса выстроить. Вот я и спрашиваю:
-Так что же вы, гражданин Левин, не желаете сотрудничать со следствием? Придётся назад в камеру отправить. - И делаю вид, будто собираюсь вызвать дежурного.
- Да я же... как же? Я прям в камере... я же все сказал! - захлёбывался собственными словами Лёвин.
- Так, повторите чётко и ясно. И хватит трястись! Ничего с вами в моём кабинете не случится. - Говорю спокойно, наливаю воды в стакан. Левин пьёт, зубы о край стакана стучат. Наконец решился:
- Милиционер, с которым вы в камеру прийти из... из... изволили, - и вдруг так неистово икать начал, - это Федот Семёныч Кокорин, брат моей жены. Евоные энто вещи все. И ружо ево. Хоть и у самого спросите.
- Повторите ещё раз, - я не верил собственным ушам. Это ж надо было им оказаться в одно время в одном месте?! И только много позже узнал, что никакое это не совпадение. Уж одному-то из них, точно, надо было.
Не буду вдаваться в кропотливые подробности следственного процесса, скажу только, что слова Левина подтвердились. Не от желания свалить вину на первого встречного, а от истинного страха выложил он всю правду. А бояться ему, правду говоря, было чего.
Да, Евдокимов ни случайно ночью оказался в нашем отделе. Фамилия сестры Евдокимова по мужу - Левина. Вот она и прибежала к братцу предупредить, что вещички его, спрятанные у них на чердаке, милиция изъяла. И муженька её задержали, а у него, известное дело, тёпленькая водичка в попе не удержится. Так что как пить дать, сообщит, что изъятые вещи принадлежат дорогому братцу. А в таком разе чего ожидать можно? Вот братец и решил, что мёртвый Левин лучше живого, потому как никому ничего не скажет. Ну, остальное, сами понимаете, дело техники, как теперь говорят. Что ночью дежурный один в отделе, кто ж из работников не знал? Евдокимова в форме, при удостоверении дежурный впустил без опаски. Застрелил дежурного, осталось найти ключи от КПЗ и пристрелить Левина. Вот именно этого Левин и боялся. Знал свою жёнушку и братца её. Ну а там, ночь, темень, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Ищи ветра в поле. Однако на его голову я в отделе ночевать остался. И Левин, понимая, что единственный способ избавиться от такого родственничка - это опознать его. И он опознал в Евдокимове брата своей жены Какорина.
А в Евдокимова Кокорин превратился в октябре тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Вместе с двумя другими своими подельниками, встретили на глухой просёлочной дороге трёх милиционеров, убили их, раздели, забрали документы и направились в поселение Корсаково Тасеевского района. Там устроили форменный грабёж и ещё пять смертей на их совести - местные жители. В их числе ваш дед. Так что власть в смерти твоего деда винить не приходится. Это главное, что я счёл нужным вам сказать.
После расстрела дежурного этим делом занималась целая группа следователей. У каждого был свой эпизод. Я хотел довести до финала линию Левина, так ли он прост, как оказывает себя? И вот настала пора предъявить изъятые вещи для опознания. Ведь Кокорин ни в какую не говорил когда и кого ограбил. А подельников своих на обратной дорожке, там же где и милиционеров, в спину расстрелял. Так что никто ничего, кроме самих потерпевших, сказать не мог. А потерпевшие считали, что это Советская власть такое творит, а раз власть - кому жаловаться? Да и потерпевших ещё надо было найти. Чьи вещи? Не известно. И тогда решили предъявить их в Корсаково для опознания. Да и самого Кокорина может кто-нибудь опознает. Так потерпевших установим и вину его докажем.
Опыта у нас тогда было маловато, какие мы следователи? Так, житейской смекалкой брали. И вот тут мне придётся виниться перед вами. Я отрабатывал линию Левина в этом деле. И искал, вдруг кто-нибудь из жителей опознает этого человека, как соучастника. Рассуждал так: Кокорин привез награбленное ни к кому-нибудь, а к Левину, так, может, не привёз, а вместе привезли? И потом, они родня, алчны оба, хоть и каждый по-своему. И пока я занимался с Левиным, другой милиционер проводил опознание вещей.
Когда предъявляли вещи жителям Корсакова, то некоторые детские и взрослые вещи, не могу сказать какие, опознала Агафья Грунько, то есть ваша бабушка. А вот ружьё она не опознала. Тогда я подумал, что значит, это ружьё кому-то другому принадлежит. И уже вернувшись в отдел, взял завернутую в мешковину, как я думал, бельгийку, чтобы сдать на хранение и на ощупь почувствовал неладное. Вместо бельгийки оказалось завёрнутым дробовое ружьё с рассверленным стволом двадцать восьмого калибра. Тут мне стало понятно, почему ваша бабушка не опознала его. Подменили, будь они не ладны! Такое ружьё - это большой соблазн для понимающего человека и тогда, и сейчас ценность не малая. И вот оно похищено. Все, кто ездил с нами на опознание вещей в это время находились на месте, в отделении, никто ещё домой не уходил. А ружьё, это не червонец, во рту не спрячешь. Да и в Корсакого его не опознали. Выходило, подменили перед самым опознанием. Но кто?
Сколько не искали, ни ту "бельгийку", ни виновного так и не нашли. Однако меня не переставала мучить мысль, что "бельгийку" украл мой подследственный Левин. Перед началом опознания он отпрашивался по большой нужде. А куда в той местности? Только в кусты недалече. Присматривал за ним солдат, но видимо не очень тщательно, лишь бы не сбежал. Левин мог выкрасть ружьё и спрятать в лесу.
Позже Левина освободили, учтя его добровольную помощь следствию, и тот факт, что он указал на опасного преступника. Так что Левин вполне мог вернуться и забрать спрятанное ружьё.
Федота Семёныча Кокорина, виновника тяжких испытаний, выпавших вашей семье, приговорили к расстрелу и конфискации имущества. Приговор приведён в исполнение. Я лично держал в руках справку о исполнении приговора. Семья его, скрываясь от ненависти односельчан, рассеялась по свету. Искать их я не стал. Но к Левину наведался, в надежде найти "бельгийку". Однако тоже тщетно. Право не знаю, стоит ли рассказывать не очень красивые подробности?
- Давайте уж как есть. - Пожал плечами Михаил.
- Ну, как есть, так как есть. Когда я смог вырваться из суматохи дел, то Левина в живых не застал. Случилось то ли невероятное, то ли то, что и должно было произойти. - Бобыкин чуть заметно усмехнулся краешком рта. И продолжил рассказ.
- Как-то в лютые морозы Левин отправился на двор и провалился в нужник более чем по колена. Вылезти оттуда сам не смог, поскольку на голову свалилась доска с крыши, вот он так и стоял в дерьме без памяти, привалившись к дощатой стенке пока домашние ни хватились. А хватились они не скоро. Картина предстала им та ещё: стоит их батюшка за стенкой нужника, в том месте, где крышка поднимается, чтобы отчерпывать накопившееся добро, сверху доской прихлопнутый. И хоть не утоп в дерьме, как Федот обещал, однако же всё одно туда попал. Вытащили, в баню, отмыли, а вот ноги, потом доктор говорил, резко отогревать не надо было. Отрезали ему их врачи. Но пошло заражение и Левин помер. Приехал я, значит, покрутился, потоптался на том месте, где он провалился, мороз, что поделаешь? Пошёл в дом, погреться, заодно с хозяйкой поговорить. Подумал, жена его должна что-нибудь знать. Увидел её и тут же слова Левина вспомнил, про его страдания... - Бобыкин вдруг как-то засмущался, замялся, но всё-таки продолжил.
- Теперь уже была она не первой молодости. Но я скажу вам, мало найдётся мужчин способных устоять супротив такой стати. Глазищи чёрные блестят и не понять, то ли молнии метать собрались, то ли смеются, кофточка на груди вздымается так, что дух захватывает. Повернулась ко мне спиной и прошлась вперёд, приглашая войти. Ну... я тогда молодой был, и уж ежели в теперешние свои годы как вспоминаю, так дыхание перехватывает. А тогда... что и говорить. Шаг шагнула - юбка в одну сторону, ещё шаг - в другую... Кое-как взял себя в руки, спрасил, мол, не знает ли она что-либо про ружьё, которое хранил её муж похоже, что за нужником?
- Отчего же, - говорит, - не знаю? Там и хранилось. Достали мы тогда то ружьё.
Я уж было обрадовался, нашлось! Но, не тут-то было.
- Когда мужу ноги врач решил отрезать, я чтоб спасити его, ружьё это продала заезжим людям. Кто такие - знать не знаю. Деньги все на его лечение потратила.
- Не помогло... - посочувствовал я ей. А она:
- Отчего же?
Я, помниться, на месте подпрыгнул. Даже про её красоту вроде как позабыл. А она продолжает:
- Мужу моему не помогло. Помер он. Но за те деньги, врачи всё силы к его спасению приложили, и боль уняли так, что не мучился он в последние свои часы. А вот мне очень даже помогло. Живу в почёте и уважении среди сельчан. У нас тут ничего не скроешь. Вон семья брата... поди отыщи их на Российских просторах? А мне никто в глаз не кольнул. Дом хороший, хозяйство, опять же - Бог не обидел, - и руками по талии и бедрам себя так огладила, что у меня пот на лбу выступил. - Сами подумайте, куда мне бежать? Что за жизнь на чужбине? Кто мне там дом построит и хозяйство справит? И всё из-за ружья, которое как пришло так и ушло.
- И тут, должен признаться, был я так удивлён этой женщиной, что язык мой отнялся и готов был всё чтобы она не пожелала совершить. Точно уж и не помню, как на ватных ногах уплёлся. А вот в чём теперь перед вами каюсь, так в том, что не уследил на следственном эксперименте за Левиным. Не укради он тогда ружьё, может многое бы сложилось по-другому.
Время быстро бежит. Оглянуться не успел - война. Фашисты рядом с Кокоринскими тоже свои метки оставили. Ну, я думаю, расчёт от меня получили сполна. Вспоминаю события своей жизни, и кажется мне, будто другой человек жил. Или я про этого человека кино посмотрел? Пролетела жизнь моя как один день. Только что ранее утро было, и я с дедом на рыбалку бегал. И вот поздний вечер. И сам я дед. Жену схоронил. Дети и внуки вдалеке живут. Забирали они меня к себе. Но жить там не смог. Боюсь, помру, похоронят в чужой земле. Вернулся домой, нашёл занятие, чтобы дома бирюком не сидеть. А ночи в старости длинные, жизнь короткая, вот и вспоминаю, чего такого забыл, чтобы лишку с собой в могилу не унести.
Что до театра... По ночам роли учу, и это уже дело, а не бессонница. Эх, если б смолоду знал, в актёры бы пошёл! Теперь вот тороплюсь, успеть хочу какую-нибудь весёлую роль сыграть. Ну... может и сбудется. А?
Жил Бобыкин рядом со сквером Сурикова, поэтому проводив его до подъезда, Михаил направился ловить такси. Разговор затянулся допоздна. Стоя на обочине пустой дороги, думал: "И что теперь? Если не в кино, а вот как в жизни, кто же замесил такую кашу, когда бандиты разгуливали по городам и весям и творили, что хотели, ещё и именем трудового народа прикрывались? А люди в государстве власть от бандитов отличить не могли! Это как? Убийца наказан? Наказан. Расстреляли. А легче почему-то от этого не стало. Только хуже. Нашел - разорвал бы! Кого нашёл бы? Он теперь старше Бобыкина был бы. Ружье? Где теперь его найдешь? Кто те неведомые заезжые?

Ольга слушала рассказ сына. Видела его побелевшие губы и злые глаза.
- Если бы в борьбе, в бою погиб! А от бандитской руки... м...м...м! - Мотал головой от злости и обиды.
- Ну... где живут клопы? Где можно кровушки людской напиться. И вывести их не так-то просто. Вот и бандиты, пьют людскую кровь и поди, истреби эту нечесть. - Ольга положила свою небольшую сухонькую ладонь на крепкую руку сына: - Главное, на те же грабли не наступать.
Он вопросительно посмотрел на мать. Ольга чуть подняла вверх брови:
- Когда клопов травят себя отравой не натирают. Вот и бандитов надо истреблять так, чтобы себе не во вред. Спокойно и вдумчиво. Ни стоит скопище клопов жизни даже одного человека.

© Татьяна Буденкова, 2015
Дата публикации: 12.12.2015 01:29:42
Просмотров: 2138

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Владислав Эстрайх [2015-12-14 09:54:39]

Режет глаз "поДчерк", да ещё три раза...

Ответить

Татьяна Буденкова [2015-12-14 15:17:43]

Спасибо. Вы правы. Речь об индивидуальной манере письма, а не о том, чтобы что-то подчеркнуть.