Тут нам нравится

Евгений Пейсахович

Форма: Рассказ
Жанр: Проза (другие жанры)
Объём: 8066 знаков с пробелами
Раздел: "Ненастоящее время"

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Из сб. Ненастоящее время

Сын похож на папашу, как ямайский негр на чукчу.
Но живут они дружно.
Папаша Гена приземист и белобрыс. Малый рост не мешает ему рыться в тёмно-зелёных пластиковых помойных баках. Шерудить в их тёмных недрах длинной палкой. Заглядывать внутрь, сгибая шею под прямым углом, в надежде узреть.
От его разысканий мне иногда перепадали книги. Раньше. До того, как всё трагически изменилось. Оксфордский словарь. Привезён когда-то кем-то. Заботливо. Сборник утраченных смыслов. Том с золотой надписью «Русский преферанс» на успокаивающе зеленом, как сукно ломберного стола, фоне. Играть в преферанс всё равно не с кем. Я в этот том иногда заглядываю. Не чаще, чем в словарь. Чтобы повздыхать об утраченных смыслах. О сгинувших заблуждениях. Посожалеть об ошибках, которых всё равно уже не исправить.
Гена занят не своими ошибками. Он исправляет Маркса. Открыл тайну инфляции и сообщил её мне по секрету, пока мы спускались в лифте.
- Маркс ошибался, - сказал Гена вполголоса. Твёрдо. – Не надо повышать зарплату - тогда не будет инфляции.
Глубина его изысканий – как глубины тёмно-зелёных мусорных баков.
- Устрой мне встречу с министром, - потребовал Гена. Настоятельно. Убедительно. Жёстко. Отечество в опасности. Не до церемоний.
- Не получится, - я огорченно помотал головой. – Министр не согласится, чтоб ему перестали повышать зарплату. Цены-то растут.
- Вот, - сказал Гена. Обличающе. Гневно.
И моргнул - сжал белесые веки, будто стараясь сдержать слёзы обиды, и распахнул насколько мог широко, готовый встретить новые печали со стоицизмом Жанны Д’Арк, убеждённостью Джордано Бруно или, на крайний случай, с протестующим шёпотом Галилея. И зрачки его тускло блеснули оцинкованной сталью, отразив, как могли, свет зеркал – и без того уже отражённый.
Его сын Боря чёрен волосом и кудряв. И неизбывно коричнев глазами.
А мамаша не черна и не кудрява. Не. И глаза у нее серые. Слегка подсохшая и немного уже обомшелая тётка с морщинистым узким лицом. Всё время забываю, как её зовут. Она у них в семье авторитарная власть. Её зовут Чан Кайши. Муссолини. Что-то такое.
- Как вы поживаете? – спрашивает она меня. Властно. Авторитарно. Вибрируя голосом, как басовыми струнами гитары.
- Незаметно, - честно признаюсь я. – И временно.
Она смотрит на меня так, будто кого-то я ей напоминаю. Из далёкого прошлого. Что-то у нее бирюзово мелькает в серых глубинах зрачков. Сожаление о невозвратно ушедшем желании, с которым невозможно было бороться. Когда-то. Давно. Об осторожно расстёгнутом лифчике, о медленно сползшей по гладкому молодому плечу бретельке, о сорванных одним движением трусах. О состоявшемся безумии.
Без раскаяния.
Боря работает в банке.
Курчавится чёрным волосом и блестит карим глазом. Неотступно.
Дай ему волю, он будет ходить на помойку только затем, чтобы выбросить мусор.
Уборщица Галя, счастливая обладательница одноногого мужа, время от времени сообщает Гене, что выбросили на помойку. Диван. Или шкаф. Или тумбочку. Телевизор. Стиральную машину.
Тогда Гена хватает двухколесную грузчицкую тележку, потрепанную серо-зеленую, плоскую и длинную, как нескончаемая лапша, вожжу и несется к лифту. Боря озабоченно семенит за ним, сверкая в подъездной полутьме очками. Улыбка у него настолько прогнута в центре вниз и загнута по краям вверх, что сразу видно – ненастоящая.
С тех пор, как я отказался устраивать встречу с министром, Гена в ответ на моё приветливое «здрасьте» сдержанно кивает. Молча. Сжав челюсти.
Волосом я чёрен, кудряв, а глазами неизбывно коричнев.
Иногда мне хочется сказать Гене, что это я ненарошно. Без умысла.
По его младенчески-розовой душе неровно тянутся, слегка выпирая, два багровых, с белыми глистообразными прожилками, шрама. Один оставлен инфляцией. Или Марксом. Второй – чёрной курчавостью и карими глазами ребёнка, который работает в банке и не хочет искать по помойкам деловые отходы чужих жизней.
А я уколол истерзанную Генину душу отказом устроить встречу с министром. Прям между двумя шрамами ткнул раскалённой иглой. Тряхнув чёрными кудрями и подмигнув карим глазом.
И Гена глянул в зеркало у меня за спиной. В лифте. Лифты у нас с зеркалами. Будто хотел убедиться, что я отражаюсь. И что из кудрей ничего не торчит. И не болтается чёрный упругий хвост. С кисточкой.
Уборщица Галя, счастливая обладательница одноногого мужа, ярко красит губы, подводит зеленоватые тени под и над замазанными тушью ресницами, прячет пламенеюще рыжие, тоже крашеные, волосы под белую, в мелких синих цветах, косынку. Ей нравится мыть наш подъезд. Она чувствует себя причастной к жизни в приличном доме. С зеркалами в двух лифтах. С большими окнами на огромное море. С надменной двухэтажной стоянкой, уставленной самобёглыми маздами, тойотами, фордами, пежо и ситроенами.
Один даже хаммер есть. Заводясь, он презрительно фыркает.
Наша площадка загибается буквой гэ. В верхней перекладине лежащей на боку буквы, перед выходом на тёмную лестницу, затаилась дверь в квартиру Миши и Бэллы. Когда начинается буря, свежий ветер перемен дует из лестничных недр и насыщается по пути ко мне запахами их кухни. В бурю море кажется мне кипящим овощным супом, и волны бросаются грудью на пляж, усыпанный гречневой кашей, как на дзот. И погибают. И снова бросаются.
Мише за семьдесят, он сед и исполосован операционными швами. Они тянутся от самого горла. Летом Миша ходит в расстёгнутой рубашке - весь в шрамах, как старый гладиатор. С помоешным Геной он здоровается так же, как Гена со мной, – молча кивает, сжав челюсти.
- Женя, - говорит он мне. – Передайте министру привет. Обязательно. От меня и от Бэллы.
- Ланна, - киваю я. – Передам.
Вру, конечно.
Будь у Миши короткая борода и носи он фуражку, смотрелся бы капитаном, иссеченным саблями пиратов.
- Когда вы к нему поедете? – Мише нравится лишнее знание.
- Он вот-вот должен вернуться из Латинской Америки, - объясняю я. – Ему надо улучшить наш имидж в латино-американских глазах. А главное – привезти виски из дьюти-фри. Мне надо пить виски.
- Самогон, - презрительно говорит Миша. – У нас в Молдавии в каждом дворе варили такой виски.
Я слышал это раз пять. Или шесть. Молдавия представляется мне скопищем дворов, пропахших шотландским виски. Сингл молт. На зелёных лужайках перед белёными домами дымятся костры, и в больших тёмных котлах что-то сердито булькает. И седые Миши, иссеченные операционными швами, стоят в расстёгнутых рубашках рядом с котлами и помешивают длинными поварёшками, и заглядывают внутрь, согнув под прямым углом шею, как Гена над мусорным баком. В надежде узреть.
- Да, - соглашаюсь я.
С Мишей надо быть осторожным. Немногословным. Иначе он начнёт рассказывать – делиться лишним знанием, которое сам так любит.
- Давайте я вам расскажу, - его любимая фраза.
Виски не начинается у него в дьюти-фри и не кончается в бокале. Как у министра. Или у меня. Начинается у министра в дьюти-фри и кончается у меня в бокале.
У Миши источник виски - в бескрайних ячменных полях, где сеют озимые. Правда, до уборки ячменя потными комбайнёрами с выгоревшими на солнце бровями Мишин рассказ не доходит. Потому что рядом с ячменным полем был виноградник, и Мишин мысленный взор скользит туда, а потом перебирается в колхозный яблоневый сад по соседству. Сторож яблоневого сада за бутылку водки позволял взять сколько угодно созревших плодов.
- Ящиками, - говорит Миша. – Полную машину. Грузовик.
На сгибе лежащей на боку буквы гэ можно простоять полчаса, с тоской кося глазом на свою закрытую дверь.
Упомянув машину, Миша начинает рассказывать, как он учил Бэллу рулить. И я представляю себе их, молодых и счастливых. Они едут на бежевом четыреста двенадцатом москвиче среди бескрайних ячменных полей, мимо виноградников и яблоневых садов, мимо сельских белёных домов, пропахших дымом и виски. Я не понимаю, для чего они покинули этот рай. Зачем состарились.
Миша никогда не знает, чем закончить историю, собранную из осколков историй. Мне приходится выступать соавтором.
- Но тут вам нравится, - подсказываю я ему с лёгкой вопросительной интонаций.
- Да, - решительно говорит Миша. – Тут нам нравится.

© Евгений Пейсахович, 2011
Дата публикации: 06.02.2011 12:07:58
Просмотров: 4378

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.

Рецензии

Леонид Скляднев [2011-03-24 23:38:51]

"Все счастливые семьи счастливы одинаково". Все лишенные дара слова люди пишут одинаково. "Писателей" этого сайта попутал бес, внушив им, что они наделены даром слова. Но... Читаешь, читаешь - а все одно и то же: рационально, но без настоящей мысли, грамматически правильно (в лучшем случае), но без вкуса,цвета и запаха, зане - сказать нечего и нечем. Hobby. Сиречь, играются... Но это ведь в покер какой, или в теннис - оно, относительно, без греха. Но в литературу... Да так неумело... Мерзость запустения на святом месте. Натурально!

Ответить

Евгений Пейсахович [2011-03-24 23:49:15]

хыхы... что ж - и это своего рода рецензия. в любом случае лучше, чем "мне понравилось". но всё же, простит меня бог, - не о тексте.

я, признаться, не сосредоточен на оценках смыслов, но, ежели пожелаете, могу Ваши проанализировать... лучше бы Вам и не желать, конечно. потому что это мало зависит от текста - он даёт варианты прочтения. к чему Вам оно? да и мне, признаться, тоже... потому что не о тексте. а не о тексте - не ко мне...

Влад Галущенко [2011-03-07 10:04:49]

Евгений! А можно - Женя? На фото вы не похожи на Евгения. Какая-то трогательная забитость на фоне печальных глаз. Видите, начал у вас учиться описательным определениям. Они у вас - лучшее. Редко ими пользуюсь. Больше сравнительными. А вообще, считаю себя знатоком психологической характеристики. Все же три курса на факе соцпсихологии. Меня учила Ольга Львовна Ситтель. Ей один сделал предложение. А она:"Я вас не уважаю уже за то, что вам нравятся такие уродины, как я". Да.
Учусь дальше. Влад.

Ответить

Евгений Пейсахович [2011-03-07 12:08:03]

гы, пасыб. лучше даже на ты - привычней. отошёл от статусности.
у каждого из нас, убогого, была в жизни своя Ольга Львовна... необязательно Ситтель, но обязательно Ольга Львовна... хххыыххы
даже мечталось бы, чтоб это было метафорой. Но не.