Агент Преисподней I

Юрий Леж

Форма: Повесть
Жанр: Фантастика
Объём: 51605 знаков с пробелами
Раздел: ""

Понравилось произведение? Расскажите друзьям!

Фантастика, немного мистики...

Агент Преисподней

Душа, она ведь тоже, как и тело, способна испытывать и боль, и холод. Разница лишь в одном: душа бессмертна.
Е.Лукин. «Там, за Ахероном…»

I
В помещении царил сумрак, едва разгоняемый невнятными, бордово-красными сполохами адского пламени, вырывающегося из непонятной топки с распахнутой настежь толстенной, чугунной дверцей-заслонкой. На дальней от символического входа стене блеклым желтовато-красным пятном, совсем не освещающим мрачные, черные от угольной пыли и копоти стены висела едва различимая «летучая мышь». А напротив топки, в который уже раз отирая со лба пот, стоял, опершись на совковую лопату с причудливо изогнутым черенком, низкорослый, но очень широкоплечий мужчина в наброшенном прямо на голое тело поношенном, пропитавшимся пылью, сажей и потом ватнике. Различить черты лица кочегара было трудно, они терялись в сполохах неровного света, вырывающегося из топки, искажались полосами размазанной по лицу сажи, и единственно, что можно было разглядеть в таком освещении и невольном, рабочем гриме – упрямый, квадратный подбородок, глубоко запавшие, маленькие глазки и низкий лоб под «ежиком» очень коротких волос неопределенного цвета, покрытых все той же, вечной здесь, сажей и угольной пылью.
– Адские котлы топит-с, – с легким смешком сюсюкнул бесенок, сопровождающий высокого, смуглого человека в трудноразличимой во мраке одежде.
Смуглый нарочито кашлянул, как бы, привлекая к себе внимание, неторопливо, деловито покрутил головой, вглядываясь в окружающий сумрак, перебросил из левой руки в правую, а потом обратно изящную трость с набалдашником в форме львиной головы, и спросил:
– И за какие грехи в такую топку кочегарить сажают?
Голос у Смуглого был в меру, по-мужски, приятным и сильным, хоть и искажался в мрачном помещении почти до неузнаваемости.
– Непредумышленное убийство, – с очередным смешком пояснил маленький, едва до плеча достающий кончиками рожек своему спутнику, бесенок, покручивая над плечом кончиком лохматого хвоста. – Бытовуха-с… выпивал с приятелем, из-за чего-то мелкого поссорились по пьяной лавочке, и дал один другому от души по кумполу… а тот – возьми, да помри… да от его кулачищ и я бы помер…
В самом деле, сжимающие совковую лопату руки адского истопника казались громадными, могучими, вполне способными с одного нечаянного удара безо всякого умысла убить человека.
– А так – он смирный, – продолжил бесенок, дробным перестуком копыт чуть-чуть заглушая рев пламени, рвущийся из адской топки. – Выпить-то тут негде, вот и отбывает свое… послежизненное… полгода – здесь, потом его на месяц переводят навоз грузить, ну, это чтоб не привыкал слишком… но он и там смирный, все понимает, от содеянного не отрекается… раскаялся, небось, уже…
Заглушая и без того не слишком-то громкие слова бесенка, в дальнем углу из невидимого и неведомого бункера с шумом облегчения высыпалась на пол очередная порция антрацита, жирно поблескивающая сколами в мерцающем огненном освещении. Поднявшиеся в воздух угольная пыль и сажа были практически не видны в темноте, но тут же оседали на лицах и одежде, мгновенно впитываясь в сукно хорошего костюма Смуглого, в лоб, щеки, подбородок. Непроизвольно проведя рукой по лицу, будто отгоняя от себя грязную черноту кочегарки, сопровождаемый бесенком поправил едва держащиеся на носу, такие странные здесь, в вечном мраке Преисподней, круглые, с черными, непроницаемыми стеклами очечки, более подошедшие бы слепому нищему на паперти какого-нибудь храма, чем крепкому, на вид вполне здоровому мужчине. Встрепенувшийся, будто оживший от шума падающего на пол угля, адский кочегар только сейчас, кажется, заметил незваных гостей в своих владениях и неожиданно вытянулся, прилежно, изо всех сил, изображая армейскую стойку «смирно», и комично, на посторонний взгляд, взял лопату «на караул», приветствуя пришедших.
– Уважает, – хихикнул бесенок, кивая на истопника, но указывая при этом передней лапкой на дальний уголок помещения: – Пройдемте-ка к тому краешку…
Но едва такая контрастная и несуразная парочка двинулась мимо местного кочегара и зловещей топки, как на противоположной стене высветился очень ярко для здешнего полумрака освещенный прямоугольник распахнувшейся двери, и на пороге возникла томная, высокая красотка-блондинка, одетая излишне легко и эротично в кружевное, просвечивающееся нижнее белье, изящные чулочки и хрупкие туфельки на высоченном каблуке.
– Милый, я тебя уже заждалась… – нежным голоском, но почему-то перекрывая шумы кочегарки, проворковала красотка, чисто женским жестом поправляя тщательно уложенные светлые волосы прически.
Смуглый спутник бесенка в странных, нелепых очках – положа руку на сердце, не такой уж особый знаток и любитель – все-таки невольно засмотрелся на эффектную девушку в светлом прямоугольнике дверей, будто сошедшую в Преисподнюю прямиком со страниц модного журнала для мужчин: высокая, стройная, длинноногая блондиночка, казалось, самой природой предназначена была лишь для одной цели – отдавать свое роскошное тело достойным мужчинам, – столько открытого великолепного эротизма, желания и умения воплотить это желание в действия излучала стоящая на пороге дива.
– Опять оперативный дежурный перепутал, – захихикал, потирая лапки от удовольствия, бесенок, тоже оглянувшийся на светлый дверной проем. – Ох, и влетит же ему по полной программе!!! Небось, кто из новеньких, недавно произведенных дежурит, вот и идет ляп за ляпом…
И тут же, уловив эманации недоумения, чувствительными волнами распространяющиеся от очкарика, пояснил чуть подробнее:
– Этому невольному убийце-то для расслабления и душевного общения простая машка положена, чтобы – в резиновых сапогах и телогрейке, да с жопой – ого, какой! А ему тут модельку подсовывают на каблуках и в неглиже, небось, еще и обстановочку интимную в спальне сотворили – со свечами, красным вином, устрицами… а он, бедолага, и знать не знает, да и знать не хочет про такие вот утончения в простых отношениях с женщинами. Ему бы стаканчик водки с устатку пропустить, да машку завалить, облегчиться по скорому, по-мужски, а не любовью заниматься на шелковых простынях…
Рассказывая все это, бесенок довольно-таки подленько подхихикивал и топал копытцем от удовольствия, видимо, предвкушая положенное за ошибку наказание оперативному дежурному по адскому цеху. Похоже было, что такое вот отношение к товарищам по работе было вполне нормальным, а может быть, даже и поощрялось начальством Преисподней. Но смуглого спутника бесенка поведение последнего чем-то слегка возмутило и растревожило:
– Ты не очень-то тут… радуйся, – несколько невнятно погрозил он лохматому тростью. – Сам-то, думаю, не раз ошибался, чего ж теперь доносить и злорадствовать…
– Ни-ни, нисколечко, даже и не думал ни на кого доносить, – моментально сменил тональность на слегка заискивающуюся бесенок. – Скажете тоже – доносить, кто ж тут на кого доносит, если и так всем и сразу всё известно становится? А я это так, просто для сведения, чтобы и вы не подумали чего, тут у нас не просто так всё – с разумением всяческим…
Продолжая болтать языком, как помелом, бесенок слегка, очень вежливо и почти незаметно подтолкнул очкастого в нужном направлении, к темной, запорошенной угольной пылью стене. И еще не успел погаснуть дверной проем с эффектной красоткой, по ошибке доставленной адскому истопнику, как лохматенький взмахнул хвостом, касаясь черной, измазанной сажей стены…
И будто по волшебству, хотя, почему же – будто, именно по темному колдовству Преисподней взамен тесного, угольно-грязного и мрачного помещения адской котельной перед глазами неизвестного бесенку, но, видимо, важного и нужного дьявольскому начальству спутника возник бесконечный, казалось бы, зал бледно-голубого и белого цвета стен, пола, высокого, почти невидимого потолка.
Тут и там по обширному залу были разбросаны в совершеннейшем беспорядке, без какой-либо системы, небольшие, чуть выше колена, ярко-синие, мягкие и упругие даже на вид, с бархатистой поверхностью кубики, на которых стояли симпатичные, просто красивые, или же удивительно обаятельные женщины. Обнаженные, в красивом нижнем белье, полуодетые, а то и полностью наряженные, будто к официальному приему в вечерние длинные платья с разрезами, все красотки стояли на четвереньках, а вокруг их постаментов толкались в небольших, но тщательно соблюдаемых очередях по десятку-другому мужчин, таких же, как и женщины – голых, полуодетых, выряженных в смокинги и черные, официальные костюмы. Единственным сходством среди этого разнообразия высоких, среднего роста, низеньких, худых и полных, одетых и обнаженных представителей сильного пола было их физиологическое возбуждение – у каждого победоносно, гордо и знаменательно торчал, полный сил и желания, детородный орган.
Один за другим, соблюдая очередь, не спеша и не толкаясь, без особых эмоций, скорее даже с выражением скуки на лицах, мужчины подходили к разместившимся на кубиках женщинам и деловито, со знанием дела, почти не касаясь руками вожделенных тел, погружались в заманчивые глубины извечно готового к соитию лона, делали десяток-другой механических, спокойных фрикций и покидали «грот удовольствия», уступая место следующему и спокойно перемещаясь при этом в конец отведенной им очереди.
– Развратнички-с, – снова сюсюкнул бесенок, ожидая, пока очкастый привыкнет к новому освещению, чистоте и простору помещения после грязной, темной и, кажется, маленькой каморки истопника, но, в легком нетерпении, притоптывающий копытцем по звонкому, наверное, мраморному покрытию зала. – Обоих полов-с. Занимаются тем, что им больше всего нравилось делать при жизни, но, поскольку здесь, у нас, таковое занятие бесконечно, то и удовольствия прежнего им это не доставляет, скорей уж – скуку смертную от однообразия и обязательности…
И в самом деле, равнодушие буквально витало под бесконечно высокими потолками бело-голубого зала, распространяясь и на мужчин, механически, по привычке, совершающих обыденные движения, и на женщин, не имеющих возможности куда-либо переместиться со своих постаментов. Впрочем, справедливости ради, надо бы заметить, что каждый из невольных партнеров, запертых тут силами Преисподней на Вечность, свои обязанности исполнял по-разному: кто-то меланхолично, будто засыпая на ходу, кто-то энергично, как и привык при жизни, да и женщины не были похожи на резиновых или плюшевых кукол, то подмахивая в ответ на активность, то успокаиваясь и сдерживая малозаметные по лицу эмоции с меланхоликами.
– И не устают? – наблюдая это бесстыдное, порнографическое круговращение возле синих кубиков, спросил зачем-то смуглый, скосив глаза поверх черных кругляшей очков на своего спутника.
– Не положено-с, – хихикнул бесенок, и даже завертел головой, казалось бы, от удовольствия. – Они, может, и рады бы устать, примориться, выдохнуться, но – не положено им такое удовольствие, как усталость, васятелство-с…
– Что-что? – кажется, слегка возмутился спутник лохматого. – Ты как сейчас про меня сказал?..
– Ох-ох-ох, – горестно всплеснул шерстистыми лапками нечистый. – Вот уж и «ваше сиятельство» не нравится, поди ж ты, какие нежные, ну, не буду больше так, ладно?..
Положительно, сердиться на этого мелкого подхалима, выполняющего волю своего дьявольского начальства, было невозможно, и очкарик просто махнул рукой в глубине души на поведение бесенка. А тот уже подталкивал вежливенько своего сопровождаемого к неглубокой, но обширной нише в бледно-голубой стене, переходу на следующий уровень Преисподней, внятно, но быстро приговаривая при этом:
– Знаменитостей тут не ищите, чувствую же, как глазами по залу шарите, для знаменитостей: донжуанов всяких, калигул, мессалин и прочих, в веках прославившихся, – отдельные помещения, там все по-другому, хотя – суть такая же…
Про суть адских пыток для знаменитостей бесенок ничего не успел рассказать, привычно щелкнув кончиком хвоста по стене…
Сперва Смуглому показалось, что они вернулись в адскую котельную – сумрак, пыль, тишина, прерываемая нечастными, искренними и глубокими вздохами. Но тут же в глаза, хоть и скрытые маленькими черными стеклышками, бросился ярко освещенный невидимой лампой зеленый, расчерченный стол и небольшая рулетка на краю его. Над рулеткой то и дело возникали из ниоткуда, прямо из воздуха, ловкие смуглые кисти рук, ограниченные белоснежными манжетами, запуская на «цифровое» колесо маленький, искрящийся шарик удачи.
Приглядевшись чуть повнимательнее, очкарик понял, что в тесном, запыленном, затхлом помещении, с паутиной в углах, серыми, шевелящимися тенями под рулеточным столом, в серебристых волнах пыли, временами клубящейся в свете адской лампы, находится всего один игрок, ничего не видящий и не слышащий вокруг себя, будто прикованный к рулетке невидимыми, прочнейшими цепями.
Среднего роста, но чуток обрюзгший, бледный, с синеватым высоким лбом переходящим в обширную лысину, с окладистой, солидной, но нервно встрепанной бородой, игрок кого-то неуловимо напомнил Смуглому. Кажется, когда-то очень давно, настолько, что счет времени уже не имел никакого значения, очкастый видел портреты этого человека на стенах то ли учебных заведений, то ли присутственных мест. А вот теперь воочию лицезрел убогий, бывший когда-то дорогим и шикарным, расползающийся по швам серый сюртук игрока, пожелтевшую от времени и отсутствия должного ухода белую сорочку, едва выглядывающую из-под разлохматившейся бороды, прорехи в помятых, давным-давно нечищеных и не глаженных брюках, бежевые кальсоны, мелькающие в изрядных дырах на заднице и бедрах, порванные, стоптанные башмаки, из носков которых выглядывали грязные, с неимоверно отросшими ногтями пальцы.
– Увлечен-с, – прокомментировал поведение знаменитого игрока бесенок. – Второй век уж тут, а все наиграться не может…
Дрожащими, жадными пальцами, торопясь, будто захлебываясь в собственном желании успеть до сакраментального: «Ставки сделаны. Ставок больше нет», игрок лихорадочно, поспешно раскидывал по зеленому сукну фишки, тут же забывая о них и ловя пристальным взглядом появляющийся из дьявольских рук искристый шарик. И – услыхав внятное, звучное объявление невидимого крупье – то вскидывал руки к низкому потолку, то прятал лицо в ладонях, трясясь непонятно – от смеха ли, от рыданий, и снова быстро-быстро разбрасывал по цифрам маленькие пестрые кружочки фишек.
– И выигрывает? – поинтересовался очкастый, внимательно вглядываясь в теперь уже откровенную тень когда-то известного человека, до сей поры влияющего на умы и судьбы многих грешников.
– А как же? – удивленно взметнул на лохматый лобик брови бесенок. – У нас, тут, по-честному, иначе всякий интерес пропадает… лет двадцать назад он такой куш снял – ух! Наши-то все думали, что крупье лет на триста без рук останется, но – нет-с, помилосердствовали, отыгрывается потихоньку.
Смуглый недоверчиво хмыкнул – честность, вообще-то, никогда не была в числе добродетелей, почитаемых в Преисподней, ну, разве что в этот раз Хозяин решил на многовековом опыте проверить математическую теорию азартных игр. Впрочем, это обстоятельство ни коим образом не касалось обладателя странных очков, и он только обрадовался, когда за спиной остались и стол под зеленым сукном, и яркий свет, переливающийся на красно-черном цифровом колесе, и изможденный игрой, но не сдающийся, когда-то почитавшийся светочем, игрок.
И вновь – изящный, Вечностью натренированный взмах хвоста, легкий щелчок…
В просторной, освещенной многочисленными свечами на столиках и редкими, тусклыми бра на стенах ресторанной зале наигрывала легкая классическая музыка: скрипичный квартет, виолончель и арфа – все в черных фраках, арфистка в строгом вечернем платье – наполнял пространство протяжными, тоскливыми и неторопливыми звуками Брамса, Глюка, Грига, Баха.
Плохо разбирающийся не только в классической, но и в музыке в целом, смуглый очкастый спутник бесенка более пристальное внимание уделил сидящим за столиками, впрочем, столиками их назвать можно было только с огромной натяжкой. Это были – столы. Монументальные, покрытые белоснежными скатертями, окруженные почтительной свитой красивых, мягких кресел с резными, изящными спинками и удобнейшими подлокотниками – столы буквально царствовали в этом уютном, благожелательном мирке услужливых официантов, снисходительно-вежливого метрдотеля, звонкого хрусталя, тончайшего фарфора, серебряных столовых приборов, запыленных бутылок старого вина. Столы эти были самодостаточны одним только фактом своего существования, но, тем не менее, за ними восседали люди: толстяки с выпученными глазами, тяжелой одышкой, масляными подбородками; до изможденности худые, будто обтянутые кожей скелеты, с впалыми, голодными глазами, приоткрытыми губами, тонкими, костистыми пальцами; средней комплекции, иной раз даже подтянутые, стройные, с алчным блеском золотых перстней, раздувающимися от фантастических, ароматнейших запахов ноздрями… здесь были и мужчины во фраках, вечерних и деловых костюмах, и женщины в умопомрачительных, шикарных туалетах, хотя, мужской пол преобладал, полностью подавляя своим большинством редких, но от этого еще более приметных спутниц.
Одно за другим, доставленные вышколенными, а потому практически невидимыми официантами, появлялись на столах блюда с парной и жареной осетриной, тающими во рту ароматными, с поджаристой корочкой, шашлыками, эскалопами, отбивными, бифштексами, ромштексами, котлетками всевозможных фасонов и размеров. За ними следовало великое множество гарниров – от простой, но отменно поджаренной картошки с зеленым горошком до чего-то невообразимо сложного, непонятного, изысканного и душистого. Бесконечность соусников окружало основные блюда, десятки видов горчицы, хрена, специй старались своими ароматами поддержать аппетит сидящих за столами. И уже слов не остается на описание даров моря, десятков сортов сыра, изысканных вин, коньяков и ликеров, изощренных десертов, настоящих гаванских сигар…
А мужчины в строгих фраках, женщины в шелестящих шелком и блистающих драгоценностями вечерних платьях, не обращая ни малейшего внимания на деловитую суету услужливых официантов, судорожно жевали, подкладывая в поминутно открывающиеся рты кусочки деликатесов и вливая вино – казалось, нет, и никогда в жизни не будет важнее для них занятия, чем сосредоточенное поглощение пищи. Впрочем, даже здесь, в зале гурманов и знатоков тонкостей французской, итальянской, китайской, русской кухонь витал такой привычный в Преисподней дух усталости и равнодушия к пожираемым яствам.
– Стоп, то, что это обжоры я понял и без комментариев, – остановил Смуглый готового разразиться очередной речью бесенка. – Но что здесь делают вот те – просто невообразимо тощие, натурально – скелеты…
– Чревоугодники-с, – поправил лохматый своего спутника. – А что тощие, так еще при жизни про таких говорили: «Не в коня корм», бывает, как без этого?..
– И что же, они вот так и будут жрать до Страшного Суда? – чуть брезгливо передернул плечами очкастый, наверное, представив себе вечный процесс насыщения без удовольствия и перерывов. – Не хотел бы я никому такой участи, гляди, они уже устали, совсем вымотались в этом бесконечном поедании деликатесов, а встать и уйти из ресторана – не могут.
– Так ведь – Ад-с, – в очередной раз, сверкнув черными пуговицами глаз, сюсюкнул бесенок. – Кто сказал, что будет легко грешникам? Небось, все там, вверху, мечтают о раскаленных сковородках и котлах с кипящей смолой…
Лохматенький захихикал, но тут же оборвал себя, сказав уже совершенно серьезно и отчасти даже назидательно:
– А уйти у нас невозможно-с, никак-с, для того эти вот пространства и создавали – комнаты без ключей…
– Мы-то все-таки переходим из одного помещения в другое? – нарочито засомневался Смуглый, преследуя собственные, одному ему известные цели в общении с бесенком.
– А как же? – еще более нарочито удивился в ответ лохматый. – У нас-то ключик есть для перехода.
И он лукаво помахал перед черными кругляшами очков изящно опушенным кончиком своего хвоста.
– А что же это они еще и такое заведение посещают? – продолжая тему обжор и их мучений, очкастый бесцеремонно ткнул тростью в сторону скромной таблички на стене «WC» с двумя дополнительными буквами «М» и «Ж» чуть пониже.
На совершенно бестактный его жест, казалось, никто из присутствующих в ресторанной зале не обратил внимания, с ленивым увлечением склонившись над тарелками и усиленно работая челюстями, но парочку пока еще не утративших любопытства взглядов Смуглый все-таки уловил.
– А как же без этого, без обратного, то есть, процесса? – удивился бесенок, игриво покручивая хвостом возле ног. – Тогда, понимаете ли, весь смысл пропадает, тогда это получается уже и не наказание, а так – блудодейство одно… Однако же, если вы не хотите перекусить или просто отдохнуть перед дальнейшей дорогой, ваша милость, то, думаю, следует поспешить, тем более, мы почти добрались до конечной цели нашего путешествия.
– У нас мало времени? – с ехидцей удивился очкастый, продолжая разглядывать сидящих за столиками и старательно не обращая особого внимания на бесенка, как не обращают внимания на обыкновенную, но слегка назойливую прислугу.
– Да нет же, времени-то у нас – вечность, – заверил своего спутника лохматенький. – Вот только стоять здесь просто так и глазеть, знаете ли, ваша честь, занятие не из самых интересных.
– Это ты здесь, слоняясь запросто по Преисподней, к таким разнообразным зрелищам давно привык, – буркнул больше себе под нос, чем бесенку, Смуглый. – Ладно, двигаемся дальше, чего уж тут тянуть кота за… х-м-м… хвост…
…перед глазами мелькнула длиннейшая толстая перекладина, подпираемая с обоих концов крепкими, в обхват толщиной, тщательно отшлифованными столбами. Вдоль перекладины, через каждые два-три метра свисали довольно короткие веревки с петлями на конце, а в петлях корчились судорожными, последними движениями повешенные. Дергались длинные и короткие, волосатые и чистенькие, прикрытые лишь семейными просторными трусами и заношенными тренировочными брюками ноги, рвались в тщетных попытках освободиться от крепких веревок, прихвативших запястья, мускулистые и не очень руки, выпучивались от боли и предсмертного страха разноцветные глаза на гладковыбритых и покрытых недельной щетиной лицах. На жестком, дощатом полу тут и там валялись крепкие деревянные табуреты, выбитые из-под ног висельников. Впрочем, не везде: в самом конце перекладины, уходящей в глубину невысокого, узкого зальчика, в петлях висели уже упокоенные, а рядом деловито, сосредоточенно переминались с ноги на ногу, вернее, с копыта на копыто, вылитые собратья бесенка, сопровождающего смуглого очкастого человека в этом нелегком для нервной системы людской души пути. А в самом начале, у открывающихся только перед бесами дверей парочка лохматой нечисти уже подставляла под ноги повешенного не так давно выбитый табурет, и один из бесенят, ловко взобравшись на сиденье рядом с ногами покойника, облегчал узел затянувшей на бледной, худой шее веревки.
– Самоубивцы, значит, – деловито и желчно хихикнул бесенок. – Удавленники-с, кто на себя руки посредством петли наложил… наивные, решили так бога за бороду ухватить, мол, он срок отмерял, а я возьму, да сокращу. А тут им – никакого сокращения, так и будут до Конца Света каждые пять минут ногами дрыгать в веревочной петелечке.
Немного подумав, приметив, как спокойно созерцает Смуглый извивающиеся в агонии тела, дергающиеся ноги, вываливающие вновь и вновь языки на багровеющих от натуги лицах, бесенок добавил «для аппетита»:
– Хорошо, что к нам они попадают уже без всех прелестей желудка, прямой кишки и мочевого пузыря, не то здесь и работать бы никто не стал. Мы ведь на запахи хоть иной раз внимания не обращаем, но это не значит, что готовы каждые пять минут нюхать дерьмо и мочу грешников…
Очкастый покрутил головой, прислушиваясь к предсмертным стонам и хрипам, подумал минутку, даже слегка приоткрыл рот, но, видимо, так и не нашел, что сказать бесенку в ответ на его устные иллюстрации происходящего, однако, чувствовалось, что ощущает Смуглый себя в длинном и узком висельном зале совсем не в своей тарелке.
– Хорошо, хорошо, ваша милость, – засуетился слегка лохматенький, тонко прочувствовав дискомфортное состояние сопровождаемого. – Мы уж и пришли, сейчас только последнюю дверь открою – и на месте…
За адской метафизической стеной располагался…
Деловой, функциональный, без малейших излишеств, в меру просторный и в то же время ничуть не кажущийся большим, а уж тем более – огромным, кабинет с тяжелыми бордовыми, чуть приоткрытыми портьерами на окнах, чтобы сквозь них легко было разглядеть симпатичный зимний пейзаж за прозрачными, адски чистым стеклом. За простеньким, заваленным неизвестными, но очевидно крайне важными бумагами канцелярским столом сидел, сгорбившись, бес. Он отличался от мелкого, заросшего густой шелковистой шерстью бесенка, сопровождающего вошедшего в кабинет смуглого очкастого человека, как вылезающий из «роллс-ройса» миллионер отличается от сидящего на тротуаре нищего. Будто вырубленное из темно-красного гранита, скуластое лицо беса было лишено волос, лишь на голове, чуть скрывая аккуратные, но за тысячи лет существования слегка притупившиеся рожки вились вороные кудри. Тело беса, во всяком случае, та его часть, что виднелась над столешницей, было затянуто в некое подобие темного, шоколадного цвета делового костюма, воротничок чуть более светлой – кофе с каплей молока – сорочки был стянут узким галстуком-удавкой, давно вышедшим из моды в мире живых. Руки беса, перебирающие лежащие перед ним бумаги, более напоминали человеческие, нежели лапки непонятного звереныша, чем отличались от верхних конечностей мелкого бесенка в лучшую, более привычную людскому взгляду сторону.
Подняв на вошедших глубоко посаженные, бездонные, как Вечность, черные глаза, бес коротко махнул рукой, присаживайтесь, мол, а сам продолжил быстро, деловито, но с явным и нескрываемым раздражением просматривать таинственные адские документы, перекладывая их с одной половины стола на другую. К некоторым из бумаг неизвестный столоначальник Преисподней быстрым, привычным движением прикладывал вполне по-человечески выглядевший кругляшек печати, вот только сразу же после этого, вполне канцелярского, знакомого всем и каждому действа кабинет почему-то наполнялся неприятным запахом жженой бумаги, а переместившиеся с места на место документы еще какие-то доли секунды подсвечивались, казалось, изнутри невнятным багровым светом.
Наконец-то, с первоочередной, не терпящей отлагательств частью бумаг было покончено, и бес пристально глянул на присевшего рядом со Смуглым лохматого бесенка, от этого тяжелого, ничего хорошего не обещающего взгляда нечистого будто ветром сдуло со скрипучего, расшатанного и неудобного, канцелярского стула. Бесенок исчез, растворившись в той самой стене кабинета, через которую привел сюда очкастого.
– Вот так всегда, Симон, – глядя прямо перед собой, но явно обращаясь к оставшемуся в кабинете человеку, сказал с легким налетом горечи в голосе бес. – Привыкли, что впереди вечность, значит, можно опаздывать, задерживаться, плевать на регламент и дисциплину, установленные испокон веков порядки и традиции…
И будто ответом на эти слова колыхнулась, растворяясь в пространстве, стена кабинета, выкрашенная самой обыкновенной салатовой масляной краской, и в открывшемся проеме успела мелькнуть за спинами входящих гладкая, голубовато-зеленая, влажная поверхность то ли озера, то ли большой, спокойной реки.
Вошедших было двое, и один из них был точной копией бесенка, сопровождавшего смуглого человека с тростью, поименного только что Симоном, а второй… вернее, вторая… миниатюрная девушка с яркими, большущими, в пол-лица, серыми глазами, худенькими, острыми плечами, проглядывающими из широкого воротника её нескладного, на пару размеров больше, чем надо бы, свитерочка буроватой, странной окраски, тонковатые для женщины, скорее, подростковые ножки были обтянуты черными, поблескивающими брюками, изрядно расклешенными над скромными, поношенными туфлями на невысоком, но ощутимом каблучке, короткая, мальчишеская стрижка иссиня-черных волос оголяла кажущуюся беззащитной тонкую шею и чем-то дополняла общий облик юной, не более шестнадцати, но уже вполне самостоятельной и разбитной девицы, что еще больше подчеркивалось ярким слоем губной помады, подводкой глаз и броскими тенями на веках.
Грозный взгляд сидящего за столом беса, будто святой водой, изгнал из помещения лохматого сопровождающего неизвестной очкастому девушки, которая хоть и старалась казаться скромной, но без всяких церемоний и приглашения устроилась на уголочек стоящего напротив Симона стула и, пытаясь хоть как-то скрыть свою обеспокоенность, скрестила на груди тонкие руки. Её в меру любопытный взгляд скользнул по присутствующим и уперся в пол под ногами… идеально чистый, лакированный, высшей марки сборный мозаичный паркет, столь неожиданный в таком присутственном месте.
– Даю вводную, – без предисловий, даже не удосужившись познакомить между собой грешников, чуточку монотонно начал бес. – В одном из Отражений имеется грешный человечек, который рано или поздно попадет к нам…
Это была стандартная формула, почти заклинание, с которого едва ли не всегда начинались любые разговоры о мире живых и грешных между бесами и их подопечными. Но вот продолжение было достаточно необычным: бес провел ладонью над столом, и прямо перед ним, слегка заслоняя дьявольское лицо, возникло четкое объемное изображение рыжеватого, кудрявого мальчишки лет двадцати, некрасивого, носатого и веснушчатого, с неправильными чертами лица.
– Так нам что же – убивать придется… Нулика, э-э-э-э… Мишку Нуланда, то есть?.. – перебивая явно собирающегося продолжить речь беса, спросила девушка неожиданно приятным голоском, но с легкой, вовсе её не портящей, как бы, прокуренной хрипотцой.
– Какого Нуланда? – будто совсем забыв о правилах преисподнего этикета, удивленно спросил Симон, уже пристально, не так, как первый раз, разглядывая собеседницу через черные стекла очков.
Бес чуть брезгливо прищурился, взмахом руки одновременно остановливая готовый возникнуть диалог между присутствующими и убирая изображение над своим столом.
– Ты, Зоя, хуже малого дитяти, – высокомерным тоном поименовал нечистый девушку, чуток поморщившись, видимо, припомнив, что означает её имя на одном из мертвых языков. – Или проповедей при жизни наслушалась? Небось, в церковь каждое воскресение ходила? И за что только тебя к нам определили…
Ладно, определили и определили, не мое это дело, – уже серьезно нахмурившись, продолжил бес. – Я не судья, не палач, у меня свой участок работы.
Так вот, о работе. Ваша задача в ближайшие два-три дня, но чем раньше, тем лучше, вывести этого грешника из города, из места его проживания, куда-нибудь подальше и задержать там на недельку, не более. Как вы это сделаете: напоите до белой горячки, кольнете наркотиком и похитите, уговорите, соблазните, напугаете – это вопрос только ваших личных возможностей в степени воздействия.
Кстати, Зоя, ты в этой акции играешь всего лишь вспомогательную роль, чтобы легче было опознать субъекта, подвести к нему Симона. Считай, тебе повезло однажды, еще при жизни, хоть раз попасть в нужную компанию.
Учтите, сохранением жизни грешника на данном отрезке Вечности интересуемся не только мы».
– Ты хочешь сказать, что это совместная акция? – чуть фамильярно, но все-таки гораздо осторожнее, чем сделала перед этим девушка, перебил беса Симон, внимательно слушавший речь нечистого.
– Нет, не совместная, – как показалось очкастому, с легким огорчением, покачал головой бес. – Те, сверху, дистанцируются от любой нашей акции, но, тем не менее… с молчаливого одобрения, будем говорить так. Впрочем, присутствия с их стороны аналогичной группы я не исключаю. Далее по делу.
Вы попадете в достаточно привычную атмосферу, практически – в свое же время, может, будут нюансы, но они непринципиальны. Действовать придется в собственных телах, с которыми вы расстались после смерти, некогда подыскивать другие, да и привыкание к ним у вас займет слишком много времени. А сделать все надо очень и очень быстро.
От меня вам, обоим, слово: за досрочное или в нужный срок выполнение задания обещаю увольнительную на пять… нет, на десять лет, живите там, как хотите, урывайте кусочки своего мелкого человеческого счастья. Ну, а по возвращении – смягчение режима, как положено. Кроме того, но это уже – совсем по секрету, без особого разглашения, возможно и ходатайство конкретно за ваши грешные души сами понимаете кого... Но – про ходатайство еще бабушка надвое сказала, особо-то не обольщайтесь.
Вот теперь – всё. Держите!»
Бес протянул через стол два простеньких, в четвертушку писчей бумаги, листочка самого, что ни на есть, канцелярского вида и легкой призрачно-зеленоватой расцветки. Симон, приняв свой лист, деловито сложил его пополам и аккуратно положил во внутренний карман пиджака, а вот Зоя, впервые столкнувшаяся с таким документом не только в Преисподней, но и, похоже, по предыдущей грешной жизни, поддернув длинноватые, хоть и подвернутые предварительно рукава свитерочка, внимательно проглядела бумажку, чуть повернувшись в профиль к очкастому, и мужчина только сейчас заметил, что на спину девушки падает длинная, одинокая и узкая прядь выбеленных едва ли не от самых корней волос.
«Ну, и мода там, у живых в этом Отражении», – подумал Симон, невольно вспоминая, какими же были прически у девушек его родного мира, когда он покинул его вовсе не по собственной воле.
«Командировочное предписание» гласил крупный, чуть смазанный шрифт в заголовке, а далее, помельче и потускней – «настоящее выдано грешной душе, именуемой – Зоя» и номер, ох, какой чумовой, из дюжины цифр, не меньше, да еще с двумя буквенными индексами через дефис. Вообщем, удостоверялось этим предписанием полная законность пребывания не так давно упокоившейся Зои в мире живых. На обратной стороне дьявольского документа, не видимая глазу простых смертных, в центре золотистой, свободной октограммы горел зловещим тусклым огоньком с сизыми, угарными переливами отпечаток раздвоенного копыта.
– И для кого это? – по-своему оценив выданную бумагу, непонимающе поглядела девушка на беса. – Кому такой документ там нужен будет?
Бес с явным раздражением махнул рукой, мол, разберешься, зачем мелкими вопросами докучать крупному начальству, но все-таки – снизошел, счел нужным добавить:
– Все подробности, а так же довольствие получите у моего помощника, а теперь – работать, всем…
Казавшиеся незыблемыми стены, канцелярская мебель, роскошный пол и потолок внезапно начали деформироваться, поплыли, как плывет кусок воска под яркими горячими солнечными лучами, черты лица и фигура беса исказились, будто по ним прошла широкая волна…
И в ту же секунду, так ничего толком не поняв и успев почувствовать, Симон и Зоя оказались сидящими в удобных кожаных креслах, в некой просторной приемной, разгороженной на две неравные части невысоким, до пояса, деревянным барьерчиком с узкой калиточкой в нем. И через эту калиточку моментально, вьюном, протиснулся очередной бес, вернее сказать – полубес, полубесенок – очень уж в нем смешались отличительные черты, как человекообразного «большого» беса, так и маленьких шустрых бесенят, сопровождавших Симона и Зою на аудиенцию. Морщинистый невысокий лобик цвета старой меди, роскошные кудрявые бакенбарды, переходящие в небольшую, такую же кучерявую бородку, едва различимый среди этих зарослей тонкогубый рот, пронзительные, жгущие до глубины души, черные глаза, почти человеческие руки, потрепанный, но все же конторский костюмчик вместо густых зарослей шерсти.
– Вот они какие, наши новые герои… – не глядя, затарахтел полубес привычный, затверженный наизусть монолог, но тут же осекся, приметив черные очки Симона, и махнул рукой, слегка поросшей шерсткой. – Ладно, давайте без преамбул, раз тут у нас не новички… пойдемте в «Уютный уголок», там посидим, все детали обсудим, а то здесь, в казенной обстановке, и мысли какие-то казенные, и слова такие же получаются…
Полубес щелкнул кончиком хвоста по стене и широким жестом предложил Симону и Зое проследовать перед ним, в открывшийся за стеной маленький, уютный, полупустой зальчик совсем не по преисподнему скромного ресторанчика.
…честно говоря, бурый, бесформенный свитерок и черные, ношенные брючки девушки совсем не соответствовали массивным канделябрам на столах, белоснежным скатертям, старинным столовым приборам и лощеным, прилизанным официантам, деловито, быстро, но в то же время – степенно перемещающимся от клиентов на кухню и обратно. В своем костюмчике-тройке, хоть и не высшего разряда, но вполне прилично сохранившемся и тщательно отглаженном, в строгом однотонном галстуке с широким узлом и с тонкой тростью в руках Симон здесь смотрелся гораздо более уместно, чем его теперь уже, кажется, окончательно состоявшаяся напарница. И даже странные миниатюрные кругляши черных стекол перед глазами не портили общего впечатления. Впрочем, в компании нескольких полубесов, маленькой группы бесенят, собравшейся за дальним столиком, видимо, после окончания своего бесовского рабочего дня, грешные души изначально выглядели нелепыми и лишними на чужом празднике жизни, хотя их эта нелепость нисколько не смущала, отвыкли и Симон, и Зоя смущаться чего-либо в Преисподней.
– Вы садитесь пока, – кивнул полубес на ближайший свободный столик. – Я сам на кухню схожу, посмотрю, что из полуготового сейчас имеется, чтобы, значит, время не терять, но при этом еще и вкусить достойное…
Полубес резво умчался, похоже было, он ловко совмещал служебные обязанности с личными пристрастиями, а Зоя, чуть шарахнувшаяся в сторону, когда Симон, согласно этикету, отодвинул перед ней тяжелый, красивый стул с резной спинкой, уселась поудобнее и, чтобы скрыть собственную неловкость, спросила:
– Ты же не в первый раз обратно собираешься? То-то я смотрю, знают тебя все, относятся по-особому…
Симон молчал кивнул в знак согласия, старательно пряча глаза за черными стеклами очков и пока только присматриваясь к напарнице.
– И как там после этого? – настойчиво продолжила Зоя, обведя рукой окружающее их ресторанное пространство.
– В своем теле – нормально, – с легкой усмешкой заверил её очкастый. – Если меняешь, морока, конечно, изрядная, пока привыкнешь – всё ложку мимо рта проносишь…
Девушка негромко фыркнула легким нервным смешком, посчитав слова напарника своеобразным юмором, но Симон продолжил вполне серьезно:
– А ты думала – как, если у тебя вдруг руки стали на полметра длинней, чем привык? А еще бывает и такое – в тело другого пола законопатят… вот и привыкай мочиться сидя… ну, или – для тебя – стоя…
– А ты остаться там не пробовал?.. ну, насовсем… – зачем-то понизив голос до конспиративного шепота, спросила Зоя, видимо, тема возможного возвращения к грешной жизни беспокоила её едва ли не с момента попадания в Преисподнюю.
«Или наивная такая, или очень уж её припекло, – решил, было, Симон. – Меня так провоцировать – глупо, бесы мой ответ давно знают наперед…» Но напарнице он в этот раз ничего сказать не успел.
– Тю-тю-тю, – заголосил как-то незаметно оказавшийся возле столика полубес. – Ишь, какая шустрая – сразу ей и остаться… ты откель такая?
Он с легким прищуром глянул поверх головы девушки, будто именно там считывал нужную информацию, а не включался в общее для всех нечистых Знание.
– Пятый спецблок, шестого бордельного уровня, – деловито констатировал полубес. – Вернешься, загляну к тебе, люблю, знаешь ли, таких шустрых, чтоб поперед батьки в пекло, да сами всё делали…
– И что вы все про этот бордельный уровень поминаете! – чуть покраснев от злости и плотно сжав губки, чтобы не плюнуть нечистому в лицо, громко прошипела рассерженная Зоя.
Полубес, видать, привыкший за тысячи лет к подобной реакции, а может, просто от природы своей существо веселое, залился звонким, задорным смехом, и продолжал веселиться все то время, пока вышколенный официант не расставил на столе пяток разнокалиберных бутылок и несколько тарелок с легкой закуской. Времени профессиональные и точные действия халдея заняли очень немного, потому и смех нечистого не показался затянутым и нарочитым.
– Ладно, повеселились – и довольно, – резко оборвал сам себя полубес. – Ты, девушка, не будь совсем дурочкой, не идет тебе это – блондинкой прикидываться. Подумай, ну, куда ты от нас денешься, даже если возвращаться не захочешь? Или на радостях бессмертной себя возомнила? Так, нет, бессмертия вам, грешным, не положено. Лет через пятьдесят-семьдесят все равно здесь очутишься, а судя по твоей шустрости и нахальству – так гораздо-гораздо раньше. Ну, а мы ведь никуда не спешим, у нас тут – Вечность. Потому и бежать от нас – бессмысленно.
Ладненько, будем считать, что на этом воспитательную беседу закончили, – посерьезнел лицом полубес. – Теперь давайте по делу. Отражение, куда вы направлены, курирует Тарель, но помощи от него не ждите, даже в крайнем случае, на нем еще три Отражения висят, совсем, бедняга, зашился, нигде ничего не успевает, говорят, в ближайшие лет сто его оттуда турнут и приставят взамен сразу двоих, а то и троих. Ну, да на вашем деле это будущее никак не отразится. Работать-то придется сейчас. Базой вам лучше взять одну секту местную, они, как бы, нашему Хозяину поклоняются, причем, большинство – искренне, от души, а не аферы какой ради или для сомнительных удовольствий».
– Сатанисты? – уточнил Симон, неторопливо выцедив из лафитника ледяную водку, принесенную услужливым, незаметным официантом в небольшом хрустальном графинчике, и занюхав выпитое в лучших традициях жанра специально поданной на отдельном маленьком блюдце чуть подсохшей корочкой черного хлеба.
– Да хоть и так считай, – слегка поморщился то ли от вида выпитой водки, то ли от слов грешной души полубес. – Молитвы творят страшному идолу в форме козла, темные силы призывают, нас, то есть. Ну, с ними-то Тарелкин – это мы так промеж себя Тареля прозываем, в глаза ему не подумайте сказать – предварительно поработал, явился пару раз в нужном обличии, напророчил там чего-то из местных событий, стал в их глазах авторитетным. Вот тебе, Сёма, пароль для сектантов, как бы, от самого дьявола…
С иронической усмешкой полубес протянул Симону массивный, солидный перстень с кроваво-красным рубином-астериксом.
– Покажешь сей перстень любому из этих идолопоклонников и будешь ему старшим братом, отцом, повелителем, вообщем, насколько у тебя фантазии хватит, – деловито хихикнул полубес. – И вот еще, камешек с секретом, как положено, глянь, вот тут слегка надавить надо…
Из недр кровавого камня вырвался тонкий, но довольно мощный луч пронзительно алого цвета и уперся в низкий потолок ресторанной залы маленькой, круглой точкой.
– Когерентный световой поток, – с важным видом сообщил, будто только что сам придумал эти умные слова, полубес. – Чтобы сжечь грешное тело мощности, конечно, маловато, но одежду, если что, подпалишь запросто, да и ослепить можно легко, а если с двух десятков локтей и ближе – то уж на всю оставшуюся жизнь, выжжешь сетчатку, как нечего делать…
Полюбовавшись несколько секунд перстнем, игрой рубинового кабошона, блеском двенадцатиконечной, чуть серебристой звездочки, распластавшейся внутри камня, тонкой работы, но пережившей уже не одно столетие тяжелой золотой оправой, Симон без слов сунул вещественный пароль в маленький жилетный кармашек.
– Теперь – документы, – нечистый, будто из воздуха, извлек и положил на стол подле хрустального графинчика, наполненного ледяной, отличной очистки и не согревающейся в теплом комфортабельном помещении ресторанчика водкой, объемистый конверт из плотной, вощеной бумаги. – Удостоверения личности, водительские права, социальные карты, всё в трех вариантах: по первому – вы муж и жена, по второму – брат и сестра, а по третьему – каждый сам по себе. Пользуйтесь по обстоятельствам, кто их, эти самые ваши обстоятельства, наперед вычислит?.. Имена-отчества ваши оставили, брачная фамилия по Сёме, а родственная и раздельная – каждому своя, какие у вас при жизни были.
– И кем мы там будем? – безнадежно поинтересовался Симон, с трудом вмещая конверт во внутренний карман пиджака. – Туристами? коммивояжерами? или, как есть на самом деле, командировочными из Преисподней?..
– А это пущай твоя шустрая напарница придумывает, – с легкой ехидцей отозвался полубес, указывая на притихшую Зою. – Она там местная, все порядки лучше знает, а то мы, здесь, напридумываем чего, а такого там давно уже нет, или не в моде…
– Тогда на месте и придумаем, – недовольно, но сдерживая себя, сказал Симон, привычно подумав, что самое сложное в процессе вживания в местное общество бесы, как обычно, переложили на исполнителей. – Дальше?
– Это для связи, – нечистый выложил на стол две старинные, но отлично сохранившиеся и довольно большие, диаметром с фалангу мизинца, жирно блеснувшие при свечах золотом монеты. – Чтобы вы сразу прониклись важностью порученного дела – связь пентограммная… Одна монета – на Тареля, вторая – напрямую сюда, в нашу группу. Однако злоупотреблять обеими я бы не советовал, сами понимаете, вас, грешных, много, нас, бесов, мало, вы, грешные, все время чего-то от нас желаете, а мы что же? должны бегать, дел не по делу, по вашим запросам? Короче так, первая связь, как положено, в течение суток после прибытия через Тарелкина, он сам выйдет на вас, лучше его не тормошите, даже если на полдня или чуть больше задержится – не суетитесь, за ним, говорил уже, не одно это Отражение, везде дел полно.
Симон двумя пальцами подтянул к себе по столешнице обе монеты, мельком глянул на аверсы и тут уловил полный недоумения взгляд Зои. «Ох, еще этой девчонке всё объяснять надо, – спохватившись, поморщился от такой мысли очкастый. – Первый раз идет, ничего не знает, а знать все-таки должна, мало ли что…»
– Пентограммная связь – знак доверия, – коротко проинформировал он навязанную спутницу. – Рисуешь на полу звезду, по углам ставишь свечи, в центр кладешь монету и называешь имя вызываемого беса. Тот является в течение получаса, не больше. Докладываешь о своих проблемах, задаешь нужные вопросы и получаешь ответы. Вот и всё. Кстати, а «обратный билет» разве не предусмотрен?
С этим вопросом Симон обратился уже к полубесу. Тот отрицательно помотал головой, засмеялся игриво:
– Что ж это вы на своей грешной земле и качественного яда или какого-нибудь кинжальчика захудалого не найдете, чтобы вернуться? – потом посерьезнел, сказал уже сухо, информативно. – Миссия рассчитана на неопределенный срок, к тому же, вам, кажется, по результатам светит серьезная такая премия? Так что – никаких «обратных билетов»…
– Мельчаете, – как бы, в шутку, но с очень серьезным лицом сказал Симон. – На цикуте экономить стали.
– Ну, дальше вы сами должны решить, что и как делать, – сделав вид, что не услышал попрека очкастого, приподнял наполненный ледяной водкой лафитник полубес, будто бы на прощание. – Погодка там сейчас как раз по вашей одежке, самое начало осени, говорят, в это время всегда сухо и солнечно, только попрохладнее, чем летом…
– Стоп-стоп, – остановил тост Симон. – А материальное обеспечение? Или нам по прибытии надо будет банки грабить?
Полубес отставил лафитник и скорчил совершенно невообразимую рожу, долженствующую свидетельствовать о серьезном его недовольстве.
– Индивидуальная людская меркантильность погубит когда-нибудь все человечество, – огорченно констатировал нечистый, похоже, имевший свои виды на полагающееся командированным денежное содержание.
С легким, малоприметным вздохом полубес выложил на стол, рядом с золотыми монетами, две солидные, в банковской упаковке, пачки денежных купюр крупного достоинства. В ответ на его гримасы Симон с трудом сдержал язвительную улыбку и решительно потребовал:
– А мелочь?
У сидящей рядом Зои в голове тут же мелькнула очень подходящая случаю картинка, как очкастый неторопливо, с достоинством и великим терпением, выжимает на рынке сдачу у какой-нибудь крикливой, повязанной пуховым платком необъятной тетки с ярко накрашенными губами и заскорузлыми, грязными пальцами. Выглядела такая сценка откровенно весело, и девушка, чуть отвернувшись от стола и стараясь проделать это незаметно, ухмыльнулась куда-то в обнаженное плечо. «Полубес-то не из последних, и работа у него солидная, а вот замашки и жуликоватость, как у местечкового еврея из анекдотов», – подумала Зоя, теперь уже совершенно не опасаясь, что её сокровенные мысли могут быть услышаны нечистым. Кажется, только сейчас она окончательно поверила в свое, пусть временное, пусть не надолго, пусть по абсолютно чуждым ей делам, возвращение на грешную землю.
Тем временем полубес окончательно скатился из мажора в минор и с явным пренебрежением бросил в сторону Симона легонько звякнувший, пузатенький конвертик, набитый купюрами меньшего достоинства и мелкими, разменными монетками. Весь вид нечистого говорил об огромном презрении к мелочным крохоборам грешного человеческого рода, способным вытрясти последний грош даже из бессмертного существа, желающего им всякого блага.
«Всё? Доволен?» – без слов говорили злые глаза полубеса.
Симон, спрятав в карман пиджака и этот конверт, усмехнулся. Он и в самом деле был доволен собой, в первую очередь тем, что не поддался неизбежной для большинства грешных душ эйфории при известии об очередном посещении живого мира.
А вот раздосадованный неудавшейся маленькой аферой полубес, конечно, постарался ничем не выдать обуревавшие его могучие отрицательные эмоции. Еще бы, из-за какого-то сообразительного грешника, мимо кармана проплыли значительные суммы – тот, кто считает, что в Преисподней денежные знаки разных Отражений ничего не значат, глубоко ошибается. Конечно, ни купить, ни продать, ни дать взятку пестро разрисованными бумажками здесь было невозможно, но вот приобрести втихаря, без ведома высшего руководства, какую-то ценную вещь, реликвию или антиквариат в том самом Отражении, откуда родом происходили эти самые купюры, было вполне реально. Ну, а затем подарить тем же самым верховным бесам уникальный бриллиант или старинной работы, овеянный многочисленными легендами, меч, и тем самым обратить на себя внимание, чтобы в случае дальнейшего продвижения по службе не толкаться в приемной, не участвовать в нелепых, бессмысленных конкурсах, а накрепко засесть в памяти начальства, как существо ловкое, умелое, знающее цену Вечности…
Впрочем, выдержка полубеса имела под собой гораздо более весомые аргументы, чем простое желание «сохранить лицо» в глазах грешных душ. Ведь в случае возможной неудачи при выполнении задания разбирательство непременно коснется и обеспечения акции, значит, вопрос о не выданных суммах всплывет сам собой, а тут уж – пощады не жди, на такого рода хищения, повлекшие срыв запланированной на самых верхах операции, сквозь пальцы смотреть не будут.
– Ну, что, распихал по карманам нажитое непосильным трудом? – все-таки не удержался и съехидничал полубес, но тут же стал серьезным, сосредоточенным и отрывисто скомандовал: – Взялись за руки, внимательно смотрим на медальон, переход по счету «тринадцать»…
Не дожидаясь реакции девушки, смуглый мужчина в черных круглых очках быстро и решительно взял в свою жесткую ладонь её длинные, по-женски хрупкие пальчики и пристальным взглядом поверх сползших по переносице темных стекол уставился на появившийся над столом, мерно, неторопливо покачивающийся на толстой золотой цепочке овальный медальон с изображением черного, кудрявого пса с раскрытой, розовой пастью и веселым колечком чуть высунутого длинного языка.
– Раз, два, три, четыре… – отсчитывал, явно удаляясь и затихая, голос полубеса.
И мир иной заволокло сперва белесой, а затем сизоватой туманной дымкой, смазывающей очертания предметов и существ, искажая саму сущность мироздания…
– Одиннадцать, двенадцать, чертова дюжина – тринадцать!..
Не было ни всплеска адского пламени, ни грома небесного, только сизый туман в глазах Симона и Зои сменился непроглядной, дьявольской чернотой Вечности…

© Юрий Леж, 2012
Дата публикации: 22.03.2012 12:37:45
Просмотров: 2008

Если Вы зарегистрированы на нашем сайте, пожалуйста, авторизируйтесь.
Сейчас Вы можете оставить свой отзыв, как незарегистрированный читатель.